Пол здесь -- словно сырой дощатый мост, изъеденный червями, черная земля покрывает его, галоши поставлены у порога. Хозяйка веником выметает окурки, сор, шелуху. Рукомойник, а во дворе -- конура, на веревке висят шкуры. Мы искали тогда чистый раздражитель, и почти не продвинулись в своих поисках, нам затыкали рты и обшаривали карманы, нас освистывали, а под нашими окнами стояли какие-то непристойные зеваки в рваных пальто и посмеивались над наукой. Мы гонялись за этим веществом уже давно, маститые академики нас отговаривали и пугали. Мы вытягивались перед ними в струнку, они могли только на короткое время подавить нашу слабенькую волю, но отговорить или по-настоящему напугать нас было невозможно. Иногда они заходили в наш павильон, хотя на двери было намалевано циничное "Не входить! Идет эксперимент". Академики перешагивали через кости у входа, надевали галоши поверх обуви, щурились от непривычного света и направлялись к моему начальнику, который был человеком своеобразных взглядов. Однажды он появился на рабочем месте необыкновенно опечаленный, сказал, что повредил машину. Я посочувствовал ему. Он принялся звонить всем своим родственникам и сообщать им о случившемся. Судя по всему, у его автомобиля было какое-то серьезное повреждение. Он показал мне потом эту царапину, случайно ветку задел и слегка машину поцарапал, все теперь придется красить, сказал он. Это происшествие, помню, сильно выбило его из колеи. Он очень переживал, настроение его было надолго испорчено. Я хорошо знал его тещу, она как-то даже сказала мне: "Жалко, что ты не женился на моей дочери, очень жалко". Он действительно был совсем негодным вариантом. Вещи он не берег, а денег у него никогда не было. Он, правда, брался за любые дела и даже в чем-то преуспевал, но общественность его не уважала за это, ему не удавалось произвести на нее впечатления. Он был сторожем на заводе, воры перелезали через забор, гладили и кормили сторожевых собак, тогда он выходил с ружьем из теплого караульного помещения и они ненадолго исчезали. Его жена говорила мне по ночам, что он совершенно напрасно не устроился инкассатором в банк, теперь такой возможности уже не будет, а деньги предлагали очень хорошие. Она любила жемчуг, я часто приносил ей какие-то побрякушки из жемчуга. Когда-то муж дарил ей точно такие же ожерелья и каждый день ей покупал цветы, я видел фотографию, где они улыбаются, вполне счастливая семья. Женщины вообще обожают эти дешевые бусы, забывают все, когда приносишь им какую-нибудь драгоценную безделицу. Она сказала, что у них холодная постель, а я понял это по-своему. Были всевозможные кружева и розовое белье, бешеная страсть и жаркий полумрак. Это роскошная женщина, мне таких не доводилось знать раньше.
Начальник ни о чем не догадывался, он устроился еще куда-то ночным сторожем, пропадал там все время, на основной работе он почти не появлялся, а ведь он был химик, каких еще надо поискать. Спал он отдельно от жены -- она стала говорить ему, что не высыпается. Позднее он развелся с ней, причем очень переживал это событие, как будто случайную царапину на машине; его встречали на троллейбусной остановке друзья, ехидно спрашивали, не женился ли он еще, он что-то невесело отвечал им. Друзья были очень довольны собой. Надо понять это правильно. Эти друзья -- к ним часто примыкали совершенно посторонние люди, соседи, бывшие сослуживцы, -- вовсе не стремились поиздеваться над кем-то, возвеличиться за чей-то счет, они не исполняли никакой коллективной воли, просто эти люди существовали вот таким странным образом, совершенно случайно появляясь в положенном месте и автоматически произнося нужные слова.
Я, наверное, должен бы чувствовать себя виноватым, что жена начальника выбрала меня, но никакой особой вины за собой не чувствовал, потому что сколько раз уже мои женщины предпочитали мне всяких начальников, и сколько раз потом надо мной подшучивали самые разные люди на остановках. Надо отдать должное этой замечательной женщине -- перед самым разводом, накануне суда, она устроила своему мужу незабываемый вечер, они плакали, обнимались, но понимали, что расстаться надо. Вскоре судьба мужа совсем перестала интересовать ее, а обо мне она заботилась, спрашивала, не промочил ли я ноги, есть ли у меня карманные деньги, что я хочу на ужин.
Когда кругом все суетятся, куда-то бегут, расслабиться можно только в хорошей индустриальной комнате. Комната оклеена материалом, похожим на войлок, она украшена витыми фигурками и праздничными разводами. Люди заходят сюда, садятся и вдруг начинают петь песенки, у них восстанавливаются силы и отступает всякая пропаганда. Общественная заунывная сетка, которая контролирует, утомляет и мучает, остается снаружи. На улице беспокойные прохожие дико посматривают друг на друга, пытаясь угадать намерения противника и вовремя отодвинуться на безопасное расстояние. После того, как толпа прикончит какого-нибудь зазевавшегося старика, она умиротворенно замолкает, простодушно журчит, как ручеек, растворяясь сама в себе и проливая слезы умиления. Вот в такие-то моменты и может пригодиться наше вещество, чистый раздражитель, который приводит базарную толпу в бешенство, оно, словно морозный гаечный ключ, освобождает потаенные структурные предательские страсти, невнятные конфликты, которые дремлют до поры до времени в каждом одиночном человеке.
Если говорить честно, мы синтезировали его совсем для других целей, мы просто устали видеть водянистые глаза окружающей публики. Да, конечно, нас предупреждали, что с массой надо обращаться весьма осторожно, но мы хотели просто встряхнуть этих ослабленных, заторможенных, опустошенных людей, чтобы в результате выиграли все, мы верили, что все получится. Вначале мы испытали наше вещество, наш чистый раздражитель, на пленных, тех самых несчастных немытых пленных, которые вечно торчат в древних пограничных тюрьмах и орут, что они жертвы, что их постоянно все оскорбляют. Произошло чудо -- мы дали им всего таблетку раздражителя и сами поразились: эти голодные костлявые люди разогнули железные прутья, их избивала дубинками охрана, но они не обращали на это внимания. Потом пленные развязали остальных и скрылись в неизвестном направлении. Мой начальник принялся строить планы. Он назначил меня своим заместителем, показал, где у него хранятся исходные компоненты, он был мудрый человек, очень эрудированный, вызвал плотников, они построили нам лабораторию -- павильон, в который мы потом перевезли все наше оборудование: надо было ведь размельчить смесь, в нее входили колючки кактусов, потом у нас руки болели от уколов и все тело покрывалось пятнами. На двери повесили табличку "Не входить! Идет эксперимент". На ком мы только ни экспериментировали! Мы добавляли в порошок сахару, чтобы можно было обманывать безымянных добровольцев, они улыбались, ни о чем не подозревая, глупые люди. Еще мы кормили добровольцев бульоном из свинины, куда тоже был насыпан порошок. Мы фиксировали тот момент, когда у подопытных людей начинают враждебно сверкать глаза, тогда к ним лучше не подходить, мы старались держаться от них подальше, наблюдали издалека, через фанерную перегородку, куда они сразу же начинали стучать массивной кувалдой. Мы рисковали своими жизнями, нас пытались даже убить, но я повторяю, мы не стремились кого-то унизить, а просто производили свои эксперименты, мы искренне считали, что эти опыты очень важны для человечества, даже в экономическом смысле.
После того, как действие порошка кончалось, испытуемые мрачно брели по лестнице вниз, каждый в свою каморку, некоторые сохранили на нас легкую обиду, но мы всех отпустили на свободу, дали денег, некоторых даже довезли до дома на служебном транспорте.
Мы старались радовать наших подопечных, поэтому мы тратились на лакомства, еще деньги шли на покупку кактусов и на вознаграждение добровольцев. Нас финансировали разные организации, они как-то угадывали, что у нас заканчивались деньги и присылали к нам курьера с большим чемоданом. Они уважали нашу работу, всегда интересовались, как продвигаются дела. Мы торопливо открывали багажный замочек чемодана, там лежала совершенно безрассудная премия, фактически, это был соблазн, но мы все перекладывали в сейф. Сейф неподвижно стоял в углу лаборатории и молча заглатывал пачки денег. Он не возражал. Это был самый лучший герметичный сейф, сделанный из переплавленных решеток. Мы хранили в нем продукты. На сейфе стояли песочные часы, одно лишь упоминание о них заставляет меня путать всю хронологию событий, я сразу начинаю нервничать, мне чудится, что я блуждаю по незнакомому городу и держу в руках сумку с хрустальными шариками.
Действие нашего чистого раздражителя проявлялось внезапно, причем для возникновения нужного эффекта вовсе не обязательно было спрашивать "Ну, как твоя личная жизнь?" -- достаточно было просто кашлянуть или сделать какой-нибудь невинный жест.
Мы исследовали, как влияет раздражитель на городские очереди, конечно, соблюдали элементарные меры предосторожности, мы надевали защитные колпаки, хотя все равно здорово рисковали. Толпа мчалась на площадь, поднимая клубы пыли, вперед обычно пробивались самые агрессивные преступники, прекрасно соображая, что вся ответственность ляжет на них. Наше вещество мозги вовсе не затуманивало, они оставались абсолютно ясными, если задуматься, усиливалось только чувство данного момента, того, что мы называем настоящим, каждый человек стремился ухватить свой собственный шанс, задумываясь на короткое время, а по какому это праву кому-то другому достаются все привилегии. Он мог в этот момент неожиданно атаковать кого-нибудь , залезть в костер или спрыгнуть в пропасть. Им командовали в этот момент четкие инстинкты, заставляли его двигаться, при этом вся толпа в целом казалась задумчивой, медленной, полусонной и даже благородной, но ее уже угнетала, подталкивала и злила какая-нибудь угрожающая идея, бедной публике уже мерещилось что-то непонятное, и вот уже бешеный уличный организм стремительно отправлялся на подвиги, хватая всех, кто подвернется и подвергая несчастных прохожих самым мрачным пыткам, но не останавливаясь, а продолжая двигаться в выбранном направлении, качаясь, шевелясь, иногда печатая мощный шаг и мимоходом опустошая городские запасы. Обычно хватало всего одного тюбика в жаркий день, когда граждане расстегивают свои черные плотные пальто и тягостно вдыхают воздух.
Бесполезно было преграждать дорогу толпе: она ломала любую стену, даже украшенную снайперскими табличками, толпа, словно торпеда, врывалась в любую комнату, продиралась сквозь любые заросли и обрубала все ненужные воспоминания. Это было похоже на молниеносную фронтовую игру в шахматы, черные и белые плиты толпа сворачивала в сторону, штурмовала недра земли, пила нефть и наслаждалась победой. Все рушилось, как в театре, ничего нельзя было спасти, но у нас уже был готов другой порошок.