Жамин Алексей Витальевич : другие произведения.

Сказочки для Биши

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Старик и козочка
  
  Объявляю вам свою волю господарскую: срочно собираемся в поход. Господин, сжалься над нами, какой поход, ведь прибыли только домой. Вот и хорошо, не распаковывайте узлы, не сгружайте с повозок оружие, мы едем обратно в горы. Да, зачем, господин, - всех перебили драконов, всех половили призраков; как бы оно лучше было душу свою вам от скверны военной очистить, да занялись бы своим, сюзерен, замком - рушится всё в нём, пополнили бы запасы в погребах - пусты они, набили бы сундуки сокровищами, где как не дома богатство наживать, не привозили же с гор ничего ни разу, ведь ни камушка малого, полудрагоценного, у неверных в бою отнятое ордену рыцарскому жертвовали, а здесь крестьяне от рук отбились совсем и кормить даже с дороги не хотят, не то, что б налоги платить.
  
  
  Хозяйство никуда не денется, прибью ещё одного дракона и приведу из похода даму, вот она и будет его поднимать, а то знаю я, как вы его поднимать будете, можно подумать в походах я не видел, как вы карманы свои набиваете, вместо того, чтобы неверных наказывать. Часто несправедлив бывал рыцарь к слугам своим верным и честным, да уж кто с ним спорить будет. Господин, какие же дамы в горах - козы, не дамы вовсе. Тяжело у рыцаря служить, ох, и тяжело, - даже просто одеть его тяжело утром и раздеть вечером, - а ещё и по горам надо тащить, конь и тот не всегда справится, тогда в руки носилки и вперёд, а тяжесть-то какая, - не удивительно, что к началу второй недели похода, все слуги из сил выбились и задумали против похода возмутиться.
  
  
  Еле отговорил их Старый слуга, пообещал поход вскорости прекратить и без бунта. Сидит вечером Старый слуга один у костра, когда все уже спать легли, и думает: как задуманное исполнить, если и задуманного пока нет, одна лишь цель. В жизни Старый слуга повидал немало, а вариантов для рыцарского, успешного успокоения от дел рыцарских видел совсем немного. Первый вариант не очень удачен ни для слуг, ни для рыцаря - смерть в бою или от ран. Второй вариант - крепкую даму ему подсунуть, чтоб скрутила так, что воевать уж и не захочет и не сможет. Для слуг это было прекрасно, а рыцарь пусть как хочет такую житуху расхлёбывает. Хороший вариант, думал слуга. Где только взять такую даму.
  
  
  Только задумался о третьем варианте, нехорошем очень, как невдалеке от лагеря коза заблеяла, да по голосу и не коза вовсе, а козочка - такой голосочек нежный, девичий. Пошёл слуга смотреть, что за чудо здесь обретается. Идёт по тропиночке, а сам невольно горами любуется, ночь ведь синяя, почти непроглядная, а вот и не скажи, всё видно: тропинка белой ниточкой вьётся, будто и правда на синем платье швеёй забыта молоденькой, а вершины как замки сказочные вокруг, да с башенками, да с мостиками, а над ними тучки пристроились на ночёвку. Красота путешествий дальних - вот одно утешение в жизни послужной.
  
  
  Бедная козочка в расселине застряла, да как же этот получилось-то, чудо беленькое? Очень просто, спаситель мой, бежала я от дракона нашего, что ко мне пристаёт вечно, и со скалы прыгнула, да расселины и не заметила, хорошо хоть ножку не сломала, а дракон на краю пропасти крылья свои распустил, да и мимо пролетел, меня не заметил. Скажи, милая, а страшен ли дракон у вас тут, хорошо бы какой пострашней; уж больно до чудовищ всяких охоч наш сюзерен, глядишь и дальше бы его тащить не пришлось. Если бы страшный был от него бы никто не бегал, давно бы уж своими силами крылышки ему скрутили, а то ведь, наоборот, добряк каких мало, а знаешь, какие добряки скучные, всё у него одно и то же: замуж выходи за меня, замуж давай, люблю, говорит, представляешь, как надоел, когда же любить-то, если сразу замуж?
  
  
  Как бы наш хозяин, о нём не узнал, ведь и разбираться не будет, сразу на пику его, или мечом двуручным рубанёт, Эскалибур называется, слыхала? Нет, не слыхала, а сам ты, как попал к хозяину своему? Меня хозяин с острова забрал какого-то, когда мимо проплывал арабов грабить. Я на большом острове Авелон жил, среди родных и друзей, поплыл рыбку половить, да в шторм попал, вот на маленьком островке и очутился, а хозяин меня спас, с тех пор ему и служу, жизнь свою отрабатываю. Сидят они около костра, дровишек в него подбрасывают и за жизнь потихонечку разговаривают, только смотрит Старый слуга, чем дальше разговор их заходит, тем всё больше козочка на девушку прекрасную становится похожа.
  
  
  Сначала он и не понимал - что такое происходит - думал просто чудится ему; горы-то вокруг сплошь волшебные, чего только в них не бывает, но когда над ними пролетело страшное и огромное чудище похожее на клетчатое одеяло, и свет от костра упал на козочку не так, как обычно, а лег тенью, тут-то он и увидел, что глаза его не обманывают вовсе, а красавица перед ним, как есть вся настоящая. Некогда было уже думать, что и почему - к ним уже шёл дракон собственной клетчатой персоною, сапожки на нём были красные сафьяновые, рубашечка расписная узором расшитая, кушачком наш дракончик был подпоясан, да маленькая сабелька на боку висела, а на лапе часы Омега, хронометр.
  
  
  Подходит он к костру и говорит: добрый человек, Принцесса, прекрасная, сколько живу в этих горах, а таких добрых и желанных гостей не встречал, всё какие-то рыцари в железках попадаются; может быть, поможете горю моему: козочку я свою любимую потерял, паслась она на моих лугах, стал я ей, как всегда, сказочку рассказывать, да уж в обычай вошло у меня, а под вечер особенно, замуж её звать, надоел ей, наверное, ужасно, вот она и побежала с моего луга, а куда никак не пойму; крылья свои клетчатые распустил, все горы свои облетал, а не нашёл; всегда находил, а тут не нашёл, помогите мне, подскажите, не видели ли вы мою козочку беленькую?
  
  
  Старый слуга подметил, что Принцесса, а уж он теперь и не сомневался, что принцесса перед ним, а не козочка, жест ему делает запрещающий: не болтай друг, не говори, что принцесса я, не выдавай свою козочку, дракону - хорошему, но не любимому и скучному. Огорчить тебя должен, Дракон, любезный, не пробегала тут твоя козочка, и давно сидим у костра, а не видели её, прости старика, глаза-то у меня не те стали. Поддержала тут его и Принцесса: Дракон, уважаемый, не было здесь никакой козочки, не пробегала она, копытами по камушкам не цокала, хвостиком маленьким не виляла, рожками по кустикам не шуршала.
  
  
  Расстроился тут Дракон не на шутку, заплакал как ребёнок: что мне теперь делать, как жить без козочки, не иначе на небо она улетела, в беленькую тучку превратилась, а мне за тучкой не угнаться, не выдержат мои клетчатые крылышки полёта такого высокого и вечного, самый я несчастный дракон на свете, пойду, разбегусь с самой большой горы, сложу свои крылышки, да упаду на острые камни. Сказал так Дракон, да и на разбег пошёл перед взлётом, чтобы искать самую большую гору, чтобы сброситься с неё и погибнуть.
  
  
  Жалко стало, старому слуге Дракона, только хотел он его остановить, как слышит за спиной громкий хозяйский голос: дракон, вот он мой дракон, сейчас я его поражу мечом и в счёт свой рыцарский занесу. Босиком по камням не особенно побегаешь, да и без лат и щита непривычно рыцарю бегать по горам - подпрыгивает как кузнечик, высоко, далеко, а всё и без толка, да неловко так, не то, что в латах. Только он махнул перед Драконом мечом своим волшебным, а Дракон, как раз взлетел, вот и промахнулся герой. Дракон кружок над костром дал и видит - рыцарь какой-то странный, без щита, без лат, да пеший, что-то и не помнил таких рыцарей Дракон, за всю свою длинную жизнь, а уж скольких он пожёг, потоптал, да в пропасти побросал и не счесть, но такого первый раз видит.
  
  
  Подумалось сразу Дракону, а ведь выход это почётный для меня: зачем с горы бросаться, когда запросто погибнуть можно от меча волшебного, рыцарского - почёт и уважение тогда в драконовом раю обеспечены. Сел он рядом с рыцарем и говорит: слушай, рыцарь давай с тобой сделку заключать - ты меня убиваешь, только не больно, а я тебе хвостом твоё имя на горе выведу, Ланцелот, например, чтобы тебя века все помнили, как самого знаменитого рыцаря, договорились? Согласен я, Дракон, да только вот вытащить меч не могу из камня; если поможешь, я тебя этим мечом и пристукну, меч-то ловкий, волшебный - больно не будет совсем.
  
  
  Переглядываются между собой Принцесса и Старый слуга, да уж смех едва сдерживают, ведь ясно, что ничего у новых компаньонов не получится. Час проходит, другой, а Дракон и рыцарь уж сами посинели, а меч как стоял в камне застрявший, так и стоит. Взял тогда Старый слуга Принцессу за руку и говорит: переночуем в палатке рыцарской до утра, а там собираемся в обратный путь, эти ребята застряли тут надолго.
  
  
  Принцесса под ручку к Старому слуге подольнула и говорит: замуж ты меня, я вижу, возьмёшь, а вот любить меня будешь ли? Ничего Старый слуга Принцессе не ответил, только улыбнулся загадочно и в палаточку, расписанную драконами яркими, повёл. Когда утром все слуги радостные покидали своего рыцаря и отошли уже довольно далеко, они всё ещё слышали: ну, ты и дракон, Дракон, упрись сапожком-то, упрись, кто же так тянет, давай я теперь...
  
  
  Скороход
  
  Жара. Солнце палит нещадно. Тёмный панцирь нагрет как сковорода для выпечки блинов. Он высох и стал светлый от выступившей на нём соли, кажется, что он потрескался. Мимо проносятся столбы и столбы, ничего больше. Вот и хорошо, что одни столбы, не отвлекает ничего, а то бы засмотрелась, и не дошла. Назад нельзя, когда дельфины бросали, то говорили, ползи только вперёд, там спуск есть с площадки, а назад не ползи, там только сцепка и пульмановский вагон. Хорошо услышала, пока летела, а то бы... не хотелось даже об этом думать. Что думать, когда надо просто ползти.
  
  
  Хочешь не думать, а не можешь, вот до тех коробок это будет хорошо "думать", пока доползу, буду думать, а там тоже хорошо, что можно думать, просто уже надо будет хорошо думать, как переползти коробки, а пока... Океан качается мерно, вверх и вниз, это так приятно, когда не выплываешь на поверхность. Здесь намного приятнее качаться и солнце не слепит глаза, даже если чуть ослепит, то не страшно, можно посмотреть вниз прямо туда на землю, которая дно и ничего не увидеть, но как это бывает приятно ничего не видеть, кроме страшной толщи, которая чем толще, тем лучше, потому как это родина под тобой, кому мешала родина, никому, зато глаза отдохнут, спускаясь в зеленоватую синеву и можно будет посмотреть немного вперёд;
  
  
  туда, где толща разбивается на полосы, тяжелые и лёгкие, на полосы, которые с такой лёгкостью пересекают скаты, они летят, так же как и ты, только медленнее и красивее; ей всегда нравились скаты, это такие великолепные мужчины, добрые и ласковые, но попробуй на них напасть, они быстро выставят свой ядовитый хвост, да ещё как поддадут, ой... Черепаха ударилась головой о коробку. Вот пока и пришла, да что ж такое, пока во что-то не упрусь, никогда не пойму, пришла или нет, безобразие; вот, куда теперь сворачивать направо или налево, что тут думать всегда шла налево к северу, так и сейчас туда же двину, пошли, эх, мои ножки, почему так коротки, почему я так медленно иду, ведь так хочется быстрее, быстрее и думать уже нельзя о хорошем, надо думать как обойти коробки, вот она, вот отличная щель.
  
  
  Она поползла в щель, сначала медленно, часто оборачиваясь, всё время проверяя, проходит ли она по габаритам, но когда убедилась, что проходит, то пошла гораздо смелее, только охала, когда панцирь задевал за коробку, а нога проскальзывала по железному полу платформы, скрежет такой получался неприятный, что черепаха кривилась и жмурилась, не любила она такие звуки, но что это... Это не моя лапа скрипит, ой, поезд дёрнулся, коробки едут, ой, мой панцирь, как хорошо, что он такой крепкий, всё, кажется нормально пошли дальше, почему это я не иду; ноги идут, а я нет, странно, черепаха начала крутить головой, ноги её теперь болтались в воздухе, а панцирь был зажат коробками...
  
  
  ... господи, ну надо же быть такой дурой, думала черепаха, ведь скоро покажется океан, а я вишу здесь как в океане над бездной, только двинуться не могу. Над поездом мелькнула тень, мелькнула ещё раз, но черепаха её не видела, она поняла, что это совсем не хорошая тень, та которая бывает в воде от высоких прибрежных скал, а какая-то земная, противная тень, от которой можно ожидать чего угодно; так и случилось - тень выставила страшные когти и вцепилась в панцирь, выбрав самые удобные для когтей выступы; теперь тень хлопала крыльями, углубляла когти в панцирь и пыталась вытянуть черепаху из коробок, но у тени ничего не получалось, слишком сильно была зажата черепаха в них; тень отчаянно боролась с черепашьим панцирем и с коробками, ей ужасно хотелось поднять черепаху в воздух, пронести над прерией, а затем сбросить с высоты на кучу камней и выдрать вкусное мясо из треснувшего панциря, а потом отведать такого нежного черепашьего мяса, испачкать кровью свой клюв, зарыться в белые ослепительные кишки...
  
  
  ... всё больше не могу, сказала тень, и черепаха перестала слышать царапанье по панцирю, но когти задели ей незащищённую панцирем складку кожи, она начала кровоточить, черепаха слышала, как кровь её падает на железный лист и даже, казалось, слышит, как она по нему течёт; черепаха попыталась опять двинуться с места, но опять ничего не получалось. Вдруг поезд начал замедлять ход и, наконец, остановился, черепаха подняла голову и увидела красный фонарь, она даже испугалась, такой глаз бывает у касатки, когда она в холодных водах гонится за черепахой, но тут поезд резко дёрнулся, и черепаха больно ударившись о железо почувствовала, что совершенно свободна, она теперь не опоздает, ещё чуть-чуть и будет площадка, теперь надо встать на хвост, дотянуться лапами ...а....
  
  
  Долго это ещё будет продолжаться, начала уже думать черепаха, чтобы не скучно было катиться по насыпи; она уже опять решила подумать об океане, но тут ещё раз очень сильно подпрыгнула, упала на живот и поехала на нём в прибрежные заросли, теперь она точно знала, что не опоздает, она продралась сквозь колючки и выползла на песок; песок был совершенно белый, и на нём ясно было видно, как рождается волнистый черепаший след, с одного бока он был красным и пунктирным, но черепаха не оборачивалась, она ползла и ползла, ей очень надо было успеть на пляж, вот и пляж.
  
  
  Черепаха остановилась и стала осматриваться, взгляд её был полон надежды. Постепенно надежда гасла в её глазах. Она видела разрытый песок, множество пустых лунок и множество маленьких следов, они были похожи на её след, только они были гораздо меньше, и у этих следов не было пунктирной, красной линии сбоку; все следы были перемешаны, наскакивали друг на друга, а по перерытым следам продолжали рыскать большие крабы, но было поздно, все маленькие вылупившиеся черепашки уже были в океане, никого больше на пляже не осталось, черепаха ещё постояла немного, посмотрела на океан, развернулась и пошла обратно, ей надо было успеть на поезд, следующий на запад, она шла, и думала: угораздило же найти мужа из Атлантики, так и не увидишь никогда своих деток...
  
  
  Синь и Сянь
  
  
  Доброго тебе бодрствования, Синь. Привет тебе, Сянь, как спалось наяву? Великолепно, отдыхал больше, чем нужно, мой мальчик очень непослушен и его не могли оттащить от цветного ящика с картинками. А моя девочка капризничала, она не хотела снимать красивое платье и надевать полосатую пижаму; я вынуждена была целый час прыгать на одной ножке - попадала то в сон, то в явь, но, наконец, я показала ей маленького мохнатого мишку, и всё в ней успокоилось, мы можем теперь погулять. Куда же мы пойдём с тобой гулять, Синь? Может быть пройдёмся по берегу золотой реки, посмотрим на голубой мост, по которому катятся фиолетовые экипажи, а можно сходить в театр плоских фигур, которые сегодня дают представление о жизни шаров, что тебе больше нравится?
  
  
  Мне больше всего нравится держать тебя за руку Сянь, но мы пойдём туда, куда ты только захочешь, мне только надо поставить в ухо моей девочке серебряный колокольчик, чтобы я успела к ней, когда она проснётся. Слушай, как хорошо, что ты мне это напомнила, как тебя увидел, так всё выскочило из моего духа, я тоже быстро поставлю маленькую флейту в нос своему мальчику, встречаемся на твоей тучке или на моём островке? Сянь, ты опять забыл, что мы хотели согласоваться, а ведь для этого необходимо немного потанцевать, а танцевать и слушать музыку лучше всего на тучках. Какой же я простак, Синь, прости меня, конечно, через пять минуточек, на твоей тучке под Звёздными часами у маленькой стрелки... Ах, Сянь, опять всё перепутал, мы всегда встречаемся под большой стрелкой, запомнишь, на этот раз...
  
  
  Небо повернулось самым своим глубоким и красивым боком, к нежной дымке земли. Солнце упрямо плеснуло жёлтой волной с витым красным гребнем, оно забыло, что на земле сейчас ночь и можно особенно не стараться, ведь на той стороне, где день и так всегда светло. Большая стрелка Звёздных часов скрипела и мычала себе под нос: какая же я старая, неповоротливая, как же тяжело мне ходить по вселенной, болят мои старые косточки; и зачем меня создали такой длинной, и такой быстрой, могла бы быть и я короткой, тогда бы я так не бегала, не болели бы мои звёздочки и не сияли бы так ярко для бестолковых людишек... Скрипела она, да делать было нечего, шла как и положено.
  
  
  Вот и я Сянь, ты долго меня ждёшь? Сколько бы не ждал, но это всегда не больше одного мига, ведь ждал я только тебя, моя Синь. Пригласишь меня на танец? ведь чтобы мы согласовались необходима музыка и движение, ты готов, Сянь? Разреши тебя обнять Синь? Вот неугомонные, как бы не заставили меня отсчитывать им такты, да ещё что-нибудь петь, спрячусь я пока в туманность, там и поскриплю, да понаблюдаю, пусть им кометы сыграют, какой-нибудь вальс, старенький, дребезжащий ледяными хвостами, зато такой приятный и нежный, что хочется его слушать, а не болтаться вокруг какого-то центра и не описывать всякие дуги - так скрипела большая стрелка про себя.
  
  
  Кометы же всегда рады повеселиться и покрасоваться, они выбежали на орбиту и стали выписывать бесшумные ноты. Главная комета показала огромный скрипичный ключ и дала отмашку остальным кометам своим хвостом, чтобы они начинали. Послышалась тихая музыка, а, чтобы кометы не сбивались и не торопились, маленькие спутники вокруг одной страшной и огромной планеты, быстро вокруг неё замелькали; кометы видели то один спутник, то два сразу, а то и три вместе, так они и считали: раз, два, три; раз, два, три...
  
  
  Синь и Сянь ничего не считали и не потому, что им не хотелось; они бы с удовольствием посчитали и спутники, и кометы, и солнце, но они не умели считать; они существовали совсем не для подсчётов и расчётов, они существовали для полной гармонии мира, который весь из них только и состоял. Они танцевали и во всем духовном мире в это время было спокойно, никто ничего плохого не делал; мальчик и девочка мирно спали и в ушке у девочки не звенел серебряный колокольчик, а в носу у мальчика не играла маленькая флейта.
  
  
  Всё вокруг было спокойно, так спокойно, что Синь и Сянь уже начали мечтать, что так будет всегда, так будет вечно, - уже думали они, кружась в танце. Они теперь смогут сходить посмотреть на жизнь шаров в театре плоских фигур или слетать на голубой мост, по которому катятся такие красивые фиолетовые экипажи. Они, наконец, посмотрят как по реке, берега которой этот мост соединяет, плывут воздушные парусники, а в паруса им дует солнечный ветер, всегда попутный и добрый.
  
  
  Вот сейчас, вот уже сейчас, не успеет даже скрипнуть большая стрелка Звёздных часов, танец комет кончится и они всё это полетят делать, но...
  
  
  Как обычно, зазвенел серебряный колокольчик в ушке у девочки, и тут же заиграла флейта в носике у мальчика...
  
  
  До завтра, Сянь. До завтра, Синь, я теперь запомнил, что мы встречаемся под Звёздными часами только у большой стрелки...
  
  Пень и Гуселька
  
  Поляна не поляна, вырубка не вырубка, может просто край леса. На краю том пень большой, уж и непонятно от какого дерева он образовался, коры даже почти нет, чтобы толком определить. Пень обычно побегами своими силён бывает, по ним всегда скажешь, что за порода у пня была, когда он ещё деревом был, а вот у нашего пня побегов почти и не было, так остался один чахленький, кто его знает от чего он вырос, да и будет ли дальше подниматься неизвестно. Но делать нечего, раз уж ты пень, то стой, как тебе и положено, трухлявься, но стой.
  
  
  Постепенно тебя муравьишки растащут на дровишки для дома своего муравьиного, ветерок тебя разнесёт опилочками по травке разложит, да и иное разное произойдёт обязательно и настанет день, когда и самые старожилы, пройдя мимо пня, а то и прямо по нему ни чуточки не споткнутся, даже и не скажут: а вот помнишь, здесь когда-то пень стоял знатный, со щепой в боку здоровой. Не скажут, конечно, забудут, но пока и Пень стоял, и щепа из него торчала. Щепа, как щепа и что бы это нам о ней говорить, выделяя момент непутёвый, а вот повадился этой щепой медведь играть.
  
  
  Событие это в лесу, когда медведь есть, а уж когда медведь музыкант, то вдвойне. Не беда бы была, поиграл себе косолапый да и убежал восвояси, так не беда бы вовсе, коли Пень наш молод был, да пригож, а ведь и нет совсем - пригож Пень и не был. Сядет Мишка на пень, голову склонит, чтобы лучше слышать и давай по щепе когтями водить. Звук раздаётся на весь край, на весь край леса щепа звенит. Ох, хорошо бы так, если б звенела-то, а то ведь дребезжит, как старая качель. Щепа тренькает простужено, надсадно, а Пню совсем плохо, того и гляди, развалится напополам. Все его трухляшки вокруг пораскидаются.
  
  
  Мишка же упорный был, пока все в лесу уши не позаткнут, ни за что не успокоится. Уж и Сорока прилетала, говорила: Мишенька, родненький ты наш, пожалей, лучше вон иди корешки да вершки обменивай с мужиками или иди с Патрикеевной рыбку полови, да Волка за одно из леса на речку заберёте, хоть подышим чуток без вас, а ты всё гремишь и гремишь, словно Кащей кости на прогулку вывел, ведь лес у нас не Ковент Гарден какой, пощади, Миша... Уж и заяц приходил, вид делать, что музыка ему нравится, говорил: ох, пропишу я, Миша, об твоей музыке в газетёнку нашу по осени;
  
  
  ох, пропишу об тебе, такое, брат, Миша, пропишу, что никто уже не скажет, что ты по ушам мастак бродить, все откажутся от чести такой, все прибегут на край наш послушать музыку настоящую, лесную, доморощенную, не будут в чащобу глухую за ней ходить, будут только тебя наслушиваться, до ушей опущенных, талант, ты Миша, настоящий талант, а басы у тебя непревзойдённые, а стаккато у тебя.... Долго говорил заяц, в таком же духе, пока дух его не распространялся далеко-далеко по краю; какой тут волк стерпит, если заячьим духом проносит, выходил и Волк, на край, тогда уж заяц со всех своих заячьих ног исчезал в кустиках.
  
  
  Волк подходил к медведю и говорил: Миша, бросай это дело неземное, айда, быка завалим, во мяса будет у нас и тебе подгниём его в овражке для вкуса и мне достанется свежатинки, пошли, бросай инструмент, совсем его развалишь, уж и посидеть не на чем будет, когда из дальней дороги в родной лес приходишь, бросай, по-волчьи тебе говорю, по простому... Не слушал никого Миша, пока не наиграется или не проголодается, что одно и то ж по сути, ни за что не бросит свою музыку. Всё бы так и продолжалось, сколько уж и не знаем, не мы солнышком управляем, а вот однажды поселилась в Пне Гуселька малая, зелёненькая, прозрачная, такая красивая была Гуселька, что и Пень цвести начал во след за ней. Побеги у Пня появились, ясно сталоскоро, что порода у Пня была благородная, не трухлявая совсем, а мощная и даже музыка из него вытрескивалась щепой совсем не случайно, а от сердца дубового шла.
  
  
  Гуселька хозяйкой оказалась хорошей, Пень весь излазила, трухляшки поскидывала с него, за побегами начала ухаживать, иногда, правда подъедала их, не без этого, но много ли Гусельке надо, не жалко совсем её и покормить. Жили они так, и всё было хорошо, до тех пор, пока не показался опять медведь. Шёл он вразвалочку, неспеша, по дороге отвлекался часто, присживался и чесался, с мухами играл, да только всё одно к Пню продвигался. Поняла Гуселька, что труды её все насмарку сейчас пойдут, и побежала быстро внутрь Пня, вытащила из него сердечко и убежала. Куда же Гусельке сердечко пристроить, да ещё от Пня старого? Поставила она его себе, прямо рядом к своему маленькому. Так теперь они и стучат всегда рядом, а Гуселька та давно стала бабочкой и летает над краем леса, на поросль молодую лесную отдыхать присаживается, цветочным нектаром сладким питается.
  
  
  Сколько они так проживут бабочка Гуселька и Пень никто не знает, только, если на полянке или на краешке леса увидите бабочку самую, самую красивую, которая часто крылышки вместе складывает, то знайте, это она, наверняка это наша бабочка Гуселька с душою старого Пня.
  
  Мимолётные
  
  
  Два удивительных силуэта расположились на ржавой трубе, торчащей из черепичной крыши небольшого домика. На фоне бледнеющего вечернего неба, случайному прохожему, они были бы видны двумя яркими точками. Они были так похожи, эти точки, но всё же были разными. Были бы они видны любому и каждому, хорошо даже были бы видны, да прохожего-то никакого и не было. Улица была пустынна, вечер тих и, конечно, располагал к задушевному разговору.
  
  
  Голубая с фиолетовым сердечком точка, пихнула в бок, оранжево-красную и сказала: слушай, а ты от линейной молнии родился? Наверное, я точно не знаю, но гроза была сильная, может быть истончился горячий канал по центру, тогда я и оторвался от огня, кто теперь это знает, а ты как родилась? Я из клубка выскочила, такой здоровенный клубок получился, когда к земле от тучи летели, а я взяла и из него выскочила, вот теперь с тобой тут сижу. Ну и хорошо, что сидишь, на вот тебе ниточку жемчуга, свяжемся ей и полетим куда-нибудь. Полететь-то можно, а вот куда?
  
  
  Например, полетим в телефонные провода, там такие петельки интересные есть, повороты, лабиринты, можно хорошо побегать друг за дружкой. Боюсь я этих телефонов, вдруг выскочишь кому в ухо, а там и застрянешь, в раковине заплутаешь, давай лучше на самолётах полетаем, они такие вкусные, говорят, у них можно крылышки пожевать, сначала поджарить, конечно, а потом пожевать, а ещё интересно всяким электронным штучкам голову заморочить, вот смешно, когда эти людишки нервничают и не знают, куда лететь...
  
  
  Давай лучше не будем, людишки такие хрупкие, чуть куда свалятся, уже и нет их, пусть себе летают на своих железках. Ты, знаешь, а моя бабушка однажды охотнику чай вскипятила, прыгнула ему в ведро с водой и вскипятила, а охотник очень умным оказался, бросил в ведро заварки, потом знаешь, как радовался, всё чай нахваливал. Мне бы ведро не осилить - ударной ионизации не хватит, я вот только ручку могу тебе погреть, смотри как посинела, наверное, уже тор твой остывает, не забыла в какую сторону ларморовские спирали пускать, может быть, ты их против часовой стрелки закрутила?
  
  
  Я это могу, - часто лево и право путаю, особенно когда по незнакомой дороге лечу, а карты нету, но ты же мне расскажешь куда лететь, зачем мне думать? Расскажу, конечно, но вдруг тебе не захочется по моей дорожке летать. Как это не захочется, видишь, что мы с тобой уже двойные, у нас и ниточка жемчуга общая есть уже, не потеряемся. Тогда давай посветимся поярче, потрещим, пусть нас все видят, какие мы овальные, красивые, какие искорки умеем пускать, давай закружим хоровод вокруг этой трубы. Давай, держи меня за жемчужинку крепче, начнём кружиться с тобой, пока наши торы не закружатся.
  
  
  Две молнии, одна голубая с сиреневым сердечком, а другая оранжевая с красным, взялись за жемчужную ниточку и начали кружиться вокруг ржавой трубы над домом с черепичной крышей. Они кружились и кружились, распускали яркие хвостики, веселились, смеялись и искрились. Им так хотелось оставить на небе след, но небо было таким большим, таким огромным, что они оставляли только небольшой след колечками вокруг ржавой трубы, а небо их даже не замечало.
  
  
  Они продолжали свой танец и так крепко прижимались друг к другу, что иногда уже не было видно связывающей их жемчужной ниточки и не было уже понятно, где тут молния голубая с сиреневым сердечком, а где оранжевая с красным. Они так увлеклись своим танцем и своими сердечками, что не заметили, что уже задевают ржавую трубу, которая вдруг вцепилась в них и не захотела отпускать, молнии последний раз вспыхнули и исчезли в её горловине.
  
  
  Вечер оставался таким же тихим, не было слышно ни одного шороха или треска, он по-прежнему располагал к задушевному разговору.
  Колючка
  
  Она была такая колючая, какой может быть колючей только колючка. Ей было совсем не страшно стоять одной посреди поляны и подставлять свои колючки холодному зимнему солнцу, влажному весеннему ветру, нещадной летней жаре и осенним бурям. Её колючки никогда её не подводили. Они исправно отгоняли непрошеных гостей, помогали задерживать влагу, собирали утреннюю и вечернюю росу, если была засуха. Если было много дождей, то вода быстро сбегала по колючкам на землю и колючка оставалась почти сухой на самом сильном дожде. Колючки давали приют полезным букашкам и кололи в брюшки жадных прозрачных тлей.
  
  
  Колючка была очень довольна своими колючками. Она была очень довольна ими, пока в лес не пришли дети. Дети нарвали множество разных ягод, собрали грибов, орехов и вышли отдохнуть на поляну. Смотрите, какая противная колючка здесь растёт. Она заняла самую середину поляны, у неё самое лучшее место во всём лесу. Бедные орехи теснятся в зарослях, ягодки вынуждены сидеть на кочках, грибы одеваются сухими листами, а эта отвратительная колючка выставила свои ужасные колючки напоказ и только и делает, что хочет кого-нибудь уколоть. Дети попытались сорвать и потоптать колючку, но она была очень колючая и быстро поколола детям все пальчики и голые ножки.
  
  
  Дети были очень сердиты на колючку, но они были очень ленивы и у них были тяжёлые корзинки с ягодами и грибами, только потому они не пошли обратно в лес за палкой, которой так легко было поломать колючку. Дети ушли, а колючка стала думать. Может быть дети правы, я правда такая некрасива, вредная. Это очень хорошо, если я никому не нужна и нравлюсь только сама себе, а если я всем мешаю, что тогда? Что мне делать, думала колючка. Я не могу вырвать себя с корнем и пересадить в лес в заросли к орехам. Я не могу себя засушить, ведь я такая неприхотливая. Я не могу умереть от болезни, меня болезни совсем не берут и откуда такое страшное слово "сорняк", которое говорили дети.
  
  
  Я совсем не сорняк. Я колючка. Чтобы отвлечься от грустных мыслей колючка стала петь и сочинять стихи. Песни её были скрипучие и шуршащие, стихи её были протяжные и заунывные, как будто ветер свистел в её колючках. Колючку услышал соловей и стал ей подпевать. Соловей пускал трели, а колючка их продолжала шорохом колючек. Соловей так увлёкся трелями и подпеванием колючки, что упал с ветки, а колючка так увлеклась трелями соловья и своим шорохом, что потеряла свою сиреневую головку. Так они и стали поступать каждое утро. Соловей падать с ветки, а колючка терять голову. Потом им стало этого не хватать, и они пели и читали стихи уже не только утром, но и каждый вечер.
  
  
  Наступил такой момент, когда они, - колючка и соловей, - совсем перестали расставаться, а жизнь их превратилась в сплошную песню и сплошные стихи. Так продолжалось довольно долго. Так продолжалось до тех пор, пока лес не загорелся. Лес горел медленно, он просто стоял и сгорал. Когда казалось, что гореть больше совсем нечему, то дерево на мгновение вспыхивало и исчезало в огне. Потом оно падало, и ещё очень долго на земле ярко сверкали угли. Кусты не делали даже так. Кусты исчезали, превращаясь в угольки и не падая на землю.
  
  
  Они исчезали прямо в воздухе, только на миг, став красными кружевами. Трава исчезла ещё быстрее кустов, она не становилась кружевом. Она ненадолго обращалась персидским ярким ковром и, вся исписанная дымом, затаптывалась бегущим голубым ветром. Всё превратилось в огромное чёрное поле. Нельзя было понять, где закончился лес, а где началась поляна.
  
  
  Посередине по-прежнему стояла колючка. Огонь и злой обжигающий ветер не смогли ничего с ней поделать. На самой макушке колючки сидел соловей.
  
  
  Они не пели и не читали стихов. Они молчали. Они были живы.
  
  
  Козявка и Чучело
  
  
  Огромное чучело махнуло мне рваным крылом-рукавом и сказало: ты кто? Козявка я малая. Летаю по свету белому, почитываю объявления разные, присела на тебе отдохнуть. Какое же ты объявление прочитала на мне, чтобы присесть; у меня не лавочки, а плечики, да и костюмчик у меня хороший, ты попортить можешь, я уж и не говорю, что без приглашения козявкам ко мне нельзя, да и никуда козявкам нельзя. Сколько летаю, сколько сажусь, а от тебя первого слышу, что мне куда-то там нельзя, - куда захочу туда и сяду. Нам козявкам, путь не указан, начальства над нами нет, а вот тебя возьмут в любой момент и на аэродром поставят, а там вой такой и ветер такой, что быстро с тебя весь костюмчик-то и слетит.
  
  
  Зачем ты пугаешь меня вредина такая, козявочка, лучше уж сиди на плече, ничего я тебе не скажу, только не пугай меня; я уж раз стоял на аэродроме, хорошо починили потом, да вот этот костюмчик-то и надели, расскажи-ка мне лучше, планы-то у тебя какие на жизнь, интересно знать, что у вольных козявочек на уме. Рассказала бы я тебе чучело, что на уме у меня, да ума-то и нет, одни мысли болтаются в лёгонькой моей головушке, одни чувства вместо ума-то. Сколько лет чучелом работаю, а чувств никаких никогда не видал, да и толком не знаю, что такое это, может, пока отдыхаешь-то, и просветишь меня старого и потрёпанного.
  
  
  Перестанешь трясти костюмчиком своим пыльным, тогда просвещу, а то чихать начну, никакого просвещения не получится. Да, ты, не бойся, я сам-то и не могу ничего, это ветер меня потряхивает, а на счёт пыли сейчас договоримся, полезай мне в карман, спрячься на минутку. Чучело встряхнуло плечами и закричало не своим голосом: ветер, ветер, а ну вытряхни из меня пыль, да дуй не по земле, а по мне, да так чтобы я не упал, а то ещё больше испачкаюсь, сделай милость, дружище, дама ко мне в гости залетела, прошу, по дружески, выручай...
  
  
  Налетел ветер, порывистый, ветер странствующий, ветер вольный, закидал, забросал всё вокруг пыльной бурей, только друга своего чучела не обидел, всего до ниточки вычистил перечистил, всю пыль да песочек старческий из него повытряхивал, стоит теперь чучело совсем как новое чучело. Эй, козявочка, ты жива там, ураган-то нешуточный пронёсся, жива ль? голос-то подай. В жизни такого урагана не видела, да не переживала никогда, ох, и страшно же было. Да много ли ты в жизни видела, козявочка, поживи с моё, постой на ветру и буря ветерочком свежим покажется, и не такое видывали, а ну-ка, глянь на мой пиджачок, топни по нему ножкой, смотри - ни облачка больше из него не вьётся. Ап-чхи, ап-ч-хи... Будь здорова, не болей, ну как?
  
  
  Отлично всё, можно сказать, что сбросил, лет двадцать ты, чучело. Вот видишь, а ты боялась, рассказывай, а то зря, что ли старались мы с ветром, послушать уж больно хочется, что за чувства козявочек одолевают. Чувства очень простые, да рассказать их можно только на примерах, вот слушай: лечу я сегодня мимо тебя и что же вижу - стоит одинокое чучело, рожа расплылась вся, краска слезла, шляпа набекрень, штаны изорваны все, извини, чучело, но и пиджачок твой любимый, совсем не от Армани... От кого?
  
  
  Да, неважно, слушай дальше: первое моё чувство такое было - проверить надо, ты кто такой по натуре своей? Добрый или злой, умный или глупый, весёлый или грустный. Бывает и меня любопытство разбирает, вот прилетят иногда воробьи, вроде бы птица знакомая, даже скажу, вредная для моей работы птица, только её шуганешь, а она опять норовит всё тут подо мной поклевать, а я всё одно сначала посмотрю - кто это прилетел, знакомая стая или нет? Если знакомая, то уж всё решено у нас давно - в малых долях всё расписано, а если нет, то зову их атамана перетереть вопросы некоторые возникшие. Говорю ему, ты знаешь с кем связался, на чью территорию прибыл, залётный. Тут уже толковище идёт по-разному, когда как, короче, козявочка - всякое в нашей работе чучеловской бывает, но как-то живём, поле почти целое, да и воробьёв стараемся не обижать.
  
  
  Как ты, дорогой разговорился-то, о чувствах-то будешь слушать? Ладно, ладно, продолжаю, не обижайся, а то вон глаз поплыл краской, могли бы тебе его и масляной нарисовать, слушай, не куксись: к работе ты приспособлен хорошо, это сразу видно и нрав твой, не злой, видела я как ты с воробьями обращаешься, ласково их так попугиваешь, назидательно, делаем вывод - характер подходит; теперь другое у меня чувство возникает, главное, об остальных можно уж не говорить, а мил ли ты мне будешь? Как это мил, уж позволь тебя перебить, а мил-то зачем? Что нам с тобой жизнь, что ли коротать, так - посидели (постояли), да разошлись в разные стороны.
  
  
  Это у вас, у чучел так, посидели (постояли) разошлись, а вот у нас, у козявочек, всё не так; нам, козявочкам, до самой глубины жизни надо добраться, чтобы решение положительное принять. Это, какое же такое решение, да ещё наклонное какое-то, ты, знаешь ли, козявочка, меня не пугай, наклонюсь посильнее, да переломлю свою палку-вешалку, как же я пугать-то всех буду, если положительно лягу? Да, в переносном я смысле это сказала (в сторону говорит: вот дуб-то опять попался, старый чёрт) не бойся, никто тебя ронять, да ломать не собирается. Теперь о других чувствах поговорим, о практических: как только я выяснила, что ты мне понравился, то есть - мил, для непонятливых - я начала вокруг тебя летать и место для приземления выбирать.
  
  
  Вот теперь сижу и тебе внушаю: подхожу я тебе по всем статьям. По каким ещё таким статьям, я ничего у воробьёв деньгами не брал, только борзыми щенками... Да, какая мне разница, дорогой, чем ты на жизнь зарабатываешь, борзыми, так борзыми, лишь бы всё в дом шло, в наш дом... Поле мой дом, козявочка, подходит ли поле-то тебе? Так, ты, думаешь, что я с неба свалилась, тоже в поле родилась, вон под той крапивой на краю его, да зачем мне далеко от родного-то места отлетать, поговорим ещё, вразумлю тебя как мы с тобой жить будем дальше; да согласен ли, ты, чучело, со мною жить? Я согласен, только вот мне непонятно...
  
  
  Так и стоят (сидят) они до сей поры в поле том, чучело рваное, да козявочка перелётная, о чём говорят? Да, всё о том же...
  
  Карусель
  
  
  Карусель скрипела и качалась, но крутилась. Она представляла себя кораблём. Шли затяжные дожди и капли, стекающие с крыши карусели, косо занавешивали парк от матросов на палубе. Вот боцман со свистком на шее - это белый медведь. Две лошадки, застывшие в единственной знакомой им позе с танцующими ногами, они всегда будут танцевать, даже если стоит карусель, их остановить невозможно, у них поводья нарисованные. Пара белых лошадок с синими сёдлами это юнги.
  
  
  Что же тут делает и какая у него должность на корабле, у паровозика с огромной трубой, отлично, придумали - он будет свистком боцмана. Когда медведю надо будет подать сигнал свистать всех наверх, он страшно заревёт, все соберутся на палубе и тогда он скомандует: слушать мой свист, а ну-ка, паровозик, просвисти нам мою команду. Паровозик соберётся духом и как свиснет...
  
  
  Зайчики это конечно матросы, но зайчики не умеют бегать по мачтам, ну и ничего страшного - они будут мыть палубу. Всем зайчикам нужно будет выдать швабры и тряпки, а ведра не надо, зачем вёдра, когда такой дождь, подойдут к моему борту и зачерпнут воды прямо из дождика в тряпку. Зайчики прекрасно с этим справятся, они отлично надраят палубу до блеска, ведь с корабля не убежишь, да и зачем им, зайчикам, бегать, когда лиса не собирается за ними гнаться, кстати, что у нас будет на корабле делать лиса? Может быть, ей доверить прокладывать кораблю курс, нет, это будет слишком, тут не хитрости нужны, а знания, бог знает, чему училась наша деревянная лиса, лучше кораблём не рисковать.
  
  
  Наверное, лисе хорошо подойдёт должность медсестры. Да, пусть лиса будет симпатичной рыженькой сестричкой, повесим на неё изящную сумочку с красным крестом и не забудем надеть коротенький халатик. Жаль, что скоро она уйдёт с корабля. Симпатичные медсёстры долго медсёстрами не работают, их берут замуж седые носатые врачи и уводят с кораблей в уютные домики и квартирки. Ничего, наша карусель пока не останавливается, поэтому сойти на берег лисичка не сможет, по секрету скажем, что и не предлагал пока ей никто, ничего, всё впереди.
  
  
  Так, а что это за весёлая компания, это обезьяны, вот они, несколько сразу, отлично, нам нужны матросы, которые будут ставить и убирать паруса, матросы, которые ничего и никого, кроме змей, не боятся. Обезьяны это прекрасные храбрые матросы, потому что на нашем корабле нет змей. Змей на корабле нет, зато вокруг сплошные змеи из тягучих дождевых струй, это небесные змеи, спускающиеся с лиановых тучек, змеи, падающие с облачных деревьев и зависающие на своих хвостах, они спешат к земле поодиночке, а на ней уже собираются в клубки луж, сливаются в огромные озёра и выбегают из озёр реками, поэтому змей так реками и рисуют на картах. Она, карусель, это видела, змеи на карте это реки, а вот карусели он не нашла, точнее, нашла, но постеснялась себя сравнивать с Антарктидой, хотя, почему бы и нет, ведь мы очень похожи.
  
  
  Ладно, решила карусель, пускай на карте я буду Антарктида. Она такая красивая, Антарктида, такая белая, до неё так далеко, вокруг неё такой голубой, замечательный океан, но какая же она холодная, даже не знаю, становиться мне на карте Антарктидой или нет.
  
  
  Вот так всегда, - думала карусель, - что-то для себя выберешь, кажется, уж совсем, совсем выбрала, а оказывается, всё только начинается. Сомнения начинаются, вдруг совсем и неправильно я выбрала. Да, что же это я разволновалась так. Всё равно никто сегодня в парк в такой дождь не придёт, никто и не заметит, глядя дома на карту, что это я такая гордая и холодная, прекрасная и белая, сижу на юге земного шара и кручу его, и кручу, я же всё-таки карусель.
  
  
  Замок
  
  
  Вьётся ленточка реки, вьётся и уходит в холм. На холме стоит замок. Стены замка продолжение холма, башни замка..., а вот башен-то у замка и нет. Не может такого быть, так не бывает! В волшебной стране бывает всё и замок без башен тоже. Хорошо, признаемся сразу, не будем вас мучить, есть одна, но только одна башня у этого замка, но не обманывали мы, когда говорили - нет башни - не так сказали просто: не нет, а просто не видно. Эту башню, если она тебе нужна, надо позвать; сказать, разумеется, как и положено, в волшебной стране заклинание и башня прибежит.
  
  
  Не совсем прибежит, а приедет, она не может бегать эта волшебная башня, она только двигается по стене замка, вроде как по рельсам, ну, вы понимаете, не рельсы всё же стена замка, но похоже, очень на рельсы похоже. Башня волшебная и может отбить нападение любых даже волшебных врагов. Эта башня может даже говорить, мы точно не знаем, но возможно у этой Башни есть и душа. Вот одна беда только у Башни - нет в башне ворот. Нет и всё, а в этих волшебных странах, даже спросить толком не у кого. Не поверите вы нам, скажете, а откуда вы всё это взяли, да нам сейчас говорите; а вот и не обманываем - у нас путеводитель есть, да на русском языке, в нём-то всё написано и, как принято в сказочных путеводителях по волшебным странам, всё белым по белому обозначено.
  
  
  Кто что хочет, тот то и читает - всё, что ему первое в голову придёт, поняли, наконец? Ну и хорошо. Вот подойдём и спросим у холма: скажи-ка, дружище, Холм, отчего это у вашей Башни, у которой даже душа есть, нет ворот? Холм насупится, лесок бровей нахмурит на своём крутом лбу и ответит: погодите, не мешайте люди добрые, мне речку надо проглотить, вот проглочу речку и тогда поговорим, как следует, по-холмовски, по-простому, по-дружески даже, только пока речку всю не проглочу, говорить не смогу. Ужас-то какой, ведь речка всё течёт и течёт, так когда же холм освободится - никогда уж, это ясно как день. Ясно, как день, а вечер уже, может, сами попробуем у Башни спросить, почему, Башня, нет ворот у тебя?
  
  
  Какие вы ребята непонятливые, я же Башня боевая. Вы, знаете, какое самое слабое место у башен? Ворота; а я самая неприступная башня из всех башен мира, потому меня и зовут Волшебная Неприступная Башня, поняли теперь? Понять-то мы поняли, а что делать тем, кто хочет в замок войти? Мы ведь приступать его не собираемся, просто в гости пришли. Ох, и проблемы у вас, вы же в гости пришли! Пришли, так заходите. Ничего не понимаем, но идём и что самое странное - проходим, а вот, как и сами не знаем, проходим и проходим, проходим..., а где замок-то, да прошли вы его уже - это стены над нами смеются, а громче всех Волшебная Неприступная Башня смеётся.
  
  
  Стоим, растерялись, на небо только посмотреть и можно, оно хоть привычное, такое же, как у нас голубое, а всё остальное, лучше даже не осматривать, всё не такое. Хорошо, где замок не знаем, но поесть-то в гостях можно, конечно можно, страна-то волшебная, чего тут только нет. Походим к столу. Тарелка к нам подползает: чего изволите, гости дорогие, да так это говорит, что мы вам только с догадкой это переводим, а на самом деле, кто её там знает, что она сказала. Вдруг свист раздаётся и ещё тарелки бегут, подносы разные бегут, чаны дымящиеся, а запахи такие, что в век не описать. Садимся за стол, начинаем есть, а сами друг на друга смотрим и глазами спрашиваем: чего это мы едим?
  
  
  Ох, вкусно вроде, а вдруг не вкусное что дали, а мы просто об этом не знаем, страшновато как-то. Спросить не решаемся, пробовали уже один раз, спросили, так нам ещё столько же принесли всего, а так и не узнали, чего это мы поели, да с добавкой. Мы говорили уже вам - вечер на дворе, хотя уж и не знаем, как сказать, что тут двор, а что улица, никто всё едино не знает. Вдруг карточка волшебная из кармана у таксиста выскакивает и перед носом у нас крутится. Делать всё равно нечего, берём карточку эту, отдаём волшебные деньги за то, что прокатились недалеко, и пешком могли дойти, но страна чужая, волшебная, попробуй, выступи - вмиг заколдуют. Уж, куда привезли, там и остановимся, да и неплохо тут, если бы ещё понимать что-то, а так здорово даже, всё не так как у нас - отдыхаешь замечательно, все семь дней, семь ночей.
  
  
  Это всё впереди, а завтра замок пойдём искать, говорят это здесь самое главное развлечение, после ужина в это как-то не верится, но завтра проверим.
  
  
  Дубовые листья
  
  Роскошный дуб стоял рядом с фермерским домиком. Домик стоял на хуторе. Ближайшим к нему был точно такой же хутор, но он сильно отличался от того, который был с дубом. В этом хуторе дуба не было. Дело, конечно, поправимое, посади дуб, подожди лет сто, вот у тебя уже и дуб. Не могла девочка, которая жила в домике на хуторе без дуба ждать эти сто лет. Девочке очень хотелось качаться на качелях прямо сейчас. Повесить качели и качаться. Качаться так, что небо будет совсем близко, а земля будет очень далеко. Это очень просто сделать, нужно только найти толстую верёвку, повесить её на самый толстый и высокий сук, подложить доску, с двумя вырезами и качайся так, чтобы небо было близко, а земля далеко. Если бы девочку спросили: девочка, а зачем тебе, чтобы земля была далеко, а небо близко, то она бы сразу же ответила. Просто взяла бы и ответила...
  
  
  Думала так девочка, когда шла к домику на другом хуторе, туда, к тому самому домику, где был дуб. Качели это очень хорошо, но ещё лучше, когда у тебя есть друг. Такой друг как у неё, ведь такой друг может всё. Может быть больше ей и не надо будет уже ничего. Качели друг повесил, но на всякий случай, пусть лучше будет такой, который может очень многое, например, девочка задумалась. Например, взять её на небо, когда полетит на огромной белой птице, тогда, девочка даже испугалась, тогда не нужны будут качели. Не могла в такое девочка поверить, но она сразу решила, что это будет просто плохая сказка - сказка в которой нет качелей на дубе.
  
  
  Пока девочка так думала, она уже дошла до домика, рядом с которым рос дуб, а на дубе висели качели. Она подошла и громко постучала в дуб поленом. Дело в том, что ни на той ферме, где был дуб, ни на той ферме, где дуба не было, не было и заборов с калитками. Некуда было стучать. Любой гость прямо заходил в дом и кричал: эй, хозяева, вы, дома. Но это было так редко, чтобы в оба этих дома приходили гости, что все давно уже знали, когда эти гости придут. Хозяева открывали дверь настежь и наблюдали за дорогой, когда же наши гости придут, а можно было даже выйти из дома на террасу и ждать гостей прямо на ней, зачем заставлять гостей кричать: эй, хозяева, вы, дома. Гораздо приличнее встретить гостей прямо на пороге.
  
  
  Девочку уже ждал хозяин. Он сидел в кресле-качалке и качался. Её друг был настоящий джентльмен, он не позволял себе качаться на качелях в одиночестве, он сделал всё сразу и открыл дверь в дом и вышел на террасу, а чтобы просто не совсем было скучно ждать, он качался в кресле-качалке. Девочка всё равно стучала поленом по дубу, ей это очень нравилось - стучать поленом. Полено в руке звенело, а дуб гудел, девочка стучала, полено звенело, дуб гудел. Она точно знала, что мальчику, который был её другом, тоже нравится, когда она стучит по дубу. Он тогда точно уже знал, что это пришли к нему в гости. Посмотришь на дорогу, кто-то идёт, даже очень знакомый, но это же ещё непонятно, может просто твой знакомый идёт к кому-то в гости, а вовсе не к тебе.
  
  
  Зато, когда знакомый, твой друг, постучал, вот так вот, взял и постучал поленом в дуб, тогда сразу же ясно это пришли к тебе в гости. В гости пришли, чтобы качаться на качелях. Мальчик не знал, зачем ещё могут люди приходить в гости, а если и видел, иногда, как гости садятся за стол, много едят, пьют, поют песни, то всё равно он ждал, когда же всё это закончится и гости станут качаться на качелях. Обычно, он не мог этого дождаться, и только думал, сколько можно есть и пить, когда есть качели, и можно уже давно на них качаться; но, если у него была в гостях, в это же время, и девочка с соседнего хутора, то он даже и не ждал, пока все гости поедят, попьют, и пойдут качаться на качелях. Он прямо сразу брал девочку за руку, придерживал доску, пока она на неё садилась, потом помогал схватиться за верёвки. Только тогда, когда девочка качала головой и это означало, что она готова качаться, он начинал раскачивать качели, он качал их и качал, пока девочка не начинала кричать от восторга, тогда он отходил в сторону и просто уже смотрел, как она качается.
  
  
  Он смотрел, как летает девочка, а вместе с девочкой летает её платье, яркое жёлтое платье, которое она всегда надевала, когда приходила качаться на качелях. Он представлял себе, что это не девочка вовсе, а маленькое солнышко, очень быстро всходит и заходит, всходит и заходит и совсем не понимал, а когда же это солнышко спит, куда оно успевает деть ночь, которую он так не любит, потому что на ночь надо мыть ноги в тазу и подливать в него горячую воду из чайника, чтобы ноги, которые за день стали такими шершавыми, отошли и стали похожи на дубовые листья, волнистые и с такими же мягкими пальцами.
  
  
  Мальчик качал и качал девочку каждый день, он не помнил сколько уже дней прошло, он иногда даже готов был пойти к ней на хутор и посмотреть, может там уже вырос дуб и ему пора вешать для неё качели, чтобы ей не надо было ходить так далеко, чтобы покачаться, мальчик думал это очень неудобно, когда нет качелей прямо у дома. Однажды девочка не пошла домой, а он так и продолжал её качать на качелях, потом он стал замечать, что качает на качелях какого-то мальчика, потом мальчик перестал приходить, но пришла девочка и тоже стала качаться, потом снова пришёл мальчик, потом ещё мальчик, затем пришло сразу две девочки двойняшки, потом он понял, что больше уже никто не придёт качаться на качелях.
  
  
  Ему стало очень грустно, тогда он пошёл в дом позвал девочку, которая давным-давно была уже всегда рядом с ним и попросил её покачаться на качелях, она согласилась, но, когда она села, она не качнула как обычно головой, а сказала, что она просто посидит. Тогда мальчик, держась за верёвку с трудом сел у её ног и решил, теперь можно отдохнуть, ведь никто не качается, но отдохнуть почему-то не получилось, у него всё продолжало качаться и кружиться в глазах, а девочка в жёлтом платье становилась всё меньше и меньше.
  
  
  Он улетал на небо, как будто сам был большой белой птицей, девочка просила, очень просила его взять её с собой, но он только махнул на прощание рукой и скрылся в небе над большим роскошным дубом. Дуб провожал мальчика шелестом больших мягких листьев, которые умели прихлопывать в такт ветру и шептать ему: качай меня, качай меня, качай меня всегда...
  
  
  Голубая машина
  
  Она очень гордилась своим цветом. Он был такой как небо. Правда ей не всегда можно было смотреть на небо. Попробуй, посмотри на небо, когда впереди ямы и кочки, сразу тряхнёт, а можно и с дороги соскочить, если засмотришься на небо. Машина думала, вот едешь, едешь, не устаёшь катиться, а поговорить совершенно не с кем, в салоне играет музыка, хозяйка часто её выключает и говорит по телефону, а мне, что делать, не разговаривать же со своим сердцем-мотором. Он, конечно, мужчина у меня хоть куда, одних лошадей в нём большущий табун, но ведь этот мужчина просто моё сердце, а ведь так хочется на него посмотреть, покрутить его винты, послушать, как он будет звучать со стороны, а не когда он сидит внутри и бурчит, бурчит, а то вдруг и завоет, но я знаю, что он не виноват, это просто хозяйка опять куда-то опаздывает, и добавила ему головной боли, ой, не так, оборотов ему добавила.
  
  
  Вот и сейчас слышу, как он подвывает, наверное, этот проклятый компьютер, этот бестолковый мозг, опять напутал ему с параметрами, что за ерунда эти параметры, сколько лет я машина, а к таким вещам привыкнуть не могу. Вот - дорога, вон стоит человек с палочкой полосатой, значит, сейчас будем пропрыгивать особенно аккуратно, может быть, даже, не дай, конечно, бог, остановимся. Потом хозяйка зло хлопнет дверью, рванёт солнечный козырёк (там под ним у меня есть зеркало) встряхнёт волосами, на что-то там посмотрит, и поедем дальше.
  
  
  Не знаю кому как, но мне лично на дачу ездить не нравится. Какое удовольствие, быть совершенно чистой, сверкающей и стоять на траве, просто стоять на траве целых два дня, а может быть даже и больше. Это очень хорошо, если стоишь на траве, а если тебя поставят на какой-то пыльный бетон, который недавно для меня приготовили, а хозяин моей хозяйки ходил по нему, вокруг него, ковырял даже ногой, а потом говорил, хорошо-то как теперь, странные люди - чего хорошего в сухом, пыльном бетоне?
  
  
  Я вам ещё не говорила, ах, да, не говорила, так вот недавно меня нагрузили, раньше тоже нагружали, особенно, когда ездили на эту самую дачу, а вот сейчас нагрузили насовсем, да, думаю, что насовсем, - мне приделали багажник, говорят, что для велосипедов, я их, конечно, видела иногда на дорогах, но лично знакома не была, а тут такое, берут два совершенно мне не знакомых велосипеда, ну, не знаю как их там, по-другому зовут и грузят. Никто даже и не спросил, ни у меня, ни у моего мотора, хотим мы, чтобы нас грузили посторонним транспортом или нет, ведь только уж велосипеду непонятно, что если раньше меня иногда куда-то гоняли на речку, когда мы были на даче и это было моим единственным развлечением, то теперь всё, просто всё, последнего меня лишили - теперь у них есть велосипеды.
  
  
  Стыдно сказать, садятся на них верхом, это ж надо, какой позор для уважающей себя машины - на тебе сидят верхом, ужас! Зачем такая замечательная обивочка, зачем всякие приспособления мне наделали, чтобы не болела в дороге спина, чтобы ноги можно было протянуть, нет, теперь ноги вешают на какую-то палку, да ещё ставят на какие-то штыри, которые смеют называть педалями, вот это у меня педали, а там что, просто мельница какая-то, а совсем не педали. Вот, скажите, что это за транспорт такой, у которого нет мотора, который надо самому возить, ведь это же самая настоящая тачка, меня тоже так иногда называют, но я же понимаю, что это в переносном смысле, а вот кого эти штуки могут сами перенести, разве что под горку, такие и называют среди них велосипедов - горными, вот с этими я ещё могу согласиться, но там ведь просто горка тебя везёт, а не велосипед, а когда тебя везёт горка, тогда ты просто санки, с рулём.
  
  
  Да, не буду расстраиваться, а то сломаюсь, сломаюсь, и меня потащат к врачам, ох и не люблю этого, а поскольку все болезни у машин от нервов, своих и их хозяев, то расстраиваться я не буду, а лучше попробую с сердечком своим поговорить. Счастливого, вам, пути!
  
  Болотная рапсодия
  
  Днем много дел. Надо набить брюхо. Жарко на болоте; комары, мухи, жирных, правда, мало, больше тощих, зато тощие стаями летают, кучно держатся, язык только успевай высовывать, а то наесться не успеешь, всё мимо языка пролетит. Зато когда наелся, да жара спала, можно выбраться на кочку. Моя кочка очень уютная, таких кочек мало, выбирал я её долго; подраться, конечно, пришлось, тут парочка лягушат жила до меня, да куда им против меня, получили от меня пару оплеух, да, как увидели, что я раза в три больше их съедаю, так и отплыли в неизвестном направлении, хотя если захочется, можно будет потом их найти, один недалеко устроился, по голосу его узнаю, но голосочек у него слабый, наверное, резонаторы боится раздувать, а может, повредил о корягу, такое тоже у нас на болоте случается, а вот у кого голос, так голос, так это у моей девушки.
  
  
  Она об этом ещё не знает, что она моя девушка, но увидит меня, сразу поймёт, я её парень; это легко понять, голос у меня тоже ничего, мы и узнали друг друга по голосу. Вечерком, вылезаю я однажды на край своего жилища - кочки плавучей - и запеваю свою любимую песню, слова в ней такие: ква, ква, у-ааа-к, ква-а-а, - да слышали вы её, конечно, очень она популярная на болотах; вот голоса только у всех разные, но мой-то хорош, всегда его узнаешь, я, как запою, так ничего больше вокруг уже не слышу, увлекаюсь своим пением бесконечно, да и что тут на болоте делать у нас по вечерам, честно сказать - нечего. Одно только дело перед пением - поглазеть на природу нашу чудесную, кочечную, да водную, да помечтать.
  
  
  Сейчас вечер уже настаёт, пора из тины выбираться, да на кочку, а то похолодает, когда совсем стемнеет, мне уже будет пора забиваться в торф на ночлег, там у меня кроватка есть тёплая, прямо под камышами, так мне слышно по ночам как камыши поскрипывают, ветерок в них поёт: квиии, фью-и, кви-ии, - красиво так, я так не умею, но на то он и ветер, чтобы красиво петь. Мне главное внимательно смотреть, ведь на болоте у нас только две вещи красивые и есть, это восход солнца, да закат; раньше я всё больше на рассвет смотрел, а вот как влюбился, так больше уж закатом увлёкся, ведь по вечерам только почему-то девушка моя откликается, днём сколько не пробовал её кликать, да вызывать, ничего не получается;
  
  
  характер, может быть, выдерживает, но вот сегодня, я точно её увижу, уже все ориентиры приметил, как пешком через кочки перебираться, где проплыть можно, что, конечно, лучше, чем прыгать или идти, это же и объяснять не надо, стихия моя вода. Вот он закат, смотрите вместе со мной: солнце покраснело, болото всё порыжело, золотистое стало и красным на кочках отливает; камыши по краям болота зашумели, зашевелились - это вечерний последний ветерок побежал, скоро стихнет, вот он уже перестаёт на камышах играть, постукивать, а между ними прячется, ночная тишина уже приходит, прямо из воздуха туман появляется и на воду открытую присаживается;
  
  
  что вы думаете, у нас на болоте одни кочки что ли, нет, совсем, не одни кочки, и чистая вода есть, так вот на эту чистую воду и садятся спиральки тумана в столбики скручиваются, а когда большими уже станут, то собственной тяжести не выдерживают и к воде прижимаются, а тут уж все перемешиваются и прижимистой неровной стеночкой побежали, побежали, так до самого бережка и бегут, а около берега самого у нас кустики настоящие начинаются, с настоящими прутиками, с листочками, только где берег не всегда понять можно, всё у нас тут плавает, на торфяниках, всё на собственных корешках держится;
  
  
  подплывешь иногда к такому берегу, только на него забраться попытаешься, а он глядь и поплыл от тебя, как под парусом, - попробуй догони, - но догоняю, если хочется, потому как знаю, собьются все островки в кучу и опять станут надёжные как земля, до тех пор пока в другую сторону болота ветер не подует. Вот сегодня ветер мне попутный; покричу, покличу любовь свою, как ответит, так и поплыву. Вот, её голосок, из тысяч узнаю. Ныряю, и поплыл. Путь долгий. Вдоль плавучего островка, через быстрину от ручейка, а теперь омут небольшой проплыть и недалеко уже. Тень мелькнула, усищи страшные по ногам прошлись, да поджать я их успел, - страшнейшая это рыбина сом, - ох, сколько ему нашего брата надобно, чтобы насытился, но миновала смертушка, видно судьба у меня такая - увидеть свою любимую, а уж только потом и помирать не страшно.
  
  
  Вылезу на островочек, ещё послушаю, направление окончательно выберу и пойду уж пешком, чуть подпрыгивая от нетерпения. Голос, какой-же у неё голос, какие же у нас детки получатся голосистые, сильные здоровые, но ничего, мошек на болоте на всех хватит, всех мы с ней прокормим. Вот пруточки стоят, вот коряжка, а вот и камешек, за ним она должна сидеть, перепрыгну через камешек и...
  
  
  Довольная Кваква, - серая небольшая цапля, с белой грудкой и черными плечевыми перьями с металлическим отливом, - легонько прижала лягушку между узких половинок клюва, голову вверх задрала, да и проглотила с удовольствием, только подумала про себя: как же я люблю таких прытких, которые сами в клюв прыгают.
  
  
  Зелёный омнибус
  
  На лесной тропинке, под сенью вековых деревьев, было сыро и уютно. Влажное тепло обнимало растения и жужжащих в воздухе насекомых. Тепло было пахучим, словно настойка аптекаря. Да так оно и было - воздух, наполненный прозрачным туманом запахов, имел целебную силу трав и хвойных иголок. Однако мрачная личность, расхаживавшая под колокольчиком, не замечала этих весьма полезных свойств. Дело в том, что она тоже настоялась вволю.
  - Что же это делается... Ждёшь его ждёшь, а он и не думает идти. - Личность, а точнее насекомность, заложила одну пару ног за спину, подошла к травинке и с раздражением её перекусила.
   - Ожидаете? И давно? - К насекомности подползло что-то невообразимое, похожее на палочку.
   - Давным-давно и безо всякого "и". Что за присказки - возмутительное обращение с предложениями, - насекомность в блестящем цилиндре с хрустом раскусила травинку ещё на четыре части, - Отойдите подальше, а то я и вас случайно перекушу.
   - Вы такой не тактичный, - палочка изогнулась, подняла в воздух все передние присоски и удивлённо начала вращать блестящими точками глазёнок, - стоит какому-нибудь червячку стать похожим на палочку, так его сразу и кусать - ведь как раз для того и старалась у визажиста, чтобы не быть перекусанной, а вы...
   - О какой тактике может идти речь, когда опаздываешь в баню.
   - Вы такой солидный, я думала, что вы едете на мельницу. Перевелись в Нанте кавалеры. Чуть что так на мельницу, ой, извините, в баню.
   - А сами-то, куда путь держите? Небось тоже на пропарку. Того хуже - к мучным червям на рандеву.
   - Мало того, что вы при ходьбе и при жевании травинок хрустите так, что страшно становится, так вы ещё и грубиян, - возмущению палочки не было предела, она даже запахла бузиной, а глазки её сузились и прикрылись чем-то длинно-ресничным.
   - Прошу пардону, - насекомность отодвинулась в сторону, выплюнула зелёную жвачку и аккуратно зарыла плевок в песок.
   - Давно бы так. Давайте лучше знакомиться. Меня зовут мадмуазель Трости...
   - Очень, очень насекомоядно, - жук утёр белым платочком в красный горошек свои усики и добавил, - а меня зовут де Рогано, будем дружить протеиново и хитиново.
   - Я самая крупная специалистка по дизайну в нашем округе, меня пригласили разработать дизайн нового печенья в форме палочек. Очень важно, чтобы печенье хрустело как настоящие палочки, но при этом оставалось таким же вкусным как свежие молодые листочки. Представьте себе, какая это трудная задача.
   - Это даже не задача, - де Рогано вынул из-за спины две ноги и обеими почесал под цилиндром голову, - это целая проблема... М-да, проблема. Как же можно хрустеть свеженьким молодым листочком, если нет твёрдого панциря на спине - настоящая проблема.
   - Я уверена, что справлюсь... И не такие проблемы решала. Вот, на прошлой неделе, мне пришлось принять одно предложение... Вы меня понимаете, невинной гусенице неудобно объяснять какое это было винное предложение, но предложение было заманчивое и висело прямо на сосне.
   - Ужас. У сосны такая сложная кора. Пока проглотишь, так намучаешься, да ещё смола кругом, того гляди влипнешь... Да, в сложное положение вы попали. Завидую только предложившему - вы такая удивительная, когда подползёшь поближе и не будешь приглядываться и принюхиваться.
  - Спа-си-и-бо, - гусеница покраснела, - настоящего жука чуешь по разговору, а не по хрусту. Но, слушайте: это было не самое страшное. Самое страшное - это спускаться по прозрачной ниточке, когда возвращаешься домой ранним утром, а тебя никто не провожает, - гусеница заплакала и стала осушать личико всеми свободными присосками.
   - Успокойтесь дорогая, я вас провожу, провожу до самой мельницы, да и подсажу, подсажу, прямо на империал подсаж-ж-жу, не сомневайтесь, - де Рогано повернулся к гусенице жирным задом и раскрыл крылышки. До самого прихода омнибуса крылышки галантно жужжали и просушивали потоки слёз дизайнера-палочника, которая ехала печь печенья - хрустящие палочки.
  
  За поворотом послышалось характерное стрекотание омнибуса. Наконец, выкатилась повозка, набитая до отказа разными мелкими лесными тварями. Экипаж с трудом тянул мощный кузнечик, стараясь не прыгать по привычке, а плавно тащить раздражённых пассажиров среди которых попадались и очень даже кусучие. На империале, конечно же, нашлось место и для нашей парочки, но стаду тлей пришлось потесниться, а жуку крепко прижать к своей широкой груди дизайнершу - она ведь так боялась высоты.
  
  
  Букашечка
  
  Букашечка ползла и читала по усам. На них было написано: "В радиусе усов всё спокойно". Букашечка тоже успокоилась, она же волновалась: "А вдруг неспокойно?". Но всё было спокойно и даже приятно. Приятно ползать по ровному месту. Куда тебе захочется, туда и поползёшь. "Белая пустыня, безмолвная", - думала Букашечка. Почему же она безмолвная, надо же чтобы было: "Белое безмолвие", - ведь так надо. Наверное, идёт снег. Почему же тогда не холодно, значит, бывает и тёплый снег и горячий, а может быть даже кипяток. "Снег-кипяток", - Букашечка рассмеялась.
  
  Не хотела бы я попасть под кипяток. Он не ложится на плечи, не щекочет носик снежинками, не укрывает зелёную травку голубым одеялом... Зато можно поймать снег-кипяток в чайник и заварить чай. Букашечка вздохнула: "Так давно никто не угощал меня чаем, особенно чаем зелёным", -Букашечка поджала ножки и остановилась. Вдруг кто-то рядом громко сказал: "Бу-бу", - Букашечка даже подумала, что это её кто-то позвал, но вокруг никого не было, отсюда вытекало: "Никто говорить не может - это точно, я точно это знаю". "Не вытекало, а вытикало!", - что за чушь. "Никакая это не чушь!", - под ногами стало тикать. "Ты кто?", - спросила Букашечка у себя под четвёртой ногой. "Я Буковка, а ты кто?", - спросили её. Букашечке не хотелось отвечать, ей очень хотелось спрашивать, она всегда мечтала стать учительницей букашек, вот она и спросила: "Почему вы тикаете?". "Я не тикаю, а читаю буквы "Б" и "У", а сама я буква "Т", никогда никому не тикала, а вот Букашечке решила протикать - ножка ваша, которая на меня наступила, похожа на стрелочку от часов, между прочем, на букву "Ч" все обязательно тикают или чирикают", - тикало под ногой очень гордо.
  
  Так гордо, что Букашечка решила: "Раз под ножкой так гордятся, значит, знают о чём говорят", - так показалось Букашечке, она ведь была очень доверчивая, хотя и читала по усам, а не по буквам. "Вы завуч?", - Букашечка покраснела. Она ещё никогда не была учительницей, но завуча уже боялась. Не дождавшись ответа, Букашечка спросила о другом - она знала, что если никто не отвечает, то надо ползти дальше, там кто-то найдётся и ответит обязательно, но чтобы не тратить зря силы, надо сначала попробовать изменить направление вопроса, тогда и ползти никуда не придётся: "Почему вокруг всё белое? В школе был ремонт?", - Букашечка пожала всеми шестью плечами, чтобы подкрепить вопрос позой.
  
  "Конечно, если смотреть на всё широко и широким взглядом, да всё вокруг охватить...", - Букашечка охватила всё вокруг усами. Она была очень послушна, поэтому и не была ещё учительницей, - "...то можно подумать, что книга это школа, но любая книга лучше школы", - буковка "Т", говорила очень горячо. Букашечка даже ножку отдёрнула, будто на блин наступила. "Смотри, не поставь её также быстро обратно, а то случайно можешь по мне хлопнуть, а хлопнуть надо не по мне, а "чем" - книгой, тем-то она и лучше школы. Поняла?".
  
  "Поняла", - сказала Букашка, а сама подумала: "Ничего я не поняла. Наверное, никогда мне не стать учительницей".
  
  Принцемушка
  
  - Э... Ж-ж-ж...
  - Королевоведение начинается с королевовыведения, продолжается королевовыходом, а заканчивается королевоуходом, чтобы вновь наступил королевовосход.
  - А уши у королев тоже выводятся или пришиваются?
  - Принцемушкам нельзя задавать вопросы, пока их об этом не попросят. Слушайте дальше: сегодня вы должны понять важную разницу между королевовыведением - в смысле всяческого ухода за куколками и королевовыведением, означающим выведение вредных королев из государственного обихода. Да, чуть не забыл, очень важно, когда слушаешь учителя не ковырять в хоботке!
  - Мне так легче думать. Я не понимаю, почему разница бывает важной...
  - Понимать что-либо принцемушкам ещё рано - они должны слушать и запоминать...
  - Поэтому я и спросила: пришивают ушки или выводят? Я спросила не для того, чтобы знать, а для того, чтобы запомнить...
  - Принцемушки, если уж на то пошло, слушают ножками, причём же тут королевские ушки?
  - Значит, сегодня вышивать ничего не будем.... Как жаль, я так люблю путать нити....
  - Путать нити вы будете на уроке путоплетения, кстати, очень важно это мастерство постичь в совершенстве, ведь вам жить при скотном дворе.
  - Я хочу жить при деле или в приделе, а не на дворе, где льёт дождик или печёт солнце.
  - Будете слушаться Голоса Природы, так можете стать и серебрянкой, тогда вам не придётся носить ничего тяжелее воздуха, вот истинное счастье достойное любой принцемушки!
  - Я не хочу нырять, не люблю плавать, не люблю воду, не хочу....
  - Чувствую, что урок сегодня не идёт...
  - Куда не идёт?
  - Идите гулять, а я пойду завтракать крошками от завтрака, очень от вас голова разболелась, будто нельзя жужжать мелодично и прилично. На сегодня отползаем. Достаточно.
  - Ура!!! Ж-ж-ж...
  Принцемушка радостно вращает головогрудью и быстро уползает.
  
  Тёмная пушистая тень учителя долго колеблется на школьном зелёном листочке. Восемь пар его глаз устало светятся фиолетовыми, угасающими звёздочками. Он чистит лапки от налипшего на них мела, аккуратно смазывает слюной, чтобы случайно не свалиться во двор, потом пробует, как работают крылья, затем улетает.
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"