"Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора".
И. Бродский.
Многое могло произойти странного. Многое уже сейчас было настолько странным, что Вячеслав Мищериков особо и не надеялся, что когда-нибудь к нему придет разрешение намечаемого конфликта. Конфликта между прошлым и настоящим. В будущее Мищериков пока не загадывал. Разобраться бы с настоящим.
Когда Вячеславу исполнилось двадцать лет, он решил, что весь мир у него под ногами.
Однако так вышло, что, задумавшись о том, что и как ему сделать лучше, Вячеслав так ничего и не сделал. Оставив институт, недоучившийся студент решил, было, работать, да оказалось, что он не знает, где ему работать. Профессию историка он не получил. Работать по рабочим специальностям не мог и не хотел (их, правда, и не было, но на любом заводе могли обучить чему угодно). И над ожидаемыми Вячеслава перспективами сгустились тучи.
Вячеслав стал тунеядцем. Пока были живы родители, кормившие его, он попросту жил, проводя время или за чтением книг, или шатаясь с друзьями, точнее - с тут же записавшимися к нему в друзья представителями бывшей местной шпаны, отличие которых между бывшими и настоящими заключалось лишь в возрасте: всем им было от двадцати до двадцати пяти лет. Причем тем, которым было по двадцать - оказались совсем ему не конкурентами. По интеллекту, например. И даже не знание основ практической жизни домашний мальчик быстро компенсировал развитой наблюдательностью и умением ориентироваться в психологии людей. Пока - только непосредственно окружающих его людей. Но по всему уже было заметно, что при случае, Вячеслав сможет найти общий язык со многими. Уже со многими. Тогда как раньше...
Раньше Вячеслав рос тихим и забитым. Жизненный принцип, которым он руководствовался - не высовываться. И не то, что так для него было спокойнее. Скорее всего, так это или не так - подобного Вячеслав еще не осознавал. Он просто когда-то посчитал, что для него будет наиболее приемлемым всегда оставаться в тени. И попробовав пару раз - втянулся.
С тех пор подобный мотив поведения вошел в его плоть и кровь. И несмотря на взросление - в его психике ничего не изменялось, а желание не высовываться, оставаясь в тени, переросло в характер.
Проходило время. В жизни Вячеслава ничто, вроде как, не изменялось. Разве что он как-то приелся новыми друзьями. А еще вернее - все, что необходимо было вынести для себя - Вячеслав нашел и запомнил.
Он понял, например, что может с легкостью адаптироваться в любом коллективе. До этого он находился в одной социальной среде. Сейчас стал пребывать в другой. Сути это не меняло. На первом месте стояло знание психологии. Психологии общения и восприятия внешнего мира, психологии адаптации в социуме. И Вячеслав, никогда специально не учась по предмету, вдруг понял, что он все это каким-то образом знает. Точнее - он чувствует, как это должно быть. А если случается совершать небольшие ошибки (лучше это назвать промахами; промах -- как некое усредненное производное от ошибки, то есть если и ошибки, то без серьезных последствий), то в следующий раз подобного Вячеслав уже не совершал. Он самым удивительным образом находил первопричину. Устранял ее, проанализировав какое-то время так и этак. После чего жаждал наступления схожей ситуации - чтобы теперь уже, с учетом имеющегося у него опыта, прореагировать иначе.
И ему удавалось. Самое любопытное могло заключаться не только в том, что ему действительно все удавалось, но и в том, что судьба начала оберегать его. Отводить в сторону намечаемый удар. А то и словно интуитивно предчувствуя, Вячеслав не оказывался в тех ситуациях, которые могли бы носить критический характер. Причем, он, было, попытался как-то сознательно разобраться с тем, что и как. Да понял, что ничего у него не получится. И до поры до времени оставил все попытки найти истину в подобном вопросе. Причем сама истина могла заключаться в простейшем: во Вячеславе Мищериков многое было заложено от природы. Будучи поставленный в некие условия обитания, отличные от приемлемых доселе, Вячеславу потребовалось дополнительно мобилизовать заложенный в нем потенциал; тем самым ему действительно удалось, чуть ли не максимально раскрыться. И то, к чему, быть может, он шел бы на протяжении очень длительного времени - достигнуть почти сразу (ну или верней - за совсем непродолжительный срок).
Однако случилось то, что Вячеслав не предусматривал. По крайне мере пока (подобное могло ожидать его в некой перспективе, причем та была столь призрачна, что он даже предполагал, что ее не допустит). Вячеслав оказался за решеткой. Причем это не было ни тюрьмой, ни зоной, и видимо вообще не относилась к пенитенциарной системе. Также как не относилась к системе армии и флота, да и вообще - многое пока было непонятно.
"Но ведь и не частные же лица выкрали нас, и поместили в клетку",--размышлял Вячеслав (находящиеся вместе с ним пятеро друзей, прошедших когда-то зону, а иные и не по одной ходке, просто пока молчали, присматриваясь). Причем необходимо было найти мотив. А после может что-то и выстроится. Уже исходя из полученных данных. Вот только у кого их получить?
Вячеслав медленно пошел по периметру. Помещение было под открытым небом, и представляло собой обложенный кирпичом с четырех сторон некий резервуар прямоугольной формы. Высота стен была примерно четыре-пять метров. Сверху не было ни решетки, ни проволоки, но, приглядевшись лучше, Вячеслав заметил какие-то почти бесцветные нити, пронизывающие пространство над ними. Друзья, которым Вячеслав показал находку, предположили, что эти нити сделаны из какого-то особого материала, и по ним проходит ток. В любом случае, прежде чем, не узнав причину их задержания, скрываться бегством было преждевременно (еще и на самом деле были не озвучены истинные намерения похитителей; а про побег лишь кто-то заикнулся, но тут же замолчал, чего-то опасаясь).
Можно было конечно предположить, что у похитителей вообще не было никакой цели. Или, например, их заточили, руководствуясь какими-то правилами и нормами общества, в котором жил Вячеслав Мищериков с товарищами. Но возникал справедливый вопрос, почему никого помимо них в том месте, где они теперь пребывали, не было. Особенно если учитывать антисоциальный образ жизни, который вели Мищериков и его друзья. Ведь если предположить, что таким образом их направили на исправление, тогда необходимо было соблюдение еще различного рода обстоятельств. Которых пока попросту не было, как заключил Вячеслав Андреевич.
Несмотря на юные годы, Мищериков выглядел значительно старше своих лет. Ему могли дать и двадцать пять и даже двадцать семь - двадцать восемь, а то и тридцать лет. Особенно учитывая ту долю ответственности, с которой он подходил к разрешению различных задач. И теперь, оказавшись за решеткой, Вячеслав собрал совет из друзей, и они стали гадать, что да как.
Выдвигались различные предположения. Суть любых предложений, впрочем, сводилась к различного рода догадкам. Все это были только предположения. Ни одно из предположений не имело под собой реальной основы. Можно было даже заключить, что с ними приключилось нечто мистическое. И как при любой мистики - подобное невозможно было понять правилами, находящимися в спектре реальности. Требовалось нечто такое, что выходило бы за рамки привычного восприятия бытия. Но... сколько друзья не пытались, до чего-то конкретного додуматься не смогли.
Вскоре их ряды стали пополняться. Сначала привезли некоего немного загадочного по восприятию внешнего мира человека средних лет и обычного телосложения, который вскоре выдвинул предположение, что таким образом ему мстят конкуренты. По словам этого человека у него был небольшой бизнес, который таким образом сейчас могут отнять. Кто? Он не сказал. Должно быть, и сам не знал. И у Вячеслава возникло предположение, что человек врет.
Друзья Мищерикова развили тему, предположив, что этого человека вообще специально к ним заслали, чтобы он передавал своим хозяевам то, о чем они тут говорят. Поэтому при нем говорить перестали, допуская как-то уж совсем отвлеченные темы, типа погоды да мысли о том, что было бы неплохо побыстрее освободиться.
Следующим к ним поместили юношу со светлым взором и по виду нетрадиционной ориентации. От него стали вообще держаться подальше, несмотря на предложение того помочь "разгрузиться".
Друзья, прошедшие лагеря, все равно скептически отнеслись к подобному предложению, несмотря на то, что Вячеслав помнил их рассказы о том, что в тюрьмах и зонах распространенно пользоваться пассивными гомосексуалистами, которых называли там "петухами".
Но сейчас Владислав держал ситуацию под контролем. Еще на воле он был невольным лидером компании. Сейчас это лидерство за ним закрепилось, и как-то вышло так, что ни у кого и мысли не возникало ему возражать. А Вячеслав почувствовал, что всеми своими действиями он и его друзья должны были сбить похитителей с толку. Он предполагал (вполне может быть и оправданно), что у тех, кто их заточил, должны существовать определенные стереотипы, согласно которым...
В общем, он взял ситуацию под контроль, и предложил собравшимся делать исключительно то, что не должно было укладываться в эти стереотипы.
"И особо не дергаться",--улыбнулся он, объяснив, что кого-то из них все равно со временем первым вызовут на допрос. А значит и появится информация, объясняющая причину их задержания.
Проходило время. Заключенных исправно кормили (причем даже более-менее сносно; и хоть друзья Вячеслава традиционно называли еду баландой, на баланду она явно была непохожа. Скорей это была больничная еда. Причем по нормам, принятым в советском обществе, которое только недавно на тот момент прекратило свое существование).
Кроме того, все время молодые люди проводили на воздухе, что весьма благотворно сказывалось на здоровье. Да и вообще, хоть никто из задержавших их за все время так и не появился (а когда их задерживали, лиц нападавших тоже не было видно,-- те были закрыты черными масками), тем не менее угадывалась какая-то даже забота со стороны хозяев.
При этом до сих не выдвигалось каких-то требований. Но исправно кормили, да и вообще заботились. Но кто? Кто те, которые приняли решение об их задержании? Эти вопросы все чаще задавал себе Вячеслав Мищериков, и они не давали ему покоя.
И хотя он заставлял себя об этом не думать, тем не менее, все происходившее было более чем странным. Более чем.
Наконец-то похитители вышли на связь. И вышло так, что люди, пришедшие к ним (а разговор происходил за одним из столов во дворике, где содержались заключенные), обосновали необходимость нахождения Мищерикова и его друзей необходимостью избавить общество от асоциальных элементов, которыми, по их мнению, были Мищериков со товарищами.
--Хороший раскладец!--запротестовал было один из друзей Вячеслава, но тут же подлетевшая охрана стала бить того резиновыми дубинками.
--Что происходит?--хотел было вмешаться Мищериков, но ему досталось тоже. Также как и всем остальным. Видимо для порядка.
Бить прекратили также внезапно, как и начали. Все это время начальство (те сразу сказали, что являются начальством) молча взирало на происходящее. Лишь однажды кто-то из них решил, видимо, дать свой комментарий, да поворот головы в его сторону главного среди пришедших - остановил его желание. И он промолчал, кивнув головой в знак того, что все понял, и больше не будет.
Что нельзя было сказать о Мищерикове. Который, вытерев кровь разбитого носа, потребовал более подробных объяснений выдвигаемым требованиям. И условий освобождения.
--Вы не поняли,--как на малого ребенка посмотрел на Мищерикова главный.--Когда Вас отсюда выпустить - решать исключительно нам. При этом мы не будем выдвигать вам каких-либо требований. Этого не требуется. Вы должны сами осознать собственные ошибки. А мы, когда убедимся, что вы действительно все осознали - вас отпустим. Причем нам совсем не надо, чтобы вы подстраивались под нас, начав имитировать исцеление, а после с новой силой принялись за старое,--предупредил главный.-- Поэтому будете сидеть столько, сколько нужно.
--Кто вы?--спросил Вячеслав, когда те уже уходили.
--Мы?--обернулся к нему начальник.--Сейчас мы те, кто хочет помочь обществу. Наша страна в опасности благодаря таким как вы, и вы, и вы, и вы...--начальник показывал пальцем на каждого заключенного.
--Последний вопрос,--попросил Вячеслав.--Вы относитесь к государственным или частным структурам?
--Государственным,--улыбнулся начальник.--Исключительно государственным. Представители частных структур среди вас (он кивнул в сторону стоявшего поодаль мужчины, который недавно поступил, и который по его словам на воле занимался бизнесом). А в скором времени их прибавиться еще больше. Так же как и лиц, подобных вам,--посмотрел он на Мищерикова. Лиц, ведущих антисоциальный образ жизни. И которые, на наш взгляд, должны заточаться в крепости, тюрьмы и подвалы-казематы, до тех пор, пока будет решаться их судьба...--он задержал взгляд на Мищерикове, словно пытаясь оценить, понял ли он то, о чем ему только что сказали.--А теперь все. Я и так вам сказал больше, чем требовалось. Резюме: вы должны исправиться. В ином случае о свободе не думайте. Незачем вам находиться там,--произнес начальник и ушел в сопровождении своей свиты.
--Сволочи,--сказал Андрей, один из друзей Мищерикова. Андрей был или ровесник или чуть постарше Владислава. За его плечами уже было два срока (оба на малолетке). Судя по образу жизни, третий срок должен был наступить в ближайшее время. Так что нынешнее заточение вполне возможно уберегло его от наказания. Хотя сам Андрей так не считал. Будучи дважды судим, он мог обеспечить себе сносное существование что в тюрьме, что на зоне. Там был бы авторитет и знание законов уголовного мира. А что было здесь?..
К вечеру поступило сразу десять заключенных. С этого времени число их постоянно увеличилось, и к концу недели набралось почти стопятьдесят человек.
Люди были разные. Средний возраст колебался в районе тридцати лет. Было много молодежи, восемнадцати - двадцатилетних парней застигнутых в момент преступлений, или совершивших преступления раньше. Были те, кому было за сорок. Процентов восемьдесят имели судимость (многие не одну). А по внешнему виду все словно бы подобрались с более-менее одинаковым телосложением. Не было ни качков, ни спортсменов.
Вячеслава удручала неопределенность положения. По всему выходило, что начальник (а за все время никто так и не узнал его имени; также как имен остальных хозяев) был настроен решительно. И можно было предположить, что по всей стране создается сеть соответствующих лагерей, в которых содержатся люди, вину которых не доказывал суд. При том, что,-- как подозревал Мищериков,-- подобный суд в любом случае состоял бы из людей начальника или тех, кто поставил начальника. А потому говорить о поисках справедливости не приходилось.
Однако и сидеть просто так не хотелось.
--Тебе стало бы легче, если бы ты узнал свою вину?--спросил пожилой мужчина, которого сразу приметил Вячеслав, и с которым периодически вел беседы о жизни (как он это называл).
--Конечно же легче,-- признался Вячеслав.--Разве человек не должен знать, в чем его обвиняют?
--Эка ты хватил,--усмехнулся Потапыч.--Если бы все знали за что сидят, заключение не превращалось бы в каторгу.
Вячеслав Мищериков тогда ничего не ответил, и только очень внимательно посмотрел на мужчину, известного ему по имени Потапыч. Мищерикову было известно, что за спиной Потапыча три срока и почти двадцать лет общего стажа заключения. Но уже три года как прошло с момента последнего освобождения, и Потапыч по его словам завязал, занимаясь дачей, и проживая все время за городом. Его там и взяли. Когда он вернулся из магазина и уже было открыл калитку, из-за деревьев вышли трое в плащах, накинутых поверх черных костюмов, и, усадив Потапыча в машину (черную "Волгу"), привезли в барак, где с ним теперь и разговаривал Вячеслав. Уже пришла осень, похолодало, и основную часть времени заключенные проводили в бараке, лишь изредка выходя на прогулки. Причем определенного времени прогулки не было (что сбивало с толку большинство бывших уголовников), и ее могло даже вообще не быть. А могли поднять всех ночью, и приказать выйти во дворик.
Периодически заключенных избивали. Охранники с овчарками загоняли всех в угол, после чего другие охранники начинали бить всех без разбору дубинками. После каждого такого избиения кого-то уводили (обычно одного-двух-трех, редко когда больше), и эти люди уже не возвращались. Можно было предположить, что их или отпускали (что мало вероятно,--поделился мыслями Михаил, друг Вячеслава), или же уничтожали (подобную точку зрения выдвинул Александр, еще один из тех друзей, которые попали вместе с ним с самого начала).
Кстати, Мищериков сблизился еще с несколькими парнями, рассудив, что его команду необходимо несколько увеличить, чтобы контролировать остальных. Только таким способом он мог обезопасить себя и удержать власть, которая была у него (сказались внутренние данные Вячеслава, явное лидерство среди своей команды, а также то, что он и его друзья поступили в подобное заведение раньше остальных). Также сыграло свое значение и то, что среди остальных заключенных не нашлось никого, кто решил бы оспорить первенство Вячеслава. А еще он был справедлив и рассудителен. Не давая в обиду слабых (в подобных местах всегда есть те, кто стремится подавить другого), и подчиняя сильных. Сильных он подчинял выстраиваемыми против них ловушками, в которые рано или поздно те попадали. Причем только в самом начале Вячеславу пришлось использовать кулаки (он неплохо владел приемами рукопашного боя и бокса, отдав спорту в общей сложности десять лет, прежде чем начал пить-курить и вести антиаморальный образ жизни). Кстати, попав в заключение он не только бросил пить и курить (сразу и бесповоротно), но еще и стал тренироваться, тренируя в том числе свою команду. Начальник даже пошел на некоторые уступки, разрешив рано утром (до официального подъема) час тренироваться во дворике. Еще два часа они тренировались вечером. Всего три часа ежедневных занятий.
Еще три часа уходили на чтение и изучение различной литературы (с позволения начальника и после просьбы Вячеслава желающим стали выдавать любые книги, которые специально для этого брали в городской библиотеке).
Раз в неделю приходил парикмахер, который брил и стриг осужденных. После полугода нахождения в стенах учреждения разрешили всем желающим посещать дьякона, которому выделили специальную комнату, постепенно расширившуюся до размеров небольшого зала, способного вместить до полусотни человек. Кормили три раза в день. Весьма сносно и по режиму. Тренировки, малоподвижный образ жизни и питание по режиму способствовали тому, что Вячеслав прибавил в весе. Вместо своих шестидесяти семи килограммов на воле, в заключении он стал весить сначала семьдесят, потом семьдесят пять, а к концу первого года - больше восьмидесяти. Причем исключительно мышц; хотя ни штанги, ни тренажеров не было; не было даже турника или брусьев, и приходилось работать исключительно с собственным весом, да к тому же создать Вячеславу собственную методику тренировок. Которая, судя по результатам, оказалась весьма успешной.
Однако ему очень хотелось узнать, когда все закончится. По его мнению, пока заключение шло ему на пользу. Но ему не очень хотелось испытывать судьбу и дальше. Поэтому было бы наиболее оптимальным - его освобождение.
Ситуация единовременного нахождения в замкнутом пространстве большого количества мужчин предполагает определенные трудности. В частности - рост агрессии со стороны ряда лиц. Большую часть агрессивно настроенных субъектов Вячеславу с командой удавалось успокаивать (кого разговорами, кого запугиванием, кого кулаками). Но с ростом времени нахождения под арестом (а все воспринимали это как арест), и вследствие неопределенности будущего (никто не знал продолжительность срока, предполагая, что он может длиться бесконечно) все чаще между сокамерниками стали возникать реальные столкновения.
Казалось, администрация не обращает на это никакого внимания. А Вячеслав Мищериков все чаще стал замечать, что в его душе навсегда поселилась некоторая особая форма тревожности, которая совсем не исчезала со временем. Ему приходилось постоянно держать себя в руках.
В большинстве случаев удавалось. Но иногда он срывался, вымещая злобу, а после раскаиваясь в этом.
Вячеславу было двадцать лет. В его жизни все могло быть по-другому. И осознание того, что ничего не меняется - накладывало определенный отпечаток на его психику. После чего Вячеслав становился иной раз неуправляемый. Или же - эта управляемость стоила ему слишком дорого. Казалось, нервы были расшатаны навсегда. Он уже с трудом встречал новый день, понимая, что ничего нового тот не принесет.
Впрочем, в таком же состоянии находились и остальные.
Постепенно Вячеславу начала вырисовываться картина происходящего. Прежде всего он понял, что его заточение не случайно. Ничего в жизни случайного не бывает. И мы расплачиваемся за какие-то свои грехи. Которые есть абсолютно у любого взрослого человека. И даже если мы кого невольно обидели - уже грех. Потому что тем самым принесли душевную боль другому человеку. А значит и будет оправданно, что должны когда-нибудь за это пострадать.
Мищериков подобное понимал, и был в общем-то согласен. Не согласен он был только с одним: что еще не искупил свою вину. Ведь уже прошел почти год, как он находился здесь. Неужели кому-то было действительно необходимо их заточение. Ведь, получалось, их просто держали в клетке и кормили. Даже работать было не надо. Учиться? Так что было с этой учебы, с этого самообразования, тем, кто держал их взаперти.
И получалось только одно: кто-то решил таким образом просто перевоспитать Вячеслава (и еже с ним). Не считаясь с расходами.
Случилось так, что вскоре стали отпускать сидельцев. В первый же день отпустили сразу пятьдесят человек. На другой день еще столько же. И на следующий. Причем - аж восемьдесят человек. Казалось, что-то случилось, отчего было решено в срочном порядке избавляться от постояльцев лагеря. Да и лагерь-то это был только разве что условно. По прежнему было неясно к ведению какого органа он принадлежит. К системе ГУИН? Нет. Разве что какое-то экспериментальное отделение. Но тогда оно должно быть пока сверхсекретным. Потому что, сколько Вячеслав и его команда (да и все остальные - приказ Мищериков отдал всем) не пролистывали газеты да журналы - ничего о подобном эксперименте не было. Что означало - это была инициатива кого-то, кто находился у власти, но до поры до времени решил не афишировать свою разработку. Но тогда...
Вячеслав пока только про себя предположил, что тогда администрация не должна быть заинтересованно в том, чтобы отпускать заключенных. Причем - в столь массовом порядке. Потому как любой из них мог начать говорить. И тогда пресса подхватила бы клич, разнесся по окрестностям страны.
И стало бы всем ясно, что использует его страна запрещенные методы. И исключительно тоталитарные. А о никакой демократии тогда говорить - после этого - было бы нельзя. Надо было вообще накладывать вето на любое упоминание о демократии. Потому что того, чему стал свидетелем Владислав, не могло быть ни в одной европейской стране. А он помнил, что пока жил в европейской стране. И...
Вячеслав ужаснулся своим предположениям. Выходило так, что свидетелей подобного власть не должна была оставлять. Что означало - всех кого отпустили - или перевезли в другой лагерь ("быть может с худшими условиями",--подумал он), или же - расстреляли.
От подобного предположения пошли мурашки по коже. Владислав срочно созвал совет (всех представителей команды, кандидатов в нее и сочувствующих), и решено было противостоять агрессору. То есть, когда охранники вновь войдут во дворик (сейчас была по особенному теплая погода и все находились во дворике) - напасть на них, обезоружить, связать, и под угрозой смерти - добиться чтобы всех отпустили.
"Иного выхода нет",--Вячеслав внимательно обвел взглядом собравшихся, думая про себя кто же из них предатель. Ведь кто-то обязательно должен быть предателем. Если уж Христа предал Иуда, его ближайший ученик, то среди команды Вячеслава наверняка должен находиться этот самый предатель. Но кто он?
Среди тех, кого уже отпустили, не было ни одного человека из команды Вячеслава. Что подтверждало (пусть и косвенно) его мысль о том, что с ними решили разделаться разом. Быть может даже,--промелькнуло такое предположение,--высунуть из зарешеченных окон пулеметы - и расстрелять всех разом. Из дворика было не скрыться. Четыре стены. Прямоугольник. Окна находились только по одну сторону. "Это все равно, что поставить к стенке, и начать стрелять",--подумал Вячеслав. И он дал команду нападать сразу, как только появится кто-то из представителей администрации. Все равно терять уже было нечего. Почти двести человек (в последнее время дергали по одному, по два, по пять) уже были расстреляны (ну по крайней мере их не было; вполне может быть пока и не расстреляли, а согнали в какие-нибудь фильтрационные лагеря). Но суть-то одна. Уже становилось понятно, что на свободу их не выпустят. А Вячеслав с друзьями вообще находился в стенах заведения дольше всех. Значит получалось, что их уже действительно отпускать не собираются. Подтверждением чего была еще и смерть старика, Потапыча, за которым пришли, но он сказал, что никуда не пойдет пока ему не объяснят, куда его хотят отпустить, и тогда один из надзирателей достал пистолет и разрядил его в голову Потапыча. Попутно застрелив еще пару человек, находившихся поблизости, и как показалось надзирателю - захотевших броситься старику на помощь.
Вячеслав уже жалел, что тогда же не отдал команду нападать на охрану. Хотя и это было очень сложно. В двух-трех метрах от стрелявшего надзирателя стояла группа автоматчиков, и Мищериков не сомневался, что те - ради самосохранения - тут же открыли бы огонь на поражение, не считаясь, кто перед ними. Уничтожив, в том числе, и своего товарища, оказавшегося заложником.
Однако после этого случая наступило затишье. Больше никого не отпускали. Более того, кто-то из команды, проходя мимо окон, заметил, что там появились пулеметы. А потом и было объявлено о запрете приближаться к окнам ближе, чем на три метра.
В последующий месяц ничего не происходило. Разве что свет теперь по ночам стал еще ярче (раньше он не выключался, но заметно прикручивали фитиль, так чтобы был полумрак), питание урезали до двух раз в день (причем на утро был только стакан чая и кусок хлеба, а на вечер - тарелка каши, без масла и на воде, тот же стакан чая и кусок хлеба; раз в неделю каждому выдавали головку чеснока или лука (витамины против цинги и прочей пакости). Тренировки запретили под угрозой расстрела. Душ раз в неделю и парикмахер остались. Однако все также поодаль стояли автоматчики, на лицах которых было написано, что они будут стрелять при первой попытке заключенных к неподчинению. Стрелять, в том числе и по своим, если тех вдруг захватят в заложники. Во имя идеи - применимы были любые средства. И начальник не мог допустить, чтобы из-за какого-то излишнего человеколюбия когда-нибудь расстреляли его. Потому что пришел приказ, что в случае если сбежит хоть один заключенный - расстреляют всю охрану. Причем, даже независимо их была смена или не их. У всех должна было в плоть и кровь войти необходимость контроля над заключенными. Их уже так и называли - заключенные. Хотя до сих пор ни одного суда не состоялось, и никому не предъявили, в чем его обвиняют.
И было интересно, что со временем действительно каждый нашел наиболее вероятный проступок, совершенный в жизни (причем всем сразу дали понять, что срок давности значения не имеет), за который ему было стыдно, или же было ясно, что должен понести наказание. Искупить вину.
--Вы даже можете забыть о нем,--сказал тогда начальник, имея в виду проступок.---Но у вас будет более чем достаточно времени, чтобы обо всем вспомнить. У каждого есть скелет в шкафу. И каждый из вас должен понести плату за прошлое. И иного не дано.
"Иного не дано",--повторил сейчас Мищериков, и в который уже раз более чем явно понял, что никому из них просто так отсюда будет не выбраться.
Ситуация произошедшая с Вячеславом и его товарищами могла показаться на удивление и интересной. Если брать во внимание несколько отвлеченный подход к тому, что происходило, участником какого события он являлся. Ведь это только на первый взгляд могло показаться, что все плохо и даже как-то непонятно. Но с другой стороны, применив иной подход в оценке случившегося, можно было заметить, что по сути ничего такого уж страшного конкретно с Вячеславом Мищериковым не случилось. Ни его, ни кого из его компании администрация не трогала. Даже было как-то удивительно, но все репрессивные меры, если таковые и возникали, каким-то загадочным образом всегда обходили Вячеслава стороной. Он мог вообще предположить, что в отношении него было какое-то особое распоряжение, согласно которому его словно бы берегли для чего-то другого. Чего? Он не знал. Сопоставляя и анализируя все, чему являлся свидетелем и прямым участником, Мищериков действительно не мог понять, почему все получилось именно так? Почему рядом забирали людей, уводили их, кого-то даже возвращали обратно (но те, кто возвращался, предпочитали обо всем молчать), а ни его, ни членов его банды (как метко окрестил некто Лимарев, бывший, как он признался, сексот и научный сотрудник, оставшийся среди тех, кого не забрали после чисток) не трогали. На удивление не трогали. Словно бы решили, что Мищериков и его команда все осознали. И если и хотели их выпустить - да не было такой возможности.
Странно это было все. Ни Вячеслав, ни его друзья (а к концу первого года команда Вячеслава Мищерикова уже насчитывала двенадцать человек) не знали, что предполагать дальше. Было не ясно как события станут развиваться. Возможно ли будет им когда-нибудь выбраться из логова, в котором оказались. Причем, предположил Светарев (Роман Светарев из команды Мищерикова), их ведь арестовали не сразу, а сначала предупредили, и уже после заманили в ловушку. А сначала пришло сообщение, что ожидаются аресты. Светарев, получивший эту информацию, не поверил. А потому и не сообщил товарищам, и прежде всего Мищерикову. А после, когда второе сообщение получил Ивар Токов (прибалт, правая рука Вячеслава) тот неправильно его истолковал, и все оставалось по-прежнему, пока все не попали в ловушку.
Все это время Светарев молчал. И только когда по прошествии второго года (а они уже находились два года) Вячеслав получил информацию о том, что на самом деле было предупреждение о возможности ареста. Да эта информация тогда до него не дошла.
Мищериков понял, кто все это время был предателем. Однако он явно горячился. Предательством глупо считать единственно совершенную ошибку. А за все время нахождения рядом Светарев демонстрировал исключительную преданность и иные положительные качества.
Однако Вячеслав был непреклонен. Собрав совет (все члены команды) он вынес вопрос об изгнании Светарева -- на голосование. И даже, несмотря на то, что большинство проголосовало за то, чтобы Светарев остался, Мищериков своим авторитетом все же выгнал "предателя".
И как потом оказалось (а кто-то и был рад, при случае, поставить это ему в вину), не просчитал до конца ситуацию, потому что уход Светарева привел к новым последствиям. Вячеслав предлагал Светарева уничтожить. Друзья-товарищи посчитали что это слишком жестокая мера (видимо кто-то из них решил, что потом Светарева можно будет вернуть), и в итоге Светарев просто стал жить рядом с ними (из барака все равно не было выхода), но держаться отдельно.
После чего того оставили в покое. Чем в итоге и поплатились. Потому что Светарев внезапно исчез. Неожиданно. Еще вроде как недавно наблюдали его сгорбленный силуэт, и вот его уже нет. Исчез. Действительно исчез.
Кто-то, было, подумал, что Вячеслав нашел способ, как разделаться с Романом, и тот пропал с его подачи. Однако Мищериков сам был озадачен. А все знали, что он не из тех, которые стремятся к показушным эффектам. Поэтому уже вскоре все всерьез приняли факт исчезновения Светарева. Отсутствие которого косвенно подтверждало, что тот работал на администрацию (и при возникновении опасности администрация его забрали к себе, оградив от возможной мести со стороны былых приятелей).
Но все же подобное подтверждала весьма косвенно. В ходу была версия, высказанная Лимаревым, что Светареву удалось сбежать. И, несмотря на всю абсурдность подобной версии - ей неожиданно поверили.
Более того. Стали даже изучать возможные способы осуществления Светаревым побега. Однако тут каждый раз выходила оплошность. Ни одного приемлемого способа побега так никто и не предложил. Любые попытки осуществления подобного казались настолько абсурдными, что тут же могли пресечься администрацией - расстрелом (все чаще и по каждому пустяку администрация пускала в ход оружие; причем раненных не лечили, а добивали).
Однако никто не припомнил выстрелов в день исчезновения Светарева. Ни в тот предполагаемый день, ни за день раньше, ни за день позже. Выходило, что Светарев попросту бесследно исчез. Причем то, что все произошло с подачи администрации, уже никто не сомневался. Да и невозможно было представить иное. Никто сам не смог бы убежать с места, где все находились (хоть из дворика, хоть из барака - везде была охрана с пулеметами, а также собаки, и проволока под током). Кроме того, была весьма развита система стукачества. И почти невозможно было сделать шаг, чтобы о нем сразу же не доложили администрации.
Причем некоторых стукачей знали, отлавливали, и били. Потом правда бить перестали. Решив, что лучше знать, кто стучит и обходить его стороной, чем делиться чем-то сокровенным с сексотом, а после недоумевать, как о том стало известно администрации.
Мищериков еще правда подозревал, что администрация намеренно создает видимость, что ей все и про всех известно. Наверняка если бы это было так, то...
Впрочем, подумал Мищериков, на самом деле возможно все. И стал более осторожен. Дав такое же распоряжение членам команды. А про Светарева на время было решено забыть. Все равно не было фактов. А без них - любые предположения - только догадки. И не более.
Проходило время. Считая чуть ли не каждые дни (вполне распространенная практика в местах лишения свободы) Мищериков вдруг поймал себя на мысли, что сидит уже четыре года. За все это время ничего концептуально важного не произошло. Люди вокруг него то сменялись, то вновь поступали. Команда, почти вся его команда (за исключением Светарева) была в сборе. Казалось, могли уничтожить всех, но не их. И Вячеслав стал подозревать, что по отношению к ним имеется какой-то проект, может даже негласный. По крайней мере, что уж действительно точно, ничего не менялось. Все оставалось на своих местах. И это приносило новые душевные тревоги и волнения. Ведь уже можно было предположить (кто-то из команды Вячеслава предположил), что срок их заключения еще не установлен. А потому они могли еще просидеть столько же, сколько уже отбыли. "А потом еще возможно, что придется попасть и на обычную зону",--предположил Игорь Токов (высокий, двадцатичетырехлетний, обычного телосложения, блондин с голубыми глазами). В отличие от других знакомых Вячеслава, Токов раньше не сидел. А потому свой нынешний срок воспринимал несколько напряженнее, чем остальные товарищи Мищерикова, несмотря на юный возраст уже прошедшие тюрьмы и лагеря: Александр (среднего роста, худощав, с наглым взглядом и душой романтика), Михаил (маленького роста, смуглый, упитанный, сидел два срока), Андрей, рыжий, низкорослый (имел две судимости на малолетке). Сам же Вячеслав Мищериков, высокий, под метр девяносто, спортивного телосложения и практически абсолютно лысый (волосы выпали сами; наследственность), в равной мере относился ко всем членам своей команды, не разделяя тех на бывших уголовников, и не сидевших. Тем более что теперь оказывалось, что сидят все. Пусть и статус официальности (как и законности) их задержания до сих пор был под вопросом, тем не менее, четыре года они проводили в фактическом заключении. И когда оно должно было закончится - не известно.
--Но ведь и на самом деле парадокс,--взорвался Вячеслав, когда после обеда они собрались в курилке (было снова лето, столы стояли прямо во внутреннем дворике, где и принимали пищу, а для курения было отведено отдельное место, причем оно удивительным образом не просматривалось из окон, зато прослушивалось - но явно об этом никто не знал, только догадывались).--Без предъявления каких-либо требований и обвинений нас уже держат четыре года.
--Надо готовить побег,--задумчиво произнес Ивар Токов, затягиваясь сигаретой, и сквозь дым посмотрев на собравшихся.
Собравшихся было несколько человек. Прежде всего, сам Токов и Мищериков. Помимо них - Михаил, Александр, Андрей, и еще несколько человек, которым Мищериков доверял, но которые пока не стали членами команды, предпочитая быть сами по себе. В иных случаях подобное было конечно и оправданно (да и распространено). Вы как бы изначально полагаетесь только на себя. Никому не доверяете, чтобы потом не получить предательский нож в спину. Однако Мищериков считал, что сейчас наступили такие времена, когда необходимо было четко разделить мир на чужих и своих. Потому что уже и действительно получалось, что до сих пор не был известен срок освобождения. И даже трудно было предполагать - намечается ли оно. Или же их всю жизнь так и продержат в камерных условиях. А после выбросят за ненадобностью. Или через какое-то время уничтожат. Когда придет другая директива по поводу методов борьбы с такими как они.
--Надо встречаться с кем-то администрации,--предложил Александр-серый (у всех, помимо имен, были клички: Александр - Саша-серый, Михаил - Миша-мормон, Андрей - пугач, Лимарев, ставших с недавних пор тоже членом команды Вячеслава, получил прозвище Витя-рыбак, а Ивар Токов - лесной брат).
Александра поддержал Миша-мормон и Андрей-пугач. Категорически против оказался Лимарев (Витя-рыбак). Еще шесть человек - Кеша (кличка - прокуратор), Михей (прозвища не было), Олег (оредеж), Николай (Коля-машина), Юрий (Бандерас) и Максим (акробат) сказали, что во всем согласны с Мищериковым (кстати, Мищериков носил прозвище - дед).
--Подождите,--не понял Саша-серый.--Что вы тут зехера вымачиваете. Что за расклад такой непонятный. У вас нет своего мнения?--посмотрел он на ребят, высказавшихся за поддержку мнения Мищерикова.
--Серый?--внимательно посмотрел на него Коля-машина.--Очень тебя прошу - следи за базаром. Тут тебе не фраерское отребье, тут правильные пацаны. Следи за базаром, пожалуйста.
--Ладно, не кипишуй Николай,--посмотрел на спорящих Ивар Токов.--Все еще образуется.
--Я не понял,--с удивлением вскинул вверх свои длинные брови Кеша-прокуратор.--Если кто-то тут считает, что нам пора разбегаться, так нет проблем. Как говорится - вы налево мы направо.
--Оп-ля!--захохотал Юра-бандерас.--Начали за здравие, закончили за упокой.
--А ты тут не очень-то веселись,--предупредил его Ивар Токов.
--Да ладно, лесной брат, че ты паришься,--усмехнулся Михей.--Будет еще и на твое улице праздник.
--Вы не поняли, братва,--с удивлением посмотрел на них Мищериков.--Мы сейчас не обсуждаем, кто кого круче и как кому себя вести. Мы принимаем решение о побеге и восстании, восстании и побеге. И должны сделать все, чтобы это нам удалось. Но сначала я предлагаю встретиться с кем-то из администрации, чтобы попытаться получить хоть какую-то информация.
--Я против, встречи с администрацией--сказал Лимарев.--Они специально уходят от переговоров, чтобы нас держать в неведении и вечном ожидании, что в любой момент все закончится.
--А на самом деле попросту тянут время,--поддержал его Олег-оредеж.
--И я с этим согласен,--высказался Максим-акробат.
--В общем, братва,--обвел взглядом каждого присутствующего Мищериков, по прозвищу дед.--Я так понял вы хотите действовать.
--А Че тянуть-то,--усмехнулся Юра-бандерас.
--Мочить надо гадов,--скрипнул зубами от злости акробат.
--Мочить,--кивнул Коля-машина.--мочить врага на его территории.
--Правильно, правильно,--раздались голоса вокруг.
--Ладно,--сухо сказал дед.--Дайте время решить что будем делать.
Выкурив две сигареты подряд и начав третью, Мищериков объявил свое решение. Необходимо было любыми путями выманить на разговор администрацию. Захватить главных лиц и уничтожить остальных. Захватить арсеналы с оружием. Вооружить всех сидельцев (к этому времени общее число заключенных вновь увеличилось до ста человек). И далее - вырваться с передовым отрядом на волю. А крепость оставить охранять всех оставшихся. "Заодно,--посмотрел на собравшихся Мищериков,--оттянем время. Враг подумает, что мы с захваченной в плен администрацией забаррикадировались в здании, и будет тянуть со штурмом, пытаясь вступит в переговоры. А мы отдаем распоряжении в переговоры не вступать, а по всем приближающимся открывать огонь. А сами забираем себе начальника, узнаем у него все и про всех, а после его уничтожаем, а остальных оставляем в заложниках в здании. До прихода основных сил".
--Но ведь основных сил не будет,--наивно предположил Олег-оредеж.
Мищериков как-то отвлеченно на него посмотрел, но ничего не ответил. Вместо этого он ответил, пока все могут отдыхать.
"О начале операции всех поставлю в известность",--сухо произнес Мищериков, и отошел в сторону.
Ребята еще постояли кое-то время, поговорив ни о чем. Серьезный разговор уже не шел. У каждого появились мысли по поводу того, что произойдет уже в ближайшее время. Было ясно, что в противостоянии администрации выживут не все. Может даже вообще большая часть окажется убита. Но... Но быть может и выбора иного не было. "Лучше умереть в борьбе, чем сдохнуть под замком",--решило большинство. Ну а оставшиеся с этим согласились. Да и что им еще оставалось? Выбора у них действительно не было.
Однако все было совсем еще не так плохо. И даже если разобраться - было вовсе неплохо. Ведь они были живы. Сумели сохранить жизнь в условиях, где каждый день мог быть последний. Потому что до сих пор не было информации, кто и зачем их здесь держит.
Более того, оказалось, что за время их нахождения здесь сменилось начальство. Причем, как кто-то предположил, оно вполне могло смениться и в стране.
И вот таким образом брошенная кем-то мысль родила новые ожидания. И в предвкушении того, что скоро все закончится, Вячеслав с командой приняли совсем неожиданное решение - отсрочить начало восстания и побега. Каждый из них принялся себя вести так, словно было уже действительно известно, что скоро все закончится. "А если это действительно закончится,--рассуждали они,--то есть все основания подождать. Ведь можно выйти из подобного пленения мучениками. А то еще и добиться после этого каких-нибудь благ".
Насчет благ было конечно неизвестно. Сам Мищериков рассчитывал просто оказаться на свободе. Да наверное и все остальные желали исключительно этого. Разве что прибалт Ивар Токов мечтал о какой-то компенсации. Но вскоре он обнаружил, что такой один. И уже если и продолжал мечтать, то вслух свои мечты не проговаривал. Да и вообще обнаружилось, что каждый изменился. Куда-то сама собой исчезла открытость. На место ей пришла сдержанность и недоверие даже друг к другу. И сколько Вячеслав не пытался сплотить свою команду, сплоченной она была только внешне. В душе каждый стал исключительно за себя. Ведь здесь шутить было нельзя. И при возникновении какой-либо безвыходной ситуации следовало полагаться на себя.
Быть может это и послужило тому, что в одни из дней Мищериков собрал срочное совещание, и поставил вопрос о снятии с себя полномочий. По его словам, он не мог поручиться за каждого, если каждый думал в первую очередь о себе. И когда наступит время решающей битвы (а Мищериков допускал, что когда-нибудь этот момент может наступить), нельзя будет полагаться только на свои силы; "но и,--заметил он, обведя взглядом присутствующих,--рассчитывать на плечо друга. А если таких друзей нет"?--задал компрометирующий вопрос присутствующим Вячеслав, и убедился, что все предпочли отвести глаза, и никто не решился ему возразить. А ведь собирая совет, он ждал как раз возражения тому, что скажет. Возражения, и быть может даже протеста.
А вместо этого сейчас наблюдал исключительную пассивность собравшихся. Собравшихся, каждому из которых он вдруг перестал верить. Каждому. И это было печально.
То что случилось после могло показаться как странным, так и служить неким подтверждением мыслей Вячеслава Мищерикова и его команды. Команды, которая не приняла отставку своего лидера, и обязалась (выступил каждый) пересмотреть свое собственное поведение в сторону улучшения и соответствия обозначенным Вячеславом требований.
А произошло то, что через установленные громкоговорители (причем оказалось, что никто не знал, что они всегда были) объявили, что срок содержания под стражей истек, и необходимо срочно построиться в колонну по одному и покинуть заведение.
--Больше мы вас не держим,--сказал баритон, в котором все узнали голос первого начальника заведения (которого все думали что уволили, выгнали, убили и проч.)
--Мы вас больше не держим,--повторил начальник, и тут же распахнулись двери, и выходящие узники вдруг увидели, что никого и нет. А выход из двери ведет прямо на улицу. Причем на улице уже стояли автобусы, которые должны были развести всех по домам (так было написано на автобусах).
Но все дружно отказались. После стольких лет заключения хотелось просто пройтись по улице, пройтись по воле. Осознать, что ты вновь волен распоряжаться собой.
Поэтому все как-то дружно пошли сначала вместе, а потом стали расходиться в разные стороны.
И вскоре Вячеслав Мищериков заметил, что рядом с ним никого не было. И после стольких лет постоянного нахождения рядом с ним людей (все двадцать четыре часа в сутки), он испытал какое-то противоречивое чувство. Но не придал вида, и продолжал идти, лишь, быть может, непроизвольно все увеличивая шаг, пока не побежал.
Он бежал, и впереди него открывалась вся жизнь. Что она ему принесет? Какие еще удары судьбы предстоит ему испытать...
Он не знал. Да и, наверное, сейчас не думал об этом. Свобода. Это было самое главное.