Положение дел в орде было хуже некуда, но Боханя не умел приходить в отчаяние, и оно миновало его всякий раз, как приближалось, будто чувствовало предстоящую неудачу и стеснялось нарушения обычая гостеприимства. Утро едва наступило, юрты приближённых, отступив на положенное, почтительное расстояние, надёжно прикрывали ханскую от неожиданностей, которых у судьбы всегда заготовлено для правителя более чем достаточно.
Закручиваясь голубыми спиралями и обступая круглые тени жилищ, туман просачивался на ханскую гору, будто шпион, но солнце уже давало о себе знать, позолотив далёкие горные вершины востока, и ничего кроме смерти туману не сулило. Боханя распахнул мягкий войлочный халат, подставил широкую грудь холодному степному ветру и приготовился встретить новый день. Всю ночь он провёл в глубоких раздумьях. Войско, собранное младшим братом, наконец, подоспело, и можно было начинать поход на запад. Это было смелое решение.
Позади недружественное сильное государство, в любой момент готовое стереть его молодую, неокрепшую в политических и военных кознях орду, едва заявившую о себе смелым обособлением от чуждых порядков. Но Боханя предвидел самое худшее развитие событий и загодя отослал в стан врага своего человека по имени Туманбай - мудрого, как степной орёл в небесах и хитрого, как змея на бархане. Под видом алтайской принцессы в помощь им была выбрана красавица Шолпан. Пришлось вырезать весь её род, чтобы не было нежданных претензий, но оставить в заложниках малолеток, спрятав их в горном селе. Женщинами управляют слёзы.
Боханя вспомнил ослепительную видом "принцессу", прищёлкнул языком, глядя на исчезающую в алеющем небе утреннюю звезду, но дело есть дело, сдержал свой порыв: у врагов она будет полезнее, чем в наложницах. Вести с юга поступали теперь противоречивые, но вполне обнадёживающие. Смута и раздоры были посеяны. Туманбай, действуя осторожно, но крайне нагло, выбрал для себя роль очередного пророка, что в тех местах большой редкостью не было. Наглость его заключалась в том, что он обвинял - естественное начало деятельности любого пророка - в неправедном поведении и всяческой ереси, не с кого бы то ни было, а прямо с султана. Хитрость заключалась в косвенном характере этих обвинений и противопоставлений, которые легко разгадывались слушателями и подхватывались неизвестно откуда взявшимися учениками.
За образец образа правоверного и светской нравственности был выбран популярный и всесильный военоначальник султана Айши-Баба, в точности соответствовавший будущей роли спасителя нации. Восхваляя на каждом углу сего достойного мужа и непременно браня разнообразные грехи султана, не называя, разумеется, имени их приверженца, не бывшее секретом ни для кого, пророк требовал удаления от мирских утех властьимущих и восстановления святых мест уединения для желающих всё на свете переосмыслить подданных.
Подходящих мест, с определённой славой и природными условиями, в стране было не так уж много, и они быстро превращались в места столпотворений, в разносчики всяческих болезней, как душевных, так и телесных, свойственных положению скученности, нехватке свежей воды и еды, мгновенно исчезавшей в утробах бесчисленных паломников. Популярность речей Туманбая зиждилась совсем не на их содержании и правдивости, наоборот - иногда он так перегибал палку и так далеко заходил за черту всех мыслимых пределов разума и устоявшихся религиозных воззрений, что только тончайший расчёт заставлял его продолжать опасную деятельность.
Одним из объектов его нападения были гаремы. Надо было иметь смелость, чтобы замахнуться на такой важный элемент устройства общества, но "пророк" знал, что делает, ведь никто в стране не смел завести гарем такой величины и с таким количеством жён и наложниц, который имел султан, а что ещё так хорошо возбуждает недовольство, как обычная зависть, если у её источника недостаточно силы пресечь все поползновения на свою собственность. Медленно, но верно, Туманбай готовил выход на политическую сцену прекрасной Шолпан.
Марья Ивановна тряслась на стареньком автобусе, возвращаясь в давно уже родное по мужу-казаху село, и никакие трудности передвижения по разбитым и пыльным дорогам её не расстраивали. Марье Ивановне, наконец, удалось обменять в районном отделе народного образования кипу новеньких книг (тяжесть, кстати, непомерная для старенькой учительницы) какого-то "коллектива авторов" на несколько старых учебников русского языка, милого её сердцу Дитмара Эльяшевича Розенталя аж 1965 года издания.
Повезло ей до чрезвычайности! Из отдела образования с большим трудом её прогнали, а была она человеком старой закалки, и сделать это было действительно трудно, но уборщица, давнишняя её подруга, бывший профессор лингвистики, успела шепнуть, что банкротят аккумуляторный завод, а там... истинный Клондайк для книгочеев и горы "всякого печатного хлама", готового к выбытию на помойку. Местонахождение завода Марье Ивановне было отлично известно: она там трудилась в качестве бухгалтерши, будучи в ссылке, успешно прервавшейся в конце пятидесятых.
Обмен состоялся неравноценный, с её точки зрения. Сначала ей даже хотелось припустить бегом - казалось, догонят и отберут старенькие, сильно потрёпанные экземпляры и не посмотрят на то, что она бросила посреди какой-то бойлерной, куда перекочевали библиотечные останки, яркие книги в хрустящих глянцем обложках и скажут: "Как вам не стыдно! Старый человек, а так нас облапошили!". Однако ничего подобного не случилось. Марья Ивановна проверила рюкзачок с Розенталем ногой - вот он стоит рядышком и никуда не делся. "Не облапошили", - Марья Ивановна любила слова и их звучание до смакования.
На пороге дома её встречал муж. Он подхватил рюкзак и, ворча на вечные тяжести и тяготы, связанные с присутствием в доме супруги, поволок его в её комнату. На старости лет дети покинули стариков, и у каждого теперь была своя комната, что их совсем не радовало. Они редко бывали в своих апартаментах, чаще сидели вдвоём на улице, на террасе или в саду, под огромным тополем, который давно бы надо спилить в целях безопасности, но всё жаль его, всё кажется, что ещё годок постоит, а может быть, ему повезёт и переживёт он обоих соседей.
Прошло несколько дней. Марья Ивановна и Абыз сидели на лавочке, покрытой войлочным ковром, изготовленным Марьей Ивановной ещё в молодости, когда она увлеклась разнообразным рукоделием и более основательными домашними поделками. И сейчас в доме на каждом шагу попадались её вышитые подушки, маленькие настенные коврики, вязанные крючком из тряпок половики, подставки под кастрюли и казаны. Дом был очень старый, и жили в нём не только супруги, а ещё и кошка, собака, коза Ефросинья, а также муравьи.
Последние доставляли множество хлопот хозяевам, но лишь до той поры, как пришло понимание - вреда от них никакого. Поедят, утащат немного сахара, запрятанного на самую верхнюю кухонную полку, вылижут случайную каплю мёда или варенья на столе и уйдут по своим делам, по своей собственной дороге - целому тракту, который, казалось, даже натоптан на столе их маленькими, но острыми ножками и отличается, если присматриваться, по цвету и углублению на поверхности.
Было полнолуние. Огромная жёлтая луна, какая сияет лишь в южных районах земного шара, стояла над головами стариков и освещала своим загадочным светом всё село, раскинувшееся в небольшой долине. Дом стариков был последним, за ними уже никто не селился - позади горы и, как всякое великое, начинались они с малого - сухого, голого пригорка, изрезанного красными строчками породы, вымытой из склона редкими, но порою бурными дождями. Долина, на которую сейчас глядели старики, моргала от движения остывающего воздуха редкими фонарями, тусклым светом окон, белыми стенами домов и поколотых временем глиняных заборов, будто испещрённых арабскими письменами, но главным украшением долины было озеро - круглое как блюдо, покрытое тёмно-зелёной бухарской эмалью.
- Маруся, что-то муравьи ведут себя не по-людски, который день наблюдаю и дивлюсь на перемены.
- Да что ты! Ничего не замечала, опять наплодились и расширили территорию?
- Нет. Умнее стали и значительно.
- Куда уж умнее - под закрытую крышку в банку пролезают!
- Раньше бегали навстречу друг другу - смешно наблюдать было, как не могут иногда разойтись или суетятся, уступая дорогу гружёным, а сейчас изменили маршрут. Бегают восьмёркой, построили мост-развязку из какого-то цемента и бегут в одну сторону, прямо Токио какое-то у них теперь!
- Не морочь мне голову, Абыз! Мне ещё диктант проверять.
Вернулись в дом и занялись каждый своим делом. Абыз удалился в мастерскую. Минуло уже несколько лет, как он занимался конструированием лечебного прибора, с помощью которого собирался вылечить свои больные ноги и сердечную недостаточность Маруси, но ощутимых результатов пока не наблюдалось. Это не сильно расстраивало Абыза, ведь его дело было обыкновенным увлечением, позволявшим коротать медленное старческое существование и немного подтянуться до уровня своей вечно занятой учениками супруги в моральном отношении: "И я приношу пользу, по крайней мере, стараюсь...".
Идея пришла в голову Абызу очень давно, но когда работал на заводе ни сил, ни желания её исполнять не появлялось - сидит себе в голове идея и никому не мешает, в том числе родителю. Другое дело на пенсии. Опутал сарайчик проводами, навешал вокруг себя накупленных инструментов, а то, что греха таить, и утащенных с завода, и творишь в своё удовольствие. Удовольствие заключалось в совершенствовании никчёмного, но широко рекламируемого ушлыми дельцами от медицины приспособления, служившего, как уверяют, ещё египетским фараонам - магических цилиндров, медного и цинкового. Разность потенциалов в металлах, и не только в них, - вещь интересная. Откуда берутся силы физики, зачем вдруг объединяются и формируют поля, куда деваются, как их поддерживать или моментально удалять, как действуют на израненное жизнью человеческое тело и мозг? Трудно спорить - интересно!
Так убеждал сам себя Абыз, стремясь создать иллюзию полезности своего занятия, когда прилаживал цилиндры в очередную, принципиально изменённую конструкцию прибора. При этом он улыбался, вспоминая, как ругалась Маруся на его покупку идиотских цилиндров у каких-то заезжих аферистов от медицины. Потом она успокоилась: вреда от них, как от муравьёв, никакого, о деньгах давно можно забыть, зато муж при деле и не очень теперь скучает, хотя и мучает её своими экспериментами, привлекая в качестве подопытной, со всеми вытекающими последствиями: измерением давления, расспросами об ощущениях и так далее. Иногда ей становилось радостно, что в доме нет рентгена и центрифуги для анализа крови.
Марья Ивановна отложила тетради, сплошь исчерканные красным карандашом. Учительница вдруг всполошилась, как так, столько времени прошло, а она не вынула учебники из рюкзака, не поставила их на полку, только один из целого десятка расположила на своём столе, а остальные словно бедные родственники лежат друг на дружке. Маруся потянулась к рюкзаку, втащила его на стул, её сердце сильно забилось, ломая привычный ритм. Марья Ивановна кособоко повернулась, и учебники полетели на пол.
- Эко стала неловкая, - посетовала Маруся.
Из середины стопки выполз один учебник, с него-то и начала наводить порядок старушка, но книга явно не хотела становиться на полку, она раскрылась уже в руках и прямо из неё, из вырезанных в страницах углублений-тайников, покатились на пол какие-то чушки...
Абыз, наконец, приладил к направляющим с цилиндрами угломер, с помощью которого надеялся измерять изменения силы и направления электромагнитного поля в зависимости от взаиморасположения цилиндров, но услышал в комнате Маруси удивлённый возглас. Это было очень необычно. Марья Ивановна всегда вела себя за работой тише совы на ветке. Так ли предстояло ему ещё удивиться самому, когда, вбежав в комнату, он увидел в руках жены два цилиндра - золотой и серебряный.
Боханя медлил. Войско, подстрекаемое молодыми командирами и мрачными бесстрашными стариками с голубыми усами, заметно волновалось, лишь великая сила дисциплины сдерживала неповиновение. "Ещё вчера такое невозможно было себе представить, как мог на совете попросить слова каган захудалого улуса и потребовать выступления! Пришлось осадить его, а достоин ли он гнева хана?", - думал Боханя, но чувствовал, выступать рано.
Нужно точно знать, что сейчас происходит в тылу и на протяжении всего будущего пути войска, нужно дождаться возвращения послов с северо-востока. Удалось ли им усыпить бдительность ногайцев и убедить их в миролюбии Бохани? Потому и назначил хан праздник установления каменных баб во главе с Мамой Хунной, которые предстояло ещё мастерам-алтайцам обтесать, украсить поясным орнаментом и искусно выбитым в камне оружием и окружить цепными рядами гладких балбалов. Надо протянуть время, оно сейчас любимый раб, мудрый подсказчик и свой игрок. Наступал час вечерней трапезы. Молодая девушка, недавно выбранная жёнами в помощницы, поднесла густой шубат, блиставший рубиновым отливом в лучах уходящего солнца в почти прозрачной пиале.
Боханя пил и чувствовал, что в него льётся белая сила тёплого солнечного луча. Допил до конца, но не стал передавать пиалу девушке, вместо этого он отбросил посудину в сторону, схватил девушку за косу и сильно прижал кулак к податливой выгнувшейся дугой спине. В глазах девушки метался страх и желание вызвать хана на ласку. Боханя разжал пальцы и провёл ладонью по её гладким плечам, прикоснулся к упругим грудям, словно проверял стать дарёной кобылицы. Девушка широко улыбнулась, её луноподобное лицо накрыла тень пушистых ресниц. Хан не отпускал девушку от себя до самой темноты, пока небо не засветилось искрящимися хвостами падающих звёзд. В кучке служанок тихо переговаривались и что-то напевали, женщины грели казаны на головнях, которые тлели розовым и голубым огнём, и терпеливо ждали, когда им подадут знак вносить еду в юрту.
- Что за шум! - Хан соединил брови в линию, что не сулило ничего хорошего нарушителям спокойствия.
На коленях к нему подполз начальник стражи.
- О, повелитель ветра, сын волчицы и орла, пойман лазутчик!
"Совсем разум потеряли в бездействии. Лазутчик! Ха! Сугдийский купец у них - лазутчик!", - думал раздражённый небольшим приключением Боханя. Перед ним сидел старик, с трудом представлялось, что он рискнул отправиться в путь, полный опасностей, но видно такова была его натура - смесь жажды наживы с жаждой небесных знаний. Боханя сразу распознал в нём не врага, а гостя. Угощение пришлось весьма кстати, а долгий разговор отодвинет бессонницу не хуже черноглазой наложницы. После длительных расспросов о новостях из далёкого мира Византии, Египта и Северного Кавказа. О городах и военной силе ближних врагов, через земли которых проследовал купец, разговор перешёл в стадию развлечения, как раз начали подавать чай с целебными кореньями и сладостями.
- О, великий хан! Разреши приложить к скромным дарам, уже снятым со спин моих верблюдов, безделицу, - обладающую скрытым смыслом и силой влияния на судьбу, - помимо естественного уважения и положенного восхищения Боханя почувствовал в словах купца торжественность, подчеркнувшую серьёзность момента.
Из поясного мешочка, где обычные воины хранят оселок, купец достал свёрток, несоразмерный тяжестью с малым своим размером. Руки путешественника тряслись, когда он разворачивал холст и протягивал дар Великому Хану Бохане. Два цилиндра блестели на ладони старика - золотой и серебряный.
- Храни, Великий Хан, сын волчицы и орла, любимец всесильного Тенгри, эту Великую Силу, путешествующую в веках, не стыдящуюся вершить ни малые, ни большие дела, ибо нет для неё ничего соразмерного, ничего слишком краткого или слишком длинного, всё подвластно ей и ничто её не волнует. И будет она кочевать вечно из рук в руки, из тайника в тайник, из света в тьму - владей ею, пока светят звёзды для твоего взора!
Абыз очень волновался, вставляя в прибор, взамен своих стареньких уже потёртых новые, сияющие космическим цветом благородные цилиндры. Он не понимал причины своего чрезмерного волнения, казалось, что изменится, если опять ничего не получится, если все его опыты опять завершатся пустотой? Так он уговаривал себя, стараясь настроиться на невозмутимость истинного учёного-исследователя. Клеммы аккумулятора жалобно пискнули, брызнули золотыми и серебряными искрами и...
Муравьи закончили свою тяжёлую работу - весь сахар был надёжно уложен и замурован в подземных кладовых, никакому врагу и непогоде до него не добраться. Куколки срочно перенесены в нижние этажи подземелья, все запасные выходы замурованы, расширены проходы для войска и усилена внешняя охрана. Царица Ксерксов пощекотала свой животик в нужном месте и выделила каплю, испустившую тревожный, призывный дух, чем объявила общий войсковой сбор и готовность высшей категории для всех служб мегаполиса. Предстояла великая и победоносная битва.
Вся степь зашевелилась. Выжженные зноем травы, сухие клочья кустов, силуэты далёких сопок, даже край голубых небес, - всё покрылось клубами пыли. Орда неслась по необозримому пространству, смешиваясь с природными силами и открывая в них новые, природе до сей поры неведомые. Боханя расположился на кургане, позади наступающей лавы. По его левую и правую руки переливались и клубились волны лёгкой конницы, в этих волнах звёздными всполохами мелькали золотые шлемы воинов, топот коней перерастал во всеобщий гул, земля мелко дрожала, небольшой отряд китайских барабанщиков поддерживал ритм наступления.
Прямо в лоб врагу чёрным драконом наступала тяжёлая конница. Латы и наплечники воинов отливали серебром, пики их устремлены в небо, готовые пасть на грудь врага в нужный момент, когда им в поддержку над левым и правым краем взметнётся туча смертоносных стрел легких лучников. Боханя ещё различал лица в ближних рядах, когда воины приветствовали громким возгласом своего хана, но потом он видел только их голубые косицы на затылках и голубые концы длинных, заострённых на концах усов, торчащие по бокам шлемов. Над полчищем колыхались на древках древние тотемы улусов: щерились волчьи пасти, кривились ножи когтей барсов, ревели львы, пучили страшные жёлтые глаза беспощадные орлы, беркуты, соколы, - весь мир зверей был тут. Вдруг хан покачнулся в седле, схватился рукой за переднюю луку, ему показалось? Нет. Весь передний край уходил в небо, он не встал перед валами вражеских укреплений, атака не захлебнулась, никто не отступил и не струсил.
Неумолимое движение войска не останавливалось на земле, войско растворялось в небе. Ещё и там и тут мелькали копыта лошадей, сверкали золотые и серебряные щиты, каплями крови и весенней зелени мерцали войлочные халаты в жёлтых клубах пыли. Две полусферы легкой конницы слились в одну реку, в один бурный поток, где невозможно отличить каплю от капли, но мгновение... и начали расходиться и делиться на мелкие человеческие брызги. Эти тёмные брызги постепенно светлели, сливались со степным покровом и исчезали... будто бы и не было их никогда ни на земле, ни на небе, ни в иных мирах...
Туманбай достиг ханского стана только следующей весной. Степь была покрыта кроваво-красными маками, она была совсем не такая как предгорья, с которых Туманбай спустился после успешного выполнения возложенной на него миссии, миновав жестокие, лысые и остро-каменные перевалы. Там, на лугах буйствовало разнотравье, луговые ковры были пёстрые, цветные, но всё же преобладали жёлтые и голубые соцветия.
"Хотя главный цвет на свете - зелёный или нет? Белый? Конечно, нет. Нет у Бога предпочтений. Всё разнообразно и равно прекрасно, верно, Шолпан?", - ему показалось, что он думал вслух, но принцесса ничего не ответила. Она смотрела на всадника, который как корабль рассекал волны маков, оставляя за собой ясный след. Его голубые усы и голубая косица потряхивались в такт движению ног коня, хан ехал навстречу и улыбался, что-то кричал, но слова уносило ветром в сторону бескрайнего простора, сливавшегося с небом.
- Маруся, ты не скажешь, куда же делись все муравьи? Я хотел ими ноги полечить, а для твоего сердца сделать настойку...
- Ничего я тебе не скажу, Абыз - нашёл себе личного оракула, горе лекарь!