И снился ему, даже по последним меркам, странный сон.
Как будто бы он являлся одним из ультрабуддистских монахов, чинно прогуливавшихся по парку в ожидании начала матча по неофутболу. Причём правила этой игры были ему неизвестны, да и не интересны - вера в Братство и Учение была залогом победы. Единственное что его интересовало, так это то, почему вся команда, к которой он принадлежал, была одета в красно-коричневые килты и такой же расцветки гавайские футболки с надписью "Я сам себе и Небо и Лама" (ударение, по дальневосточной традиции, на последний слог).
Вся команда (то ли трое, то ли четверо молодых монахов) неторопливо прохаживались по небольшому грунтовому полю, находящемуся где-то в маленьком, по традиции загаженном сверх всякой меры, осеннем парке. Это помнилось очень хорошо. Как и то, что их спортивные оппоненты матч начинать не собирались, ибо явно испытывали страх перед адептами ультрабуддизма потому, что...
Потому что был ЛАБИРИНТ. Слово, каждую букву которого надо было писать с большой буквы. Порождение фанатичного разума по принципу и подобию древнеегипетских, жалких по сравнению с жадным до славы и жертв новым Колосом, искусственных катакомб. Простирающийся на уже никому не ведомом множестве уровней, на гигантском расстоянии. Служащий прибежищем Тварей. И необходимый только для одной цели: проверить, достоин ли человек жить дальше.
Как только он подумал про лабиринт, ему вспомнилось всё, что было личного с ним связано. В первую очередь старуха, погрязшая в ереси, недостаточно вежливо отозвавшаяся о Новом Учении и о нём, верном адепте этого учения. То, как она обвинена им в "недостаточном почтении к лицу духовного звания", официальной формулировкой для данного случая. То, как Совет Трёх приговаривает.... Нет, не приговаривает а направляет её на проверку Сознания: либо лишь истинный может пройти ЛАБИРИНТ от начала и до конца: войти в ворота, жадную пасть, проглатывающую всех недостойных, и выйти с другой стороны, сквозь ещё ни разу не открывшиеся двери. Ибо достойных ЛАБИРИНТ ещё не нашёл.
И не то чтобы ему было жалко эту глупую, грязную от предрассудков старуху. Нет. Он прекрасно понимал, что поступил совсем правильно, призвав её на Совет Трёх. Был неприятный осадок от того, что он должен до конца сопровождать её. Не следовать ей, а, находясь в Глубокой медитации, силой своего разума отслеживать её шаги по узким плетям коридоров. Видеть эти жёлтые стены, пока горит жалкий огонёк в руке неразумной. Наблюдать за тем, как она пытается разобраться в паутине ходов и физически ощущать её страх, ужас перед неминуемой смертью. Кода свет погаснет, а будет это часа через два, слышать, физически ощущать топот слабеющих ног. Скрежет ногтей по камню. Ощущать агонию. Почувствовать, как уходит жизнь. Как на смену надежде приходит понимание того, что ты навсегда останешься в этих чуждых любому разуму переходах, где-то на дне зловонного провала. Понимание того, что Твари, коими нерадивые матери пугают своих нерадивых детей, то же пытались выбраться. То же надеялись. И то же потеряли надежду. Но они были физически сильны и смогли преодолеть в себе... что-то. И стали теми, кем они стали.
Он уже знал.... Хотя, собственно, почему это уже? Это было или только будет? Хотя, какая для Учения разница?
Последнее, что он будет слышать, это алчное дыхание шагов, приближающихся на так неуместные (или наоборот?) старческие причитания.
Хорошо, что свет уже погаснет. Он будет только чувствовать это. До последнего вздоха. Всё должно кончиться очень быстро.
Это страшно. Но он обязан пережить и понять. Что бы знать самому, каково стоять перед Советом Трёх. Чтобы, в случае чего, не утруждать Совет понапрасну. Чтобы до конца постичь величие Учения.
Когда-то на рубеже тысячелетий.
После чего-то...
"в печать! люди должны знать правду!"
= протасов = 25.01.06.
"Кутберта читал. завязывал бы он с наркотиками, не нужно это... "