Землянская Наталья Николаевна : другие произведения.

Епс тудей, Париж!

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

... Бабка Марковна заявилась под вечер. Я из кухни в окошко видала, как она по двору шлепала. Галоши на ней - что твои корабли. От супружника остались. Она в них еще кирзовые сапоги умудрилась впихнуть и перла в этой амуниции как танк, поминутно оскользаясь и беззвучно шевеля губами - матюгалась, поди... Оно и есть к чему: дождище четвертые сутки, совсем дырявое небо стало. Но, даже если б я ее и не углядела заранее, все одно догадалась бы, кого нелегкая принесла: такой она шум в сенях подняла, пока из своих сапожищ вылезала. Да и предчувствия у меня с утра еще были, нехорошие такие, тягостные, прямо всю душеньку выворачивало и мяло, точно тисками... Ну, думаю, неспроста!..
  И точно: притащилась ведь старая карга на ночь глядя! И чего б ей было по дороге где-нибудь не увязнуть?.. Нет, вы не подумайте худого - я ни о чем таком речи не веду: просто репутация у Марковны серьезная. Суетная она баба - ни себе, ни другим жить спокойно не дает, особенно когда ей лично чего-нибудь нужно. Феноменальные у нее способности по части обременения окружающих своими собственными заботами. Да так еще исхитрится, так дело обернет, что ты кругом себя обязанным чувствуешь, а она - вроде как благодетельница какая, словно и не она же тебя отягомотила.
  Я как раз блины затеяла, а тут и она: здрасьте, мол, вам и добрый вечер!.. Борода в капусте кислой, во рту половинка недожеванного огурца - слазила уже, пока сапоги снимала, в бочку с соленьями, что у меня в сенях караулит. Похрустела-похрустела огурцом, и говорит:
  - Я, Зинуль, по твою душу...
  Я ей в ответ этак быстренько: не продается... Брови нахмурила, к плите отвернулась, блин пригоревший от сковороды отдираю. Она за стол уселась, задом табурет припечатала - тягачом не сдвинешь, - платочек поправила, личико печеное в дулечку сморщила, и - начала:
  - Ой, дак коровушка-то моя... Зорька моя...Помнишь?
  - Что ж тут не помнить: чай, сколь я с под нее навозу повыгребла, когда ее хозяйке приспичивало в радикулит поиграть.
  - А скока молока давала? А?... Помнишь?..- не обращая внимания на подначку, горестно ныла старуха.
  - И это помню: не выпросишь у тебя и кружки...
  - ...Сдала ведь я ее летось. Заготовители ездили - я и сдала родимую. Вот...
  - Ну? - спрашиваю, а сама все в толк не возьму, куда она клонит и чего такое вокруг меня затевает.
  Тут бабка Марковна слезу из голоса убирает и лезет своей пухлой клешней в карман. Достает бумажку. Мятую.
  - А вот! - говорит, - Полюбуйся!..
  Я так это с опаской вчиталась - там ведь что угодно могло оказаться! Марковна - она такая... Вижу: почерк неразборчивый и печать внизу круглая смазанная.
  - Ну?
  Старуха сердится:
  - Бздну!... Непонятно, што ль? Деньги мне были за корову положены, вот она и есть, расписочка - то, а получила я с них - хрен и пол пальца!
  Может, до меня и правда туго доходит, но тут я рот разинула, села напротив и с сердцем так спрашиваю:
  - А из-под меня - то чего ты хочешь?!
  Марковна спокойненько и объясняет: мол, Васька Косой,- это другой сосед наш - завтра едет в город и я с ним должна поехать. Бабкину корову выручать.
  Ясно вам?...
  Такой прыти я даже от нее не ожидала.
  - Ты, - говорю строго,- соседка, никак с печи упала? Щ-щас!.. Из твоей Зорьки давно колбасы наделали... И вообще - езжай сама.
  Сказала - как отрезала. Аж самой такая суровость понравилась. То-то!..
  Тут она - давай причитать!
  - Я ж не доеду! Растрясеть меня всю этот душегубец. Не ровен час, сердце прихватит аль в спину вступит... Что он со мной посередь лесу делать будет?...
  Марковна, - она умеет найти причину. Как это по науке-то? - объективную, кажется... Во! Ей бы где-нибудь президентом устроиться. Или, на худой конец, - министром. У ней бы все министерство трудилось в мыле, не покладая рук, - из жопы пар...
  Чувствую: не отбиться мне! Нет... А она дальше ноет:
  - Ты ж у нас грамотная... Ты ж у нас молодая... Ты ж у нас то да се....
  Грамотная, конечно. Чай, в ПТУ на маляра училась. Но только за что ж мне такое наказанье?
  - Васька еще, мож, и не поедет, - говорю, - вон, как дорогу-то развезло!..
  - Поедет-поедет! - радостно замахала Марковна. - Он на тракторах нынче. Ему для мамаши лекарство купить надо. Я ему уже и магарыч поставила...
  - Спятила? Магарыч... Да как мы тогда завтра? Утопит меня где-нить вместе с трактором!
  - Ты его за рулем когда тверезого видала? - спокойно возражает бабка. - Да он же от рожденья - косой на оба глаза. А как выпьет, так наоборот - зыркалки у него по местам и становятся...
  -...а... А у меня - белье замочено!! - это я уж последнюю попытку сделала, чтоб от старухи отбояриться.
  Она яблоко свое печеное насуропила:
  - Ниче!... Небось, не размокнет.
  И поняла я - придется ехать.
  Выпили мы с ней чаю... Чашки по три, - известно, с чая лиха не бывает. Сахарку, правда, Марковна с собой принесла пяток кусков, - совестливая... Блинков поели. Потом она и говорит:
  - Ну, я - до дому. Расписочку тебе оставляю...
  Я ее в сенях проводила, пока она, пыхтя и отдуваясь в свои "корабли" обувалась.
  - Пойду... - говорит, - а то скоро свет уж потушат, а у меня делов по хозяйству - полон рот!..
  - Ага, - отвечаю, - а мне вот делать-то - ну совсем нечего...
  Старуха сухие губешки поджала, точно не поняла моей подковырки, и исчезла в осенней темени.
  ***********
  Наутро, едва развиднелось, - затарахтело у ворот. Я только-только над ведром помойным
  присела, - слышу, под окном Васькин голос:
  - Зино-ок!... - и тихохонько совсем, вкрадчиво так: - Зинок, открой, а?..
  - Ага, щас! Потерпишь...
  Ишь, кот мартовский... Блудодей...Конечно, почитай, - один молодой мужик на весь хутор.
  Халат скинула, - китайский махровый, лет пять назад в городе на рынке ухватила, недорого, как сейчас помню... К умывальнику кинулась - вода ледяная! Бр-рр!.. Блин вчерашний в рот запихнула: хорошо с вечера чаю в термосе припасла - хоть душеньку прогреть перед дальней дорогой... Термос у меня красивый - цветастый, под стать халату, - тоже "маде ин чайна". Девчонки дарили... И что это за "чайна" такая? Везде она успевает - и халаты и прочую дребедень...
  Васька меж тем под окном нудит:
  - Открой!.. - и ногой в дверь - бух!
  Я помады спичкой из старого тюбика наковыряла, - губы подмазала. Из заначки стольник-бумажку достала, в лифчик спрятала. Хоть и не деньги - а все не вприглядку по городу бегать. (Марковна, однако, - змея! Ваське, значитца, - магарыч, а мне что?..) Оделась, обулась - тоже в сапоги, а туфли - единственные парадные - в сумку.
  Выхожу на крыльцо. У Васьки рожа синяя, припухлая. Но - бритый! И то хорошо...
  - Че, - говорит, - копаисся?..
  Руки - в брюки, и ссыпался с крылечка. Недовольный... Как же! - баба не пустила ... Тоже мне, Ален Делон! Бык-производитель... Тужурочка-кожанюшка, потертая на сгибах, - поди, до армии еще покупал; из-под куртки - рубаха светлая несвежим воротником белеется, из распахнутого ворота - шея, тонкая, как у подростка... Э-эх, ухажер!..
  За воротами - Васькин трактор. Красный, точно рак вареный. Гусеницы, корпус, - все до самых бровей грязью-вековухой покрыто: из пушки шибани в упор - не пробьешь! Васек в кабину влез, лапу даме подает:
  - Прошу-с...
  Это он мне, то есть... Кавалер...
  Вскарабкалась я вслед за ним, села. Трактор взревел и пополз по грязи.
  Протарахтели мы среди голых раскисших полей, свернули к соснам. Дождь реденький по крыше барабанит. Тоска... А ведь маленькой как мне здесь все любо было! Казалось, - и нет ничего краше, чем родные места! Помню, даже стихи сочинять пыталась... И куда все делось? Вон и хутор наш совсем обезлюдел - из полтораста дворов если двадцать осталось, и то хорошо. По ночам волки воют, - у Серафимы, что на краю, кутюка загрызли... Чуют зверюги, что одни старики и остались. Наши-то с Васькой сверстники - кто куда. Кто в город подался, кто спился, кто и помер уже, а кто и сам повесился... Позапрошлой осенью очень у нас модно это было - вешаться...
  А дождь все стучит - в лад моим думкам невеселым. И до того мне грустно стало! На Ваську глянула искоса - тоже ведь: костюмчик бы, как у мужиков в телевизоре да морду умную надеть, - совсем ничего был бы. Даже очень... Но нет - ни костюмчика, ни морды, ни будущего... А что и есть - то пропьет. И сколько их, таких вот Васьков?..
  Василий между тем взгляд мой по-своему истолковал. В свою, так сказать, пользу. И руку мне на коленку. Я ему:
  - Брысь!..
  А он вообще: мотор заглушил и полез обниматься, кобеляка чертов! Ну, я - девка крупная, в плечах-то намного пошире этого недокормыша буду. Хрястнула раза три по мордасам, огляделась - вроде тут посуше будет и до шоссейки уже недалеко, - и выскочила наружу.
  - С тобой, - говорю, - родишь раньше, чем доедешь! Козел блудливый! - и пошла себе через сосняк напрямки.
  Васька вслед кричит:
  - Дура! Вдругорядь сама попросишь!
  - Да пошел бы ты!..
  На шоссейку выбралась - тут и автобус рейсовый. Старенький, грязненький, дребезжащий. Уже в автобусе за деньгами полезла - нету! Видать, выпали, пока я от Васькиных ухаживаний отбивалась. Вот вражий потрох! - сто рублей коту под хвост! И ума ведь не хватило, чтоб тут же и выйти! - нет, поперлась до самого городу, благо, кондукторша знакомая была, - в долг поверила. А чего, нынче времена такие - все в долг живут. В ожидании светлого будущего...
  Уже в городе на автовокзале хватилась - куда ж я без денег? Нет, мелочь у меня в кошельке-то была... Присела на лавочку, сама себя ругаю - а еще пуще Ваську костерю да Марковну: лучше бы она свои мослы сдала взамен коровьих! В ней и весу больше... А главное - всем бы спокойно стало...
  Ладно, думаю, уж как-нибудь... До мясокомбината пешком доберусь, узнаю, что и как, а оттуда - к Лизке. Подруга у меня тут, вместе учились. Только она потом краской пачкаться не захотела, официанткой в кабачок пристроилась. Умная... А я после учебы в городе помыкалась - помыкалась по общагам да съемным углам, все думала какую-никакую комнатенку в своей строительной шараге заработать - да так несолоно хлебавши и уехала, потому как мать заболела, а смотреть было некому. Матушка померла, а я осталась: родной угол, он все же теплее... А к Лизке я всегда захожу, когда в городе бываю. Она меня уж не раз выручала.
  Ну, поднялась я и поплелась тихонечко: время еще раннее - куда спешить. Тем более - кругом витрины, люди разные, машины красивые... И настроение у меня поднялось. Город - это ведь почти праздник...
  ***********
  Вскорости добралась я до самого этого мясокомбината: на окраину, а там через железнодорожную насыпь, через пустырь - и вот оно. Забор высокий, длинный, - думала, никогда не кончится! А тут - раз! - и ворота. Здоровенные, ржавые...Я царапнулась: молчок... Осмелела, одну створку ворот приоткрыла - тяжелая, зараза! - внутрь заглянула: двор пустой, щебенкой усыпан, - и ни души...
  Только я бочком-бочком вперед протиснулась - откуда ни возьмись, парень. Молодой, светлая бородка, волосы до плеч - на монаха похож. Только одежа неподходящая - джинсы старые, армейские ботинки и куртка военная пятнистая. Сейчас все в таких ходят - и не поймешь, то ли служивый, то ли гражданский...
  - Вам, - говорит, - чего? - и глазами так и впился в меня, а в руке - ружьецо.
  Я сначала засмущалась - и бабкину бумажку ему сую:
  - Вот... Мне бы директора или еще какого главного повидать. По вопросу...
  Он прочитал бумагу - и хихикает:
  - Я теперь тут главный. Один за всех. А комбинат уже три месяца не работает. Разворовали все - теперь, может, приватизировать будут. Так что - гуд бай!
  Я растерялась: ну, думаю, славно! Марковну кондратий хватит! Он заметил, что я ему не верю вроде, плечами пожал:
  - Хотите, можем посмотреть?
  Прошли мы с ним через двор, канавами изрытый. Заглянули внутрь - в цех какой-то: окна повыбиты, крыша дырявая - небо видать, с потолка крючья свисают, на полу - кости вперемежку с битым кирпичом и железным хламом... Чисто Мамай прошел.
  Вышли обратно на улицу.
  - Что же теперь делать? - говорю.
  Он мне:
  - Ну, езжайте в прокуратуру... или еще куда... На бывшего директора дело завели - может, и вам чего перепадет, - а сам смеется: - Только он уже на Канары свалил...
  Меня зло взяло:
  - А - и поеду!
  Только я не знала, где это.
  - Я - говорит, - вам нарисую...
  Зашли мы в его сторожку у проходной. Он мне чаю в кружку плеснул, тарелку подвинул с бубликами. Я тут только приметила, что он - хромой.
  - Что с ногой-то?
  - Духи... На таджикской границе. Мне еще повезло - наш взвод почти начисто выбило...- говорит, а сам так это с интересом на меня поглядывает. Видать, понравилась...
  Что ж, я - девка в соку, не то, что эти городские селедки. Они хоть и одеты - боженька ж ты мой! - зато я, как говорит Марковна, вся натуральная. И ущипнуть и укусить есть за что...
  Объяснил он мне все, за ворота проводил, - скромный оказался, прям обидно. Спросил только имя и телефончик... Да откуда у меня телефон?
  - Заходи, - говорит, - при случае... Меня, кстати, Вадимом звать...
  А, думаю, - и зайду! В кои-то веки повезло: непьющий вроде, и куревом не воняет. И лицо такое... Интеллигентное. Куда там Ваське! Это я по дороге шла до остановки и радовалась.
  Потом ругать себя начала: ой, ну дура-дурой! С незнакомым мужиком по развалинам шлялась... Хорошо, порядочный попался, а ведь и не пискнула бы! А пискнула бы - не услышал никто... Но внутри все равно шевелилась тихая радость и сердечко стучало: повезло-повезло! Неужто повезло?..
  Радовалась я недолго. Словно грозовая туча нависла надо мной в трамвае контролерша. Я на билете-то решила сэкономить... Контролерша - маленькая, худенькая. Лицо голодное, глаза - злые... Такой шум подняла! Я все про себя узнала. И про родителей своих. И про Ельцина. И про евреев... И тому, который в Мавзолее живет, - тоже досталось. Думала, трамвай с рельсов сойдет от ее воплей...
  Стою на остановке, надорванный ворот у платья поправляю, (платить я так и не стала!), - тут другой трамвай подкатывает. Я на рельсы плюнула - а вот вам! Пойду-ка лучше пешком. Целее буду.
  Добралась я через час до кафешки, где подруга моя Лизка работает. Ноги - в кровь! Это все туфли мои, парадные... Счастье, что Лизанька на месте оказалась.
  Обрадовалась она мне - даже под слоем грима заметно было.
  - Ой, - говорит, - Зину-улька! Гы-гы!.. Сколько лет, сколько зим!.. А чего ты такая встрепанная?
  Я ей подробно все обсказала. Она головой покачала, посочувствовала:
  - Ничего, бывает... Народ совсем озверел, - за рупь удушат. Ты, - говорит, - присядь вон там... Я щас тебе покушать вынесу. Хозяин у нас на морях, а управляющий ко мне клеится, так что - свобода! Клиентов с утра мало, посидим, побалакаем за жизнь... Я тут тоже... того... озвереваю помалу. Прямо коркой покрылась. Хоть на лицо человеческое погляжу, на твое...
  Устроилась я за столиком в уголке за каким-то развесистым вечнозеленым кустом в кадушке. Ножки натертые под столом вытянула, туфли скинула - благода-ать!..
  Кругом - тоже красота... Шторки - эти, которые, кажется, жалюзи называются, - спущены. Еще какие-то пальмы повсюду торчат, рядом - фонтанчик журчит, из огромного аквариума - заморские рыбы таращатся, плавниками едва шевелят, - небось, зажрались тут совсем: вон, окурки в воде плавают да куски пирога... Я и сама, на рыб глядючи, разомлела - прямо хоть жить тут оставайся!..
  Лизка, наконец, откуда-то выскакивает. С подносом.
  - Вчера у нас, - говорит, - сабантуйчик был. Хорошие ребята гуляли: выпить бы, а жрачка им неинтересна. Еды осталось - завались!.. Жуй, а я пока по стопочке налью...
  - А начальство?
  - Я ж говорю: хозяин на морях, а надзирателя нашего нет сегодня. Гости, что вчера гулял, промеж собой разборки учинили. "Крыша" подзадержалась где-то, - он сам влез - вот ему слегка и досталось. Стулом причастили, - в больничку поскакал.... Чтоб ему там и остаться! Да ты ешь, не стесняйся... За меня не переживай: все на мази! У меня теперь такой бойфренд! Очень приличный человек. Бандит. Сам хозяин наш мне чуть не кланяется... Я бы и работу бросила, да боюсь - кончится лафа вдруг, хрен куда потом воткнешься... В нормальное-то место...
  Приняли мы с ней коньячку по соточке. Ничего коньячок... С закуской, правда, похуже: есть можно только с большой голодухи.
  Лизка смеется:
  - Деревня! Тебе бы все сала шматок да огурец!.. Вон, в соседний кабак загляни - "Шанхай" называется, будто китайский. Вьетнамцы держат. Так там жабьей икрой кормят! За доллары, между прочим...
  Посидели мы еще чуток. Она все про наших расспрашивала про всех - у нее мать через три двора от меня живет. Старенькая совсем. Видит плохо, двигается еле-еле... Лизка ей денег высылает исправно, а возвращаться назад маманька ей настрого запретила: нечего, мол, гнить в глуши заживо...
  - Да я и не поехала бы обратно... Ни в жисть! - говорит Лизка и передергивает плечами, точно озябла или увидела что-то страшное. - Уж лучше вот когда квартиру куплю - выпишу старуху к себе...
  - Квартиру? - удивляюсь. - Это на какие же?
  - На честно заработанные! - ржет Лизка и тут же мрачнеет: - Не-е... хахалям моим бабка глаза мозолить будет...
  Повздыхали, налили еще. Я к подружке своей потихоньку присматриваюсь: вроде все при ней. Парик красивый, личико крашенное, реснички прилеплены, когти накладные по метру...Юбочка кожаная в две ладони длиной, блузка - сдобный бюстик весь наружу, По всему - живет баба нормально. Сытая, одетая, холеная... А в глазах - тоска собачья. Или мне это спьяну показалось?
  Лизка тоже уже захмелела. Паричок стянула, ногу на ногу, сигаретку длинную меж пальчиков зажала... Сидит, оглядывается по сторонам, нахально так. Забыла, видимо, что на работе...
  - Ты, - спрашивает, - ночевать-то останешься? А то щас начну тебе тогда жениха искать...
  Я бы и рада, но как представила, какой Марковна подымет хай, ежели я сегодня не вернусь: решит ведь, что Васька меня в сосняке навсегда потерял...Она ж его тогда голыми руками кастрирует!
  - Не, - говорю, - потом как-нибудь...
  - Ладно... Ну, посиди, а я пойду матери гостинец соберу. Передашь... - поднялась и ушла.
  Мне уж и скучно стало - так долго ее не было. Я тогда для разнообразия паричок Лизкин взяла со стула, себе на голову приладила. В аквариумное стекло погляделась - ничего! Вытянула из пепельницы сигаретку ее недокуренную, в рот вставила, не затягиваясь, - сижу, в красивую жизнь играю...
  Тут из-за пальмы нарисовался парнишка какой-то, чернявенький весь такой. По виду - из южных. Официант, видимо. Ставит передо мной на стол сумочку.
  - Вот, - говорит, - как условлено было... - и уходит.
  Ну, думаю, что-то Лизка в этот раз маловато матери собрала: сумочка совсем маленькая. Сняла ее со стола и на пол у ног примостила. Вскоре и подруга моя возвращается - еще пакет тащит. Этот уже большой.
  - Я тебя провожать не пойду - начальство вернулось... Давай такси вызовем?
  Но мне жалко было тратиться, хоть и чужие деньги...
  - Ты мне займи лучше, - говорю, - а там я сама доберусь.
  Лизка тогда пару смятых купюр сунула - вот, мол, пусть тебе подарок будет к именинам! И не отказывайся! Все равно - халява... чаевые... И для матери конвертик дала.
  Расцеловались на прощанье и на том расстались. Лизка в пальмы юркнула, а я, как правдашняя, через весь зал - к выходу. Мужичок один, что у стойки пиво дул, очень даже заинтересованно на меня глазел, пока я шла. Наверное, тоже понравилась... Какая я сегодня п-по-пу-ляр-на-я!..
  
  В трамвае на меня тоже все поглядывали. А я смотрела на свое отражение в окне и думала, что Лизкин парик очень мне идет. Я его снять забыла. Потом начала думать, что и вообще я - совсем даже ничего. Глядясь в стекло, пыталась придать своему лицу томное загадочное выражение, как у красавиц из глянцевых журналов. Постепенно трамвай растворился, и куда-то исчезли все пассажиры, я лежала в шезлонге на палубе огромного лайнера, вокруг синело море, кричали чайки, и оранжевое солнце слепило глаза...
  Потом случайно глянула на свои ноги - и мой лайнер пошел ко дну: я была босиком, в одних чулках, и из дырок торчали грязные пальцы...
  Словно ошпаренная, выскочила я вон из трамвая. Красный вагончик, издевательски хихикая, растаял в наступающих сумерках. Боже ж ты мой!.. Вот стыдобушка-то! Хорошо, меня здесь никто не знает... Я чувствовала, как у меня горит лицо. Проклиная все на свете, стала искать туфли. Но они, похоже, остались в кафе под столиком... А где же моя сумка с сапогами?! Несколько раз лихорадочно пересчитала свои пожитки: Лизкины пакет и сумочка, моя дамская сумка... И - все. Хмель из головы выветрился мгновенно.
  - Во, блин!...
  Восстановив ушедший день в деталях, поняла, что сапоги я потеряла еще раньше, чем туфли. И, скорее всего, это случилось на мясокомбинате, - отчетливо припомнилось, что сумка с сапогами была у меня в руках, когда мы с Вадимом бродили по заброшенному цеху. А вот потом мои руки уже не вспоминали ее тяжести и неудобства: во время схватки с костлявой контролершей одна рука у меня точно была свободной... Верно, я оставила сапоги у Вадима в сторожке, когда пила чай.
  - Ворона!..
  К счастью, остановка, где я выскочила, находилась недалеко от комбината. Босиком было очень неудобно и холодно - хорошо хоть прохожих было немного, а то б совсем... Проклиная все на свете: себя, коньяк, Ваську, - а больше всех Марковну! - я вприпрыжку понеслась вперед. В голове так же вприпрыжку проносились разные мыслишки... "Суматошный выдался денек... И-эх, Марковна!.. а если я забыла сапоги в другом месте? Ладно, глядишь, он даст мне что-нибудь взамен... Может и до вокзала проводит... А может... а что, в самом деле, чай не шестнадцать...Или..." Мелкие камешки больно врезались в мои уставшие, растертые в кровь ноги, пару раз наступила на колючки. Дождь снова начал... Жуть! Тут еще какой-то дядька увязался было за мной... Но я повернулась и наградила его таким осатаневшим взглядом, что он тут же передумал. И правильно сделал...
  На углу у комбината над знакомым серым забором сиротливо раскачивался фонарь. Его скрип в сгустившихся сумерках заставил меня прибавит ходу. Вот и щель в воротах... Унылая цеховая коробка выглядела мрачно. " Что если Вадим сменился и ушел?" - эта мысль заставила меня на секунду затормозить, но боль в закоченевших ступнях сказала: "Ну и фигли? Сапоги-то на месте..." Уходить без своего имущества я не собиралась.
  В сторожке у проходной горело окно, и я почувствовала себя уверенней. Поправив парик, протиснулась во двор и на цыпочках пробралась к дверям. Не то чтобы я не хотела шуметь, просто было очень колко идти. Не успела постучать, как дверь вдруг сама распахнулась... На пороге стоял Вадим. Он был какой-то... Я не знаю даже как сказать... Ни тогда, ни после я не сумела подобрать нужных слов. Блаженный какой-то... Эдакий Исусик...И слюни по подбородку. Он уставился на меня бессмысленным взглядом:
  - Чего? - потом у него что-то там прояснилось, и он прохрипел надрывно: - Ну, ты! Ты-то, зачем пришла-а?! - и такое сожаление было в его голосе!
  А до меня все никак не доходило, что дело нечисто, - я ему даже ответила что-то такое игривое. Потом - словно резкость навели - вижу: за его спиной в углу на кровати,- железная такая сетка на кирпичах - что-то зашевелилось. Я подумала сначала, что это просто куча тряпья... А это - женщина. Седая, старая. Она была в плаще, а ноги - голые, и между дряблых старческих складок - красное, живое мясо... И окровавленные тряпки рядом, на полу...
  Я как-то разом все вдруг увидела - точно сверху: и себя, и его, и сторожку, а потом - только его лицо. Во весь экран. Серое, костистое, в мелких бисеринках пота, со следами засохшей слюны в уголках вялого тонкого рта - и бурые нити в светлой бородке...
  Он медленно поднял ружье:
  - Не могу тебя отпустить... - говорит. Словно извиняется.
  Я как дуну обратно! У него из ружья сверкнуло, бабахнуло! Я как заору!.. Он подскочил, хватает меня за руки, ружье бросил... Я - царапаться, кусаться! Изловчилась, вывернулась, - схватила его берданку - и ка-ак шарахну его по голове! Он рухнул наземь - и не шевелится...
  Вот тогда только я испугалась.
  Стою, подвываю, меня всю колотит... Тут - свет из окошка. Желтый квадрат в черноте. Я сразу вспомнила - что там... Кинулась туда.
  Она еще дышала... Стала ее подымать... Руки трясутся... а она - совсем легонькая... Лицо - белое, точно в муке... По ногам кровь течет... Потащила ее прочь, - тащу, а сама все шепчу: "господи... господи..." Стали подходить к воротам, и тут нам навстречу тень... Как я смогла его оттолкнуть?! Вывалились за ворота - ветер, темень, и желтое прыгающее пятно от фонаря. И в этом пятне света я увидела... трактор.
  ...Васька потом рассказывал, что как раз ехал мимо на автовокзал, рассчитав, что я поеду восьмичасовым. Он и не узнал меня сначала - в парике-то да в темноте:
  - Гляжу, две бабы... Думаю, пьяные, что ли?..
  Я не помню, как оказалась в кабине вместе со своей "спасенкой". А потом был страшный удар - это Косой двинул трактором по воротам... Тот нелюдь так и остался, придавленный тяжелыми створами...
  И пришла ночь.
  
  Женщина, случайно спасенная мной, - выжила. Ее мучитель помер в больнице. Ваську долго таскали в город к следователю, а я схватила горячку, и ко мне "следак" сам приезжал. Он рассказывал, что на территории комбината нашли еще... Но я не хочу о том, - не для людей это...
  
  Глава 2.
  ...Думаете, на том все и кончилось? А - дулечку!.. То все - присказка, а сказка - она потом началась. Нет, ежели кому неинтересно... Короче, - слушайте.
  Пролежала я в районной больничке неделю. Потом сбежала. Надоело. Я без движенья долго не могу. Да и кормежка опять же - водичку с пшенкой я и дома могу похлебать. Усохла я у них килограмм на десять, куда ж это годится?
  А лечить - все равно ничем не лечили, одни горчичники и градусник... Один на всю больницу.
  Домой вернулась, шибает меня из стороны в сторону: голова кружится, в ногах слабость... Марковна тут засуетилась вокруг меня. А как же: виноватой себя чувствует. Представляете? Это Марковна-то!.. В общем, ходила она ко мне - там сварить чего, пыль стряхнуть, поросям задать... Однова даже полы вымыла. Ага... Кряхтела-кряхтела, грязную водицу туда-сюда тряпкой гоняла... Благодетельница... И вот, когда она полы-то протерла, интересуется: чего, мол, у тебя в углу за пакет? Вонючий уж дюже...
  Я аж на кровати присела. Батюшки!.. Совсем про Лизкину передачку забыла! Ой, и неудобно-то как!.. Кинулась, а в пакете - продуктовая каша вперемежку с битым стеклом и уже все протухло. Стала вытряхивать в ведро помойное - оттуда еще и та сумочка выскользнула. Мужская такая, - барсетка что ль? Вся уже склизкая снаружи. Замочек у нее расстегнут был - и внутрь тоже зловонная жижа попала немного. Ну, сумочку мне жалко стало выкидывать - она ж кожаная, отмыть можно. Заглянула внутрь - а там...
  Короче, деньги там были. Ненашенские. Много.
  Налила в таз воды холодной, отполоскала, какие испачкались. Потом утюгом сушила.
  Марковна все вокруг меня суетилась-суетилась, а потом упала на табурет и говорит:
  - Зинк, а ведь то ж - деньги!..
  Дошло, ага...
  Тут Васька пришел как раз. О здоровье моем справиться. Она ему:
  - Вась, погляди-ка!..
  У него рожица бурыми пятнами покрылась:
  - Бабы, - говорит, - да это доллары!.. Баксы, то исть...
  Грамотей!.. Я так это потихоньку топор из-за печки достала, говорю:
  - Ну-ка, милый... Рот закрой. И - помалкивай!
  Марковна, как в себя пришла, тут же прокурорскую физиономию состряпала, и вопрошает:
  - Откудова у Лизки твоей такие деньжищи?!
  А меня как осенило: я парнишку того вспомнила южного. "Нет", - думаю, - "Лизавета моя здесь не при чем...Похоже, недоразуменьице вышло".
  Марковна, как я им все обсказала, командует:
  - Запрягай, Васятка, трактор - на почту поедем. Лизке звонить.
  "Васятка" говорит:
  - Щас! Размечтались... Он у меня на ремонте третьи сутки...
  Ну, что делать? Вбили ноги в резиновые сапоги - и ходу. Пять километров туда и обратно столько же... Марковна, заметьте, за мной увязалась. Враз и про радикулит свой забыла и про все остальное. Вот ведь любопытство что с людьми делает!
  Дозвонились, Лизка на работе оказалась. Я про барсетку говорить не стала - сбрешет еще... Спрашиваю:
  - Ты мне сколько денег с собою для матери давала?
  - Две...
  Уточняю:
  - Рублей?
  Лизка злится:
  - Ну не долларов же! Я вам не Рокфеллер какой, а честная женщина!..
  Понятно...
  Домой вернулись, - Марковна не отстает. Прилипла, как банный лист: чего, мол, с деньгами делать будем?
  Вопрос вышел в самую точку. У меня вдруг, как у той вороны, что на елке сыром подавилась, в зобу дыханье сперло, думаю: а ведь и правда? Ведь было-то до сих пор - богу на свечу, царю на подати, себе на пропитание... А теперь - и-иих! - аж головушка закружилась!
  - В город, - говорю, - поеду. Квартиру куплю. С обстановкой.
  Марковна себе по лбу постучала - по хате звон пошел:
  - Дура, - говорит, - да тебя же сразу ...Где, скажут, взяла? И деньги отберут и все... И бандюки в оборот возьмут! Да тебя облапошут - ты и копейки сама потратить не успеешь! Пока тока хату куплять будешь - уже надурят!.. Без порток останисся!..
  Васька тут же сидит, чай из блюдца прихлебывает:
  - Ага! Деньги сначала отмыть надо, а потом уж...
  Я не поняла, говорю:
  - Да я вроде все, что было грязное, помыла - почистила... Утюжком вон прошлась...
  Он как фыркнет! - кипятком себе на руки - и давай мне втолковывать. Тоже, умник... А у самого - восемь классов и курсы трактористов.
  Марковна слушала-слушала, потом советует:
  - Ты эти деньги пожертвуй куда-нить... На церкву. Анонимно. И все дела...Жила ты без них раньше - и дальше перебьесся. Нужна тебе эта морока?
  - Проворна Варвара на чужие карманы! Да у нашего приходского попа - домина в три этажа и две машины! И мои денежки туда же уйдут!.. советчица, мля... Своими деньгами командуй! ...
  Она сморщилась так ехидненько:
  - Ну-ну... Трясись теперь над имя. Над денежками-то...Еще грохнет кто... Вон, Васька, к примеру...Глянь, как глазищами-то щелкает!
  Косой такого поклепа не стерпел. Вскинулся над столом, что твой петух, аж посинел весь от негодования:
  - Я? - кричит. - Я?! Да я женюсь лучше, а на мокрое дело не пойду!
  Она ручки на пузе сложила, кивает: мол, как же! как же! - знаем, знаем...Видали благородных...
  Васька разобиделся и ушел. Дверью напоследок так хлопнул! - как она только с петель не слетела?
  Марковна, змея подколодная, тоже засобиралась:
  - Пойду. Ночь на дворе. С тобою теперича опасно - не дай Бог заявится кто...
  Я так и плюнула с досады:
  - Да кто?? - кричу.
  А эта ведьма старая уже от порога оборачивается и спокойненько так объясняет:
  - Мафия. Вот кто... Чай, не Дед Мороз...
  И где только таких слов нахваталась?
  ***********
  Запал мне разговор наш этот на ум. До печенок пробрало. Сижу я с этими проклятыми деньгами, как дурень с писаной торбой. Смотрю на них, - они на меня глядят. Мысли так и скачут: куда, чего?.. По спине мурашки: чуть где скрипнет, - так и вздрагиваю...
  Кутюк на улице цепью загремел- загавкал, - я прямо и вскинулась! К двери входной прокралась: засовы все на месте, целехонькие, а все мне чудится кто-то рядом есть... Лопату схватила, что в сенях стояла, вернулась в комнату. На кровать села, дышать боюсь... Хотела свет зажечь, да что-то с электричеством случилось, а свечку искать боязно стало... Легла, сон не идет... Лезут в голову всякие страсти. Вадим-душегубец припомнился некстати...
  Так и промаялась до утра. А как рассвело - завернула сумочку денежную в клеенку, изолентой обкрутила. Балахон брезентовый накинула на плечи, - батянька мой в нем рыбалить ходил, когда мокреть, - сверток драгоценный под балахоном спрятала,- и в нужник. Будто по надобности... Там и схоронила нечаянное свое богатство: сверху ничего не видать, а прямо в "очко" руку просунуть и сбоку пошарить, - там за перекладинку я сверточек-то и зацепила. ...
  Вернулась в хату, - вроде полегчало маленько...Да ненадолго. Думаю, ну как прознает кто лихой - не жить же мне! А что делать?
  Дня три прошло - извелась вся: есть не могу, от каждого шороха вздрагиваю, ночей не сплю, днем сторожусь... Почернела, глаза ввалились, в волосах, смотрю, - появились седышки. Марковна меня случайно на улице встренула:
  - Ну, - говорит, - Царь Кащей над златом чахнет!..- а у самой из-под полы бутыль "антидепрессанта" торчит литровая. - Идем, - зовет, - к Раечке на пироги. Именины у ей...
  - А идем... - говорю.
  Что ж теперь, до конца веку прятаться? На миру и смерть красна...
  Пришли, а там уж сидят Васька, мамаша его, другие старухи - штук восемь, Матвеич с Проней, - деды наши, уцелевшие, Верка-беженка со своими девками, муж ее, синяк, - да сама хозяйка. Вот, почитай, и все население.
  Сначала, как водится, выпили за здоровье именинницы. Оно и верно: кабы не Раечка, хутор наш, поди, уж давно бы вымер. Она и за фельдшера, и за почтарку, и хлеба привезет и лекарств, - каждый день, считай, в райцентр мотается. Училкой она там. Не баба, а мотор... И все ей мало: вечера всякие устраивает, самодеятельность... Помереть нашим бабкам спокойно не дает: хор из них организовала. А главное - она у нас ходок по всяким жалобно-просительным делам. Председатель колхоза ее пуще чумы боится. Да что там председатель! - ее даже Марковна слушается...
  Выпили по второй... Потом третью - за любовь...
  В общем, туда-сюда, - развеселился народ помаленьку. И уж я сейчас не помню, с чего разговор начался: вроде как Раечка районную газету откуда-то вытащила, а там про наш хор ветеранский прописано. Бабки наши, оказывается, первое место на областном смотре заняли. Ну, - это справедливо. У нас все голосистые. Особенно, когда чуток выпьют... По этому поводу снова приняли. Матвеич, - он у них в запевалах, - песню затянул: Хас-с-сбулат, говорит, удалой, бедна с-сакля твой-а-а!!!
  Дружок его, Проня, подтягивать начал, а Раечка, слышу, толкует: им, мол, как дипломантам конкурса приглашение пришло. Куда-то там за границу... В честь очередной годовщины освобождения чего-то от фашистских захватчиков. Но только они не поедут, потому как денег нет, и никто не дает.
  Тут Марковна с другого конца стола на меня уставилась выразительно так, и говорит. С намеком. Есть, мол, и у нас миллионщики. Подпольные... Да только соплей жидковаты...
  Я - молчу.
  Тем временем председатель подъехал. Самолично именинницу поздравить. Почтение выразить. Этого почтения он целый ящик привез. А еще - три бутылки шампанского. Для девочек... Раечка по такому поводу в погреб - нырьк! - и еще пятилитровую бутыль "антидепрессанта" на стол. Тоже - уважение... Самогон у нее знатный: она "горючку" несколько раз перегоняет, на травах настаивает - и никаких дрожжей! Все на падалице только. Не то что, скажем, у Матвеича - гольная сивуха! А уж из чего Марковна свое пойло гонит - никому не ведомо. С коровьего навозу, не иначе...
  Народ совсем разошелся на радостях. Ну, думаю, теперь про меня не вспомнят... У нас, к слову сказать, застолье обычно на несколько этапов делится. Так уж повелось. Народный обычай такой... Сначала, значитца, по старой памяти игривые разговорчики ведутся: кто кого куда и с кем...Потом - серьезные. За большую политику. Районное начальство ругают первым, опосля - Думу и президентов: своего - и американского, чтоб нашему обидно не было. Когда своему больше достается, когда - ихнему...Как всем косточки перемоют, - пьют за Партию Родную, и начинают военную молодость вспоминать. Тут тоже по-разному бывает: когда пригорюнятся, когда - передерутся...
  Ну, а как до надлежащей кондиции доходит, - идем всем миром в лес: инопланетян смотреть. Есть у нас полянка заповедная, - так инопланетяне завсегда там приземляются. Не знаю, может, у них там перевалочный пункт какой... Или заправка...Матвеич высчитал как-то, что они обычно после третьей "пятилитровки" прилетают. Мы несколько раз научный эксперимент пробовали, чтоб, значит, они раньше появлялись, но те - ни в какую!... Вот вы, небось, смеетесь, - а я ведь вам чистую правду! Мы и в Москву писали, еще при социализме, ученые даже приезжали... Но те почему-то не прилетели. Застеснялись, наверное...
  Вот и в этот раз все шло почти по сценарию. Согласно обычаю, то есть... Дед Проня женихаться начал, кобелячьи разговоры завел: дескать, я еще, девки, всем вам вставлю!... А Тютюниха, баба вредная, ему так это серьезно:
  - А вынать как будешь? Ты ж такой тощой - до самых валенок провалисси! Придется Ваську за акушеркой посылать, шоб она те второе рождение устроила...
  Проня вдруг обиделся чего-то:
  - У меня, - говорит, - второе рожденье уже было. Когда немца у Днепра...
  И тут они как-то сразу на третий пункт перескочили. Вопреки традиции. Стали за войну вспоминать, да за коллективизацию, да за голодное послевоенное лихолетье... Выпили за товарища Жукова, за товарища Сталина...Бабка Полканиха, - есть у нас такая, Октябриной зовут, - длинная, сухая как палка, губы - лезвием, злые языки бают, что она в "Смерше" служила, - она, значит, уже давай из именного маузера в потолок палить... Это у нас "Салют Победы" называется...А как раз сразу после Салюта мы в лес и идем...
  И тут Раечка грустно так говорит:
  - А все-таки, как хочется в Париж...
  Их, - хор, то есть, - оказывается, в Париж приглашали. А Марковна, гадюка, опять за свое: есть, мол, у некоторых денежки! Е-есть!... даже знаем, где прячут...
  Я на нее в упор так посмотрела - она хоть бы засмущалась! Наоборот, бельмы свои бесстыжие еще больше выпучила.
  - Ну, и где же? - спрашиваю.
  - В сортире, - говорит, - где ж еще... не в Сбербанке, чай...
  Вот ведь ехидна догадливая!
  Тут застолье примолкло как-то, все ко мне повернулись и глядят. Глядят и молчат...
  Я запыхтела, кричу: не дам! Кулаком по столу - бац!.. А потом что-то... Не могу даже вам сказать...
  Посмотрела я на них и словно по-иному увидела. Будто Боженька глаз моих ладошкой коснулся...
  Помстилось мне: детки сидят за столом. Не старухи седые, а детишки белоголовые, - как в ту пору, когда еще их мамки любили-жалели... Смотрят на меня детскими щенячьими глазами и Чуда ждут, - может, единственного, что им за всю жизнь выпало бы...
  А потом виденье пропало - и опять старичье передо мною, да только я-то теперь вижу, что это - детки, только жизнь их опалила изрядно да шелухой-коростой покрыла. Жизнь, она ведь как? - у нее и за горе и за радость одна награда - морщины... А глаза - они так и остались... И словно шепчет мне кто: да кем же я буду после, коли единственного чуда людей лишу?!
  Я головой потрясла, чтоб в себя прийти, в стакане что оставалось - в рот опрокинула, и говорю:
  - А и что ж?... Будет вам Париж.
  
  И пошли мы с инопланетными здоровкаться.
  А как они улетели, - ох и красивое же зрелище было, когда все три тарелки бесшумно взмыли радужными кольцами в черное, круто посоленное осенними звездами небо! - председатель наш вдруг шапку оземь брякнул и говорит с досадой:
  - Хор-рошие ребята, хоть и зеленые и морды страшные... И черт-те знает, ну вот почему они - такие? Человечные... А? От того ль, что на Земле не живут?...
  Но все промолчали. А Раечка почему-то вздохнула:
  - А есть ли он вообще, этот Париж?...
  
  Глава 3
  Следующее утро было тихим и пасмурным. Низкое серое небо окончательно съехало на землю, придавив и без того невеселые поля и перелески. В природе воцарилась пустая тишина - ни дождя, ни ветра, лишь изредка где-то в вышине прощально кричали улетающие птицы.
  - Ишь, стервы... - завистливо приговаривал Проня, с трудом задирая в небо клочковатую бороденку. - Улетят, небось, к пальмам... Я бы тоже куда-нить...И-их!.. - и махал тяжелой рукой, точно крылом.
  Он сидел на моем крыльце с самого утра, упрямо отказываясь зайти в дом. Я и не сильно-то настаивала, а то, чего доброго, еще и жить останется.
  - Жрать хочу... - требовательно заявил дедок.
  Ну, что же: вынесла ему кастрюльку вчерашней каши, ложку, хлеба кусок добрый. Он руки в телогрейку спрятал, отвернулся в сторону. Ой, мы еще и выпендриваемся!.. Я кастрюльку об крыльцо стукнула, ушла в дом. Чай, голодному Федоту - и сырая репа в охоту...Дед одним глазком на кашу поглядывает, а сам бубнит:
  - Што я, воробей? - пшено клявать... Сало ташши!..
  Неизвестно, чего бы он еще потребовал, да тут зашумели на улице. Гляжу: плывут по раскисшей дороге мои бабки. Друг дружку за талию держат. В середке - Марковна с гармошкой гудит басом, по бокам у нее висят Подлипиха с Полканихой, сзади - Семениха, тоже что-то сипло выводят-стараются, впереди - Председателева Теща скачет, а чуть пообочь от них - Сергеевна, божий одуванчик, телепается, и дрожащим голоском сама себе что-то серьезное выводит... Умора! Они ей: "Вся жисть - суета-а!" А она им - "Свя-атый Боже!.. Святый крест!.." Короче, гуляют девчонки... Как у Раечки начали, так поди еще и не ложились.
  А что им делать-то? Картоху выкопали, птицу на тушенку перевели, капусту всем миром порубили - заквасили... Гуляй, народ! Веселись... Святые угодники на пьяниц угодливы: что ни день, то праздник.
  Они бы мимо прошли, но как на грех Председателева Теща поскользнулась, да лицом прямо в грязь и сунулась. Подружки ее подняли кое-как:
  - Пойдем, - говорят, - к Зинке. Она тебя чичас умоет...
  Председателева Теща первая ко мне в калитку и сунулась.
  Проня ее увидел - не понял! Она, Теща то есть, и так-то баба страшненькая, а тут - вообще! Проня как заорет:
  - Чур, меня! Чур!..
  А та для смеху еще и зарычала! Дед с перепугу на тощих окороках по ступенькам съехал - прямо честной компании под ноги... Они все и свалились на него. А Марковна с гармошкой - сверху. Сидит - заливается!.. Аж повизгивает...
  - Мы к обедне - уж отпели; мы к обеду - уж отъели; мы в кабак - как раз так...
  Наконец, поднялись они все на крыльцо мое, - и тут в конце проулка машина затарахтела. "Газик"...
  Марковна Председателеву Тещу в бок ткнула, - думала, ее родственнички из городу приехали.... У той, к слову сказать, дочка старшая когда-то чуть за председателя замуж не выскочила, да передумала, на беду всего нашего хутора. Так бы, глядишь, не было того запустенья у нас, как теперь - все больше бы начальство внимания уделяло селению, раз здесь теща: чтоб она жила, да радовалась и не вздумала бы к дочке жить напроситься... Но почти перед самым сговором подвернулся ее девице какой-то знойный молдаванин из шабашников - и укатила она с ним в его виноградную республику. Да и кто знал тогда, что этот огарок, председатель наш нынешний, до таких высот дорастет? Он в ту пору простым ветеринаром был... А прозвище так за бабкой в насмешку и осталось. Младшая же дочь ее уехала в город и изредка мамашу навещала. Но Марковна на этот раз ошиблась: это вовсе и не Тещины родичи оказались.
  Останавливается этот "газик" против моей калитки, выходят оттуда трое: женщина немолодая, добротно одетая, с нею мужчина ее возраста и парень примерно моих лет.
  - Где тут, - говорят,- Зинаида Петровна Огурцова живет?
  Я, значитца... Мне, понятное дело, интересно стало. Я - в дверь, а Марковна меня обратно запихивает, одновременно у гостей интересуясь: по какому - такому делу? Причем, с ними она эдаким елейным голосочком общается, а мне шипит злым гусем:
  - Скройся, дура!.. Это ж мафия за своими деньгами приехала!. .Уйди, кому говорю!..
  Но только я-то эту женщину вдруг признала:
  - Это ж моя спасенка!..
  Протолкалась вперед, - а наши встали уже чуть не вкруговую: им бы еще автоматы в руки - и вперед, за Сталина!..
  - Проходите! - говорю. - Проходите, гости дорогие!..
  Остаток хмурого дня пролетел незаметно, согретый присутствием моих новых друзей.
  Софья Васильевна, так звали мою "крестницу", оказалась человеком, ну просто, необыкновенным! От нее точно лучи какие-то исходили - лучи добра и теплоты. И что-то еще такое в ней было - что-то в глазах, жестах, манерах... Подлипиха все потом уважительно говорила:
  - Бла-ародная! Да-а! Видать, еще дворянских кровей...
  А Проня подытожил просто:
  - Порода...
  Словом, мне на моем коротком еще веку такие люди не встречались. Хотя, - вру! Помню, в детстве, когда болела воспалением легких, была в районной больничке одна медсестра - чем-то схожая с ней... Бывало, она просто опускала руку на мой пылающий лоб - и уже становилось легче... И училка моя первая...Та ведь пешком за несколько километров до школы ходила. Куда они подевались теперь, такие люди? Словно перестроечное лихолетье разом смыло их с лица земли, оставив на поверхности одну пену...
  Муж Софьи Васильевны - тот пожилой, что с ней приехал, - мне тоже очень понравился. И второй - молодой, племянник ее. Да только Марковна у него чуть не в лоб сразу выяснила, что он женат, и весь вечер потом по этому поводу сокрушалась. Даже больше, чем я... Будь ее воля, она бы его насилком ко мне в постель уложила, да еще и привязала бы, и всю ночь с дробовиком у порога караулила, чтоб не сбег... Мания у нее такая - замуж меня выдавать.
  Бабки наши тут же натащили всякой всячины - грибков там маринованных, пирогов с капустой, рыбки жареной, варенья-соленья... Даже Марковна от сердца шмат сала оторвала. До того уж, видно, ей захотелось меня замуж пристроить... Городские тоже кое-чего с собой привезли.
  А как засмеркалось - на моих вдруг стих нашел: песни выводить начали, да не как спьяну, а как положено - с вдохновением... Подлипиха еще Ваську за Веркой - беженкой послала, та пришла со своим баяном, - а уж голос у ней! Слушаешь - и душа тает, как свечечка...
  Само собой гостям заезжим пришлось остаться с ночевой. Софья Васильевна-то ничего не пила, да и ела мало - она, оказывается, только-только вышла из больницы, где докторам пришлось помудрить над ней не хуже того нелюдя. Зато мужиков городских старушонки наши разогрели до положения риз. Проня с Васькой их потом уложили рядком на полу на матрасах, и Софья уж не знала, то ли смеяться, то ли ругаться, а потом махнула рукой:
  - Пусть.. . Может, хоть отойдут маленько после всего...
  С утреца опять подтянулись наши: здоровье поправить... Приезжие, правда, первые признаки жизни подали только к полудню. Софья Васильевна решительно велела им собираться домой. Сказано это было мягко, но так, что никто не посмел перечить. Даже Проня с Марковной...
  На прощанье, стоя у машины, она взяла мою руку и сказала:
  - Зинаида, если тебе что-то понадобится или возникнут какие-то проблемы - обращайся... Денег больших у меня нет...
  Проня тут квакнул откуда-то сзади:
  - Да она сама - миллионщица...
  - ..но есть друзья... - договорила Софья Васильевна, сделав ударение на последнем слове.
  
  Проводили их , повздыхали... Потом пошли к Раечке - именинные пироги доедать. Там снова вспомнили про Париж. Загрустили... Что, если он так и останется для нас несбыточным: ну как это, взять и куда-то поехать?.. Может, и в самом деле, нет его? А если и есть - то не для нас? Деньги - это еще ведь не все для того, чтоб сбылась Мечта...
  
  Глава 4.
  ...так вот, сидели мы в тот вечер, грустили, - и не знали, что скоро все так закружит, так замутит, - какой там Париж!..
  А началось с того, что пропало у нас электричество. Совсем. То есть его и раньше отключали - "веерно", как это называлось, для экономии. Отрубят часов в семь вечера - и сидишь, как дурак: и спать рано, и делать ничего нельзя, поскольку - темновато. Потом часа через два подадут опять - ан, нет: уже поздно с делами какими затеваться... А тут вырубилось все - и точка!
  Телефонов у нас на хуторе нет, трактор Васькин на ремонте в райцентре - деталька в нем какая-то полетела, идти пехом в соседнее село - больно грязно, того гляди - увязнешь намертво. Да еще и выходные: значит, все равно никого нужного на месте нет. Бабки наши тогда рассудили, что, мол, ежели авария какая случилась - то и без нас догадаются починить... Когда-нибудь...
  Что народу в темноте делать? Без телевизора и прочего? Особенно, когда огороды уже кончились... Только плодиться и размножаться для собственного удовольствия. Но размножаться уже было некому - из мужиков старичье ж одно да Васька, да алкаши, - потому устроили мы вечером посиделки
  Ну, как водится, - сначала Марковна ко мне притащилась: без свету, говорит, одна дома боюся, - домовой сильно шалить начинает. За Марковной вслед - подруженция ее закадычная Полканиха пришла и привела с собою Тютюниху. Я на стол, конечно, накрыла - не пустые ж чаи гонять! А тут на запах Председателева Теща подтянулась - она завсегда угадывает, ежели где гулянка затевается, - та еще халявщица... Где мед да пиво, туда всякий с рылом... Сами собой нарисовалися Васька, Подлипиха и еще кто уж не помню... И вышел у нас такой интимный вечер при свечах - прямо как в кино! Хорошо так сидели...
  А потом с Подлипихой случился конфуз. Вышла она до ветру... Сделала, значитца, все дела, а пока юбки свои поправляла - из дому какое-то уж особенно задорное "коленце" музыкальное донеслось: мы к тому времени уже распелись знатно... Ну, у ней душа и не выдержала: притопнула она ногой-то, - а половица под ней возьми да проломись! "Заведенье" ведь старое, еще отец мой ставил, лет двадцать назад, да и живого весу в бабе немало... Вот Подлипиха, пьяная кочерыжка, и провалилась - одной ногой в дырку по самое не могу... Назад - никак! Она - давай орать!.. А нам не слыхать. Уж она вопила - вопила, пока не охрипла... Хорошо, Васька во двор покурить вышел.
  Теперь представьте картину маслом: сидим мы все за столом, и тут - здрасьте, вам! - явление...Васька с Подлипихой в обнимку. Она еще и юбку порвала, и галошу утопила, и замерзла... Злая как черт, матерится, зубами клацает! Васька ржет... Ну, ничего: налили ей другую - третью, она и поутихла. Только за юбку сильно переживала: "Я, - говорит, - эту юбку еще в пиисят пятом году купляла на премию... Думала - сносу ей не будет..." А Проня все над Васькой шутки шутил:
  - Ты, Василий, теперича, как герой- спаситель на ней жениться должон...Хе-хе...
  
  После, как Подлипиха угомонилась, народ решил по домам расходиться. Я со стола прибрала, спать увалилась, - и тут мне стукнуло! Как же там мои баксы?! Вмиг протрезвела, дождевик прямо на ночнушку накинула, фонарик схватила, - и во двор...
  Точно! Так и есть! Пакет мой заветный с перекладины сорвался. Свечу фонариком: а он уж наполовину только виден из ямы!.. Ну, мля, не Подлипиха, а целая Подляниха! Корова старая...
  Припустила я вприпрыжку в сарай - за багром. Темно, скользко... Еле нашла багор, бегом обратно... Раза два по дороге поскользнулась, вымазалась вся... Вернулась - и давай свое сокровище выуживать!.. Это оказалось занятным делом: багор длинный, нужник маленький...Да еще фонарик такой, что у него все время надо на пипку жать...
  Бедная Подлипиха в ту ночь, верно, икала без продыху.
  Кончилось тем, что я еще и фонарик утопила. Ну, думаю, ладно! Никуда мое богатство отсюда не денется. Вытащу днем... Клеенкой я, вроде, хорошо его упаковала. И вообще - деньги не пахнут...
  Вдруг почудилось мне, будто тень какая-то к дому скользнула... Я - обмерла! Пригляделась... И вправду: кто-то под окошком шевелится...Ну, я и так была злая, а тут и вовсе осатанела!
  Вылезла из нужника, подкралась тихонечко... Да как перекрестила незваного гостя багром! Он - мать-перемать! - а голос-то знакомый...
  Оказалось - Васька.
  Ему, вишь, захотелось кой-чего некстати.... Хорошо, я ему только по голове попала, а не по другим серьезным органам. Голова-то ему никогда особо нужна не была ... Но он все равно почему-то обиделся и ушел.
  А наутро - только я села чаю попить, - заявляется на двор Васькина мамаша. И прямо от калитки начинает голосить:
  - Ой! Уби-или-и!.. Убили-и... Да шо ж такое дела-и-ца, люди добры-я!..
  "Люди добрые", - то есть Марковна с одной стороны и Проня с другой, - на заборах повисли: глядят, любопытствуют, - ничего не понимают.
  Васькина мамаша зрителей заметила, еще пуще завопила.
  Проня интересуется:
  - Чего воешь, баба?..
  Строго так спрашивает.
  - А-а... Убили кормильца-а! - орет та и вперед себя Ваську выталкивает.
  У того на голове - тюрбан. Как у восточного принца. Из бинтов. На целый спецназ тех бинтов хватило бы... Васька глаза в землю потупил - видно, не по нутру ему это представление. Бубнит:
  - Ну, чего ты, мать, завелась...
  А мамашка между тем сыночка все вперед пихает, Васька упирается, - так они целую борозду от калитки до крыльца пропахали... Потом она притомилась, пот со лба концом платка утерла, и говорит совершенно спокойно, по-деловому так это:
  - С тебя, соседка, теперича ком-пем-сация полагается... За увечье...- и пальцем в Васькины бинты тычет.
  И тут я поняла: сейчас наш хуторок мало-помалу протрезвеет и меньше, чем к завтрашнему вечеру повесит на меня всю свою нужду!.. Чую, следующей прибежит Подлипиха с претензиями по поводу бессмертной юбки... А дальше?..
  Дальше я даже представлять себе не стала. Народную смуту на Руси треба рубить на корню... И вылепив злобную дулю, я молча сунула ее Васькиной мамаше под нос.
  В книжках читала, есть такое понятие - "театральная пауза"...
  Не знаю, как это на самом деле - в театрах я отродясь не бывала. Успела ли Васькина мамаша за свою долгую трудовую жизнь приобщиться к высокому искусству, - мне тоже неведомо. Но паузу она выдержала... Да такую, что замерли все: Проня с Марковной, сынуля ее контуженный, воробьи на заборе - и те пристыли... А потом ка-ак взвизгнет! Как в волосенки мои вцепится!..
  Не знаю, кто кого в тот раз отволохал бы, - я, конечно, девка крупная, но и супротивница мне попалась опытная, но только в самый разгар представления подъехал к моей калитке Васькин трактор, а на нем мужик чужой - из райцентра.
  Он мотор заглушил и кричит нам:
  - Вы тут совсем с ума посходили: бабий реслинг устроили?! А у вас там, на проводах, - покойник горелый висит!..
  Проня с Марковной мигом с забора слетели и около приезжего оказались. Мы с Васькиной мамашей еще пару раз друг дружку встряхнули и тоже к ним. Васька же на всякий случай у крыльца остался - от нас обеих подальше...
  Приезжий и рассказывает: ехал, мол, к вам - трактор перегонял назад, как у них с хозяином условлено было, - и на подъезде к хутору увидал, что на одном столбе электрическом, на самом верху, - висит кто-то. Кто - понять уже нельзя, поскольку человек черный весь... Обгорел, значит...Только сапоги да телогрейка целые, а руки, лицо, - все на хрен обуглилось...
  - Батюшки-светы! - крестится Марковна, - да шо ж такое делается?..
  - Известно, что... Провода электрические воровали... - объясняет ей приезжий.
  - То-то у нас второй день свету нет... - говорит Проня.
  - Страсти-то какие! - продолжает ахать бабка. - Да зачем же он так?..
  - Известно, зачем... - солидно поясняет приезжий. - Там - медь или еще чего... Пару пролетов снимут - сдадут, деньги живые - вот они!.. Щас по всему району провода воруют. И не только у нас - кругом так...Провода, сетку алюминиевую...Цветные металлы!.. Кому повезет, конечно. А этого бедолагу током убило...
  Короче, собрались мы - сапоги, то есть, обули - и за околицу.
  Смотрим: и вправду на одной из электрических опор страшное чучело человеческое... Лица не разобрать, видно только, что уже глаза птицы повыклевали, да зубы белеются. И скалится он, покойник-то, аккурат в сторону нашего жилья...
  - Нехорошо как... - шепчет Васькина мамаша. - Смерть какая ужасная...
  А вокруг - серо, уныло, - до самого горизонта. Голое поле, раскисшая дорога, жидкий сухой ковыль по обочинам...Ветер поет, - тоскливо так, по-сиротски...И - пустота от земли до неба, словно и нет никакой другой жизни, - только мы да тот, кто на нас сверху пустыми глазницами смотрит.
  И так нам всем погано сделалось! И не потому, что покойник страховитый был... Почуялось, что нет между им и нами разницы никакой: что он, мертвый, - никому не нужный висит, что мы, живые, - никому не надобны...
  Вернулись обратно, - Васька с приезжим мужиком укатили в райцентр, сообщить куда следует. Остальное население хутора до вечера кучковалось по завалинкам да по кухням, мусоля последние события, - каждый на свой лад.
  Особенно отличилась Тютюниха.
  Тут немного пояснить сначала надо. Тютюниха всю жизнь свою прожила в городе, лишь на пенсии перебралась вместе с мужем "на природу, к земле поближе...". По этому поводу она на нас, деревенских, посматривала свысока. Но народ не очень обижался. У нее и вправду ведь было в дому и чище и наряднее, чем у других, - Марковна все умилялась: "Ну, прям как в аптеке!" И в огороде она всегда что-нибудь невиданное придумывала - клубнику там раннюю, капусту заморскую...И человек была хороший: не жадная, и сплетничала потише остальных...
  Но был у Тютюнихи один пунктик: очень она книжки любила, и через это дело вечно какие-то идеи у нее возникали. И вот в последнее время бабка очередной фигней увлеклась. "Эзотерика" называется...Магия там всякая - белая и черная, потусторонние силы, аномальные явления...Соседка ее, Сергеевна, - бабуська очень набожная - через это дело даже водиться с ней перестала:
  - Тьфу! - говорит, - пакость какая!..
  Но Тютюниха тоже упрямая: съездила в город, еще больше книжек разных накупила, обложилась ими... Потом стала нашего лесничего доставать, Михайлу Романыча.
  Про Михайлу у нас разные слухи ходили. Он с малолетства в лесу жил. С отцом своим. Матери Михайлы никто и не помнил даже, а вот батюшка его немой - слыл колдуном. Был он то ли и вправду нем, то ли притворялся, не считая нужным тратить слова на людей, - никто толком не знал. Местные его опасались, шепотом передавая разные удивительные случаи: то, как немой на ярмарке глянул пристально на какого-то бугая, что нарочно насмехался над убогим нищим, и того к вечеру паралич разбил; то как немой указал кому-то на клад, предком схороненный, ну и прочее... Бегали к нему молодухи - за любовными отварами, бабы - за лекарственной настойкой для дитятей, мужики ходили - мужскую немочь лечить...Я уж точно и не знаю всего - это еще до войны было. Мать моя как-то рассказывала соседкам, что приезжали до немого люди в форме - целый возок санный, зимою дело случилось, - арестовать хотели... да только ничего не вышло: уехали они поспешно в великом ужасе и больше немого никто не тревожил. Я думаю, немой много хорошего на своем веку сделал: в наших краях и теперь-то помощи врачебной не дождешься, а он многих спас. Вот только благодаря злым языкам народ больше кончину его запомнил: баяли, будто очень тяжело помирал он, и даже вроде как заговорил перед смертью - все крышу с избушки снять просил...
  Отцовская "слава" и сыну досталась. Помню, девчонками малыми были, взрослые нас пугали, чтоб мы в лес одни не бегали дальше опушки: " А то Михайла украдет..." Я его потом только видала несколько раз, когда уж выросла. Высокий такой, бородатый... Глаза с прищуром, хитрые...
  Унаследовал сын от родителя и знахарское искусство, - народ ездил к нему со всей области, и с других краев приезжали. Только Михайла мало кого к себе допускал, - нелюдимость он тоже от отца унаследовал: не каждый мог в лесу его избенку отыскать. Вроде бы вот она - дорожка-то, а кружит-кружит леший, и оказывается человек снова там, откуда шел. Мать моя говорила, что лесник так не только дурных людей от себя отваживал, но и тех, кто с пустодельем к нему шагал.
  А вот Тютюниха дорогу нашла. И не раз и не два к нему хаживала, - все "по-научному" пообщаться хотела. Она ж любого заболтает! Да такими словами, что вроде как бы все по-русски, а - ничего непонятно...
  Так вот и в истории с покойником Тютюниха у нас отличилась. Очень ее беспокоило, что мертвяк лицом к хутору оставался.
  - Накличет на нас нечистую силу! А тут еще и полнолуние на носу...
  - Бородавки у тебя на носу! - рассердился Проня. - Каркай громче! Старая курица... Мечешься, как вошь на гребенке, - людей с панталыку сбиваешь! Совсем от своих книжек спятила...
  А между тем, Васька домой в тот день не вернулся. Не вернулся он и на следующие сутки, и после...
  Мать его в отчаянье кидалась по соседкам, не находя себе места. Пока она уливалась слезами, сын ее непутевый бражничал в компании мужичка, с которым они уехали, и его свояка. Свояк служил в милиции и как раз оказался дежурным по отделу в тот день, когда Косой сотоварищи приехали "заявить куда следует". Заявить-то они заявили, и свояк добросовестно все записал в протокол. А потом, рассудив, что возвращаться домой Ваське уже поздно, сродственники забрали его к себе, и вынужденная ночевка плавно переросла в многодневную пьянку.
  Мы, конечно, всего этого не знали. Протокол благополучно лежал запертым в ящике рабочего стола свояка-милиционера. А покойник глазел на нас со столба и ухмылялся...
  
  Глава 5.
  Минуло три дня. От Васьки - ни слуху, ни духу... Проня его матери говорит:
  - Он либо политического убежишша там попросил, в городе-то... Шоб сюда не возврашшацца...
  Марковна, добрая душа, тут же:
  - Ой, да может его заарестовали?..
  Утешила, называется.
  Тут прибегают Веркины девчонки:
  - Тетя Зина! Баба Ира!.. Идите же скорей - там приехали!..
  Мы - руки в ноги - и бегом... Думаем, что-то с Васькой? Примчались к Веркиному дому - он у нее как раз крайний: стоит машина. Огромная. Красивая! Импортная... Наверное, джип какой-нибудь. Около машины - три бугая. Все в "коже", штаны с лампасами, на шеях - цепи желтые в палец толщиной. Тут-то меня в холод и бросило: соображаю, неизвестно каким образом, что это - по мою душу приехали. А они, видать, уже Верке полный допрос учинили, потому как быстренько на меня нацелились:
  - Ты, что ли та самая Зинка будешь?..
  - Я... - говорю. Голосочек у меня тут же куда-то пропал, ноги ватные стали.
  Из машины паренек помельче вылез, весь помятый, - я его тут же узнала: тот, что мне сумочку с деньгами в ресторане всучил. Обрадовался:
  - Она, - говорит, - это!.. Сука, блин...
  "Щас, - думаю, - про деньги спросят..."
  Они, конечно, спросили.
  А я - что?.. Руками развела... Нету, говорю, в сортире утопли...
  Один из бугаев багажник открыл, автомат достал. Затвор передернул, языком по зубам провел, будто там мясо застряло...
  - Давай, - говорит, - покажешь тот сортир... - шагнул ко мне и толкнул вперед.
  Так и пошли мы: я с Марковной, за нами - Проня, а чуть поодаль, вразвалочку, тот с автоматом и еще один. Третьего они у машины оставили караулить.
  Ситуацию пиковую эти бандюки уяснили сразу.
  - Кто теперь туда нырять будет? - говорят. Смешно им даже стало сначала.
  Я багор поискала - он как в воду канул. И куда только запропастился?
  Тогда тот, что с автоматом был, ногу задрал - ляжка у него, что две моих! - и как пихнет по стенке "заведения"! Будка покачнулась, он - еще раз! Другой, третий... И ведь так и сломал, кабанище!
  Они обломки разворошили, по сторонам гнилые доски раскидали, стоят - смотрят, бритые затылки скребут...
  - Хреново дело...
  Потом второй оглядел нас с ног до головы и командует:
  - Ну-ка, дед, разоблачайся и лезь в дырку!.. А ты, - это он мне уже, - веревку давай! Мы его за веревку туда спустим...
  Проня весь как-то подобрался, выпрямился, грудь колесом выпятил и отвечает, - тихо, но с достоинством:
  - Я в дерьмишше мараться не стану. Сам ныряй за деньгами своими погаными... - и под ноги тому плюнул.
  Бандюк аж подпрыгнул от злости! - да по мордасам Проне и съездил. Нос в кровь разбил. А дед - чисто партизан на допросе, - рукавом кровяные сопли утер, с колен поднялся, глазищами из-под бровей зыркнул:
  - Все одно, - говорит, - не полезу! Хучь убей!..
  Тот, что его ударил - чуть из штанов с лампасами не выпрыгнул! К товарищу своему подскочил, автомат у того из рук рвет:
  - И убью! - кричит.
  Но товарищ его умней оказался. Он напарника оттолкнул легонько, - угомонись, мол, - а сам весело так деду подмигивает и говорит:
  - А - за бутылку?..Слазишь?
  Проня носом шмыгнул, губами пожевал...
  - Что ж, - говорит солидным таким басом, - за бутылку... За бутылку мож и слазю... А то, ишь!..
  - Вот, Игорек, - смеется "искуситель" с автоматом, - правильный подход к людям нужен. Рыночный. И запомни - за пол-литра наш человек тебе еще и не те чудеса героизма покажет...
  Тот, кого он Игорьком назвал, рожу скривил:
  - Ага... Герой, мля... Из-за таких уродов мы все в говне... Мать родную пропьют...
  Мне так обидно что-то стало от этих его слов. Игорек этот, он в чем-то прав был, но ведь и дед... А что, если он никогда другой награды и не видел? И не представлял даже? За самую грязную тяжелую работу - на разрыв сердца ведь пахал всю жизнь, да так что жилы лопались, - и на войне, и в миру... И за все про все - вручат очередную бумажную грамотку да стопкой уважут...
  И тут я багор увидала: лежит себе тихонечко в кустах. Я прямо обрадовалась! - уж очень не хотелось, чтобы Проня из-за этих козлов в выгребную яму лез.
  - Подождите, - говорю, - давайте-ка по-другому попробуем...
  Стали в яме багром ковыряться, - вытащили заветный пакет... Вонища-а! Игорька тут же вывернуло наизнанку, приятель его тоже позеленел слегка:
  - Вот, зараза какая... А еще говорят, мол, деньги не пахнут...
  Стали они прикидывать, как бы им половчее поганый сверток распотрошить - и тут с того конца хутора, где Веркин дом, выстрелы застучали. Точно кукурузные зерна лопались на сковороде...
  Парни сразу в лице переменились, тот, что с автоматом, очередью поверх голов наших дал, орет:
  - Кто рыпнется - убью!.. - и они с Игорьком припустились бежать.
  Мы трое, где стояли, - там и замерли, а как столбняк отпустил, - тоже за ними рванули. Но - аккуратно, перебежками...Проня напоследок еще пакет с деньгами схватил - прямо грязный как он был - и обратно в нечистую ямищу его спровадил.
  - Чтоб неповадно было... - бурчит.
  Пока мы до Веркиной хаты добрались, - уж все стихло. Нехорошая такая тишина настала...
  Марковна крестится, шепчет мне:
  - Ой, чую, плохо дело...
  - Да не тренди ты зазря! Кликуша!..- злится Проня.
  Мы к дому огородами подобрались, засели у забора, приглядываемся... Слышим, вроде как плачет кто внутри...
  - Япона мать! - говорит дед, - видать, порешили кого-то...
  Смотрим, спускаются с крыльца наши бандюки - Игорек, и тот другой с автоматом. Впереди себя Верку толкают. Она со ступенек упала, а они - ну ее ногами пинать! Бьют и орут матом... У меня перед глазами тотчас встало, как они нужник ломали, и показалось мне будто я отсюда слышу, как у Верки ребрышки трещат-ломаются, словно те досточки... Так мне больно стало за нее! - прямо дышать невозможно...
  Тут в воздухе что-то сухо и громко щелкнуло и тот, что с автоматом, медленно, как в кино, осел на землю. Игорек заверещал, как свинья, когда ее режут, вырвал у него из рук автомат и полоснул очередью по голым кустам боярышника, росшего у калитки. Из дома на звук выскочили остальные - тот, что оставался караулить машину, голова у него почему-то была в кровищи, и чернявый, что мне деньги всучил. Втроем они кинулись к кустам и вытащили оттуда какой-то здоровый куль...
  - Матушка царица небесная! - ахнула Марковна, отличавшаяся дальнозоркостью.- Да они Октябрину убили!..
  Тут и я признала в неопрятной тряпичной груде, что лежала теперь под ногами у бандитов, Полканиху. В правой руке она сжимала свой знаменитый маузер...
  - Вот что, девонька... - почти не разжимая губ, проговорил Проня. Окаменевшее лицо его приобрело землистый оттенок, в выцветших глазах плескалась горючая ненависть. - Отползай-ка на карачках обратно в тыл и дуй, что есть мочи, за подмогой... Ты - молодая, сумеешь... А мы - тут останемся, ежели чего - отвлечем убивцев... Только тихо!..
  Последнее его напоминание было мне без надобности - я и дышать-то сейчас вслух боялась.
  
  Не помню, как очутилась на выезде из хутора... Наверное, я все это время бежала:
  сердце рвалось из груди, в горле было горячо и больно, точно внутри что-то порвалось, во рту появился неприятный привкус. Бурая грязь на дороге вскипала пузырями, несколько раз я поскальзывалась, но успевала упереться рукой в жидкое месиво. С трудом вытаскивая ноги из чавкающей жижи, я брела вперед, почти согнувшись пополам, - так сильно задувал ветрище, а в голове тупо билось: "не дойду... не дойду... не дойду..." Впереди от горизонта стремительно наползала, распухая прямо на глазах, совсем черная брюхатая туча. В ее чреве что-то шевелилось и угрожающе бормотало... Не прошло и десяти минут, как сделалось совсем темно и на меня обрушились ледяные потоки. Дорога тотчас превратилась в грязевой поток и я не устояла на ногах... Упав на спину, я бессильно вытянулась и завыла в голос, не слыша себя в шуме ливня: вода уносила прочь и звуки и слезы...Тело от холода одеревенело и утратило чувствительность, - и меня охватило странное равнодушное оцепенение. Слезы как-то сами собой кончились, а может, я просто не замечала их под дождем, глядя в небо... Там, в небесах, шла своя жизнь: подгоняемые свирепым ветром, проносились причудливые полки рваных серых облаков. Они шли слоями - одни выше, другие ниже, - разные по цвету и узору, и казались живыми. Некоторые были так низко, что можно было ухватиться за край... И тут на мрачном небосводе среди облачных призраков замелькали два белесых пятна. Я приподнялась на локте: вдали, дрожа и перекрещиваясь в густой тьме, поднимались от земли столбы света... Машина... И точно: сквозь рев ветра пробился глухой стон работающего двигателя.
  Инстинкт самосохранения вдавил меня обратно в землю и я змеей отползла с дороги в кювет. Вся в грязи - и плащ, и волосы...Это меня и спасло - темная громада джипа, натужно фырча, проплыла мимо...
  Дорога на райцентр была теперь отрезана. Оглядевшись, я увидела чернеющий неподалеку сосняк... Если взять напрямую через сосны и на шоссе? А там - остановить попутку...
  На подгибающихся ногах поковыляла к соснам. Идти стало легче - земля, покрытая старой хвоей, не так сильно раскисла и ветер бил сбоку, немного снося меня с курса, но все ж это было лучше, чем в лицо... Под деревьями ливень стал тише, зато теперь я все время запиналась о корни и кочки, натыкалась на ветки. В конце концов, едва не распоров щеку, вытянула руки вперед, пригнула голову, и слепо побрела наугад: так или иначе, я все равно должна выйти к шоссе, - оно здесь шло вдоль лесополосы.
  Не знаю, сколько прошло времени, я совсем уж выбилась из сил, но сосны все не кончались. Лес стал гуще, теперь приходилось продираться сквозь кустарник и поросли других деревьев... "Вот и заблудилась..." Прикинув, что если я иду на самом деле вдоль шоссейки, а не к ней, я развернулась на девяносто градусов и упрямо зашагала дальше. "Ничего, тут не тайга - не сдохну..."
  Но лес оказался упрямее - не прошла и сотни шагов, как уперлась в сплошную стену: то ли боярышник, то ли шиповник... Повернула в сторону - опять колючки, взяла правее - то же самое... Подалась влево... Что за напасть?! Кругом, со всех сторон, окружил меня почти невидимый во тьме, шипастый враг... Что-то сердито шепча, он цеплялся за одежду, рвал в кровь руки...
  Я устало замерла на месте...Шепот стал громче. Мне вдруг показалось, что древесные лапы шевелятся и извиваются в темноте... Ветер? Но ветви, изгибаясь под немыслимым углом к стволам, явно тянулись ко мне!.. "Мерещится..." - думаю, а сама пытаюсь оставаться спокойной. Пальцы сами собой сложились щепоткой и коснулись лба. "Отче наш, Сущий на набесех..." Но слова молитвы тут же напрочь ускользнули из памяти: внизу у земли что-то жесткое скользнуло по сапогу...
  И тут я заорала и ломанулась прочь, точно сохатый, гонимый сворой собак... Вокруг зашелестело, задвигалось! А я несусь как угорелая, - и налетаю на дерево...Да так, что искры из глаз! В голове вспыхнули разноцветные пятна, а я все равно не останавливаюсь: руками ощупала - кора у дерева гладкая, точно бумага, только местами шершавистые пятна - видно, березка... Ствол толстый, раздвоенный... А сзади - шуршит все громче и громче, точно меня нагоняет кто! Ну, я обходить не стала, прямо меж стволов и пролезла... А с той стороны под уклон пошло - я и покатилась с ног кубарем...
  Упала, лежу... Чую - вроде как переменилось все: шепот этот ужасный стих, покойно стало, лес вокруг - высокий, и тихий-тихий...Дух перевела, приподнялась, - ну, думаю, выкарабкалась... Я уж потом вспомнила, как бабушка моя в детстве учила: ежели случится в лесу морок, надо быстренько раздвоенное дерево найти и сквозь него пролезть. Только не осину... Но бабушкину науку я много позже припомнила, а тогда только и мысли было, что, как вернусь живая, надо будет свечечку Богородице поставить...
  Впереди померещился огонек. Присмотрелась: мигает будто крохотная искорка... Костер?.. Потянулась я в ту сторону, откуда свет моргал. Тихо иду, берегусь - от дерева к дереву, крадучись, перебираюсь. И что ты будешь делать! - снова ведь нехорошо: словно кто-то смотрит, следит за мной... А потом и шаги вослед - мягкие, еле слышные... Нечеловеческие.
  Страшно мне стало.
  Не передать, как страшно...
  Пересилила себя, оглянулась, - никого!.. Я к дереву ближнему прислонилась, холодный пот утерла, слышу - смех... Тихий такой... Мерзкий. Очень я, видать, кого-то развеселила...
  - Да кто здесь?! - кричу. Меня уже саму злость разобрала. И прямо в нескольких шагах от меня враз загораются два огромных глаза! Желтые, круглые...
  Тут-то ручки - ножки мои окаменели... Стою, как дышать - и то забыла... А глазищи все ближе и ближе... И вдруг - какой-то шорох сбоку...
  Я покосилась: мать честная!.. Волки!.. Двое, один поменьше, другой - поболе. Шерсть на загривках топорщат, зубы скалят... Зато нечисть желтоглазая - не знаю уж, кто там был, - остановилась. Большой волчище как рыкнет! Глазищи-то и исчезли... И тут звери начинают на меня наступать, только молчком. Я им:
  - Хорошие, - говорю, - собачки... Хорошие... - а сама все пячусь-пячусь...
  Так мы с ними до небольшой полянки добрались. Волки - то на краю поляны остались, в тени, а я - от них подальше. Смотрю: избушка бревенчатая, - вся такая словно с картинки. Окошко мутное светится, из трубы дымок... Мирно все так, спокойно...Думаю, к месту ли здесь такие полуночные гости как я? Но тут в памяти возникло искаженное смертью лицо Полканихи, и какая-то неведомая сила повлекла меня вперед.
  Обойдя кругом, нашла я под нахохлившимся навесом дверку с железным кольцом. Едва протянула к кольцу руку, как дверь со скрипом отворилась...
  Керосиновая лампа скупо освещала крепкий деревянный стол, русскую печь, пучки трав на бревенчатых стенах... Остальное не запомнилось... Передо мной появился высокий бородатый мужик - его лица я тоже теперь не помню, только запах - словно луговое разнотравье летним жарким полднем...
  Пока я бессвязно пересказывала ему прошедший день, он вытащил откуда-то ворох одежи:
  - Снимай мокрое...
  Потом протянул брезентовый дождевик с огромным капюшоном - такой же, как оказался на нем. Снял со стены двустволку:
  - Идем...
  Рядом с избой пряталась сараюшка. Он вывел оттуда лошадь, легко взлетел в седло, за руку втащил и меня. Я угнездилась за его спиной, крепко обхватив незнакомца руками за пояс.
  Ливень кончился, лишь стучали по брезенту редкие прощальные капли. Ветер почти утих, и нас окутала холодная, но мягкая ночь...
  До хутора мы добрались перед рассветом.
  На улочках было тихо, знакомые дома стояли темные, унылые, безжизненные. Я стукнулась в один, другой - никого... Мне это очень не понравилось. Мы осторожно проехались через все селение - и лишь на другом конце в Веркином доме горел в окошке тусклый огонек свечи.
  Тогда мы спешились, и бородач завел лошадь в проулок сбоку Веркиной хаты. Взведя курки двустволки, он сказал:
  - Обождем здесь...
  Ждать пришлось долго. Наконец, раздался звук открываемого замка и наружу вышел человек. В неверном свете раннего утра я узнала Игорька. Пошарив в штанах, он вытащил свое "хозяйство" и стал мочиться прямо с крыльца. Журчало долго... Потом он еще дольше и со вкусом кряхтел, отхаркивался и сморкался, - прямо как старик будто, а ведь - молодой...Чиркнула зажигалка. Ветерком донесло запах табака - странный, необычный... На крылечко вышел еще один - тот чернявый. "Где же третий?" - думаю. - "Машины-то не видать..." Словно в ответ на мои мысли, Игорек длинно сплюнул сквозь зубы, и сказал:
  - А Генки все нет... Увяз, небось, по дороге...
  - Не должен... - возразил чернявый, - машина - зверь!
  - Че делать-то будем? - затягиваясь, спросил Игорек. - Ни бабла, ни этой стервы, мля... да еще два трупака... Валить надо - меня здесь уже все достало! Эти старые пердуны, мля... Ненавижу старье! Гниют заживо, а все людьми себя считают...
  Чернявый захихикал:
  - Эт-то точно! Бабки за ночь, небось, все уделались со страху!..
  - Да я не про то! - с непонятной злостью перебил его Игорек. - Вот скажи ты мне: какого х... ждать, ну, скажем, - после тридцати? Ну, ладно - после сорока?.. Здоровья - нет, хрен - не стоит... Скука смертная! Хорошо, если "капусты" валом, - а если еще и в кармане ни фига? Зачем ваще все?..
  - Ну... - неуверенно промямлил чернявый, - у тебя-то не пусто...
  - Я - не про себя! Я про этих ходячих мертвецов! Ходят, воняют, учат жизни... Ты пойми! Жизни учат!! Свою прое...ли, ни хрена хорошего не видели, всей-то и радости было, что водяру жрать, - а туда же: поуча-ают!..
  - Че ты завелся с утра?.. - кисло спросил товарищ.
  - Да ни х... ниче!.. - окрысился Игорек. - Тошно мне!..
  Он затянулся последний раз и ловким щелчком отправил окурок на землю - багровый огонек прочертил в воздухе длинную дугу.
  - А ты не парься! - чернявый весело хлопнул его по спине. - Тебе старость не грозит - раньше грохнут! Гы-гы-гы!..
  - Да? - как-то нехорошо переспросил Игорек. - Может быть... Только сначала я! - и потянул с плеча напарника автомат.
  - Э-э! - испугался тот. - Ты чего?..
  - Дай сюда! - прошипел Игорек. Между ними завязалась борьба.
  - Да чего ты? - не сдавался чернявый.
  - Дай, не бойся! Я не тебя - я этих порешу! Потом сожжем хуторок - никто не докопается!..
  Чернявый вывернул из его рук оружие и ударом приклада отправил его через перила.
  - Ты че, козел, последние мозги прокурил?.. - перегнувшись вниз, свистящим шепотом спросил он. - Нарик паршивый!..
  - Да не узнают! В этот медвежий угол раньше весны никто не заглянет!.. Кому они нужны? Они кореша моего завалили, а ты их защищаешь?..
  Вскочив на ноги, Игорек ловко запрыгнул на крыльцо. Чернявый попытался его снова свалить, но тот вцепился в него, и они кубарем скатились вниз. Завязалась драка... Ударил выстрел и бесформенный клубок человеческих тел замер и распался на две части. Потом один из них поднялся - это был Игорек. Держа автомат за ремень, он, покачиваясь, потянулся к дому.
  Бородач рядом со мной мгновенно вскинул ружье - и парень с автоматом упал ничком лицом в землю.
  - Бешеных собак отстреливают... - глядя мне в глаза, сказал бородач.
  Я и сказать ничего в ответ не успела, как он вдруг покачнулся, будто его толкнули в спину, и стал оседать. Смотрю - а за ним человек с забинтованной головой стоит с пистолетом. У пистолета дуло такое длинное... Это тот третий был...
  Мы после догадались, что он машину на соседней улочке оставил и к дому пешком подобрался... Бородач на землю опустился, а сам живой еще был: так он, когда упал, исхитрился второй раз выстрелить. Убивцу его полголовы и снесло...
  ... Очнулась я, оттого что меня кто-то по щекам лупит. Открываю глаза - Марковна!.. А рядом все вопит кто-то, визжит, - надрывается просто! Потом оказалось - это ж я сама и орала... А вокруг - наши все стоят...
  Они мне потом рассказали, как с самого начала дело было. Тот бандюк, которого машину оставили стеречь, решил с Веркиной дочкой развлечься. Улучил момент - и подмял девку под себя. Та - кричать!.. Верка топор схватила - и насильника по башке... Вскользь, правда, - тот увернуться успел... Ну, а потом все и закрутилось. Они, когда узнали, что я сбежала, решили, что я и деньги заодно прихватила. Послали машину за мной вдогон, а другие два с автоматом по хутору прошли, всех в один дом согнали... Так, на всякий случай...
  А чернявый парень жив остался. Он и рассказал, как меня с какой-то "пиковой дамой" в ресторане перепутал, и из-за того у некоторых крутых людей неприятности случились. И пообещал, что и у нас теперь все еще только начинается...
  
  Глава 6.
  На следующий день прикатил из райцентра Васька, - синий, опухший... За ним вслед - газик милицейский и "аварийка". Кинулись к столбу, - а покойника-то на нем и нет!..
  - Ну, - говорят, - видать, его ветром сдуло, ливнем смыло...
  Искать, конечно, они сильно не стали: оно им надо?
  Мы говорим: ничего, у нас тут еще пятеро... Они - за голову схватились! Васька ходит гоголем, важный весь:
  - Прямо, - говорит, - нельзя вас на пару дней одних оставить, непременно чего-нибудь учудите!..
  Стали разбираться. Всех допросили, кучу бумаги исписали, - и вышло у них с наших слов так, что было это простое бандитское нападение.
  - Все, - говорят, - тут ясно. Банда это была мелкая... А вот этот героический товарищ лесничий всех спас. И сам погиб. Геройски...
  Бородач, которого я привела, - это, оказывается, тот самый Михайла был, сын немого колдуна. Лесник наш, то есть...
  Товарищи начальники еще очень судьбой пропавших денег интересовались. Но мы-то - никто ничего, а Проня, который эти чертовы деньги спрятал, - промолчал.
  Лучше бы он их отдал...
  Короче, выпили товарищи казенные почти весь самогон, и укатили. Убитых бандюков и лесника с собой увезли - за ними "труповозка" из города приезжала. Васька тоже с ментами уехал: вроде без него не обойтись никак... Но назад он вернулся быстро: на попутках в тот же день к вечеру. Бледный весь: говорит, мол, посреди дороги Михайла убитый встал и выпрыгнул из машины...
  Бабки наши ахнули:
  - Да что ты!.. мать честная!..
  - А то!.. Выпрыгнул, серым волком обернулся - и тика-ать!.. Водитель не растерялся, по тормозам ударил, а остальные - давай палить из автоматов! Волк чесанул во все лопатки - только его и видели!..
  - Тут серебряную пулю надо было... - говорит Матвеич.
  В общем, судили-рядили - ни до чего не договорились, так и заночевали. Только двери мы в ту ночь закрыли покрепче. На всякий случай... А Марковна, так та и вовсе у меня осталась. Еще и Проню к нам зазвала.
  - Тебя ж, - говорит мне, - нельзя пока без присмотру оставлять... Расхвораешься еще...
  Ага! Обо мне она, вишь ты, беспокоится... Как же! Это ей просто самой страшно было. Хотя... Если честно, я и рада тому - мне тоже было как-то не по себе...
  Поутру схоронили Полканиху.
  Подружки покойницу обмыли да прибрали. Домовину для нее Подлипиха пожертвовала - она себе гроб еще в советское время прикупила, и на чердаке про запас держала. Васька с Матвеичем да с Веркиным алкашем яму вырыли, Сергеевна отходную прочла - молитвы там всякие разные, какие по Библии, какие - по памяти. А в конце Матвеич слово сказал:
  - Ничего, - говорит, - подруга ты наша... Жила ты трудно. Но - интересно... И погибла как человек. Не знаю, - говорит, - есть там дальше чего или нету, но ты, Октябрина, - не бойся. Все самое плохое - уже позади...Земля тебе пухом... - и слезинку с глаз в усы смахнул.
  Крышку забивать стали, и тут Председателева Теща как взвизгнет:
  - Ай! Чур меня, чур!..
  И пальцем дрожащим куда-то тычет... Помстилось ей, значит, будто меж могилок тот самый обгорелец мелькает, что со столба пропал.
  Больше в тот раз его, правда, никто из нас не увидел.
  А вечером Веркин мужик шел с поминок, и нос к носу столкнулся с бродячим покойником. Он его сразу-то не опознал, поскольку пьяненький был в дымину. Он ему:
  - Браток, прикурить дай...
  А тот ему прямо в лицо-то и оскалился: на, мол, закури! И просто из костлявого кулака огонек добыв, начисто спалил "братку" все мужские украшения на физии...
  Собрались после наши на военный совет. Порешили: надо батюшку просить отслужить службу. Да только в ту же ночь завалило наш хутор снегом. Зима пришла. Ранняя... А значит, - мы теперь до весны вроде как в самостийном государстве жить будем. Сами по себе.
  Тогда Тютюниха и говорит:
  - Надо на лыжах дойти до Михайлы. Уж он-то, нечисть лесная, должен знать, как с такими бродягами управляться.
  Только охотников что-то кроме Прони не нашлось с ней в лес идти. Она - ко мне:
  - Ты там была, - значит и вдругорядь дойдешь...
  - Да не хочу я! Сколь тогда страху натерпелась! И не уговаривай...
  А она свое гнет: пошли да пошли... Тут Марковна вдруг ее поддержала: иди, мол, а то этот неупокоенный все одно жизни нам не даст - так и будет шляться да стучать под окнами.
  Короче, уговорили они меня.
  Тут Марковне в голову мысль пришла мудрая - бывают у старухи озарения:
  - Вы, - говорит, - Михайлину лошадку в сани запрягите. Она вас до избушки и довезет - любая животина, чай, дорогу к дому знает... А то опять, не ровен час, будете плутать по лесу... Пропадете еще.
  Сказано - сделано.
  Через эту идею с нами и Матвеич увязался - он под шумок успел лошадку Михайлину приватизировать, а теперь ему пришлось с нами ехать - чтобы, ежели чего, добро свое халявное назад вернуть.
  Выехали мы рано, - хотели засветло назад обернуться. Харчей набрали, в валенки-тулупы укутались, Матвеич свою берданку взял - в общем, все чин чином.
  Качаемся в санях, лошадка резво бежит - в полях она еще немного ленилась, а как в лес въехали - повеселела.
  - Чует, скотинка, дом родной... - говорит Проня.
  Над головами у нас небо синее-синее сквозь верхушки дерев просвечивает. А деревья пригожие стоят - страсть! Все в снегу, как в шубы одетые. Все кругом белое-белое!... По сугробам алмазами солнце искрится - красным да синим, да желтым играет... А где солнышко не достало - там красиво так фиолетовые тени лежат... И все такое вокруг! - словно в какую другую жизнь попали - чистую да нарядную...
  Доехали мы на удивленье скоро и без приключений. Ну, может, пару раз где-то в чащобе леший крикнул, - а так все спокойно было.
  Смотрим: стоит лесникова избушка, из печной трубы дым валит белым столбом. Лошадка у сараюшки остановилась, стоит, губами жует. Матвеич, тот хитрый, - он и говорит:
  - Ну, вы - идите... Поздоровкайтесь, значитца, с хозяином... А я вас туточки обожду, чтоб, ежели чего - так сразу в сани прыгайте - и помчимся прочь...
  - Ага... - бурчит Проня. - Ты тока не вздумай без нас умчаться! А то мы к тябе потом все хором являцца будем. Ночами... Шоб те не скушно было...
  Вылезли мы из саней и гуськом потопали сугробами к дому. Замечу, - Проня первым шел. За ним - я, а уж Тютюниха - подстрекательница - самая последняя. Идет, да все меня за рукав хватает: боится, видать...
  Постучались, как положено ответу подождали, - да только никто нам не откликнулся. Тогда Проня за кольцо потянул - дверь и отворилась легко так.
  Зашли... В доме тихо. На выскобленных добела полах солнце играет, на окнах - занавесочки ситцевые, травами пахнет... И - ни души.
  Проня откашлялся:
  - Гк-ха... к-ха... Есть кто?.. Хозяин! Михайла Романы-ыч!..
  А Тютюниха уже по горнице туда - сюда шасть тихой мышкой! В пять секунд все обсмотрела-обшарила - и куда только страх подевался?
  Проня бочком-бочком - за стол присел.
  - Ну, - говорит, - девки, чего теперь?..
  Тютюниха тем временем по полкам прошлась - все перетрогала.
  Проня бороденку куцую свою поскреб пятерней:
  - Жрать, однако, хотца уже... - поднялся и печную заслонку открыл: мало ли, может там чего припасено.
  А в печи - зола одна. Холодная зола, седая...
  - Давненько, - говорит дед, - печка не топлена...
  Он это просто так сказал, и мы сначала на слова его не обратили вниманья. А потом - только глянули один на другого - и нас точно ветром из избы вынесло: в дверях чуть друг дружку не затоптали!
  Вырвались на волю, а Матвеич увидал, как мы вскачь несемся, и лошадь по сытому заду - хлесть кнутом! Чуть один не уехал, подлюка!.. Хорошо, лошадка небыстро развернулась, и мы успели на ходу в сани свалиться.
  Обернулись напоследок, - ну что ты думаешь? - ведь так и идет дым из трубы!.. Вот тебе и холодная зола...
  Вернулись домой несолоно хлебавши. Пошли к Раечке - доложиться. Народ сбежался тут же - за новостями. Раз пятнадцать кряду пришлось нам одно и то же пересказывать. Под конец такими уж подробностями обросли, что и сами запутались. Особенно Проня усердствовал: такого наплел! Сказочник... Марковна у него даже стакан отобрать хотела.
  Он обиделся:
  - Я, - говорит, - норму знаю: упал - хватит...
  И под стол скатился. Видать, - норма...
  Зато Матвеич про свои подвиги весь остаток вечера рассказывал. Начиная с детства... И никто за его рассказами не заметил, как Тютюниха от общего стола в другую комнату потихоньку удалилась...
  
  Глава 7.
  
  - ...а шли мы тогда как раз из Батуми... Шторм... Жратва на борту уже кончилась - одни мандарины в трюме. Вот мы этих мандаринов тогда наелись! Я на них потом всю жисть смотреть не мог... А главное - без курева совсем тошно: качка, а тут еще и затянуться нечем... А у меня две огромные фляги вина припасены были - домой в подарок...
  Матвеич, возвышаясь над столом, уставленным пустыми стаканами и грязными тарелками, вещал уже третий час без передыху. Перебить или остановить его было некому: честной народ, - кто разошелся, кто уснул по углам, а некоторые - и прямо за столом... Оставшиеся слушатели - в том числе и мы с Марковной, - отчаянно зевали и не покидали гостеприимный Раечкин дом лишь по той причине, что выходить куда-то в темную морозную ночь, полную оборотней, беспокойных мертвецов и прочих опасностей, почему-то не хотелось.
  Тем временем в недрах жарко натопленной спальни, посреди сонно бормочущих, храпящих и постанывающих во сне тел, распластанных на матрасах и полушубках на полу и на двух полутора местных кроватях, - там сидела на шатком стуле Тютюниха и при скупом свете фонарика старательно изучала страницы толстой тетради в черном клеенчатом переплете. Тетрадочку эту она увела утром из дома лесника. Теперь, шевеля губами и озабоченно морща нос, она скоро водила толстым пальцем по рукописным строчкам...
  - Ага!.. - кровожадно произнесла она, наконец, остановившись в одном месте и перечитав его несколько раз. - Вот щас и попробуем!..
  Отыскав на вешалке в сенях свой старенький полушубок и тщательно завязав на голове пуховый вязаный платок, старуха украдкой выскользнула наружу.
  На улице было морозно и тихо. Ярко светила полная сытая луна. Снег, такой красивый и нарядный при свете солнца, под лучами ночного светила превратился в белый саван. От того все вокруг, укутанное белым, казалось печальным. И даже хмельные голоса, доносившиеся от дома, лишь подчеркивали тишину и грусть поздней заснеженной ночи.
  Тютюниха постояла у крыльца, пока не озябла от неподвижности. Тогда, глубоко вздохнув, она решительным шагом отправилась со двора на улицу. Выйдя наружу, она опять остановилась. Калитка, неодобрительно скрипнув, мягко затворилась, слегка шлепнув неугомонную полуночницу по объемистому заду. Тут надо заметить, что, очутившись на улице, бабка почувствовала себя очень неуютно. Но не в характере Тютюнихи было отступать от задуманного. Перекрестившись для бодрости, она пошептала молитвы, какие знала, и вытащила из-под полы заветную тетрадку.
  После первых же слов, произнесенных ею хриплым полушепотом, на дальнем краю хутора беспокойно залаяли собаки. Морщинистое личико старухи озарила удовлетворенная улыбка, которую, по мере приближения собачьего бреха от переулка к переулку, сменило сначала выражение недовольства, потом - озабоченности, а когда в конце улочки появилась движущаяся тень, отдаленно напоминающая человеческую, - бабку охватил неподдельный ужас... Несколько долгих секунд она зачарованно наблюдала, как черный силуэт, - такой четкий на фоне белого снега, - странной вихляющейся походкой приближается прямо к ней. А потом, беззвучно крикнув "мамочки!", она впечаталась задом обратно в калитку и, круша все на своем пути, ломанулась к дому...
  **********
  -... ну вот, значитца, сидим мы, выпиваем, конечно, - как без этого? - но только гостям нашим заморским тяжело с непривычки... - Матвеич неверной рукой затушил "бычок" прямо у себя в тарелке, оставив грязную пепельную проплешину среди лохмотьев квашеной капусты. Смачно шмыгнув носом, он неторопливо продолжил рассказ. Кажется, речь шла уже о годах, проведенных дедом на северных заработках. - ...Среди них французик один был, - так он уже в России до того несколько лет работал - ему привычно это. А остальным, вишь ты, - в диковинку... Они, мол, а-аа! - как могут русские столько пить?.. Ну, там много народу было - шведы, американы, итальяшки... Кажной твари по паре... Вот они, бедолаги, все всурьез восприняли... А французик этот - у него уж сноровка была, приемчик этакий отработан: он - одну стопку в рот, а три - под стол...Одну - в рот, три - под стол. Зараза...Переводил, значитца, добро почем зря... да... А тут - незадача! Водку всю попили, - на спирт перешли... То ли он его не разводя под стол сливал, то ли хрен знает, что...Американ, что рядом с ним сидел, - возьми да и урони под стол - то ли спичку, то ли окурок, - оно ка-а-ак все вспыхнет! Под столом-то... Ка-ак полыхнет!! - и словно для иллюстрации своего рассказа, Матвеич, взмахнув рукой, смел нечаянно керосиновую лампу.
  Ламповое стекло сухо треснуло и в тот же миг веселое пламя торопко и жадно побежало по цветастой клеенчатой скатерти.
  - И-и! Супостат!.. ты чего наделал!! - вскинулась испуганной вороной до того мирно клевавшая носом Марковна.
  Снаружи тяжко затопало и в прокуренную, пропахшую застольным духом, комнатушку ввалилась Тютюниха: седые космы растрепаны, пуховый плат съехал набок... Голося что-то невнятное, она бухнулась на четвереньки и ужом проскользнув в щель между табуретами, совершенно несоразмерную с ее габаритами, забилась под стол.
  - Э-э... мать! Ты чего?.. - пьяно озадачился Матвеич, ладонью отмахиваясь от подбирающихся к нему огненных змеек.
  - Туши скатерку, изверг!!! - завопили мы с Марковной в два голоса, пытаясь прихлопать огненную язву.
  Но Матвеич зачем-то нагнулся и полез выковыривать очумевшую бабку из ее убежища. Та, продолжая голосить, вцепилась ему в бороду.
  Из распахнутой двери налетел шумный ледяной смерч - и что-то большое и темное пронеслось над нами... Марковна с перепугу вместо воды плеснула в полымя самогонки - огонь тут же благодарно взвился чуть не до потолка - и это что-то зацепилось краем за полыхающее огнище. Завоняло мерзко, и оно стремительно съежилось, уменьшаясь и приобретая четкие очертания, - и через минуту посреди стола очутился... Или очутилось...
  Короче, не знаю как и обозвать то существо, что возникло пред нашими мутными очами.
  Сгусток черного мрака, чем-то напоминающий человека, - оно корчилось посредине огромного обугленного пятна, в которое превратилась парадная Раечкина клеенка, точно птица, попавшая в очаг лесного пожара.
  - А-а-а?... - спросила Марковна.
  От стола повеяло нестерпимым холодом. У черного созданья вдруг прорезались огромные багровые глаза.
  - А-ахр-рр!.. - злобно ответило оно и начало увеличиваться в размерах.
  - С-стоять! - скомандовал Матвеич и осенил чудище крестным знамением. Незваный гость угрожающе зарычал и повернулся в сторону дерзкого старика. - Раиса! - громовым голосом крикнул дед застывшей на пороге хозяйке. - Тащи икону!
  Раечка тут же исчезла в недрах дома и мигом вернулась обратно, держа в руках бумажную иконку, оправленную в стекло и металлическую рамку.
  - На-кася выкуси! - тоном бывалого инквизитора сказал Матвеич, ловко перенимая у женщины ширпотребный артефакт, и сунул его в рожу незваному гостю.
  Пришелец угрюмо отодвинулся и нехотя сполз со стола. Тотчас оттуда с визгом выметнулась Тютюниха и, как на грех, выбила иконку из неверных рук новоиспеченного экзорциста. Нетрезвый дед попытался словить ее на лету, наступил обидчице на ногу и они, запутавшись, вместе рухнули на пол. Адское отродье тут же радостно кинулось в атаку, но рассерженный дед изрыгнул такой поток матюгов, что бедная нечисть испуганно забилась в угол, да так и застряла там, трясясь и поскуливая...
  - А у меня вот еще и святая водица осталась с Троицы! - кровожадно объявила Раечка, проворно доставая из серванта пластиковую бутыль из-под минералки.
  Присмиревший сумрак отчаянно заколыхался и замычал: не надо, мол!..
  - Ага! Не н-ндравится?.. - спросил Матвеич и, отыскав на разгромленном столе уцелевшую поллитровку, с громким бульканьем налил себе стакан до краев.
  Выпить он не успел: откуда-то сбоку протянулась цепкая птичья лапа и увела чарку прямо из-под рук зазевавшегося героя. То был Проня, благополучно проспавший и пожар, и битву с демоном, но зато очнувшийся от хорошо знакомого звука льющейся жидкости. Шустро опрокинув стакан в беззубый рот, он звучно глотнул, дернув кадыком, и блаженно причмокнув, мирно поинтересовался:
  - Чего шумите, дьяволы?..
  - А ты спал бы дольше! - сердито ответила Марковна. - Проснулся б - жареный... Вона за тобой уже и черт явился!..
  - Он - за мной! За мной!.. - закудахтала Тютюниха. - Я его заклинаньем выманила...
  - Ну - и тебя до кучи...- сварливо согласилась бабка.
  - Так, девки, ругню - отставить! - распорядился Матвеич. - Не на базаре... С бесом че делать будем?..
  - Изгонять? - неуверенно предложила Тютюниха.
  - До первых петухов досидит - сам сгинет!.. - махнула рукой Марковна.
  - А ежели останется? - строго спросил Матвеич.
  В горенке воцарилась долгая тишина...
  - Прода... д-им... - вдруг громко икнул Проня.
  Народ секунд пять переваривал предложение, а потом на лицах присутствующих появился неподдельный экономический интерес.
  - ...или на бартер пустим... - сипло продолжил дед.
  Красноокая тьмища в углу заволновалась еще пуще - по комнате поплыл сладкий холодный ветерок.
  - А-ах! - с надрывом зевнула Тютюниха. - Охти, тяжко ж мне... - и мягко опустилась на стул. - Глазоньки слипаются... - пожаловалась она и уронила голову на руки..
  За ней вслед раззевались и Матвеич, и остальные, кто был в комнате. Старик уместил седую башку прямо на столе, мятой щекой прижав тарелку с квашеной капустой, под бочок к нему притулилася Марковна, исчезла в глубине дома Раечка... Я почувствовала, как предметы вокруг становятся все темнее и темнее, словно кто-то потихоньку прикрутил фитилек у лампы, - а дальше и не помню. Уткнулась носом старухе в плечо, от него пахло одинокой старостью - сердечными каплями, мылом и мышами, - и пришел покойный, тяжелый сон: просто темнота без сновидений, точно кто-то укутал голову мягкой мохнатой шубой.
  В застольной наступила тишина. И только Проня - свеженький, точно июньский огурец, - упрямым торчком восседал за разоренным столом.
  - Твою дивизию... - недовольно пробормотал он, оглядев заснувших сотрапезников. - Раненько седня угомонились... Раиса! - визгливо позвал он хозяйку.
  Не получив никакого ответа, пожал плечами и снова зацепил со стола початую бутылку.
  - С-с-с-спать!.. - вкрадчиво прошелестело из угла.
  - А-а... нечисть! - обрадовался дедок. - Давай, покамест народец дрыхнет, примем!
  И вытянувшись через стол, плеснул "огненной" водицы в мутный стакан аккурат перед черным сгустком.
  Бес зашипел злобно.
  - Брезгуешь? - осерчал в ответ Проня. - Черт заморский...
  Почему "заморский" - он и сам не знал. Да и как было обозвать то непонятное, что красными угольями жутко щерилось на него из пропахшей табаком полутьмы? Разве что еще "империалистом"? Он так его и назвал: империалист хренов...
  - Не осуществляй меня!..- угрожающе прошипел черный гость. - Я - не сущность!..
  А Проню понесло:
  - гад... фашист! .. Буржуй! - и с каждым новым эпитетом внешность противника становилась все более четкой. И к тому времени, когда дедок обозвал его "депутатом", в углу отчетливо вылепился силуэт самого что ни на есть прозаического черта. Черный рогатый контур.
  - Вот... сукин сын! - удовлетворенно перевел дух немного запыхавшийся дед. -То-то... Пей!..
  Черт насмешливо и тоненько тявкнул, мохнатой лапой сгреб стакан в горсть и, поднеся к себе, втянул воздух:
  - Фу-у!.. Русским духом пахнет... - насмешливо хрюкнул он.
  Проня насмешки над державой не принял.
  - Нашенским... - с достоинством подтвердил он. - Это тебе, паря, не кака-нить ихняя виски... - и рявкнул: - Пей, говорю, а то перекрешшу!..
  Хлопнули по первой... Потом - по второй, а там и третья не задержалась. С каждой дозой лишенная доселе деталей морда красноглазого пришельца приобретала более ясные черты: глазки стали из красных желтыми, прорезался широкий, точно опушенный усами рот, вытянулся подвижный курносый пятак на манер поросячьего.
  - Эволюция!.. - глубокомысленно заметил Проня.
  
  продолжение следует...
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"