Коленька совершил преступление. Осознанно, специально, с умыслом, короче - нарочно. Забылось бы оно за неделю другую, отстоял бы в углу (в угол, правда, Коленьку не ставили, его сажали на жёсткий диванчик в передней и не разрешали с него слезать некоторое время, которое регламентировалось степенью каверзы его антисемейного или антиобщественного проступка), но до утра, как такое забыть до следующего утра? А Коленьке обязательно было нужно, чтобы забыли до утра субботы. Чёрт его дёрнул смыться с Сашкой от тёти Поли, которая аккуратно, в одно и тоже время встречала их после уроков и отвозила домой, а в хорошую погоду и за ручку не стеснялась отводить, на глазах у всего хулиганского населения рабочего микрорайона. Естественно, такое поведение с мальчишками не добавляло им авторитета и стоило всяческих околошкольных неприятностей.
В пятницу они не выдержали опеки и смылись. День был великолепен, вполне уже летний, только улучшенный весенними красками обновлённой листвы. Тётя Поля порыва не оценила. Она терпеливо отстояла у школы положенное время для выхода всех малолетних учеников из классов, подождала ещё немного, зная любовь подопечных к разнообразным задержкам, и с решительными намерениями вошла в школу. Понятное дело, поиски её на всех этажах, начавшиеся со второго, где располагались начальные классы и закончившиеся на чердаке, услужливо открытом дворничихой, не увенчались успехом. А в это время приятели наслаждались свободой в полной мере. Они спустились в овраг, который в последствии стал парком Дома пионеров, с наслаждением, доступном лишь некоторым в определённом возрасте и потомственным канатоходцам на протяжении всей жизни, пробежали по трубе, висящей высоко над грязным ручьём, покидали друг в друга глиняными комками, скатанными до состояния снарядов для пращи. Счастливо, но вполне логично, пришла в голову мысль использовать для метания ремни с латунными пряжками, что получалось уже плохо, но интересно.
Потом друзья с наслаждением наблюдали за ездой картингов, по витой асфальтированной дорожке, которые ловко обгоняли друг друга, а иногда и застревали на низких бордюрах, ввиду неумелого, но азартного вождения клубными учениками. День летел незаметно и этот полёт так же спешил в вечность, как эти маленькие люди, спешившие жить по собственной глупости, такой приятной и ни к чему не обязывающей. Расплата за украденное счастье приходит неумолимо. Особенно часто она настигает тех, кто зависим от многого и от многих. И трудно найти более зависимого человека, чем парень в нежном возрасте. Да и искать не надо - вот они, грязные и угрюмые, как грешники в преддверье страшного суда. Плетутся, едва передвигая ноги, выдерживают строгий взгляд консьержки, и не только взгляд, а жуткое унижение, связанное с чисткой ботинок в вестибюле. Они выслушивают целую речь в защиту бедных надсмотрщиц, в частности, тёти Поли, которая сначала заламывала руки в отчаянии, а потом рыдала, прихлёбывая чай с вареньем, которым отпаивала её горе бдительная, но мягкосердечная консьержка, нашедшая в этом событии массу приятного и волнительного, а ведь так нужны волнения, когда совершенно нечего делать, кроме как читать скучные газеты и перечитывать одну нескучную страничку Огонька цельными сутками.
Лифт. Кнопки. Ад. Но всё проходит. И это время миновало, жёсткое время диванчика. Коленьку отправили спать. Бессонницы в юные годы, предшествующие не платонической любви не бывает, поэтому Коленька быстро заснул. Ресницы его склеились, нос немного шипел, распухший от пролитых на диванчике слёз, а в голове витали спокойные, противоречащие его горю образы. Ему снились яркие марки с невероятно красивыми носорогами и зебрами королевства Бурунди. Ему снились тяжёлые, металлические рубли, которые иногда он видел у взрослых и даже держал в руках один собственный, подаренный на день рождения, который в тот же день он обменял у руководителя филателистического кружка на две марки с выдавленным в уголке портретом английской королевы.
Коленьке не снился поход в консерваторию, ему не снилась музыка, от которой, как он считал, пришлось отказаться ради счастливого дня в овраге, ради прогулки с верным другом, которому точно пришлось уж куда хуже, чем Коленьке (с Сашкой дома не церемонились - выпороли ремнём и отправили на улицу догуливать, чтобы не портил вечернее настроение). Коленька, конечно же, не знал, что поход в консерваторию состоится, что мама разбудит его утром пораньше, нацепит на него, ещё полусонного, любимый французский клубный пиджачок тёмно-зелёного сукна с золотым петушком на боковом кармане, завяжет узкий галстук, спрятанный отцом подальше, так как был уже не моден и повезёт на такси, коричневой Победе, разрешит открыть окно и даже немного в него высунуться, а потом...
Потом будет музыка, такая прекрасная, неожиданная. Всегда неожиданная, когда пробегает по телу и щекочет пятки, которые, ясное дело, вместилище души, а потом вдруг, покинет тебя и будет витать вокруг, будто куст сирени, в который залез, чтобы наломать самые жирные цветные и пушистые пирамидки... А вечером тебя опять накажут, за то что ты не мог сдержаться и смеялся, сначала в кулак, а потом уже в петушка на карманчике пиджачка из самого Парижа, задрав воротник и сползши почти под кресло, а при этом ничуть не был виноват, уж больно смешно встряхивал шевелюрой и взбрасывал фалды фрака вверх пианист, используя миг свободный от аккордов. Как же смешон был тот виртуоз, вошедший в раж от какой-то там пьесы, грохочущей аккордами и плывущей волнами под пятками всего зала. Коленька и сейчас бы посмеялся вместе с самим собой, но...
Коленька, прислушался к треску мп3, покачал головой и остановил Волшебную флейту...