'Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было...'
Екклесиаст 3:15
Размышление о воле
1
'Я вспоминал свою жизнь. Я не охотно вспоминал свою жизнь.
Но еще тяжелее было мне представлять жизнь сегодняшнюю. Если бы только удалось оказаться в прошлом, но с тем опытом что был у меня сейчас - я бы сделал все, чтобы такое будущее не наступило.
Тогда я этого сделать не мог. Мне суждено было совершать ошибки, полагая, что это правильные поступки.
Чтобы потом, по прошествии времени узнать, что у меня ничего не осталось. Кроме воспоминаний. Мучительных воспоминаний.
Мои воспоминания были мучительны для меня. И... единственное, что у меня было. Чего бы я хотел желать сейчас.
Судьба забрала у меня альтернативу, не оставив выбора. Решить я мог только одно: жить, продолжать жить, или умереть. Боец от природы, я вновь выбирал жизнь. Зная, что мне придется в этой жизни страдать.
И жил я только лишь одним - что когда-нибудь мне все же удастся победить. Сломать ход судьбы. Сменить направление ее. Я в это верил. Это давало мне возможность жить. И выживать - в этой жизни'.
Роман перечитал написанное. Ему показалось, что он чего-то не сказал. Но что это было? Да и имело ли на самом деле какую разницу, дописал бы он это что-то, или его дневник остался бы без этой записи. Да и важность ее наверняка исчезнет со временем. Так уже часто бывало. Когда он писал, боясь не успеть выразить мысль. Словно в любой момент что-то может оборвать жизнь, которую он как будто и проклинал. И ему казалось, что он во что бы то ни стало должен успеть закончить эту фразу, это продолжение, эту тетрадь.
Потом повторялось все сначала.
К первому году заключения у Романа скопилось десять 98-листовых тетрадей. Немного по писательским меркам. Но Роман описывал свою жизнь. Мысли, которые приходили ему сейчас, когда вдруг оказалось сразу столько времени. Когда уже не нужно куда-то спешить. Когда дела, которые на воле он считал важными, необходимыми и обязательными - вдруг исчезли. Исчезло и понятие времени. Оно вдруг перестало состоять из часов, минут и секунд. Было лишь одно слово, одна характеристика, которая вмещала в себя все. Время. Общее время. Которое делилось на время подъема, поверки, завтрака, работы, обеда, снова работы, поверки, ужина и свободного времени. До сна. Потом сон.
Сон в камере, где круглосуточно горел свет, не шел. Не спал он не один. Кто-то смотрел телевизор, играл в карты, занимался любовью с самим собой или с местными гомосексуалистами - петухами, барак и ночью жил обычной жизнью. От жизни на воле его отличало одно: каждый здесь был сам за себя. Никому нельзя было верить. Вас могли угостить сигаретой, а позже попросить за эту сигарету сделать какую-то подлянку. Роман старался ни у кого ничего не брать, и ни с кем не разговаривать. Вскоре его оставили в покое. И он даже заслужил какое-то уважение окружающих. За то, что говорил правду. Но не пер рогом, считая, что что-то можно и обойти. Сделать вид, что не заметил. Если потребуется - ударить. И никому не верить. И никого не бояться. И ни у кого ничего не просить. 'Не верь, не бойся, не проси',-- три основные уголовные заповеди. Их Роман выучил еще на малолетке. Три месяца из своего заключения он провел на малолетке. Всего срок был шесть. На счету банды, в которую входил Роман, были разбои и несколько убийств. Банда была вооружена. Самый маленький срок получил Роман. Двух главарей банды хотели расстрелять. На смертную казнь в России был введен мораторий - им дали пожизненно. Друг Романа, Эдуард, сидел на соседней зоне. Ему дали 13. Он не хотел грабить и убивать. Втянулся. Банда грабила квартиры и дачи бизнесменов. Убивали тех из них, кто оказывался дома и оказывал сопротивление. Роман стоял на шухере. После последнего шухера его взяли. За шухер ему дали шесть лет. Год он уже отсидел.
'Состояние души в такой ситуации быть может самое мучительное. Но если бы я не поверил, что жизнь изменится, я бы прекратил ее. Но пока я верил. Верил, быть может, до конца это не осознавая. И до конца не веря уже в это. Мне не хотелось жить. Если честно, мне не хотелось жить. Но это 'нежелание' я скрывал от самого себя. Себя я вообще обманывал. И намеревался обманывать в дальнейшем. В том случае, конечно, если это дальнейшее будет продолжаться. В ином случае - я готов был в любой момент прекратить страдания. Убить себя.
Себя я не жалел. Мне незачем было жалеть себя. Когда-то мне хотелось совершить в жизни подвиг. Нас учили этому партия и комсомол. Пока я сидел, партия распалась. Комсомол уничтожили. Новой идеологии в новой России не было. Появится ли она когда-нибудь? Советский человек, ставший российским по воле трех подписавших беловежские соглашения пидарасов стремился к идеологии на генетическом уровне. Можно сказать - внутренне готов к ней. И поэтому если бы нашлась партия готовая взять власть в свои руки...'
Роман остановился. Записи 15-летней давности прервались. Потом они продолжались вновь. Но на тот момент ему, писавшему, писать видимо расхотелось. А может, и так все было понятно. В прошлом ему вообще многое было понятно. Какого-либо здравого понимания там, конечно, не было. Максимум - задатки его. Но Роман не жалел об этом. В своих записях он представал человеком разумным. Желающим разобраться. И пусть совершавшим нелепые поступки, но он же и нашел в себе силы позже откреститься от них. Признать их ошибочность. Признать, что сейчас бы сделал все иначе.
Сейчас Роман Игнатьевич Максимов многое бы сделал иначе. И быть может, о чем он действительно жалел - что невозможно попасть в прошлое. Невозможно изменить судьбу. Судьбу, которую наверняка бы он заставил жить по другому сценарию. И себя он в этой жизни видел в совсем другой роли. Может он бы больше наблюдал. Не становился участником, а выбрал бы роль стороннего наблюдателя. Наверняка ему бы хватило и этого. Да и зачем лезть на рожон? Особенно если в последствии выходило, что в большинстве случаев он оказывался неправ. И совершал ошибки.
Как же ему тяжело было от этих ошибок? С каким бы удовлетворением он полоснул бы себе лезвием по венам. А еще лучше по сонной артерии. Чтобы уже нельзя было остановить кровь.
Но судьба всячески противилась этому. Роман даже не погиб в нескольких катастрофах, оказавшись единственным среди выживших. Один раз автобус, в котором он ехал, столкнулся с бензовозом. Взрывной волной его выбросило, и он остался жив. Второй раз его сбила машина. Проснувшись в морге, он понял, что жизнь продолжается. Судьбе было угодно мучить его дальше.
'Я устал... Я устал жить...'
Уже десять минут Роман не отрываясь смотрел на сделанную когда-то запись. С тех пор ничего не изменилось. Быть может, он только устал еще больше. И жизнь не принесла ему каких-то новых радостей. Разве только заставив заплатить за старые ошибки.
Чем Роман Игнатьевич становился старше, тем чаще он находил ошибки, совершенные в прошлом.
Иногда ему казалось, что все прошлое - одна сплошная ошибка. Но против этого восставало логическое мышление. В логике что-то не сходилось. Ведь если бы это была ошибка, то он наверняка бы нашел силы изменить судьбу. Прекращение жизни тоже бы входило в эти изменения. Но если он жил, то получалось, в расчеты закралась погрешность. И вместо того, чтобы делать какие-то выводы - наверняка стоило бы найти ее. Что-то, быть может, изменить в вводных данных. Быть может вообще отказаться от расчетов. Признать их ошибочными. 'Выгоднее признать расчеты ошибочными, нежели чем признать ошибочной свою жизнь,-- подумал Роман. Он уже знал, что так не поступит. И знал, что произошедший сбой добавляет ему несколько дней жизни. Нормальной жизни. В эти дни он не будет думать ни о чем. А значит - существование его будет безболезненным. Хотя бы на несколько дней. Пока не начнутся все эти мучения вновь. У него было время. У него еще было время что-то изменить в судьбе. Чтобы как будто эти несколько дней прошли, а ничего и не изменилось. И можно было продолжать жить обычной нормальной жизнью. Жизнью, которой живут миллионы. Пусть и в своей основной массе они стараются думать ни о чем. Но ведь и он постарается. Он так устал от этих ежедневных кошмаров. Когда стремишься во что бы то ни стало проверить: действительно ли ты сошел с ума, или тебе это только кажется. А, убеждаясь независимо от результата - принимаешься разубеждать себя. И так до бесконечности. С многочисленными повторениями. За которыми следует, меняясь, и твое настроение.
Максимов уставал от этого. Ему хотелось убежать, скрыться от самого себя. Сколько раз он убеждался, что это невозможно. Что он, быть может, и живет эту жизнь только лишь для того, чтобы испытывать мучения. Чтобы в тщетной попытке высвободиться от бесчинств разума - возвращаться обратно. Продолжая жить. И страдать... от этой жизни.
'Мне иногда кажется, что я нащупал что-то важно и нужное. Тогда наступает успокоение. Прежде чем я понимаю, что на самом деле ошибаюсь. И на самом деле ничего не изменилось. Да и уже, наверное, не изменится. Но так всегда хочется верить во что-то хорошее.
Идеалист с мозгами идиота - называл себя я. Идеалист - 'неврастеник',-- хохочет мне в лицо мое 'Я'. А я, сцепив зубы, продолжаю добиваться своей цели, чтобы когда-нибудь, быть может и действительно все изменилось.
И в тайне надеюсь, что это когда-нибудь произойдет.
Не произойдет. Я надеюсь зря. По крайней мере, еще никогда не происходило. И я, удрученный этим открытием продолжал свой суматошный бег по жизни. Чтобы когда-нибудь упасть, и закрыв глаза, провалиться в пустоту. Я так мечтаю об этом. Мечтаю, боясь признаться себе. Я знаю, что моим мечтам не дано свершиться. Знаю, что когда-нибудь я действительно умру. Будет это просто и буднично. Успеть бы к тому времени доделать хоть часть задуманного. Не успею. Я уже знаю, что не успею. С каждым разом я понимаю, что мне хочется большего. Достигая его - понимаю, что это ничто перед тем, что меня ждет. Такой бег можно продолжать до бесконечности. И окончания пробега в обозримом будущем заметно не будет. Каждый раз мне будет казаться, что чего-то главного я не рассказал. Но через время как будто и произнося его, я буду понимать, что это ничто, в сравнении с тем, что я вообще могу сказать. Ничто. Пустота. Меня и на самом деле окружает пустота. Хочется чего-то достичь. Я понимаю, что мне пока не дано знать, в чем это все выражается. Эти знания наверняка бы придали мне силы. Или не придали. Но мне бы все равно стало бы легче. Ведь любое понимание хоть чего-нибудь, наверняка приближает нас к цели. Даже если эту цель нам никак не удается правильно сформулировать.
Да быть может важна и не она, а лишь ощущение сопричастности к процессу. А велик ли он или нет,-- на момент нашего настоящего выяснить нам не дано. И даже не стоит пытаться.
Я пытался. Я скептически оценивал свои попытки, но прекращать их не хотел. Не мог. Не был способен. Я вообще, по сути, мало что мог быть способен. Намного привычнее для меня было что-то делать. Я словно бы вынужден был участвовать в игре. Сам придумывая новые правила, чтобы она не прекращалась. Мне всегда хотелось достигнуть большего. И всю свою жизнь я шел к этому. Пусть и окружающие смеялись мне вслед. Кто-то смеялся мне в лицо. По возможности я бил эти рожи. Я знал, что у меня иной путь. Быть может и никому не понятный. Быть может непонятный и самому мне. Но останавливаться я был не намерен. Зачем? Ведь я бы и сам не перешел этого. А судьба подтолкнула бы меня к новым свершениям. Во благо... Я не думал, что в этом есть какое-то благо. Я не был уверен, что оно вообще существует. Я просто хотел чего-то другого. Пусть и абсурдного, пусть и не существующего, но другого. И почему-то был уверен, что этого достигну. Даже если придется прожить жизнь. Иного как будто не дано...'
Максимов закрыл тетрадь. Это была последняя, пятидесятая тетрадь. Он прочитал их все. Все, что писал почти год. И к чему не прикасался десять лет. Ему вообще больше не хотелось писать. Он знал, что это начало конца. Но не верил в это. Он ни во что не верил. Для него не существовало норм и порядков. 'Плевал я на них всех',-- убеждал себя Максимов. И верил в свои убеждения. Но иного ведь и действительно не дано. А как хотелось бы...
2
На самом деле Роман не верил себе. Знал, что почти всегда любые его подозрения оказываются ложными. Знал, что должен с этим как-то бороться. Периодически даже пытался. Но к чему-то позитивному это привести не могло. Скорее приводило к чему-то ожидаемому. Причем подозревал Роман, произошедшему бы все равно. Несмотря на его желание-не желание. И надо ли было так-то уж в это верить? Скорей всего и нет. Словно нет, как и вообще отрицание всего приходило к Роману Игнатьевичу, когда у него начиналось прозрение. Тогда наступало ясное видение того, что все, что он сделал - было ложным, ошибочным, неправильным. Грустно стало и от того, что все, чего бы он не сделал в будущем - тоже казалось ему ошибочным и неправильным. Иной раз казалось, что будущего не было. И всякий раз он повторял свои же ошибки. Думая, что это новые. И только после их совершения вспоминая, что такое с ним уже было.
'Сучья жизнь',-- восклицал Максимов.
Но проходило время, и он принимался за старое. Ничего не менялось.
А ему так хотелось этих изменений. Ему очень хотелось изменений. Но они не происходили. И по всему, в обозримом будущем произойти были не должны. А жаль...
3
На самом деле ничего так быстро закончиться не могло. Это бы противоречило логике. Тому порядку, которому нелепым образом он подчинялся все время. И тогда уже период заключения был лишь одним из этапов его жизни. Жизни, в которой пытался он что-то изменить. Перекроить жизнь. И перекраивая ее по-своему, уже через время начинал догадываться, что на самом деле ошибается. И со временем все предстоит начинать сначала.
Роман задумался. Как-то выходило так, что что его нынешний этап жизни и есть уже эти изменения. Когда-то задуманный, но так до сих пор и неосуществимый поворот. И если предположить, если только предположить, что сейчас все у него на самом деле получится,-- то уже можно было и успокоиться на какое-то время. Да наверняка ведь и не гонять так-то свои мысли. Зачем? Ни к чему хорошему это не приводило. А плохого и так было в жизни достаточно.
'Но вот что любопытно,-- поймал себя на мысли Роман.-В разное время одна и та же жизненная ситуация может показаться и хорошей, а значит в какой-то мере нужной вам, и крайней резко отрицательной. Вы будете стремиться избавиться от нее и от ее последствий. Будете, быть может, переживать от невозможности это сделать. И, несмотря на все - вам покажется как минимум все странным и нелепым. И от ощущения этой нелепости вы будете долго пытаться избавиться. Пока со временем не дезавуалируется ее смысл. И она уже не будет казаться вам таковой. Притом что иногда вам придется задуматься: а была ли она таковой раньше? Не случалось ли раньше проекция вашего внутреннего состояния на предмет, искажающий из-за этого и ваш взгляд, и ваши ощущения. И вам уже трудно будет отказаться от того, что это на самом деле так и было. Вот ведь как.
Нахождение в заключении повлияло на Романа Максимова. Он изменился. Однако это произошло не сразу. В тюрьме он научился скрывать свои мысли. Это было залогом выживания. Он научился приспосабливаться к другим людям. Угадывать их настроение по мельчайшим изменениям мимики, походки, каким-то как будто случайно брошенным словам.
Максимов знал - случайности не бывает. И каждый из нескольких сотен сидящих вместе с ним зеков хочет жить своей жизнью. Но вынужден подстраиваться под нормы тюремного общежития. И пусть даже на закон и порядок большинству было наплевать. Вся жизнь была подвержена существованию в мире беззакония. Но зеки - умели подстраиваться под режим. Лавировать между совестью и пониманием того, что их загоняют в рамки закона.
Поэтому тем, кто не хотел, чтобы система раздавила его - надо было учиться играть.
И они научились. Многие из зека с легкостью стали бы профессиональными актерами. Если бы захотели изменить свою жизнь. Но свою жизнь они не меняли. Тюрьма и колония становились для многих родным домом. Это тоже была жизнь. Максимов был с этим согласен. По крайней мере, даже если бы он не был согласен - изменить ничего бы он не смог. Но самое главное - в заключении он действительно научился играть и приспосабливаться к жизни. И получил оказавшиеся очень важными для него знания в психологии. Психологии он учился на практике. Все шесть лет. От звонка до звонка. Причем, каких-то ошибок быть не должно. В случае ошибки - смерть. Это было самое легкое. Некоторых опускали, превращая в женщину. Некоторые просто становились чуханами, чертями. Их никто не трогал, но и западло было у них что-то взять.
Максимову все время удавалось проходить мимо совершения каких-то косяков, за которые вас могли опустить или унизить. Он делал все грамотно. Но постоянно вынужден был находиться в напряжении. Заключение - это вообще постоянный контроль над собой, контроль над поведением других. В одном месте сосредотачивается сотня мужчин. Никого кроме друг друга они фактически не видят. Со временем, рожи других сидельцев начинают приедаться. Иногда обстановка накаляется до предела. В любой момент может произойти взрыв. Он часто и происходит. Тяжело находиться все время в напряжении. Не у всех выдерживают нервы. И тогда кто-то запарывает косяк. И другие зека взрываются, разряжаясь в крике и в драке, и выплескивая накопившееся. На какое-то время после этого становится легче. Но лишь на время. Очень быстро все возвращается. Вновь подкатывает к горлу ком, и натянуты нервы от ожидания того, что кто-то (и этим кем-то можете стать вы) совершит ошибку; нарушит неписаные тюремные законы. И понесет заслуженное наказание. Во время которого вновь произойдет выплеск из других зека отрицательной энергии. И на какое-то время все успокоятся. Чтобы после - сценарий вновь повторился.
Максимов не верил, что для него все может закончиться печально. Со временем он просто научился уже так не реагировать на обстоятельства своего заключения. Не воспринимать уже их так. Проще, относиться ко всему проще. Хотя бы видимость такую создавать. И это было залогом выживания. Иного не дано. Если хотите научиться выживать - умейте приспосабливаться к условиям, в которых находитесь. Иначе произойдет несчастье, трагедия, вы потеряете себя, свое будущее, и свое настоящее. Свое настоящее вы вообще тогда подчините какому-то непонятному порядку. Когда разом мир для вас обрушится. А все, что было дорого - потеряет свое значение. И станет для вас безразличным.
Максимов наблюдал таких людей. Очень быстро еще некогда обычные люди скатывались вниз. Теряли человеческое достоинство. Становились ничтожеством даже в собственном восприятии самих себя. И это было самое ужасное. Ужасное, большей частью для окружающих. В шкуре таких людей Максимов не хотел оказаться. Он бы не выдержал. Уж лучше закончить жизнь, чем стать изгоем. Да и сама жизнь в этом случае уже не несла бы в себе какой-то актуальности собственного существования. Она бы стала не нужна. Бесполезна. Быть может даже - не нужна. Никому. В том числе и вам.
Роман начал сжигать тюремные тетради. Ему вдруг захотелось избавиться от прошлого. Если не станет записей, то не станет и документального подтверждения прошлого. А сегодняшние мысли все время изменяются. Завтра они уже будут другими. А пройдет десять лет - и он уже не вспомнит, что думал сегодня. А тем более забудет, о чем думал двадцать пять лет назад. Мысли смешаются. На то они и мысли, чтобы возникать в невероятно огромных количествах, накапливаясь за десятки тысяч уже прошедших дней. Вспомнит ли кто, о чем думал четверть века назад? А если прошло пятьдесят?
Одну из тетрадей Роман выхватил их огня. Он пропустил ее. Не читал. Сбив пламя, стал исправлять ошибку.
'Грустно мне, что так произошло. Очень грустно. Печальный факт наверняка теперь не изменится. Да и что может случиться в моей жизни еще. Я просидел уже пять лет. Осталось сидеть год. Досижу. Меня уже трудно чем-то удивить. Да и зачем? Зачем? В свои двадцать три я чувствую себя стариком. Видимо от того, что состарились мысли и накопилась внутренняя усталость. В двадцать четыре я выйду на свободу. За плечами будет шесть лет колонии. Впереди будет жизнь. Но эта жизнь будет мне не нужна. Я даже представить себе не могу, что буду делать в этой жизни. Как-то быстро я уже привык к своей нынешней жизни. Это первый год, быть может, было трудно. Или первые полгода. Потом привык. Приспособился. Уже не воспринимал свое сидение как нечто из ряда вон выходящее. Должно быть действительно смирился'.
Максимов отложил тетрадь. Задумался. 'А ведь действительно тогда я был другим',-- неожиданно пришло ему в голову. Роман встал, открыл портсигар, вытащил сигарету, помял ее в руке, задумчиво уставясь в одну точку.-- 'Странно,-- подумал Роман.-Действительно странно...'
На самом деле такой уж чтобы странности не было. Роман и раньше замечал, что он изменяется со временем. Причем, не то чтобы как-то чуть-чуть, или совсем незначительно. Нет. Изменяться иной раз приходилось чуть ли не кардинальным образом. Так, чтобы уже было и не узнать себя. Другим, он становился другим.
И самое интересное было то, что он всегда очень охотно воспринимал эти изменения. Словно бы они действительно были ему так-то уж необходимы. Причем, было ли так на самом деле - Роман выяснить не мог. Всякий раз, когда уже будто собирался - его что-то удерживало. И это при том, что он, в общем-то, не очень охотно стремился к каким-то экспериментам. Он и сам не знал, что он хочет. С одной стороны ему хотелось элементарного спокойствия. В соответствии с этим его должны были просто оставить в покое. Но в каком-то другом случае он уже хотел веселья и изменений. А иногда еще и драки. Ему было наплевать на все. Ему было наплевать на свою жизнь. Он вообще готов был прекратить эту жизнь. Она была ему не нужна. Может, она нужна вам? Роман был с легкостью готов поделиться. Он не собирался доживать до старости. Ему было достаточно до сорока лет. Больше уже было не нужно. Все что больше -- можете забрать себе. На счастье. Если все это, конечно, принесет счастье. Роман знал, что ему - не принесет. Он вообще уже устал. Устал от необходимости каждый раз, проснувшись, думать о том, что предстоит снова жить. И бороться с этой жизнью. Вновь противостоять какой-то хуйне, которая нет-нет да и начнет лезть в голову. Вновь обманывать тех людей, с которыми жил. В душе давно уже отстав от всех. Ему хотелось тишины, покоя, хотелось думать только за себя, расхлебывать ошибки, которые совершал только он, любить и ненавидеть только себя.
Никого кроме себя Роман не любил. Многих он тихо ненавидел. Одному остаться возможности не представлялось. В молодости он взял обязательства перед обществом. И вынужден был всю жизнь расплачиваться за них. Он устал. Ему хотелось сбросить ярмо, удушающее его. Сбросить, переступить через него, и уйти. Он устал. Очень устал. Быть может, так Роман никогда не уставал.
Максимов уже принял решение. Он знал, что убьет себя. Жить ему не хотелось. Он не знал, как ему жить. Всякий раз, когда к нему подступало желание остановить жизнь, он перебарывал это желание. И через время действительно находилось что-то, что словно бы оправдывало не совершенный поступок. Но проходило время. И он вновь возвращался к одному и тому же. Понимая, и ругая себя и за это понимание, и за то, что он не мог решиться на, быть может, единственно верный поступок в его жизни. Ему не хотелось жить. Ему давно уже не хотелось жить. Но вот так вот просто взять и 'уйти'?
Максимов задумался. Почему он не может сделать этого? Почему все время он на что-то еще надеется? Почему, почему, почему? Как всегда, вопросов было больше чем ответов. Как всегда подсознательно он стремился за что-нибудь зацепиться в этой жизни. Как всегда он начинал думать о том, что что-то все-таки не успел. Не завершил. Словно бы всегда оставалось что-то, что он должен был успеть доделать. Прежде чем решиться на поступок. Самоубийство он считал поступком. И уже потому, что подобное не совершал - считал это поступком мужественным.
'Странно,-- подумал Роман.-Раньше никогда он себя особенно мужественным не считал. Но ведь не считал себя и слабым'.
Находившись где-то в середине, он подспудно тянулся и к одному и к другому. И не решаясь окончательно определиться, ругал себя, в том числе и за это.
Глава 4
Максимов не решился. Он уже знал, что не решится. А тут вдруг послал себя на хуй. Четко и уверенно выговаривая слова.
Это могло бы показаться странным еще и потому, что жить ему на самом деле тоже не хотелось. Но он уже не забывал, что находится в подвешенном состоянии. Как не замечал и того, что изменился.
И еще. Ему захотелось обратно, в свою молодость. Причем он даже был согласен вновь оказаться на нарах. Только чтобы вновь почувствовать себя двадцатилетним. Быть может, тогда бы ему удалось сделать что-то иначе. Изменить окружающую запрограммированность. И наверняка не совершить уже совершенных к этому времени ошибок.
Пожалуй, самыми главными своими ошибками Роман считал отношения с женщинами. Судьба, которая наверняка его вела, всячески уберегала его от знакомства с ними. А он словно бы назло - делал обратное.
Роман теперь все вспомнил. Он сам был инициатором знакомства с женщинами. Причем, ничего кроме несчастий они ему не принесли. И... он сам был виноват в этом. Всякий раз его словно что-то удерживало, чтобы подобное не случилось. А он, перебарывая свою внутреннюю скованность и закомплексованность - пускался в сексуальный загул. Убеждая себя, что именно это ему и необходимо. И в душе понимая, что это может быть и не так.
Странно... Ведь это и на самом деле было правдой... Он не хотел жить с женщинами. Не хотел спать с ними. Не хотел любить. И самое главное - Роман ведь никогда и не любил ни одну из них. Никогда. Знакомясь, он начинал играть свою роль. Это выходило независимо от его желания-не желания. Все происходило действительно бессознательно. Случайно. Словно от него совсем не зависело. Улыбаясь, рассказывая какую-нибудь хуйню, и начиная шутить - Роман становился невольным участником спектакля. Непроизвольно начинавшегося спектакля. И точно также невольно втягивал в действие свою спутницу. Которую в ближайшее время делал блядью. У него даже начинали сосать член и заниматься с ним анальным сексом те, кто до него как будто подобного и не практиковал. Причем определенный процент был и тех, кто откровенно выебывался. А потом начинал практиковать с ним подобную форму любви.
В свои годы Максимов понимал, что по настоящему нужную ему девушку он не встретил. Каждая из его многочисленных любовниц по прошествии какого-то времени начинали выебываться. Или пытаться подмять его под себя.
Лживые создания! Максимов их ненавидел. Он не мог ненавидеть всех женщин. Подспудно он все же оставлял шанс, когда ему встретится какая-нибудь одна из представительниц, которая своей жертвенностью покроет собой все несчастья, доставшиеся ему от других.
Он ненавидел женщин. Он презирал их. Пусть и не всех. Но тех, которые были с ним - он не любил. Так выходило.
Максимов был действительно уверен, что несчастья происходили от женщин. Словно какой-то злой рок преследовал его. Знакомясь, он уже знал, что ни к чему хорошему это знакомство не приведет. Прикидываясь поначалу добрыми, ласковыми и нежными - через время женщины становились сами собой. И в душе всецело ненавидели его. По крайней мере так издевались над ним, что он уже и не думал ничего другого. 'Сучье племя',-- ругался Максимов.-Лживые и ненавистные создания...'
У Максимова был друг, Коля Васильев. Васильев откровенно ненавидел женщин. Но и не встречался с ними. Зная, что ни к чему хорошему это все равно не приведет. Догадываясь, что они все равно его обманут. С них спадет маска любящих женщин. И они все равно станут стервами, какой каждая из них на самом деле и была. Об этом знал Васильев. Об этом догадывался Максимов. Но в отличие от своего друга Максимов вновь и вновь пускался на эксперимент. Традиционно заканчивающийся для него провалом. Он ненавидел их. Живых. Ему нравились виртуальные любовницы. В этом случае женщины как будто и были. Но у него не было необходимости жить или встречаться с ними. И это его устраивало. Невероятно устраивало. Он даже занимался с ними виртуальной любовью. А они точно также любили его. Не претендуя на его свободу. Предоставляя ему ощущение независимости. И всякий раз, когда он осознавал это - Роман Максимов благодарил их. И продолжал с ними переписку.
Вскоре таких женщин набралось несколько десятков. Максимов всем уделял внимание. Некоторых из них безумно любил. С какими-то из них был даже не прочь встретиться в реальной жизни. Но что-то его удерживало от этого. Притом что писал Максимов только правду. С виртуальными любовницами не нужно было лгать. Ведь они были ненастоящими женщинами. В любой момент он мог с ними прекратить отношения. С некоторыми он уже сделал это. С какими-то планировал сделать в ближайшее время. Он вновь стал уставать от женщин. Теперь он уставал от общения с ними. И ему вновь и вновь захотелось оказаться за решеткой. В одиночной камере. Но так, чтобы его никто не беспокоил. Не вызывал на допросы. Махнув рукой на обязательное следование даже в одиночных камерах распорядку жизни. Просыпаться утром, например. Убирать шконку. Принимать пищу по расписанию. Баланду он бы вообще с удовольствием не ел. Но наверное самое печальное было в его случае умереть от голода.
Максимов задумался. Выходило так, что он и на самом деле запутался в этой жизни. Притом что по-прежнему этой жизни он не хотел. Но уже смирился с ней. Приспособился.
А за решетку он попал. Через десять лет после окончания первого срока Роман Ильич Максимов получил двенадцать лет строгого режима. Одну из тех блядей, с кем он когда-то жил - Максимов убил. Сбил, сев в машину. Насмерть.
Потом хотел застрелиться. Отобрал пистолет у постового. Но у того не оказалось патронов. Да и пистолет походил на муляж. Постовой оказался не настоящий. Неподалеку снимался фильм. Очередной сериал про бандитов и ментов. Отнимая пистолет, Максимов сломал псевдо-постовому челюсть. Актер простил ему и забрал заявление. Максимова судили только за убийство. Непреднамеренное убийство, как стал он доказывать на суде. Суд ему не поверил. Прокурор запросил двадцать лет. Адвокаты были согласны на пять. Сошлись на двенадцати.
Оказавшись на нарах, Максимов неожиданно успокоился. 'Быть может он к этому и стремился'?-подумал он. 'А может, он и ошибался. В очередной раз',-- пронеслось в голове у Романа Ильича Максимова.-Черт его знает, как было на самом деле...'