Завьялова Лидия Филипповна : другие произведения.

Вишенка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

Вишенка

   Я пробежала немного по улице. Но я не торопилась. Просто мне хотелось ощутить собой воздух, силу, задышать поглубже... Просто чудный день. Даже люди улыбаются, даже солнце рисует на витринах магазинов.
   Я забегу в магазин. А там будут лежать свежие, румяные, ещё горячие булочки! И россыпью пирожки, и важные пирожные, и скромные колечки, и огромные, пузатые, надутые торты, и простые булки хлеба, и весёлые бублики, и сверкающие рогалики... А ещё, ещё там будет пахнуть печёным тестом, чем-то невыносимо сладким с примесью ванили, и всё это разбавится запахом чая с молоком... И я ещё в дверях вцеплюсь в этот запах носом, и потянусь за ним вся, потом уткнусь в прилавок и... и захлебнусь от восторга, от невыносимой солнечной радости этого вкусного магазина!
   Я люблю ходить по магазинам. Заглядывать во всякие лавки, ларьки, совать нос ко всем лоточникам и ярмарочникам... Меня привлекает всё яркое, блестящее, хрустящее, вкусно пахнущее... Говорят, что меня нельзя выпускать на Торговую улицу, я увязну в ней, как в болоте. А я ищу любой возможности, чтобы оказаться там. Если я иду куда-то, то эта улица непременно попадётся на моём пути, даже если есть сотни более коротких дорог. Я бы пропала здесь, как в Бермудском треугольнике, но мои друзья всегда начеку.
   Так смешно, но они не видят этих призывных солнечных зайчиков на витринах, этих поджаристых сдобностей, эти улыбающиеся вывески, добродушные фонари и разноцветные буквы, прекрасно знающие себе цену. А вечером всё освещается волшебными огнями, и здесь начинается настоящая...
  
   Меня дёрнули за руку, оторвав от выводка зайчат, и напомнив, что если я проторчу ещё у пары витрин, мы опоздаем. Опаздывать было нельзя. С Учителем мы и так виделись не часто.
   - Да здравствуют зайцы! - крикнула я, подпрыгнула и побежала вперёд. Лай побежала со мной. И все улыбались, глядя на нас, потому что здесь нельзя было не улыбаться...
   А если бы я не купила леденец, то... Я не знаю, что было бы. Потому что я его купила. Он был такой хорошенький - круглый, с ушками и пятнышками, и ещё с хвостиками, как у поросёнка. Я смотрела через него на солнце, пока бежала, и увидела кого-то в небе. Мы с Лай запрыгали и замахали ему руками, а я даже и ногами. Он даже помахал нам в ответ и полетел по своим делам. А я ещё раз взмахнула ногой и домахалась - сандалета совершила невиданный вираж и шандармякнулась где-то сзади.
   - Вая-яй! - завопила я. - Лови-хватай!
   - Мы точно опоздаем! - воззвала к моей совести Лай. Но, как известно, что такое совесть - неизвестно, и у меня она, во всяком случае, до сих пор не объявлялась (так говорит Лай, она старше и, наверно, знает лучше).
   Какой-то дядя подал мне мою сандалетку, дёрнул за хвостик и показал язык. Наверно, в моём возрасте он тоже любил всё на полную катушку.
  
   Вы думаете, мы опоздали? А вот и нет! Мы увидели ещё одного дядю, он тоже куда-то летел. Но сандалетами я покидаться не успела, он спустился, взял нас за шкирки и спросил:
   - Вам куда?
   - Туда! - заверещала я, показывая какое-то несусветное направление.
   - К Художнику. - сказала Лай. Она сдержанно улыбалась, но я-то знала, что в душе она пищит от восторга. Один раз она даже вслух пискнула. Я бы поорала, но так перевозить людей вообще-то запрещено, а дядечка мне понравился, и я не хотела бы, чтобы ему влетело. (Хотя мы все знали, что ему влетит, но это неважно. Я же знаю, что патрульные сами иногда так делают. Бе!)
   Художник - это такой памятник. Разумеется, он в сквере. Обычно такие сооружения в скверах и парках. Все знают, что они очень важные, но мало кто помнит почему. Хотя они и памятники. В детстве мама мне объясняла, а я никак не могла понять - то ли этих людей лепили, чтобы они что-то помнили, то ли чтобы их самих помнили... Я поняла только, что с памятью тогда было туговато, и управлять ею не умели. А вместо этого тыкали в городе каменных людей, исписывали кипы бумаги, ещё что-то делали. Вообще-то памятники бывают даже ничего, красивыми, только они иногда мешают. Идёшь, идёшь, тут хлоп! - на тебе - окаменелость. Я в детстве всё спрашивала, не заколдованы ли они? Может им надо помочь и расколдовать? Но мама сказала, что это памятники искусства и на них надо смотреть и думать о нашем прошлом. А думать легче, когда вокруг деревья, птички, стулья, вот вокруг них парки и разбили.
   Вообще, что за глупое слово - разбили? Разбить можно чашку, или там зеркало, а как мож...
   Вообще-то мы уже пришли. Учитель уже здесь. И наши все тоже. И ещё какие-то незнакомые.
   - Привет! - я протянула всем руку, сначала тем, кого не знаю, представилась, узнала, кто они, потом потрепала своих. Меня усадили. Саххи меня ухватил сзади за обе руки, чтобы они не тянулись, куда попало. Я подмигнула Уле. Она деликатно высунула кончик языка.
   Учитель собирался в мини-экспедицию, предлагая с ним поехать. Куда-то в горное-горное место, где прыгают горные-горные козлы, и бегают горные-горные ящерки, а ещё прячется не совсем горный (он больше пещерный) дитик. (Его ещё нытиком называют, он очень жалобно умеет скулить. Особенно когда вкусное выпрашивает).
   Нытика я уже знаю, а горы... Саххи сказал, что там, где я пройду, останется перекопанная равнина. Мы подрались немного.
   Учитель много рассказывал. Но мне хотелось к морю. И чтобы много-много воды и травы. И цветов тоже. И солнца.
   Кто-то сказал, что мы привыкли ко всему хорошему. И солнце нам, и цветы, и хрустальные реки, и сладкие пряники...
   Мне стало как-то странно.
   - А разве может быть по-другому?
   - Мне иногда кажется, - сказала одна из новых знакомых, - что мы как-то странно, неправильно живём. Мы с самого рождения учимся только использовать. У нас всегда всё есть. Удобная постель, тёплые мамины руки, игрушки; хочешь пить - открой кран, хочешь есть - рядом холодильник или доставка...
   - Тебе не нравится? - спросил Саххи.
   - Но мы совсем не умеем добывать! Мы привыкли, что всё уже под рукой! У нас сплошные абстрактные знания! Мы много знаем, но ничего не умеем!
   - А что тебе нужно уметь?
   Все заговорили... А у меня почему-то возникло ощущение, что всё это уже было. И эта серьёзная Ина, и презрительно нападающий на неё Саххи, и задумчивая, с хитринкой, улыбка Учителя, и... и всё-всё это. Я закрыла уши, подобрала под себя коленки и смотрела.
   Пошёл дождик. Учитель включил зонт над всеми. А я высунула из-под него ногу (так как руки были заняты) и смотрела вверх. Над деревьями висела тучка. У меня закружилась голова. И мне показалось, что меня кто-то зовёт. Не по имени, так... Но зовёт... Только я не знала, откуда.
  
   - Ты просто перечиталась истории, - сказал высокий, красивый мальчик. - Переключилась на те времена. Занималась вчера историей?
   - Да. - сказала серьёзная Ина и вдруг улыбнулась. И все тоже почему-то заулыбались, и спор исчез. И дождик исчез тоже. Полетел дальше, наверно. А я почему-то почувствовала себя будто под зонтом, будто отделило что-то от всех.
   Я встретилась глазами с тем, красивым. Он почти сразу отвёл взгляд, будто скользнул мимоходом и не увидел ничего стоящего. Я почему-то вдруг, абсолютно непонятно почему расстроилась. И ещё обиделась, не знаю только на кого.
   Отвернулась от всех и пошла куда-то по траве. Кое-где росли стулья, и их очень хотелось пнуть. А ещё мне вдруг очень-очень захотелось поймать солнечного зайчика. Но зайчик этого не хотел. Как, впрочем, и всегда. Поэтому я шла одна. До тех пор, пока меня не догнала Уля. И мы пошли вместе.
  
   Через несколько дней я поняла, что, пожалуй, стоило поехать в эту экспедицию. Потому что укатили почти все. Кроме, разве что, Ули. Я как всегда упустила шанс узнать много интересного, сделать что-то новое, а главное - узнать новых людей. Но в эти дни я была в своём тучливом настроении. (Так говорил обычно Саххи). То есть я сижу где-нибудь или брожу часами и плохо воспринимаю, что делается вокруг. Меня будто выключают. Хотя это и непонятно - как меня можно включать и выключать, я же не пылесос и не телевизор. И даже не робот. Хотя мама и говорила, что я похожа на лампочку - то загораюсь и слеплю всем глаза, то тухну и становлюсь прозрачной, так, что меня и не видно.
   Ну, если я начинаю о чём-то рассуждать всерьёз, а не абстрактно, значит - меня включили. Будем работать.
   В Доме было скучновато. Уля читала биологию, разрисовывала скелет человека. Я ей предложила свой для образца. Она заявила, что я не типичный представитель человекообразных, и отказалась объяснять почему.
   Значит, я не человекообразное... А кто?
   Я сидела на дереве и пыталась думать о смысле жизни. Висели звёзды. Мне хотелось поймать их, как солнечных зайчиков. Но они тоже не хотели попасть в мою ладонь. Наверно, она казалась им слишком тесной или слишком грязной. Но мне тогда верилось, что когда-нибудь я протяну руки, и они прыгнут - одновременно, звезда на правую, а солнечный зайчик на левую ладонь, и мы будем с ними разговаривать о чём-то... Тихо-тихо, без слов. И зайчик будет горячим, а звезда холодной, хотя они оба будут светиться. Я не знаю, какой я буду, но наверно - счастливой.
  
   - Полезли! - сказала я, и Уля полезла за мной. Обычно я так проверяла людей - если принимал игру - значит свой, а если форсил - то пусть катится своей дорогой, нечего и время на него терять. Правда, мама всегда стеснялась, когда я тянула её побаловаться. Но мама всё равно принимала мои выходки - про себя. А Уля давно была своей, с раннего-раннего детства.
   Мы сидели на дереве и считали пролетающих людей. Их было много, и нам быстро надоело. Я ела вишню, и уронила косточку. Прямо на макушку дяденьке. Он поднял голову, улыбнулся и сказал:
   - Хорошо хоть не обувь!
   Я его узнала - он мне сандалету подавал.
   - Хотите вишней?!
   - Хочу! - честно признался дядя.
   - Лезьте к нам!
   И он полез. Я издала одобряющий вопль и поухала как обезьяна.
   Дяденька был уже рядом. Протянул руку. Я ему насыпала вишен. Они были спелые-спелые, аж бордовые. Дядя крякнул, закинул их все в рот, зажмурился, со вкусом прожевал и выплюнул косточки в неизвестно откуда взявшийся кулёк. Потом мы со взаимным интересом рассматривали друг друга.
   - Дим. - сказал он. - Если хотите официально - Дмитрий Алексеевич.
   Ветка под ним хрустнула.
   - Прошу прощения, - вежливо изрёк он, - но я, кажется, иду на снижение.
   И рухнул вместе с веткой.
   Мы, конечно, спустились, узнали, что с ним всё более менее в порядке и сели под деревом в тени.
   - А я теперь, кажется, опоздал. - задумчиво объявил Дим.
   - Куда? - спросила я.
   - На станцию. У меня смена.
   Он достал медальон и передал, что задерживается. А потом спросил:
   - Это была ловушка?
   - Наверно! - ответила я.
   Только тогда мы ещё не знали, что это действительно получилась ловушка, и не догадывались - для кого.
  
   Когда вернулась экспедиция, Лай не желала никого знать. Она углубилась в туристику, и, по-моему, собралась в кругосветку, только сама не могла решить - пешком, по морю или по воздуху.
   Саххи, кажется, влюбился. Во всяком случае, он стал молчаливее и приобрёл глупо-таинственный вид.
   Всё было не так, и только Уля этого не замечала. Она добралась до черепа и никак не могла справиться с его компьютерным изображением - оно почему-то склеивалось.
   По коридорам всё время бродили эти новые, для меня ещё незнакомые, а для остальных уже свои. Мне было неуютно.
   И я пошла к Диму. Он шарил по космосу. Я попросила его познакомить меня с какой-нибудь звездой, но он сказал, что звёзды слишком привыкли к своему одиночеству, чтобы замечать кого-то.
   Я сидела у него и смотрела на большие карты. И мне казалось, что меня кто-то зовёт. Только я не понимала, кто...
   Я часто приходила к Диму. Если Учитель - это была география, биология, геология, медицина и прочие более менее природные науки, то у Дима был простор. Это была природа, но не совсем. По-моему, я куда-то отлетала, только не понимаю, куда. Раньше было так просто со всеми - все всегда были свои - Лай, Саххи, Уля, Шамиль, Лана, другие. А сейчас отлетали. Как лепестки с цветка, когда тому время.
   Люди летали куда-то, возвращались. И ничего не находили. То есть было много звёзд, много планет, и там даже росли деревья и цветы (если их можно было так назвать), но никто там не бегал, не летал и не ползал. Не говоря уже о какой-то более толковой деятельности. Были только растения, а животных не было. Совсем нигде. Будто кто-то стерилизовал Вселенную. И вся старая фантастика становилась ещё более фантастичной, чем даже тогда, когда была написана. Наверно, моя бабушка больше верила в разумную жизнь где-то на других планетах. А я уже привыкла, что мы одни. И все, наверно, привыкли. Но всё равно надеялись. И постоянно что-то искали, и летали куда-то и опять находили чудесные миры, полные неведомой флоры.
   Дим искренне верил, что кто-то там обязательно есть. Он этого очень хотел и досконально изучал отчёт каждой экспедиции. Он мысленно исходил все космические округи и доказывал всем, что мы просто смотрим слишком близко, надо чуть дальше, и там!.. Дим был энтузиастом. Он всё время что-то делал.
   А я смотрела. Мне было как-то всё равно, есть ли где-то какие-нибудь существа или нет. Я и на Земле-то не могла ни с кем разобраться. Но Дим мне нравился. Он напоминал мне что-то родное, о чём не думают, а просто принимают. Я бы ему рассказывала о себе, но он редко слушал - у него постоянно возникали идеи. И эти идеи постоянно заканчивались дикими криками Ответственного за станцию:
   - Не морочь мне голову! Может, ты сам иноземный?! Изыди!
   Тогда Дим выкладывал всё мне, телескопу и радику. Мы, правда, ничего не понимали, но зато и не прогоняли.
  
   Потом Учитель (вообще-то его зовут Василием Борисовичем, но мы называем Учителем или просто Васом) повёз нас к морю. Я тоже поехала, но не потому, что хотела, а потому, что не хотела оставаться.
   Там было много людей, но некому было сказать:
   - Айда! - чтобы он полез за мной куда угодно, не задумываясь о своих делах. Мне даже хотелось с кем-нибудь немножко поссориться.
  
   Вечером, когда развели костёр (настоящий-настоящий! Даже из настоящих сухих веток!), Вас незаметно подбил нас к песням. По-моему, никто не понял, что это он подбил. Он ничего такого не говорил, а всех прямо потянуло вот сейчас же вдохнуть полной грудью и выдохнуть не углекислым газом, а звуками, голосом, самым странным, что есть у голоса - песней. А мне опять казалось, что я будто не со всеми, а отдельно, за кругом. Хотя я и сидела близко к костру. И я будто не жила вместе со всеми, а смотрела со стороны, хотя мне очень хотелось чувствовать то же, что и они, так же забыть обо всём, так же отдаться этому огню, шуму прибоя, солёному воздуху, и песне...
   Я пела вместе со всеми. Я хорошо пою, красиво. Но только я пела сейчас голосом, а не вся сама. Это была не настоящая песня. А как репродукция с картины - всё такое же, но не она.
   Никто на меня не смотрел, поэтому ничего не понял. Даже Учитель, который нас всегда видит насквозь. Мне захотелось закричать, побежать навстречу ветру и ухнуться в море, и плыть против волн, чтобы ничего вокруг не было, а я будто слилась с водой, и не боролась с ней, а растворилась...
   Но я сидела и пела. Хотя внутри уже бежала и уже плыла...
  
   Утром было прохладно. И я выползла на самый ветер, откуда мне всё было видно вокруг, и меня продувало со всех сторон.
   Внизу прошли Саххи с Иной. У него было лицо, как у ребёнка, которому подарили давно-давно обещанный взрослый комп. Он счастлив и никак не может поверить. И смотрит обалдело, и подойти не может.
   Лай лезла по скале. Я подумала, что жаль, у нас ещё нет летучек - вдруг она сорвётся. Потом поняла, что Учитель за ней, наверно, наблюдает. Но так, что никто не замечает.
   А вот почему я стала замечать то, на что раньше никогда не обращала внимания?
   Вдали летали чайки. Кто-то неподалёку пел. Я кинула вниз камушек. Подошла к самому краю. Хотелось не то прыгнуть, не то полететь. Я повернулась, увидела сзади парня из новых, того, красивого, крикнула:
   - Эй! Побежали! - и кивнула на крутую тропинку, которая обрывалась, теряясь в камнях. Ветер поймал мои слова, закружил вокруг меня, потом бросил их в море, и волны понесли их, понесли...
   Парень подошёл, посмотрел вниз, как-то пожал плечами и сказал:
   - Да я вообще-то не сумасшедший.
   И ветер стих. И волны улеглись.
   - Тут можно шею свернуть, если без подготовки.
   Я посмотрела на него почему-то с сожалением.
   - Это ты пел?
   - Я.
   - Здорово! Пой дальше. Я буду держаться за твой голос, пока буду спускаться!
   И я спрыгнула на тропу.
   Он смотрел на меня сверху, не понимая и не пытаясь понимать.
   - Ну пой же! Я тебя прошу!
   И я понеслась вниз. Я не видела, куда бегу, не видела ни тропы, ни собственных ног, ни камней... Я почти летела. Иногда ударялась на поворотах о скалу, но бежала. Мне почему-то хотелось вот так мчаться, когда ветер свистит не только в ушах, но и по всему телу...
   Потом я шлёпнулась. Но опять побежала дальше. И ещё несколько раз падала. Потом впереди был обрыв, а я почему-то не остановилась, и прыгнула.
   Какое-то мгновенье я летела, потом бежала куда-то опять.
  
   - Почему ты не пел? - спросила я потом у того парня. Он почему-то помолчал, а потом сказал:
   - Я подумал, ты разобьёшься. У тебя что - летучка?
   Я стояла, как-то криво усмехалась и опять спросила:
   - Почему ты не пел? Я тебя просила.
   - Ты либо сумасшедшая, либо везучая. - сказал он. И пошёл от меня.
   Я ходила к тому обрыву. Оттуда невозможно было спрыгнуть и не разбиться. На мне была всего пара царапин. И те - от прошлых падений.
   Вечером опять пели. А я молчала, и увидела, что тот парень тоже молчит.
   - А почему ты сейчас не поёшь?
   Он вдруг выставил иголки и съехидничал:
   - Голос потерял, так за тебя напугался.
   - Зачем было пугаться раньше времени?
   - А что, надо было позже, когда ты бы разбилась?
   - А я не собиралась разбиваться.
   - Но я-то не знал! Я даже не думал, что ты всерьёз ломанёшься по такой тропочке! Ну, такая же дурость!
   - А ты делаешь только то, что не дурость?
   - Стараюсь!
   - А как ты знаешь, что это не дурость?
   - Если это не угрожает бессмысленно моей безопасности или безопасности других.
   - А если будет ситуация, когда кому-то будет плохо, но если ты пойдёшь помогать, то поставишь под угрозу свою или чью-то безопасность?
   - Если ради кого-то - помогу. Если это действительно нужно. Только всё рассчитаю, чтобы опасность свести к минимуму, а...
   - А если не будет времени и возможности рассчитывать? А если нужно будет помогать одновременно двоим? А если при этом нужно рискнуть собой? А если ты погибнешь, когда спасёшь кого-то? Откуда ты знаешь, что поступил правильно? Откуда ты знаешь, что это не дурость?
   Я не знаю, почему я так вцепилась в него. Он опешил.
   - Ну, наверно, в каждой ситуации надо решать отдельно. Когда разумом, когда сердцем...
   - А если они говорят противоположные вещи?
   Мне опять показалось, что меня кто-то зовёт. Причём совсем рядом. Я уставилась в глаза парню, чтобы не откликаться. Почему-то вспомнился Дим.
   - Ты серьёзно? - он помолчал. - Вообще-то не знаю. Наверно, только роботы знают. У них программа есть, они по ней и действуют.
   - А если создать робота точно такого же, как человек? Белковая природа, гены, такие же извилины, сердце с такими же клапанами и свобода выбора...
   - Это уже не робот, а искусственный человек. Но это невозможно, сейчас наука слишком мало знает о человеке...
   - А ты представь, что когда-нибудь узнает!
   У меня будто начинало гудеть в голове. И всё вокруг виделось как сквозь дым от костра. Я говорила с жаром, но плохо понимала, что говорю.
   - Представь, что когда-нибудь такое существо создадут! А чем отличается робот от человека? Ты говоришь - это будет человек! А почему, почему?!
   - Да в роботов вложена программа, что ему делать!
   - А в человека разве нет?!
   И вдруг мы замолчали. Все давно уже слушали нас. И я спокойно, будто только что не махала руками и кричала что-то на надрыве с горящими щеками, сказала:
   - Всё равно ничего не поймешь, пока не придется решать самому.
   И отошла от костра.
   Мне показалось, что всё это уже было. Не такое, но очень, очень похожее. И этот спор, и лицо его такое растерянное.
  
   Когда мы вернулись, я первым делом пошла к Диму. Он так обрадовался, я этого не ждала, даже не сразу поняла.
   - Вишенка! Дорогая! - крикнул он и потащил меня от дверей к приборам. - Садись! Садись сюда!
   Он усадил меня на то место, где обычно я сидела.
   - Да! Вот оно! Именно так! - почему-то опять закричал он. - Я понял, чего мне так не хватало! Вот именно этого - чтобы ты сидела вот в этом самом уголке и куда-то там смотрела! Сиди!
   Он сам присел на корточки передо мной.
   - Что, Вишенка, не то?
   - Не то, Дим, не то... И не это... - сказала я. - А у тебя?
   - Ничего! Будто кто метёлкой повымел всё животное! Невероятно! Невозможно!
   Дим опять запрыгал по комнате, оседлав любимого конька. Я улыбалась.
  
   Однажды я сидела у себя и грызла карандаш. Хотела нарисовать что-то, и сама не понимала что. Мне опять чудилось, что кто-то зовёт, но теперь уж совсем неясно, будто издалека и из тумана. Я попыталась набросать этот зов на бумаге, - получалось что-то абстрактное, ни на что не похожее, и на зов тоже...
   В соседней комнате была Уля, я уже хотела позвать её, откинулась назад, и вдруг мне показалось, что на моём рисунке... Я кинулась к нему... - нет, обычные линии, контуры, углы...
   Я отошла. Что-то там проглядывало, но что - непонятно. Мне было неуютно-неуютно. Как если пересидишь в очень горячей ванне.
   И я побежала к Диму.
   Он сидел у компьютера, влипнув в него всем лицом; сбоку горел большой экран с изображением каких-то водорослей.
   - Что, Дим?
   - Ничего! Абсолютно ничего! - проорал он в компьютер. - Представляешь, Косточка, пусто! Опять-таки пусто!
   - Что, ещё одни вернулись? А покажите!
   Дим удостоил меня взглядом, потом яростно ткнул в экран.
   - Вон! Плавают! Пожалуйста! Почти как на Земле!
   Он включил движение. Водоросли заколыхались.
   - И вода как наша! И воздух! И земля! И чего они не разводятся, ёлы-вы-палы! А?
   - Вы же сами сказали - их вымели.
   - Как вымели? - перепугался Дим.
   - Метёлкой.
   - Кто?!
   - Кто-нибудь. Летел себе мимо по Галактике и дезинфицировал.
   - Зачем?!
   - Не знаю.
   И тут Дим заорал! Как он заорал!
   - Сандалетка ты моя вишнёвая! А ну иди сюда! Сядь! И сиди! И не вставай! И... И ничего не трогай!
   И убежал.
   Я поняла, что он принял это как идею об исчезновении жизни. Дим неисправим. Мне было даже странно, что он так верил в другие цивилизации. Наверно, он в детстве читал много фантастики.
   Дим добил Ответственного. Говорят, он прыгал по столу, ползал под столом, подмёл курткой Ответственного пол и не успокоился, пока ему не пообещали этим заняться. Я удивляюсь, как ему не влили успокоительного.
   Наверно, он был временно счастлив. Впереди появилась цель, и Дим ломился к ней напролом. Мне жутко нравилось на него смотреть, когда он махал руками и беззвучно шевелил губами - он представлял себе будущее. Я даже чуточку ему завидовала.
  
   Зашёл тот парень. Спросил, не свернула ли я себе шею. Я сказала, что может быть и нет, я не знаю точно. Но если он считает, что голова у меня смотрит туда, куда надо, то всё в порядке. Он заявил, что голова у меня, видимо, всегда смотрит не туда, куда надо.
   - Ты мне споёшь? - спросила я.
   - А ты полезешь со мной в гору? - спросил он.
   А я сказала, что тогда он точно потеряет голос. Тогда он взял меня за руку, запихал во флаер и отвёз к каким-то скалам. Там не было ни моря, ни даже деревьев с травой, только камни.
   Я не знала, что он так здорово лазит. И что я - так ужасно... Но зато я ни о чём не думала, даже о самих скалах. Мне самой хотелось петь, а ещё хотелось ныть, но почему-то я упорно ползла. Я даже не видела, где он там карабкается, я, кажется, про него забыла.
   А потом я сидела наверху, смотрела на брюки, поделившиеся на коленках, на эти самые коленки, превратившиеся в большую тёмную корку, на странно чужие руки, на страшно много всего вокруг и внизу, - смеялась... А когда подошёл он, вдруг заплакала, сквозь смех, и заявила, что вниз уже никогда теперь не спущусь, и что теперь меня надо отмывать две недели. Но он всё равно потащил меня спускаться. Мне всё было ужасно смешно, а смешнее всего - лицо Ули, когда она в коридоре на меня наткнулась. Наверно, у меня был очень страшный и глупый вид, и меня запихали в ванну прямо в одежде, потому что у меня уже не было сил её снимать, а девчонки не понимали, где кончаются лохмотья и начинаюсь я... А потом я долго-долго спала, пока не проснулась от звонка Дима. Он орал, чтобы я к нему приходила, но я сказала, что не могу, и опять уснула. И мне было ужасно хорошо, будто с меня сняли много-много чешуи, и мне так легко-легко...
  
   Я проснулась поздно вечером, только протёрла глаза и побежала к Диму. Его не было. Без него в комнате было почему-то темно и... как будто это совсем другое место. Всё было точно так же - и приборы стояли на своих местах, и беспокойно мигал компьютер, и так же по стенам бегали звёзды по заданной Димом программе. И в них мне что-то почудилось знакомым, как в том рисунке. Я долго в них вглядывалась. Нет... просто звёзды...
   Дим прибежал. Сразу закричал, что это невероятно, но, конечно же, всё так, как и должно было быть, и он всегда это говорил... Он сказал, что в составе всех обследованных планет нашли одно какое-то почти незаметное вещество. Интересно, что на Земле таким и не пахнет, а там - везде-везде - оно есть, хотя они и далекым-далеко друг от дружки. Не совсем одинаковое, адаптировалось, конечно, но суть одна. В общем, и как это раньше никто не додумался.
   Дим кричал:
   - Олухи!
   А мне казалось всё таким странным - будто динозавры вдруг воскресли.
   Дим орал:
   - Ты понимаешь, Вишенка, они всё-таки есть! Они есть!
   Я покивала. Но поняла, что я не понимаю. Дим так радовался... А я почему-то не могла обрадоваться. Это было так интересно, а я будто опять оказалась за стеной - и смотрела со стороны.
   - Дим, - сказала я. - А, Дим,.. а зачем они это делали?
   Дим остановился. Замолчал. И я даже пожалела, что спросила это. Дим сник.
   - Не знаю, Вишенка...
  
   Я как-то ожидала, что наши ребята более бурно воспримут эту новость. Будут обсуждать, дискутировать, а я потом смогу рассказать это Диму, может, это его порадует. А они будто и вовсе не заметили. У всех своё...
   Саххи только заглянул однажды, свистнул и шёпотом сказал:
   - Что не гуляете? Ждёте братьев по разуму? Наши мальчики вас не устраивают?
   Лай хотела оскорбиться, но Уля её удержала. Стало ясно, что с Иной они разошлись, Саххи не в себе. Жаль... Раньше он дерзким был, ехидным, но не злым. Это очень нехорошо. Будто это совсем другой Саххи, а тот куда-то уехал, и неизвестно, вернётся ли.
  
   Я проснулась среди ночи. Со мной это редко случалось. Кто-то опять звал. Я зарылась в подушку. Мне надоел этот упрямый зов. Я бы давно откликнулась - знать бы как... От него внутри становилось холодно и хотелось всё время чего-то непонятного.
  
   Уля всё мучила компьютер. С человеком вообще она разобралась, теперь углубилась в нервную систему.
   - Заблудишься. - сказала я. Уля засмеялась.
   Опять явился тот парень. Уселся в кресло, осмотрел мою комнату.
   - Непонятно как-то. - сказал наконец.
   - Что непонятно?
   - Комната отражает самого человека. А у тебя - всё не сочетается. Непонятно. А это что за корабль? - ткнул он в мой рисунок.
   - Почему корабль? - удивилась я, опять вглядываясь в линии и углы.
   - Да вот же - двигатели, вот корпус, даже купол какой-то... Что это? Зачем? Какой-то странный... Ты откуда его взяла?
   Я неуверенно пожала плечами. Опять всмотрелась... И испугалась - я не видела там никакого корабля!
   - Он какой-то нефункциональный. Неманёвренный, неустойчивый, громоздкий... Хотя...
   Я выхватила у него лист бумаги и помчалась к Диму.
   - Дим! Смотри! Что видишь?
   - Здесь? Ну, чёрточки какие-то... Тут вот будто на бабочку похоже... А тут вроде как небо звёздное... А что это?
   Я опять пожала плечами. Посмотрела на его звёзды, но ничего не увидела.
   Принесла рисунок Уле.
   - Это что - тест Роршаха? - засмеялась она. - Да будто на лицо похоже... А так вообще ничего толкового... Что за узоры?
   Я не знала, что это за узоры. Я только что-то чувствовала. Обычно это называют интуицией. Но она, вроде, должна что-то говорить. Моя молчала.
  
   - Когда ты была на Торговке? - спросила Лай.
   - Не знаю. Недели две назад. - ответила я.
   Лай села рядом.
   - Если ты после этого скажешь, что с тобой всё в порядке - и не проси, не поверю!
   - А когда со мной было всё в порядке? - сказала я.
   Лай подумала и предложила:
   - Компоту хочешь?
   - Из чего?
   - Из вишни.
   - Давай.
  
   Я стала постоянно просыпаться ночью. Возникло подозрение, что мне что-то снится, но я забываю, как только просыпаюсь. А может, я просто стала какой-то мнительной, и мне всё мерещится.
   А раньше я бы никогда так не подумала... Раньше я всегда знала, что со мной происходит.
  
   Я была у Дима. Меня опять позвали, да так неожиданно и явно, что я, задумавшись, обернулась. И вдруг увидела огромный корабль, медленно летящий в темноте. Он почти тут же растаял.
   Когда я пришла домой, посмотрела на рисунок - ничего похожего там не нашла. Набросала корабль по памяти - не вышло. Не таким он был... не таким...
   Теперь я ждала очередного зова. Мне хотелось рассмотреть эту штуку, нарисовать, показать тому парню - выяснить, что это такое, в конце концов.
  
   Уля уехала. Куда-то на встречу с медициной. Может, ей ещё меня доведётся лечить.
   Саххи вывел цветок размером с полкомнаты, на лилию похожий. Слава богу, без запаха. Наверно, назовёт как-нибудь в честь Ины и ей отволокёт. Или на какую-нибудь выставку. Как он только теперь ходит? У него на кресле бутон лежит, листья по полу распластались, цветок потолок подпирает. Может, Саххи проползает под листьями? Надо спросить.
   Лай всё-таки упала где-то. Но, видимо, ей повезло. Теперь сидит у себя, к ней врачи ходят. Вас тоже заходил. А она улыбается. Ей, в общем-то, весело.
   А мне нет. Тоскливо как-то. Будто кошку за дверью оставили, а скоро дождь, и небо всё в тучах, и ветер пробегает, и кошка сидит на крыльце, скребётся тихонько, а мяукнуть не решается...
   Скорее бы дождь...
  
   Хотя дождя не было, но я простудилась и день лежала в постели, под большим тёплым одеялом. Никто ко мне не заходил, потому что я этого не хотела. Обычно если я очень чего-то не хочу, этого не происходит. Жаль, наоборот это не срабатывает. Например, я очень хотела вишнёвого варенья. С косточками. А у меня такого не было, было только без косточек.
   На следующий день я пошла на Торговую улицу, конечно же, забыла зонт, конечно же, попала под дождь, очень вымокла... И опять валялась в постели. Не понимаю, почему я так расхандрилась, и почему мне это так нравилось.
   Звонил Дим. Такой весёлый, кричал, что исследования продолжаются, что всё это чертовски интересно... А я сказала, что у меня температура. Дим велел выпить лекарства. Я покивала и помахала ему рукой.
  
   Ночью я проснулась от чьего-то вопля. Страшного, надрывного крика. Как если бы после этого человек упал и сломался как замёрзшая палочка пластилина. Это кричали не девчонки, я знаю. И не я, это точно. Наверно, кто-то в моих снах. Что же мне всё-таки снится? Почему там кричали? Если бы это было наяву, я бы побежала на помощь. А тут куда бежать - в свою голову? И почему это всё в моей голове? Что с ней стряслось?
   Можно было обратиться в Институт какой-то, что-то связанное с мозгами и нервами, но я не хотела. В конце концов, раз во мне что-то происходит, так я и должна с этим разбираться.
   Я подумала, что слишком много думаю, для меня это нетипично. И попыталась уснуть. Уснула.
   Утром вспомнила этот крик, и мне даже стало страшно. Точнее, я не помнила самого голоса, но помнила тот факт, что вопль был...
   Я хотела ещё поболеть, но примчался Дим, лично впихнул в меня какую-то жидкость, пригрозил отправить к маме и сказал, что всё жутко интересно, только он больше половины не понимает. Мне было смешно, но не было сил смеяться. Через час я сделала вид, что мне лучше и пошла с Димом к нему. За этот час я успела столько о нём всего узнать... Он ведёт себя в доме совсем не так, как на работе и не так, как на улице. Он совсем-совсем другой...
   В углу было хорошо, даже тепло. Я немного задремала, мелькали какие-то лица, голоса... Люди были совершенно незнакомые, но возвращались с удивительной навязчивостью. Я не могла разобрать слов, и только по выражениям лиц угадывала, о чём они говорят. И то очень смутно, потому что находилась на какой-то грани яви и сна, и не знаю, чего было больше. Потом я опять увидела корабль и никак не могла понять, зачем ему огромный купол, изнутри прозрачный, а сверху затемнённый. Кажется, я спросила об этом Дима, потому что он что-то говорил мне, но я слышала его так же, как тех, незнакомых, - был голос, но не было слов...
   Проснулась я дома. Рядом стояла банка с вишнёвым вареньем. С косточками. Дим сказал, что я всё время просила это варенье во сне. Я наложила себе целую чашку и схрумкала. И опять уснула.
   На следующий день я была непонятно свежей, здоровёхонькой и бодрой. Сбегала на Торговку, напилась лимонада от пуза, погуляла у старого пруда, даже чуть не свалилась в него. Посидела с Лай, смешила её, потом позадиралась к Саххи. Он сначала кис, потом воодушевился, стал нападать в ответ, мы подрались, совсем как раньше.
   Через пару дней мы выбрались на пикник. Саххи был таким весёлым, что Ина не выдержала, и они помирились. Лай немного прихрамывала и какой-то новый парень её поддерживал - деликатно так, вроде и незаметно, но надёжно. Было хорошо. Я по деревьям полазила. Прыгала, бегала, как с цепи спустили. Слопала всё печенье, и они постановили не давать мне лимонаду. Я изобразила смерть от жажды, свалилась, погрызла траву и съёжилась. Саххи оттащил меня и скинул в ручей. После короткой стычки я и его туда бултыхнула. Ина хмурилась, но смеялась и помогала ему сушиться.
   А ночью я опять проснулась. Мне было очень холодно, и, как я не куталась, аж застучала зубами. Утром пришли ребята, обложили меня какими-то согревателями, но мне теплее не стало - остыли согреватели. Все удивлялись, а я почему-то становилась холодной-холодной, как лягушка. Зова не было, но ощущение было как от него.
   Все болтали, я молчала и смотрела на них.
   И вдруг раздался крик. Страшный, надрывный, немыслимый... Я ясно слышала его. Меня будто дёрнуло током. Я подскочила и уставилась в одну точку. Перед глазами мелькали лица, платья, цветы, комнаты, лопаты, мяч... - всё, как при убыстренном в сотни раз фильме. Никто не успел отреагировать, а я уже повернулась к тому красивому парню - он о чём-то спорил с Ланой - и спросила:
   - Как тебя зовут?
   Он как будто удивился:
   - Лев.
   Тот крик был: "Лёва! Лёвушка!!!"
  
   Я сделала вид, что уснула. Все ушли. Я лежала и рылась в своей памяти. Но она явно шалила. Я попыталась сосредоточиться, провести цепочку восстановления - бесполезно. Как в детстве, когда я ещё не владела памятью, и у меня сон, фантазии путались с реальностью, а что-то совсем пряталось. Вот и сейчас всё ускользало, как головастик из мокрых пальцев. И явным был только тот крик. Кто, кому, почему с такой болью, как это связано со здешним Львом? Почему я раньше не узнала его имени?
   А раньше я мыслила восклицательными знаками...
  
   Дим сказал, что я очень изменилась. Посоветовал сходить к маме. Я удивилась, что давно у родителей не была. Пришла - но они были на работе, я почему-то об этом забыла. Это было очень естественно, будто мне и не надо с ними сейчас встречаться. Я оставила записку (архаика) "Ма, па, я вас люблю! Ку-ку!"
   И опять оказалась у Дима. Он очень беспокоился за меня, не называл ни Вишенкой, ни Сандалеткой... Зато принёс варенья. Я ела его, не ощущая вкуса. Я и не хотела его, но ела, ела, пока Дим не отобрал банку. Косточки я грызть не стала, рассыпала по ящику, выстроила узоры, колонны, игралась как в... я даже не знаю, с чем это сравнить.
  
   Как давно это было... У меня всё смешалось. Будто и я - не я, и все мои друзья, походы - всё как-то не так... Сама не знаю, что...
   Недавно выяснили, что среди всех, кто был на этих стерилизованных планетах, не осталось ни одного, способного иметь детей... Может быть, это странно, но говорят, один из них сам себя убил. Точнее, этого не говорят, но я знаю. Потому что Дим об этом узнал. А по его лицу можно и так читать. Дим плакал. Только при мне, больше этого никто не видел. Это было так... страшно... Он всю жизнь ждал,.. и дождался...
   Экспедиции прекратили. Правда, об этом особо не распространялись. Везде всё было как обычно. Только у Дима, где я проводила большую часть времени, всё было как в тумане - густом, вязком, липком, - а значит, туманом пропиталась и я сама. Дим ничего не делал. Точнее, он ни секунды не сидел без дела - всё перемыл, вычистил, подкрутил, починил; постоянно бегал со щёточкой, смахивал пылинки, - но даже не заикался о небе и других мирах. Сначала я этого не понимала, а потом поняла... Ему абсолютно необходимо было подкинуть какую-нибудь мечту, хоть самую завалященькую идею, только чтобы он поверил и нырнул в неё. С головой. Я пыталась предположить, что не одни же эти стерилизаторы по Вселенной шлялись, наверно, был кто-то ещё... Но ему было всё равно. Он по-прежнему был бодрым, аккуратным, оптимистичным, но он будто висел в воздухе - а под ногами ничего не было.
   Я постоянно думала о Диме, перечитала уйму сведений и про космос, и про нервы, и про психологию, и про все те полёты. Фактов в голове стало больше, но соображаловки не прибавилось.
   А когда я закрывала глаза - летел корабль. Точнее, казалось, что он висит в тёмной бескрайности, но он всё-таки летел. Иногда я специально закрывала глаза и смотрела на него. Иногда зарисовывала. Он получался очень неуклюжим, ненастоящим. И я опять закрывала глаза... Однажды мне пришло в голову определить, где он находится. Я просмотрела кучу карт, но ничего не поняла. Набросала кое-как звёзды, принесла Диму. Он спросил, где я это выкопала. Я сказала, что не знаю. Дим долго мучал комп, потом заявил, что я это придумала - таких созвездий нет.
   А корабль всё летел...
   Как-то я пришла, а Дим сидел у выключенного компьютера и смотрел на стену, где обычно был экран.
   - Что? - спросила я.
   - Хана. - сказал он. - Небо закрыли. Сидим в нашем голубом домике и ждём, пока явятся гости.
   - А почему?
   - Потому что потому, - сказал Дим. - Что они боятся.
   - Чего?
   - Всего! Если все, кто полетят, обездетятся - понимаешь?.. А если они заразу занесут? А если сами повымрут в конце концов?
   - Пусть машины посылают. Меньше сведений, зато и меньше риска.
   Дим повернулся наконец, посмотрел на меня как-то странно... с жалостью какой-то, что ли...
   - Машины - это всё равно машины. Все эти роботы хороши... - он усмехнулся.
   Я поняла, что он хотел сказать, что они не люди.
   - Они даже не живые, не биологические организмы!
   - Ну, сделайте биологические, об этом же давно говорят.
   - Ага. - согласился Дим. - Говорят давно.
   Я засмеялась.
   И поняла, что мне обязательно надо запихать Дима в эту идею.
   И ещё одно... надо обязательно заглянуть внутрь корабля. Ну, чего он так настырно летает?!
   Первым делом я пошла к Лёве. Это совсем другой Дом, я там ни разу не была. Пока я его разыскала, пока перезнакомилась с кучей народа, пока дожидалась его прихода, мои рисунки успели посмотреть все его друзья. Когда он явился, уже не я, а они дружно его спросили:
   - Лёвка, что это за агрегат?!
   Наверно, он разбирается в технике, потому что он несколько часов прикидывал, что чем может быть. Довольно правдоподобно.
   - Так откуда ты его всё-таки выдрала? - спросил он.
   - Не знаю - сказала я.
   - А в нём люди есть?
   - Есть. - не думая ответила я.
   - Много?
   - Много.
   Мы посмотрели друг на друга.
   - Ага. - сказал он и перевёл взгляд на рисунок.
   А я увидела женщину, которая бежала по коридору в каком-то длинном платье и с очень испуганным лицом. Она ничего не говорила, но губы у неё шевелились. Она добежала до двери, распахнула её... И ушла. А коридор остался. Я попыталась заглянуть за дверь, но не могла. Коридор был немножко странный. И узкий. А дверь крепкая. Потом я снова увидела корабль и поняла, что коридор этот был внутри корабля.
   Интересно, это просто дурные фантазии, или у меня раздвоение личности? Я про такое недавно читала.
   Я долго-долго думала. Несколько часов. И никак не могла решить - в порядке я или не очень. И если не очень - надо ли лечиться или нет. А если в порядке, то что значит этот агрегат? Привязался, как консервная банка к кошкиному хвосту.
   Лёва специально прогнал невероятное количество фантастики через комп, нашёл несколько похожих описаний кораблей, теперь сверяет их с моим чуть ли не по винтику. Усадит меня с закрытыми глазами и спрашивает: Что там? Что здесь? А какое крепление? А на чём держится? Смешно.
   Зато я нашла вход внутрь. И зашла. Там был спортзал. Баскетбол, что ли. Во всяком случае, все прыгали в футболках и шортах и лупили по мячу. Я открыла глаза и заявила, что всё это чушь, и у меня просто каша в голове. Корабль непонятный, но внутренности вполне обычные.
   Но Лёва усадил меня обратно и скомандовал:
   - Рассказывай.
   Тут оказалось, что это не спортзал, и не мяч, и не баскетбол. Лёвка начал уверять, что у меня телепатическая связь с иной цивилизацией, мы развеселились... Я перестала воспринимать всю эту белиберду всерьёз. Хотя, конечно, непонятно, почему у меня в голове кино крутится?
   И тут я увидела Лёвку. Он как раз подпрыгнул, кинул куда-то мяч и направился к раздевалке - в ту сторону, откуда я смотрела. Я перестала смеяться, решив, что это уже чересчур... А потом поняла, что это не Лёвка. Хотя он был жутко-жутко похож...
   Я открыла глаза.
   - Ты что? - отпрянул Лёва.
   Я сидела, не моргая. И шёпотом сказала:
   - Не хочу больше смотреть. Мне страшно.
   И мне действительно стало страшно. Абсолютно безосновательно.
  
   Я всё-таки сходила к врачу, проверить память. Он меня отговаривал, утверждал, что у меня всё в порядке по данным последнего осмотра. Я потребовала "разбудить" всю память.
   Это было достаточно неприятно. Мало мне детских кошмаров, так я ещё и обнаружила, что в детстве была жутко деспотичным, капризным ребёнком. Самое главное - ни следа кораблей. Я хотела встать, но врач остановил меня. Он вглядывался в какие-то кривые.
   - Что-то не то? - поинтересовалась я.
   Он закивал, не отрываясь от экрана. Минут через десять осторожно изрёк:
   - У тебя провалы здесь... и здесь... будто вырвано... А дальше... Что-то непонятное...
   Вот провалов мне только не хватало. Я сидела тяжёлая, голова кружилась, куча разрозненных частей моей жизни кружились, как потревоженный пепел в костре. Мозги успокаивались. Я закрыла глаза.
   Корабля не было!
  
   Из больницы меня не выпустили. Мучали два дня, ахали, рвались изучать, я подозревала, что они меня на аксоны и дендриты разложат, дай им волю, и, понятно, ушла. Моя голова, что хочу, то и делаю. А про корабль я им не сказала. К тому же... больше ведь его не было...
   Прошло очень много времени, прежде чем я поняла, какой была дурой, перевернув всё в своих мозгах. Я не поняла, что что-то во мне включилось, и не заметила, как выключилось. Всё было в порядке. Разве что немного скучновато.
  
   Солнце светило в окно так усердно, что стало жарко. Оно старалось убедить меня, что просто пошутило с осенью, а на самом деле ещё лето, лето...
   Но я ему не поверила. Мне было грустно, и хотелось летать.
   Но я сидела на конференции. Было много скучных учёных, они много и умно говорили и много, но неумно разводили руками. Я присутствовала здесь нелегально. Дим меня привёл и велел сидеть тихо. Да я и не рвалась шуметь. Хотя мысли навроде: взять летучки и промчаться над головами дяденек навязчиво присутствовали.
   Они решали судьбы космических экспедиций. Дим рвал на себе волосы. В переносном смысле. На самом деле он мял листы со своим выступлением. А потом не сможет по нему ничего сказать.
   Учёные в конце концов решили, что если продолжать летать - мы (то есть человечество) вымрем. По-моему, нелогично. Если посылать одних и тех же людей, с другими ведь ничего не случится. А ещё лучше - пусть летают те, у кого уже есть дети.
   Дим примерно то же самое и выложил им. Только кипятился слишком. Ему возразили: а вдруг они занесут заразу бездетия на Землю? И на этом разошлись.
   Обидно. Дим погрозил кому-то кулаком. А, это хорошо, значит, не скис.
  
   Последнее время я всё больше проводила с Димом. Да и не с кем больше было. Народ усиленно взрослел и насыщался знаниями. Такое бывает обычно со всеми, но не со мной. Я опассивела вдруг, потеряла ко всему интерес. В лаборатории Дима было уютно, и я не чувствовала одиночества. Дим относился ко мне как к чему-то само собой разумеющемуся. Как к полу, наверно.
   Через месяц я поняла, что Дим допрыгался. Правильно, видно, в древности решили, что запреты только усугубляют желание, и лучше ничего не запрещать. Вот и дозапрещались. Некоторые граждане (включая Дима и нескольких опытных космонавтов) решили всё-таки дать дёру в безвоздушное пространство и побаловаться изучением всего, что им попадётся. Очень неразумно с моей точки зрения. Что я им и высказала.
   - А что же нам, сидеть лет двести на Земле под тёплым крылышком? - заорал на меня Дим.
   - Нет, глупо, что у вас нет нормальной цели. - вякнула я из угла.
   - Есть цель. - сказал один из космонавтов. - Выяснить, какая гадость нам жизнь испортила.
   - Ну и будете эти двести лет шарахаться по космосу.
   - И будем! - объявил Дим.
   - И что? - спросила я.
   Присутствующим мой скептицизм не понравился. Они привыкли, что я тихая тенька, а тенькам положено молчать.
   - Мы не найдём - наши потомки найдут. - ляпнул Дим в запарке.
   Я покрутила у виска.
   - Вот чего у вас не будет - так это потомков.
   - Ну, я имел в виду людей здесь, на Земле... - стушевался Дим.
   - А они не захотят!
   - Не отговаривай меня! - заорал Дим. - Я всё равно полечу!!!
   - А я тебя и не отговариваю. - сказала я. - Я просто предлагаю вам немножко продумать маршрут, цель и структуру исследования. А потом суйтесь, куда хотите.
   - Логично. - сказал кто-то. Хотя я и без него знала, что это логично.
  
   В тот же вечер пошла к Лёвке. Он сидел за компьютером, как всегда извращал нормальные программы. Мне он не был рад, хотя и не выгнал.
  
   Конечно, если бы экспедиция не провалилась так сразу, разговоров о ней было бы больше, а слухов меньше. Но, как эти сумасшедшие не старались, засекли их быстро, ещё до полной экипировки корабля. Наверно, им сильно влетело, но это совершалось за закрытыми дверями. Дима отправили в вынужденный отпуск. Он сразу умчался на какие-то острова, мне ничего не сказал даже... А через десять дней позвонил с воплями: "Приезжай, Вишенка, мне без тебя тоскливо тут очень!". Но я оказалась обидчивой, не поехала и сижу одна. Отпуск у него бессрочный, значит, надолго. И никого больше нет теперь...
  
  

* * *

   Я подкинула булочку вверх и попыталась поймать ртом.
   - Добалуешься! - предупредила Лика.
   Но я уже не первый месяц общалась со сдобностями, и проигнорировала её предупреждение.
   Булочка скользнула мимо рта, я попыталась схватить её руками, но она предпочла ускакать под скамейку.
   - Не нравишься ты ей, не нравишься! - съехидничал Ларс, чем-то подозрительно напоминавший Саххи.
   - Зато она мне нравится! - сказала я и полезла под скамейку.
   Несмотря на нрав печёностей, я справлялась. Может, потому, что о работе не думала, а балдела от вкусных запахов. Они мне почему-то упорно не надоедали, как предсказывали первое время, когда я сюда прикочевала. А прикочевала я сюда потому... потому... ну, а куда бы я ещё делась со своим неприкаянным характером? Все разбрелись по интересам, а я так ни до чего и не додумалась. Бродила себе неприкаянная, пока однажды не шла по Торговке, как всегда принюхивалась ко всем булочным и кондитерским, и поняла, что роднее этих запахов вряд ли что найду. И пришла к ним. И теперь сама создаю их в массовых количествах, то есть пеку булочки.
   И одна из них, являющаяся моим сегодняшним обедом, сейчас удирает от меня. Хотя лапок у неё нет... Хм...
   С воплем:
   - Идея! - я вылетела из-под лавочки, победно сжимая булку.
   - Ой, нет! - взмолился Ларс. - Это опять жонглирование бубликами, пожар на конвейере,..
   - Нет! - завопила я. - Это не ломайная, это продуктивная идея!
   - А у тебя бывают и такие? - удивился Ларс.
   Естественно, я полезла его бить. После этого у меня уже не было на обед булочки, но я не так уж и расстроилась.
   - Лика, ты человек разумный! Скажи мне, почему у булочек нет лапок?
   - О, сбрендила! - почему-то обрадовался Ларс.
   - Ты к чему это? - спросила наконец Лика.
   - Ну, бублики есть, плетёнки есть, пироги есть. А почему нет сдобных заек, кошек, свинок, пёсиков,..
   - Лошадей, овец, коров... - продолжил Ларс.
   - А правда? - жалобно посмотрела я. - Детям бы понравилось...
   - Детям бы понравилось. - согласилась Лика. - Ладно, давай поговорим об этом, может согласятся.
   Конечно, я показала Ларсу язык.
  
   Домой я вернулась весёлая. Хотя там было так же пустынно, я чувствовала себя не такой заброшенной. Позвонила Лай, Саххи, Уле. Все на удивление оказались на месте, правда, Саххи весело от меня отбрыкался - судя по состоянию его комнаты за спиной - он делал уборку. И сделает её очень нескоро, даю полбублика на отсечение.
   А потом объявился Дим. Сказал, что всё хорошо, он почти обустроил себе лабораторию, скоро начнёт работу и всем им покажет. Обещал скоро приехать. Я не стала напоминать, что он обещает это уже скоро три месяца...
   И вот тут мне стало тоскливо невмоготу. Я легла на кровать, попыталась заплакать, но слёз как назло не было, а было очень тошно...
   Хорошо ещё, я уснула. Правда, сны были не лучше, насколько я могла вспомнить. Я и во сне была одна, и куда-то долго-долго летела. И вокруг было много-много звёзд... Красиво... Но очень-очень одиноко.
  
   Я была права - экспериментальную партию булкозвериков разобрали мгновенно, и потом всё спрашивали новых.
   На следующий день после успеха я вошла в прихожку перед цехом и угодила в букет цветов, как потом оказалось, услужливо подставленный Ларсом. Выплюнув цветок и пытаясь не кривиться от его горечи, я сказала:
   - Спасибо, а за что?
   - Как это за что? - удивился Ларс. - Ты у нас сейчас ответственная за новую продукцию, тебя надо задабривать...
   Я не поверила. Я безалаберная - так, наверно, все считают. Почему же меня ответственной?
   - Ты? - вдруг совершенно серьёзно сказал Ларс. - С тобой это а) не заглохнет, б) разовьётся во что-нибудь ещё, в) ... - он задумался. - Ну, и так ведь ясно, что это твоё дело!
   Вот, у меня уже есть своё дело! Здорово!.. Только почему-то я не попрыгала, не покидала ничего и даже не уронила... Здорово, только не радостно...
   Неужели я так повзрослела, что всё воспринимаю как само собой разумеющееся? Не хочу так! А взрослые почти все такие... Спокойные... Скучные... А я не такая!
   И я помчалась придумывать новых зверят.
  
  
   Снег не обещали, но он вдруг массово обрушился на город. Всё стало белым, люди превратились в снеговиков, а я - в нетипичную снежную бабу. Нетипичную потому, что пахла я явно не так, как положено пахнуть снежным бабам - конечно же, сдобностями. Дети носились вокруг, норовя сбить не только друг друга, но и меня, но я, видимо, из-за своей чрезмерной укутанности, стояла на ногах и лишь слегка покачивалась. Было смешно, когда они жевали булочки с налипающим на них снегом, облизывали тут же леденеющие пальцы и тут же швырялись снежками в ещё недоевших.
   Я была рада и снегу, и снежкам, от которых не могла увернуться. Они летели со всех сторон, потому что я оказалась в центре потасовки.
   Вдруг я увидела Ларса. Он стоял на противоположной стороне улицы и смотрел на меня. Я помахала ему рукой. Но он не подходил, и вообще не сделал ни одного жеста, показавшего бы мне, что он не ледяная статуя. Я хотела подойти к нему, но Ларс почему-то дёрнулся и исчез за углом, оставляя после себя маленькие сугробики.
   Мне стало странно и тревожно. И даже снег перестал быть таким... снежным...
  
   Когда я вошла в коридор своего этажа, мечтая о тёплой ванне, навстречу вынырнул кто-то очень большой, обнял и чмокнул в макушку. Мне было непонятно уютно, только нос щекотил шерстяной свитер.
   - Так, сколько гор мы покорили? - спросил Лёвкин голос. Я подняла голову... нет, я задрала голову и сказала:
   - Ни одной!
   - Как так? - удивился Лёвка голосом Карлсона и отступил назад. Такое приветствие было совершенно не в его духе. Обычно он был каким-то деловым, рассудительным,.. правда, немного романтичным тоже. Но весёлым я его видела редко... а может, никогда.
   - Лёвка, милый, ты откуда?!
   - Можешь считать, что я свалился с одной из снежных гор, которых так много сейчас на улице.
   Я так и посчитала, списав странность его поведения именно на это.
   Мы поболтали, я не упустила возможности накормить его булкозвериками. Лёвка долго вертел зайца в руках, потом спросил:
   - А зачем это? Можно же проще, а вкус тот же.
   - А вот и нет!.. - ринулась я в спор.
   Я была так рада, что он появился. Возник, будто из снегопада, из прошлой жизни.
   А потом он спросил:
   - Что тебе подарить?
   А я сказала:
   - Приходи вот так почаще - неожиданно.
   - Но если я пообещаю - ты будешь всё время ждать.
   И я поняла, что всё это время - пока пекла булочки, пока ругалась с Ларсом, пока ни с кем не общалась, пока стояла в центре снежкопада - всё время чего-то ждала... И так ждала!.. А чего, собственно говоря?
  
   Потом я ждала уже сознательно. Но не прихода Лёвки, а чего-то ещё. Чего-то мучительно знакомого, но никак не приходящего даже в воспоминания. С памятью вообще вдруг начались какие-то проблемы, но я больше ни к кому не обращалась.
   Это так тяжело - ждать. Тем более, когда этого не хочешь. Или сам не знаешь, хочешь или не хочешь.
   В первый день весны Ларс опять принёс букет цветов. Зиночка почему-то засмеялась.
   Весну я не люблю. А раньше любила. Но раньше с ней приходило что-то хорошее, а теперь только обострилось ожидание. Я стала оглядываться на всех, всюду искала что-то.
   Потом поженились Саххи с Иной.
   Летом была свадьба Лай.
   В Доме я жила теперь одна. Точнее, было много новых ребят, но я почему-то стала нелюдимкой, и будто остановилась на друзьях детства. А они ушли.
  
   А однажды приехал Дим.
   Он вошёл вечером, тихий, но светящийся. Сказал:
   - Вишенка, мы всё-таки полетим.
   А потом стал объяснять, что не он, конечно, сам полетит, и даже не люди, но новые роботы, которых и роботами-то называть язык не повернётся, так они похожи на людей.
   А я всё так же сидела в углу, смотрела на Дима и автоматически отмечала: вот сединки проклюнулись, руки слегка дрожат, рубашка не глажена... Самое ужасное, что я его не слышала. А он всё говорил, но как-то тише, тише... Потом вдохновение угасло, и он спросил:
   - Ты очень на меня сердишься?
   - Нет. - сказала я.
   - Значит, очень. Настолько, что даже себе не хочешь признаваться.
   - Я не хочу сердиться. - сказала я.
   - Это ведь ты мне подкинула эту идею.
   - Я. - подтвердила я.
   Я бы так хотела, забыв всё это дурацкое время, так же увлечённо слушать его, так же смеяться бездумно и радостно, так же подбадривать его, так же, хоть изредка, глупо по-детски шалить... И мне было так невыносимо тоскливо и как-то тошно, потому что я ничего этого уже не могу... а самое страшное - не хочу.
   Дим, наверно, это понял. Встал, вздохнул и сказал, уже собираясь уходить:
   - А я тебе варенье принёс. С косточками.
  
   И тут меня будто ударило и понесло, потащило, я вдруг разревелась, не пытаясь ни противостоять, ни покориться этому тащащему. А от меня удалялся корабль. Сначала медленно, будто покачиваясь, а потом быстрее, быстрее... И я чуть не заорала, пытаясь удержаться с этим кораблём, он вдруг показался мне весточкой из какой-то прошлой жизни...
   И всё впрямь стало, будто как встарь. Я лежала в постели, рядом сидел Дим и пахло вишнёвым вареньем. С косточками.
  
  
   Нет, это был совсем не конец жизни. Хотя он должен был им стать.
  
  
  
  
  

***

   А продолжение было простое. Димовы роботы расползлись по пространству и, не прошло и пары месяцев, обнаружили корабль. Висел себе совсем рядом с Землёй, никому не мешал, старенький, давно брошенный кораблик. На него накинулись счастливые исследователи (наверно, такие же фанаты, как Дим), и дальше началось веселье. Сначала все обрадовались: о, чужие! инопланетяне! Совсем как в фантастике! Но почему-то всем стало не очень весело, когда обнаружилось, что звездолёт самый что ни на есть человеческий. То есть абсолютно. Растерянные физиономии исследователей... А чего тут, собственно, исследовать?
   Мне даже стало завидно. Чуть-чуть, конечно. Я так долго пыталась понять, что есть что, а они с первого взгляда распознали. Наверно, мне было приятнее всех. Теперь я могла сказать себе, что всё это не глюки и не мои выдумки. Это вполне реальная вещь. Называется космический корабль. Вот только не должно его здесь быть, как мне помнится, но я так думаю, наследственная память - вещь древняя, может и подвести маленько.
   Нет, у меня не было истерики. Честно. Обидно было, да. Очень обидно понять, что я, скорее всего, не человек. Вот откуда все мои странности, вот почему я никак не приживусь в этом мире... Я не знаю, как жили мои родители, им, наверно, было проще - они ничего не знали. Я тоже многое не знаю. Наверно, ещё узнаю. Точнее, вспомню. Память у меня хорошая. У людей такой не бывает.
  

* * *

  
   Возможно, мы бы долго работали над этой находкой. Над первой находкой, утверждающей, что древние фантасты были правы.
   Мы нашли корабль. Вот не просто там какой-нибудь обломок или древние развалины, дающие простор фантазии и позволяющие до бесконечности гадать, чем это могло быть. Нет, целый корабль. Очень большой, очень старый, но очень понятный даже для неспециалистов.
   Впрочем, сначала мы, для порядка, не поверили. Разослали роботов по галактике, обрадовались, что создали что-то прогрессивное, и можно не тратить людей. А потом не поверили полученным данным. Потому что совсем рядом с Землёй (по космическим масштабам) висел корабль.
   Прошло много месяцев, прежде чем мы добились разрешения на нормальное исследование, вблизи, а не по записям. Кстати, ничего с теми, кто побывал на корабле, не случилось. Нас долго продержали на карантине, но ничего не нашли и, к разочарованию врачей, выпустили.
   Поверить мог только тот, кто с детства верил фантастике. Был у нас в первой команде такой. Как специалист он стоил немного - был слишком восторженным, бегал как щенок и только что не махал самозабвенно хвостиком, но его убеждённость в реальности происходящего нам очень пригодилась. Он не просто верил, он всю жизнь ждал и искал. Я был немало удивлён, узнав, что новые модели роботов сконструировали в значительной степени благодаря ему, и, значит, ему мы обязаны этой находкой. Но, кажется, и он не ожидал, что корабль будет таким человеческим.
   Нет, люди его не создавали. Но его создали люди. Наверно, я убедился в этом, когда молоденький биолог Лёшка поднял мяч и поддал его ногой. Мяч подлетел к потолку, шлёпнулся о пол и со стуком пропрыгал. Лёшка перестал улыбаться и как-то растерянно поглядел на нас. А мы молчали. Мы просто не знали, что делать. Мы пришли исследовать. А что исследовать, когда всё и так ясно. Это пол, это потолок, а это спортзал... То есть были ещё технические помещения, и инженер с навигатором оттуда не вылазили. Но там был явный погром. Как специально. Заходите, гости дорогие - вот вам стол, а вот самовар, а это розетка, но вам ещё рано об этом знать... хрясь...
   В общем, это была глупая экспедиция. Грустная. Все ходили понурые, неприкаянные. Смешнее всего было, когда мы зашли в огромную оранжерею. В одной её части, где раньше, явно, был парк, цвели кусты лилий. Лёшка кинулся к ним и поникшим голосом сказал:
   - Голограмма...
   Впрочем, останки растений он изучил с тщательностью, говорящей о растерянности и недоумении. Ну, обычные растения. Может, морковка была бы не такой формы и зелёная, но белки, углеводы и витамины там подразумевались те же, что и у нашей.
  
   Вторая экспедиция была морально готова. Из первой в ней остался только я да инженер. И я могу понять остальных, тех, кто не поехал.
   Теперь мы с каким-то затаённым упорством искали хоть какие-нибудь отличия от привычного. И они были, конечно, были. Но энтузиазма это почему-то не вызывало. Фантастика вновь вошла в моду. Стали спорить и выдвигать гипотезы, чей это корабль и что случилось. Вспомнили и атлантов, и теорию об идентичности развития во Вселенной. Интересно, в общем, стало всем.
   А я сидел в оранжерее, смотрел на цветы, и думать не хотелось. Не хотелось мне думать, хоть это и моя работа. Ребята даже в баскетбол поиграли - мячик вполне сохранился, видимо чем-то покрыт был. Жратву пробовать не стали, хотя в здешней столовой посидели. В компьютерной системе данных куча - разбираются помаленьку. Принцип работы двигателей ещё не поняли - он всё-таки покруче, чем у нас - но скоро тоже поймут. Только ведь и сейчас уже ясно: была экспедиция, летела издалека, произошла катастрофа, все спаслись, корабль сочли поломанным и бросили. Вот и весь анализ.
   Самое странное началось позже. И связано оно было даже и не с кораблём. Просто примчался тот чудик, любитель фантастики и протянул мне листок бумаги, на котором был изображён наш звездолёт. Правда, коряво как-то, будто ребёнок рисовал.
   - Ну, что? - спросил Дим Александрович. - Похож?
   - Похож. - сказал я. Неужто он в художники решил податься от переизбытка чувств?
   - Вот именно! - провозгласил он. - А теперь слушайте. Эта штуковина была нарисована эдак года полтора-два назад, когда и слуху-то о ней не было!
   - Кто же это оказался таким ясновидцем? Уж не вы ли?
   Кажется, он немножко обиделся на мой скептицизм.
   - Нет, не я. Другой человек. Между прочим, этот же человек первым выдвинул гипотезу о стерилизаторах и первым подал идею новых роботов. Как вам это?
   Мне это было никак. Кому-то же первому эти идеи должны были прийти в голову.
   - Вы что, не понимаете? - заорал вдруг он. - Она же знала! Она всё это знала!!!
   - Кто и что? - спросил я по существу. Мне поведали абсурдную историю о девочке, которой почему-то стал мерещиться этот корабль, она могла подробно его описать и даже знала, где что расположено. Провидица, что ли?
   - Приводите девочку. - сказал я. - Поговорим.
   Наверно, я не поверил в рассказанное этим изобретателем. Но девочка существовала. И я с ней даже встретился.
   Дим Алексеевич чуть ли не за руку втащил её в комнату.
   - Вот.
   Девочка посмотрела на меня скучающим взором и сказала:
   - Дим всё преувеличивает. Я просто всё придумала. А что выдумка совпала с реальностью - ну, бывает и такое.
  
   Я ждала звонка от Дима, но первым появился Лёвка.
   - Откуда?! - завопил он. - Откуда ты это знала?!
   - От верблюда. - невежливо ответила я. - Только тебя мне сейчас и не хватало. - и отключилась. Пусть обижается. В конце концов, началось-то всё с него. Он не виноват, а я и не сержусь. Но видеть и слышать его не хочу.
   С Димом пришлось связаться самой. Он обрадовался, заявил, что всё готово, и мне разрешат полететь с исследовательской группой. Наверно, хорошо, что он всё решил за меня. А я уж хотела сделать вид, что ни при чём, что ничего не знаю или, что всё выдумала. А может, я ещё так и сделаю.
  
   Потом я впервые увидела корабль наяву. Он был большим, и все гадали о его предназначении. А он был простым транспортником, колонистов перевозил. Да так, видимо, и не довёз. Я шла, как сомнамбула. Это очень странно - знать то, чего не должна. Я ещё не решила, что буду говорить, а сама автоматически свернула направо и пошла к знакомой комнате. Там ничего не было. Будто никто никогда там не жил. Меня вдруг тряхнуло ужасом - не моим, чужим, ужасом из памяти, а потом мне стало неуютно просто так. За моей спиной стоял Дим, вежливо не переступая порога. Мне так хотелось обвинить кого-нибудь в происшедшем... а винить было некого... И это-то и было самым обидным. Захотелось отмотать жизнь назад...
  
   - Дим Алексеевич говорит, что вам знаком этот корабль. - сказал дяденька-аналитик. - Вы не могли бы рассказать, откуда?
   Дяденька мне не понравился. Он был очень уставшим и скептически настроенным. И я сказала:
   - Я ничего не знаю. Я всё придумала. А то, что выдумка совпала с реальностью... ну, бывает и такое...
   У Дима вытянулось лицо. А у дяденьки в глазах появился интерес. А мне просто захотелось домой - спрятаться. Но спрятаться мне не дали.
   - Выдумка - это хорошо... - задумчиво сказал дяденька. - Но, знаете, я даже после месяца исследований не смог бы с такими подробностями изобразить эту штуку. - и он протянул мне мой собственный рисунок. Я укоризненно посмотрела на Дима.
   - Я думал, так будет лучше... - пробормотал он.
   Может, кому-то и стало лучше, но не мне - точно.
   - Ну глюки у меня были, глюки... - жалобно протянула я. - Простые такие глюки.
   - Цветные? - уточнил зачем-то дяденька.
   - Так точно! - сказала я и решила зареветь, если меня не отпустят. Дяденька оказался умнее, он сразу перешёл к делу и вежливенько так спросил:
   - Мы сейчас где?
   - Не знаю, я здесь ни разу не была. - автоматически ответила я и поняла, что лучше бы молчала. Дяденька встал в стойку охотничьей собаки, почуявшей дичь, и я заорала:
   - Отстаньте от меня!.. Пожалуйста! Считайте меня сумасшедшей, если хотите, только отстаньте!!!
  
   Это хорошо, что я сорвалась. Отвели меня к медикам, те накачали успокоительными, и стало мне хорошо-хорошо, и стало мне на всё наплевать. И плакать больше не хотелось, и мысли в голову не лезли. Зато в комнату лез Дим. Врачи его не пускали, а он приходил снова и снова, всё спрашивал о моём самочувствии. Пришлось встать и сказать, что самочувствие у меня самое что ни на есть отличное, но, кажется, он не поверил.
   Я лежала, смотрела в потолок. Светло-зелёный, приятный. Моя наследственная память утверждала, что я уже когда-то здесь валялась. Под этим самым потолком. Хорошая память, даже слишком - нечеловеческая, видать. Валялась-то, конечно, не я, но помню-то я. Помню, тошнило жутко, живот болел... Траванулась, наверно. Такие же медики, с приросшими вежливыми улыбками, чем-то облучали и пичкали лекарствами.
   - Дим. - сказала я. Он немедленно появился. - А может, у меня всё-таки просто глюки?
  
   У девочки, похоже, был шок. Занятная девочка. Грустная и шутит всё время. Никаких болезней не отмечалось. В ясновидение я не верю, хотя во что-то такое же нехорошее поверить, видимо, придется. Мне посоветовали её пока не трогать, а я и не трогал. Я занимался профессиональной деятельностью - думал. Думал много, в основном о плохом.
   Сначала пришла утешительная мысль: а может, всё это - совпадение? Мысль пришлось поместить в запасники памяти, чтобы не мешала и не упрощала ситуацию. Идея вторая: девочка пересмотрелась (перечиталась) фантастики. Но мы первым делом, как только нашли эту штуку, занялись обработкой старых фильмов и книг. Пока стопроцентного совпадения не было. А меньшее можно считать случайностью, столько всего в своё время напридумывали. С чистой совестью отмёл идею. Зато в древних шедеврах часто мелькает мысль о похищении людей инопланетянами... Абсурд, конечно, но по долгу службы...
   Что особенного есть в этой девочке? Я повздыхал и взял просматривать её медкарту. Ну, со здоровьем всё в порядке. Наследственность в норме, никаких осложнений. Развивалась как положено, образцовая такая девочка... Даже почти не простужалась. Усвоение учебной программы могло бы идти быстрее, но, по отзывам наставника, девочка слишком непоседлива, легко отвлекается, часто задумывается о чём-то своём. О чём же это своём она задумывалась? Впрочем, это, кажется, излишняя подозрительность. В этом возрасте все о чём-то думают, чаще о противоположном поле, но, бывает, что и о смысле жизни.
   Ага! Полтора года назад обращалась в Институт неврологии! И что же ей там понадобилось? Проверка памяти... И никаких подробностей.
   Вот тут мне стало интересно. Я даже связался с Институтом. И меня изрядно огорошили, объявив данные конфиденциальными. То есть не разглашаемыми без разрешения обследовавшегося. И почему-то я подозреваю, что такого разрешения я не получу. Почему бы это?
   Я люблю загадки. В общем, можно так сказать. Встречаются они редко, заканчиваются обычно чем-нибудь до тошноты банальным, но меня завораживают. В связи с обстановкой, и так насыщенной тайнами, я вознадеялся на достойное продолжение. Собственно, продолжение не заставило себя ждать. Когда я, движимый уверенностью в нерушимые права человека, заглянул в медотсек, чтобы спросить-таки разрешение, девочки там не оказалось. Значит, бродит по кораблю и неизвестно, что может натворить! Почему не позаботились об охране? Кто ответственный за объект? А, да, это я... Пришлось, почесав в затылке, сделать выговор самому себе. Бегать по коридорам и искать её было бы, пожалуй, абсурдом. Но найти её следовало немедленно. Что ж, придётся потревожить непосредственное начальство - руководителя экспедиции. Благо, он мой давний друг, может, не сильно будет ругаться в два часа ночи.
   Севка... то есть, Всеволод Игнатьевич, не ругался. Но пытался испепелить взглядом. К сожалению (его сожалению, разумеется), ему это не удалось.
  -- Ну, если тебе просто стало очень тоскливо, и ты пришёл излить мне душу... - угрожающе произнёс Севка. Был у меня по молодости случай: понесло в экспедицию месяца на два. Тайга, болота, сруб и археологи... Ох, как я взвыл! Все волки в округе завидовали. Вот тогда я и повадился к лучшему другу по ночам являться и жаловаться на судьбу. С тех пор я немного набрался опыта, взматерел, но забыть о моей слабости мне не дадут. Лучший друг, как никак.
  -- Всеволод Игнатьевич! - провозгласил я. Севка пригладил волосы и сел. - Короче: у нас тут аномалия возникла.
  -- Прямо сейчас? Среди ночи? - уточнил Сева.
  -- Ну, возникла она, пожалуй, несколько раньше... Года полтора назад. Но нас касаться начала только вчера. А сегодня она разгуливает по кораблю... Вот... - сказал я.
   Честно говоря, мне просто было стыдно, что я так глупо прошляпил девочку. Мало ли что там за ней скрывается. Поэтому я придерживался шутливого тона - Севка и так поймёт, что всё серьёзно.
  -- Ну, знал я, что ты шустёр, но чтоб до такой степени! - восхитился руководитель экспедиции. - Раскопал где-то аномалию, выпустил её на вверенном мне объекте и радостно мне об этом докладывает! И что ты предлагаешь?
  -- Включить систему слежения. - обречённо сказал я.
   По всему объекту на всякий случай были расположены видеодатчики. При желании можно было отсмотреть почти всё. Но работа это муторная, да ещё среди ночи...
   Разумеется, Всеволод Игнатьевич включил все датчики.
  -- И что, собственно, мы ищем?
  -- Девочку. - сказал я. Севкиного взгляда я не выдержал. Но теперь знаю, как выглядят огнедышащие драконы, прежде чем дыхнуть огнём.
   Объяснял ситуацию я уже тогда, когда мы нудно и кропотливо осматривали помещение за помещением.
  -- Ну, ты конспиратор... - произнёс Севка. - И чего ты от неё ждёшь?
  -- Всего, чего угодно. - честно признался я. - Если дашь разрешение обратиться в Институт, узнаем точнее.
  -- А ты уже уверен, что она представляет опасность для всего населения?
  -- Не очень. Но обязан это предположить.
   Мне ещё никогда не приходилось сталкиваться ни с чем, угрожающим безопасности всего населения, или, по крайней мере, такой группе людей, как здесь. Севке, насколько я знал, тоже. Но, если мы примем это как отправную точку, перед нами откроются многие двери. Я не знаю, так ли уж это необходимо, но если окажется, что опасность есть, может ведь быть поздно. Мы переглянулись и решили перестраховаться.
   Через полчаса мы сидели, глядя друг на друга и молчали.
  -- Я не медик, - неуверенно сказал Сева. - Но, по-моему, этого не бывает.
   Смелая всё-таки девочка. Она явилась в Институт и потребовала разбудить ей всю память. Всю. То есть не просто вспомнить пару событий, а заново прожить свою жизнь. При этом активизируется всё: родовой шок, детские страхи, сны, первые переживания, уход из дома... Абсолютно всё. И потом огромная работа - уложить это обратно, упорядочить память так, как она укладывалась на протяжении стольких лет. На такое немногие решатся. Очень немногие. Наверно, я бы не решился. Слишком... тяжело... да и хлопотно, в общем.
   Но дело-то оказалось в том, что у девочки обнаружились престраннейшие вещи: наложения воспоминаний. В принципе, такого не бывает. Могут быть провалы в памяти, это если человек не сознательно отодвигает что-то в дальний уголок, а непроизвольно забывает. Например, если ситуация слишком эмоциональная. Могут быть ложные воспоминания, или внушённые, но это сразу видно на графиках. А здесь какое-то наложение. Неизвестно, чего на что, правда. В этом девочка так и не созналась.
   Интуиция подсказывала, что копать надо здесь. Но никаких соображений не было.
  -- Она? - спросил Сева, не забывший о своих обязанностях.
   На экране в какой-то стандартной комнате тихо и мирно спала наша аномалия. Никаких диверсий она, похоже, проводить не собиралась. Всеволод Игнатьевич осмотрел её критически.
   - Ну, и что вы в ней нашли?
  
  
   Это хорошо, что я выспалась. Я по-настоящему выспалась, без снов, без воспоминаний. Нет, я не чувствовала себя отдохнувшей, но и потерянной я больше не была. Это так здорово - найтись. Правда, меня стало слишком много, как будто добавили одну лишнюю Я. Ничего, уживусь, главное помнить, что всё это было давно и не со мной... А не со мной ли?..
   Какое счастье, что никто не показывался мне на глаза - ни врачи, ни Дим, ни дяденька-аналитик. Они все из другого мира. А мне хочется поверить, что их нет, что нет Земли, стерилизаторов, роботов... Особенно роботов! Дёрнул же чёрт меня сказать про них Диму... Изобретатель, ёлки-палки... Как-нибудь потом расскажу, что из этого может получиться. Но потом. Имею полное право молчать (впрочем, прав у меня хоть отбавляй, а что мне с ними делать?).
   Я шла по коридору. Губы расползались в улыбке, мне было до ужаса смешно - от знакомых стен, от глупых воспоминаний... Как ни странно, но здесь была хорошая жизнь, это закончилась она плоховато, как обычно говорят - трагически. Не хватало людей - их здесь всегда было много, все чем-то занимались, общались, развлекались... А вот что с ними стало - не знаю. Может, учёные определят? Ведь на корабле никого не осталось... А было нас много-много, несколько тысяч, точно не знаю. И мы просто переселялись на другую планету. А зачем - не помню... Наверно, так надо было...
   Я пришла в свою каюту. Здесь жила какая-то моя прародительница, та, что летела на этом корабле много лет назад, но это моя каюта, потому что помню всё это я, чувствую всё это я... Мне хотелось подойти к зеркалу, и я вдруг испугалась, что увижу в нём не себя, а её... И я не подошла. Я испугалась, что окажусь похожа на неё, похожа так, как земной Лёвка похож на человека, летевшего здесь же...
   Я легла на свою кровать. Я буду спать. Долго. Так долго, чтобы заболела голова, но зато это будет настоящий сон... А потом я пойду по кораблю... Загляну в каждую щелочку, в каждую дырочку, которые вспомню... вдруг что-нибудь да осталось... Не может ведь быть, чтобы совсем ничего, а?
  

* * *

   - Двести дней! Боже мой, двести дней! Вы представьте только - двести дней ничего не делать! - моя соседка закатила глаза к потолку, а я не поняла - хотела она выразить ужас или восхищение. Поэтому я просто кивнула.
   - Вы знаете, я привыкла работать. Я специалист по овощам, я слежу за их выращиванием всю жизнь...
   - О, тогда вам найдётся дело! - обрадовался сосед по столу. - Оранжерея - это для вас!
   Соседка натянуто улыбнулась ему и принялась за еду.
   - А вы, детка, чем занимаетесь? - спросил сосед.
   Меня не называли деткой уже лет пять, но я не хотела портить отношения и проигнорировала такое обращение.
   Я буркнула общее название специальности, объяснять, что этот полёт является для меня последней практикой, не стала. А то "деточка" ко мне приклеится надолго. На эти самые двести дней. Я и так не была в восторге от переселения, но так было нужно. Прощай, родная планета... А вот "здравствуй" новому миру я скажу, когда прилетим. Я немножко мнительная, поэтому не выполняю практическую работу - там нужна уверенность в себе.
   Мне не хотелось разговаривать, но все, кому не лень, обращались ко мне с бессмысленными фразами. Старшие переживали - смена привычной жизни даётся им нелегко, мои сверстники забавлялись - для них это радость. Для меня... для меня просто долг.
   Мне не нравилась моя комната - она была тесной и обставленной слишком стандартно, а я люблю уют. Слишком маленький багаж не позволял дополнить помещение комфортными мелочами. Допуск в библиотеку был ограничен временем - не одна я здесь работала. Одним словом - я была недовольна. А значит - раздражалась по поводу и без повода, огрызалась почём зря, и всем очень надоела в первые же три дня. Соседка по столу уже не откровенничала со мной, молчала, поджав губы, или обращалась к соседу. Он же смотрел на меня свысока и, будучи наставником, вёл себя соответственно. То есть поучал беспрерывно.
   Двести дней - это мало. Двести дней - это так много! Я привыкла быть занятой. У меня было слишком много свободного времени. И я поняла, что такое скука. Крайне странная и неприятная вещь. Ноги сами уныло бродят по комнате, глаза блуждают по голым стенам, руки дёргаются, ища, за что бы схватиться. Я стала совать свой нос, куда попало. Сходила на голопоказ, была в баре, в зале для физических занятий, посетила оранжерею... Какой ерундой я занимаюсь! - думалось ночами. Я пыталась увеличить время занятий, но это было полной бессмыслицей - моим потенциальным пределом являлся пятый уровень, а я уже достигла четвёртого. Слишком быстро, слишком рано... А что дальше? Почему меня ограничили пятым? А может, ошиблись? Я понимала, что ошибиться наставники не могли, но видимо, скука как-то по особому влияла на восприятие привычных вещей, и во мне взыграл дух противоречия (откуда только он взялся?). О, с каким усердием я занималась! Я вгрызалась в каждые многосмыслия, заучивала уже понятые слова, читала всё больше и больше, всё более и более специализированные вещи... Мне это даже доставляло удовольствие! Настроение исправилось, я стала по возможности милой и дружелюбной и завела друзей.
   На исходе второго месяца я поняла, что достигла шестого уровня. Шок был страшным. Не то, чтобы я сделала что-то недозволенное, нет, я сделала невозможное. Наверно, хорошо, что я была не дома, а то немедленно побежала бы к наставнику как нашкодившая девочка, и что бы тогда стало - не знаю. Но вряд ли это бы понравилось. Я была очень взбудоражена. Даже, пожалуй, напугана. И, подумав, решила ничего никому не говорить. Лететь ещё долго, а там посмотрим. Более того, перебоявшись, я тихонько стала учиться дальше.
   Мне было как-то необычно, не по себе. Я часто стала бродить по кораблю, наблюдая за людьми. Мне всё казалось внове. Как будто я знаю что-то, чего не знает никто. Ни один человек в мире! Я почувствовала себя не такой, и это долго возбуждало меня. Это было слишком непривычно. Никто не мог быть не таким. Разве что роботы, но они не такие по определению, изначально, и все, и они сами в том числе, это знают. А люди все одинаковы. По крайней мере, так всегда было. Или так мне всегда казалось?
   На корабле было мало развлечений. Сначала мне показалось это странным - ведь здесь и так нечего делать, но потом пришла в голову мысль, что после здешней скуки будет намного легче обвыкнуться на новом месте. Оказывается, всё предусмотрено. В случавшиеся праздники устраивали особо торжественный ужин, вечером общий сбор с речами и танцами, а главное - с появлением капитана. Он возникал всего на несколько минут, свысока оглядывал собравшихся - очень важный, грузноватый, шикарно одетый человек - он явно считал себя не только значительнее других, но даже и самого праздника, ради которого все собирались. И остальные смотрели на него как-то снизу вверх. Впрочем, говорили, он сменил две профессии, эта третья. Неслыханно! Каждого с детства готовят для одного единственного дела. В раннем возрасте выясняют, в какой сфере человек проявит больше способностей, и развивают именно их. Сменить профессию невозможно! Кем он был сначала, уже и не помнят. Потом, кажется, наследил в создании роботов, а теперь здесь. Удивительно, что везде он выходил за рамки среднего, положенного изначально! Сейчас это было особенно интересно мне, но его положение, и тем более снисходительно-презрительный взгляд мгновенно изничтожили мою решимость поговорить с ним, когда она вдруг возникла. Нет, это не для меня - общаться с таким человеком.
   Я искала общества других, соответствующих мне по рангу.
  
   На этот раз меня занесло в спортзал. Там играли во что-то с мячом, и я бы сразу ушла, так как не люблю подобные занятия - во мне сидит странное опасение, что мяч попадёт в меня. Но играть уже перестали. Я поймала себя на том, что взгляд мой, оторвавшись от сознания, неотрывно следит за одним из молодых людей, направлявшимся, видимо, в раздевалку. Не знаю, чем он так меня зацепил, но я непроизвольно отправилась за ним и остановилась только перед захлопнувшейся дверью. Я опомнилась, даже смутилась. Отошла подальше и поняла, что до невозможности хочу снова его увидеть. То есть очень, очень хочу!
   Это желание не исчезло и на следующий день, и я, смущаясь, стала являться в спортзал и ждать. Это был подвиг, потому что мяч оставался для меня страшной угрозой, но появилось что-то сильнее этого... А его всё не было... И день, и два, и три... Я привыкла быть сдержанной... но теперь готова была бежать куда угодно, искать его по всему кораблю! И искала ведь! Я исхаживала километры, я обшарила все помещения, но наши пути не пересекались...
   Разве так бывает? Вряд ли... По крайней мере, так не должно было быть... Но выше моих сил было сдержаться, когда я вдруг, внезапно, наткнулась на него в коридоре. Я впилась в него взглядом, я оцепенела, я потеряла дар речи. А он опять прошёл мимо, не обратив на меня ни малейшего внимания.
   Я никогда не испытывала ничего подобного. Даже менее сильные эмоции меня приучали держать под контролем. И у меня это не вызывало затруднений. А тут меня будто понесло. Я пошла за этим человеком, не видя вокруг ничего, кроме него. И опять опомнилась, когда передо мной захлопнулась дверь. Меня трясло. Я повернулась и чуть ли не бегом вернулась в свою комнату. Со мной происходило что-то ненормальное.
   Прошло довольно много времени, прежде чем я поняла, что он относится не просто к пассажирам, а к членам экипажа, точнее, кажется, к техническому персоналу. Это и вовсе снижало возможность знакомства. Но я познакомилась. У меня было разрешение проходить на территорию экипажа корабля, и я им воспользовалась. В одном из помещений я и нашла того, кого так давно искала. Нагло попросила показать мне что-то, а он меня просто выставил, заявив, что моей компетентности недостаточно, чтобы хоть что-то понять. Он был, конечно, прав, я не техник, но как это было обидно! Я так радовалась, когда увидела его, и вот... Мне казалось, что рушится мир. А тут как раз я достигла седьмого уровня. И даже не удивилась. Всё шло не так, как должно, всё было наперекосяк... всё...
  
   - Эй, вы, с дороги! - раздалось за спиной. Я отпрыгнула. Сердце почему-то ёкнуло. Таща тяжёлые приборы, мимо шагал человек, который снился мне каждую ночь.
   - У вас шнурок развязался. - сказала я почти машинально.
   - Так завяжите! - сказал он. Меня покоробил такой тон, но я наклонилась и завязала.
   Никакой благодарности я не дождалась. И захотелось мне плакать. Как в детстве. Может быть, я бы даже заплакала и навлекла бы на себя кучу неприятностей (как минимум медосмотр в связи с неадекватностью реакций), но он вернулся уже без груза и вдруг сказал:
  -- Спасибо!
   Я попыталась скрыть невесть откуда взявшуюся идиотски блаженную улыбку, но та не поддавалась. Впрочем, это было неважно - он ушёл.
   Вот так глупо я проводила время. Хотя, пожалуй, это было лучше начальной скуки. А потом... Наверно, он просто понял, что я слишком часто попадаюсь на его пути, гораздо чаще, чем полагается по закону вероятностей. Он сам подошёл и протянул руку:
  -- Давайте лучше знакомиться.
   Если бы мы были дома, наверно, дальше последовало действие, подчинённое множеству традиций и ритуалов. Но мы были на корабле. И, самое ужасное, в конце путешествия я должна была остаться на новом месте жительства, а он улетит дальше. Скорее всего, мы уже не увидимся. И с этим я была не согласна. Я уже поняла, это называется любовью, встречается очень редко и считается чем-то почти неприличным, уж во всяком случае аномальным. Так я стала аномалией.
   Самое странное, что, когда через две недели знакомства (к чёрту ритуалы!) я сказала:
   - Я люблю тебя! - Лёва отреагировал спокойно. Не стал шарахаться и вызывать медиков, а поцеловал меня. Остальное мне было до лампочки. Оказывается, аномалией быть прекрасно!..
  
   Не знаю, сколько глупостей я бы могла натворить, но состояние, в котором я пребывала, не поддавалось описанию. Мне было хорошо. Настолько, что я готова была отдать всё - прошлое и настоящее - чтобы продлить это путешествие. Один человек стал для меня вдруг важнее всего: работы, долга, устава. А однажды я услышала (и в его голосе было удивление):
  -- Знаешь, я не могу без тебя жить! Значит, я тебя люблю!
   Когда совпадают две аномалии - наступает конец света. Если бы это кто-нибудь понял, нас бы не оставили в покое. Но пока никто не понял. Нам оставалось девяносто дней.
   И наступил конец света. Он начался обыденно - Лёву вызвали к руководителю. Я считала, что это ненадолго, и осталась ждать его у двери. Первая странность появилась, когда в ту же комнату зашёл наш капитан. Он обычно не баловал пассажиров своим появлением. Значит, произошло что-то серьёзное?
  -- Добрый день, мой мальчик! - донёсся голос капитана. Я обалдела. Это он Лёве? Странно... Что у них за отношения? Лёва ответил по-уставному, но интонация выдавала их близкое знакомство.
  -- Пора, мой мальчик, взрослеть. - сказал капитан. Воцарилось молчание. - Ага! Сработало! Прекрасно! Как ты себя чувствуешь?
  -- Что это значит? - неуверенно спросил Лёва.
   - Значит, что ситуация критическая! - ворчливо изменился голос капитана. - Необходимо твоё участие. Твоё! - подчеркнул он.
  -- Это что - правда? - голос у Лёвы упал. - Это что - правда?
  -- Разумеется, правда! Мне некогда давать тебе время на адаптацию. Через десять минут жду у себя.
  -- Это невозможно! Я не мог не знать! Я не мог не знать!
  -- Мог, не мог, - проворчал капитан. - Ты подчиняться должен, а не рассуждать. Жду.
   И он вышел. На меня взглянул сердито, а я ничего не понимала, но тоже посмотрела неласково - он ведь огорчил Лёву.
   Лёва вышел через минуту. И это было счастьем капитана - он успел уйти, а то я бы догнала и немного его покалечила. Лёва был не в себе. Совершенно. В нём изменилось что-то за эти несколько минут, и мне стало страшно.
  -- Что случилось? Что?
   Он отодвинул меня и пошёл по коридору.
  -- Подожди! Что произошло? Что он сказал тебе? - я вцепилась в его руку, надеясь, что он остановится.
   Он отцепил мою руку спокойно, даже ласково. Спросил:
  -- Какая у нас последняя модель роботов?
  -- А-двенадцать. - растерялась я.
  -- Нет, милая. Теперь есть ещё Б-один. Полная идентичность человеку вплоть до самосознания. В критической ситуации инициируется и используется по назначению. Перед тобой экспериментальная модель. - он склонил голову. - Извини.
  -- Ты хочешь сказать, что ты робот? Так не бывает! Они выполняют программу, а не живут. Они совсем другие!
  -- А я немножко пожил, а теперь пора выполнять программу.
   Я заметила, что Лёву трясёт. Он пытался говорить спокойно, наверно, по инерции, чтобы меня не расстроить. Да уж...
  -- Это бред. Так не бывает. Я же знаю тебя - ты обыкновенный человек! Нет, ты самый лучший человек!
   Он улыбнулся.
  -- Ещё пять минут назад я думал примерно так же.
   Я знаю, у нас много роботов. Хороших биологических роботов. Они выполняют тяжёлую работу. Они внешне неотличимы от людей. Но у каждого своя программа, и они знают только её. Их не спутаешь с человеком. Они совсем другие!
  -- Они совсем другие! - сказала я жалобно.
  -- Я новая модель. Свежеизобретённая. Даже не опробованная.
   Он ещё пытался шутить!
  -- Ты туда не пойдёшь! - заявила я.
  -- А программа? - усмехнулся он.
  -- Ты её чувствуешь?
  -- Не знаю. Но я ведь включился.
  -- И как тебе?
  -- Хреново. - честно ответил он.
   И мы пошли вместе. И вместе зашли к капитану.
  -- Это было очень нечестно! - сказала я с порога.
  -- Да-а? - удивился он. - А ну-ка брысь!
   Я обиделась.
   - Нас ждут! - закричал капитан. - Не морочьте мне голову! Убери этот экземпляр!
   И Лёва вдруг осторожно взял меня за плечи и вытолкнул в коридор. Лицо у него было растерянным. Я не стала стучать и вламываться. До меня дошло, что это всё - правда. Весь этот бред - правда!
   Но я точно знаю одну вещь: он человек. Он - человек.
   И без зазрений совести я принялась подслушивать.
  -- Средства здесь есть. Инициируй программу номер восемьдесят. Там планета усомнившихся. Надо уничтожить. И быстрее, мы и так задержались из-за них.
  -- Что значит - уничтожить?
   - Я не понимаю - почему ты всё время рассуждаешь! - заорал капитан. И я вдруг поняла, что он тоже ужасно волнуется. Как же - экспериментальный экземпляр!
  -- Я не могу! Это просто убийство!
  -- Это приказ! Ты мне подчиняешься! Ты. Мне. Подчиняешься. Программа восемьдесят. Планету уничтожить полностью.
  -- Я... не...
  -- Вперёд!
   Лёва вышел. И вот тут я поверила, что он - робот.
  
   Кажется, я пыталась его удержать и что-то кричала. Меня остановили двое из команды. Капитан потрепал меня по щеке, пробормотал:
  -- Забавненько получилось. - и отправился по своим делам. Меня отпустили, только когда он скрылся. Я сползла по стенке. Невозможно... Он человек! Всё остальное - злая шутка! Это невозможно!
   Я стала очень упорной за последнее время. Я нашла его уже у шлюза. Я кинулась целовать его, а он стоял, опустив руки. Он очень старался остаться собой, я видела. Даже тело его дёргалось, будто ноги несли дальше, а руки пытались зацепиться.
  -- Я люблю тебя! - сказала я.
   - Я не могу... - сказал он. Он уходил. От меня, от себя... он уходил насовсем...
  -- Лёва!!! Лёвушка!!! - заорала я, срывая голос, и сама не веря, что могу так кричать. Он обернулся, дёрнулся ко мне... И между нами закрылась дверь. Я билась в неё, я колотила и руками, и ногами... Меня утащили оттуда.
   А потом я пыталась голыми руками убить капитана, он брезгливо откинул меня и велел убрать с глаз долой. А лучше, чтобы не возникло проблем, вообще убрать. Меня убрали очень гуманно: не стали убивать, а посадили в разведкатер и пульнули в космос. Мол, мы не при чём, сама сгинула в просторах космоса.
   Издалека корабль казался громоздким, неповоротливым. Огромный купол оранжереи... Вам лететь ещё девяносто дней... А мне - всю жизнь. Всю, сколько осталось. Неподалёку виднелась планета. Мне не хотелось видеть, как она исчезнет. Насовсем исчезнет. Я включила высшую скорость и направилась в самую что ни на есть противоположную сторону. Корабль удалялся... а я даже не плакала. Это было слишком для любых слёз. По сути дела, меня уже нет... Но почему тогда так больно?!!
  

***

   А проснулась я всё-таки в слезах...
   Почти тут же в комнату постучали. Заглянул дяденька-аналитик, спросил:
  -- Как вы себя чувствуете?
  -- Прескверно. - ответила я честно. - Доброе утро.
  -- Да, утро... - как-то задумчиво согласился он. - В общем-то, я бы желал с вами побеседовать. Как вы на это смотрите?
   Я смотрела на это с подозрением. Мне страшно не хотелось ничего никому рассказывать. Я чувствовала себя так, будто меня вывернули наизнанку, проветрили и завернули обратно. Вроде всё на месте, но как-то очень не по себе. Правда, наконец перестало путаться в мозгах и даже стало легче.
  -- Ладно. Уговорили. - сказала я.
   Дяденька недоумённо пожал плечами. Вроде, он меня не уговаривал...
   Он смотрел на меня, как на гранату без чеки. Наверно, ждал, что я могу взорваться, и сам гордился своей смелостью - находиться со мной рядом и даже разговаривать.
  -- Вы правильно меня боитесь. - сказала я. - Я не совсем человек.
   Специально сделала паузу, чтобы посмотреть на его реакцию, но он был невозмутим.
  -- Я немножко робот... - голос у меня сорвался, и я добавила: - Наверно...
  
   Я не знаю, поверил ли мне этот серьёзный дяденька, так и не проявивший никакой реакции на мой рассказ. Я не знаю, поверят ли те, к кому он побежал докладывать. Но мне, если честно, было наплевать. А как ещё можно реагировать на подобную ситуацию, чтобы не сойти с ума?
  
   Я не знал, что думать. Я не знал, к кому обращаться. Я не знал, как вообще относиться к данной ситуации. Всю жизнь мечтал о загадках, а теперь позорно растерялся. Я логически понимал смысл сказанного девочкой, но осознать это был не в состоянии.
   - Дорогой Всеволод Игнатьевич! - провозгласил я. - Аномалия требует, чтобы её изолировали от общества и исследовали всеми доступными нам способами.
   - Какая удобная аномалия! - восхитился Севка. - И в чём она себя подозревает?
  -- В том, что она не человек, а робот.
   Севка помолчал.
  -- По-моему, девочке нужна помощь.
   Вот тут я перестал дрожать и покорно пошёл за руководителем экспедиции. Кажется, я начал понимать, почему руководителем стал именно он, а не кто-нибудь другой.
   Девочка ждала нас. Она была абсолютно спокойна, и не узнать то напуганное существо, которое я увидел не далее, чем вчера. Она смотрела открыто и первым делом спросила:
  -- Вы меня не боитесь?
  -- Нет. - серьёзно сказал Севка.
  -- А я боюсь. - серьёзно сказала девочка.
   Севка почему-то строго посмотрел на меня, и я вышел. Мне было стыдно, но не за себя. Точнее, не только за себя. До меня впервые дошло, как глупо было изображать из себя страусов, прячась от любых вещей, неизвестных нам настолько, что можно предположить их опасность для нас. Те же запрещённые исследования космоса, а двадцать лет назад, после взрыва в химической лаборатории, запрещение изучать подобные химические реакции... А я, видимо, как истинный представитель своего времени, попытался поднять панику из-за маленькой девочки с её странными тайнами... Глупо. Глупо и стыдно.
  
  
   Я думаю, этот человек принял правильное решение. Во всяком случае, для меня. Я понимаю, что могла бы помочь в изучении корабля, расшифровать какие-то записи... Но он просто отпустил меня. Нет, не просто. Он отправил меня далеко-далеко, в какое-то заброшенное место со всеми удобствами на реабилитацию, так это официально называется. Короче, мне просто надо было отдохнуть. Разумеется, ко мне приставили охрану, как бы я чего не натворила. На роль охраны напросился Дим. Он считал себя ответственным за меня... А я... я ничего не считала... Я отдыхала, просто отдыхала. И мне было на всех, абсолютно на всех плевать. И на Дима тоже. Возможно, он это понимал, не знаю. Я мало заботилась о его чувствах. Я просто отдыхала.
   Через месяц я вернулась на корабль. Меня взяли в экспедицию. И я знаю, кто об этом позаботился. Я уже спокойно ходила по коридорам, не вздрагивала, встречая учёных, и мне не лезли в голову глупые мысли, и не толпились в груди чувства. Я отдохнула.
   Я помогала составить план корабля, я учила их пользоваться некоторыми предметами, я пыталась объяснить им язык. Последнее было сложнее всего - ведь языков и их вариаций было неизмеримо много, я никогда не знала, да и не могла знать их все. Устная речь была общей для всех, а письменная изменялась в каждой профессии, иногда даже в должности. У меня почти не было свободного времени, хороший контраст с прошедшим месяцем отдыха. Вокруг меня почти постоянно бегали люди с вопросами из самых разных сфер. Я тоже всюду бегала, всё осматривала и... чаще всего разводила руками. Мне многое было незнакомо. Я всё время была всем нужна, но я не была нужна никому.
   Дим был уставшим и жалким... Он был не нужен мне, и он это видел. Мне никто, никто не был нужен... Хотя, возможно, в этом я обманывала саму себя. Я просто не хотела, чтобы мне кто-нибудь был нужен.
  
  -- Вишенка!
   Я остановилась.
  -- Ты опять не обедала, Вишенка?
   Почему он продолжает называть меня так? Вишенки давно нет. Меня раздражало это имя, раздражал Дим, называющий меня так.
  -- Я не хочу.
  -- Ты совсем не ешь, Вишенка...
  -- Ещё как ем! - сказала я. - Запираюсь ночами и съедаю недельный запас сладостей! Думаешь, почему вас не кормят булочками? На корабле почти не осталось сахара!
   У Дима появилась виноватая улыбка. Он воспринимал мой агрессивный юмор как нежелание говорить с ним, и, в общем, правильно делал. Я не хотела разговаривать с ним. Я ни с кем не разговаривала по-человечески. Меня считали странной, но мне же не привыкать, меня всегда такой считали... хотя я была совсем другой...
   Меня изменила чужая память. И это было нечестно. Потому что это она боялась нарушить правила и традиции, но теперь и я; это она сходила с ума, несколько недель падая среди звёзд, а неба пугалась я; это она любила... а потеря была моя! Я никогда не любила так, и я не могла уже полюбить, потому что место любви во мне заняла её боль. И это было нечестно.
   И я болела, но прятала боль в себе, и злилась на окружающих, потому что они ничего не могли изменить. Ничего. Я обречена была жить такой странной, непонятной жизнью, не чужой, но и не своей... Никакой.
   В моём возрасте давно пора было влюбляться напропалую... И я всегда была уверена, что так оно и будет. В детстве я часто влюблялась. А в юности... не получилось. Не успела. Я смотрела на всех с надеждой, искала в них то, во что можно влюбиться... но найти это было невозможно. И я это знала. А мои ищущие взгляды заставляли обращать на меня внимание. Я знала. Всё знала и про Дима, и про Ларса... Я не хотела признаваться в этом даже себе самой, но знала. И ничего уже не могла сделать. Когда-то я очень хотела полюбить... Но безумный крик и бескрайнее звёздное небо... Не хочу!
   Всеволод Игнатьевич тихонько подталкивал меня к мысли о психотерапевтах. Я и сама понимала, что со мной нужно работать. Также я понимала, что меня надо изучать, и очень многие горят желанием сделать это побыстрее. Я боялась этого. Но постепенно изучающие, настороженные взгляды людей, виноватые без причины глаза Дима, измученный Всеволод Игнатьевич стали пугать меня больше. Я не знаю, что они делали, чтобы меня не трогали пока, но догадываюсь, что много. Я видела их всех, уставших, неутомимо снующих по кораблю, и я чувствовала себя причиной всего. Никогда не думала, что быть такой важной персоной так тяжело... Раньше Дим был таким взрослым, а теперь я ощущала себя старше него... И это тоже было страшно. Я не хочу тащить на себе две жизни! Дайте мне прожить одну! Мою! Собственную!
   Я знаю, что это невозможно. Знаю. Но смириться пока не могу. Я так привыкла. Я не могу бороться. Но и смиряться не хочу. Жить... Просто жить...
  
   Я был серьёзным, взрослым человеком. Поэтому я ушёл из экспедиции. Я не мог выносить эту девочку. Я не знал, как воспринимать её, этот непроницаемый взгляд, это нарочитое послушание, эту злую, но извиняющуюся иронию. Я не понимал, что мне нужно делать. Пожалуй, впервые в жизни... Я долго завидовал Севке, мне казалось, что он всё знает и понимает, как действовать дальше, но однажды понял, что он растерян так же, как я. Просто он верит ей, а я нет.
   Я думал. Я всё время думал. Люди работали, а я думал. О корабле, о девочке, об иной цивилизации, о себе, о Севке... словом, ни о чём. Меня, и не только меня, пугало то, что девочке предоставлена полная свобода, что никто не расспрашивает её и не изучает её организм. Когда она жила на острове отдыха, за ней неусыпно наблюдали без ведома Всеволода Игнатьевича, хотя он взял всю ответственность на себя. Когда он узнает, он будет очень огорчён. Но что мне с его огорчения, если я не понимаю, что происходит!
   Это была его идея - попросить её о помощи. Она действительно очень помогала. Исследование пошло в несколько раз быстрее, чем до её вмешательства. Она помогала расшифровать язык, уже были ясны некоторые записи, те, что сохранились. Кое-что сообщала о самой цивилизации, пославшей этот корабль. Правда, очень мало... То ли не помнила, то ли не хотела говорить... Когда стало понятно, в каком помещении что располагалось, намного легче было изучать обстановку, бытовые мелочи, технику, медицину... И я даже не сомневаюсь, что она не лгала. Но я не верил ей! Не этим конкретным словам и действиям, но её глазам, улыбке, её мыслям, которые я не знал.
   Пока ещё почти ничего не было ясно, но все знали, что скоро мы будем летать. Скоро мы разберёмся с этим кораблём и отправимся знакомиться с его создателями. И я не хотел, чтобы она отправилась с нами. Это и было моей задачей. В первую очередь надо было добиться, чтобы за ней установили наблюдение. Если человек сам говорит, что он не человек, что-то же это значит?!
  
   Собственно, на этом мои дела закончились. По-прежнему было неизвестно, что случилось с колонистами, но остальные подробности, касающиеся жизни этой цивилизации, были более менее ясны. Мне пора было возвращаться на Землю. Не просто на Землю. Домой. Домой? Я чувствовала себя так, будто у меня не было дома... Никто из моих друзей не знал, где я пропадала всё это время, чем занималась, никто не знал, кто я... И, думаю, никого это не интересовало. Если кто-то и беспокоился, для него придумали что-нибудь убедительное и успокаивающее. Да и кому обо мне беспокоиться? Только родителям, но они давно отвыкли от такой штуки, как волнение за дочь, это было бы слишком хлопотным занятием, так я любила с детства влазить во всякие авантюры. Моя мама ничего не помнила, так же, как и бабушка, и, видимо, все остальные мои предки. Это я оказалась такой... памятливой. Поэтому они жили нормальной жизнью. Они продолжали быть людьми, несмотря на то, что в них тоже текла частичка той же крови, что и во мне - совсем нечеловеческой крови. Но это никому из моих прабабушек никогда не мешало, насколько я знаю. Я могу только гадать, влияла ли вообще эта частичка на них когда-либо. Влияет ли на меня?.. Было бы забавно, если бы способности робота передавались по наследству. Интересно, подозревал ли капитан, что создал не просто усовершенствованную модель биоробота? По сути дела, он просто создал человека. Человека с программой... Мечта диктаторов... Есть ли во мне эта программа?.. Они боятся, что есть. Нет, Всеволод Игнатьевич не боится. И Дим тоже... А остальные, кто знает про меня, боятся. Я тоже очень боялась первое время. Очень. До бессонных ночей, до слёз в подушку и сжатых кулаков, до безумия... Но в этом я никому не собираюсь признаваться. Сейчас мне даже интересно, что будет, если кто-то попытается активировать программу. Даже, если она сохранилась, наверняка мутировала...
   А если честно, я хотела бы повстречаться с капитаном. И теперь я бы пришла к нему не с голыми руками.
   Наверно, они не напрасно боятся. Даже если никакой программы нет, я всё равно уже не я. И никто не может знать, насколько изменились все мои психопараметры. Всеволод Игнатьевич заботливо приказал пока не снимать с меня никаких показаний. Пока я сама не разрешу. А разрешу ли я, не знает он сам.
  
  -- Нет. Пока вы не можете вернуться домой.
  -- Почему? - насторожилась я.
   - Осталось ещё немало подробностей, в изучении которых вы могли бы помочь исследователям.
  -- Осталась мелочь, с этим они сами справятся.
  -- Но потратят гораздо больше времени.
   Он даже ни разу не посмотрел на меня. Он всем своим видом демонстрировал мне, что всё решено, что я уже ничего не могу и не должна делать. А ещё - он опасался меня. Он так старался это скрыть, и это было так заметно, что я рассмеялась. Он дёрнулся и удивлённо посмотрел наконец на меня.
  -- Что?
  -- Что вы хотите предложить?
  -- Я? Нет, я ничего вам не предлагаю.
  -- Вы просто хотите, чтобы я ПОКА не возвращалась домой. На Землю. Да? Там за мной будет сложнее наблюдать, и там я могу натворить что-нибудь.
   Ему явно показалось, что я читаю его мысли, и он аж закаменел. А что их читать, у него всё на лице написано. Тоже мне, служба безопасности...
   Мне хотелось домой. Но я понимала, что делать мне там нечего.
  -- Хорошо, я останусь здесь и буду нервировать учёных своим праздношатанием. Они и так чёрт знает, что обо мне думают. Возникнет нерабочая обстановка, повысится вероятность ошибок. Вы мне хоть какой-нибудь статус придумайте. Ну, скажите, что я тайный посланник иной цивилизации... - я откровенно насмехалась. Он слушал с абсолютно серьёзной физиономией. - Послушайте, ну, хватит меня так бояться! Я же вам ничего не сделала! Я даже не кусаюсь... - тут я не выдержала и добавила: - ... пока...
   Дяденька так и дёрнулся. После этого разговор закончился, потому что я опять начала смеяться, а он сбежал, сохраняя серьёзно-испуганное выражение лица.
   А я отправилась к Всеволоду Игнатьевичу и сказала:
  -- Давайте меня изучать.
  
   Я давно не видел Севку таким. Его разве что не трясло.
  -- Что ты ей сказал?
  -- Я ничего ей не говорил. Я просто попросил её продолжить помогать вам в исследованиях...
  -- Ну, молодцы. - сказал Севка устало. - Манипуляторы хреновы. Она ведь всё понимает...
  -- Она слишком много понимает! - не выдержал я.
  -- Что значит - слишком много? Что вы от неё шарахаетесь? Что разводите панику в Совете? Что готовы её на атомы разложить с перепугу? Да, она это понимает. Она тоже вас до смерти боится, только не орёт об этом всем и каждому. Вас пугает только она, а её и вы, и она сама, и её память... Почему ты такой паникёр?
  -- Я не знаю, кто она, что она и чего от неё ждать. - слова прозвучали неубедительно и банально до тошноты.
  -- Короче: если вы что-нибудь с ней сделаете...
  -- Севка, что она с вами сделала? Ты, Дим, вы же с ней носитесь... Она вас заколдовала, что ли?
  
   Я опять смотрела на корабль со стороны. Я уставилась в окно и не отводила глаз до тех пор, пока он не стал точкой, а точка не потерялась среди звёзд. Спасибо, что позволили мне это... Это так похоже на то, что было, но теперь это уже моё, моё личное воспоминание. И сейчас у меня есть надежда на возвращение...
   Когда я решила обернуться, поняла, как затекла шея, и ноги, и руки, которыми я за что-то уцепилась. Я пыталась изобразить спокойствие, но на самом деле моё состояние очень напоминало бешенство. А ещё я волновалась - немножко, как всегда волнуюсь перед встречей с незнакомыми местами.
   Меня отвезли на исследовательскую базу. Даже на Земле побоялись оставлять. Неужели они считают меня такой опасной? Какие глупые. Когда меня вели бесстрастные безопасники, мне было почти весело, а вот взгляды встречающих меня учёных мне не понравились - слишком... напряжённые.
   Вечером мне всех представили, позадавали обычные вопросы о самочувствии и пожелали спокойной ночи. Я сидела на кровати и думала, можно ли спокойно спать, зная, что за тобой всё время наблюдают. Интересно, в туалете тоже датчики натыканы? Какая я догадливая, даже противно. Я высунула язык и покрутила головой, чтобы точно заметили, я ведь не знала, где конкретно спрятаны камеры. Спокойной ночи.
   Сначала было неловко. Я как-то не привыкла к постоянному общению, наблюдению, режиму и глупым вопросам. Но я всё время тихо твердила себе: потерпи, скоро это всё закончится. Тебя исследуют, разберут по молекулам, соберут обратно и отпустят. Всего несколько дней. И терпеть было легко.
   Через неделю мне надоел подъём в восемь утра, завтрак в полдевятого, обед ровно в час и одни и те же вопросы. Я демонстративно повернулась на другой бок и продолжала спать. На самом деле, я только делала вид, что сплю, и ждала реакции. Как ни странно, её не последовало, и я уснула.
   С этого дня я сама диктовала свой распорядок. Наверно, им было неудобно, но мне как-то стало начихать на их удобства. Я спала, когда хотела, ела, когда хотела... Должна же я хоть в чём-то почувствовать свободу выбора! Я же человек!.. Впрочем, именно это и являлось целью исследований.
  
   Когда я ложилась в постель и закрывала глаза, можно было притвориться, что я одна. Притвориться, что я дома, не получалось - слишком другие запахи.
   Но можно было думать о доме, о родителях, о моих друзьях... можно было думать о чём угодно, и хотя бы в мыслях уходить отсюда. Мысли приходили и таяли... Невозможно долго вспоминать то, что так далеко и недостижимо. Возникала тоска, и мне стоило больших усилий не пускать наружу слёзы и не кривить лицо. Не хотелось, чтобы они это видели.
   Я лежала спокойная, а в голове бесились мысли. И с каждым днём я всё настойчивее отгоняла их, иначе очень трудно просыпаться.
   Впрочем, ничего страшного не происходит. Они просто проводят исследование. Только почему-то оно всё затягивается и затягивается. И всё труднее сдерживаться, всё труднее улыбаться и отвечать неслышащим глазам. Всё труднее подчиняться им, не зная, что они там выяснили, о чём они говорят, что решают про меня.
  -- Вы хотите разобрать меня по кусочкам? - спросила я, когда в пятый раз с меня соскребли кожу, отрезали волос и взяли капельку крови.
  -- Это простая проверка! - поспешно сообщили мне.
   В пятнадцатый раз называла цифры, которые мне показывали пару секунд, в двенадцатый раз пробегала стометровку, в бог весть какой раз терпела измерение пульса и давления. И я не понимала, что они делают. Сколько раз может повторяться "простая проверка"?
   И никто со мной не разговаривал. То есть окружающие не молчали, но они только задавали вопросы, выдавали указания и вежливо говорили "спасибо", когда я всё выполняла.
  -- Вы скажите, зачем это?! - не выдержала я, в очередной раз ставя точечки на бумаге в клеточку.
  -- Мы проверяем. - опять ответили мне.
  -- А что вы проверяете? - настаивала я.
  -- Тип нервной системы. - буркнул дяденька.
  -- И какой у меня тип нервной системы?
  -- Исследование ещё не завершено, я не могу сказать пока ничего определённого.
   Ничего определённого... Целыми днями ничего определённого. Скоро я начну воспринимать себя как неодушевлённый предмет! А может, для учёных я таковым и являюсь? Неприятно... мягко сказано.
   Ещё немного потерпеть... уговаривала я себя. Всё плохое обязательно кончается. Как невыносимо страшно было падать в темноте, дни, ночи, вечность... Но ведь всё кончилось, я не помню - как, но всё прошло. А ведь тогда было по-настоящему страшно. А сейчас - просто немного скуки и тоски. А страха почти нет. Всё портит только это маленькое почти.
   Я старалась не бояться. Не бояться темноты, не бояться, что утром придут равнодушные люди, не бояться того, что они могут найти, не бояться самой себя... Получалось неважно. И я впервые призвала на помощь память. Я призвала Её страх. Сначала меня будто захлёстывало с головой, и хотелось закричать, но я лежала с закрытыми глазами и спокойным лицом и молчала, стискивая зубы. Потом я сжилась, свыклась с этим страхом. Мне было легко - несмотря на его реальность, он всё-таки был не моим. И, когда хотелось сойти с ума, я напоминала себе об этом. Как выдерживала это Она - не знаю. Не помню. Кто знает, может, она действительно сошла с ума...
   И тогда прятались по углам мои маленькие, такие крохотные и мимолётные страхи. И темнота радовала, потому что в темноте меня плохо видно тем, кто наблюдает за мной, и плевать мне на этих скрытных и равнодушных людей, потому что есть Дим, есть Всеволод Игнатьевич, есть родители... есть куча людей, которые ждут меня, помнят меня и радуются, что я есть. Труднее всего было не бояться себя. Но даже от страха можно устать. И тогда он слабеет.
   Мне надоело бояться. Во мне уже не осталось ни клеточки, которая бы не наполнилась страхом. И мне это надоело. Я стала учиться думать о другом. О чём-то хорошем, радостном, добром... Это было трудно, потому что никто, о ком бы я ни думала, не мог вытеснить усталого страха, не мог стать больше него.
   И я опять обратилась к памяти. Там был человек, который когда-то стал для Неё всем миром, всей жизнью. И я стала думать о нём.
   Мне было больно. Было горько. Обидно. Я завидовала, я недоумевала, я протестовала. Сначала я училась разделять память на свою и Её, теперь я снова пытаюсь слиться с ней. Спрятаться в ней.
   Я помню, как она думала о нём ночами, глядя в потолок шальными глазами. Как он снился ей, и она просыпалась с улыбкой. Как она искала его, ловила его взгляды. Как касалась его, как прижималась к нему... Как смотрела на него ночью, когда он засыпал, как боялась закрыть глаза, чтобы не наступило утро, когда он уйдёт на работу. И опять - как думала о нём бесконечными ночами,.. одной, долгой ночью, которая должна была стать вечной.
   Когда я вспоминала, я чувствовала то же, что и она. Но я не понимала этого! Я завидовала ей, и протестовала против её чувств. Я не хотела снова сживаться с ними, но я принимала их, и мне было обидно, что они не мои...
   Я никогда не думала так ни о ком.
   Теперь же, когда я ложилась спать, я почти автоматически вызывала её память, и возникал один образ. И с этим образом я засыпала, не в силах думать больше ни о чём.
  
   И это было хорошо, потому что исследования продолжались, такие же тупые и бессмысленные, такие же однообразные и бесконечные. Я даже не уговаривала себя больше: потерпи, я просто старалась поскорее вытерпеть день, а ночью улететь отсюда своими мыслями.
   Я больше не спрашивала никого ни о чём. Я больше не корчила им рож. Я не капризничала и не ехидничала. Я была послушной и покорной. Мне было всё равно, какой мне быть днём.
   И я заметила, что напряжение, постоянно окружающее людей вокруг меня, потихоньку уходит. Исследование меня становилось для них просто привычной работой. Некоторые, наверно, даже забыли, кого и для чего они изучают. Иногда мне хотелось напомнить им о том, что я живая, какой-нибудь выходкой... но это казалось каким-то бессмысленно-мелочным, и я продолжала отбывать дни, живя только ожиданием ночи.
   Дурацкое, глупейшее существование!
   Как икалось, должно быть, тем, о ком я думала! Больше всех последнее время вспоминала о Лёве. Всё гадала, как так случилось, что он появился именно тогда, когда мне начали мерещиться всякие глюки. В конце концов, я решила, что не он появился, когда глюки, а наоборот - глюки возникли у меня тогда, когда я впервые увидела его. Всё оказалось ужасно просто - он так похож на образ, который был главным в том куске Её памяти, что его появление разбудило эту память. Что было бы, если бы мы тогда опоздали на эту встречу? Что было бы, если бы я не увидела его? Теперь можно только гадать... И сравнивать ночами - похож - не похож. И стирать с лица невольную улыбку, вызванную мыслями о красивом мальчике, который так случайно (или не случайно) появился однажды в моей жизни, и который случайно (или не случайно) так похож на другого человека.
  
   Дяденька-аналитик был хмур, но глаза его довольно блестели, когда он явился в комнату, где мне опять мерили давление.
  -- Готовьтесь. Завтра будем проводить сканирование памяти. - сказал он, пряча явно торжествующую улыбку.
  -- Всё-таки добился? - оживился врач, проводящий обследование.
  -- Да. Будем изучать вас серьёзно. - обратился он ко мне.
   Я вздрогнула, потому что отвыкла, что ко мне обращаются.
  -- Не удастся больше отмалчиваться и прятаться от нас. Конец вашей скрытности.
   Я не прячусь, хотелось сказать мне, но я видела, что он мне не поверит.
  -- Завтра мы всё узнаем и о ваших загадочных предках, и все ваши непонятные мысли по этому поводу тоже узнаем!
   Господи, да что вы привязались ко мне с этими мыслями! Ведь ни о чём таком я не думала, и скрывать ничего особенно не собиралась. Неужели вам так важно знать, сколько раз я плакала ночами, думая о Ней, неужели вы хотите видеть, как блестели ночью Его глаза, хотите услышать тот крик, который я боюсь вспомнить... Да ничего этого вы не хотите, но ведь...
   Я вдруг подумала, что эти самые равнодушные люди будут копаться в моей, в Её жизни... Они будут перебирать мою жизнь и отбрасывать - эти чувства нам ни к чему, эти слёзы нам не нужны, а вот эти слова и вот эта картинка нам пригодятся. Они будут знать обо мне всё - и Её любовь, и мои попытки спрятаться за ней... и все те мысли, которыми я защищалась от них же последние месяцы... Они будут всё знать, и я не знаю, что тогда будет со мной...
   Почему-то ноги мои повернули налево, а оклик сопровождающего я проигнорировала. Я как-то машинально шла к выходу, даже не осознавая ещё, что выхода нет.
   Уже в ангаре я заметила, что мой сопровождающий потерялся. Кажется, я захлопнула перед его носом дверь и заперла её. Наверно, сейчас он поднимает тревогу... Я уже сидела в катере, и программа автопилота открывала передо мной дверь. Сейчас они очухаются, и дверь закроют.
   Дверь начала закрываться, но катер уже вылетал. Я даже не задумалась, куда он направится. Может, мне было всё равно, а может, я была уверена, что большого выбора у него нет.
  
   Я поставила ногу на землю.
   Потом поставила рядом вторую.
   Я стояла на Земле.
   Рядом не было никого, и было невыносимо тихо. И в этой тишине совершенно невозможным образом из запредельной небесной темноты падал снег. Просто падал снег. Я и стояла на снегу, на тонком белом слое затоптанных мною снежинок...
   Сейчас я сделаю шаг... Потом второй. Я пойду к городу. И, может быть, я даже успею дойти до него. Тогда меня будут ловить тихо, без лишнего шума. Тогда у меня есть шанс увидеть мой город.
   Я не собиралась даже идти навещать друзей. Не потому, что боялась, что там меня легко найти, просто все мои друзья давно стали чужими мне людьми... А к тому человеку, к которому меня тянуло, я не пойду по другой причине. Потому что на самом деле... На самом деле меня тянет вовсе не к нему... а к миражу... к чему-то, что я сама выдумала для себя, чтобы было о ком думать днями и ночами, когда рядом только те, кто боится тебя и хочет, чтобы тебя не было. Я очень хорошо чувствую настроения других людей. Как я устала от них...
   Я понимала, что если хочу хоть на немного задержаться здесь, на Земле, мне нужно бежать со всех ног, бежать к городу, пока за мной не примчались перепуганные, наконец-то получившие право на крайние меры люди... Но я стояла, смотрела на падающий снег, и мне так не хотелось нарушать своими шагами этот тонкий белый ковёр... Я стояла и смотрела...
   Я медленно шла, и убеждала себя, что я только посмотрю на город, на свой дом, и мне будет этого достаточно... Мне так не хотелось сознаваться себе, что я всё равно мчалась сюда к Лёвке, чтобы увидеть его, и убедиться наяву, что он совсем другой человек, что он - не образ из моих дурных снов. Я не имею права являться к нему. Я не имею права видеть его. Я не имею права вмешиваться в его жизнь со своими мыслями.
   Но я шла к городу и, как и все последние месяцы, где-то в глубине души думала о нём.
   Когда в небе мелькнула белая вспышка, я поняла, что не успею. Но всё равно не побежала, а продолжала идти. Медленно, аккуратно, оставляя ясные, чёткие следы на снегу.
   А город был уже близко. Виднелись окраинные дома. Я могла уже выйти на дорогу, и не топтать поле.
   Если бы у меня хватило сил прятаться... Но в голове была только одна навязчивая, глупая мысль - дойти, и эта мысль не оставляла места другим, логичным, правильным, умным.
   И я дошла.
   Я увидела круг на дороге, означающий границу города. Я шагнула в него. Я была в городе.
   Теперь я шла быстро. Ничто не держало меня. Ничто не подгоняло меня. Но я шла быстро.
   Я стояла у его Дома, когда ещё не рассвело. Я могла подождать. У меня теперь было время. Я стояла и уговаривала себя немедленно развернуться и уходить. Я твердила себе, что мне не надо видеть его, совсем не надо. Что я напридумывала себе бог весть что. Что я поступаю неправильно. Что я угрожаю безопасности людей.
   Но я слишком хорошо изучила себя, и я прекрасно понимала, что за всеми этими мыслями прячется совсем другая, маленькая и робкая. Мысль, что это я ему совсем не нужна. И он выйдет, и пройдёт мимо. Нет, мимо он, конечно, не пройдёт, но просто кивнёт - привет, спросит, как дела, и пойдёт по своим делам.
   Но я делала вид, что этой мысли просто не существует в природе.
   Уже рассвело. По улицам ходили люди, топтали белый беззащитный снег.
   Из дома, где жил Лёвка, начали выходить люди. А его всё не было. И я вдруг испугалась, что он где-нибудь в отъезде, и что всё было зря. Я забыла о своём решении не заходить в дом, чтобы не попадаться на глаза хранителю, и ринулась к двери, чуть не сталкиваясь с выходящими людьми.
   Я остановилась возле его комнаты, постучала, и тут же сама отдёрнула руку - испугалась. Дверь тут же открыл незнакомый парень. Я спросила его о Лёвке. Парень сказал, что он живёт здесь недавно, а прошлый жилец уехал в собственный дом. Я спросила, не знает ли он адреса, но парень был с ним даже не знаком.
   Мне хотелось покачнуться, но я спустилась вниз, к хранителю дома. Я знала, что он имеет отношение к службе безопасности, пусть совсем косвенное, но уж кому-кому, а ему обо мне точно сообщат, если ещё не сообщили. Но меня опять захватила одна мысль. И я просто спросила у него Лёвкин адрес.
   Потом я шла уже по утренним улицам, я почти бежала, и старалась не думать о том, что обычно в свои дома люди переезжают, когда заводят семью. Я просто не выдержала бы появление какого-то чужого человека сейчас.
   Я притормозила у самого дома, стараясь утихомирить дыхание. В дверях показался Лёва. Он сразу в упор посмотрел на меня, подошёл и почти закричал:
   - Ты где была?!
   Я стояла, дура обалдевшая, смотрела на него и ничего не собиралась говорить. Цель была достигнута. На большее мои мозги были неспособны.
  -- И что ты здесь делаешь в таком виде? - растерянно спросил Лёвка. - Ты же замёрзла!
  -- Я не замёрзла. - упрямо возразила я, обнаружив, что не разучилась говорить.
   Мне действительно не было холодно. До этого момента я и не вспоминала, что на мне из верхней одежды только лёгкая куртка.
   Лёвка вдруг огляделся, сгрёб меня в охапку и буквально потащил в дом. Я, естественно, не сопротивлялась.
   Мне было всё равно, что меня усаживают к камину, что накидывают плед, что суют в руки кружку с чем-то горячим. Я пришла. Больше мне ничего не было нужно.
   Лёвка сидел рядом, заставил меня допить до дна, и только тогда спросил:
  -- Где ты была? Тебя все искали.
  -- Так и все. - пробормотала я. - Кому я нужна?..
   Его взгляд стал удивлённым.
  -- Что значит, кому ты нужна?
   Я внезапно рассмеялась. Мне хотелось извиниться за беспокойство, встать и уйти. Я так привыкла, что люди избегают длительного общения со мной, что мне уже казалось, что я одним своим присутствием приношу неприятности.
  -- Тебе не кажется, что тебе стоит отдохнуть? - осторожно спросил Лёвка.
   Я покачала головой. Сколько им понадобится минут, чтобы выяснить, где я? Вот-вот раздастся стук, и войдут люди. Они скажут что-нибудь официальное, и я пойду с ними, я не буду устраивать скандалов, я не хочу тревожить...
  -- Что случилось? - спросил Лёвка. - Я всё время боялся, что с тобой что-нибудь случилось.
   Я так привыкла, что боятся меня, а не за меня, что уставилась на него... Я наконец смогла посмотреть на него. Я ожидала облегчения, смешанного с досадой: ну, конечно же, это совсем не он, совсем не тот человек, которого когда-то любила моя память. И это, конечно же, был не он. Но в своих мыслях, в своих мечтах я умудрилась смешать эти лица, эти образы, этих людей!.. И теперь... Теперь он действительно стал тем, к кому я бежала, к кому летела, к кому стремилась.
   Я с ужасом отшатнулась.
  -- Со мной что-то не так? - с интересом спросил Лёва.
  -- Нет, это со мной что-то не так. - сообщила я. - Ты прости, сейчас за мной, видимо, придут. Извини, я тебе помешала. Ты не опоздал из-за меня? - каменным голосом продолжала говорить я.
   Он покачал головой.
  -- Ладно, ничего не говори. Только не исчезай так больше, хорошо?
  -- Вам же должны были сказать что-нибудь успокоительно-убедительное, о том, где я. - сказала я, понимая, что говорить этого не следовало. Но на меня вдруг напала откровенность.
  -- Да. - согласился Лёвка. - Сказали. Правда не мне, а твоим родителям и друзьям. Про что-то важное и секретное. И это было очень в твоём духе. И все поверили.
  -- А ты нет? - я хотела съехидничать, но получилось как-то грустно.
  -- И я поверил. Но я всё время думал про твой корабль. Когда исследование свернули, я думал, что ты вернёшься.
  -- А его свернули? - заинтересовалась я.
  -- А ты не знала? - Лёвка покачал головой. - Пожалуйста, перестань смотреть на меня такими глазами, а то...
  -- Что? - спросила я.
  -- У тебя всегда был дикий взгляд. Будто ты замышляешь какую-нибудь пакость или дерзость. У тебя всегда был ироничный взгляд. И ты всегда над всеми смеялась. А сейчас ты смотришь грустно. А это значит, что с тобой что-то всё-таки случилось.
  -- А что - "а то"? - упрямо спросила я, напрашиваясь на что-то.
   Он подвинулся ко мне, обнял, прижал покрепче. Я поняла, что сама напросилась, и мне немножко стало стыдно. Но главное, мне так захотелось заплакать. Теперь я понимаю, почему обычно люди плачут на чьей-нибудь груди. Но я не заплакала. Я на секунду прижалась посильнее, потом отодвинулась, хотя Лёвка не хотел меня отпускать.
   Мне стало страшно. Я поняла, что наделала.
  -- Извини. - сказала я почему-то жалобно. - Я пойду. Извини.
   Он покачал головой.
  -- Сиди спокойно. Никуда ты не пойдёшь. - он говорил ласково, но так говорят с маленькими детьми, а я этого совсем не хотела. Я встала, скинула плед и пошла к двери. Когда я подошла, в неё постучали. Я видела, что Лёвка поднимается, но открыла сама.
   Это были мои безопасники. Собственными персонами. У меня мелькнула мысль, хватит ли им выдержки, чтобы спокойно препроводить меня на катер. Выдержки, видимо, не хватило, потому что я вдруг вырубилась. Мне было так жаль, что это видит Лёвка...
  
  -- Ты... ты понимаешь?!! - орал я. - Ты представляешь, что сейчас может случиться?!! Нет!!! Потому что представить это невозможно!!! Невозможно!!! Теперь всё, всё... - я задохнулся.
  -- Перестань плеваться и шипеть. - сказал Севка. - И не произноси слово "невозможно". Недавно ты хвастался мне, что сбежать от вас "невозможно". Чем вы допекли девочку, изверги?
  -- Она не девочка! - заорал я. Когда я думал... представлял... что это чудовище ходит по городу, среди обычных людей... что она может сделать?! - Не смей называть ЭТО девочкой!
  -- А что, у тебя есть доказательства подобного утверждения? - устало спросил Севка.
   Я не понимал, почему он до сих пор верит этому существу. Она вся была не такая, как все. Последние дни она вообще начала выдавать странные результаты. Поэтому она и поспешила сбежать! Видимо, мы были близки к разоблачению.
   Это невозможно... Невозможно всё время бояться. Да, мне страшно от того, что она может натворить, но я испытывал страшное облегчение, потому что она была там, на Земле, а я здесь! Она - за тысячи, за миллионы километров от меня! Я пугался мысли, что может что-то произойти с теми, кто отправился за ней, но я был просто счастлив, что её нет рядом! Я почти хотел, чтобы что-нибудь случилось, и её наконец убрали, унич... чтобы она исчезла из моей жизни! Я устал.
   И я не понимал, почему таким уставшим выглядел Севка. Ведь он не ложился спать каждый день с мыслью, что вот, сейчас, а вдруг... Он не просыпался ночью от одного навязчивого кошмара, он не бродил по тёмной базе, прислушиваясь ко всем шорохам... а вдруг!..
  
   Ой, как дяденьки переборщили с вырубоном! Ой, голова моя бедная! Ну, ладно, у страха глаза велики, но зачем так-то издеваться!
   Я открыла глаза и спросонок пошевелилась. И, ой, как я пожалела, что это сделала! Башка разламывалась... а, может, она уже разломалась?.. Ой, мамочки, за что же так?!
   К горлу подкатила тошнота, я сглотнула. Никакой совести у безопасников. Может, я, конечно, и монстр, но физиология у меня пока человеческая, и дозу надо было на человека рассчитывать, а не на слона.
   Я впервые не стала изображать хладнокровие и спокойствие и отдалась на произвол самочувствия, которое заставляло меня корчить рожи и стискивать кулаки. Пусть у них хоть в глубине души, хоть капелька сочувствия проснётся.
   Я не знала, что будет дальше. Честно говоря, у меня мелькала мысль, что они меня прибьют с перепуга, и дело с концом. Но, видимо, санкций на это не дали... Ой, мама!.. А наверно, было бы лучше... по крайней мере, для меня.
   Мне было плохо, но я по привычке представила лицо, незаметно ставшее самым родным. Тошнота отступила было, а потом я подумала, как по-идиотски выглядело моё появление у Лёвки, какой дурацкий у меня был вид... Я не успела ещё почувствовать смущение, как вдруг представила, как, наверно, ломают головы мои исследователи, гадая, какого же чёрта я попёрлась в город. Мне стало смешно, и очень зря, потому что тошнота наконец одолела меня.
   Худа без добра не бывает, зато я наконец доползла до ванны. Заодно и помылась. Правда, всё время боялась поскользнуться, перед глазами всё плыло, но мне повезло - не грохнулась.
   Я сидела на кровати, закутавшись в полотенце - большое, махровое, когда за дверью послышались голоса, и вошёл Всеволод Игнатьевич. Я подскочила. Сзади безопасник пытался удержать его, но абсолютно безуспешно.
  -- Как вас пустили в мою темницу? - поинтересовалась я.
  -- Как ты себя чувствуешь? - спросил Всеволод Игнатьевич, и мне опять захотелось заплакать. Второй человек за такое короткое время проявляет обо мне заботу!
  -- Вам честно ответить или как обычно?
   Всеволод Игнатьевич сел на стул.
  -- Извини, глупый вопрос. Идти сможешь?
  -- Вряд ли. - сказала я, даже не спрашивая - куда. Во-первых, я привыкла подчиняться, а во-вторых, не хотелось гробить лишними вопросами всплывшую было надежду на что-то невыразимое, но лучшее, что было до сих пор. - Пару таблеток и полчаса - и я с вами хоть на край света.
   По-моему, Всеволод Игнатьевич был очень недоволен. И я почему-то догадывалась, что не мной.
   Через полчаса я действительно оделась и смогла выйти. Не знаю, почему Всеволод Игнатьевич взял меня за руку - то ли, чтобы не упала, то ли для собственной уверенности...
   Везде по коридорам были натыканы безопасники. Кое-где выглядывали мои исследователи. Я решила не выпендриваться и не кривляться. У них и так были перепуганные лица. Ситуация и я явно выходили из-под их контроля.
   Я думала... не знаю, о чём я думала, но когда мы подошли к ангару, я почему-то очень удивилась. Но по привычке не показала вида.
   Мы почему-то подошли к катеру, сели в него, и дверь сзади закрылась. Я сидела тихо-тихо. Потом открылась дверь впереди, катер вылетел и направился вперёд. Я молчала до тех пор, пока окончательно не поверила, что мы летим к Земле.
   И тут я заревела. Ой, как я ревела! Всеволод Игнатьевич бросил катер на автопилот и сделал то, что необходимо делать в подобных ситуациях - обнял меня. Я ревела долго и со вкусом, так что просолка и вымачивание его костюма было качественным.
   А потом мы прибыли. Меня опять проводили в комнату, но смотрели не со страхом, как на монстра, а с сочувствием, как на больную. Раньше я бы обиделась, а теперь только обрадовалась. Давно я не болела...
  
   Конечно, первым пришёл Дим. И, боже мой!, он принёс мне вишни! Я засмеялась и, всё время, пока мы общались, лопала ягоды с таким знакомым и забытым вкусом, и преданно смотрела на Дима.
   Он чувствовал себя виноватым, хотя, я уверена, Всеволод Игнатьевич ничего ему не рассказывал о моём изучении. Дим просто заранее был виноват передо мной, и даже не потому, что первым втянул меня в эту суматоху, а потому что познакомился со мной когда-то. Ему было неловко за свои мечты, идеи... А я лопала вишни и кивала на всё, что он говорил. Потому что мне было абсолютно всё равно, что он говорит.
   А Дим строил планы, решал, куда нужно лететь в первую очередь, звал меня с собой, в полной уверенности, что ему позволят разорваться на части и отправиться сразу повсюду, куда он хочет, а, самое смешное, он даже не задумывался о том, что с ним могут не отпустить меня. Какая милая наивность!..
   Мне не хотелось его разочаровывать, и я не стала объяснять, что я чудовище. Я невинно болтала о том, что хочу искупаться, что давно не видела родителей, что друзья, наверно, совсем меня забыли, а булкозверики зачахли на корню. Дим обещал отвезти меня к морю, уверял, что мои сдобности по-прежнему пользуются успехом, что друзья и родители по мне скучают, и скоро я их увижу... Может быть, он даже верил в то, что говорил, с него станется.
   А я играла в ту девочку, с которой он когда-то был знаком, и думала, когда всё начнётся по новой? Когда за мной приедут и заберут меня обратно?
  
   Наверно, я должна бы была отдыхать и радоваться. Наверно... Но почему-то тело по-прежнему напрягалось, заслышав любой шорох, сны снились липкие и паутинные, и, несмотря на то, что меня вроде бы ни в чём не ограничивали, я не высовывала даже носа из комнаты.
   Всеволод Игнатьевич зашёл на третий день. Он сел на стул, посмотрел на меня и спросил:
  -- Почему не гуляешь?
   Я пожала плечами. Ему ничего не надо было объяснять. Господи, как это хорошо, когда ничего не надо объяснять!
  -- Пошли. - сказал Всеволод Игнатьевич.
   Я лениво валялась на кровати, и мне совсем не хотелось вставать.
  -- Можешь не притворяться, я вижу, что все бока отлежала. Пошли.
   Он был прав, конечно. И валялась я из ставшей уже привычной демонстративной вредности.
   На улице было тихо и холодно. Мы прошли по двору, вышли за ворота... Я шла, а что-то внутри сжималось с каждым шагом от ожидания кого-то или чего-то, что вот-вот вынырнет, выпрыгнет, схватит и утащит.
   Я вертела головой, а Всеволод Игнатьевич молчал. Он понимал, что со мной делается, но просто шёл рядом и молчал. Спокойный, надёжный, отстранённый.
   И после очередного вздрагивания на внезапный гавк какой-то собачки, меня вдруг будто отпустило. Я совершенно неожиданно обрадовалась тому, что я боюсь сейчас не себя, а кого-то другого. Не себя! И мне стало легко, и я перестала дёргаться и оборачиваться, а взяла Всеволода Игнатьевича под руку.
   А потом мы просто брели неважно куда, и я заново привыкала к родному городу. И он был очень незнакомым, но и очень знакомым одновременно. Это было слегка похоже на детскую игру.
   Когда я вернулась, мне было спокойно, как в детстве, и я уснула. И ничего мне не снилось. Раньше я обижалась, когда мне не снились сны, а сейчас так радовалась их отсутствию...
  
  
   Мне не хотелось думать. Впервые в жизни мне совсем не хотелось думать. Потому что сейчас это значит - сходить с ума.
   Когда появился Севка с приказом о переводе этого существа на Землю, я даже не спорил с ним, я просто сказал: нет. Я стоял у двери и не выпустил бы его, если бы не остальные. Она усыпила бдительность врачей, день за днём, час за часом выдавая им стандартные, нормальные анализы. Она не убедила, но почти успокоила учёных, укладываясь в рамки существующих норм по физическим и психологическим показателям. Они уже относились к ней, как к обычному человеку, может быть, слегка заболевшему, но ни для кого не опасного.
   Но они не изучали все показатели дотошно, пристально, сидя ночами, улавливая каждое отклонение, каждую деталь, каждое слово, каждый взгляд. Я следил за ней, когда она спала и переставала кривляться, я смотрел на неё, когда она проходила тесты, я наблюдал, как она улыбается всем в лицо и постоянно что-то скрывает. До рези в глазах, до тошноты, я считывал все данные, сверял, проверял, сопоставлял... И я видел!
   Скорость реакции в целом на три процента выше средней нормы, кратковременная память схватывает максимально возможное количество предъявляемых предметов, адаптивность организма к раздражителям почти мгновенна, а ещё она потрясающе здорова!
   Если бы мы успели! Я говорил, я настаивал на полном просмотре памяти! Но они раз за разом проводили поверхностные исследования, задавали вопросы, на которые она не отвечала или врала, и твердили, что это чрезвычайные меры, и это может повредить девочке... Ничего не может повредить этой "девочке"! Ведь всё и началось-то с этой самой памяти. Там что-то есть, и она это знает, и Севка это знает, но они молчат. А мне твердят о вмешательстве в права личности, носятся вокруг этой личности и проявляют неуместную гуманность и деликатность. А она смеётся над нами! Севка этого не понимает, а она смеётся!
   Ещё немного, совсем немного, и мы бы всё узнали! Пусть сидели бы ночами, пусть перегружали мозги, усваивая информацию в ускоренном режиме, просматривая всю её жизнь. Пусть! Я бы выкопал каждую мелочь, я бы выяснил, что такого помнит и прячет эта девочка, что доказывает, что она не человек. Я бы нашёл!
   Но, как только мне удалось уговорить всех в необходимости сканирования памяти и получить на это разрешение, она сбежала. Тихая! Безобидная! Она убедила в этом даже службу безопасности! Пацаны! Ротозеи! Поверили, что хорошенькая девочка не может быть чудовищем! Вот! Получили!
   И когда мы находим её, когда привозим назад, перекрываем все выходы и готовимся к серьёзным исследованиям, появляется Севка.
   Я не знаю, что он наговорил Совету безопасности, как убеждал их, но как я жалею теперь, что не предоставил им свои выводы по тем перекопанным мною данным! Тогда они бы не позволили так просто отпустить её ходить среди людей, они бы задумались, испугались бы хоть немного. А сейчас поздно. Поздно бежать, что-то доказывать, что-то делать. Она уже там. И я не знаю, что она делает, с кем говорит, о чём думает, что замышляет.
   Но я попытаюсь. Я полечу в Совет, я буду говорить, буду убеждать, не веря, что мне это удастся. А потом я найду её и буду следить за каждым её шагом. Жаль, что я не могу следить за её мыслями. И пусть только случится хоть что-нибудь, хоть что-нибудь, и у меня появится право вернуть её назад и довести исследование до конца.
  
   За окном бесился ветер.
   Я тоже бесилась.
   Я сходила к родителям, снисходительно приняла их бурную радость по случаю моего появления, наболтала им всякой ерунды о том, где я пропадала. Они сделали вид, что поверили.
   Я заставила себя позвонить Саххи. Он звал меня в гости, искренне радовался, а у меня не хватило сил даже на две минуты улыбок. Я скомкала разговор, сказала, что пока занята, пообещала зайти на днях, и понимала, что не пойду.
   Связалась с Лай. Она готовилась к соревнованиям, поэтому мы обошлись приветствиями и обещаниями обязательно потом встретиться.
   Уля не откликалась. Может, это и хорошо. Она знала меня лучше всех. Я бы сразу ей не понравилась, и она бы примчалась ко мне, не обращая внимания на мои отговорки.
   Я даже сходила на работу. И, если до этого вопрос: возвращаться или нет? ещё возникал, то после моего посещения стало ясно - я там не нужна. Мои булкозверики, "моё" дело, спокойно обходятся без меня. Вкусные запахи - и как же это обидно! - оставляют меня почти равнодушной, разбуживая в душе только лёгкую ностальгию, и ничего больше.
   Как обрадовался Ларс, увидев меня... И как он растерялся, когда я не отвечала шутками на его шутки, когда я не шалила и не поддерживала его озорного тона. Я просто кивала ему, смотрела по сторонам, пытаясь вызвать в себе прежний восторг... но он не вызывался, и я чувствовала, что это больше не моё место.
  -- Подожди! Я провожу тебя! - крикнул Ларс, спешно отряхивая руки и сбрасывая куртку. Он испугался, что я уйду и больше никогда не появлюсь здесь, и он больше не увидит меня. Никто не возражал, видимо, все это поняли, и только Ларс надеялся и цеплялся за маленькую возможность видеть меня хоть на несколько минут дольше.
   Мы шли рядом, он рассказывал сначала о делах, потом о себе, я слушала. Мне нечего было сказать, но я была очень благодарна ему, что я сейчас не одна. Он дал мне несколько минут без одиночества. Я знала, что сейчас он уйдёт, и мы больше не увидимся, хотя он будет просить о встрече, а я отрицательно покачаю головой, потому что это не нужно ни мне, ни ему.
   Мне было грустно говорить ему "до свидания" и видеть эти умоляющие глаза. Я поднялась к себе, легла на кровать и постаралась не думать о Ларсе.
   А о ком, о чём мне теперь думать?! К чему не кинется моя мысль - везде тоска, боль, запрет. Я стараюсь не думать, но это невозможно. Читать, смотреть ТВ, рисовать... Заняться чем-то... А что я умею? Чего я хочу?
   Мне не хочется отвечать на этот вопрос. Я не хочу сознаваться даже самой себе, что я хочу только одного - забраться на кровать, свернуться клубочком, и провалиться в тёмную дрёму без снов, без мыслей, без чувств.
  
   Где-то в глубине души я ждала Лёвку. Я очень боялась, что он придёт, но безумно ждала этого. Мне было стыдно за то, что я примчалась тогда к нему, что из-за меня в его дом врывались посторонние люди, что ему наверняка задавали множество глупых вопросов... И поэтому я не хотела его видеть. Но всё равно ждала.
   Конечно, он пришёл. Я смотрела на него с такой тоской, что он смутился и сам начал оправдываться за то, что долго не приходил, хотя и знал, что я здесь.
  -- Я боялся, что ты не хочешь меня видеть.
   О чём он говорит! Я сбежала с этой дурацкой базы, я летела в космосе, совсем одна, я мчалась через весь город только чтобы увидеть его! Но он этого не знает, и ему этого не надо знать. Я хотела возмутиться, но засмеялась.
   - Гораздо лучше. - сказал Лёвка.
   Мы болтали ни о чём, но разговор почему-то не получался таким лёгким и "ниочёмистым", как раньше. Всё время в воздухе витало что-то недоговоренное, глаза убегали в сторону...
   Я принесла чай, но он тихо остывал. А мне хотелось не то заплакать, не то кинуться к Лёвке, прижаться к нему и забыть обо всём. И это было глупо, ведь он был мне просто знакомым, даже не другом, и я сдерживала себя, и старалась даже не смотреть на него, потому что мои мысли пытались выпрыгнуть на волю через глаза, раз уж их не пускали в слова.
  -- Я был у твоего Всеволода Игнатьевича. - сказал вдруг Лёвка. Я обалдела:
  -- Зачем?!
  -- Я же имею право разобраться, что творится вокруг? Пока это касалось только тебя, я не вмешивался. Но когда ты прибежала ко мне, начала говорить всякий повседневный вздор, а глаза у тебя кричат: помоги!, а потом тебя уволакивают какие-то люди и накидываются на меня с вопросами...
  -- Лёвка, прости!
  -- За что? - удивился он. - Ты же ко мне пришла, а я не помог, это я должен просить прощения. Просто я тогда ничего не понял... - извиняющимся голосом добавил он.
   Я опешила. Ну и логика, ну и ответственность!
  -- Когда меня отпустили...
   Наверно, в моём взгляде отразился весь ужас, который накинулся на меня, когда он это сказал, потому что Лёвка осёкся и осторожно продолжил:
  -- Мне просто задали кучу вопросов. Ты чего так пугаешься? Я им тоже вопросы задавал. Только я им отвечал, а они мне нет. В конце концов мне это не понравилось, и я тоже не стал отвечать. Спрашивали в основном о тебе.
  -- И тебя просто отпустили?
  -- А что, меня могли не отпустить?
   Да, Лёвка, тебя могли не отпустить, и я жутко боялась этого. Я боялась, что тебя тоже притащат на базу, и наплевать им на твои права личности, в которых ты так уверен.
   Я этого не сказала. Я просто пожала плечами.
   Напряжение ушло, и мы наконец попили чай.
  -- А что тебе сказал Всеволод Игнатьевич?
  -- Почти ничего. - улыбнулся Лёвка. - Он сказал, что если ты захочешь, то сама расскажешь. Мне кажется, не расскажешь. Я прав?
   Я кивнула.
  -- А жаль. - серьёзно сказал он.
   Не упрекнул, не настаивал, а просто пожалел!..
   Если он сейчас уйдёт, я умру, - невпопад подумала я.
  -- И чем ты думаешь заниматься? - спросил он.
   Разговор перешёл на безобидные темы о работе, Лёвка убеждал меня, что дома сидеть хватит, что дел вокруг - море, и хоть какое-нибудь из них точно мне подойдёт. Я то спорила с ним, то соглашалась, думая только о том, что вот-вот он уйдёт, и всё снова станет совершенно бессмысленным. И дом, и дела, и время, и вся жизнь...
   Когда он уже стоял у дверей, и я старалась делать вид, что всё в порядке, он вдруг сказал:
  -- Не смотри на меня так, а то я не уйду.
   Я поспешно отвела взгляд и закрыла за ним дверь.
   Что со мной?
   Я могла бы подумать, что... Но я знаю, что всё это, всё только из-за моей памяти! Только из-за того, что он так похож, так похож!.. Виновата только память, только память! А что с ней сделаешь? Она не моя, я не могу управлять ею. Я не могу спрятать её, я не могу упорядочить, я не могу снять эмоциональный накал. Она чужая. Но моя.
   Интересно, что было бы, если бы её стереть? Просто взять - и убрать из моих мозгов. Изменилось бы моё отношение к нему?
   Он слишком ответственный. И почему он решил, что отвечает за меня? А я цепляюсь за него и не даю ему жить без меня. Так ведь нельзя! Все мои чувства - не хочу знать - какие - это всё иллюзия. Всё не так, совсем не так. Всё не так...
   Мне надо уходить. Не мешать больше этим людям, которые знали меня когда-то. Чтобы они не пугались меня нынешней, чтобы не тревожились каждый раз, видя меня, вспоминая обо мне. Меня больше нет. Всеволод Игнатьевич хотел, как лучше, он считает меня человеком, и хотел, чтобы и я сама думала так. А я не знаю, кто я. Если и человек, то совсем не тот, кто был раньше. И этот город - не мой город, и мои друзья - не мои друзья. И меня здесь просто нет, даже если я буду ходить по улицам и есть булочки. Ведь это буду делать совсем не я.
   Куда я могу деться? Меня ждут только в одном месте. Я не хочу туда. Очень не хочу. Но больше мне быть негде. Я не хочу, чтобы они выворачивали меня наизнанку и топтались по моей душе, растаскивая её по ниточке: человек - не человек. Но разве я сама не занимаюсь тем же самым день за днём, час за часом. Может, в конце концов, они всё-таки выяснят, кто же я, пусть даже растащив все ниточки...
   Я оделась и вышла на улицу. Я бродила по городу, в очередной раз здороваясь и прощаясь с ним. Мне не было в нём места.
   Я вернулась и сразу позвонила дяденьке-аналитику, я была уверена, что он не спит.
  -- Я возвращаюсь. Заберите меня. - сказала я растерянной физиономии.
  
   В эту секунду я почти поверил, что я дурак. На меня посмотрели с экрана какие-то страшно безумные, тоскливые глаза и сказали:
  -- Заберите меня.
   И я испугался.
   Но тут же уверил себя, что это всё уловки, что она что-то задумала.
   Самое страшное, что мне очень хотелось поверить этим глазам, более того, что-то внутри меня уже поверило, но всё остальное сопротивлялось этому. Наверно, мой разум оставался трезвым и заставлял меня думать, а не верить.
   Она больше не смотрела на меня. Покорно шла следом, волоча за собой сумку, которая оказалась совсем лёгкой. Только выйдя из дома, она немного оглядывалась по сторонам, будто ждала, что что-то случится, или что кто-то придёт её проводить. Но никого не было. И она так же покорно залезла в флаер, и смотрела с того момента только вниз, под ноги.
   И мне ужасно хотелось пожалеть её, и это было невозможно, и я понял, что мне надо реже видеть её, а продолжать изучать данные.
  -- Только не считывайте последние месяцы. - попросила она, не глядя. - Там уже ничего интересного, только вы. Или считывайте, но без эмоционального фона. А то вам же неприятно будет.
   "Какая заботливая", - скептически подумал я. "И какая покорная!", - опять вылезла жалость. "Не к добру это", - заключил мой разум.
  
  
   Больше никто ничего не скажет мне, больше никто меня даже не упрекнет. Мне хватило только одного взгляда терапевта, который прожил мою память, чтобы понять это. Вообще-то их было двое, чтобы скорректировать впечатления друг друга, но второй был предельно мрачен. А этот, совсем молодой, едва придя в себя, уже подмигивал мне сочувствующе и успокаивающе. Да это я им сочувствовала! Бедняги, так загрузиться моими проблемами... Я бы так не смогла. Даже на несколько дней, даже в качестве работы, принять на себя чужую жизнь и жить её, одновременно умудряясь отделять от неё себя...
   Я смотрела ему вслед. Голова кружилась. Тошнило от заново уложенных воспоминаний.
   А ведь мне тоже пришлось выполнять их работу... Нечаянно и невольно... Мы с вами почти коллеги... Вот только вам, как только ваша работа будет окончена, сотрут чужеродную память, а мне - никогда. А впрочем, разве она мне чужая теперь? Я с ней уже так сроднилась... Моя. Вся моя.
   Я не знаю, что они говорили про меня. Не знаю, что анализировали, что решали. Я по-прежнему была объектом, и никто не ставил меня в известность о том, что ещё выяснили про меня.
   Я смотрела на пустую стену - и видела там Лёвку. Отводила глаза на дверь - и там был он. Я закрывала глаза... но это было совсем зря, потому что я проваливалась в его глаза... А всё остальное было как-то всё равно.
   Я почти проворонила тот момент, когда вошел Всеволод Игнатьевич, поздоровался и спросил:
  -- Ну, что думаешь делать дальше?
   Я смотрела на него и повторяла внутри эти его слова. Повторяла до тех пор, пока наконец не поняла.
  -- Вы хотите сказать, что это всё? Конец?
  -- Я ожидал хоть капельку радости.
  -- А что, её не было? - удивилась я.
  -- Совсем конца всё равно не будет. Никуда не денешься - ты феномен, и тебе с этим жить.
  -- Я - феномен. - повторила я. - Звучит хорошо. Гораздо лучше, чем чудовище, инопланетянка, робот, мутант...
  -- Хотя и не исключает наличия всего этого. - усмехнулся Всеволод Игнатьевич. - Ты всё равно чуть-чуть инопланетянка, чуть-чуть мутант...
  -- Ну, чего замолчали?
   Он пожал плечами.
  -- Ты и сама знаешь, кто ты. Чего я тебе рассказываю?
  -- Честно? - шепотом спросила я. - Я понятия не имею, кто я. И это даже не самая страшная моя тайна.
  
   Наверно, это не самое главное, когда не знаешь, кто ты. Главное, как к тебе относятся.
   Меня провожали как человека. Почти все.
   Меня хлопали по плечу доктора, изучившие мое тело до клеточек. Меня обнимали охранники, столько раз провожавшие настороженными взглядами. Мне пожимали руку ученые и впервые смотрели в глаза, а не на датчики. Мне дарили конфеты лаборанты, целовали в щеки уборщицы. Я смеялась вместе с ними и упорно гнала навязчивую мысль: что же они изучают на этот раз?
   Я - человек?
   Я огляделась в поисках дяденьки-аналитика. Не удивилась бы, если бы его не было. Но он был. Стоял в стороне, морщился, как от боли. Знаю, сам бы он не пришел. Его привел Всеволод Игнатьевич.
  -- До свидания. - сказала я и почти пожалела. Он дернулся так, что я поняла - он совсем не хочет ещё раз встречаться со мной. Я ждала, сможет ли он сказать "прощай"...
  -- До свидания. - выдавил он.
   Я улыбнулась. Вот теперь эти проводы стали похожи на реальность.
   Он не может со мной попрощаться. Он не может без меня жить. Приятно быть чьим-то смыслом жизни. Хотя бы и ненавистным. Это раньше я считала, что смыслом жизни бывает только любовь...
   Я слушала напутственные слова. И все люди вокруг казались мне незнакомыми, хотя я прожила с ними рядом несколько месяцев. Они по-другому говорили, по-другому смеялись, по-другому двигались, и смотрели по-другому.
  -- Могу засвидетельствовать, что, за исключением небольшого расстройства нервов, физически вы абсолютно здоровы! - это кто-то из докторов.
  -- Надеюсь, наши небольшие нагрузки пойдут вам только на пользу.
  -- Думаю, теперь настроение у вас исправится!
  -- Забудь всю ерунду, которую мы болтали! Если хочешь, считай, что мы тебе приснились!
   Уточнять, что сон был кошмарным, никто не стал, видимо, это было и так ясно.
   Напоследок подошел молодой терапевт, широко улыбнулся и тихонько сказал:
   - Не знаю, чем ты занимаешься на Земле, но, если что, одна запасная вакансия у тебя уже есть.
   Я не сразу поняла, а потом растерялась. Голубые глаза по очереди подмигнули мне и затерялись в толпе.
   Рядом остался только Всеволод Игнатьевич. Мы возвращались.
  
  
   Я не избегала Лёвку. Просто надо было научиться жить без него. А его и так было слишком много. Даже когда не было рядом.
   Я заново училась разговаривать с людьми, не замыкаясь от чьего-то изучающего взгляда. Я заново привыкала смеяться, когда мне смешно, а не назло кому-то. Я пыталась шутить и высказывать свою точку зрения.
   Вот только ни с кем из прошлой жизни я пока встретиться не пыталась.
   А однажды наткнулась на улице на Саххи. Он прошёл мимо, не узнав меня. Потом вдруг обернулся, а я, дура, вместо того, чтобы быстро уйти, смотрела ему вслед. Такого поражённого лица я никогда не видела у Саххи.
  -- Только не говори мне, что это ты! - сказал он.
  -- Хорошо, молчу. - согласилась я.
  -- Где ты пропадала? Уля заходила, тревожилась за тебя. Из-за неё и я разволновался. Это на тебя так непохоже - пропасть надолго и почти бесследно!
   Я молчала, потому что не представляла, что отвечать.
  -- Ведь это же ты? - осторожно уточнил Саххи.
  -- Не знаю. - честно ответила я.
   Разговор не заклеился. Может, он решил, что я больная...
   - Всегда думал, что ты никогда не повзрослеешь. А ты такая взрослая... так быстро и так... радикально... - растерянно сказал он.
   Как довольны должны быть взрослые... Родители, учителя... Последние годы они только и твердили мне: когда же ты наконец повзрослеешь? Неужели они хотели, чтобы я стала такой?
  
   Зачем этот шумный человек, который когда-то был моим лучшим другом, притащил ко мне домой всю компанию? Я перепугалась, увидев их всех. Мне казалось, что я их обманываю и выдаю себя за другого человека. Они пока не замечают этого, но ведь заметят!..
   Они рассаживались на свои привычные места, удивлялись, что всё осталось в моей комнате по-прежнему, а ведь когда-то я так любила менять обстановку! Им было весело, а мне хотелось спрятаться.
   Они болтали о чём-то своем, обсуждали старые времена, рассказывали о своих новых успехах. И только Уля смотрела на меня пристально и слегка качала головой.
   Через час я заревела. Как сказал бы Всеволод Игнатьевич, очень психотерапевтично заревела. Все кинулись ко мне, будто только что заметив, и начали утешать, как в детстве.
   Потом мы сидели все вместе... Нет, я осталась на том же кресле, и они не покидали своих мест, но раньше я была отдельно, а теперь вместе с ними. И хотя я ничего не рассказывала, а только слушала остальных, я была с ними. Как просто...
  -- Спасибо, Саххи. - сказала я на прощание.
  
  

* * *

   И все-таки ночи - страшная вещь. Кто и зачем их придумал? Днем я еще могу жить. Есть, пить, что-то делать, разговаривать с людьми... А потом, когда ложусь в постель и выключаю свет, и вокруг темнота, голова погружается в мягкую подушку, и мне кажется, что меня куда-то засасывает.
   По утрам я не могу вспомнить сумбурных снов, но от них муторно, и их несвязные обрывки кружат перед глазами весь день, отвлекая от привычных занятий.
   Севка появился как-то неожиданно. Не то, чтобы я не предполагал, что он появится, наоборот, первое время я всё ждал, что он придёт. Но его не было, и я привык к мысли, что его нет. А потом он вдруг возник рядом.
  -- Хандра - хорошая вещь. - задумчиво сказал он. - Удобная. Ушел с головой в депрессию, отключился от реальности - и не надо больше думать. И отвечать ни перед кем не надо. Особенно перед собой.
  -- Да ты ничего не понимаешь! - взвился я, прекрасно понимая, что он меня провоцирует.
  -- Не понимаю. - согласился он. - Я не уверен, но мне кажется, что с тобой уже можно разговаривать.
  -- Не нужно со мной разговаривать. Не хочу. Не буду.
   Севка заулыбался.
  -- Будешь, куда ты денешься. Я рад, что ты перестал забивать себе голову этим делом.
  -- Ты что, специально следил, чем я занимаюсь?
  -- Да. Поэтому и решил, что с тобой можно разговаривать по нормальному.
   Я промолчал. Я не стал объяснять Севке, что ее дело я знал уже наизусть. Мне не надо было читать и отсматривать данные. Я их просто знал.
   Я занялся изучением корабля. Это он породил её, значит, там и надо искать решение. Если на корабле был робот, где-то должны сохраниться документы, записи, сведения о нем. А то, что их не нашли - значит, искали не то и не там. Видимо, мне до сих пор хотелось сомневаться в том, что она рассказывала. И в этом роботе, и в ее прапрабабушке... Но он был, теперь это известно точно. Психотерапевты, читавшие её память, сообщили немногие сухие факты, которые, по их мнению, необходимы нам для дальнейшей работы. Я никогда не узнаю, о чем они промолчали.
   Был корабль, транспортный корабль. От сотен других его отличало одно только обстоятельство - контрабандный экспериментальный робот на борту. Но контрабанда-то была официальная. Капитан о нём знал и отвечал за него. Значит, в капитанской каюте просто обязано быть что-то, касающееся робота.
   Когда-то я уже осматривал её, но тогда мои мысли были заняты другим. Я взглянул на неё мельком, не заметив ничего интересного. А интересного там оказалось более, чем достаточно.
   Вся обстановка в каюте была цела. Вся стандартная мебель на месте. Личные вещи, как и везде, унесены. Значит, уходили не в спешке. А вся техника, вся аппаратура, уже понятного нам и ещё неизвестного назначения оказалась выведена из строя. Сначала думали, что просто не можем включить её, так как не разобрались с источником питания. Но девочка объяснила, как включаются приборы. И многие из них заработали. Только в каюте капитана не откликнулся ни один прибор. И в главной рубке управления не заработало ничего, кроме пищедоставки.
   Значит, прежде, чем они покинули корабль, кто-то позаботился о том, чтобы никто никогда не мог узнать, что здесь происходило. А значит - что-то все-таки происходило!
   В инженерной рубке же был вполне явный погром. Здесь ничего не скрывали, и повреждения были вполне очевидными. И такими основательными, что, даже имей мы подробный чертеж, восстановить удалось бы разве что какие-то мелочи.
   Что это было - взрыв? По словам девочки известно, что инженерную рубку обслуживали люди. Но никаких останков, даже следов органики мы не нашли. Могло так получиться, что взрыв, перекореживший все приборы, не задел ни одного человека?
  
   Сегодня было окончательно доказано, что изобилие астероидов и сора неподалеку от корабля когда-то было планетой.
   Выходит - робот выполнил приказ?
  -- Ты понимаешь, какой силой она обладает? - спрашивал я.
  -- Я понимаю, какой силой обладал тот робот. - отвечал Севка. - Мне очень интересно, что с ним стало дальше...
  -- А мне интересно, какой у него срок годности!
   Тут мне пришло в голову, сколько таких роботов они могли наваять за прошедшие сотни лет...
   Кажется, Севка что-то углядел на моем лице.
  -- Опять паникуешь? По какому поводу на этот раз?
   Я оскорбился:
  -- Никакой паники! Я просто анализирую ситуацию! Мало ли, сколько может прожить это создание! И что он может натворить, ты теперь представляешь?
   Севка улыбнулся. Он не представлял.
   Конечно, оптимисты нужны планете. Но иногда параноики нужнее. Севка слишком верит в то, что всё будет хорошо. Странно - он жёстче, решительнее меня, но гораздо доверчивее. Иногда доверие становится опасным. Пусть он смеётся надо мной, пусть навязанный им помощник, мальчишка, явно недавний выпускник, крутит у виска пальцем за моей спиной. Я доведу это дело до конца.
   Я найду его. Его или доказательства того, что его больше нет.
   Для этого нужно понять, что произошло на корабле, и куда подевались его пассажиры и экипаж.
   Куда могли уйти люди, если на сотни световых лет вокруг - ни души, ни одной населённой планеты? Да, не осталось ни одной шлюпки, но на шлюпках далеко не улетишь. И горючего маловато и... На сколько мест они были рассчитаны? От одного - это, видимо, малый разведывательный катер, до тридцати - эти, видимо, для высадки на колонизируемую планету. А сколько их было? Четыре десятка? Да, на катастрофу они явно не рассчитывали. А сколько было человек на корабле?
  -- Сколько человек было на корабле?
  -- Точно неизвестно, судя по каютам, никак не меньше трех тысяч, это не считая экипажа.
   Так... А ведь они забрали с собой все свои вещи. И их было немало - ведь люди ехали не просто на экскурсию, а на постоянное жительство. Все с вещами в сорок шлюпок не поместились бы даже при необходимости. Значит, они не просто улетали, они пересаживались куда-то, не очень далеко. Или на другой корабль, или на планету. Планет мы не обнаружили... Неужели они вызвали другой корабль? Тогда вопрос - откуда? Ответ - откуда угодно. С любой ближайшей населённой планеты. С их родной - вряд ли, слишком долго ждать. С той, на которую они направлялись - да, это было бы логичнее всего. Но были ли на колониях такие корабли? Ведь колониям они в принципе ни к чему.
   Предположим, что были. Пусть не такие большие, пусть меньше. Пусть даже за ними выслали два или три корабля. При таких масштабах расселения это для них не такие уж и траты.
   Мы не знаем, с какой скоростью двигался корабль-колонизатор. Мы не знаем, в какую сторону он двигался. Раз они устранили всю информацию о роботе, о технических устройствах, о том, что происходило на корабле, а я убеждён, что это сделали намеренно, почему бы им не развернуть транспорт в любом другом направлении? Конспираторы чёртовы...
   Стоп. А от кого они, собственно, скрывали всё это? Ведь они же сами устранили саму возможность существования других рас и цивилизаций. По словам девочки, все были уверены, что, кроме них, никого больше не существует. И, тем не менее, вся информация была стёрта.
   Гипотетическая возможность, что когда-то где-то появится кто-то, кто найдёт корабль и сможет расшифровать? Это каким же параноиком надо быть, чтобы предполагать, что через сотни или тысячи лет кто-то наткнётся на их корабль... И неважно, что это всё-таки произошло. Какое дело им теперь до того, что мы можем узнать о них?
   Или у них были причины полагать, что они стерилизовали не всё? Что кто-то где-то существует?
   Или же... или же они скрывали то, что произошло, от самих себя? Ведь капитану же надо было отчитаться о том, что случилось. А что случилось?! Если информацию стёр капитан (а кто ещё мог стереть её в капитанской каюте?), значит, произошло что-то не очень приятное для него лично.
   Я поставил чашку и осознал, что во рту противно до тошноты. Сколько кофе я вылакал? Помощник, хоть и считает меня тронутым, пытался помогать во всём. От раскопки сведений, до подкормки. Похвально.
  -- Иди, спи. Уже поздно, наверно. - спохватился я.
  -- Да нет, уже рано. - абсолютно серьёзно ответил он. - А спать я пойду. Но только после вас. Вообще-то таймер сработает через двадцать минут.
  -- Какой таймер? - не понял я.
  -- Через двадцать минут я бы принёс вам кофе со снотворным и уложил спать. Раз вы о себе не заботитесь, значит - это моя обязанность. Я правильно понял?
   Кажется, он издевается. Причём без тени иронии на лице. Ладно.
  -- Постель готова? Подушки взбиты? - попытался я сыграть деспота. Он только кивнул:
  -- Тапочки у кровати, пижама и ночной колпак на стуле. Спокойной ночи.
  -- У тебя, случайно, руководителем дипломной работы был не Се... Всеволод Игнатьевич? - поинтересовался я.
  -- Нет. Он был рецензентом. - сообщил парень и распахнул передо мной двери.
   "Ехидство заразно, а значит, Севка опасен для общества..." - мелькнула последняя предсонная мысль. Подушки действительно были взбиты, помощник не соврал.
  
   На этот раз мой доклад приняли. Не знаю, приложил ли к этому усилия Севка, хотя готов ручаться, что приложил. Он же всё убеждал меня не очень запугивать Совет. Да я и не пытался никого запугивать. Я просто очень старался дать понять им, что опасность есть. Может быть, не здесь, не сейчас, но она есть! Как бы ни хотели они забыть, не думать об этом, оставаться в своем привычном благополучии, - не выйдет. Иначе ведь может случиться так, что опасность подкрадётся так близко, что они уже не успеют её осознать.
   И я знаю теперь, что мое дело - найти её и... Ну, насчет уничтожить это я пока погожу. Найти и понять. Понять. А для этого нужно выходить в космос. Не выпускать робко роботов детскими неуверенными шажочками, а летать, изучать, стремиться!.. А проблему всегда можно решить. Не найдём средство, так будем специально готовить и посылать бездетных. Да, впрочем, думаю, энтузиасты всегда найдутся.
   Будем доказывать. Будем работать.
  
  
   Где ты? Где же ты, жизнь моя, судьба моя, душа моя? Где ты? Отзовись! Мелькни хотя бы виденьем, тенью, дуновением ветра, только появись, потому что я не могу жить без тебя, но я живу без тебя, но без тебя я не живу, а ищу тебя, зову тебя, жду тебя...Весь мир - это ты, но тебя нет, и нет ничего вокруг, просто нет... Пустота. Я тону, нет, я падаю в эту пустоту...
   Нет!!!
   С этим воплем я проснулась.
   Я спокойно жила уже несколько месяцев. Мне не снились корабли, мне не мерещился Лёва, я не пугалась пустоты ночного неба. Я осваивала новый дом и новую работу.
   Дом был абсолютно пуст, и мне надо было обустроиться в нём так, чтобы было уютно жить. Конечно, я привезла сюда свою кровать и кресло, свой компьютер и свою одежду. Я захватила все свои картинки, но почему-то так и не развесила их по стенам. Да и вообще, почему-то так и не удосужилась выбрать новую мебель, покрыть стены и пол, хоть как-то украсить спальню и усовершенствовать рабочий стол. Я понимала, что надо сделать это, чтобы ощутить себя по-настоящему дома. Но, может быть, мне не хотелось ощущать себя здесь дома...
   Работа была увлекательной и захватывающей. Первое время, пока я только осваивалась с информационной сетью, с дизайном каталогов, пока училась искать необходимые странички быстро, чтобы не заставлять людей ждать, я просто выключалась из реальной жизни и была рада, напряжённо рыская по серверам. Когда день заканчивался, я, опустошённо-выжатая, передавала смену Даше, обнимала компьютер, прощаясь с ним до утра, а потом долго ещё бродила по коридорам, интересуясь тем, что делают другие. Нет, я не мешала никому! Я была предельно незаметной, но я впитывала в себя весь этот мир, мир или миры других людей. Я просто училась жить.
   И даже неустроенный дом не казался мне неуютным. Я приходила в него, чтобы спать, чтобы стоять на балконе и смотреть на ночной город, чтобы перебирать старые вещи, тщательно раздумывая, что завтра надеть, идя на работу.
   По выходным я ходила в гости. К родителям, друзьям, старому парку, морю... К любимым детским местам. Я бродила по Торговке, пугаясь сначала этого невероятного разнообразия цветов, вкусов, запахов, и наслаждаясь ими, как в детстве. Я лазила по деревьям и полуразрушенным заборам. Я купалась и загорала.
   Я не ходила только к Диму. Это было жестоко, но ему не было места в той жизни, которой я старалась жить.
   Саххи возил меня в тайгу, где было много комаров и огромных деревьев. Ина брала меня с собой в археологическую экспедицию, и я увлечённо копалась в земле вместе с ней, не понимая, зачем я это делаю. Лай устроила мне экскурсию на воздушном шаре, и я чуть не отморозила пальцы, так как вцепилась в край корзины, забыв надеть перчатки, так волшебно было вокруг.
   С Улей мне было трудно общаться, потому что в её взгляде я часто ловила какое-то сочувствие, а мне оно было не нужно.
   Зато вместе с папой я высаживала цветы, с мамой вязала бесконечные носочки для бесконечных племянников, с бабушкой пекла пирожки, с двоюродным дядей выращивала глупых птиц додо...
   Я перестала постоянно осознавать и ощущать себя. Раньше я улавливала и тщательно перебирала все свои мысли, замечала любые свои чувства, ощущала любые изменения в своём теле. Может быть, это отнимало у меня слишком много внимания, и поэтому я не могла всерьёз заинтересоваться чем-то.
   Уля как-то называла такое постоянное осознавание и обдумывание себя рефлексией. А теперь я перестала рефлексировать. Я просто жила.
   И жизнь была такой наполненной и напряжённой, такой лёгкой и настоящей.
   И вот я проснулась от нестерпимой тоски.
   Я человек, я простой, нормальный человек! Я хочу быть просто человеком! Просто! Человеком!
   Я не хочу видеть то, чего никогда не видела, я не хочу просыпаться в поту от чужого ужаса, я не хочу...
   Я не хочу завидовать чужому счастью. И не страха я боюсь, не видений. Их я уже давно приняла, они давно стали моими и растворились во мне. А вот счастья её - безграничного и сумасшедшего - я принять не могу. А могу только завидовать. Завидовать, завидовать, давиться этой завистью и безнадежностью!
   И врать себе, что всё хорошо. И врать, что живу.
   А может - это и есть настоящая жизнь? Обыкновенная, взрослая жизнь. Где нет никаких надрывов, где нет места для мечтаний, где все привыкают быть кем-то для кого-то, но только не самими собой для самих себя. И если случайно, оказавшись где-нибудь в одиночестве, вдруг проглянет что-то настоящее из глубины души, люди пугаются и бегут в толпу, потому что отвыкли от себя, потому что не знают, что с собой делать.
   Вот и я - не знаю, что с собой делать. То ли прятать, то ли вытаскивать. Когда-то я так пыталась быть собой - единственной и неповторимой, я выпендривалась и выпячивала себя как могла. А сейчас я стараюсь быть обычной, ничем не выделяться. И мне это, кажется, не нравится, как бы ни старалась я убедить себя в обратном. Но и исключительной мне быть надоело. Слишком... страшно, слишком одиноко. Где же, ну где же искать себя?
   Все-таки море шумит завораживающе. Третий день смотрю, почти не отрываясь, на волны, которые разбиваются у самых ног, ловлю соленые брызги и ни о чем не думаю. Или думаю... но о море. Сижу на каменных валунах, светло-серых, с виду плюшевых, почти живых. В первый день я брел по этому каменистому пляжу, брел, пока не подкосились ноги. Тогда я лег прямо на крупные камни и, кажется, уснул. Спал недолго, а когда проснулся, не сразу смог понять, где я нахожусь, и что происходит вокруг. А вокруг ничего не происходило. Совсем ничего. Одна за другой прибегали волны, рассыпались в пену и уносились обратно. И ни единого человека. И ни единой связной мысли. Наверно, это и есть счастье.
   Рядом с домиком сопочка. Каждое утро взбираюсь на неё по крутой тропинке, смотрю на море и небо, на маленький островок с маяком неподалёку. Потом спускаюсь к самой воде, сажусь и сижу. Теперь верю древней мысли, что человек может бесконечно смотреть на две вещи: на горящий огонь и на текущую воду. Потому что по вечерам на поляне зажигают костёр, и я сижу уже там. Огонь и вода. Больше ничего.
   Севка всё-таки садист. Садист с педагогическими наклонностями. Я благодарен ему за этот странный неожиданный отдых. Мне здесь спокойно, как нигде. А в соседнем домике живёт девочка. Ей Севка тоже устроил отпуск. Мы почти не видимся, разве что мимоходом. Здороваемся. Расходимся. Говорить-то, собственно, не о чем. Вру. Нагло вру. Поговорить есть о чем, ещё как. Но не хочется. Вижу её - всё помню, но ничего не чувствую. Она проходит мимо, такая отстранённая, такая небрежная. Она тоже не хочет меня видеть. Она не хочет меня знать. Но здесь не город. Придётся встречаться. Севка... экспериментатор хренов.
   Я думал - только увижу её, и полыхнет всё по-прежнему. Я ведь неделями не спал, и во сне только её видел, и думал о ней только. Я ни об одной женщине в мире не думал столько. Даже когда влюблялся. Этот образ просто въелся в меня, казалось, намертво. А идёт навстречу девчонка в коротких шортах, в маечке, кепочке - и я только мозгами отмечаю - да это же она! И прохожу мимо, будто это обычная практикантка или соседская дочка. А она только раз и скользнёт глазами, когда идёт навстречу. Даже когда здоровается, уже смотрит в сторону. Равнодушно так, будто я для неё весь остался в прошлом, а моя оболочка сейчас не стоит никакого внимания.
   Так и прожили неделю. Почти бок о бок. В одном море купались, у одних костров сидели, одну рыбу ели. И только в последний день, сидя у костра, я понял по-настоящему, что это была она. Та самая... А она подняла голову, посмотрела на меня, будто откликаясь на мой настырно рассматривающий взгляд. Мне показалось, что она сейчас опять покажет язык, как тогда на базе. Смотришь на монитор - такое серьезное лицо. И вдруг, ни с того, ни с сего - язык. Меня тогда это страшно бесило. Я считал, что это она специально, назло.
   Но она просто посмотрела, потом просто отвернулась. Что она обо мне думает? Что она обо мне думала? Что мы в ней все нашли? Просто девчонка...
   Когда я почти ночью пошел купаться - как бы на прощание, подошла она. Сидела на берегу, немного в стороне. Попробуй пойми - то ли за мной наблюдала, то ли тоже с морем прощалась. Кажется, когда я уходил, она тоже полезла купаться.
   А на катере вдруг подошла и сказала:
  -- Завтра у Всеволода Игнатьевича день рождения. Вы приходите, он сам никого не позовет. А ему очень нужно, чтобы кто-нибудь пришёл. Особенно вы.
   Тут наконец посмотрела на меня:
  -- Вы не бойтесь, меня там не будет. - и отошла.
   А я задумался.
  
   К Севке я пошел. И он так обрадовался, что мне стало неловко. Конечно, я не помнил, что у него день рождения. Но и говорить об этом не стал. На столе стоял торт, явно не магазинный. На мой вопросительный взгляд Севка сказал:
  -- Не буду говорить, кто пёк. А то ещё есть не будешь.
   Сказал вроде в шутку, но глаза насторожились. Я отвечать не стал, просто отрезал кусок торта и начал пить чай. Вкусно. Так и сказал Севке. Он засмеялся и заявил, что отдых пошёл мне на пользу.
   Мы очень хорошо посидели. Почти как в юности. Только тогда, если бы я увидел на столе друга торт, испечённый девушкой, обязательно поинтересовался и, возможно, с ехидством, какие у них отношения. А сейчас не стал.
  -- Как дела продвигаются?
  -- Нормально. Только медленно. Средство предохранения от бездетности пока не нашли. Крейсер для сопровождения разведкорабликов еле-еле строится.
  -- А роботы? Летают или прекратили?
  -- А им что? Летают. Эту программу решили не закрывать. Официально - разведывают пространство. Неофициально... - я заколебался, не зная, что рассказывать Севке, а что не стоит, чтобы он опять не стал обзывать меня параноиком.
  -- А неофициально, чтобы никто не смог появиться неожиданно? - вдруг спросил Севка. - В общем, конечно, перестраховываетесь. Если за столько лет они до нас не долетели, сейчас тем более вряд ли долетят. Хотя... может, и правильно. А то расслабились, считаем, что раз мы такие мирные и добрые, то с нами ничего и случиться не может. Да что ты смотришь на меня так удивленно? Думаешь, я не знаю, что ты уже полгода как в штате безопасников?
  -- А-а... - только и сказал я. - Ну, у тебя тоже разведка хорошо поставлена.
  -- А то как же. Вы вокруг вверенного мне объекта вьётесь, как мухи, работать спокойно не даёте...
  -- Это мы вам работать не даем?!
   Мы посмотрели друг на друга и захохотали.
  -- Ну, а как другой твой...э-э... объект поживает? - не выдержал-таки я.
  -- Ты о ней? Ну, я думал, ты сам с ней пообщаешься, специально такую возможность тебе предоставил...
  -- Севка!
  -- Не набрался смелости? Я это подозревал. А в общем... - Севка вдруг собрался и посерьезнел. - Не хотел я тебе этого предлагать, надеялся, сам догадаешься... Ты никогда не задумывался - вот они свою заразу везде распространяли, а сами-то не боялись летать, даже проблемы такой не знали. Значит, у них было какое-то вроде противоядие. Причем такое, что либо уже на генетическом уровне закладывалось, либо с рождения прививалось, либо давалось только тем, кому приходилось путешествовать за пределами своей планеты. А?
  -- Ну, логично. - согласился я.
  -- В первом варианте... Если это генетика, то могло что-то остаться и у неё... Не догадались проверить? - Севка отвёл глаза.
  -- Нет... - действительно, даже в голову не пришло. - Севка!.. Ты предлагаешь?..
  -- Если второй вариант, то тут вряд ли проверишь, а если третий, то она может помнить, не давали ли ей перед полётом что-нибудь, не было ли каких-нибудь специальных прививок, инъекции и тому подобное. В любом случае надо спросить. Вдруг...
   Я молчал. Севка так и не посмотрел на меня. Высказал все быстро и напряжённо, будто надеялся, что я опровергну его, скажу, что всё ерунда, и не нужно, не нужно её трогать снова...
   - У тебя есть её адрес?
  -- Можно подумать, у тебя нет. - сказал Севка.
  -- Можешь, не верить - нет.
   Он наконец посмотрел на меня.
  -- Мне съездить с тобой?
  -- Наверно, не стоит. Твой виноватый вид вряд ли будет способствовать разговору. Не бойся ты. Я уже не кусаюсь.
   Я уходил от Севки и думал, не соврал ли я ему?
  
   Я был вежлив и, прежде чем явиться в гости, позвонил ей. Она почему-то улыбнулась, будто давно ждала этого звонка.
  -- Конечно, заходите. Можно сейчас. Я свободна.
   Раньше я бы заподозрил её в чём-нибудь. Может, заподозрить?
   Я стоял у двери и почему-то не решался постучать. Я сочувствовал Севке. Но он был прав. И раз уж он не колебался, почему никак не могу решиться я?
  -- Заходите. Чай будете? - спросила она, как ни в чём не бывало. Будто я был старым, не очень близким знакомым или родственником, который заходит не часто, но регулярно, и к которому нужно проявлять привычную вежливость.
  -- Буду. - постарался не сфальшивить я.
   Чай был хорош. Булочки тоже. А комната пустовата. Насколько помню, раньше она заполняла пространство вокруг себя разными ненужными мелочами, а здесь наоборот - даже необходимые вещи не все.
  -- Что скажете? - заговорила только тогда, когда я допил чай и поставил кружку. - Вы ведь не просто так. Я не возражаю, если вы опустите светскую часть беседы и сразу перейдёте к делу.
  -- Тебе так хочется поскорее меня выпроводить?
   Кажется, она удивилась.
  -- Я думала, это вам неприятно со мной общаться.
  -- Ты не помнишь, когда... Извини, но я опять буду задавать неприятные вопросы.
   Она улыбнулась.
  -- Чему ты радуешься?
  -- Раньше вы не извинялись.
  -- Раньше я был грубым, трусливым параноиком. - добавил я самокритики.
  -- Вы думаете, сейчас вы изменились? - подпустила девочка шпильку.
   Я улыбнулся ей в ответ.
  -- Ты иногда вспоминаешь что-нибудь из той жизни? Или тебе это неприятно?
  -- Вспоминаю. Это нормально. Это уже естественно.
  -- Тогда попробуй вспомнить: когда ты... ну, она...
  -- Я поняла.
  -- Когда она должна была лететь на колонизируемую планету, она проходила медосмотр?
   Девочка слегка задумалась, но лишь на мгновение.
  -- Я начала помнить только с самого корабля. До этого ничего. Я не знаю.
  -- Совсем?
  -- Совсем. Я же говорила - я не помню планету, на которой жила, за исключением того, о чём она думала уже на корабле. Я не помню практически ничего, что было до полёта. Это правда.
   Она говорила почти спокойно, но где-то в глубине голоса сквозило напряжение, будто была уверена, что я не поверю.
  -- Я верю. - сказал я. - Жаль. Очень жаль. Тогда я предлагаю тебе одну вещь. Я не заставляю, я предлагаю.
   Она смотрела, будто отгородившись ироничным взглядом.
   Я объяснил ей ситуацию.
   Девочка молчала.
  -- Вы действительно изменились. - сказала она вдруг. - Думаете, вы ещё не всё во мне изучили? Мне странно с вами разговаривать. Всё время кажется, что вы знаете обо мне больше меня самой.
   Раздался звонок видеофона. Девочка вдруг дёрнулась, на лице её на мгновение отразилось что-то неопределённо-мучительное. Но она тут же стала привычно спокойной.
  -- Извините, я сейчас.
   Я заметил, что у неё слегка дрожала рука, когда она нажимала на кнопку связи.
   На экране появилось женское лицо.
  -- Привет!
  -- Привет, Лай. У меня гость сейчас. Я позже перезвоню, о,кей?
  -- Гость? - заинтересованно спросила девушка. - Ну-ну!
   Девочка вернулась ко мне. Мы помолчали. Потом она будто спохватилась:
   - Я разве не ответила? Я согласна, конечно. Это не очень долго будет? А то у меня работа...
   Захотелось вскочить и убежать отсюда. Из её дома, из её жизни...
  -- Нет. Думаю, это недолго.
  
   На этот раз я почти не принимал участия в исследовании. Приходил, справлялся иногда о том, как идёт дело. Её действительно не часто беспокоили. Брали анализы и отпускали. Я старался не встречаться с ней. Почему-то я, как и Севка, чувствовал себя виноватым...
   Однажды, совершенно случайно, наткнулся на неё в коридоре.
  -- Здравствуйте. - первая сказала она, глядя прямо на меня.
  -- Здравствуй. - сказал я.
   Мы разошлись.
   На следующий день я улетел на корабль. Безопасники уже третий месяц прочёсывали окрестности космоса вокруг него. Из корабля была выпущена атмосфера, а вместе с ней, возможно, вылетели какие-то вещи. Далеко унести их не могло. Кто знает, что там могло быть...
   Другая команда прочёсывала сам корабль. По миллиметру. По молекулам. Что искали? Всё. Следы органики, сохранившиеся записи, видеокамеры, компьютеры, вещи... Всё, что угодно.
   Я отправился посмотреть на то, что уже нашли.
  
   Я была даже рада, что нужна им. Может быть, пригожусь для чего-нибудь. Так надоело быть одной...
   Я стала такой общительной! Я снова начала трепаться со всеми обо всём. О всякой ерунде, о смысле жизни и вкусной еде, о любви и о порвавшихся колготках... И это было весело, и мне отвечали тем же, то есть трепались со мной о чем попало. А я всё пыталась вспомнить, о чём мне так хочется сказать?
   Я болтала с клиентами, но не навязчиво, а вежливо. Я веселила их, если они грустили, я помогала им, если могла, и получала их улыбки в подарок. Ко мне часто прибегали коллеги, потому что я снова стала прикалываться и спорить.
   Я часто встречалась с друзьями и ездила куда-нибудь с ними. На пикники, в гости, на праздники.
   Но когда появился дяденька-аналитик, я вдруг так обрадовалась. Он просто обязан был всплыть, это было закономерно и ожидаемо. Он должен был вспомнить обо мне, и вот он здесь. Осторожно пьёт чай и выжидающе смотрит.
   Он стал гораздо увереннее в себе и, кажется, больше не боится меня. Но всё равно, так и сверлит взглядом.
   Иногда мне кажется, что он мог бы понять меня, если бы я рассказала ему всё. Всё, о чём думаю, что вспоминаю, о чём мучаюсь... Кому ещё, кроме него, понять это? Кто ещё может почувствовать меня так, как он?
   Но зачем ему это? Работа закончена. Я не опасна, а, значит, не интересна ему. Не будет он меня слушать. Не будет он меня понимать.
   Каждый раз, приходя в лабораторию, я невольно искала его взглядом. Ну, спросите, как я себя чувствую. Ну, скажите, хоть что-нибудь! Ну, не могу я больше болтать вот так обо всём напропалую, только чтобы не начать вдруг рассказывать кому-нибудь первому попавшемуся о том, что творится на душе! Я боюсь говорить об этом кому-то случайному, кому нужно слишком много объяснять. А вам ведь не надо объяснять. Вы и так знаете всё. Или почти всё.
   Когда-то вы хотели слушать меня, но не были готовы к этому. А сейчас готовы, но уже не хотите. А я не хочу молчать!
  -- Здравствуйте! - говорю я. Наконец-то вы появились! Ну, спросите хоть что-нибудь! Ну, остановитесь хоть на секунду!
   Поздоровался и уходит. Я смотрю ему вслед и боюсь закричать.
  
   Первым новость сообщил не Севка, от которого я ожидал этого, а тот самый человек, который когда-то привёл ко мне девочку.
  -- Она всегда любила вишни. Вишнёвое варенье с косточками. Вы любите вишнёвые косточки? - задумчивый голос, рассеянный взгляд.
  -- Здравствуйте. - сказал я экрану.
  -- Здравствуйте. - рассеянно отозвался он. - Вот и я не люблю. А она любит. Видимо, это запрограммировано. У неё это фамильный рецепт варенья с косточками.
  -- Да-а? - ехидновато спросил я. - А можно как-нибудь поконкретнее?
  -- Что? А, конкретнее? Ну, у неё действительно сопротивляемость этому воздействию. Видимо, генетически. Но иммунитет ослабевает, вот она и ест вишню. В ней препарат.
  -- В вишне? - уточнил я. Для того, чтобы воспринять эту не очень связную речь, понадобилось колоссальное мыслительное усилие.
  -- В косточках. - сообщил он. - Сейчас собирают вишню, вытаскивают косточки... Скоро что-нибудь создадут. Скоро полетим. - так же задумчиво добавил он и отключился.
   Я тут же связался с Севкой.
  -- Что за байки о вишнёвых косточках?
  -- Ты не смейся. - сказал он. - Вполне возможно, что нашим существованием мы обязаны именно им. Ну, серьёзно! Кажется, в них что-то нейтрализует эту заразу.
   Абсурд.
   Реальность.
   Ещё одним страхом меньше. Как приятно избавляться от страхов. Как тяжело избавляться от страхов. Хоть я давно для себя решил, что всё равно полечу искать тех, о ком думаю всё чаще, чаще... постоянно... Наплевав на всё!.. Гораздо легче всё-таки без жертв. Хотя бы пока. Жертвы непременно будут, без них невозможно. И я, в общем, готов на них. Но всё же рад, когда одно опасностью становится меньше. Больше шансов на успех.
   Мне очень нравилось работать. Теперь, когда страх не мешал мне, подменяя мысли эмоциями, я стал получать удовольствие от простого поиска деталей, мелочей, от сопоставления, анализа, от какого-то почти детского складывания головоломок... которые пока ни во что не складывались, но интуиция что-то уже нашёптывала, подсказывала, что я близок к какой-то, пусть совсем незначительной истине... и такой азарт нападал на меня, что даже традиционные споры с ассистентом, пытавшимся следить за моим режимом, не веселили, а раздражали. Хотелось отмахнуться от него, не способного ощутить этой близости разгадки... Но он был удивительно настырен и... в целом, удивительно необходим. Потому что без него я слишком усложнил бы свою жизнь, забывая не то что вовремя, а вообще поесть и... нет, спать я не забывал, просто делать это пытался не в постели и не тогда, когда полагается по распорядку дня, а где придётся и когда бодрствовать становится невмоготу. Так я, собственно, и жил те два дня, когда мой ассистент умчался по каким-то своим, неведомым мне делам. Сначала я обрадовался его отсутствию, и, только когда он вернулся, а с ним вернулись завтраки, обеды, ужины и мягкая постель... я понял, что работа - хорошо, но чего-то мне всё-таки не хватало.
  
   Я был так рад, что картинка сложилась, что не сразу отреагировал на ехидную Севкину ухмылку. Тот просто сиял - так, будто мамаша при виде собственного отпрыска, в первый раз освоившего горшок по назначению.
  -- Ну, вот видишь, не такой уж он был и убойный, а ты боялся. Не смог такое простое дело до конца довести.
  -- Ничего себе - не убойный, планету-то взорвал!
  -- Это не он планету взорвал... - посерьёзнел Севка. - Это программа планету уничтожила. А потом - ты ведь сам догадался - переборол ведь он эту программу... Не представляю... - он посмотрел на меня. - А ты-то представляешь?
   Я представлял. Я столько всего накопал, нарыл, наловил... Насмотрел, наслушался, нарасшифровывался... Я представлял всё очень чётко. Даже если это было не совсем так... всё равно это было так.
   Робот... Человек, вдруг понявший, что он робот... своими руками... или чем там ещё... уничтоживший целую планету с миллионами, возможно, миллиардами живших на ней людей... Вернулся назад на корабль, где его ждал человек, изменивший всю его жизнь. Довольно ухмыляющийся и готовый отдавать новые приказы. А женщины любимой там почему-то не оказалось, и он, наверно, слишком хорошо понимал, куда может деться пассажир с корабля, летящего в космическом пространстве.
   Не знаю, что стало для него главным... А я... возможно, я только тогда понял, что так усердно скрывала эта девочка. Дурак я несусветный... Она прятала-то всего-навсего чувства... любовь эту нелогичную... неуместную... А мне всё заговоры мерещились...
   Севка, когда пытался объяснить мне это, спросил:
  -- Слушай, а ты сам-то любил когда-нибудь?
   Я кивнул: ну, конечно!
   А он покачал головой почему-то и посмотрел в сторону. И ничего не сказал. И ничего больше не объяснял.
   Не знаю, что помешало этому роботу убить капитана... Может, запрет какой был заложен... Хотя, все запреты, думаю, полетели у него к чёртовой матери. А вот просто человеческое - это очень трудно - решиться убить человека. Возможно, пока он решался...
   А вот капитану было легко убивать людей. Все, кто погиб, погибли по его вине. Он, убегая, прячась от расплаты в лице собственного же создания, подставлял других людей. Робот не убил ни одного человека... Он смог только крушить вещи, приборы - яростно, нещадно... Но он не дотронулся ни до одного человека. Хотя испортил всё так изрядно, что дальше лететь корабль уже не мог. Поэтому-то все эвакуировались, поэтому капитан стирал все записи, скрывая свою ошибку, свою неудачу. Полагаю, что погибли в этой ситуации именно те люди, которые знали об этой неудаче...
   Конечно, это наивное существо тоже погибло. Мстить он не умел. Убивать тоже.
   Севка сказал:
  -- Он любить умел... И в этом-то вся проблема.
   Я сначала не понял, а потом задумался - а боролся бы он так с этой программой, если бы не полюбил?..
   Наверно, он сделал всё, чтобы доказать себе, что он не робот. Не знаю, жалел ли он, что не убил своего создателя... Или наоборот... Не знаю, как ему... как ей было с осознанием всего этого... Не могу... Не хочу знать... Наверно, это та ноша, которую я не выдержал бы. Не знаю... И не хочу знать...
  
   Почему-то мне никогда не приходило это в голову.
   О ней я думала сотни раз. Переживала то, что знала, что помнила, домысливала то, что случилось позже. Я никогда не узнаю, что произошло с ней после долгого одинокого полёта в маленьком катере. И всё равно я знаю. Знаю, что как-то она добралась до Земли, что родила ребёнка, что потом когда-то умерла... Что потом в роду рождались почему-то лишь девочки, у нас и шутки семейные на эту тему есть. Вот и всё, ничего больше. Сухо, безжизненно. Как будто хватит с меня и того кусочка памяти, который нечаянно мне передался. А ведь и впрямь - хватит. Я знаю достаточно. Я всегда знала, что её нет. Что она умерла тогда - сотни лет назад. Это только её память, это только частичка её живёт во мне, а её нет. Просто давно уже нет.
   Но я никогда, почему-то я никогда не думала о нём. То есть, неправда, думала я много, но я видела его только её глазами, и никогда не пыталась представить, что стало с ним потом.
   Я видела его живым, я помнила его живым, я знала его живым. И, хотя прошли те же сотни лет, я никогда не думала о том, что его уже нет.
   А правда - сколько живут роботы? Первая модель была рассчитана на два, два с половиной человеческих срока функционирования. А он? Должен ли он был походить на человека и длиной жизни? Или, напротив, рассчитывался на долгое существование?
   Кажется, я уже этого не узнаю...
   Он... Его нет так давно... Ни частички, ни крупинки.
   И наш замученный аналитик не сможет разобрать его по шестерёнкам, а ведь как мечтал! Нечего разбирать. Ничего не осталось от робота экспериментальной модели.
   Кажется, дяденька нашёл применение своей энергии. Теперь он ищет их планеты... И найдёт, я в этом абсолютно уверена. Потом напросится на контакт, наверняка затеет заварушку - с его-то подозрительной настороженностью. Он ведь спит и видит полчища роботов, которых успели натворить потенциальные враги за столько лет. Толпы, армии, полчища...
   А я вот думаю... думаю иногда: а был ли он роботом? Даже при том, что его изготовляли роботом, был ли он им?
   Не знаю... Я помню его человеком. Он был человеком. Это я знаю. И умер... Умер тоже человеком. Не взбесившейся машиной, не испортившимся автоматом, не андроидом с полетевшей программой, а человеком.
   А это значит... А значит просто то, что я - тоже человек. Что бы там ни было со мной и во мне, я - человек.
   Возможно, он когда-нибудь тоже это поймёт. Возможно, ему станет грустно, и он придёт ко мне, пересиливая себя, постучит в дверь и, морща лицо, как от боли, скажет мне: "Прости".
   Но это уже слишком. Не придёт он и не станет просить прощения. Он извинится тем, что он делает. Что уже сделал, узнав, отчего был покинут корабль, и что стало с моим "роботом", что ещё сделает, отправившись в экспедицию к этим странным, чем-то напуганным людям - стерилизаторам... Кого он будет пугаться там - не знаю. Кого запугивать своими подозрениями? Я знаю только, что это - будет.
   И, может быть, потом, когда он вернётся, может даже не первый, а второй, третий раз, мы всё-таки поговорим...
   Я стояла на балконе, вглядывалась в тёмное, наполненное звёздами небо. Где-то среди этих звёзд висит крохотный по их меркам кораблик, а в кораблике наверняка не спит дяденька-аналитик...
   Надо отказаться от мечты, чтобы она стала реальностью. Надо отказаться от себя, чтобы обрести себя.
   Я перестала болеть этим человеком, как только осознала, что болею им так же, как и он мной. Он так вжился в меня, что прирастил к себе. Если бы он сам так не испугался себя, своих мыслей, своих страхов, если бы он был увереннее - возможно, я и впрямь стала бы тем, что он представлял во мне.
   А я-то!.. Всё пыталась открыться перед ним, мне всё казалось, что он услышит меня, поймёт - ведь он знает каждую мою клеточку... Но он вовсе не хотел понимать меня. Ему достаточно было своего представления обо мне - менять его слишком сложно. Он потратил слишком много сил на его создание. Он только научился не бояться меня, того образа меня, который он придумал - и как он гордится этим! Не пытаясь сделать хоть шаг, не пытаясь повернуть голову, чтобы увидеть иной взгляд, иной образ...
   А ведь для всех я - свой образ. Для Дима один, для Саххи - другой... Сколько меня много... А больше всего для меня самой. Только не застревать на одном, на чьём-то, не сливаться с ним, и тогда тебя - много, и тогда ты - Вселенная... И тогда можно быть кем угодно! И творить из себя, что угодно! И не гадать - кто я, потому что одного ответа быть не может!
   Да, во мне есть кусочек монстра. И кусочек робота. И частички моих родителей. И маленькие отражения меня, собранные из сотен глаз людей, которых я касалась, для которых я есть. Я есть.
   Как это хорошо - быть. Просто - быть.
   Я перестала искать себя, создавать рамки для себя, и эти рамки, скорлупки, панцири вдруг разлетелись мелкими брызгами... Все они - лишь тени. И только перестав прятаться за них, можно разглядеть себя - маленькую, беззащитную, привыкшую укрываться за иллюзиями и смутными границами. И как стремительно это Я начинает обретать силы - как только осталось без опоры в своих образах, приходится полагаться только на себя. Как будто зависла в пустоте - где земля, где небо? Лечу, падаю, плыву?.. Никто не ответит. Только сама. И ведь самое интересное - теперь сама могу и решить - лечу я или падаю, плыву или тону... Как хочется порой малодушно нырнуть за привычные оболочки своих теней! Там спокойно - не надо думать, не надо решать, не надо изводить себя сомнениями. Но там страх, там вина, там нет будущего. Нет, я не вернусь, как бы тяжело мне не было. Да, остались и страх, и вина дурацкая... но только теперь я воспринимаю их как маленький этап, как цену, которую нужно заплатить за то, чтобы идти дальше. В то самое будущее, которое вдруг появилось.
  
  
   Я пробежала немного по улице. Но я не тороплюсь. Просто хочется ощутить собой воздух, силу, задышать поглубже... Просто чудный день. Даже люди улыбаются, даже солнце рисует на витринах магазинов.
   Может быть, я забегу в магазин. Принюхаюсь к удивительно родному запаху булочек.... Полюбуюсь на сдобное роскошество и, может быть, даже слопаю пару булкозвериков. Или опять буду долго выбирать пирожное из многоцветного, многовкусного разнообразия, так и не выберу, и под смех тётушки-торговки, выкачусь из магазина с обещанием непременно зайти чуточку позже, когда со мной будет кто-нибудь порешительнее.
   Потом я пройдусь по улице, по яркой, манящей Торговой улице. Буду всюду совать свой нос и улыбаться давно уже знакомым лоточникам. Подразню солнечных зайцев и удеру от них, спрятавшись под очередным навесом...
   А потом я вдруг подскочу, поняв, что опаздываю, и некому меня поторопить. Потороплю себя сама, пытаясь промчаться мимо манящих вывесок. Меня ждут. И я совсем не хочу заставлять ждать меня. Сегодня я наконец решилась разобраться с некоторыми из своих страхов... нет, конечно же, не страхов... а просто вытащить наконец на белый свет свои сомнения и попытаться понять - что есть выдумка, что иллюзия, а что - явь. И потому-то я и пытаюсь затормозить у разноцветных фонарей, что всё ещё сомневаюсь - а хватит ли у меня сил разобраться со своими чувствами... не утону ли я в них снова...
   Я вижу фигуру в конце переулка. И вдруг улыбаюсь и со всех ног бегу навстречу, забыв про сомнения. Не смогу разобраться сама - он поможет. Для того ведь и существуют люди вокруг - чтобы помочь, если надо.
  

1997-2002 гг.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"