Один из друзей Исаака д'Израэли обратил его внимание на то, что детям было бы выгодно принять господствующее в Англии вероисповедание. В доме появились катехизис и молитвенник, и дети один за другим были крещены в церкви Св. Андрея.
Андре Моруа ''Карьера Дизраэли''.
Сын Исаака д' Израэли, родившийся в 1804 году, получил имя Бенжамен в честь деда.
Высокий, худой, одетый во все черное, с лицом суровым, типично еврейским - так выглядит он, Бенжамен Дизраэли на портретах, дошедших до нас.
Интеллектуал, писатель, лучший оратор парламента, лидер по натуре своей. Ему бы вести за собой, преодолевая препоны и опасности, свой еврейский народ. Но волею судьбы, стал он вождем не еврейского, а английского народа.
* * *
Мирон Великин любил раннюю осень, любил душой и телом. С очередным приходом ее он ''вновь расцветал''. Ощущение предстоящих свершений возбуждало и воодушевляло его, придавало азарт и значительность каждодневной жизни...
Было пять часов пополудни. Полчаса назад закончилась репетиция, и Мирон возвращался из театра обычном путем. Высокий, изящный, в бежевом плаще, сшитом по рисунку театрального художника, он привлекал к себе внимание редких прохожих.
Сегодня он сделал все, на что был способен, и даже более того. Сумел отбросить, наконец, досадные внутренние барьеры, которые сковывали его и мешали приблизиться к заветному идеалу, гнездившемуся в его сознании.
Сейчас шаг его был нетороплив. Он был обессилен, душевно опустошен, но радость покорения, казалось бы неприступного, обнимала и ласкала его.
Прохладный сыроватый воздух освежал Мирона, обновлял уставшее тело. Все радовало его скользящий взгляд: нахмуренное небо с редкими, небрежно раскинутыми темносиними пятнами, мокрый асфальт, радостно отражающий свет уличных фонарей, дворцы и здания блистательного Петербурга, медленно оживающие в наступающем сумраке.
Мирон ступил на дворцовый мост, и тот стал неторопливо и уважительно поднимать его над быстротекущей, неувядаемой Невой, обожаемой им, могучей, неудержимой.
А вот и другой берег. Темнорозовые растральные колонны узнали его и улыбнулись ему чуть заметно. Он дружелюбно кивнул им, проходя мимо.
Дальше путь Мирона лежал вдоль Невки по неширокой уютной набережной. Уже давно здесь берег в граните. А до чего же был неухоженный в школьные годы Мирона.
Прямая узкая улица повела его к Среднему проспекту. Там у шести тополей начинается его ''деревня'', Петербург его детства. Дома добротные, дореволюционные, родные до боли в сердце.
* * *
Дизраэли объяснил молодым английским аристократам, что аттестат на самое древнее культурное происхождение может быть дан только племени израилеву, и что сам он гораздо более древнего происхождения, чем они.
Андре Моруа ''Карьера Дизраэли''.
* * *
Мирон - сын великого артиста. Отец завораживал талантом страну, а теперь и он известен ''от края и до края''. Мирон Великин - это имя говорит само за себя.
Он недавно крестился. Теперь народный артист Мирон Великин - не иудей, а православный.
Отец на это не сказал бы ничего. Усмехнулся бы только, кривя губы своей знаменитой великинской ухмылкой. Зямку Окуня, старого приятеля, так и выворачивает от ехидства. Книгу выпустил и подарил с надписью: ''Крещеному от некрещеного''. Знаю, выкомаривается при случае: ''Вы знаете, великий Великин теперь агисматер ид?''.
Не понимает дурачок, что я был обязан сделать это, обязан, чтобы стать неуязвимым для нападок из-за угла, соединиться неразрывно с миром, в котором живу.
* * *
--
Что побудило Вас креститься?
--
Мое рождение и нахождение в этой культуре.
Интервью с нагодным артистом России
Константином Райкиным.
* * *
Да, если хотите, я ''агисматер ид'', выкусите с хренцем. И я рад этому, рад бесконечно. Потому что заслонился от отравленных стрел, направленных в меня, защитился от них навсегда. Теперь мне не нужно каяться за дела Троцкого, Урицкого и черта в ступе. Ваши стрелы, господа психопаты, летят мимо меня. Я к этим самым евреям отношения не имею. Ойс гишлосн. Поняли? Я христианин, я православный, я такой же, как все вокруг. Скоро мы с Верочкой и Надюшей будем праздновать Рождество, а потом и Пасху. Дошло? Не Пейсах, а Пасху. - Иисус воскресе. - Воистину воскресе. Вот так-то.
* * *
Лионель Ротшильд был избран от лондонского Сити в парламент в 1847 году, но не мог принять участия в заседаниях, так как закон требовал, чтобы депутат клялся ''истинной верой христианина''.
Лорд Джон Рассель предложил отменить формулу присяги.
Консервативная партия Дизраэли, за исключением самого Дизраэли и его друга голосовала против. Дизраэли произнес большую речь:
''Самая безбожная ересь для консервативной партии - это преследование евреев, народа, по существу консервативного, но которого жестоким обращением толкают в революционные и анархические партии... Вы учите своих детей истории евреев; в праздники вы читаете рассказы о подвигах еврейского народа; по воскресеньям, когда вы желаете вознести хвалу Всевышнему или найти утешение вашей скорби, вы ищете выражения этих чувств в песнях еврейских поэтов...''.
Андре Моруа. ''Карьера Дизраэли''
* * *
Квартира Мирона недалеко, на пятой линии, в кирпичном шестиэтажном доме с башнями. Раньше она была коммунальной. Детство и юность его прошли в двух небольших комнатках, где жил он с родителями и братом. А теперь вся квартира, вся, со всеми ее шестью комнатами принадлежит ему.
Пришлось отселять соседей. Верочка была недовольна: '' И зачем ты только тратить лишние деньги?''. Он и сам понимал, что за такие деньги можно было купить много лучшее жилье. Но ему была нужна именно эта квартира; эта, куда принесли егоиз родильного дома, по которой ходили когда-то отец, мать и брат, которая хранила их дыхание.
Музейные реставраторы поработали на славу.Королевские покои, а не квартира, иначе не скажешь. Теперь Верочка полюбила ее, да и Надюше здесь хорошо...
* * *
Ой, чуть не забыл в аптеку зайти. Вот она, в двухэтажном доме, темнозеленом. Своя аптека; в ней мама работала в послевоенные годы.
По широкой лестнице Мирон поднялся на второй этаж. С размахом строили когда-то. Зал громадный, хоть танцы устраивай.
Мирон встал в очередь, отстоял свое, узнал стоимость лекарства и пошел к кассе. Заплатил и с чеком двинулся обратно.
Неожиданно откуда-то сбоку выпрыгнул старичок, маленький, убогонький. Выпятил задиристо узенькую грудку. Рожу искорежил злобой, наглостью, похабной властностью. Смотрит с ненавистью. Губчонки сморщил, задвигал ими и с налету, как кипятком, ошпарил сердце Мирона:
- Ты куда прешь без очереди, жидюга-подлюга. Я сейчас тебе, гад
паршивый, морду набью.
Мирон оторопел. Его, народного артиста, любимца публики...
- Я не жид, старче, - промямлил он ошарашенно и перекрестился. - Зря
ты. Я православный, уже две недели православный.
- Сволочь ты подзаборная, а не православный, - отчитал его начальственно
старикашка. И, наслаждаясь привалившей к нему вседозволенностью и минутной властью, распалился донельзя. - Жид крещеный, что волк кормленный. Допер?
Мирону стало гадко и стыдно до тошноты. Он посмотрел на своих земляков петербуржцев, стоящих в очереди, на женщину фармацевта, ожидая от них сочувствия, поддержки, защиты. Но, вглядевшись попристальнее в их лица, обнаружил с недоумением и ужасом, что смотрят они осуждающе и недовольно почему-то на него, на Мирона Великина, а не на этого дрянного, скверного, психоватого.
- Боже, что же это такое? Откуда пришла к ним эта враждебность? -
подумал он. - Я один, а они все, все вместе против меня. Поклониться им в ножки, что ли? Прощения попросить за то, что родился евреем?
Мирон повернулся спиной и к отвратительному старичонку, и ко всем остальным, несправедливым, бессовестным.
- Жми отсюда, - провонял старикашка.
- Сил нет терпеть, - подумал Мирон. Врезать, да так, чтобы не встал? Но ведь убью подонка. Погубить себя ни за что, ни про что из-за какого-то мерзкого таракана?
- Вот так-то! - прокудахтал довольный негодяй.
И вдруг, будто что-то взорвалось в груди Мирона. Он быстро повернулся лицом к обидчику, нагнулся, шлепнулся на четвереньки, выгнул спину и вытянул вперед шею. Его интеллигентное, умное, известное многим лицо мгновенно преобразилось. Верхняя губа поперла наверх к носу, нижняя к подбородку, сжатые зубы оказались на уровне губ, и он зарычал злобно и свирепо.
Когда-то, веселя компанию, он превосходно изображал безобидного пуделя. Но сейчас ярость и отчаяние гордого человека, мгновенно превращенного в пыль, в грязь, в ничтожество, чувство безвыходности, загнанности в угол обратили его в бешеного, обезумевшего зверя.
Он рычал, выл, стучал зубами, лаял хрипло, оглушительно, наскакивая на старикашку и заплевывая его брюки.
Старикашка трусливо отбежал в сторону. Люди с искаженными лицами что-то кричали, махали руками.
Мирон издал последнее завывание - смесь ненависти и отчаяния, и растянулся на полу, обхватив голову руками. А потом встал и побрел к выходу.
Он шел сутулый, постаревший, несчастный, шел по своему, а может быть уже и не по своему Среднему проспекту, мимо своей, а может быть, уже и не своей школы, к своему, а может быть уже и не к своему, дому.
Маленький, ничтожный старикашка отнял у Мирона его мир, его Петербург.
* * *
Мы подошли к еврейству и вгляделись в него, и нашли в нем столько величия и красоты, что под их обаянием душа выпрямилась, подняла голову и ощутила до глубины всю гордость сознания : '' я еврей...''.
Мы переродились, потому что прежде мы терпели свое еврейство поневоле, а теперь мы им горды, мы ему радуемся, как радуется женщина своей красоте.
Владимир Жаботинский ''О национальном воспитании''.