Из запотевшей рюмки испив слезу, 
он оставляет челядь скучать внизу, 
мол, подождите, вернусь через полчаса, 
и улетает в вечерние небеса. 
Он с абонентом не то, чтоб совсем вась-вась, 
но для особых случаев есть спецсвязь. 
Случай как раз настал. На горе Афон, 
вынув из синих штанин золотой айфон, 
он, покрестясь, монотонно бубнит в трубу: 
"Господи, благодарю за свою судьбу! 
Хлеба насущного полные закрома 
не задарма мне достались, не задарма, 
а за служение Родине и царю 
верой и правдою, истинно говорю!", - 
он, распаляясь, щебечет, как соловей, - 
"Не за себя прошу я, за сыновей! 
Да и о ком же просить мне еще, о ком? 
Это же дети, кровиночки с молоком! 
Если грешат - не заметь, отвернись, замри. 
Дай им песок реки, дай им соль земли, 
никель и медь, дай им нефть и газ, 
Прямо сегодня, немедленно, сей же час, 
ибо удача чревата и коротка 
и, словно сука, срывается с поводка." 
"И за Отчизну я буду еще просить" 
- ухает он, будто сытая неясыть, - 
"Скрепы ее крепки и цепки цапки. 
Пусть на амбарах надежней висят замки. 
Пусть закаляется в битвах мятежный дух! 
Сдохнет один - бабы сделают новых двух. 
Пусть по Европе проедет наш русский танк, 
но обогнет Куршевель и швейцарский банк! 
Пусть наш владыка живет лет еще так сто, 
всем ведь известно, что если не он, то кто. 
Ты меня слышишь, о, Боже? Ферштейн, угу?" 
В трубке вздыхают: "Посмотрим, что я смогу". 
И добавляют брезгливо: "Довольно, брысь." 
Оземь ударившись, чайка взмывает ввысь, 
С криком гортанным над бедной страной кружит, 
Ищет, должно быть, что плохо внизу лежит. 
В черных глазницах у чайки клубятся мглы, 
а по бокам двухголовые мчат орлы.