Жамин Алексей Витальевич : другие произведения.

Путешествие по Южному Уралу

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Фантазийный роман, наверное так и есть, когда главный герой домовой, но фантастикой или фэнтези называть его никак не хочется, слишком реалистичные получились в нём герои.

Путешествие по Южному Уралу

Музыкальный балкон

   Чух обследовал балкон пустующей квартиры шестого этажа. Старинная лепнина валялась осколками повсюду и противно скрипела под его ногами. Чух поморщился и еще немного уменьшил свой вес. Лепнину посшибали, когда уносили с балкона крупные вещи. В углах балкона, да и во всей квартире, как всегда бывает после отъезда жильцов, оставалось полно всякого хлама. Полусгнившие деревянные книжные полки или ящики с напрасно сохранившейся местами полировкой; пузырящаяся на углах этих ящиков фанера с полу оторванным шпоном, торчащим обнажившимися акульими зубами рядов ржавых гвоздей; консервные банки с засохшими домашними химикатам и краской; куски телевизионной антенны, кастрюли, не сохранившие полуды и подобные невеселые следы бывшего обитания человеческой семьи повсюду находились на полу. Наконец, один предмет привлек внимание Чуха. Это был почерневший от времени моток медной проволоки небольшого сечения. Только в некоторых местах благородная медь стыдливо проступала на поверхность красноватым, золотистым свечением. Чух положил моток в огромный накладной карман куртки и вытащил из внутреннего большую концертную губную гармошку.
   Чух высоко поднял вихрастую голову и подставил весеннему ветру свою, придуманную им самим внешность, с которой он не расставался последние лет сто. За модой он не следил. Чух ленился всегда, если дело было в наружных проявлениях чего-либо, наверное, поэтому облик его и был так долго неизменен, а может просто его устраивал. Во всяком случае, незаметно было чтобы Чух был собой недоволен. Уставал он бороться только с одним предметом головы. Это было огромное правое ухо. Его семьдесят лет назад оттянуло начальство за довольно серьезную домовую провинность и, как бы в назидание, оставило его таким. Теперь навечно, так начинал уже думать Чух, потому как при всех своих стараниях и не малых возможностях смог уменьшить его только на толщину мизинца.
   Чух приложил гармошку к губам, пробежал, как пианист пробегает перед игрой, чуть касаясь клавиатуры пальцами над ее терпеливыми рядами, только языком, по стертым деревянным дырочкам и, используя лишь вдох и выдох, совершенно не напрягаясь, пропел свою философскую увертюру. Он вторично исполнил некоторые ее места, уже раздувая меха щек. Мелодия и на этот раз, перерожденная усилием заново, понравилась ему, и он ее продолжил. Начиная играть, он всегда боялся, что утратил свои музыкальные способности. Особенно сильное сомнение появлялось у него после двух-трех дневного перерыва в упражнениях. Такое редко, но бывало. Нервы не железные даже у домовых. Каждому известно - иногда так закрутишься, что не до музыки вовсе.
   Сейчас Чух представлял собой довольно странное зрелище. Среднего роста, невзрачный мужик уселся на перилла балкона, легкомысленно свесил ноги вниз и, склонившись вслед за ними под неестественным для понимания человеческим взглядом углом, увлеченно выдувал унылую какофонию из плоского духового инструмента. Редкие в этот утренний час прохожие не задирали головы вверх при первых непонятых ими звуках, потому что спешили или просто понуро тащились на редкую теперь по раннему утру работу, но такую же неприятную какой она была всегда. Расстройство души, непосредственно связанное с маловероятным наполнением кармана или, по модно научному, потребительской корзины, не предполагает наличие любопытства. Мешать Чуху никто не мог и не хотел даже взглядом.
   Чух нежно оторвал гармошку от губ и протер о рукав пятнистой куртки. На сегодня с музыкой все. Он встал с перилл, перевернувшись вокруг воображаемой оси внутрь балкона, и проник в комнату. Ему было всегда жалко, когда известные ему жильцы покидали дом. Здесь жила небогатая совсем семья из трех человек: старой бабки, ее сына, внучки, еще можно посчитать кота, но его придется вычеркнуть из списка тех, кого жалел домовой. Кот был угрюмый, с бойцовским, неугомонным характером. Он всегда норовил зацепить Чуха, порвать ему куртку или штаны. Чух уже заранее расстраивался, если кот попадался ему на лестнице или на чердаке. Откинутая высоко назад голова кота, поднятая вверх правая лапа с когтистым набалдашником и служивший дополнительной упругой опорой хвост выглядели не только не дружелюбно, но даже и страшно. С котами шутки плохи в любом обличии, а вот собаки (жить рядом с ними можно) просто домовых не замечают, разумеется, когда они невидимы и не забыли отключить запах. Куда уехала эта тихая семья, Чух не знал - пока сигналов или запроса сведений от другого домового не поступало. Очевидно, еще не прижились на новом месте. Самому же сканировать пространство Чуху было лень, и так забот хватает. Чух последний раз подышал знакомыми, не перебитыми еще новыми, запахами квартиры и отправился к себе на крышу.
   Пока что ему здесь нравилось. Это пристанище служило ему уже шестьдесят лет. Один раз был капитальный ремонт, тогда Чух смылся из дома на время. Потом конечно долго привыкал, шатался от запаха свежей краски, спотыкался об отвратительно не по жилому обычаю гладкие плиты парадного, вообще, натерпелся порядком. Но это ничего, главное, что ремонтники почти не тронули его любимую старую пыль на чердаке и практически не поменяли старые трубы, которые создавали приятную атмосферу ржавчины. Ржавая сетка, невидимая глазу, но такая важная для самочувствия домовых присутствовала здесь в необходимом объеме. Как домовые жили раньше, без железа? Этого не мог представить себе Чух. Конечно, он не такой уж и старый домовой. Возможно, меняется порода. Кто знает, может, он просто привык жить в городе? с трудом, но Чух вспоминал, что родился все-таки в деревне, где-то на юге. Возможно даже, что в Потемкинской деревне - слишком уж ненавистен всю жизнь ему был запах свежей краски. Это было так давно, и настолько не имело сейчас значения (кроме вопроса о происхождении ржавой наркомании), что он почти об этом не вспоминал. Чух облюбовал не только этот дом, но и весь прилегавший к нему район. Внешне он был очень живописен. Старые особнячки, недалеко бульвар, мост с ведущей к нему эстакадой, река. Что еще может желать вечно гуляющий странник в оседлой форме. Были у Чуха заветные любимые места. Он не скрывал этой любви, да и все равно ее настолько бы никто не понял, что сокрытие просто бессмысленно. Например, эстакада. Что на ней хорошего, даже вид почти никакой с нее не открывается. А вибрация? Ведь не надо самому специально трястись! Это ли не высший шик. Стоишь, а тебя трясет! Ладно бы просто мелко, трясогузочно, до съезда капли с носа, а то ведь и с большой амплитудой, до подпрыжки. Надеюсь прелестей эротического массажа никому не надо дополнительно объяснять.
   Чух как всегда осмотрел свое пристанище, прежде чем войти в него. Все было на месте. Под ходом на крышу, неумело сваренным и свинченным жэковскими работягами из арматуры, оставалось значительное пространство. Он специально выбрал просторное место для обитания. Конечно, Чух при желании мог уменьшаться, но как неудобно тогда пользоваться человеческими атрибутами жизни. С одним уменьшением телевизора намучаешься! А подушка! Да весь так пропитаешься мелкими частицами пуха, что никакого уменьшения не захочешь - так и будешь дрыхнуть с поленом под головой, как не в меру изобретательный японец. Чух сам себе этих моментов не объяснял, слишком они очевидны, а просто занялся делом. Он закрепил один конец проволоки на уровне головы на лестничной арматуре и принялся терпеливо ее обматывать, стараясь держать параллельность витков. Скоро работа была окончена, не потому что Чух устал, а просто кончилась проволока. Устроившись на лежанке, Чух стал прислушиваться к изменению своего внутреннего мира, сопровождавшему усиление роли в нем напряженного дополнительным контуром пространства. Для начала он настроился на квартиру первого этажа. Шаркающие шаги старухи, ставившей на плиту чайник, и звук сливного бачка, пользуемого дедом, укрепили его в мысли, что контур заработал прекрасно. Чух последовательно переключался с квартиры на квартиру и постепенно выяснил, что жизненный процесс действует по расписанию с незначительными, вполне нормальными отклонениями. Совершенно неожиданно взволновала его квартира, из которой он только что вышел. В ней кто-то ходил, по-хозяйски гремел дверьми и был даже не совсем один, минимум еще трое его сопровождали. Одни шаги он определил как женские. Чух насторожился и переключил внимание на речь:
   - Томочка, определяйся пока с мастерами, а мне надо позвонить в банк, - говорил мужской уверенный баритон.
   - Не беспокойся, Феденька, мы справимся без тебя, - отвечал ему низким контральто женский.
   Чух поежился от резавшего правое больное ухо набора номера на сотовом телефоне и отключился, потом разберется в чем там дело. Ясно пока только одно - квартиру заселяют и, что особенно неприятно, ремонтируют. Чтобы избавиться от невеселых мыслей Чух решил немного восстановиться сном, а затем отправиться гулять в метро. Опасности подземелья, находившегося в непрерывном движении, всегда очень возбуждали и развлекали домового. Чух свернулся калачиком, отогнал перед сном образ ненавистного кота и засопел в две дырочки, прижав к груди губную гармошку.

Досуг одного - праведные труды другого

   Андрей Павлович Бескрайний возвращался с дачи на поезде, а затем на метро. Домой он решил не заходить. В офисе или в кабинете, кому как хочется назвать место его работы, его уже должен был ждать пациент. Одно только успокаивало Андрея - пациент женщина и наверняка опоздает. В крайнем случае, Марта, его помощница, задержит дамочку, напоит ее кофе и заговорит до клинической полусмерти, что сегодня и требовалось. Настроения долго с ней возиться у Андрея Павловича не было никакого. Ее полуобморочное после разговора с Мартой состояние поможет побыстрей от нее избавиться. Он здорово устал от ожидания электрички, от долгого пешего движения к ней по раскисшим загородным тропинкам, которые он к тому же и плохо знал, ввиду постоянного путешествия на дачу на машине и, наконец, от невеселого состояния собственной души. С собственной душой у психоаналитика последнее время было не все в порядке. Его пациенты, чаще всего просто избалованные бабенки, волей неволей переносили свои малообоснованные жизнью страдания на вполне реальную почву мужской, нестойкой души психоаналитика. Вкупе со сломанной машиной получилась гремучая смесь расстройства, которая не могла подчиниться тренированным приемам восстановления психологического равновесия, применяемым успешно нашим врачом к другим индивидам. Форд "Таурас", проработав в Европе пять лет, не выдержал беспощадной эксплуатации Андреем в течение без малого трех и потек автоматической коробкой, как старая рассохшаяся бочка. Ремонт влетал в копеечку, в основном из-за безалаберности водителя-наездника, который вовремя течи не заметил. Но главное он (ремонт) затягивался. Теперь уже было ясно, что следовало просто купить подержанную, но в рабочем состоянии коробку и воткнуть в форд. Задним умом все крепки, поэтому сильно Андрей себя в ошибке не обвинял. Факт же приятнее от этого не становился.
   Толпы неудачников постоянно вливались в вагон и также тупо, подчинившись давлению неизбежности, выливались из него. Рожи были еще те. Андрей старался никого и ничто не анализировать, чтобы не потерять нюх перед работой. На одном перегоне он не удержался, слишком явное картинное событие развернулось перед ним. Проход неожиданно оказался свободным. Однако места были все заняты. Поразили Андрея два ровных ряда человеческой обуви, которые словно в казарме, подвергнувшейся неожиданной инспекционной проверке, расположились стрункой по обеим сторонам прохода. Ряды были одинаково черные, линейно неестественные и редкий коричневый "пробел" ничего в них не менял. Это был подземный город неудачников и казарменная, бездушная его сущность проявилась в этом армейском обличии. В вагоне витал забористый дух бездарности, неизбежной, ничем не преодолимой безнадеги и, самое страшное, что Андрей учуял в этой атмосфере устойчиво направленный на втягивание в себя любого нематериального и даже физического очага сопротивления болоту водоворот. Странно, но и следующий перегон не изменил положения, только один пассажир добавился в вагоне. Это был старичок блаженного вида, с таким простецким и благостным личиком, что Андрей тут же приписал ему слабоумие в неопасной для окружающих форме. Прошло совсем немного времени, а старичок вдруг куда-то отчетливо поехал лицом, мгновенно побледнел и даже на вид частично растворился в воздухе. Андрей был в силу околомедицинской профессии грубым материалистом и сделал вывод, что у старика плохо с сердцем и не более того, не обратив внимание на растворение объекта в полумраке скачущего вагона. Он заботливо подхватил почти невесомое тело полубродяги и неожиданно крепко, защищающее прижал его к себе. Чух, а это был именно он, испытал сильнейшую благодарность человеку, столь вовремя пришедшему на помощь. Дело было в том, что он только что мысленно попрощался со своим бессмертием. Настал тот редчайший момент соития различных факторов, когда никакая неземная сила не может справиться с человеческим упорством, которое самоубийственно направляется на собственное уничтожение и по пути прихватывает любое душевное образование, безжалостно втаптывая его в свое зловонное дно. Беспечная увеселительная прогулка Чуха могла кончиться переходом в состояние смертности, и даже дальше, прямо в смертельные объятия сердечного приступа, такого естественного для уже смертного существа, еще и возрастом в районе 250 или чуть более лет. Андрей Павлович, своими критическими рассуждениями, общим отрицающим беспробудство состоянием духа, спас бессмертие домовой души, послужил, словно якорем, улетавшей в ненасытную глубину общественной ямы. Андрей встретился с благодарным взглядом зеленых светлых глаз старика и неожиданно, совсем уже некстати, понял, что его машина сегодня будет готова, мастера уже предупреждают об этом по телефону его помощницу Марту. Более того, они умудрились, не увеличивая общую сумму сметы расходов, поменять по кругу все амортизаторы, перебрать переднюю подвеску, поставить новый ремкомплект в подозрительно хрипевший гидроусилитель руля и подремонтировать такие мелочи, на которые никто из мастеров сроду не обращает никакого внимания, не то чтобы самостоятельно их исправлять. Поезд, тем временем, подошел к станции, и последний раз, одобрительно и благодарно сверкнув на Андрея глазами, старичок исчез в наплывавшей толпе новых пассажиров. Андрей не долго размышлял над происшествием, потому что следующая остановка была его, а такие несуразности как неожиданное окончание ремонта машины вообще не заслуживают специального обдумывания. Мало ли что покажется, воспаленному неприятностями уму.
   - Андрей Павлович, вам звонили из сервиса, сказали, что вы можете забрать машину после двух, извинились, что немедленно забрать ее не получится, потому что в час дня привезут комплект электрооборудования, и раньше двух его не поставят, говорили еще что-то насчет гидроусилителя, но я не поняла. Если очень нужно, я перезвоню, они оставили номер телефона.
   - Марточка, а насчет отмены денег они ничего не говорили? Или о внезапной эпидемии гриппа, с тяжелыми для психики последствиями? - Марта округлила глаза и ответила:
   - Ничего такого не говорили, наоборот, сказали, чтобы вы ни о чем не волновались, все в совершенном порядке! - Андрей уже покончил переговоры с секретарем и обратил, наконец, внимание на посетительницу, дисциплинированно ожидавшую приема в удобном кресле.
   - Извините ради бога за опоздание, эти проклятые автомобильные поломки, пройдите в кабинет, я сейчас к вам подойду, - миловидная дамочка вспорхнула из глубокого кресла, словно птица с ветки и исчезла в кабинете. Андрей переоделся, вымыл руки и предстал перед своей посетительницей в лучшем виде. Та уже расположилась на кушетке и ждала общения.
   - Екатерина Александровна, в прошлый раз мы с вами остановились на историческом моменте вашей жизни знаменующем окончание школы, на школьном выпускном бале. Сегодня мы посвятим нашу беседу вашей юности. Но прежде хочу задать вам несколько вопросов. Меня очень волнует ваш сон, как у вас сейчас в этом плане, есть ли сновидения, особенно те, что твердо запомнились?
   - Как хорошо, что вы об этом меня спросили! А я уже сама хотела вам рассказать. До сегодняшней ночи все было в порядке, точнее как обычно, ни хорошо ни плохо, а вот сегодня... сегодня мне приснился совершенно необычный сон:
   - Во сне мне показалось, что я проснулась! И сразу же очутилась на улице. Улица была какая-то нарядная, беспокойная, восторженно приподнятая, судя по настроению ее обитателей конечно, а вела она к морю, я это отчетливо чувствовала. Вдалеке раздавался его шум, портовые, громкие звуки, причальный свист кораблей, пляжные выкрики и что-то другое, что определяет присутствие моря. Может это был запах водорослей или морской соли, не знаю... Улица по обеим сторонам была заполнена гуляющими людьми, но лица их были какие-то странные, пустые, без выражения, я ни одного лица не запомнила. Если не придираться и не присматриваться то это были люди как люди, даже чем-то приятные. Я была занята другим - рассматриваю витрины магазинов, примечаю красивые платья, кожаные сумки, какие-то очень яркие, но уже мне непонятные предметы одежды и обихода. Наконец, я выхожу на площадь. Вся она просто изрезана каналами, а по ним и туда и сюда снуют лодки, катера, яхты, иногда проплывают огромные суда, все очень спешат, перекрещиваются пути, но никто никому не мешает. На мачтах у каждой лодочки или корабля разноцветный флаг, наверное, они не повторяются, я точно этого не вижу. Я вижу совсем уж другое. Прямо из огромной тучи, которая наплыла на праздничной голубизны фон, высыпается прекрасный дворец, он сыпется мелкими кубиками и составляется из них в замечательное мозаично-цветное сооружение. Последний ряд кубиков падает, и я вижу, как его венчает ломаная линия темно-бордового цвета. Все так возвышенно и красиво, что я не выдерживаю и начинаю плакать во сне. Мне хочется смотреть и смотреть на этот дворец, мне очень жалко с ним расставаться, но ноги сами несут меня к морю, я вхожу в воду, и понимаю что она очень холодная и липкая, она совсем не стекает с моих ног. Тут я вижу чье-то размытое лицо, оно пытается мне что-то говорить, я даже слышу отдельные слова. Одно слово я запомнила очень хорошо, это слово: "полет". Я просыпаюсь, но оказывается, что я не выходила из сна, я бреду по узкой тропинке, выхожу на поляну и ... вот тут я просыпаюсь точно, по настоящему. Мне было как-то не по себе, хотя самочувствие было нормальное, только лоб был покрыт испариной. Я поняла, что мне пора одеваться и бежать к вам на прием, так долго я спала. Но ведь я не опоздала, это чудесно что вы тоже задержались. Вот пока и все.
   - Скажите, Катерина, а во что вы были одеты на прогулке?
   - Господи, как я могла забыть, я была совершенно голая, ой, как стыдно, вокруг столько было людей!
   - Скажите, а вот это лицо, которое вам что-то говорило, что же все-таки в нем вам было знакомо?
   - Это очень трудно вспомнить, я уже пыталась. Просто знакомое, манера, мимика, хотя позвольте! Точно! У него было огромное ухо! Я точно вспомнила - огромное ухо! Но тогда откуда я его знаю? ничего подобного у моих знакомых нет во внешности.
   - Хорошо, это мы отметим и пойдем дальше. Кроме свиста пароходов, шума моря, какие еще звуки вы слышали?
   - Я точно не помню, но что удивительно - я помню, как удивлялась во сне отсутствию звуков шагов. Люди так спешили, некоторые дамы были на высоких каблуках, и улица была такая вся звонкая, но шагов слышно не было, только шелест и все...
   - Так, это интересно, а вы помните лес? Катя, какой он был? Это была чаща, редкая поросль или вы запомнили породу деревьев? Что-нибудь?
   - Это были отдельно стоящие деревья, но между ними была чаща, да, колючая чаща! Ежевика, точно: кусты с ягодами, огромными черными ягодами, пупырчатыми и тяжелыми. Как я это запомнила? Сама не пойму!
   - Это прекрасно, что вы так подробно все запомнили, с вами приятно работать, а еще один вопрос: в какой момент вы почувствовали особенно сильный запах? Где это было?
   - Так, сначала я чувствовала запах моря, соли, но это все не точно, как-то вяло, а вот когда я вошла в море! Ой, как страшно, я почувствовала, что оно пахнет гнилью! Ногам стало так противно, помните, я вам говорила, что вода с ног не стекала? Ой, мне и сейчас противно! По-моему это было дерьмо, простите пожалуйста, точно - дерьмо!
   - Не расстраивайтесь, у вас был прекрасный сон, столько эмоций! Мне есть над чем подумать. Возможно позже я еще задам вам несколько вопросов о нем, а теперь вернемся к вашей юности. Вы пережили бал, все закончилось, началась другая жизнь, конечно не сразу, не сразу вы это поняли, ну, не буду за вас все рассказывать. Продолжайте, пожалуйста. Сначала прилягте поудобней, расслабьтесь и сами начнете, когда будете готовы.
   Марта приводила в порядок картотеку. Сейчас на приеме была Екатерина Александровна Подпружная, работница банка Кредит-транзит, возрастом 23 года и плохая нервами. Истории болезней она никогда не смотрела, это не полагалось, но и без истории все Марте было ясно. Обычный бабский заворот! Просто деньги есть, поэтому и посчитала себя больной, другие бы и не охнули на ее месте! А кто у нас сегодня дальше? О, здорово! Только один посетитель! Можно будет пораньше смыться домой. Андрюша (так она за глаза звала своего начальника) быстро с ним расправится, ведь сегодня ему забирать машину, а он без нее не может.
   Андрей плохо слушал, что говорила ему пациентка. Плохо только для обычного, постороннего человека. Как врачеватель, избавитель от комплексов, он слушал хорошо, просто мозг автоматически отмечал нужные моменты, к которым он позже обязательно вернется, когда наступит собственно аналитический момент курса терапии. Сейчас его больше волновал сон девушки. Он даже решил, что в конце рабочего дня, черт с ней с машиной, задержится и выпишет для себя некоторые соображения. Сон был весьма занятный, правда, местами напоминал учебник, что подозрительно, но не страшно. Он умел отделять придуманные, а чаще просто вычитанные, в соответствующей популярной литературе или романах, клиентом моменты. А стопроцентная точность? Она появится только при оценке комплекса факторов, а не какого-то одного сна. Все-таки психоанализ это наука. После нескольких лет практики он в этом сам себя убедил. Один эпизод сна волновал его уже по личным соображениям. Откуда у девушки во сне взялось это огромное ухо. Он теперь ясно вспомнил, что такое же, а может и другое, но очень похожее было у того старика, которого неожиданно прихватило в вагоне метро. Ладно, потом в тишине он об этом подумает. Надо пораньше отпустить Марту, она совсем заработалась, ведь он слишком часто стал перекладывать на нее личные вопросы. Она бедная так переживала за тачку! Вот отпущу ее домой, и будет время обо всем подумать.
   Девушка ушла. Сеанс закончился. Андрей так и не стал присаживаться за рабочий стол. Он ходил по кабинету, периодически останавливался на поворотах и покачивался с каблуков на носки и обратно. Организм сам решал, когда остановить качку и толкал Андрея дальше в поступательное движение. Аналитик-терапевт еще долго бы проводил время в таком духе, если бы не Марта, которая со скрытым удовольствием сообщила шефу, что звонил второй посетитель и сказал, что сегодня не сможет прийти. Марта подобрала ему окно на этой неделе, оно оказалось в четверг в 11-30 утра. Возражений по этому поводу шеф не высказал никаких. Он произнес неожиданно теплым манером:
   - Милая Марта, беги-ка ты домой сегодня, прямо сейчас. Конечно, для понедельника это странно, но, учитывая что мы тяжело работали последний месяц, вполне нормально. По себе понимаю (совершенно не отдохнул), что выходных мало. В голове смешалось столько историй, что анализ дает сбой.
   - Андрей Павлович, вы слишком близко к сердцу воспринимаете тот бред, который вам приносят склочные и вздорные дамочки. Я давно вам это хотела сказать.
   - Марта, если так их воспринимать, то неудача обеспечена. Я смотрю на них, как на несчастных людей, которые запутались в собственном жизненном устройстве, за вздорностью и капризами часто скрывается отчаяние, хроническая неудовлетворенность самими собой, невнимательность и хамская меркантильность близких. Да ты и сама это знаешь.
   - В том-то и дело что я знаю, а у вас это знание переходит в сопереживание. Ваша душа изнашивается быстрее, чем вы думаете. Я чувствую, что защитный цинизм у вас крайне слаб, это особенно заметно по тому, как он из вас иногда выпирает.
   - Боже, Марта, неужели моя скрытность настолько уже не скрыта?
   - Вы очень устали. Усталость обороны проявляется в первую очередь ветхостью маскировки. Шипы - самое уязвимое место, они стираются раньше, чем протектор.
   - Марточка, мне тебя становится жаль, а себя я начинаю просто ненавидеть, когда ты приводишь автомобильные сравнения. Беги сейчас же домой.
   Андрей закрыл офис на щеколду. Ощутил напоследок шлейф каких-то маслянисто волшебных мартовских духов и, словно ведомый его истончением, вернулся в кабинет. На огромном низком подоконнике Марта развела целый цветник. Весь он концентрически разместился вокруг естественного центра - гордости Марты - замечательной карликовой сосны, с летящими в одну сторону ветвями. Андрею сосна напоминала женскую головку с причудливой стрижкой, исполненной талантливым мастером. Подоконник был выложен искусственным газончиком, скрывающим подгоршковые блюдца. В уголке цветника обустроен был маленький водопад, ниспадающий с каменной горки. Но горке стоял домик с загнутыми вверх концами крыши и веселым колокольчиком под коньком. Водопад приводился в движение миниатюрным насосом с электродвигателем, который, не имея практически никакого шума, все же давал некоторую вибрацию, и колокольчик на доме издавал мелодичный звук. Иллюзия рассчитана была таким образом, что воспринимался человечьим ухом этот звук звуком падающей воды. Андрей часто, оставаясь в одиночестве, истреблял свою привычку к движению, мечтательным наблюдением за рукотворным миром городской мечты. Помимо его воли зеленое спокойствие и дополнительно вложенный человеком смысл в эту милицейную реконструкцию природы завораживали его сознание и неизвестно чем помогали ему сосредоточиться на одной наиважнейшей мысли, разбросав по дальним уголкам никчемный наносной их сор.
   Андрей, не прерывая созерцания, начал раскладывать сон Катюши на привычные для аналитика составляющие. Он так увлекся, что не заметил как сел на стул, пододвинул к себе блокнот и начал расставлять в нем значки. Любой человеческий рассказ Андрей мог представить как самые малые информационные частицы, которые он, отдавая дань школьным физическим познаниям, но, отметая общепринятые электронные биты как крайнюю мелочь, называл корпускулами. Во сне пациентки он насчитал таких корпускул 44. Он представил себе три группы корпускул, каждая из которых имела отношение к концептуальной, внутренней позиции исследуемой личности. В пересказе мы, естественно, ошибемся, но я думаю всем дилетантам, таким же, как мы, будет это интересно. Первая группа корпускул была группой установок (убеждений). Вторая - группой реакций (эмоций). Третья и последняя - группой оценки (разум). В общем числе корпускул эти группы соотносились как 17, 15, 12. Андрей проделал еще несколько математических действий, которые приводить мы не будем, но о полученных результатах еще поболтаем. Внутри групп Андрей, не упирая особенно на подробность и точность, более полагаясь на мимолетное суждение, выделил положительные и отрицательные корпускулы. Это действие простой человек мог бы перевести как: хорошо, плохо.
   Дальнейший анализ состоял в следующем. Андрей просмотрел каково число отрицательных моментов в общем количестве информации и в каждой, отдельной структурной группе. В общем количестве отрицательное число (плохих корпускул) составило 45%. В первой группе 53%, во второй 50%, в третьей 33%. Андрей, к нашему удовольствию наконец, перешел от математики к ее интерпретации. Общее число "бед" очаровательной Катерины чуть не дотягивало до половины. Ее же убеждение, установка на реальность "плохое" все-таки преувеличивало. Ее реакция, эмоции корректировали поведение и уже более точно отражали действительность. Интуитивно Катерина отметала часть своих бед и никак на них не реагировала. Это было, безусловно, положительным фактором и говорило, в конечном счете, о ее душевном здоровье. Разум (отраженный третьей группой) Катерины вел себя намного хуже эмоций. Он вел себя слишком оптимистично, самоуверенно и явно занижал возможную опасность последствий реальных событий. Катерина совершенно вписывалась в теоретическую психофизическую схему, предлагаемую традиционно для симпатичной взбалмошной девицы. Экспресс анализ, таким образом, не давал никаких новых сведений Андрею, а только укреплял его в собственных умозрительных впечатлениях. Кроме одного момента. Дело в том, что Андрей в появлении говорящего лица во сне девушки увидел элемент зомбирования (ах, как бы тут возрадовались пауки-психиатры) личности. Само лицо ни о чем не говорило, но оно же, буквально, говорило, даже врезало в память Катерины одно единственное слово: "полет". Напрашивалась гипотеза, что сгущение красок во внутреннем мире и, одновременно, чересчур преувеличенный оптимизм разумного выхода из существующего положения, отнюдь не были случайны. Психика Катерины подвергалась направленному воздействию, которое было похоже на растяжку сознания в плоскости. Голова в одну сторону, сердце и руки в другую. Кому-то понадобилось ввергнуть Катерину в шок, преувеличив ее беды и одновременно дезинформировать разумное начало в ее натуре, чтобы оно не предпринимало адекватных мер, пребывая в мифическом спокойствии. Андрей продолжил рассмотрение сна, уже в целом:
   - Голая: сексуальная неудовлетворенность, возможно - вызов обществу; люди без лиц: сознательное уменьшение роли личности у других, отрицание их эмоций; кубики: попытка собрать свою личность, избавиться от шизофренических факторов распада; красно-бордовая линия на дворце: яркое эмоциональное желание победы над обстоятельствами; темная туча: негативная оценка своей личности, угрызения совести; море, корабли и т.д.: романтика, жажда обновления; лес, перемешанный с чащей: мужское начало и непреодолимая преграда, требует уточнения; крупные черные плоды: жажда оплодотворения, секса, материнства; поляна: природный оптимизм; дворец: стремление к обособлению от родственных корней, созданию новой семьи; запахи: относятся к распаду личности; вода: физиологическая реакция, проверить сердечно-сосудистую систему; смещение восприятия сна, наложение реальности на фантастические образы: явные шизоидные проявления личности, требует тщательной проверки, - Андрей еще долго бубнил про себя какие-то термины, до того противные и никому ничего не говорящие, что мы их беспощадно отметем.

Охота и долг

   Чух переживал происшествие в метро на своем чердаке. Домой он пошел не сразу. Сначала завернул на эстакаду и протрясся вволю, приводя себя в первобытно устойчивое состояние. Пока не вернулся домой, не залез под новый контур старался не думать о возможных, но так счастливо миновавших его бедах. Чувство благодарности к спасшему его человеку продолжало расти. Он немедленно проверил, что с его машиной, но очень удивился, что ее до сих пор не забрали из автосервиса. Чух наивно полагал, что человек должен прямо ринуться за ней, если она приводила его в такое неудобоваримое расположение духа. Чух отнес это странное поведение к общим странностям человеческой личности, которая всегда, найдя себе причину для расстройства, почему-то не спешит с этой причиной расстаться. Домовой даже обиделся немного, но потом перенес обиду на себя, решив что до сих пор не научился распознавать первоочередные заботы людей. Сколько он с ними общается! Годами, чередой идет один примитив, начинает казаться, что во всем научился разбираться, и на тебе! опять удивляют. И бачок в туалете поменяешь, и окна выправишь, чтобы не дуло, занавески поправишь, печь плиту заставишь ровно и много чего другого, а он, она (человек), до этого ломавший(ая) руки даже этого всего и не заметит. Иногда все происходит с точностью до наоборот: горе так горе, по всем человечьим и иным параметрам, слезы, плачь-крики и душевное расстройство, но вот случайно, невзначай подкинешь какую-то мелочь и горя как не бывало. Еще у детей это понять можно, а как быть с взрослыми? ну не водить же их толпами к психоаналитикам - никаких денег не хватит, ведь на платежеспособность населения никаких надежд. Перерасходуешь собственные средства, по головке не погладят, хотя у домовых, включая общегородское начальство и простое отношение к золоту, но все же меру надо знать. По мере затрат и ценят.
   О, Катька вернулась! Чух услышал скрип знакомой двери и решил поправить его. Перевел в первую октаву, поднял немного до фа и приглушил бемолем. Намного красивей. Чух с большим удовольствием потянулся, устроился поудобней и, с явным предвкушением еще большего удовольствия, стал ждать удобного момента, чтобы залезть в мысли девушки. Жаль, что Андрей не мог оценить вмешательства Чуха в сознание пациентки, он снял бы массу своих вопросов. Домовой же себя не утруждал никаким анализом, а просто менял, что ему попадалось под руку в голове у девицы по своему вкусу. Особое удовлетворение ему давали сны Кати. Тут он разворачивал свою деятельность на полную катушку. Чух даже не догадывался, что мучает Катерину, меняя ее психику, что причиняет ей боль, внося разлад в ее душевное равновесие из самых лучших побуждений. И на этот раз визит Чуха в прелестную головку Катерины предоставит дополнительную пищу для размышлений психоаналитика. Хорошо, что Катерина не собиралась ложиться спать, и много навредить Чух не успел. Не умея сосредоточиться на одном деле, Чух бросил Катькин внутренний мир на произвол судьбы, и полез в компьютерную сеть ближайшего банка. Погуляв там с часик, он прилепился к одному компьютеру, с которым всегда находил общий язык. Этот аппарат принадлежал Николаю Федуловичу Путанову. Он отвечал за информационное обеспечение банка Кредит-транзит, был очень молодым и талантливым. В талантах электронного мира Чух не очень разбирался, но только чувствовал, что его здорово бросает и трясет в этом компьютере, а возле ушей возникает такая приятная чесотка, что и захочешь не уйдешь в другое место. Особенно Чуху нравились переводы денег за границу. Он будто ощущал эти волнообразные перекаты граней на политической карте, которые не имели ни малейшей связи с электронным пространством, а являлись столкновением денежного потока с реальными расстояниями и шлагбаумами посредством чувствительной Чуховой нервной организации. Эти верстовые и приграничные столбы возбуждали Чуха сильней эстакады и метро. Он не уставал благодарить изобретателей этого чудесного мира и беспечных пользователей, которых так легко можно было обманывать, без всякого препятствия копаясь в их якобы именном участке.
   Насладившись денежным потоком, вволю порезвившись в его волнах, приливных и отливных, Чух прикидывался девушкой за десять долларов и начинал путешествие по офисам и квартирам, неограниченно расширяя пределы проникновения. Кто мог подумать, что стоило вызвать вожделенный символ мужской удачи с разведенными ногами и Чух тут, как тут! На этот раз Чух выйти из любимого компьютера в образе прекрасной фотодивы не успел. Его грубо отвлекли от перевоплощения резкие выкрики людей в камуфляже, пугающий стук их кованых ботинок и лязганье автоматов, царапающих европанели банковского помещения. Николай Федулович испуганно смотрел на темные маски с прорезями для глаз, и, казалось, позабыл о набранном полугодовом балансе банка на экране монитора. Пальцы автоматически пробежали по клавиатуре, набирая секретный код автоматического перевода, сводя усилия коллектива к показному нулю, но сберегая фанеру от неведомо за что пришедшей напасти государственных бандитов. Однако вручную перевод денег осуществить не удалось. Федуловича подхватили под белые ручки и так тряхнули, сшибая с бизнес-стула туго зашнурованной ногой, что его голова задорно попрыгала в аут с поля электронного верстака. Прекратить процесс денежного исхода военным методом все же не удалось. Модная клиновидная бородка Николая в последний момент соприкосновения с родным рабочим местом успела впечататься в клавишу "Enter", завершая экстренную операцию и уничтожая специальной подпрограммой все ее следы во всей компьютерной сети банка.
   Чух растерянно подхватил информацию, крепко ее зажал в голове и абсолютно дезориентировавшись, полностью забыл о своем потустороннем прикрытии. Ему было так же страшно, как обычному человеку, впрочем, вполне возможно, что сработали его впечатлительность и способность к сопереживанию. Отрицательных же эмоций в банке сейчас было более чем достаточно, было чему сопереживать. Кроме того, Чух начал понимать, что прихватил и еще что-то, явно лишнее, напрямую не относящееся к последней программной итерации. Этот излишек тянул на пять тысяч Мбайт и почему-то был щедро опутан жесткими, короткими, курчавыми волосиками. Успокаиваться Чух стал, только ощутив себя сознанием в своем логове. Он отдышался, втянул в себя привычные чердачные запахи и стал думать, что же теперь делать с этой кучей цифр в голове. Ему было абсолютно ясно, что долго они там не продержатся.
   Андрей возвращался домой на машине. Приятное покачивание большого автомобиля на новых упругих амортизаторах успокаивало и приводило в соответствие реалии мироощущения индивида самому прекрасному из миров. Привычно поморщившись, задевая днищем бордюр, на который ставил свой автомобиль, Андрей перевел переключатель скоростей на "паркинг", щелкнул автоматическими замками и, полюбовавшись на неестественно чистую, тщательно отполированную машину потопал к подъезду.
   - Дяденька, вы мне не поможете достать кораблик из лужи, вон он застрял! - вихрастый мальчишка с очень бледным личиком заглядывал в глаза Андрея, печально, указательно, переводя свои на лужу.
   - Подержи портфель. Так, сейчас попробуем, - Андрей примеривался и с непривычки не мог понять, с какой стороны подступиться к терпящему бедствие кораблю. Шутка ли - без малого, лет тридцать он не имел дела с затонувшими в лужах корабликами. Наконец, проблема была решена. Андрей передал из рук в руки тщедушное тельце игрушки, с печально поникшими мокрыми парусами, измазанными в мазутной черноте малого городского водоема, с искривленным крушением рулем, вырезанным из консервной банки, и длинным, языкастым, голубым штандартом, указующим попутность ветров при плавании.
   - Спасибо, дяденька! - счастливый паренек убегал в сторону парка, разбрызгивая лужицы и создавая себе этим солнечный ореол, слепящий туман, будто специально для смотревшего ему вслед. Смутное волнение охватывало постепенно Андрея, ему начинало казаться, а точнее отчетливо видеться, что это он убегает в холодную пустоту не оттаявшего еще парка и на бегу рассматривает ласковые движения флажка на мачте, провожающие встречный ветерок. Короткая легкая курточка надувшимся парусом висела на худеньких плечиках паренька, прыгала в такт его летящим шагам и сам он казался смываемым тряпкой контурным изображением с запотевшего стекла.
   Катерина всегда после посещения Андрея Павловича (она никогда про себя не называла его психоаналитиком) чувствовала заметный душевный подъем. По понедельникам она на работу не ходила, у нее был раритетный в наши времена библиотечный день. Он с успехом ей использовался в разнообразных личных целях, включая укрепление душевного здоровья. Очень проблематично, чтобы Катерина отправилась к врачу сама, но у нее была хорошо сохранившаяся во всех отношениях сорокапятилетняя мамаша, активная и коммуникабельная, и уже в силу таких полезных свойств, имевшая обширнейший круг знакомых. Нашлись среди них такие, которые порекомендовали модного доктора. Катерина воспитывалась как пайдевочка, была настолько примерной и послушной, что нервный срыв был просто неизбежен. Он случился где-то в районе 19-20 лет, что там творилось и не описать. Целый роман потребуется, чтобы приблизительно осветить эти шальные годы. Скажем только, что Катерине повезло. В результате жизненных катаклизмов, последовательности потерь и приобретений, она оказалась в крупном плюсе. Ей удалось отвоевать отдельное проживание, в бабкиной квартире, которую, в свою очередь, с огромным трудом переселили к мамаше. Чего это, в нервном исчислении, стоило очень трудно объяснить, так как естественное переселение старого человека к родственному, но молодому, натолкнулось на решительное сопротивление обеих мадам. Так уж получилось, что эта цепочка женщин нарожала друг друга в относительно молодом возрасте и в полнейшем отсутствии мужчин, насколько это позволяет природа. Чудо из ряда уступок произошло только по одной причине - бабка и мать очень любили свое чадо. Хочешь, не хочешь, а ради него они теперь снова привыкали к неожиданно новому старому строю жизни.

Русская психотерапия

   Итак, Катерина расхаживала по своей двухкомнатной квартире, которая размерами превосходила иные современные четырехкомнатные и предавалась мечтам. После нескольких бесед с Андреем Павловичем Катерина уже не считала мечты своим врагом. А ведь именно из-за разбухания внутреннего мира все и началось. Катя боялась вспоминать о нем в том виде, в каком его гипертрофированные элементы посещали ее раньше. Мы тоже не будем их трогать, тем более что у нас есть прямая связь с доктором. Он и расскажет нам об этом в подробностях, когда и если понадобится.
   Замечательный электрический чайник не требовал много времени для создания кипятка и Катя со смаком прихлебывая, никого не стесняясь, принялась пить ароматный чай-бальзам, составленный из бабкиных трав. Мечты у нее были соответствующие приятному занятию, то есть совсем не опасные. Катя думала о том, что ей нравится работа. Рутина никогда не пугает женщин. Она простым и понятным способом заставляет их чувствовать свою необходимость. Целодневное ее разгребание создает видимость очень большой пользы для дела и повышает самоуважение прекрасного, в смысле пола, исполнителя. Так и Катя сейчас понимала, что стала ценным работником. Появились такие тонкие моменты, которые знала только она одна, с ней стали советоваться по специальным банковским вопросам даже крупные начальники, не говоря уж о чумовых клиентах, вообще мало соображавших, что надо делать. Клиенты обычно хорошо знали, что хотят получить, но что для этого необходимо, как себя вести или просто, какие собрать документы, это уж полностью был для них темный бор. Катюша в своей области знакомого ей бумажного леса ходила уверенно и гораздо успешнее, чем в лесу привидевшемся ей во сне. Теперь она мечтала о том, как получит место своей начальницы, которую, зачем портить мечту? скоро уволят. Мечты плавно переходили в материальную составляющую успеха и, путем логичного преобразования денег в товар, окончательно располагались в пустоватой еще Катькиной квартире. Ремонт, проделанный при въезде на скорую руку с помощью мамашиных знакомых, также следовало продолжить и тогда Катя заживет современной барыней, вольной и обеспеченной. Идея свободы генетически крепко сидела в ее голове, поэтому о постоянном друге, как сожителе, она не помышляла. Любовь это дело другое. Она совсем не увязывалась в ее представлениях с семьей, даже при возможном появлении от этой самой любви орущих и сопливых отпрысков.
   Неожиданно у Кати заломило виски и она, отставив чай в сторону, поспешно прикурила тонкую длинную сигарету, все еще не веря в возможность длительной боли, еще надеясь ее остановить простейшим способом. Чуть отступив, боль формализовалась в виде петушиного хвоста, который наподобие метлы забегал перед ее мысленным взором. Хвост нагло приплясывал, ронял струйки пыли и показывал свои расчлененные местами перья, очевидно в жарких боях с такими же как и он драными хвостами. Специфически темно-зеленый, переливчатый цвет самых здоровых, серповидных петушиных перьев тревожил душу нераскрытым словами воспоминанием и будил неуправляемые желания, строго ориентированные на побег. Когда Катя собралась испугаться сильней, петух прощально пропел, еще звенящим от боевого экстаза голосом отбой и прекратил размахивание хвостом, спешно показывая бегом вразвалку шпористые пятки, и удаляясь в клубящийся пыльный туман. Только докурив сигарету, Катя поняла, что наваждение ее устойчиво покинуло. В это время настойчиво зазвонил телефон.
   - Катюша, это ты? Ты сидишь? Тогда не вставай, я сейчас расскажу, что у нас сегодня случилось на работе. На нас напал какой-то спецотряд, и из банка смахнули все деньги! - голос начальницы прервался глубоким всхлипом и Кате показалось, что она слышит стенания, не известно откуда взявшейся в трубке, бездомной скотины.
   - Боже, я ничего не понимаю, кто напал? Что смахнули, как это возможно? Все? Ничего не понимаю. Когда это случилось?
   - Да прямо сейчас, все телефоны отключены, я тебя предупреждаю, звоню тебе по сотовому. В банке одни сапоги! Катенька, ты завтра без моего звонка на работу не выходи! Ну все, мне еще надо несколько предупреждений сделать, а ты, хорошо ли поняла? Без меня ни с кем не разговаривай, никому ничего не сообщай, если что - звони мне на пейджер, я перезвоню. О, несчастье, пока!
   Катя более чем растерялась. Она была ошарашена и потеряна. С таким трудом налаженный мир мог разрушиться, да еще не с помощью наполовину мнимых психологий, а с помощью вполне реальных государевых сил. Она начала обвинять себя в чересчур смелых мечтаниях, которые могли оказаться невольным сглазом. Ее женское тяготение к суеверию взыграло с неуемной фантазией. Прошло несколько минут, а она уже корила себя за случившееся так, будто сама посылала этот отряд на штурм родного банка. Короче, происшествие не способствовало душевному комфорту Кати. Катя подошла к телефону и набрала первый, пришедший ей в голову номер.
   - Вовка! Это ты? а это я. Ты почему дома? Я зайду, хорошо? У тебя что-нибудь выпить есть? Ладно, я сама возьму. Сейчас буду.
   Катя быстро взглянула на себя в зеркало и, не прибавляя ничего в своей внешности, что красноречивее слов говорило о душевном дискомфорте, заспешила вниз по лестнице с четвертого этажа на третий. В аналогичной по планировке квартире третьего этажа проживал ее друг-сосед Вова. Периодически, по приезде из экзотической страны, Вова посещал Катю и предлагал ей разнообразные шмотки, всякую интересную мелочевку, зачастую это предложение у них сопровождалось дегустацией замысловатой алкогольной продукции дальних стран, где люди пили не так примитивно как у нас. В бутылки дикари запихивали какое-нибудь страшное животное или просто подкрашивали продукт до такой степени, что разобрать к какому виду брожения или способу облагораживания спирта он относится уже совершенно не представлялось возможным. В этот раз запасы Вовы не пополнялись экзотикой, поэтому для содержательной беседы Катерине пришлось тащить к Вовке самую обычную водку, хотя и испорченную (на вкус Вовки) слегка (совершенно испортить водку невозможно) лимоном.
   - Заходи, подруга. Ну и вид у тебя! Что, с работы погнали?
   - Вовка, скотина, ты почти угадал! Зачем меня накачиваешь, шуточки у тебя!
   - Да не переживай ты, возьму к себе на рынок, научишься плеваться и другое чего делать, а зарабатывать будешь не меньше, чем у себя в конторе.
   - Раз ты так, я не буду ничего тебе говорить! Давай рассказывай что-нибудь! Я буду успокаиваться.
   - Да что уж рассказывать? Ты обо мне все знаешь, а торчу я в Москве проклятой уже три недели, так что заморских новостей у меня нет, - Вовка галантно отодвинул мешок с велюровыми кофтами и, поддерживая Катерину под локти, чтобы она не зацепилась тапочкой за его распахнутую, колючую растерзанной молнией пасть, провел девушку на кухню.
   Относительный порядок на кухне Вова блюл, но как часто бывает с любителями приготовить что-то вкусное, особым аккуратизмом не отличался. Катя никогда бы не стала ходить к человеку, не мывшему посуду после еды хотя бы в течение часа, но Вовка, носитель многих, включая сладкие, грехов этим конкретно не обладал. Весь инструментарий и необходимые предметы пользования сверкали, конечно, не без помощи всяких специальных составов в красивых баночках и хитроумных заграничных приспособлений, а беспорядок относился только к сопутствующим вещам и небрежному их совмещению в кухонном пространстве. Так, какая-то банка могла спокойно, без стеснения перед предательством первоначального предназначения, хранить наверняка использованные туристические путевки, справки о покупке валюты и т.д., а специи в шкафу могли и беспечно располагались в таком художественном наслоении друг на друга, что, применяя их, требовалось хорошенько поразмыслить: не сыпешь ли ты в кофе майоран, а в суп корицу. Конечно, сам Вова таких проблем не замечал, а удобства, в его понимании, именно и предполагали отсутствие определенных строгих мест у каждого предмета. Ведь при всем своем неуемном гурманстве, воспитанном на посещении Таиландских ресторанов, Вовка был в обычном московском трудовом мире очень неприхотлив в еде. А уж если понадобится кого-то угощать, то тут об экономии времени нечего заботиться. Собрался, сосредоточился, хорошенько перекурил и, пожалуйста, все нашлось, словно само собой.
   Так и сейчас, усадив бледную Катерину в кожаное кресло с дубовыми подлокотниками, которое, казалось, просто не донесли в гостиную при завозе мебели, Вовка расставил немудреную закуску на слишком красивом кухонном столике, спасавшем свою замечательную инкрустацию от поражения, например пролитым соком, под толстенным, полированным стеклом. Вовка поймал момент и поспешил наполнить вращаемый нервной рукой Кати бокал, невольно повторив ее циркулярное движение горлышком целебной бутылки. В результате таких отчетливо цирковых манипуляций бокал ее на треть наполнился, а Вовка отдохнул сердцем только при наполнении своего - никуда не вращавшегося.
   - О, женщины, откуда у вас возьмутся нервы? Если даже относительно спокойный и уравновешенный человек испытывает неоправданное природой напряжение в вашем присутствии, да еще при исполнении такого приятного, умиротворяющего дела, которое называется приемом на грудь. Как вы умудряетесь из простейшего телодвижения судьбы извлечь самые трагические нотки? А ваше умение передавать свои ощущения с явным превышением мощи их источника! Обрати внимание, у тебя руки совсем не дрожат! А теперь посмотри на мои. Видишь?
   - Вовка, твои руки подрожат и перестанут, а я уже сумасшедший комок трясучки! Давай быстрее выпьем, - через мгновение Катерина уже откидывала прядку волос и прикуривала свою длинную коричневую сигарету от протянутой Вовкой зажигалки, снабженной выпуклым золотым зайчиком с ушками. Сведущему человеку это сказало бы о ее немалой цене, но Катя была не столь искушенным в стоимостных оценках наблюдателем.
   Вовка использовал передышку в выплескиваемых эмоциях для большего наполнения стола. Он принялся намазывать красную икорку на бутерброды. Затем прибавил угощений, выложив на продолговатую тарелку, соленых китайских змей - к пиву, порезал ровными кубиками брынзу, подбросил на нее пучок тархуна, сдернутого с жесткой веточки, расположил у стенки огромную бутыль с томатным соком, бордово и щедро затуманенным мякотью. Немного поразмыслив, как бы советуясь со своими желудочными ферментами, он подложил буженины собственного изготовления, тщательно завернул ее такие же вкусные, но не эстетичные остатки в фольгу и отправил их в холодильник. Катерина безмолвно дышала и до кончиков порозовевших ушей погрузилась в глубокие переживания. Вовка пока ей не мешал, пусть сначала начувствуется всласть, затем он ее успокоит, не разговором, так следующей порцией водки. Разнообразив манипулированием ингредиентами стол, и окончательно использовав его свободное пространство для водружения классического Очаковского пива в двухлитровой бутылке, Вовка тоже закурил и принялся за свой курс психотерапии.
   - Катюша, сейчас ты еще выпьешь, закусишь и начнешь мне потихонечку рассказывать, что же стряслось? Почему твой вид такой растрепанный и растерянный?
   - Как растрепанный? - Катя, непроизвольно провела по идеальной, в честь утреннего посещения Андрея Павловича, прическе рукой и вопросительно посмотрела на Вову.
   - Да не в этом смысле, дурочка, выглядишь ты, внешне прекрасней некуда, а вот глаза у тебя бегают, и взгляд проваливается внутрь. У меня такой взгляд был, когда мне вместо тысячи трехсот долларов всучили тринадцать бумажек по одному при левом обмене.
   - Ой, Вовка, если бы я знала, что произошло, то давно бы и ты это знал, а так сплошные загадки. Давай лучше еще выпьем!
   - Тоже дело хорошее, наливай!
   Через час Вова слушал в десятый раз пересказ телефонного разговора Кати с начальницей, который в отличие от оригинала занимал не минуту, а десятки минут, художественно дополненный воображаемыми картинами, апробируемыми на правдивость с помощью Вовкиной реакции.
   - Ого, это ты, мать загнула! Об этом даже не думай! А вот это, возможно, бывает такое, даже по телевизору бывает, а уж в жизни наверняка и даже круче! Совсем что ли, да чтоб я такого не слышал! Катерина, не болтай ерунды, ты же умная девочка. Хорошо, не буду тебя ругать, но это уж слишком. Молодец, так и надо, здорово придумала, - последнее замечание, к обсуждаемому вопросу напрямую не относилось, а относилось к протянутой за полупустой бутылкой руке Кати. Щедро запиваемая пивом, водка делала свое дело, и все Катины варианты, включая самые угрожающие и фантастические, уже не представляли реальной угрозы, казались далекими, посторонними и совсем не такими страшными. Великая русская терапия выступала успешным конкурентом западным хилым премудростям. Все чаще возникал в перерывах между основным делом смех и слышались подобные замечания:
   - Вовчик, у тебя такой смешной чубчик на голове, ой, умора!
   - Катюша, сознайся, тебе мужичок какой-то нравится с работы? Ведь так?
   - Есть нормальные ребята, но чтобы серьезно - нет, точно - нет.
   - А я, признаться, об этом подумывал. Нет, так нет, тем более не стоит так убиваться! Без работы не останешься.
   - Вовка, неужели ты не понял? Я просто боюсь. Могла и я ошибаться, а теперь так все перекопают, что не отмоешься до конца жизни!
   - Тоже мне большое начальство! Твое дело маленькое, насколько я тебя знаю, ты очень осторожная - сильно навредить не могла! - Вовка без сожаления загрузил пустой бутылкой ведро под раковиной. Он включил музыку, которую понимал только как рок, и отправился в комнату покопаться в неприкосновенном запасе. Раскопки дали прекрасный результат. Вовка возвратился на кухню с огромной бутылью "Реми Марти", - Катюша, сейчас кофейку попьем, - появление дорогого алкоголя он решил завуалировать, предвидя возражения. Однако их не последовало. Кофе тоже пришлось кстати, сменив на столе усталую емкость с пивом.

Служивые люди

   Начальник особого отряда, в звании майор, испытывал что-то вроде сомнений, хотя его этому никто никогда не учил. Под его началом в данной операции были не только боевики, но и группа аналитиков, которая в полном составе сейчас сидела в одном из кабинетов банка, занятом под оперативный штаб. То, что ему докладывали, не укладывалось в его солдатской разведывательной голове. С уверенностью он мог сказать: никогда в жизни он не видел банк совершенно без денег! Какую-то мелочь нашли в кассе, что-то, кстати, вполне законно находилось в сейфе начальников и ответственных лиц, на месте были залоговые документы, ценные бумаги, но денег, как таковых не было! Даже не было индивидуальных сейфов. Этот банк с населением не работал. Кому сейчас надо объяснять, какой бы деревянной головой он не обладал, что основу современной банковской системы составляют электронные деньги? Не было даже следа одной копейки! Ничего лучше, чем сообщить обо всем в прокуратуру начальник отряда не придумал. Его непосредственное начальство, в силу своей очень оберегаемой неформальной сокрытости, открестилось от подчиненного, предоставив ему самому выпутываться из глупейшей ситуации. Секретная миссия отряда была в обозначенной кем-то необходимости просто попугать банкиров и проводилась фактически по заказу высокопоставленных лиц. Как всегда и в первую очередь страдали те, кому были должны. Ответственные работники кредитной организации теперь находились в отдельных помещениях под охраной боевиков и ожидали допроса следователей прокуратуры. Начиналась рутинная работа по возбуждению уголовного дела о пропаже денег из банка Кредит-транзит. Больше всего волновало нашего, попавшего между жерновами начальника, то, что банкиры жили до сих пор не на луне и, конечно, уже запускали свои политические механизмы поддержки. Операция из лихой боевой неумолимо катилась в затяжную сутядническо-аналитическую стадию. Майор не замечал, да и не мог, что седеет под брюхом синхронно с остатками растительности на голове директора (к тому же самого крупного пайщика) банка Федора Мошковича Бурдюкова, тупо боровшегося с сердечным приступом в соседнем помещении. Федор Мошкович ходил из угла в угол в гордом одиночестве. Общаться ему ни с кем не разрешили. В углу кабинета сидел боевик, обвешанный гранатами, с лицом прикрытым черной маской. Глухое раздражение банкира неожиданно прорвалось:
   - Послушай, любезный, ты бы хоть маску проветривал иногда, здесь достаточно жарко. От кого прячешься?
   Никакого ответа не последовало, если не посчитать ответом злобное вращение негритянского белка в прорези. Федор Мошкович плюхнулся, наконец, в кресло и понял, что его сейчас будет спазматически рвать. Однако нитроглицериновая мысль о том, что он успел накануне перевести крупную сумму, из припасенных на черный день средств, на счет своей драгоценной любовницы Тамары Поликарповой Зайцевислой, спасла его от обширного инфаркта и отодвинула шунтирование сердечной стенки еще лет на десять.
   Кук Семеонович Облажалов, следователь прокуратуры, начинал знакомиться с обстоятельствами дела на месте. Уже через пять минут он позвонил домой своей жене, студентке Плехановки, и сказал, что домой сегодня не прейдет вовсе или все-таки заявится, но очень и очень поздно. Облажалов повидал на своем веку многое. Это произошло не в силу его крутой жизни, а благодаря повсеместным чудесам нашей неуемно-криминальной действительности. Спасала только система. Она оберегала своих подданных и верных служак от чрезмерных перегрузок крайне медленным проворотом мелькающих одного за другим событий и дел. Прокурорский отстойник позволял трижды смениться ситуации, прежде чем выносил свое не совсем непререкаемое суждение. Диалектика хаоса была такова, что вносила рациональное зерно в неспособность общества оценить собственные прегрешения. Но гонка, даже черепашья, есть гонка! Что и говорить, привык Облажалов дышать кому-то в затылок, не впервой! Жаль ему было только Машу - свою не успевшую опостылеть жену. Эта жалость плавно переходила в собственную оценку личности и своих жизненных достижений, от которой не уйти порой и профессиональному преследователю.
   Несмотря на эти посторонние мысли, работа брала Облажалова за жабры. Он не сопротивлялся, легко отдался ей, и чередой потекли его распоряжения соратникам, призванные, в первую очередь, зафиксировать очередную антиобщественную ситуацию. Забегали исполнители, завертелись отвертки монтажников-аналитиков; жесткие диски компьютеров поехали в специальные лаборатории. Помощник прокурора с его слов составлял план допросов свидетелей. Определялась правомерность действий всех участников санкционированного налета и проверялись их полномочия. Облажалов изучал штатное расписание банка, вносил коррективы в план допроса. Нужно было связать этот план, как с восстановлением картины криминального события, так и с дальнейшей аналитической работой, которая событием не ограничивалась. Финансы дело тонкое, Кук Семеонович начинал такие дела с выемки документации, с изучения бухгалтерских документов и результатов последней аудиторской проверки. Тут дело осложнялось тем, что злой умысел (прокурор всегда его имел в виду) неотделимо накладывался на какой-то несчастный случай с электроникой. Работать со специалистами Облажалов не любил. Капризы профессионалов иногда превосходили все доступные пониманию законника пределы. Он уже видел до синяка пострадавшего и явно потому тупо молчавшего начальника информационной службы банка. Его клиновидная бородка интуитивно не нравилась Облажалову, а интуиция его никогда не подводила. Стараясь не перейти на личности, Облажалов продолжил размышления.
   Знаменитый вопрос сыска: кому это выгодно? Оборачивался на сегодня не совсем утешительным выводом - никому! Конечно, он уже расколол, разумеется без протокола, испуганного майора, но что это давало? опять - ничего! То, что это заказной наезд, конечно, информация, но попробуй узнай, а тем более потом докажи, что это были именно те "товарищи". Причем очевидна разница между "попугать" и вычистить до последнего су, цента, крузейро - тьфу, черт - сентаво, копейки, наконец. Еще понятно, когда обнажают для последующего использования капиталов обнаженного, но тут не было ни одного намека на местонахождение этих самых капиталов. Скорее был неприкрытый намек на полное и бесповоротное их исчезновение. Любое, самое малое украденное, надо положить в какой ни на есть карман! А тут. Специалисты, в сопровождении секретного майора, были не слабые, но и они просто клялись, что ни единого электронного конца не осталось. Это пол беды. Они утверждали, что по известным им признакам этих концов и не было в природе! Доверяй, но проверяй - все это следователь потом перепроверит, но так тупо врать смысла нет, никакого. А полностью бессмысленна только чистая правда!
   Следователь пошел погулять по банку, оставив на время черные мысли, которые всегда занимали в его голове место отсутствующих подозреваемых. Набрел в одном из кабинетов на стайку испуганных девиц и, не без раздражения к самому себе, отправил их с глаз долой по домам. Из щебечущей тревогой толпы он выловил одну диву моложе других годами, полегкомысленнее одетую и попросил ее сделать ему кофе, распорядившись принести ему в безвременно оккупированный кабинет. Он не ошибся в выборе. Это была одна из секретарш, умевшая хорошо готовить кофе.
   - Спасибо, родная. Чего же ты так боишься? - Облажалов принимал чашечку и плещущееся на блюдечко кофе из рук бледной девчонки, - неужели я такой страшный?
   - Вы - нет. Страшно работу потерять. Федора Мошковича жалко и всех других. Можно я ему тоже кофе отнесу?
   - Можно, конечно. Знаешь, как сделаем? Я сейчас немножечко подумаю, кофе допью, а ты нам, минут через десять, принесешь еще по чашечке прямо к директору, мне все равно с ним побеседовать надо, хорошо? вот и ладненько, не надо так переживать, - успокаивая секретаршу, Кук Семеонович и сам начинал успокаиваться. В конце концов на прокуратуре свет клином не сошелся, вышвырнут - найду что-нибудь другое, связей полно. Вон и Михась все время к себе зовет! Анализ ситуации продолжился в голове Облажалова почти автоматически. Дело ползуче расслаивалось по горизонтали, естественно выстраивалось по пирамидоидальной иерархии взаимосвязей и замысловатой событийной логике. Как карточная колода перебирались имена, имевшие отношение к происшествию, тасуемые прокурором по самым невероятным житейским и самым обычным должностным причинам. Сам следователь, как человек почти посторонний своим должностным мыслям, отвлекся и рассматривал висевшую на противоположной от него стене картину.
   Сюжет был традиционен и даже претендовал на банковскую символику. Между скал пробирался корабль. Часть парусов его была убрана, на остальных команда лихорадочно брала рифы. С огромных валов ветер срывал пену, и она клочьями летела прямо в лицо зрителю, изучавшему полотно. На приподнятой корме, рядом с полуголым рулевым отчетливо был виден капитан. О том, что это точно капитан говорила вся его упрямая, несгибаемая фигура и перекошенный отдаваемой командой рот. В крике капитана не было отчаяния. Каждый, кто сейчас его видел прекрасно понимал, что, даже налетая всем корпусом на скалы, даже расшвыривая остатки матросов с мачт и палубы, в треске сокрушаемого ветром, волнами и скалами дерева, корабль не останется без последнего приказа. Следователь невольно подумал, что такой противник ему совсем не нужен. Именно такие капитаны и уходят под воду вместе с гарпуном в теле своего врага. От таких командиров последний приказ слышишь не при жизни, а только после смерти, уже прямо из могилы. Не порадовали, а даже вызвали в следователе напряжение и подводные камни, которые художник мастерски, словно мгновенным росчерком кисти обозначил в прогалине между двух самых больших скал. Природа успокоила здесь волны, но явно заманивала легковерных - путь в этот проход был предательски закрыт. Вода в нем была обманчиво перламутровая, призывно бирюзовая и почти не страшная. Так манит смерть смертельно заболевшего, так манит она слабого духом, обещая успокоение, в обмен на обладание телесным пространством. Теперь прокурору показалось, что капитан не отдает команды. Это последнее ругательство, отчаянное богохульство слетает с его губ. Да, хрен редьки не слаще, капитуляцией тут не пахнет! Продолжив логическую цепочку, Облажалов подумал что и ругательство может быть командой. Оставив капитана наедине со стихией, он продолжил общий обзор. В правой части горизонта едва заметно прослеживалось красноватое, солнечное пятно. Что это было? Рассвет, закат, а может обещание удачного завершения плавания? Ну, намудрят эти художники, прямо как в жизни преступники! Облажалову стало ясно, что больше тянуть нельзя, пора идти к капитану, черт, к банкиру. Есть предмет для разговора, хотя сам предмет и исчез.

Форменное безобразие

   Тамара Поликарпова Зайцевислая выпивала и закусывала в кругу друзей. Федор Бурдюков, банкир-любовник, оплатил запись ее последнего компакт диска, и она усиленно готовилась раскошелить его на клип. В связи с этим начинанием, сэкономив на продюсере, был подобран контингент ее окружения. По правую от нее руку сидел Артур, гениальный оператор. По левую - не менее гениальный режиссер. Автор пяти замечательных клипов, прославлявших ее врагов, и одного многосерийного фильма, нашумевшего своей забористой откровенностью и неприкрытой искусством перевоплощения чернухой. Режиссера звали Аргон Джибаханян, но с Арменией он имел также мало общего, как и с Турцией. Его предусмотрительные предки осели в Москве чуть не при первом царе, скрепившем договор с Кавказом. Напротив Тамары сидели верные подруги-прихлебательницы, - чем и были особенно дороги, - Надя и Сметана. Не обделенные природой внешностью, они никем и не были, умудрено считая это перебором.
   - Артур, тебе необходимо отпустить усики, современные мужчины совсем не читают Мопассана, а зря, премилый писатель, - Тома любила давать бесплатные рекомендации, носящие литературно-парикмахерский характер.
   - Я уже пробовал, но они мешают держать аппаратуру, все время хочется чихнуть.
   - О, как здорово! Твое остроумие просто потрясает!
   - Аргон, вы все время молчите, можно вас попробовать спросить? - голос подала Надя.
   - Спрашивай, детка, и пробуй, чего уж там.
   - Какую роль вы отводите в клипе нам, мне и Сметане? Я так хочу быть готовой к неожиданностям, меня так волнует во всем подготовка.
   - Подготовку мы с тобой обсудим наедине во время твоей меня пробы, а вот Сметана, я так думаю, будет обсуждать ее сегодня с Артуром. Верно, Сметана?
   - Он пока меня никуда не приглашал, - кокетство этой подруги было непереводимо, причиной этого служила его неприкрытость и незаключенность в язык условностей. Нет языка, так нет и перевода. Раз мы услышали ее голос, расскажем чуть о ее внешности. Мне особенно нравится слово "жгучая". А как приятно его применить именно к Сметане. Да, брюнетка. Лакированные волосы, без намека на парикмахерский лак. Каждый волосок ее прически это пружина. Иссиня-черный перелив собран в непререкаемое каре, так и кажется, сейчас они все хором (волоски) скажут: мерд, - и ты пойдешь гулять полный впечатлений и свободный как ветер, ведь на свете не так много режиссеров и талантливых операторов. А имя, оно ни о чем вам не говорит? нет, конечно, не Болгария, мы совсем не это имеем в виду. Произнесите медленно и вкусно: Сметана, - ну, что ни о чем это вам оно не сказало само по себе. Да и еще раз, да, это ее кожа. Неповторимой белизны и гладкости безкефирная утренняя сметана - вот ее цвет и суть! Во время ее изучения так и слышится голос старшего продавца: "Девочки, кто еще берет? Разбавляю!". Теперь лицо. Оно было опустошенно-одухотворенным: большой рот; полные губы с разрезом, который после матушки природы можно было доверить только специалистам фирмы Паркер; жемчужные зубы, ба! да вы их видели, ведь не зря наша девушка посвящала досуг рекламе. Наконец, у портретистов важным считается нос. Мы тоже его не станем обходить. Напротив, для пущего впечатления, поговорим о нем, будто слившись в поцелуе с прекрасным утилитарным выступом. Пока ваши губы следят за искривленной эволюционной целесообразностью воздухо-нагнетательной полостью, остановимся на его перекладинке, делящей очаровательный раструб на половинки. Ее изящество заставит забыть обо всем вышесказанном и надолго задержит взгляд на впадинке, ведущей к губкам. Никогда вы больше не вспомните о насморке и других неприятностях от промокших ног. Да, ноги это отдельный разговор, но не будем вас больше утомлять анатомически описательной фразеологией.
   - Это было моим суровым упущением, я торжественно обещаю до конца трапезы исправиться! - если честно, то Артур оставлял себе путь к отступлению, хотя взыгравшая в нем натура презрительно заметала этот путь распушившимся хвостом. Тамара отметила правильность избранного подругой направления одобрительным кивком. Ей нравилось, что все идет по ее плану, да и подруги на вечер пристроены, а там кто знает, может и не только на вечер.
   После обеда заказали коньяк и мужчины, по-доброму похохатывая, принялись курить сигары. Дамы вальяжно откинулись на мягких креслах и тоже расслабились.
   - Артур, вы мне так ничего и не сказали, - атака на добродетель Артура продолжилась.
   - Разве? А я-то думал, что мы обо всем договорились. Как только хозяйка вечера нас отпустит, мы отправляемся в романтическое путешествие в Чертаново, ко мне домой.
   - Ну что же, раз никому уже не терпится, я объявляю это самое закрытие вечера. Но это не относится к нашим грядущим делам. Ведь, правда?
   Из ресторана "У Юрасика" выходили очень шумно. Коньяк, наконец, пробрался сквозь деликатесные преграды, а, может быть, запоздалому веселью способствовало то, что все невольно радовались расставанию - возможно и то и другое и третье. Тепло попрощавшись и не раз повторив обещание созвониться, они расселись по машинам. Тамару повезли домой Надя и Аргон. Артура взяла под руку Сметана, и они степенно, как супружеская пара, направились к его автомобилю. Черный "Додж" очень понравился Сметане, и она с большим удовольствием расположилась на переднем сидении.
   - Артур, ты давно работаешь с Аргоном?
   - Вообще не работаю с ним. Тамара попросила.
   - Как ты считаешь, это того стоит? он мне не очень понравился.
   - Пока он в цене, на него есть спрос. Дело покажет.
   - Как ты думаешь, он меня возьмет?
   - Трудно сказать, но, по-моему, ты ему нравишься.
   - Слушай, я так была рада, что он в Надьку вцепился. Я бы точно не знала что делать, если бы попала на ее место. Я так хотела быть с тобой!
   - Да ну! Чего ты во мне нашла? Ты же такая красивая!
   - Красота еще не все.
   - А что все?
   - Любовь, наверное, - но, увидев кислое выражение на лице Артура, она поправилась, - взаимная симпатия, верно?
   - Конечно, верно. Симпатия и притяжение.
   За разговором, пусть и не очень содержательным, они добрались до Чертаново. Артур попетлял по дворам, и они остановились около самой заурядной пятиэтажки, вросшей по окна в землю, словно деревенская изба.
   - Этаж, конечно, пятый, - утвердительно произнесла Сметана, но в голосе ее не было ни малейшего разочарования, наоборот, наносной лоск слетал с нее по мере удаления от претенциозного ресторана и всей остальной компании.
   Они с трудом припарковались между деревьями, спотыкаясь колесами на изъезженном и продавленном машинами бордюре, и протиснулись сквозь полуоткрытые двери тачки, шире их было открыть невозможно. Сметана дождалась пока Артур обойдет машину и прикоснется к ее рукаву рукой. Она сжала ее теплую мягкую кисть, с непонятно откуда у нее взявшейся нежностью, и сказала:
   - Теперь веди меня, раз я тебя об этом попросила, - Артур весело рассмеялся:
   - Юмор у тебя весьма своеобразный.
   - Какой же это юмор?
   - Ты умная девочка, не прикидывайся, я не такой уж пьяный, чтобы не улавливать оттенки.
   - Тогда улови и меня покрепче, а то я завалюсь прямо в твоем подъезде, - едва успела проговорить, подхваченная на скользкой ступеньке Артуром, Сметана.
   Подъезд был расписан двумя братьями-хулиганами Тулузом и Лотреком. Стронциевая стена плавно переходила в химически салатную. Круглые фонари, наляпанные тут и там, изображались ярко белым и слоились эмалью, плохо укрепившейся на масле. Ломаная сажевая линия, словно стрелкой, направляла проходящих вдоль этих стен, подталкивая острыми выступами. В угоду эклектичному стилю росписи и глубинному шизофренически романтическому вкусу братьев на стене присутствовали мягко стекающие ножки бильярдного стола, раздробленный в мочало кий, рассыпанные в раздражении игроками полосатые шары. Тут же, не нарушая композицию, буквально, проглядывали или подглядывали сквозь стену глаза игроков, явно скопированные без задней мысли с портретных полотен Пикассо. К площадке пятого этажа на картине появились части тел, в основном представленные только верхней одеждой: пиджаками, носками, манжетами, но, гася сомнения в существовании у прикида хозяев с бывшей активной биологической жизнью, тут же неподалеку заботливо были выписаны: пятки ног, кисти рук и носы лиц. Сметане было не скучно идти по лестнице. Она даже не обратила внимания на влажное тухло-капустное состояние подъездного воздуха, на его удушливые ипритные свойства.
   Квартира Артура была более проста, чем настенная роспись. Ее утилитарность сказала Сметане о многом: об одиночестве хозяина, о его зацикленности на работе, о его увлеченности, некотором педантизме и так далее. В помещении было полно всякой аппаратуры, с уверенностью можно утверждать, что она занимала все пространство квартиры, а уже между ней были оставлены проходы и втиснута мебель. Сметана даже удивилась, что положительное впечатление от такого общего вида нисколько не страдало. Во-первых, недавно производился ремонт; во-вторых, не было грязи и пыли; в-третьих, сантехника и кухонная утварь были безукоризненны. Сметана обратила внимание на решетки на окнах, которые, правда, попытались замаскировать ажурным исполнением, но решетка есть решетка.
   - Да, пришлось поставить. Старая квартира у меня тоже была на пятом этаже, и однажды ее запросто вычистили, - Артур отвечал Сметане, проследив за ее взглядом.
   - Надо было тюль повесить. Давай я тебе подберу приличный?
   - А ну его к черту, я сейчас задвину занавески, и тебя не будет раздражать тюремный вид.
   - Задвинуть, конечно, не помешает, но на счет вида ты преувеличил.
   Артур усадил Сметану в удобнейшее кресло-качалку, и она не замедлила использовать его преимущества. Пока Артур готовил им выпивку, вермут с коньяком и шампанским, Сметана наслаждалась приятными колебаниями кресла и курила легкую ароматную сигарету. Каждый качок она сопровождала стряхиванием пепла в расположенную нарочно пепельницу на маленькой тумбочке рядом. Потренировавшись, она научилась делать это плавно и изящно. Это занятие не мешало ей рассматривать красивую люстру. Она была бронзовая, массивная, четырех-рожковая. В ее нижней части, которую огибали рожки, был плафон, мягко, матово-перламутрово светившийся розоватым сиянием. Сметане легчало с каждой минутой. Идиотское неудобство таких вечеров как сегодня все еще было ей непривычно. Внутренняя порядочность, сильно подавленная суетой жизни, в такие минуты к ней возвращалась. Вернулся и Артур, держа в руках два тяжелых бокала. Под локтем он зажимал баночку с орешками. Все это прекрасно разместилось на тумбочке с пепельницей. Артур пристроился у ног Сметаны и одной рукой начал ее покачивать в кресле. Сметана закрыла глаза, без труда нащупала бокал и долго ничего не хотела говорить. Артур, наконец, забрал у нее бокал, качнул посильнее и подхватил на руки. Целую минуту по квартире летали составляющие женского и мужского туалета, и она, невольно, становилась похожа на верхнюю часть подъездной росписи. Все прекратилось очень скоро. Любителям посмаковать подробности пришлось бы ждать еще целый час, до исполнения на бис этого первого действия. А сейчас Сметана крепко прижимала к своей груди тяжело дышавшего Артура и знала, что если ей пока еще и не было хорошо, то скоро обязательно будет и очень возможно, что так будет хорошо, как не было никогда в жизни.
   - Аргоша, я очень тебя прошу! Ну, что тебе стоит. Поехали ненадолго, - Тамара пыталась уговорить Аргона, заехать к ней на новую квартиру, чего он, благоразумно, делать совсем не хотел. Она же торопилась определиться до того, как он съедет с Садового кольца, съедет - точно не поедет.
   - Хорошо, принцесса клипа, только ненадолго! Еду под честное слово!
   - Ура, какой ты милый мальчик!
   Милый мальчик угрюмо уткнулся в руль и вертел им с такой силой, словно сломался гидроусилитель. Надьке же было абсолютно все равно. Она терзала ногу Аргоши, громко хохотала и вообще ее так развезло, словно она успела попудрить носик кокаином, в последний раз посещая уютный ресторанный туалет.
   - Аргон, ты почти Арагон! - каламбур ей очень нравился, и она с душой повторила его несколько раз подряд. Аргон начинал доходить. Только широченный разрез на задравшейся до ушей юбке Наденьки от ее шильно-задового поведения смягчал его южный характер. При особенно удачном Надькином защипе его брюк, он окончательно переменил настрой, развеселился и начал находить прелесть в ночном посещении ремонтируемого объекта.
   Через двадцать минут вся команда, с грохотом опрокинув заготовленные для сборки в передней шкафы-купе, ввалилась в вожделенное пристанище. Оно было о-го-го какое! Совсем не зря Тамара считала его высшим достижением своей, словно выклянченной у кого-то подвернувшегося под юбку, жизни. На кухне еще ничего не было, но это ее не расстраивало. На ней дальновидно был поставлен и стоял, именно для такого случая, ящик с коллекционным шампанским, призывно сверкавшем рядом ослепительных алюминиевых головок под нестойким светом голой электрической лампочки.
   - Господа, прошу в спальню, - активная, как несущийся в черной пустоте астероид, Тамара, уже разворачивала в спальне единственную мебель - ковровое покрытие - и подставляла в виде спинки пару других рулонов. Умелькнув на секунду, она вернулась. В руке она держала по бутылке и под мышкой была зажата третья. Первая повалилась на ковер Надя и, широко раскинув руки и ноги, отчаянно завопила:
   - Была девка я крутая, завалила хахаля-ля, да неверно рач-читала, стала я брюхатая-ай-йя! Зайцевислая! Седай под бочок!
   В этот момент под жестяной крышей проснулся Чух. Жуткая по содержанию и исполнению песня заставила его крепко ухватиться за цифирь в голове, но кажется, все-таки, парочка ускакала. Одно мгновение у него ушло на определение исполнительницы, следующее мгновение он посвятил обдумыванию мести. "Трахаться, в моем доме, под моей крышей задумали, да с шампанским, ну я вам покажу!".
   Подушки из рулонов оказались не такими удобными, как представляла себе Тамара, поэтому как подушку использовали наименее понимавшую происходящее и наиболее безответную Надьку. С большим вкусом, голова к голове Аргон и Тамара хлебали из горлышка, каждый из своего и попеременно из соседского, крест-накрест, замечательное шампанское. Настроение шло вверх со скоростью маньяка альпиниста. Первая порция шампанского уже катилась в угол пустой тарой, когда партнерам по бутылочному брудершафту пришло в голову раздеть Надьку. Тамара занялась ее верхней половиной, более интересную, нижнюю взял на себя Аргон. Надька с детства боялась щекотки, поэтому можно себе представить, как это было весело. Однако совсем скоро Аргон задышал не на шутку тяжело, особенно, когда вся малая счетом одежда на его половине закончилась. Он близоруко прищурился и впился губами в ласковое, пахнувшее смородиновым киселем пространство между Надькиными чреслами. Заслушиваясь последовавшими немедленно стонами подруги, Тамара принялась массировать Надькину грудь. Но в этом благородном деле взаимопомощи ей скоро помешал Аргон. Он захватил руками обе дрожащие грудки Нади и начал растягивать их в разные стороны, с точностью атомных часов соблюдая сокращение своих ладоней. Тамаре делать оставалось совершенно нечего, но благо, что в порыве внезапной страсти Аргон повернулся на бок и постепенно стал терять распахнутые брюки. Тамара, не отрываясь от зрелища ни на мгновение, быстро освободилась от своей одежды, и бросилась помогать брюкам Аргоши сползти до конца и ниже. Теперь, завладев сокровенным предметом, она не так торопилась. Пустячок Аргона пульсировал в ее руках, и это внушало ей беспокойство. Опыт естествоиспытателя вещал ей, что весенний сев может произойти в любую секунду. Она не стала рисковать и, сместившись еще ниже, крепко впилась в детородный миномет ртом, свою правую руку, не надеясь на увлекшегося партнера, она опустила себе в лоно. Вся компания принялась так орать и стонать, что пустые стены старого дома грозили ответить разрушительным резонансом. Аргон был на вершине блаженства. А он-то еще, идиот, не хотел ехать! Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Наденька вибрировала под его языком, она отвечала каждому ускользающе ласковому движению, ее руки погрузились в седую шевелюру Аргона и гладили его волосы, нежно сжимая отобранные пучки до легкой, приятной боли. Тома была не в силах заглотить увесистый предмет, но виртуозно справлялась с верхней его частью. Аргон чувствовал, что произошло то самое приятное в сексе, когда окончание все время отодвигается, держится на самом краю и никак не наступает. Его грудь тоже приобрела чувствительность слизистой от жара и пота, левая рука Томы гладила ее, запутывалась в ее густой растительности и, казалось, играет с ней, перебирает ее прядки. Вдруг, что-то конвульсивно электрическое подкинуло его вверх, он оторвался от Нади и рывком перекатился на спину. Ему казалось, что потолок тоже участвует в их общем деле и прыгает то вверх, то вниз, но его загородила фигура Тамары, которая, поняв что происходит, немедленно оказалась на Аргоне. Она с гимнастической легкостью начала опускаться на качающийся маятник мужчины, постепенно раздвигая бедра, и когда не стало места для продолжения, когда тела сомкнулись в единое целое, Аргон содрогнулся. Несмотря на полуобморочное состояние, он догадался, что в этот момент весь вес Тамары держится на одной единственной стержневой точке. Все его существо прониклось к ней горячей благодарностью, а Тамара уже отклонялась от вертикали настолько, что его колени чувствовали ее гибкую спину. Он даже не понял, что его в этот же момент целует Надька, ласкает своим языком его язык и покусывает нижнюю губу. Надька оторвалась, наконец, от Аргона и, перебирая руками по вертикально стоящим в изголовье рулонам, поднялась с колен. Тамара стонала рядом с его бедром и старалась шутливо укусить его за живот. Но поза прогнувшейся Нади, отставившей в сладостном потягивании свой великолепный зад опять возбудила Аргона, он извинительно поцеловал носик Томы и вскочил на ноги. Вошел в Надю он очень легко. Она инстинктивно ответила ему укреплением позиции, раздвигая руки шире по стенке. Аргон видел, что у Надьки очень красивая спина, легким намеком она была перечеркнута пупырышками позвонков, по цыплячьи нежными выглядели ее лопатки, но также красивы были пластинчатые неброские, но пружинистые женские мускулы, а особенно его поражал ее взгляд, словно венчавший грациозный поворот головы. Глаза ее были полуприкрыты, губы разведены, зубы блестели, между ними алел мечущийся язычок. Второй раз подряд достигнуть финала не так просто, поэтому Аргон чувствовал что звереет. Его движения приобрели такую силу, что рулоны коврового покрытия разъезжались с каждым его ударом в Надькину попку. Ее возгласы уже превратились в непрерывный стон, и только благодарность и солидарность с партнером заставляла ее держаться на ногах, заставляла из последних сил сжимать свое внутреннее кольцо и выставлять последнее препятствие на пути штурмовика к прорыву шейки. Иногда, приходя в сознание, Аргон понимал, что сзади плотно пристроилась Тамара и в экстазе гладит и сжимает его напряженные шарики. Когда она окончательно попала в ритм их колокольных движений, Аргон почувствовал, что окончательно отрывается от земли. Последовал последний удар, и они оба - он и Надька - покатились к Тамариным ногам. Сколько прошло времени неизвестно, но первое, что они увидели и услышали, это была покатывающаяся со смеху Тамара.
   - Ну, черти, посмотрели бы вы на себя! Так грохнуться! Аргон, ничего не потерял? А у тебя, Надька ничего лишнего внутри? Ой, не могу больше! - в руке у нее уже плясала новая темно-зеленая бутылка. Вскоре вся компания, курила, пила шампанское и, конечно, умирала со смеху, обсуждая со смаком свои успехи в совокуплении.
   Чух тоже посмеивался. Погодите ребята, скоро вам будет не до смеха. Вашим же оружием вас победю! Сексуальные хулиганы! Эта мысль согрела его настолько, что он включил таймер окончания безобразия на 7-43 утра и, свернувшись невинным калачиком, спокойно уснул.
   Перерывы в этом самом безобразии у нашей компании все уменьшались, а подходы Аргона к очередному женснаряду учащались. После трех ночи Аргон не сделал ни глотка шампанского - было не до того. Усталая Тамара вяло наблюдала за подпрыгиванием Аргона и обречено курила невкусную сигарету. Минут через сорок она поймала умоляющий взгляд Надьки и сменила подругу на боевом посту. Эта ночь не хотела кончаться, как не хотел это делать герой любовник в шкуре режиссера. Его взгляд приобрел печально-злое выражение, свойственное пойманному в капкан зверю, забывшему о съеденной вкусной приманке.
   Девчонки держались на порядок лучше, но энтузиазм их стал походить на энтузиазм утомленного и испорченного славой стахановца, желавшего стоять на трибуне гораздо более, чем спускаться в ненавистную шахту, так коварно забросившую его однажды на политическую высоту. Ровно в 7-43 Аргон, наконец, завопил раненным вишневой косточкой в лоб оленем и повалился, хрустя шейными позвонками, обрушая чудом пока устоявшую спинку ложа на всю компанию. Никто даже не шелохнулся. Они не могли подсчитать потери, но режиссер, закаленный до бела в ночных оргиях и последующих утренних съемках, закатив восточные глаза, словно видел их со стороны. Тамара травмированным лесорубом лежала под стволом рухнувшего рулона, и ствол мелко подрагивал, напоминая дрожание действительно на бумагу погибшего дерева. Ее левая коленка точечно кровоточила, стертая на ширину ладони. Надькины колени были в лучшем состоянии, но на локти без содрогания нельзя было смотреть, губы ее потрескались, в уголке глаз скопились крупные капли слез, а мохнатый веничек между ног слипся клочками, стянутыми засохшим семенным фондом Аргона. Сам Аргон представлял собой распятие с задорно торчащим ярко красным костылем посередине. Трудно было по его виду определить количество потерянных за ночь полезных килограмм веса, но любой не травматолог сказал бы: много, много потеряно.

Девочка и краб

   Чух проснулся намного позднее упомянутого включения таймера. Делать ему особенно было нечего, но одно дело все же намечалось. Чуху очень нравилась любознательная девочка, проживавшая на пятом этаже. Девочка Аня ходила в четвертый класс гимназии и испытывала трудности в написании сочинений. Чух устал бороться с ее ошибками, поэтому сам решил все исправить, включая содержательную сторону вопроса. Названия сочинений ему тоже не нравились. Как истинно творческий домовой, Чух и тут собирался вмешаться. Яростно отбросив классную тему о посещении какого-то военно-исторического музея, против которого он, собственно не имея ничего противного, не возражал, будучи в корне несогласным только с тем, что девочкам это интересно. Он легонько прозондировал мысли девчонки и остановился на ее морских впечатлениях, оставшихся в ее маленькой головке после летнего отдыха с мамой в Евпатории. Ни в чем не зная меры, наш Фантазер перевел действие на Камчатку, разумно рассудив: какая Камчатка без крабов? В результате их совместного литературного труда появилось на свет следующее сочинение, которое Чух дисциплинированно остановил за пару минут до звонка на большую перемену. Называлось оно незатейливо: "Как я ловила крабов на Камчатке". Вот таким оно было.
   "Море всегда море, но особенно оно прекрасно в конце короткого северного лета. Близится штормовая погода и море готовится к ней, как мы готовимся в сентябре пойти в школу. Уже накатывают изредка на гладкие, осыпавшиеся от злых ветров берега залива, крутые длинные валы, хищно облизываются ими зубастые черные скалы. Матросы поднимают свои капюшоны и спешат использовать этот прилив для выхода в море. Сейчас хорошо ловить крабов. У них, у крабов, такое время, когда надо много есть, а то зиму не пережить, даже забившись в теплую щель между подводных камней. Я тоже поспешила подняться на корабль. Он очень маленький и уютный. Ходить по нему очень трудно - кругом натянуты тросы, поручни торчат во всех проходах, далеко за борт свешиваются лебедки со стрелами. На корме свалены в кучу специальные сети-ловушки. Нас долго трясет на коротких волнах пока мы выходим из залива в открытое море. Наконец, качка усиливается, но кажется, что просто сильно раскачался на огромных качелях - совсем не страшно на них качаться. Гораздо страшней ожидать конца волны, когда маленький кораблик вздрагивает корпусом и зарывается носом в бурун. Брызги взлетают над носом, который тут называют ют, и я утираюсь жестким рукавом штормовки. Она очень большая и свисает ниже колен. Мы отплыли далеко от берега, но земля нас не покидает. Впереди алеет цепочка островов, над каждым островом повисла собственная тучка с дыркой посередине. В эту дырку просунута гора с двуглавой вершиной. Иногда на ней сверкает снег или лед. Отсюда кажется, что острова расположены один за другим, почти без перерыва, но через пару часов мы оказываемся между двумя такими островами и видим, что отстоят они довольно далеко друг от друга. Здесь почти нет волн. Корабль поднимается вверх, скатывается вниз и это совсем не такие качели, которые были в открытом море. Нос корабля не заливает водой, и брызги не достигают людей. Зато вокруг все время что-то хлюпает и кажется, что огромный кит бьет или шлепает своим хвостом по бортам корабля. Матросы не обращают на это никакого внимания, и делают свое дело, изредка перекрикиваясь между собой. Все стрелы вытянулись далеко за борт и ловушки начали опускать на дно. У лебедок дежурят моряки. Они боятся, что сети запутаются между собой или зацепятся за морское дно. Я тоже попробовала травить лебедку, но дядя не давал делать это мне одной, он все время держал свои руки рядом. От дяди страшно пахло кислой соленой рыбой и ушным компрессом. Делать мне, после вращения лебедки, было абсолютно нечего, и я стала рассматривать окрестности. Ничего в них не менялось кроме цвета, но это хамелеонство было так прекрасно, что ничего больше менять не хотелось. Вершины гор продолжали золотиться, совершенно прошла их утренняя розоватость, солнце вовсю резвилось на стальных волнах, которые чем дальше от солнца в тень гор, тем темнее и синее становились. Дрейфовали мы уже много времени, мне очень надоело самой себя развлекать, но неожиданно капитан отдал приказ поднять одну ловушку. Довольно долго лебедка стрекотала, но настал момент, когда все напряглись, показались сети. Я думала, что крабов немного, но моряки так не считали и одобрительно зашумели, показывая пальцами, что безусловно делать нехорошо, на шевелящуюся массу. Крабы были огромные, их клешни свисали из сетки. Мне казалось, что каждая клешня величиной с мою руку. Крабов доставали по одному и укладывали в большую коробку с сетчатой крышкой, наверное, для того, чтобы они не расползлись по кораблю. Одного краба мне оставили поиграть. Он был не такой большой как другие, но пупырчатый и рогатый. Его словно облепили ракушки, такой на нем был рисунок. Я никак не могла его взять в руки, только гоняла ногой по палубе. Краб был страшно рассержен, его клешни клацали в воздухе прямо перед моим носом, когда я нагибалась к нему, чтобы рассмотреть. Он тоже пытался меня рассматривать, он поднимал глаза на специальных цилиндриках и вращал ими во все стороны. Мне захотелось спасти этого смелого краба. Я нашла обломок доски и с его помощью сбросила смельчака за борт. Пока доставали улов, я все время волновалась и смотрела в сети: нет ли там моего краба, не попался ли он снова в коварную ловушку? Всех крабов, наконец, запечатали в ящики, и я была почти уверена, что моего среди них не было. Корабль бодро заспешил между островами в сторону Японии. Мы шли еще часа три и увидели впереди маленькое суденышко. Оно было знакомо нашему капитану. Он включил ревун и несколько раз им прокричал. Суденышко также нас заметило и заспешило к нам. Кораблики встретились и их крепко накрепко закрепили борт к борту. Все коробки с уловом быстро перегрузили на японское суденышко и налегке мы помчались к себе домой. Я видела, как радуются моряки, и мне тоже было весело. Неожиданно на горизонте, за кормой показался бурунный треугольник и нацелился острием в нашу сторону. Очень скоро я увидела, что он нам сигналит прожектором, а мне зачем-то становилось тревожно. Бурунчику надоело моргать фонариком, и он чем-то застучал. Над ним показались крошечные вспышки и вскоре до нас долетели коротенькие хлопки. Над пенным треугольником повисли гирляндой кругленькие шарики дыма. По правому борту пошел дождик. Я смотрела на капитана, он сосредоточился на вращении штурвала и наше суденышко, совершая крутые маневры, осыпалось брызгами дождика то слева, то справа. Наш двигатель так стучал, что палуба не отличалась от морской поверхности. Мы быстро достигли острова и нырнули в узкий проход между скалами. Около часа мы петляли в прибрежном тумане, иногда что-то царапая днищем. Вскоре мы обогнули цепь островов с другой стороны и окончательно взяли курс домой. Мама очень меня ругала за то, что я ей ничего не сказала, когда попросилась на корабль, а капитан ей говорил, что я хорошая девочка и никому не мешала. Было уже совсем темно. Я долго не могла уснуть в эту ночь и думала о своем крабе. Через два дня мы уехали домой в Москву".
   От себя добавим, что Аня очень удивилась своему собственному сочинению и даже малодушно решила его не сдавать. Никогда она не была на Камчатке, никогда ей не приходилось ловить крабов, отпускать самого везучего обратно в море, а тем более контрабандой переправлять улов в Японию. Но кто-то решительно надавил ей на психику, и она обреченно положила сочинение на стол учительнице, слушая как звенит обманчиво спасительный звонок.
   Чух был горд. Сердце его сочло, что сделало доброе дело, и было совершенно спокойно на счет последствий поступка. Все будет нормально. Теперь необходимо было взяться за взрослые дела. Полный романтики Чух решил отправить беспокоивший его денежный перевод на Каймановы острова, а точнее на один остров: Кайман-брак. Названия Кайман большой и малый он счел ненадежными для таких крупных сумм, еще перепутаешь. Чух старательно вспомнил все действия, совершаемые Николаем Федуловичем в таких случаях, и аккуратно их повторил. От себя он добавил только код доступа к данным, проговорив его шепелявой скороговоркой: "Бабки смыл не ангел кроткий, не оборотень верткий, не вепрь лесной, а Чухандрий домовой". Тут Чух вспомнил, что пара цифр ускользнула в момент прослушивания Надькиной песни. С большим трудом он их вытянул на себя из памятной ямки и без долгих банковских формальностей, порядком ему надоевших, решительно их обналичил. Когда он пересчитал пачки долларов, то с удивлением отметил, что кто-то очень ловкий снял с него 4,5% за эту операцию. По здравому размышлению Чух решил не выступать и не протестовать - все-таки процент был приемлемый, а людям тоже надо на что-то жить.

Попытка совмещения процессов

   Вова проснулся с больной головой. Первое, что он увидел, продрав глаза, была почти пустая бутыль коньяка. Топая в ванну, он старался припомнить, как закончился вчерашний день, и, как ни странно, это ему вполне удалось. Катерину здорово развезло. Тащить ее вверх, на четвертый этаж было довольно трудно. Вова вспомнил, как поведал ей о своей любовной тайне, которую ни в трезвом, ни в нетрезвом виде никому никогда не рассказывал. Катерина внимательно его слушала, поддакивала, удивленно двигала выщипанными бровями или просто сочувственно молчала, а Вову все несло и несло по волнам повествования о своей нежданной любви вплоть до того тупика, который и определял его нынешнюю трагедию. Рассказ был следующего содержания. Зазнобу свою он приметил давно, на одном из оптовых рынков Москвы. Она работала продавщицей у Вовкиного приятеля. Бизнес складывался таким образом, что количество дел с этим приятелем у Вовки постоянно увеличивалось. Приходилось часто видеться и с продавщицей. Дела совершенно обычные: передать товар, получить деньги, что-то забрать самому, - ничего интересного. Но интерес Вовы разрастался совсем в другом направлении. Эта милая бледнолицая девушка с прямым пробором и тоненькими, но довольно густыми волосами по имени Зоя, обладательница какой-то статуэточно-трогательной фигурки, начинала волновать его не на шутку. Усугублялось это ее совершенно спокойным, полудохлым отношением, как к жизни в целом, так и к Вовкиной любви в частности. Он совершенно не понимал ее олимпийского спокойствия. Нелогичным образом к его чувству примешивался спортивный интерес - он хотел расшевелить Зойку. Расшевелить во всех отношениях. У Зойки был такой же, как она сама муж, только при описанном характере, в мужском исполнении это выглядело просто противно. Он довольно часто встречался Вовке на этом же рынке, но чем он там занимался, было совершенно непонятно, а спрашивать Зойку он стеснялся. Однажды он все-таки это выяснил. Оказалось, что тот действительно ровным счетом ничего не делает, даже не пытается. Зойка при всем своем меланхолическом отношении к окружающему пыталась это менять, периодически устраивая его на работу к своим многочисленным знакомым, но успеха не наблюдалось. Мужа выгоняли или он сам покидал место, сохраняя традиционное семейное спокойствие балансировавшее на грани идиотизма. Собственно тупик отношений состоял в целом комплексе вопросов, которые стремился разрешить Вова. Во-первых, внушить Зойке мысль о своей для нее необходимости. Во-вторых, добиться физической и духовной близости. В-третьих, отстранить мужа и вывести его в полный далекий туман. По первой задаче он выбрал естественный для предпринимателя и, наверное, единственно правильный для мужчины путь, выглядевший как всемерное повышение Зойкиного благосостояния. Последующие шаги требовали гораздо более тонкого подхода, тактику и стратегию которых он никак не мог разработать самостоятельно. Катерина со свойственной женщинам врожденной специализацией на любовных интригах, смело игнорируя нетрезвое состояние ума, подсказала верное направление действий. Сейчас, стоя под живительными душевыми струями, Вовка вспоминал разработанный ею план. Катерина предложила блестящий ход. Вовка должен был вывезти Зойку с собой за границу, например, в Китай. Вдали от родины и мужа, в комфорте пятизвездочной гостиницы и поблизости от реализации заманчивых возможностей бизнеса, Вовка просто обязан был выпятить все свои преимущества делового человека и джентльмена, а бог даст и мужчины. "Во, Катька, голова!", - думал окончательно взбодрившийся Вовка, садясь за нехитрый завтрак, оставшийся от вчерашнего обеда-ужина.
   План разворачивался прямо на глазах. Вовка выкатил из железного гаража свою десятилетнюю 240-ую "Вольво" и помчал в сторону Покровки. По прибытию Вовка пролез без очереди на платную стоянку, отсалютовав серией гудков знакомым охранникам, и через выломанный нетерпеливыми азерами забор пошел к торговым контейнерам. Сделать это было не так просто, как и вообще передвигаться по любому рынку. Вовка успешно миновал распродажу ковровых изделий турецкого плетения, которая производилась задорной группой продавцов, усато-небритой ближневосточной внешности и соответствующих ей плутовских повадок, поплутал между анархическими вкраплениями разноцветных польских палаток, прошел сквозь железные порядки сварных прилавков и очутился перед первым рядом контейнеров. Где-то посередине располагалась искомая им торговая точка. Позади неестественно возвышался отстроенный хохлами за лимон баксов голубовото-стеклянный павильон новейшего образца административно-холявной московской архитектуры. Раз мы невольно коснулись рыночного землеустройства, то упомянем совершенно естественное в России соседство с кладбищем, которое раскинулось напротив, через маленькую дорожку от ограничивающего рынок бетонного забора. На кладбище Вовка не спешил, честно говоря, даже ни разу на него не ходил, вспоминая о существовании невеселого объекта, только в дни пасхи или иных праздников, связанных с усопшими, которые приводили к временному закрытию рынка или к значительному осложнению заезда на него. От грустных мыслей нас отвлечет долгожданная встреча с Вовкиной зазнобой. Кстати, она была сейчас очень занята:
   - Это замечательная кашемировая, высокогорная, дальневосточная коза, прекрасной, эксклюзивной выделки! В сезон она стоила почти двести долларов, а теперь ее вам продаем за шестьдесят. На дырку, дырочку, не обращайте внимания - шуба без дырок не бывает, - к чему только ни привыкнешь на рынке, но тут и у Вовы глаза полезли из орбит. Зойка с видом гордости за представляемый товар держала в руках серое, местами почерневшее чудовище, серьезно пострадавшее, пробитое и протертое еще в те, несомненно, трудные, времена пришедшиеся на прижизненную эксплуатацию меха своей природной хозяйкой. Эта козья шкура говорила любому, даже вплотную незнакомому с пастбищными тяготами о том, что ее владелица достаточно повидала и помучилась на своем веку. Зойка, как профессиональный посредник судьбы, стремилась быстрее передать все неприятности, связанные с продолжением вещной жизни животного после биологической смерти, новому владельцу. Однако этот новый владелец, в лице вредоносной старушки - божьего одуванчика - никак не решалась приобрести такие почетные, но сомнительные полномочия.
   - Ой, миленькая, что-й-то я боюсь. Боюсь, дочка меня выгонит с этой шубой! - старушка видно и впрямь боялась, так как старалась не дотрагиваться до маняще дешевого, но явно непривлекательного товара.
   - Бабуля, вы сами взгляните, какая замечательная мездра, - Зойка рискованно, но заботливо, встряхнула шубой под носом у бабки, стараясь сильно не греметь. Бабка была глуховата, поэтому предосторожность была излишней, с точки зрения шума, но оправданной, если исходить из ее вполне возможной поперечной поломки. На этот эффектный пассаж, правильно отреагировали только две вороны, до него сидевшие спокойно на ближайшем осветительном столбе, а сейчас исчезнувшие, словно сдутые оттуда ветром.
   - Девочка, а вот ты мне скажи, она не расползется за лето? ведь зима еще не скоро, - всем своим серебристо-печальным и наивно-хитрым видом бабка говорила об обратном: обернуться не успеешь, как на двор заявится зима. От умственных и вегетативно-нервных усилий платок у бабули сполз на плечи, а из-под выцветшего сарафана проявилась фланелевая ночнушка. Видно бабка не рассчитывала на теплую весну, когда заблаговременно выехала из дома за зимними покупками.
   - Мы вам ее хорошо упакуем: в пакет, в бумагу, обсыпим нафталином и вам не придется ее даже трогать до зимы, - перспективные планы Зойки на шубу, явно предусматривали ее скандальный возврат, а чем позже он состоится, тем лучше!
   - Упакуй милая, упакуй, господи благослови! - бабка истово перекрестилась и начала отсчитывать деньги, трижды переспросив, сколько надо дать рублей, вместо шестидесяти долларов. Подсчет сопровождался охами и ахами, а также нескончаемой перепроверкой получавшейся в итоге суммы. При всей своей нервозности бабка отсчитывала каженный раз на червонец меньше. Зойка милостиво этого не заметила. Наконец бабка отчалила, показывая хитро петляющей, подпрыгивающей походкой, что очень довольна дешевизной и ничуть не печалится о качестве приобретения.
   - Зоя, откуда сокровище, неописуемое? - вместо приветствия спросил Вова, пораженный выдающимся сбытовым успехом, но, не забывший отпустить покупательницу на безопасное расстояние.
   - Димка вчера этот эксклюзив приволок из дома, слезно просил постараться продать. Она у него всю зиму провалялась, подруга его нашла и такой знатный скандал закатила, что до рынка донеслось. Выдвинула ультиматум Дмитрию Шубскому: или ты продашь свое безобразие или все наши отношения прерываются, ну ты знаешь, какая она у него.
   - Да, приходилось сталкиваться. Как же Димка не выбросил шубейку, чтобы на глаза ей не попадалась? Такой предусмотрительный мужик и на тебе!
   - Он мне сказал, что если за пару дней не продам, то он сам деньги внесет, а я душегрейку в отчет по товару запишу, специально для подруги. Лучше расскажи, чем меня порадуешь? Твою ангору я уже всю продала. Димке отметила, как ты и говорил, а тебе на пятерку меньше отдавать, да? Я помню, просто надо уточнить, - Зойка полезла в кассу и отсчитала Вовке деньги за пятьдесят шесть кофт, не забыв пихнуть причитающийся ей навар в задний карман своих штанов. Операция эта вообще-то была вполне безобидна, специальную скидку, лично для Зойки, предоставлял Вовка по своему усмотрению, но от хозяина торгового места, то есть Димки, такие вещи лучше держать в секрете, чтобы лишнего не думалось. Любые махинации с выручкой всегда настораживают, за продавцами и так только смотри и смотри! Кроме того, друг бы просто не понял, почему какая-то Зойка заслуживает специальной оплаты? почему лишняя пятерка от реализации не идет к нему в карман? Нежные отношения Димка бы не оценил, не даром у него дома ситуация всегда напрягалась именно из-за денег. Димка медленно, но верно становился вполне прилежным учеником и последователем своей жены готовой даже его вышвырнуть из дома из-за бракованной шубы. Жена рассуждала очень просто: если ты не умеешь вкладывать правильно НАШИ деньги, то они будут только МОИМИ. Вот и весь арбитраж!
   - Зоя, а Зоя, ты брось с деньгами копаться, послушай, что я тебе хочу предложить.
   - Погоди, не мешай, а то неправильно запишу!
   - Потом запишешь. Поехали со мной в Китай! Паспорт у тебя есть.
   - Очумел? Откуда у меня денег на Китай, спасибо ты помогаешь, а то бы совсем их не было: тут проешь и прокуришь все на рынке, домой нести нечего.
   - Ты неправильно поняла. Поедем за мой счет, а на свои деньги, сколько там у тебя есть? ты свой товар возьмешь или из моего по себестоимости выберешь. С Димкой я договорюсь. Я ему своего продавца вместо тебя оставлю.
   - Это еще зачем? Серега, мой спокойно поработает недельку!
   - Тогда договорились, сегодня вечером летим! - Вовка широко улыбнулся. Зойка обрадовано расцеловала Вовку, хотя и успела при этом продать спортивный костюм. После того, как они попили чайку, задушевно поболтали, и Зойка подробно расспросила Вовку как ей одеться и что брать с собой, Вовка, наконец, ощутил, что тайный план, хотя и с легким скрипом, -"мой Серега", - но начинает воплощаться в жизнь.
   Вечером, в семь часов, Зойка и Вова входили в зал отлета аэропорта Шереметьево. В знакомом уголке их ждали представители Мосаэро, которые хорошо знали Вовку - он даже заранее не оплачивал путевки, просто заказал их по телефону. Теперь он проделал все формальности и получил на руки билеты. В покупке путевок заключалась еще одна хитрость. Зойке он оплатил пролет, а сам заказал одноместный номер. Ловушка для Зойки готовилась основательная. Группы турфирмы, услугами которой пользовался Вовка, никогда не были особенно большими и даже в лучшие времена не превышали двадцати человек, но зато обстановка была семейная, практически все друг друга хорошо знали, как клиенты, так и работники конторы. Вовка заметил двух девчонок около книжного киоска. Они тоже его заметили и приветствовали жестами. Девчонок - Ирку и Жанку - провожали мужья.
   - Вы там тяжести не таскайте, а то приезжаете усталые, как с каторги.
   - Не волнуйтесь, нам ребята помогают. Вовка, например, вон он стоит.
   Группа разбрелась по аэропорту. Кто-то заворачивал в бар, кто-то шел заполнять декларации к круглым кривоногим столикам, некоторые устроились смотреть телевизор, а другие увлеченно болтали, соскучившись за пару недель, в течение которых не виделись. Вовка подхватил Зойку за рукав и потащил заполнять декларацию, свою он уже заполнил дома, использовав заранее припасенные бланки. В специальных кармашках деклараций на русском, как всегда, не оказалось и пришлось Вовке вставить свои каракули в ответ на немецкие вопросы. Это было не трудно, текст знаком до боли в печенке - пиши хоть на идише. К ним пристроился парень, провожавший Ирку, с явным намерением, что-то выведать. Пару дежурных фраз он подбросил для затравки разговора, для овода глаз, и как бы совсем уж между делом, кивая головой в направлении кучки челноков, спросил:
   - Хорошие девчонки, как вы там с ними, общаетесь поближе?
   - Девочки, что надо, но мы это уже давно прошли. Стоит пообщаться до последней, необратимой стадии, как немедленно превращаешься в "Кэмела": сумки за ними таскаешь, каргу отправляешь, шубы через таможню тащишь, на кой черт это надо? - парень ничего не ответил и как-то странно, бочком пошел в сторону группы.
   - Чего это с ним? - заинтересовавшись разговором и странным поведением парня, спросила Зойка.
   - Слушай, по-моему, я что-то не то ляпнул, - Вовка с тревогой смотрел на парня, который поволок Ирку в сторону.
   Действие разворачивалось своим чередом. Все потянулись в направлении таможенных турникетов, и старались определить какой из них заработает первым. Китайский рейс часто совпадал по времени с пересменкой на таможне, и все они были или пустыми или охранялись злым таможенником, безразличным к вопросам "туристов", жаждущих покинуть родину, хотя бы на время. Наконец, очередь двинулась. Один турникет заработал. Стояли довольно долго, так как целый отряд шустрых и наглых своей восточной организованностью китайцев прорвался с правого края.
   - Что-то вы совсем мало денег с собой берете, с чем это связано? - молодой, но споро лысеющий от непосильного труда таможенник смотрел оловянными глазами на Зойку, подозрительно взвешивая на руке ее невесомую сумочку, уже вынырнувшую из рентгеновской машины.
   - Это связано со мной, - Вовка подсунул парню свою декларацию, держа наготове увесистый подсумок, с деньгами и документами, с которым он не расставался в поездках.
   - Другое дело, если она и правда с вами, - цифра в сорок две тысячи понравилась таможеннику, - у вашей подруги проблем не будет!
   - Надеюсь, - Вова все-таки протягивал экономическому стражнику лохматую пачку разрешений, панибратства с государевыми остолопами лучше не допускать - себе выйдет боком.
   Кому-то это покажется очень скучным, но челноки еще долго преодолевали пограничные и аэрофлотовские препоны, отвлекаясь только на веселые истории и приставание к нечасто симпатичным портовым служащим. В итоге все без потерь просочились в зал ожидания, уже за границу нашей родины. Пока страна жила за известной металлической занавеской магазины и бары Шереметьево казались редким, вырывавшимся из объятий Великой родины подданным, верхом совершенства. Теперь все стало настолько обычным, а цены такими несуразными в сравнении с Китаем, что многие челноки игнорировали рай и плюхались гроздями на лестницы, попивая пиво или читая неинтересные детективы. Такая пессимистичная оценка качества распространенной здесь литературы связана у нас с неоднократно наблюдаемым большим количеством разбросанных карманных изданий, которое остается после любого полета в салоне лайнера. Бывшие владельцы иногда даже ленятся вставлять совсем не затертые книжечки за сеточки кармашков и презрительно бросают их под кресла или в проходы.
   Зойка, частично впитавшая в себя прохладное отношение к обстановке окружающих, пионерно оживилась, но не так масштабно, как рассчитывал Вова. Улучив благоприятный момент, он притормозил Зойку около парфюмерного киоска, и, невзначай, приобрел духи "Кензо" и соответствующую им туалетную воду. Зойка, улыбнувшись подводной скалой в акватории Вовкиной любви, снизошла до поощрительного выражения лица, принимая подарок и целуя Вовочку в щечки, тут же порозовевшие ровно на сто пятьдесят долларов. Они дали кружок по Шереметьевским товарным запасам и нагрузились только шоколадом, соком, сигаретами и замысловатым, судя по бутылке, ликером, которым Вова решил продолжить воздействие на Зойку уже в самолете. В этот раз скрипуче отлаженная система выброса из страны очередной порции пассажиров явно барахлила. Коридор посадки выделялся трижды с разбросом по местности от 1-го до 22-го и каждый раз Вовка уворачивал себя и Зойку от бурного потока китайцев, поголовно тащивших огромные бутыли с виски, превышавшие их собственный размер и рост. Это, однако, не мешало им немедленно реагировать ногами на изменения в поступающей от хирургически холодных диспетчеров информации. В самолете было как всегда: противно и сухогорло, но кресельный блок после посадочных мытарств представлялся родным домом. Народ суетился, располагаясь с максимально возможным удобством, распихивал сумки и пакеты, разворачивал выпивку и закуску, забивал для себя пледы или целый ряд кресел, который превращался в прекрасное место ночлега, в случае отсутствия законных претендентов и совершал другие временные преобразования салона. Наконец, хлопки полок и разнообразные резкие звуки стихли. Остались только звуки вентиляции, свистящих двигателей и равномерный гул болтливых в дороге пассажиров. Самолет засвистел нормативно разогретыми моторами и медленно покатился в очередь на взлет.
   - Вовка! Я никак не могу поверить, что мы летим. Ты так здорово придумал! Не верится, что это ты.
   - Ну, ты даешь, можно подумать я ничего никогда не умел придумать!
   - Может и умел, но я этого не чувствовала.
   - А теперь, значит, почувствовала? - Вовка воспользовался похвальной ситуацией и аккуратно впился губами в Зойкину заманчиво открывшуюся шейку. Резкого отпора не последовало, но плечики Зойки чуть передернулись. Вовка в момент среагировал на это движение решением не форсировать события.
   Самолет скрипел убиравшимися шасси, понуро приседал на хвост и устало лез в надоевшую ему высоту. Этот самолет не был "Боингом" любого номера, а был простым и советским Илом-86, поэтому жить на свете ему было очень трудно. Все в нем простужено сипело, а антифризная жидкость, омывавшая крылья и фюзеляж, словно третьедневный еще текучий насморк катилась капельками по окошкам. Наконец, когда-то лайнер выровнял пологий подъем и попилил над облаками, сбавив неимоверные усилия на вероятно преодолимые, потухло табло, предупреждавшее пассажиров об опасностях высотного курения в замкнутом самолетном пространстве. Этим немедленно воспользовались Зойка и Вовка. Они со вкусом закурили длинные 100 миллиметровые сигаретки. Вовка сбегал к стюардессам за стаканами и к сигаретам добавился Ирландский ликер, белый и тягучий.
   - Вовчик, а куда мы пойдем в Пекине?
   - На первый раз культурная программа будет ограничена. Нам с тобой вполне хватит магазинов и рынков. Кроме того, мне надо вбить штук сорок баксов. Это не просто, оставленных предварительных заказов у меня мало, придется побегать. Но ничего, справимся. Самое приятное у нас будет за обедом и за ужином.
   - Вовка, гад, а соблазнить ты меня не собираешься?
   - Беру слова назад, я не обедаю и не ужинаю!
   Окончательно выяснить, что будет вместо обеда и ужина, не удалось. К ребятам подкатила Ирка, позади нее плелась Жанка.
   - Вовка, свинья, ты, что моему мужику сказал? Меня Ира зовут, очень приятно! - последнее к Вовке никак не относилось, просто, несмотря на семейные неурядицы, Ирка решила познакомиться с его спутницей, соблюдая почти все известные ей формальности.
   - Ничего я ему не говорил! Он посерел на глазах и к тебе побежал.
   - Почему? Самое главное почему?
   - Не знаю, просто спросил: таскаю я вам сумки или нет и все.
   - Ну и таскаешь или нет?
   - Да нет, не таскаю.
   - Не мог сказать, что таскаешь?
   - А ты уверена, что это было бы лучше?
   - Не уверена, но лучше таскать, чем не таскать, а то он тебя знает, а кто таскает не знает, понимаешь?
   - Не совсем.
   - Баран ты, вот и все.
   - А мой к тебе не подходил? - это уже допрашивала Жанка.
   - А должен был?
   - Кто вас знает? Хоть совсем не улетай, все трудней и трудней их дома удержать! Вы в бассейн Олимпийский поедете? Завтра у Ромки день рождения, он приглашал. Тебя тоже. В мексиканский ресторан пойдем.
   - Посмотрим, еще дожить надо.
   - Вот и культурная программа, - сказал он Зойке, когда девчонки ушли курить в хвост, - завтра в кабак. Ты не поняла, чего они ко мне с мужиками со своими приставали?
   Самолет натужно выл и прыгал, как по кочкам, по редким тучкам, мохнато белевшим чуть пониже его курса. Зойка решительно задвинула шторку, отсекая неуверенный свет заглянувшей в самолет луны, и устроилась у Вовки на коленях, преклонив к ним свою пушистую голову. Вовка смотрел в такой близкий потолок и блаженствовал. Все происходившее с ним казалось очень далеким от реальности. Только самолетные запахи, режущий глаза сигаретный дым и непрерывный, с храповыми переборами вой двигателей заставляли чувствовать себя на земле, не на земле конечно, ну, понятно. Вовка удобно уложил свою ладонь Зойке на бедро и тоже стал засыпать. Этому способствовало щебетание двух китаянок, сидевших впереди и правдиво имитировавших разговором нью-орлеанский джаз. При этом они совершенно по-домашнему, по-пекински воняли чесноком.
   Рассвет встречали в том же самолете, куда тут денешься? В очередной раз попили томатный сок и по салону зашуршали китайские декларационно-въездные бумаги. От бумаг Вовка брезгливо отказался, в Китае они давно уже никого не волновали и так все проходили. У большинства были групповые визы. Как и везде в мире административно-правовая база отношений безнадежно отстала от жизни. Часа два летели, совершенно не зная чем еще заняться, а под крыльями самолета, все в ярких солнечных лучах и прозрачной голубоватой дымке шли и шли круглые вершины гор. Только изредка на них проглядывал снег, на тех, которые были поострее других и повыше. В горах, казалось из-за дымки, накурено так же как в самолете. Зойка, непривычная к полетам, заметно устала, но бодрилась и выглядела прекрасно.
   - Скоро, уже скоро? - с нетерпеливостью ребенка она терзала каждую минуту Вовку.
   Самолет, свернувший с гор на равнину и, пока соблюдая девятикилометровый зазор с землей, серьезно вздрогнул телом, и ступенчатыми перелетами устремился к ее поверхности. Посадка происходит не так быстро как взлет, а может быть наши летчики мудро ее останавливают, придерживая алюминиевого коня на спуске, кто знает? Во всяком случае пассажирам об этом не докладывают. Скорость полета все уменьшалась и, наконец, уже привычно салон тряхнуло выбросом шасси. Уверенно машина накренилась налево и, совершив еще пару удлиненных пологостью спуска качков, окончательно выровнялась. Теперь крылья тревожно ходили вверх и вниз, раскачиваясь с большой амплитудой - чувствовался сильный боковой ветер, но это ничего не меняло в планах пилотов. Недаром все летчики фаталисты, ведь гораздо проще довести ситуацию до такой степени абсурда, что делать уже ничего не надо. Короче, назвался летчиком - соблюдай инструкции и не дури, а то после смерти не наградят бесплатными похоронами оставшихся останков. По бортам, в окошках, побежали заборы, редкие постройки, прожектора, опасно и непривычно близко проявилась вспаханная земля и, не успев мелькнуть широкой прицельной белой полосой, дорожка аэропорта приняла очередного гостя с небес. Пассажиры аплодировали мягкой посадке, а Вовка впервые смотрел в такое счастливое лицо своей спутницы. Только ради этого момента можно было лететь на край света.
   Самолет бодренько развернулся и с непонятной для старца прытью поскакал по бетонной полосе. Не обращая внимание на протесты стюардесс пассажиры повскакивали с надоевших мест и похватали свои пожитки, приноравливая их к рукам. Китай всегда Китай, даже в столичном аэропорту, поэтому самолет чудом увернулся от здоровенного автобуса, походившего на наши троллейбусы, только со значительно более низкой посадкой, прощально и возмущенно прогудевшего ему где-то в районе случайно уцелевшего хвоста. С таким же автобусом, но уже в мирной обстановке, Зойка познакомилась минут через пятнадцать, когда их повезли к зданию аэропорта. Многие челноки с необъяснимым восторгом приветствовали своих знакомых, которые также обрадовано отвечали взмахами рук, через стеклянные окна зала вылета, в который они попали по галерее N22. Вовка объяснял этот феномен безудержной радости тем, что прибывшие на самом деле приветствовали себя, словно видя в зеркале времени уже свою любимую рожу, только через неделю. Поток прибывших в Пекин пассажиров влился в неожиданно открывшуюся взору дверь в торце здания и потянулся вдоль совсем по-китайски зеленых, выкрашенных масляной краской стен, мимо подсобных помещений с любопытно оттуда выглядывавшими лицами людей в разнообразной форменной одежде от просто черной, до ярко зеленой, и потопал, повалил в сторону пограничной заставы. Китайцы тут дисциплинированно сдавали свои бумажки, а русских, давно махнув на них рукой в плане соблюдения китайских иммиграционных правил, пропускали рядом, давая свободно передвинуться вплоть до паспортного пограничного кордона. Тут челноки сбивались в стаи, в зависимости от принадлежности к визовому списку, оформленному соответствующей туристической фирмой. Раздавались призывно-сборочные крики вожаков, как формальных, так и неформальных, но большинство ориентировалось не на них, а на давно им знакомых встречающих китайцев, представителей той или иной конторы. "Наташка, привет, как дела! Валера, здравствуй, опять очки разбил?" И Наташка, маленькая симпатичная китаянка с обязательно приспущенным чулком, бодро отвечала: "Спасибо! Хорошо!", а Валерка испуганно снимал очки и проверял воображаемо разбитое стекло. Затем начинал смеяться и без конца повторяя: "Это шутка! Шутка!" - водружал очки на место. Кто-либо из китайцев, наконец, выкрикивал: "Экспресслайн", "Интертур", "Вертекс", "Истлайн", "Мосаэро" - становилось ясно: кого за кем и в какой проход пропускают. Так постепенно и не всегда сразу народ просачивался, сверенный пограничником со списком, в зал прибытия багажа. Практически, багаж сдавали только китайцы, правда, иногда кто-то из челноков вез назад в Китай брак, поэтому в этом зале кроме таких несчастных, никто не задерживался. Таможня, формально находилась тут же, но ее никто не замечал, крайне редко, кого-то просили просветить багаж в ящике с рентгеном.
   - Вовка, посмотри за моей сумкой, мне надо подругу найти, пожалуйста! - не дожидаясь ответа, одна из знакомых челночниц бросила у ног Вовки большую сумку из плотного разноцветного материала, походившего рисунком на гобелен и убежала. Вовка, поджидая чуть отставшую Зойку, был раздосадован. Ему хотелось быстрее выбраться на волю из аэропортной суеты.
   - Подождем немного, девчонка попросила сумку посторожить, - сказал он подошедшей уже к нему Зойке. Вовка не успел удивиться, как к нему приблизился таможенник и жестом попросил показать гобеленовую сумку.
   - Френда, сумка не моя, мадамы сумка, сейчас придет, да что ж ты такой тупой, говорю: мадамо сейчас подойдет! - таможенник настырно и строго тыкал в сумку пальцем и явно сердился.
   - Да что он привязался ко мне, никогда такого не было! О, Надька, объясняй ему теперь сама, он меня замучил, - Вовка обрадовался, что девчонка все-таки заявилась. Ссориться с китайцем не хотелось, а открывать чужую сумку почему-то еще больше.
   - Френда, сумка моя, все о'кей, ноу проблем, ты понял, чучело! - китаец улыбнулся "мадаме" и отвалил.
   - Спасибо, Вовчик, а то прямо беда, я ведь ребятам из "Истлайна" несколько кассет везу, порнуху крутую, они в прошлый раз меня попросили.
   - Теперь ясно, почему он ко мне привязался, только неясно откуда такой нюх у китайского таможенника? Пошли быстрее отсюда. Придется и китайскую таможню теперь уважать, ну надо же! - Вовка был искренно удивлен.
   Никто их более не задерживал и они, побросав сумки в гостиничный автобус, выбрались покурить на воле. Вовка, наконец, почувствовал себя в Китае. Кругом была масса автомобилей самых разнообразных и всем знакомых марок, но все же специфически китайских моделей. Около самого витринного стекла аэропортовой стены, в глубине навеса, над которым, наверху, располагалась стоянка автомобилей привозивших вылетающих пассажиров, стояли самые крутые тачки. Это были Мерседесы, казавшиеся особенно огромными и круглыми, Лексусы, старые, но еще впечатляющие, по-американски широкие Тойоты Кроун и тому подобные. Всегда вокруг какого-нибудь автомобиля крутился шофер, протирающий воображаемую пыль, солидно смахивая ее живописным опахалом из петушиных перьев. Поражало внешне отличное состояние всего транспорта - сказывалось отсутствие соли. Этого нельзя было говорить о техническом, так как к поломкам китайцы относились всегда крайне легкомысленно. Стучащие подвески, стертые колодки и мятые, виляющие диски вошли в традиционную легенду об автомобильном передвижении по Китаю. На внешних подъездных дорожках аэропорта раскатывали тачки поскромней. В основном это были такси и микроавтобусы всех мастей. Автобус наших героев стоял под самым краем навеса. Здесь было относительно спокойно, такси мелькали, правда с черепашьей скоростью (но помните, что китайцы умеют давить и, двигаясь потихоньку), по обеим сторонам от него, оставив островок безопасности пешеходам. Около круглой колонны группа челноков дожидалась всех остальных. Вечно кто-то отставал и задерживал других, но к этому привыкли и, если ожидание не превышало получаса, то никто не выступал. Были и такие, которые очень спешили. Они просто брали такси и рвали из аэропорта прямо на Яболу.
   Вовка, находясь в аэропорту, невольно вспоминал, какие трудности вставали на пути челноков, да и других людей, покидающих Пекин, когда не было новой трассы в город. Никогда нельзя было быть уверенным, что едешь вовремя. Узкая, старая дорога, хоть и очень красивая, благодаря толстым деревьям, с аккуратно побеленными стволами, росшим вдоль нее, подстерегала путешествующих по ней такими непробиваемыми пробками, что и четырех часов в запасе иногда не хватало для заблаговременного прибытия. Сама собой в памяти вставала картинка, как, однажды, в такой пробке Вовка лежал на груде баулов, под крышей микроавтобуса и безнадежно курил сигарету за сигаретой, выставляя сигарету прямо в открытое рядом окно: больше места не было. Нервы напрягались даже теперь, хотя бог знает сколько лет прошло с тех пор. Естественно в аэропорту всегда начиналась свалка, а если учесть, что огромное количество товара провозилось просто "на себе", то страшно становилось это вспоминать. Человек, одетый в два-три пуховика на почти сорокаградусной жаре, был тут вполне в обычаях. По ходу дела Вовка вспомнил, что он, пробравшись через все кордоны в самолет, часто набивал товаром "с себя" одну большую сумку, а то и парочку средних размеров. Особенно ему запомнился случай, когда он обернулся восемнадцатью парами ангоровых рейтуз, спрятав их под плотно застегнутым пуховиком. Последняя, девятнадцатая пара, игриво намоталась на Вовкино горло, аки шарфик. Вокруг отбывающих в вечную страну советов, а не дел, челноков коршунами летали аэрофлотовские инспектора, якобы отвечающие за безопасность полетов, а на самом деле являвшиеся совладельцами карго. Необходимо было заставить челноков сдавать свой груз, а не тащить его с собой. А у кого тогда были деньги на карго? Кроме того, всегда (в те времена) существовал минимум приемки груза, и челноки объединялись в группы, отправляя свой товар. Вовка даже ухмыльнулся, вспомнив какие вычисления производились, какие сложнейшие пропорции составлялись и какие были жаркие споры при дележке этого груза в Москве. Одни цвета и размеры чего стоили! Да и товарного оборота такого не было, чтобы окупить все дополнительные затраты. Относительное равновесие в торговых делах достигалось только ажиотажным, практически гарантированным, спросом населения и, иногда, фантастическими накрутками на стоимость товара. На счет легендарных "двух концов" еще можно поспорить, а вот пятьдесят процентов чистыми получалось всегда. Вовка посмотрел на стоявшую рядом Зойку и от его сердца, обремененного воспоминаниями, отлегло. Зойка с непривычки щурилась от яркого солнца, грациозно сбрасывала в сторону мешавшую ей челку и была такая красивая в глазах Вовки, что он, привыкший за время полета к ее близости, постоянно старался задеть ее какой-нибудь частью своей фигуры.
   - Вовка, ты перестанешь меня долбить коленями и дышать в ухо, дай хоть по сторонам посмотреть! - Зойка, можно подумать, злилась, но это было не так. Ее голос звучал бархатисто и низко, а глаза из-под прищура весело сверкали.
   Автобус тронулся и вскоре нырнул под мост. Выехали на трассу, подкатили к турникетам, шофер оплатил проезд, перегнувшись в окошко, и по прямой поехали в Пекин. Вовка наслаждался вдвойне. Он посадил Зойку к окну и теперь смотрел одновременно, на открывавшиеся за окном виды и на нее. Располагавшиеся вдоль трассы поля уже начинали робко зеленеть, тут и там показывались на мгновение группы крестьян, иногда поднимавших головы и провожавших автобус взглядом. На реках и маленьких озерках всегда были рыбаки, хоть немного, но зато обязательно. Кто-то стоял с удочкой, кто-то забрасывал сеть. Придорожные водоемы по берегам обычно выкладывались камнями, наподобие городских набережных, все было красиво и аккуратно. Некоторые озера были оборудованы как место кратковременного отдыха для проезжающих или местных жителей. На них были сделаны искусственные островки, на которых стояли домики с крышами на столбиках, сами крыши все были с загнутыми вверх краями и красного цвета. К островкам вели каменные дорожки с плавными изгибами. Вовку также поражали длинные китайские кирпичные заборы, нет-нет, да и попадавшиеся в пути. Это же, сколько надо кирпича и как дешево он должен здесь стоить? Еще ему нравились крестьянские постройки с круглыми, коническими крышами, в них, наверное, хранили зерно. Они, словно сбивались в маленькие стайки, и очень хотелось вооружить их пиками, чтобы они стали окончательно походить на древних степных воинов. Вот уже въехали на городские окраины, которые очень быстро стали городом. Миновали огромные гостиничные комплексы, стоявшие на каскаде узких и длинных озер с переброшенными через них горбатыми мостиками. Зойка смотрела на все широко открытыми, просто распахнутыми голубыми глазищами и Вовка даже стеснялся ее отвлечь разговором от набираемых дорогой впечатлений. По сторонам потянулись кварталы пятиэтажных домов, густо обвешанных текущими водой кондиционерами, вывесками и плакатами. Ряды домов повсеместно прерывались торговыми точками и так густо были замешены на народных массах, что, казалось, негде плюнуть. Шевеление этих масс усугублялось обилием велосипедов и спешащих грузовых рикш, с настилом из бамбуковых досок. Попадались и лошадки, тащившие на телегах с колесами от грузовиков, самый разнообразный багаж. Постоянно сновали грузовики, нагруженные пивом и водой, ящиками с фруктами или просто с металлоломом. Жизнь так тут кипела, что, казалось, присутствуешь в самой гуще первых советских пятилеток, где-нибудь на переднем крае строительства коммунизма. Однако обилие улыбок и полное ощущение трудовой свободы сильно умаляло идентичность жизни и социальную допустимость подобных сравнений. Автобус вывернул, через бульвар, на широкий проспект и вскоре оказался на дороге, по назначению соответствовавшей нашему Садовому кольцу. Постоянно, то справа, то слева вырастали гигантские небоскребы, снабженные огромными вывесками, известных всему миру названий: Люфтганза, Шератон, Хилтон и так далее. Наконец, автобус свернул с эстакады и повернул направо. Гостиница, в которой останавливались челноки из Мосаэро - Торонто - была уже совсем рядом. А сейчас проезжали мимо огромного комплекса, Китайского центра мировой торговли, который челноки называли просто Чайником.
   Торонто не тянет на шикарную гостинцу, но только с виду. Она достаточно старая и внешне ее уже не изменить, даже космическое, огромное блюдце на крыше кажется лишним. Внутри, все по-другому. Чувствуется традиция пяти звезд. Отличие от новых только в том, что все какое-то миниатюрное, зато в богатстве отделки и обилии услуг отелю не откажешь. Шумной толпой челноки ввалились в холл. Побросали свои сумки на мраморный пол и стали разбиваться на пары, по номерам. Большинство уже знали: кто с кем будет жить, но момент все равно важный. Иногда попадешь к такому напарнику, что неделю не будешь знать: куда тебе деться!?
   Наташка-китаянка, повиснув на высокой стойке ресепшена, выкрикивала фамилии и раздавала конвертики с пластиковыми ключами от номеров и талонами на завтрак. Вовка решил подсуетиться, так как на Зойку у него талонов не было, а рассчитываться ими за завтрак удобнее.
   - Наталья! Мне еще талоны нужны.
   - Зачем?
   - Для жены, у нее "пролет", а как она будет завтракать?
   - За деньги.
   - Это понятно, лучше за деньги, но талоны.
   - Тогда потом.
   - Когда потом?
   - Потом! Кто еще не взял ключи?
   - Наталья, все уже взяли, давай талоны!
   - Вова, я сказала: потом! Ты русский понимаешь?
   - Ох, Наталья, как же с тобой сложно! Пошли отсюда, Зой.
   - Что за талоны?
   - Потом, Зой, все потом, пошли!
   5002 номер встретил их приветливо. Вовка как обычно проследил, чтобы все было на месте, твердо усвоив эту привычку со времен остановки в простейших гостиницах, где запросто мог возникнуть при отъезде скандал по поводу отсутствия, например, стаканчика для воды или еще, чего-либо, которое просто "забыли" поставить в номер предприимчивые служащие. Иногда можно было нарваться и на довольно крупный штраф ни за что, ни про что. Вовка один раз все-таки заплатил за якобы разбитый термос почти 400 юаней, хотя стоил он новенький от силы 100. На этот раз все было в ажуре. Что его особенно порадовало, это то, что Зойка никак не отреагировала на одну единственную в номере кровать, широченную и манящую.
   - Зойка, ты располагайся, а я принесу пирожных, кофейку быстро попьем. Потом, - Вовка невольно усмехнулся при этом слове, - мне надо слетать на Яболу.
   Вовка ушел, а Зойка с огромным удовольствием залезла под душ. Преодолев небольшие трудности с постоянно менявшейся по температуре водой, она полностью отдалась наслаждению последорожной чистотой. Она крутила головой по сторонам и маленькая уютная ванная радовала ее огромным количеством белоснежных полотенец разного калибра и обилием умывальных аксессуаров. На первом этаже у Вовки был любимый буфетик, в котором продавались замечательные пирожные. Он всегда набирал их с десяток, ну может и чуть меньше, но все равно от пуза. Тут же продавались отличные сэндвичи с ветчиной или красной рыбой, парочку взять не помешает, хотя есть после самолета почему-то не хочется. Удовольствие, однако, было не из дешевых, но кто считает такую мелочь в Китае! Вовка взял пару треугольничков с яблоками, два шоколадных, напоминавших Прагу, пару корзиночек, вообще всего понемногу и по две штуки. Усугубил напоследок всю покупку бутылкой красного вина. Растворимый кофе с красивым корабликом на этикетке и сахар он приобрел уже в гастрономе, находившемся в другой половине отеля рядом с сувенирным магазином и аптекой. Когда он вернулся, Зойка еще плескалась в ванной. Вода в термосе оказалась чуть теплой, и Вова набрал номер обслуги.
   - Мадам, плиз, хот вотер, рум намбер: у линь линь ар, о'кей! - Вовка настроил телевизор на музыкальную программу, вытянул ноги и стал продумывать план торгово-закупочных действий. Сначала он купит мохеровые белые свитера с цветными аппликациями, есть информация, что они идут хорошо, брать их надо мешков десять, по 65 штук, так, это будет? по 45 юаней, о, хорошо! как раз штуки на три с половиной. Затем он возьмет блестящие, стеганые, клеенчатые куртки с белой тройной строчкой в Готайе, на шестом, по сколько они там? Допустим по 75, этого добра надо много: штуки три, это будет: "?", черт, а по сколько же их лезет в баул? Допустим, что восемьдесят, да восемьдесят должно войти, тогда: ого! На двадцать семь штук, с хвостиком, тридцатка вбивается! Хорошо. Лишь бы были. Почти тридцать восемь мест, да этого белого дерьма десять, всего около пятидесяти. Может карго здесь оплатить? да нет глупость, придет же такое в голову! Короче груз примерно, примерно, по 2,9, примерно на шесть с половиной баксов, нормально, должны там наторговать, уж на шесть как-нибудь вытянут. Ладно, а что еще? Обувки еще коробок десять заказано, восемнадцать на десять на сто пятьдесят, так, около трех с копейками, примерно три триста, штук двадцать кожаных курток из Яботаша, в среднем по семьдесят баксов, это уж совсем мелочь - на пару штук, остается где-то пять-шесть, ерунда, можно и домой отвезти. Кашемира, что ли набрать на остаток? Малова-то будет, ни туда, ни сюда. Ладно, дай бог с этим сейчас разобраться! Да, где же эта вода?
   В дверь постучали, и улыбчивая китаянка поставила на стол термос с птичьей головкой на столик. Тут и Зойка подоспела, свеженькая и счастливая.
   - Я так поняла, что ты меня покидаешь? С собой не возьмешь?
   - Зой, я лучше сначала один, а то я буду носиться взад вперед. Хорошо?
   - Хорошо, потерплю, поскучаю одна, кофе, пирожные, ой, бутерброд! Здорово! А бутылку, зачем взял? Когда думаешь появиться?
   - Зоя, я позвоню, если задержусь, но к семи должен быть. Ты поспи обязательно, ладно? - он ей немного завидовал, голова после самолета гудела здорово, и сон бы в нормальной кровати не помешал. Так, надо торопиться!
   Вовка плюхнулся в дорогое такси прямо у подъезда, чего в принципе, никогда не делал и полетел в сторону Яболу. В магазинчике позади зеркала он заказал свитера, вполне вероятно было, что привезут не все заказанные виды, но опечалился он не сильно. Знакомый переводчик завел его в потайную комнату, каких было теперь полно на Яболу, в которой прятали новый товар для знакомых челноков. Конкуренция на Яболу была почище, чем в Луже. Не успеешь оглянуться, а подделками уже торгуют повсюду. Вот что значит налаженное производство - только дай идею! Лучше до поры материализованную идею припрятать. В потайной комнате он выделил для себя неплохие костюмы тройки, заказал их на следующий раз и оставил залог сто долларов. Рынок он пробежал по второй линии, она была самая древняя, иногда на ней попадался неплохой товар, но чаще тут можно было купить что-то для себя лично и для подарков, чем что-то на бизнес. Вышел он на площадку перед железными воротами. Напротив был шубный магазинчик, довольно популярный, но Вовка никогда в нем ничего не покупал. Посередине следующего пролета, в глубине, между палатками был закуток с стеклянными магазинами. Вовка здесь брал неплохой велюр, а иногда даже экспортную фирменную обувь в соседнем павильончике. Одна беда партии тут были очень небольшие и поставки ненадежные, явный сток. У знакомой владелицы велюрного магазинчика Вовка расспросил про ожидавшийся товар, выяснил, примерно, что он из себя будет представлять и побежал дальше. По дороге он жал руки знакомым китайцам, раскланивался с рикшами, которые тут же предлагали подвезти, приветствовал челноков, расспрашивал у некоторых, когда они прилетели, и что интересного на этот раз нашли. Почти в любую поездку бывал такой товар, который все хотели купить, но никто не мог достать, даже просто выяснить, откуда ноги растут. Например, этой зимой так было с бежевой козой, которая продавалась раза в два дороже обычной серой или черной. Конечно, те, кому очень было надо, догадывались в каком магазине и кто их первый нарыл, но точной информации так и не добывалось, до тех пор пока никому это стало не интересно. Вовка уже входил в Готай. Лифт тут был специфический, дождаться его было трудно. Вовка решил подняться на третий этаж и зайти комнату, где часто бывали неплохие женские костюмы. Опрометчиво забежав внутрь, не заглянув предварительно, он столкнулся с Жанкой и Иркой. Они окружили низенький столик, усевшись на круглые пуфики и вовсю дули кофе с молоком, оживленно болтая с худым маленьким китайцем. Вся комната была завалена коробками с товаром, который явно весь уже протрясли.
   - Вовчик, ты откуда в таком напряге? Садись к нам.
   - Спасибо, девчонки, я еще ничего не обошел. Попозже заскочу.
   - Заходи, мы будем в ресторане у Лены.
   Эта комната пока отпадала, поэтому Вовка сразу пошел на шестой. У Валерки китайца было еще больше народа, в основном все черные, но хорошо что он сидели или стоя толкались в дальней комнате, там они накупали какие-то шорты с широкими никелированными поясами, а также традиционные для покупок этой нацией легенсы, полосато ребристые и ядовито-деревенских цветов. Валерка сидел за большим офисным столом и усиленно корчил из себя крутого бизнесмена, наверное уже забыл, как мок под дождем в обычной палатке на самом краю Яболу в былые лихие годы.
   - О, Вова, здравствуйте! - Валера вылез из-за стола и радостно протряс Вовкину руку, последняя его закупка на пятнашку баксов очевидно усиливала китайскую радость от встречи.
   - Валер, эти, тейга еще есть? - Вовка указывал на образец, отвернутый в угол, словно провинившийся.
   - Туморроув-туморроув, будет много.
   - Это после завтра, да? - напрягся Вова, услышав до боли знакомое выражение, на деле почти всегда означавшее: никогда в жизни! - Валера, а сейчас, сколько есть, в наличии?
   - Вова, только белые, штук сто, может двести.
   - Валера, мне много надо, три тысячи, сан ча. О'кей? В пятницу, да?
   - Вова, залог, сто юаней.
   - Не серьезно, Валера, я на 27 штук баксов беру, а ты сто юаней!
   - Хорошо, Вова, не обижайся. В четверг ночью будут, на сан линь ба, прямо ночью будут, часов в пять утра, самолет Гуанжоу - ночью, пять утра - сан линь ба. О'кей Ла?
   Дальше было не интересно. Вовка пытался вбить в голову Валеры, что нужны все цвета, он расписал ему подробно на бумаге, сколько ему нужно и какого цвета. Слава богу, у этих курток был свободный размер, поэтому еще за этим не надо было следить. Долго пришлось утрясать цену, так как куртки неожиданно ценой пошли вверх. Валера хотел за них 82 юаня. Только количество позволило Вовке снизить цену до 76 юаней. Шутки шутками, а Вовка терял от предварительного расчета около 350 долларов. Черт с ними, лишь бы привезли!
   Вовка побежал в Яботаш. Начал осмотр по прошлогодней летней привычке с 707 комнаты, наведав известную в узких челночных кругах китайскую джинсовую фирму "Best". Совсем некстати вспомнил, что ему так и не вернули образец довольно дорогой детской куртки на меху, которую он хотел у них пошить в неимоверном количестве, а на деле потерял даже единственную, собственную. Затем пробежал в 735 богатую шерстяными (хотя, какая там шерсть?) яркими цветными девчачьими костюмами. В этот раз там его заинтересовали только очень приличные дамские брюки: заказал на всякий случай двести штук, говорят, что точно на один баул, посмотрим. Посетил своих друзей торговцев качественными подделками на пятом этаже. На этот раз у них ничего не было, кроме шикарных костюмов из бархатистой ткани очень похожей на чехлы для автомобильных сидений. Этим Вова уже поторговал, правда, совсем неплохо, но поезд уже ушел, Вова это чувствовал. Неожиданно он вспомнил, что не зашел к своему другу Володьке в 652 комнату и вернулся на шестой. Володька уехал к рожавшей ребенка жене к себе на юг, а с его напарницей приветливой и глупой китаянкой он разговаривать долго не захотел. Постепенно собирая китайские новости, то в "Вертексе", то на других карго, то на улице, а то в Большой медведице, Вовка вернулся к знаменитому перекрестку улицы Житан и Яболу. Время подкрадывалось лишь к семи часам, а Вовка чувствовал, что падает с ног. Вот тебе и первая предполагаемая брачная ночь. Вовка задумчиво курил и попивал апельсиновый сок с мякотью из маленькой длинной баночки и привычно держал оборону от странствующих чистильщиков ботинок, нищих, продавцов маркеров, безменов и стеклорезов. В голове у него смешался весь пересмотренный за эти часы товар, и сквозь его туманную пелену отчетливо выплывала точеная, но, скорее всего, сегодня недоступная по физическим соображениям фигурка Зойки. Мужественно прервав печальные мысли, Вовка поймал такси до Торонто. Зойку он застал сладко спящей и немного сопевшей во сне. Он тихо разделся и пристроился к ней под бочок, стараясь не разбудить.
   Проснулся он оттого, что кто-то осторожно, но настойчиво тянул с него трусы. Во всем теле его надежно поселилась тяжелая истома первого послеполетного дня, которая постепенно под воздействием внешнего фактора начала переходить в сладкую и, когда он окончательно понял, что не спит, то уже крепко, со стоном надвинул на себя Зойку на всю ее глубину. Не открывая глаз, он понимал, что держит самое дорогое, после Китая, в его жизни. Его ладони повторяли округлые формы Зойкиного таза, а все сомнения в дееспособности летели прочь также весело, как отлетают от земли воздушные китайские змеи, ограниченные в свободе только натянутой нитью. Потом он погрузился в сон, и губы его продолжали источать ласковые слова, а он сам не понимал их смысла, но Зойка понимала, и это было сейчас нужно обоим.
   Вовка вторично проснулся уже в десять вечера. Зойка, максимально приглушив звук, смотрела какую-то боевую галиматью по телевизору. Он хотел у нее что-нибудь спросить, но не стал, потому что она легко подскочила к его открытым глазам и запечатала их невесомыми поцелуями. Стало понятно, что ему ничего не снилось, а то что снилось - не было сном.
   - Хочешь, поспи еще немного, я совсем не голодная, тут полно всяких пирожных.
   - Зой, ты догадываешься, что я тебя люблю?
   - А ты сам догадливый или не очень?
   - Если честно, то не очень. Посиди со мной.
   - Ну, уж нет, ночь еще впереди!
   - Ночь? У нас? - и он неожиданно дико заорал, изображая подобие дикарского победного крика означавшего в древнем отсутствии фанфар никак не меньше, чем тяжело заслуженное посвящение в вожди.
   - Вовка! Всех китайцев перепугаешь! Точно, тебе пора вставать! А я-то его пожалела бедненького, а он-то что вытворяет?! Марш в ванную! - Зойка с трудом стянула с него одеяло, местами еще сохранявшее надежную заправку под кроватный матрац, проделанную добросовестной гостиничной обслугой и, выполнив функцию маневрового паровоза, втолкнула Вовку в ванную комнату.
   Зойка уселась в круглое удобное кресло, положила ноги на кровать и крепко задумалась. В ней росла уверенность в правильности своего поведения, хотя эта уверенность во многом была обязана просто огромному, так до конца и не прошедшему пока, удовольствию тела. Она, в какой-то степени отстранено, подумала о своем Сергее, решила, что точно по приезде у нее будут разнообразные неприятности. Димка, например, был далеко не в восторге от ее отъезда, главным образом из-за сомнительной замены. Серега за неделю так все перепутает и наведет такой бардак в контейнере, что потом месяц Зойке разбираться, да и то, если Димка будет помогать. То же относилось к торговой документации. Там последствия могли быть еще хуже. О доме Зойка волновалась в меньшей степени - навредить за неделю больше, чем Серега вредил ежедневно вряд ли возможно, так что дело привычное. Постепенно мысли ее вернулись к, несомненно, замечательной действительности и она словно поплыла в счастье, бывшее солидно подкрепленным проплывавшими перед ее мысленным взором картинками Китая, а главное, самым тонким в мире видом радости: предвкушением.
   Вовка радостно болтал, опять постоянно старался чем-нибудь дотронуться до Зойки, проверяя на месте ли его сокровище, и увлеченно рассуждал, на тему: где будем ужинать (очень популярная и приятная в Китае тема):
   - Можно пойти к Лене, но там будут Ирка и Жанка, они тебя у меня отберут - отпадает; можно поехать в Байкал, но это далеко и рыбу не хочется - отпадает; можно пешком протопать до монгольских ресторанов, хочешь пешком? - отпадает; можно в Чайник, там здорово, но, черт, время, шведский стол уже закрыт - отпадает...
   - Вовка, ты сейчас весь Китай переведешь в отпад! Тебе так не кажется?
   - Не волнуйся, еще полно всего! Так, к узбекам можно в следующий раз, там программа в восемь начинается, посмотрим, а сегодня: все! Раз тепло пойдем в Элефант, на крышу! Двинули!
   Элефант, названный так в честь знаменитого кабака, посещаемого Штирлицем в пивных и шпионских целях, был русским рестораном в Китае поздней челночной волны. Вовка справедливо считал его одним из лучших. Его приятель челнок, бывший официант, хорошо знал владельца-директора ресторана Элефант, толстого круглолицего, но очень презентабельного китайца, и однажды привез к нему в качестве специалиста прекрасного повара из Москвы. За пару недель и штуку баксов в виде гонорара тот так откорректировал кухню ресторана, что вкусы двух культур счастливо пришли в единение, мудро зацепив по пути все лучшие образцы и приемы этого наиважнейшего вида интернационального искусства. Замечательны тут были европейские блюда, можно сказать классические, на таком уровне их исполняли только в самых крутых пятизвездочных гостиницах Китая за соответствующую их крутизне плату, а здесь! эх, да что говорить: пятнадцать долларов самый классный обед из четырех-пяти блюд с кофе и десертом. Ресторан состоял из трех залов, один из которых был на его крыше. В первом, в него посетители поднимались по крутой лесенке прямо с улицы, был бар со стойкой и, разумеется, во всех углах висели телевизоры. Тут крутили советские фильмы, знаменитые американские боевики или программы типа "Слабо" и "Городок", которые смотрелись не в пример лучше, чем в Москве и всем страшно нравились. Иногда невозможно было разобраться: или ты стал таким дураком или все программы подпольно талантливо переделаны китайцами? По стенам висели старые фотографии в рамках, причиндалы профессиональных фотографов и другие вещи, символизировавшие присутствие в фотографической мастерской. В целом, и оформлением в частности, ресторан вполне добросовестно ответил делом на проектные задумки китайского директора. Он превратился в приличный, хорошо посещаемый клуб челноков, причем именно в приличный, потому как неприличные, вроде "Трактира", уже существовали до него. Ресторан ничуть не портили, а даже придавали ему некую пикантность, стайки молоденьких проституток-монголок, собиравшиеся после восьми вечера за определенными столиками. Хоть и нехорошо делить всех по национально-территориальному признаку, но приходится. "Трактир" прочно оккупировали хохлы, белорусы и выходцы из Сибири. Москвичи приходили туда только подраться или низко развлечься. Думаю, что знаменитые Юконские салуны, существовавшие во времена золотой лихорадки, выглядели бледно в сравнении с количеством истраченных завсегдатаями денег или выпитого алкоголя в стенах прокопченного "Трактира". Таким образом, оттянутые по специфическим интересам нежелательные элементы, делали "Элефант" своим отсутствием еще более привлекательным.
   Зоя и Вова увлеченно рассматривали меню. На крышу они все-таки не пошли. Наконец, Вова обратился к официантке, которая успела сделать заходов пять к их столику во время выбора.
   - Поехали: два гавайских салата и один с крабами, рыбку в тесте - классная вещь вместо хлеба, маринованные перцы, одно харчо - я, пожалуй, горяченького похлебаю, бифштекс английский средней степени прожаристости один, бифштекс в перечном соусе один, сто пятьдесят финской водки, два сока шиповника, мороженое шоколадное одно, кофе два, только: после обеда. Ты, родненькая поняла: после!
   - Я поняла, поехали, кофе после!
   Ровно через минуту кофе стоял у наших героев на столе. Вова тяжело вздыхал и советовал Зойке привыкать: некоторые вещи, совершенно простые на первый взгляд, получаются в Китае только с большим трудом, да и то не всегда. Редкое посещение этого ресторанчика обходилось у Вовки без встреч со знакомыми ребятами. Он кивал головой, делал взмах рукой или даже подходил к кому-нибудь поздороваться и только присутствие Зойки останавливало его от заведения более продолжительной беседы. Вскоре стол наполнился провиантом и Вова, отрываясь от ложки харчо, напоминал Зойке о необходимости отведать то или иное блюдо. Зойка кивала головой и хрустела вкуснейшей рыбой, поданной в маленькой корзиночке. Действительно, зачем хлеб в Китае! Подошло такое время ужина, которое было уместно для передачи полезно-развлекательной информации, и Вовка стал знакомить Зою со своими приятелями и знакомыми.
   - Видишь тот столик у стойки на двоих, оба они Кольки. Один болгарин, правда, по виду турок, а другой молдаванин по виду цыган, оба здоровые как черти. Товаром в Китае они занимаются через пень колоду, а вот как им это удается большой секрет. Здесь они на полную катушку отрываются. Очень часто, на пару, перетрахивают почти всю бабскую половину группы, с которой прилетели. Следующий столик, это Глисты. По слухам одни из самых богатых челноков, у них семнадцать машин в Луже, а начинали с того, что свой дом случайно сожгли под Зеленоградом, заняли денег и поехали в Китай. Его, я не знаю, как зовут, а она, по-моему, Ирка. Обрати внимание, ни одного слова за весь вечер! Вон там, справа, за большим столом ребята из "Истлайна", ага, привет Андрюха! С кем я сейчас здоровался, мой друг, хороший парень, они почти все из Свердловска, китайский знают прекрасно, все время тут торчат, груз отправляют и другие вопросы решают, потом подойдем узнаем почем у них карго. Вон маленький, круглый, лысый, это Валерка, ударился в Кришну и сейчас у него ресторан "Суздаль", можем пойти как-нибудь. Девчонка с ними - Светка, любовница руководителя Рижской группы, а сейчас не знаю чья, хорошая девчонка, вроде бы у Глистов работает. Другие две девчонки обе из Риги, но кто с кем спит - я уже запутался. Сейчас тарятся всякой ерундой, сама знаешь, какая там, в Риге торговля! Очки днем брали на Яболу, две коробки. За следующим столиком, ближе к нам Игорь-Чума. В Индонезии разорился, опять в Китай летает. В 408 Яботаша, рубашки детские берет. Весь дом неликвидами завален, а вместо кроватных ножек мужские жилетки в мешках. Мы смеемся, что у него круче, чем у Моргана - одни ножки от кровати на пять штук баксов тянут. Вон Славка Ленин сидит, а рядом Валя с Леней, кстати, соседи Игоря. Дальше расположился Генка-футболист, французской туалетной водой даже сюда от него несет, с ним медсестра - торгует электротоварами, берет в магазинах на Вау Фу Цзинь на четыре штуки грина, Генка успел ее подснять, он раньше нас на Чайнике прилетел, ну, Боингом 747 Аэрчайна. А вон и монголки, правда, уже поздно азера почти всех разобрали, вон та пьяная, в рыжем комбинезоне, она всегда без трусов. Что бы тебе еще рассказать? пока хватит, наверное.
   К тому времени как Вовка разложил вечерний челночный персональный пасьянс "Элефанта", они добрались до мороженого, точнее это Зойка добралась, а Вовка налил себе последнюю рюмочку водки, мудро придержав для закуски один кругленький маринованный перчик. Ему было чрезвычайно уютно счастливо.
   Утро началось с того, что они проспали завтрак. Завтракали ускоренными темпами в "Сибири", то ли на пятом, то ли на шестом этаже Яботаша. Вот чудеса памяти! иногда схватишь такую мелочь, а иногда простые вещи, но крайне важные, в ней исчезают. Ничего страшного, уточню у кого-нибудь и в следующем издании исправлю пробел, со ссылкой на источник. Вовке этот ресторан был памятен сильнейшей, разудалой, сугубо российской пьянкой, которую устроили владельцы "Сибири", русские, бывшие работники "Истлайна", во время выборов президента. Летали в это смутное время мало и практически всех русских, которым подали на Яболу автобус для поездки в посольство для голосования, удалось прилично напоить перед отбытием. От Алешки Абрамова, Вовке тогда так и не удалось отбиться и, начав с его благородной подачи с пива, он глубокой ночью очутился где-то на окраине Пекина в одном из общежитий для иностранцев. Накурился там марихуаны, попробовал дозу кокаина за 400 юаней и хорошо, что был в дрезину пьян, а то бы точно стал наркоманом. После финской и столичной водок кокаин оказался не крепче архаичного зубного порошка, а ведь во всех инструкциях сказано: употребляй с алкоголем для усиления! Не верь очевидному! Девки из уже самой настоящей Сибири, правда, оценили его по другому и такое вытворяли, что по гроб жизни будет Вовке память. Естественно, что Ельцина выбрали, с такой-то подмогой, куда ему было деться! Это мы отвлеклись, а кабак не будем описывать, скажем только, что на завтрак Вовка здесь всегда брал замечательную, красную рыбку семгу, в этот раз ее с успехом дегустировала Зойка, а Вовка ел пельмени, восполняя белковую недостаточность. Дела по бизнесу не клеились. Стеганых курток пока не было, свитера, тоже не подвезли, кожаные куртки, охарактеризованные Вовкой, как мелочь, тоже отсутствовали. Вовка заказал их на "туморроув". Все дела, за которые они дисциплинированно продолжали браться, отваливались сами собой. Чтобы не истратить день совсем зря Вовка подрядил высоченного, по международным, а не китайским меркам таксиста, везти их на Великую Китайскую Стену за шестьсот юаней. На скорую руку они купили фотоаппарат "Премьер" за девяносто баксов и с богом поехали.
   - Френда, шестьсот очень хорошо! Москва! Мадамо класс! Красивая! Я баскетбол, корзина! Знаешь? - таксист решил, что клиентов надо не только везти, но и развлекать, - Снимать есть? О! Хао! Будем снимать Ся!
   Как ни пытался их развлечь таксист-баскетболист, дорога оставалась утомительной. Зойка все глаза проглядела на суетную китайскую действительность, но Китая не хватило на неполные четыре часа. Он начал повторяться. Таксист выдохся еще раньше своей страны и завис на "красивой, класс мадамо", а потом и вовсе замолчал, дымя своими сигаретами с одноименным конечной цели путешествия названием и соответствующей картинкой на пачке. Вовка вообще спасовал, он разлегся на широком заднем сидении тойотовского микроавтобуса и задвинул часа полтора, немного скучая по сидевшей впереди Зойке. На стене Вовка еще никогда не был к своему стыду, но это было даже хорошо, зато теперь он побывает там с Зойкой.
   Стена была потрясной! Сколько ни говори о ней, сколько ни пиши, всего будет мало. Экскурсионный комплекс расположился на площади перед воротами, которыми через определенные промежутки снабдили стену военные архитекторы - враги, хорошо, а самим-то надо ходить туда-сюда. Тут начинался подъем по ступеням налево или направо. Слева стена забиралась вверх особенно круто, а направо она бежала сначала по маленькому ущелью и только потом тоже поднималась в гору. Даже того, что видели туристы, было вполне достаточно, чтобы стать гордым достоянием любой страны, а как представишь, что это только совершенно малая, просто мизерная ее часть, то станет почти понятно, почему в Китае столько названий в ее честь от учреждения до водки, сигарет и предметов помельче. Вовка наскоро зарядил фотоаппарат пленкой, и они начали подъем на стену. Их энтузиазма хватило только на несколько пролетов, дальше идти не хотелось. Стало тревожно непонятно: как ее удалось построить в горах? Зоя и Вова держались за руки и смотрели на противоположную часть стены. Резкими, мощными зигзагами стена шла вверх. На самой вершине (последней, так как их было несколько) стена совершала прощальный поворот и дальше спускалась вниз по уже невидимой для них части горы. Сколько таких подъемов и спусков было на ее пути оставалось челнокам неведомым, хотя специалисты наверняка все, что могли, в ней подсчитали, вплоть до количества пошедших на строительство камней. Нашим ребятам, вместе с воем сильного здесь ветра, донеслись гортанные крики военачальников, ответные воинов, переговорные вскрики часовых и звон металлических доспехов. Все здесь казалось реальным и никогда не проходившим. Вечность присутствовала здесь явно, а люди были только призрачными гостями. Ребята уселись на ступени, и продолжили осмотр послебатального пейзажа. Их согнутые ноги, постукивавшие сейчас пятками о камень, еще раз-полтора могли бы уложиться до нижней ступени. Почти все ступени были разной высоты, видимо приспособленные к рельефу подъема. До некоторых ступеней Вовка едва дотягивался плечом, а Зойка вообще карабкалась на них как альпинист, конечно, не без помощи Вовки. Они догадывались, что если бы не были в этот момент на стене, то заменить этот эпизод жизни было бы абсолютно нечем. Одно здесь чувствовалось особенно ясно - вся наша попкультура и в первую очередь телевизор это страшное фуфло, предательский аппарат, который годится только для того, чтобы народ не того выбрал, не то думал или для чего похуже. С такими мыслями, очнувшись от созерцания, Вовка серьезно занялся любительской фотографией (личного участия во вселенском обмане он при этом не заметил). Когда они облазили практически все окрестности, а Зойка постояла во всех выигрышных позах перед или позади мало-мальски фотогеничного предмета, и обошли не очень интересные после родного Яболу магазинчики, то Вовка понял - кадров на пленке осталось совсем мало. Он с уверенностью варвара влез в нутро умной машины и с удивлением отметил, что пленка еще есть. Очевидно, что ряд кадров был засвечен. Он решил на это плюнуть и все-таки попробовать зарядить другую кассету. Однако сматываться вручную остаток пленки не хотел. Пришлось надавить на технику, но... Не любит, сильно не любит умная автоматика, когда ей дают наибезрассуднейшие силовые советы. Через пятнадцать кропотливых в разрушении минут труда, стало ясно: пленка засвечена, аппарат сломан. Зойка расстроилась до слез. Однако это было ничем по сравнению с участием в общем горе таксиста-баскетболиста. Широко известна по миру любовь азиатов к собственному изображению, а особенно к процессу его получения. Малым ребенком он прыгал вокруг бесчувственных взрослых челноков и чуть не плакал, предлагая, то свою помощь в починке, то покупку (разумеется не на свои деньги) нового аппарата, благо, что здесь этого добра было навалом, правда, более дешевых и ниже качеством чем поломанный, короче, мыльниц. Вовка решил, что не судьба, а успокаивать таксиста, да и всех остальных повел в ресторан, время-то обеденное. Не везет, так не везет! В этом ресторане, догадайтесь сами, каким было его название, все было страшно невкусно, только какого-нибудь немца-Ванька можно было обмануть здесь якобы китайской кухней. Это далеко не "Элефант" и даже не уличный передвижной ресторан-рикша! Но не будем такими гурманами-злодеями - кое-что интересное (из еды) здесь присутствовало. После обеда они с удовольствием полакомились замечательными фигурками-пирожными, а может печеньями, их статус в кондитерском мире остался не понятым, запивая хрустящую сладость, душистым зеленым чаем. Зато все хорошо поняли, что это достойное Стены произведение, как бы повторившее китайский подвиг имперского величия в миниатюре. Печеньица представляли собой крошечные скульптурки животных, домиков и еще бог знает чего, что приметил и закрепил в изделии китайский, художественный, многоопытный глаз. Самым простым животным был тут ежик, а самым колоритным верблюд, остальное относилось к неодушевленным моделям.
   - Зойка, не сердись на меня за фотоаппарат. Признаю свою полнейшую несостоятельность.
   - Аппарат мы обменяем, у него наверняка гарантия.
   - Я хотел тебе признаться, что так получилось не случайно.
   - Что-то ты опять мудришь. Не поверю, что ты поломал его нарочно.
   - Не в том дело, что нарочно. Может просто это делать здесь нехорошо?
   - Даже на кладбище фотографируются, хотя...
   Они надолго замолчали, и было слышно только, как хрустит печеньями таксист, пришедший после чая в замечательное расположение духа, забыв о том, что его драгоценное изображение в Москву не уедет. Про запас он уже наполнил зеленоватой, коричневой жидкостью свою дежурную банку с винтом. Холява, мандарин, холява!
   - Сколько мы уже с тобой знакомы? - неожиданно спросила Вовку Зоя, задумчиво глядя ему в глаза сквозь перекрещенные палочки в своей руке.
   - Почти два года. Но учти, погрешность моего внутреннего хронометра огромна. Мне, наверное, после этих лет челночества придется столько же прожить в Гринвиче, чтобы восстановить рамки допустимого отклонения.
   - Ты так интересно говоришь, иногда. Просто поразительно.
   - Когда-то у меня была кличка Пастор.
   - Порой мне очень жаль.
   - Чего?
   - Что мы не знали друг друга раньше.
   - Почему порой? Мне, например, все время жаль.
   - Вот и разница между нами.
   - Без разницы совсем плохо. Пошли?
   В горах быстро стемнело. Тойота подсвечивала себе фарами с ближним накалом и упрямо бежала в Пекин. Прошло очень много времени. Прошла целая вечность. После вечности только Яболу. Вовка опять обегал свой деловой маршрут, а Зойка терпеливо его ждала за чашечкой кофе с молоком в маленькой забегаловке, около кожаного ряда. Было уже поздно, и посетителями были в основном китайцы, окруженные длинными бутылками замечательного китайского пива. Зойка с удивлением рассматривала закуску китайцев, которые в момент, но вроде и не спеша, опустошали ведерные блюда дымящейся паром еды. Это были овощи с солеными орешками, с кусочками мяса, разноцветные и аппетитные. Зойка с удивлением отметила, что тоже не прочь поужинать. Сколько раз это можно делать за день? Такие вопросы задают себе в Китае все, но надо брать пример с самих китайцев, которые помимо времени своей обычной трапезы, никогда не упустят возможность ее повторить на бис. Сейчас эта тема в Китае среди челноков поднадоела, а первые челноки не уставали презрительно усмехаться, вспоминая обывательское российское мнение о том, что китайцы питаются только чаем и плошкой риса. Зойка видела чистый рис только один раз на столе у китайцев, да и то быстро поняла, что его используют вместо хлеба, но не как отдельное блюдо. В забегаловку влетел Вовка.
   - Зойка, поехали быстрее, рикша ждет, везем куртки на сан линь ба, туда через десять минут привезут обувь.
   Прямо у дверей их поджидал грузовой рикша, колоритный старик обутый в самые настоящие классические резиновые калоши с розовым нутром на босу ногу. Калоши чмокали при нажатии на педали и наверное в поддержку этому звуку рикша непрерывно звонил в нарульный звоночек. Места на рикше оставалось достаточно, чтобы уместиться целому взводу челноков, а Зойке с Вовкой тем более его хватало. Они весело раскачивали ногами, сидя на корме рикши, а Вовка еще подложил куртки под локти Зойке, чтобы было чуть мягче скакать по ямам. Пока летели по Яболу и мимо Ритана (попробуй так скажи таксисту - никогда до него не доедешь, надо говорить Житань-фанде), дорога была гладкой, но как въехали на улочку, ведущую к сан линь ба (это просто номер карго 308), Вовкина предосторожность стала не лишней. Увидев, что Зойка явно мерзнет, просто не обращает на это внимание, Вовка покопался в куртках и вытащил одну женскую. Зойка упиралась и не хотела ее надевать, пришлось применить силу, но настолько, чтобы она не слетела с рикши, совершавшей крутой поворот у антикварного или просто барахольного - хрен это разберет - мебельного магазина. Мелькнули мимо квартальные туалеты, карго "е сан чи", и опять рикша, замедлив ход на подъеме, поворачивала, уже в ворота нашей карго. Боже, какая ночь? какая тишина? - это ясный трудовой денек или сердцевинный ад, сразу не понять! Справа, около мойки машин, была навалена гора цветов. Обыкновенных искусственных цветов, которые наши люди привыкли видеть небольшим пучком в руке, но никак не горой, которая образовалась в результате небрежной, торопливой выгрузки коробок, моментально ответивших на такое обращение полнейшим разъездом и развалом. Растерзанный вид кучи усугублялся тем, что "зелень" - разнообразные лопухи, елочки и папоротники, по своей упаковочной задумке вовсе была без коробок, стянутая в огромные жгуты с помощью пластиковой упаковочной ленты, такой же как на мешках и коробках. Вся маленькая, а может и не такая маленькая, внутренняя площадка, была заставлена синими тупомордыми грузовиками, которые сейчас нагружали баулами. Но как их грузили! Выше грузовика оставалось не менее чем еще две его высоты до бортов. Все это сооружение стягивалось канатами и после такой операции представляло собой монолит готовый в любой далекий путь. На верхотуре грузовиков ползали китайцы и ловили бросаемые им снизу концы, другая кучка людей с усилием их тянула на себя. Постепенно достигалась желаемая прочность стяжки. Некоторые грузовики нетерпеливо гудели, желая вырваться на дорожный простор из тесной погрузочно-разгрузочной клетки, другие, еще пустые, хотели пробиться поближе к месту, которое им раздраженно указывали разгоряченные работой распорядители. Рикша не обращал на опасности никакого внимания и с успехом лавировал между автомобилями. Справа был длинный навес, и они хотели попасть в его дальний конец. Рикша все время оборачивался и, стремясь точно и без потерь выполнить свою работу, постоянно уточнял: "Френда, Кирилл? Кирилл!". Вовка его успокаивал: "Кирилл! Френда, Кирилл!". Зойка не стала спрашивать: что бы это значило, так как они уже прибыли. Вовка расплатился с рикшей, отдав ему тридцать юаней, и Зойка наверняка бы его отругала, если бы понимала, что это немножко дороговато. Вовка расположил Зойку у кирпичной стены навеса, прямо на мешке с куртками, а сам побежал к воротам встречать обувь. Под навесом было довольно светло. Под потолком раскачивались люстры с лампочками, похожие на конические, плетеные из камыша крестьянские шляпы. Зойка куталась в куртку, которую ей лень было застегивать и рассматривала карго под свист и скрежет заматываемых скотчем рисовых клетчатых сумок. Работа кипела. Во всем чувствовалось тейлоровское разделение труда. Шла паковка синтепона (а может и сантипона, на слух это слово не взять). Один китаец, обладавший народно вялой расхлябанной походкой, приносил пачку сумок и бросал ее себе под ноги: "О, мадамо! Хао!". Другой принимался их разворачивать, по одной разумеется. Первый китаец брал в руки пачку курток, очевидно, их было пять, и вкладывал в развернутую сумку, стараясь расправить по ширине. Так повторялось до тех пор, пока первый ряд курток не бывал плотно уложен, пачка к пачке. Зойка заметила, что последняя пачка влезла с большим трудом, и норовила выскочить. Прочитав ее мысли, китаец прыгнул внутрь сумки и начал в ней ходить. Также, с божьей помощью, уложили второй ряд пачек: "Мос Ква! Мада-мо!". Первый китаец презрительно рванул завязку на следующей пачке курток и веером рассыпал ее по земле, укрытой на такой вот предвиденный случай картонными разобранными коробками. Отвлекшись от "Мадамо", китаец стал запихивать куртки из разорванной связки уже по одной прямо под молнию, в боковины сумки. Второй ему помогал, периодически вспрыгивая на бедный баул и уже не на шутку топча его с легко узнаваемыми элементами боевой пляски, рекомендованными исполнителям древним Шаолинем. Присутствие симпатичного зрителя из Москвы, симулировало не предусмотренное технологией излишнее усердие в плясках на бауле и привело к длинному разрыву по всему шву сумки прикреплявшему к ней молнию. Никто из участников паковки этому не удивился, а тем более, ничуть происшествием не расстроился. Первый китаец взял кусок крепежной ленты, расщепил его зубами и принялся зашивать разрыв, используя свой деревянный палец вместо шила. Дело шло споро, китаец пел рабочую песню под нос окружающим и вот уже показался венчальный всему делу узел, дважды перехвативший замочек никому не нужной теперь молнии. Парочка передвинулась вглубь навеса, следуя за чуть убывшей кучей подлежащих паковке курток, а ее место занял следующий работник. Он перевернул на попа бедную легко раненную сумку, улыбающуюся Зойке оскалом старинного волейбольного меча, и начал опреацию. Торец сумки подлежал покрытию скотчем. Китаец ловко приклеивал его кончик к сумке, разворачивал его с визгом на длину руки и уже весь приклеивал к торцу, затем зубами отрывал его и повторял все сначала. Так продолжалось до тех пор, пока весь торец природно-серой сумки не превратился в рыжий, скотчевый. Потом добрый молодец приклеивал конец скотча попрек и начинал ходить вокруг сумки по кругу, равномерно (или не очень равномерно) обматывая ее по спирали. Эта нисходящая к земле спираль привела его к другому торцу, пока еще голому и стоявшему лицом к тверди. Момент и сумка перевернута. С этим ее боком китаец поступил так же, как вначале с торцом, то есть, щедро покрыл его пленкой скотча. По окончанию работы мотальщик пнул сумку ногой, и она вяло перекатилась к другому китайцу, который держал в руках машинку для стяжки баула упаковочной лентой. Лента пропускалась вокруг баула, вставлялась в механизм и с помощью длинного рычага на машинке, издававшей храповиком специфический треск, плотно затягивалась, сжимая объем всей сумки. Затем ленту фиксировали жестяной скрепкой и отрезали. Операция повторялась на другом конце баула, а потом его стягивали одной лентой вдоль. Подписывай маркером, Френда, на весы и отправляй!
   Зойка, увлеченная зрелищем паковки, не заметила как к ней подошел Вовка, уже встретивший свою обувь. Коробки были довольно плотные и не мятые, поэтому Вовка распорядился: "Ши ща, иго скотч, мужики!". Довольно быстро их обмотали один раз скотчем, стянули лентой и выписали квитанцию после взвешивания одной коробки и одного баула с куртками.
   - Оформим бумагу завтра, сейчас никого в офисе нет, наверное, лучше будет куртки и обувь послать отдельной каргой, не известно, когда остальное получим. Это завтра уточним, когда узнаем у Кирилла, в какой день пойдет самолет.
   В гостинице они заказали ужин в номер и долго смотрели телевизор, болтая и веселясь, вспоминая прошедший день. Зойка долго кривлялась голая в новой куртке, которую они забыли упаковать - ничего, сгодится как образец - и Вовка схлопотал по роже, когда сравнил цвет куртки с Зойкиным холмиком пониже живота. В результате побоев они оба оказались в ванной и долго там плескались, потирая друг другу спину, и, обмениваясь вскриками, которые невольно порождает любовь. Потом доедали остатки ужина, пили чай и спать совсем уже не хотелось. Давно уже наступила пятница, и Вовка мечтал о том, что сейчас его стеганые куртки летят в грузовом самолете с китайского промышленного юга.
   Зойка и Вовка позавтракали в отеле. Сэкономленный вчера талончик с успехом использовали. День предстоял тяжелый, поэтому долго не рассиживались, но это не помешало Вовке вволю поесть его любимой рыбки с бульончиком, которую он брал со столика около окна. Европейцы тут паслись редко. В этой части шведского стола подкреплялись японцы и китайцы. Зойка не стала рисковать и поджарила себе пару яиц у повара с высоким колпаком, которому она дала остерегающую инструкцию: ноу микс! Набрала всяких салатов, фруктов, да подбросила пару душистых сосисок. Разбавили все пиршество соками и вперед. Опять Яболу! На этот раз сразу повезло. Свитера, наконец, объявились. Их отправили на карго. Курток не было, но что характерно, Валера божился, что в Пекин они прилетели, но из аэропорта их пока не доставили. Говорил: ждите трех часов. Делать нечего наши герои отправились в путешествие по Яболу, это, кстати, ведь Зойка еще толком не была на рынке.
   - Зойка, Вовка, вы куда пропали? - около "Сноу мэна" их поймали Ирка, Жанка и Ромка - именинник, собственной персоной.
   - Мы вам звонили целый вечер! Ух, на Стенку ездили, здорово! А мы вчера в бассейне были! Ромка чуть спьяну не утонул.
   - Ничего себе спьяну, всего-то ничего, пивка попил!
   - У тебя пиво, это все что не крепче 60 градусов!
   - Как же день рожденья? поздравляю тебя Ром, желаю здравствовать!
   - Закрутились, вот вам и звонили, что перенесли на субботу. Вы сейчас куда?
   - Гуляем до трех, потом на карго.
   - Вечером вам позвоним, пока!
   Рынок что-то, совершенно, сегодня не вдохновлял Вовку, и как-то само собой получилось, что они опять оказались в офисах. На этот раз они пошли в Южный Ритан. Г-образный проход подвел их к торцу этого корпуса знаменитого отеля, не имевшего жилых помещений - все было отдано под торговлю. Небольшая лесенка, похожая на пожарную, но более капитальная позволяла им попасть внутрь. Они ей и воспользовались, так как не стали задерживаться на шумевшей, как обычно карго, расположенной слева от здания. Вовка опять навещал своих старых знакомых, на все Зойкины предложения обратить внимание на тот или иной товар отвечал весьма сдержано или объяснял ей, что здесь его брать не стоит. Зойке скоро надоело "работать" и она стала читать объявления и рассматривать разные рекламные таблички. Совершенно обычными были, например, такие: Конпания кофты рубашки директор У ЧЖИ ЦЯН; У нас большой выбор товаров: обувь, трикотаж, пижама, плащ, пуховка, мода, шерстиная кофта, игрушки; Мы торгуем следующим товаром: Примерные Дженсовые шерстяные и разные модные детские товары, ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ; ассортимент сбыта и продажи: с разные кофты фуфайки и трикотажи. Несмотря на ошибки (на наших рынках и не такое прочтешь), хотя и они иногда с непривычки были забавны, объявления были по настоящему смешны тем, что в девяти случаях из десяти не имели ни малейшей связи с действительностью. Зойка предположила, что некоторые висят с зимы до лета, другие с лета до зимы, да не первый год, иные просто перешли от старых хозяев комнаты, а в целом никто из торговцев о существе вопроса в них не заботится, так как доверяет гораздо больше прямому общению с покупателем и изложению в свежем, устном виде поступившей информации. Далеко не все то, что кажется дурью, таковой является. Китайцы торговая и очень прогрессивная нация, поэтому в своей деятельности они используют абсолютно все известные в мировой практике приемы, но, очевидно, имеются среди них нелюбимые, приемы пасынки, к таким и относятся, какие-то там объявления. Зато визитку вам вручат в любой комнате, иногда даже догнав тебя чуть не на улице, или постараются поболтать за чаем или кофе. Расспросят обо всем на свете и только уже в конце беседы опять вернутся к своим деловым предложениям. Если вы опять отказались, то ничего страшного, они с большим удовольствием продолжат отвлеченную болтовню, а часто и сплетни об общих знакомых, о политике и тому подобном. С политикой, правда, разбираются быстро: Ленин - хао или Ленин - бухао, Мао - хао или Мао - бухао, только Дэн всегда - хао. Потратив примерно час на Южный Ритан, где Вовка практически ничего полезного не сделал, кроме того, что забрал несколько старых залогов, а Зойка познакомилась с китайской интерпретацией русской письменности, они решили покончить со свитерами, по пути определившись с отбытием грузового самолета. Самолет должен был, по уверению Кирилла (вот, что кричал рикша, догадалась Зойка), уйти в воскресенье, Вовка уговорил его проверить на компьютере: сколько в нем осталось мест, и вдобавок лично попросил, чтобы его груз обязательно в него воткнули. С большой неохотой, только из уважения к древнему клиенту, Кирилл погасил замысловатую китайскую компьютерную игрушку и влез в свои коммерческие данные. Пока вроде бы все было реально, но Вовка хорошо знал цену китайскому обещанию. Он перешел в атаку на менеджера и, упирая на немалый (с его точки зрения, но совсем небольшой, по мнению противоположной стороны) объем отправки, постарался убедить Кирилла, что можно сделать скидку. Тот ловко парировал удар, намекая на просьбу Вовки об обязательной отправке груза в воскресенье, дескать, проси что-то одно. А когда наш посредник узнал, что основной груз Вовке еще на карго не привезли, то вообще встал в позу. Пришлось разговор о скидке отложить, но Вовка чувствовал, что сломает Кирилла, минимум на десять центов. Вовка, когда выходили из Ритана, имел неосторожность указать Зойке на аптеку, находящуюся в управлении знаменитым Сеней, и они застряли в ней еще на полчаса. Аптеку уже перевели в реконструированный дворик Северного Ритана, а раньше она находилась прямо у ворот всего комплекса. Вовка справедливо думал, что у Сени наверняка упал оборот из-за этого, но что тут разбираться в китайской головной боли, когда от своей башка трещит! Посочувствовать коллеге все-таки можно и Вова, показав в пол пальцем, а другой рукой махнув рукой в сторону бывшего нахождения аптеки полу утвердительно спросил:
   - Бухао тейга, Сеня?
   - Бухао, Вова, но ничего, ничего! Наша не пропадала!
   Сразу с паковкой на карго договориться не удалось, пришлось ждать своей очереди. Зойка и Вовка уселись под зонтик, около конторы, где оформляли квитанции на вес грузов, в импровизированном кафе. В кафе распоряжалась китаянка среднего возраста, довольно полненькая и очень приветливая. Скорее всего, она была чьей-то женой из работников карго, а может быть, просто так совпало, и она до всех этих челночных событий всегда здесь проживала. Это не важно, а важно то, что организовала она свой маленький бизнес совсем неплохо. Пожрать серьезно здесь было нельзя, но получить любые напитки или разбавить кипятком быстрый суп, купленный прямо у мадам, можно было запросто. До такой степени ребята еще не проголодались, а вот кофеек попили с удовольствием. Вовка заодно заплатил хозяйке пятьдесят юаней для угощения паковщиков. Он всегда так делал, особенно если было жарко, а груз был довольно большим. Китайская философская манера бытия и здесь оказывала на всех наших челноков воздействие. Даже хохлы, у которых тут был склад чартера, в дальнем левом углу площадки, отрывались периодически от своих торговых вычислений, ведущихся в органайзерах, и которые ими по южному жарко обсуждались, чтобы полюбоваться мойкой легковой машины. Ее мыли прямо тут же, в паре метров от столика с помощью шланга и замысловатого тряпочного приспособления на палке. Гордый владелец старого Фольксвагена китайского производства сам участвовал в этом только как надсмотрщик, ему в этом помогали еще два-три зеваки, а один, тщедушный старичок выполнял беспрекословно все подаваемые ими всеми вместе указания и советы. В результате такой исполнительности, он просто бегал вокруг, почти не дотрагиваясь до омываемого предмета. Самое смешное, что буквально все были довольны как своим важным делом, так и общим положением дел в мире. В самом деле, что может плохого случиться в нем, когда занимаешься таким интересным и полезным делом? да все остальное просто ерунда. Лови мгновение и наслаждайся им. Причем корень всего именно в том, что не имеет никакого значения: моешь ты машину сам, глазеешь на нее со стороны или, наконец, владеешь ею - степень твоего удовольствия только в отношении к жизни и более ни в чем. Ни Вовка, ни Зойка, даже не пытались выразить это чувство словами и очень правильно делали, так как я, например, прочитав написанное, до конца так и не понял, прав или не прав? Одна надежда, тот, кто это испытал догадается о чем мы болтаем, а для тех кто ничего не понял, написанное окажется просто словесным наполнением повествования. Хотели слова, купили их в подземном переходе - так получите, нам не жалко!
   Как ни относиться к жизни, она тем и хороша, что не обращает на это ваше отношение никакого внимания. Наверное поэтому, Зойка и Вовка проторчали на карго не один час. Все время что-то или кто-то отсутствовал, а когда появлялся, то спешил совсем в другое место. Все очереди окончательно запутались, и тот, кто пришел в конце, уже убегал по иным делам, а тот, кто торчал тут с утра, тот и продолжал это делать. Хорошо хоть наши ребята пришли не так уж и рано, пришли бы раньше - потеряли бы и это время тоже. Быстро темнело, и под этот естественный природный процесс на карго начали въезжать Вовкины куртки. Процессия из трех рикш, напоминавшая караван в пустыне, во главе с гордым и довольным Валеркой остановилась посреди двора.
   - Извини Вова, опоздал, но привез! - по сияющему, как блин, лицу Валеры было ясно, что извинения чистая формальность, о чем тут говорить! - три тысячи, по двести в мешке.
   - Валера, а цвета? - это было только началом крупной разборки, которую тут же и устроили, прямо в кафе, за круглым столом. В итоге выяснилось, что привез Валерка только четыре цвета, из семи возможных, неравномерно распределившиеся в общем числе курток. Черных (кто не знает, что черный цвет самый лучший у нашего народа?) было только 400 штук, красных 100, белых 800, остаток представляли рыжие (цвет вообще-то не плохой, но не столько же!). Конфликт, к обоюдному неудовольствию, но все-таки мирно, разрешился возвратом к первоначальной цене, по 75 юаней за куртку. Валерка отбыл, а Вовка искренно ему позавидовал: ему бы так расправляться с товаром, да на такую сумму сразу! Но у каждого своя стезя, надо работать дальше. Они и работали. Вовка помогал распихивать куртки в баулы, что, кстати, оказалось даже полезным, так как он научил китайцев запихивать по 81 куртке в баул, остаток в две (вместо трех) он забрал с собой - отвезет на руках, как образец. Валерке он завтра обязательно скажет, что одной не хватило, но, разумеется, с обещанием проверить в Москве, возможно, что ошиблись при паковке, бывает, разберемся, но предупредить лучше сейчас. Уже развалившись на пассажирской рикше, обняв Зойку, под одобрительные повороты головы знакомого велосипедиста, Вовка подумал, что поездка не такая уж и плохая. Товар, во всяком отношении основной, взяли, деньги вбили, да в запасе на туризм оставалось пара дней. Совсем неплохо! Всегда бы так. Это Зойка везучая или они вместе везучие.
   Время было относительно не позднее, всего одиннадцать вечера, и они решили сначала заехать домой, а потом уже, не спеша отправиться ужинать. В Китае можно было это делать хоть всю ночь, всегда найдется открытый ресторан, а уж если ты в нем засядешь, хоть бы и в гордом одиночестве, то он будет работать ровно столько, сколько ты захочешь. Вы поняли, что решение было не сложным, и процесс его принятия ничуть не мешал глазеть по сторонам. Рикша накручивал педали, а челноки сидели на бордовом бархатном замасленном сидении и слушали замечательную музыку дороги в Китае. Рикша, позванивал в звоночек, покрякивал в клаксон, прикрепленный у рамы - объемистую резиновую грушу с резонирующим раструбом - колокольчики, обильно облепившие окантовку поднятого полога, ему вторили, поскрипывало все сложное корпусное основание велосипедного салона и, мощной неоромантической темой шумела вся улица, так как ей и было положено великой режиссурой.
   - Ид жо до, Френда, да куда ты? Ид жо до! - расслабляться до полного невнимания не стоит, а то уедешь к черту на куличики.
   Остановить рикшу, если он что задумал, да на полном раскате, мало кому удается, действительно! лучше плюнуть, везет и везет, чего еще желать! Проехали к Панасонику такой козьей тропой, которую даже Вовка до сих пор не знал. Спрыгнули пару раз с бордюров, остановили все движение магией далеко выставляемой рикшей правой руки, когда поперек переехали большой перекресток, и опять помчались, уже по плиточному трясучему тротуару, точно зная, что на этот раз приедут без потерь нервной энергии.
   Суббота начиналась для Вовки тяжело. Он проснулся с ломотой во всем теле и томлением души от чувства нависшего одиночества, которое в суете дел и роскоши ночного общения с Зойкой стал забывать. Известно, как быстро человек привыкает к хорошему, моментально переставая его ценить как должно. Вовка прислушивался, но не находил живых звуков ни в комнате, ни в ванной. Нет, о плохом он не думал, но и о приятном думать тоже не получалось. До него со всей простотой и силой начало доходить, какого джина он сам выпустил из сокровенных уголков своего "я". Он мысленно пробежал по своей будущей жизни, которая начнется не далее, чем в понедельник вечером. Этот маленький кусочек утреннего одиночества ясно показывал ему, как будет развиваться его тоска, когда он своими руками, вроде бы совершенно добровольно, передаст Зойку ее мужу, отпустит ее из своей жизни, и очки, которые он набрал (если еще это так!) в поездке будут списываться каждой секундой их отдельной московской жизни. Судьба за долгие века своей деятельности приобрела сотню ликов и тысячи мельчайших личин, которыми коварно научилась вуалировать хроническую неудачу человечества временными отступлениями от основного правила и крошечными подачками, хитро отвлекая его индивидов от справедливо грустных мыслей, откровением к нему приходивших. Вовка, будучи типичной очередной ее жертвой, моментально успокоился, когда услышал звук открываемой входной двери, и уже совершенно расслабился, когда к нему подлетела Зойка и радостно поцеловала. Ему даже хватило идиотизма сделать вид, что не очень доволен, будто она его отрывает от сладкого, утреннего сна.
   - Зойка, куда тебя носило в такую рань?
   - Какая рань? Посмотри на часы!
   - Что это ты приобрела и где, злыдня будильная? - спросил Вовка, увидев подозрительно поспешно брошенный Зойкой на стол пакет.
   - Да так, ерунда.
   День развивался по плану, не совсем строго определенному, но все же следуя некоторой челночной логике. Утреннее отсутствие Зойки забылось, и к нему больше в разговорах не возвращались. Вовка вообще ценил свою собственную свободу и, соблюдая принцип невмешательства в чужую жизнь, никогда не напирал на людей, если они сами не хотели о чем-то рассказывать. Зойка и Вовка посетили шелковый рынок, это сделать стоило в любом случае. Как бы ни складывались дела в бизнесе, хоть разочек за поездку, но Вовка обязательно на нем бывал. Не так уж много стран посетил Вовка, но рынки всегда были непременным атрибутом его в них пребывания. Поэтому оценить своеобразие шелкового рынка он мог в полной мере. Даже в том же Китае, особенно в последнее время, отстраивались новые рынки не в пример Сю Шую удобнее и по виду приличнее, но у всех был один существенный недостаток. Они медленно, но верно переставали быть рынками! Вовке это собственное утверждение было понятно и никому объяснять, что под этим он имел в виду, он не собирался, а Зойка его о таких вещах не спрашивала. Она была страшно занята. Вовка только чуть-чуть ее направлял, а так и, по сути и по виду, из заслуженного, тертого челнока полностью превратился в обыкновенного мужчину, сопровождающего женщину, увлеченную покупками. Он стал просто ходячим кошельком и иногда, по специальной просьбе, никак не раньше, ценителем и советчиком. Учитывая, что читатель уже достаточно утомлен однообразным поведением наших героев, мы перепрыгнем во времени прямо в понедельник, а если будет повод, то потом вернемся (а может и нет) к описанию шелкового рынка, он того стоит! И, конечно, некоторых китайских событий, пережитых Зойкой и Вовкой.
   В Шереметьево их встречал Серега, неожиданно проявивший инициативу и выклянчивший у Димки его рабочую тачку - убитую четверку, насилуемую в течение долгих девяти лет, разнообразными владельцами. Вовка с огромным трудом сдерживал свои отрицательные эмоции, и путь домой стал для него каторгой. Хорошо, что его завезли домой первым, и он исчез из совместной с Зойкой жизни как бы накатом, убаюканный дорожной анестезией. Прощаясь, он задал Зойке вопрос, воспользовавшись тем, что Серега не мог покинуть тачку, которая не держала холостых оборотов. Под аккомпанемент волнообразно рычащего газа прошла их последняя в поездку конфиденциальная беседа:
   - Зойка, я заеду к тебе на рынок завтра, хорошо?
   - Завтра не стоит, может лучше, я тебе позвоню?
   - Позвони, надо обсудить, какой товар ты себе возьмешь.
   - Вова, я хотела тебя предупредить, но не решалась, я не буду брать товар.
   - Почему? ведь у тебя было триста баксов, возьми, хоть на них.
   - Я их истратила, давай больше об этом не будем, хорошо?
   - Хорошо, не будем. Ну, прощай.
   - Прощай, Вова, спасибо тебе.
   - Да не за что, - сказал Вовка, словно никому, уже в грязное заднее дверное окно, отъезжающей от его подъезда тачки, громыхнувшей глушителем, небрежно примотанным к бамперу проволокой. Вовка с трудом, которого раньше за этим делом не замечал, поднялся к себе в квартиру. С отвращением ее открыл, предвидя затхлую ее пустоту. Поставил кипятиться чайник и начал думать о необходимости мыться после дороги. Машинально он раскрыл молнию на своей клетчатой дорожной сумке и в целях разгрузки пнул ручную кладь ногой. В куче знакомых вещей Вовка высмотрел неузнаваемый фирменный пакет. Увидел знак магазина "Дружба" и развернул. Сердечными заболеваниями Вовка не страдал, но как выяснилось только до поры. Что-то резко сжалось у него в самой середине тела и долго не отпускало зажим. Он понял, куда подевались триста баксов Зойки. У него защипало глаза, и он не обратил уже никакого внимания на резко щелкнувший чайник, объявлявший о своей готовности. Он отчетливо понял, что не тот человек будет счастлив, который постоянно готов к неприятностям, а тот, кто готов к ежеминутной несоразмерности усилий и достижений, например, к неожиданной, неоправданной его предшествующим поступком человеческой благодарности.

Прокурорская идиллия

   Облажалов окончательно испортил семейные отношения. Машка назло приходила домой рано, когда он приходил поздно, и приходила поздно, если он вырывался с работы рано. Жизнь дала трещину, и он подло винил в этом злосчастный банк Кредит-транзит. Шутливое прозвище Кукиш, которое ему еще в беззаботное время его за ней ухаживания дала Маша, приобретало зловещий смысл. Еже вечерне и еженощно он его получал со всей той вульгарной простотой, с какой этот кукиш могла предоставить мужу жена. Подлое женское поведение всегда провоцирует должностные преступления ответственных государевых слуг. Как это происходит? неважно, но происходит это всегда. Французская поговорка "ищите женщину" играет в административной чехарде нашего общества большую роль, чем любой указ президента. Кук Семеонович был готов к служебному грехопадению, оставалось только разработать его план. План зрел со скоростью зорения помидора, завернутого в бумагу и положенного в темное место, подальше от вездесущего нафталина. Основу его составляла якобы служебная необходимость поездки прокурора в Швейцарию. Какая женщина устоит против цветников Женевы и хрустящих гостиничных простынь не ею постеленных? Как прокурор дошел до такой жизни неизвестно, ведь подружки Катьки у него не было. Очевидно, сказались аналитические способности следователя, сильно развитые коварностью преступников, с которыми он неустанно боролся, а по ходу борьбы с ними подспудно продуктивно общался. Облажалов, сидя дома один, одуревший в доску от финансовой макулатуры, просмотренной за день и отсутствия любимой студентки-березки, счастливо припомнил единственный документ, словно созданный для спасения его семьи. Это было письмо директора банка с просьбой рассмотреть возможность включения их в коммерческие партнеры Альпийского банка, содержавшее ряд весьма толковых предложений. Прокурор принял охотничью стойку именно из-за этой толковости. Уж ему-то было известно, что нет ничего более преступного, чем легальная и экономически обоснованная финансовая возня. Эта своеобразная логика, кстати, вполне понятная его прямому начальству, чем особенно была дорога, заставила его для себя отмести проверку связей банка, несомненно, более обширных и гораздо более запутанных в области сотрудничества с кредитными организациями ближнего зарубежья, особенно с Эстонией. Кому-то нравится Прибалтика, вот он такого и подберет для проверки этой версии среди своих подчиненных, а сам он займется элитой финансового мира - Женевой. Договориться со скупыми, но наивными швейцарцами о проверке - раз плюнуть. Они и так к нам зачастили в порядке обмена, а утащить с собой жену, не вписывающуюся на первый взгляд в схему обмена, дело посложней, но тоже решаемое. Начальству, бывшим членам что ни на есть КПСС, необходимость такого шага доказать ничего не стоит. Ведь, если раньше надо было оставить в стране заложника, то рыночные отношения, проникшие в рай номенклатуры, теперь заставляли чуть подкормить, обласкать батрачка подачкой, чтобы заставить поверить его в необходимость возврата на родину. Где ты будешь иметь такую холяву? Кроме того, достаточно, только намека (если будет проявлена нечуткость) на некоторые верховные грешки, которые у любого прокурора всегда про запас на своего же собрата, сидящего хоть вверху, хоть внизу. Зря что ли работаем! Прокурор вздрогнул, потому что ему показалось, что хлопает железная дверь камеры, а это была всего лишь недавно установленная, но такая же железная в его квартире. Появилась Маша. Девушка была хороша! Когда-то. Следы былой красоты не отпускали в вольное плавание личико - одутловатость его нарастала постепенно, незаметно для любящего человека. Жизнь девицы, делавшей сейчас отчаянную попытку остепениться в объятиях прокурора, была до падения в эти стальные объятия не столь тяжела, как тяжело разнообразна. Прокурор навечно впитал привычку не верить собственным глазам, поэтому оценивал возраст своей жены только по паспорту, а по нему он был юным и гарантировал свежесть.
   - Боже, что я вижу, мой Куксик дома.
   - Здорово, солнышко! Ужинать будешь?
   - С превеликой страстью! - кто сказал, что тернистый путь к пониманию, через столь важный, в функциях организма элемент, как желудок, возможен только у женщин? Отнюдь. На этот раз этим путем успешно следовал Кук Семеонович. Но как часто мы, смертные ошибаемся, приписав себе успех в том или ином мероприятии! Можно смело говорить, что все успехи нами достигнутые на самом деле были предопределены или учтены в чужих планах, как временное отступление. Так мы все толкаемся на этом поле жизни, уступая друг другу или напирая, в полной уверенности, что пробиваемся к своему счастью, а на деле лишь пешки, деревянные и безвкусные в неизвестно чьей игре. Маша заранее решила пойти на попятный в холодной внутрисемейной войне, чутьем разгадав (конечно не в деталях), что Кук предпримет для примирения что-то неординарное. Она не могла себе позволить отказаться от удовольствия испортить ему победу, своей упреждающей сдачей позиций. Кроме того, была вполне физиологическая причина ее шага навстречу мужу. Она до того интенсивно провела это время, счастливо высвободившееся, благодаря домашней ссоре, с куратором институтской группы, известным в свое время экономистом, а теперь требовательным, но нестойким любовником, что, истратив все его кинетические и потенциальные возможности, осталась совершенно неудовлетворенной. Только раззадорилась. Досрочная сдача зачета не могла считаться главной целью их отношений, а была лишь приятной, побочной. Машка с куратором хотела просто от души нашкодить и все. Остальное, то есть удовлетворение, Машка решила получить в домашних условиях. Потенциал дома имелся.
   Она быстренько оценила винегрет, принесенный в целлофановом пакетике прямо из буфета прокуратуры любящим мужем, проглотила картофельное пюре и антрекот, разогретые и микроволновке и с огромным удовольствием запила ужин раритетным портвейном Кавказ, который предпочитал водке ее муж в трудные моменты жизни и семейные, переломные. Машка покончила с едой и, глядя во влюбленные глаза Кука, с наслаждением закурила, приглушая острый сигаретный дым задумчивыми глотками портвейна. Она чуть расставила ноги, в белых чулках, сексуальных, но по студенчески экономных - лишенных широкой ажурной резинки - выпятила свою эффектную, острую грудку, незаметно съехала чуть вниз по стулу, обнажая шелку чистой кожи бедра и, освободив руку от портвейна, левой рукой схватила прокурора за яйца. (В первом издании тут было сказано: мошонка, - но многие русскоязычные читатели не поняли, что это такое и прислали много писем автору с просьбой разъяснить этот термин. Я упростил ситуацию, сняв не нужные никому вопросы.)
   - О, Мария, - восторженно пропел прокурор хриплым от волнения голосом и устроился удобнее, помогая Машке уцепиться за него крепче. Машка не стала долго сохранять трамвайную позицию и перешла в интимное наступление, со стоном стягивая трусики и зашвыривая их ногой под стол. Это не совсем удалось, и они повисли на высоком, раструбном каблуке ее полусапожек, которые она не снимала в прихожей, помня о необходимости визуального эффекта удлинения ног во время соития. Кук в это время исполнял танец освобождения от нижней части туалета, забыв о сорочке и не снятом казенном галстуке на резинке. Эстет взял в душе Кука верх над диким зверем и он, оттянув максимально на повернувшейся к нему задом Марии юбку, оголил ее нежно чмокающие кромки и провел по ним ребром ладони.
   - Куксик, милый, как хорошо!
   - Машенька, что ты со мной делаешь!? - однако делал, что-то сейчас он, а не Маша.
   Желая отомстить своей мучительнице, молодой женушке, он не стал примитивно быстро в нее входить, а, вцепившись ладонями в ее бедра, раздвинул половинки ее крепкого миниатюрного зада и, вибрируя правой рукой, удерживающей головку фаллоса, приставил его к набухшему язычку, стоявшему на страже ее живота. Машка в ответ на это стала тоже, так мелко дрожать, что с кухонного стола уехали остатки винегрета и опрокинулись на стоявший от них справа стул. Кук Семеонович не стал на это реагировать, стойко попрощавшись с велюровой обивкой, отметив только уже мутным хозяйским взглядом, что портвейн пока уцелел. Машка поняла, что долго сдерживаться не сможет, ноги ее стали подгибаться в коленях, тело предательски обмякало, а руки задрожали на полусогнутых локтях. Ее стоны приобрели периодичность паровоза, подваливающего к автопоилке, дышащего паром и уже плещущего на рельсы лишней налитой водой. Однако ничего Каренинского в ее стонах не было. Она пыталась надвинуться на Куксика, но он предательски отступал, исполняя задуманное. Он коварно подцепил всю Марию на свой крюк, минуя при этом все интимные бугорки, и с силой прижавшись к ней, не давал вставить в себя свой важнейший орган. Пока за него боролась обезумевшая от желания Машка, он хладнокровно стал добираться до ее груди. Он приподнял плюшевую маечку, расстегнул два крючка бюстгальтера и стянул все это упиравшимся комком с Машки, поддерживая ее живот на сгибе своего локтя. Машка была совершенно парализована и только устойчиво выла, подрагивая животом, как при нежданных родах седьмого месяца. Теперь Машкины сокровища летали свободно по гладкому кухонному столу, а, когда Куку хотелось он их подхватывал ладошкой или прижимал сосок между двумя пальчиками, страдавшими ранее бумагомаранием. Кук понял, что из Машки больше ничего нового выжать не удастся, поэтому медленно вдвинул в нее пульсирующее чудовище. Оба теперь наслаждались Машкиной арией. Вульгаризовать оперу театральным движением ни тому, ни другому не хотелось. Прокурор, находясь под впечатлением, устроился поудобнее, инженерно используя одну свою руку в качестве багра. Он зацепился за Машино плечо и багрил ее на себя, легким покачиванием, поощряя ее исполнительское вокальное мастерство. Машка тоже воспользовалась передышкой, бросила вокал и, вытащив из тяжелой (потому не уехавшей со стола) хрустальной пепельницы сигарету, сделала мощную затяжку. Затем она полу обернулась к Куку и вставила сигарету ему в рот. Тот с наслаждением ее докурил, решительно погасил в остатках винегрета и продолжил сладкие мучения. Машка покинула стол, выпрямилась и крепко поймав прокурора в зажим, сомкнула свои руки в замок у него на спине. Семеонович понял, что этого ему более не выдержать, он попался в тиски, которые медленно заходили губками и мягко повели его к самому концу. Прокурор малодушно охнул, и устремился ввысь, но это ожидалось его опытной соперницей совместного проживания, она расслабила колени, не ослабляя общей бульдожьей хватки, точнее охвата и настойчиво его приземлила. Все ее существо, несмотря на врожденный страх залететь, принялось работать как насос высокого давления, обратного действия. Мария почувствовала, что побеждает, как всегда саму себя, но побеждает - позади нее находился малый и беспомощный ребенок, немощно облапивший ее и болезненно воющий. Этот ребенок, однако, проявил не детскую изобретательность, он ловким движением нащупал место ответственное у женщин за наслаждение и аккуратно принялся его щекотать, не забывая периодически смачивать палец у Машеньки во рту. Вот перемена в судьбе - теперь уже она слабела с каждой секундой в членах, но словно каменела внутри и этот каменный сгусток энергии, неожиданно прорвавшись, заставил ее выскользнуть из рук Кука и, повернувшись к нему лицом, повиснуть на нем со всей силой, которую дает удовлетворение. Целую минуту она трепетала в его заботливых руках и очнулась только уже у него на коленях, когда он давал ей прикурить новую сигаретку.
   - Что сегодня с тобой? Ты такой милый.
   - Только милый?
   - Ты замечательный, просто у меня нет слов! - она чуть не проглотила язык, так как собиралась его сравнить с никудышным в практической любви знойным экономистом куратором. Это явно оказалось бы промашкой, так как мужчины не ценят такие искренние комплименты. Что с дураков взять?
   - Машенька, давай с тобой выпьем, и я тебе что-то скажу.
   - Давай выпьем, мое сокровище.
   Портвейн мудро подошел к концу, оставив людям соображение и допустимую трезвость суждений.
   - Машенька, мы едем в Швейцарию!
   - Ой, это так здорово! - она мысленно поставила себе пять баллов за сдержанность в решениях, развестись никогда не поздно! Гораздо лучше искать нового мужа, будучи замужем.
   - Да, Маша, обстоятельства дела так сложились, что Швейцария требует нашего с тобой присутствия!
   - Какая она милая, наша Швейцария! А что мне надеть? У меня для Европы ничего нет!
   - Ничего Машутка, едем мы еще не завтра, я что-нибудь придумаю, - хотел этого прокурор или не хотел, но первое что пришло ему в голову это взятка. Он тут же подумал, что разрешение на вывоз валюты надо будет оформить на Машу, недоброжелателей вокруг полно. Кстати, некоторые недоброжелатели, при определенных обстоятельствах могут здорово помочь!

Танец с кольцами

   Чух не путался в бумагах, не проваливался в водовороты бессознательного, не простужался и вообще всю неделю скучал. По его компетентному мнению ничего в его владениях толкового не происходило. Свои прямые обязанности он выполнял легко, автоматически и они не отнимали ни малой толики его мятущейся в непредсказуемом пространстве человеческого фактора души. Самую малость его беспокоил пароль, который он впопыхах назначил для большей сохранности уворованных капиталов Кредит-транзита, но он уже придумал, как с ним поступить и ждал лишь подходящего момента.
   - С этим вроде ясно, а что делать с наличностью? Бедным что ли отдать? - Чух бубнил себе под нос и передвигался в своем убежище. Все места, где можно было что-то надежно спрятать уже были перепробованы. Самым надежным местом для хранения денег он всегда считал пианино, особливо марки "Петрофф", но пианино могло вызвать здоровое сомнение у того, кто появился бы на чердаке. Допустим первый шок, пианист преодолеет, а что произойдет, пожелай он взять пару аккордов? Молчание, расстройство, нажатие на педаль, а дальше? Нет, пианино на чердак не потащим. Семьдесят пять пачек по десятке штук баксов сотками представляли собой объемистый пакет, ну не пакет, конечно, откуда такой пакет, Чух же не челнок, а мешок из-под сахара. Весь чердак был исполосован его перемещением, пыльные дороги пересекались, словно Чух геодезически имитировал городские магистрали, развязки, улочки и переулки, взятые в плане, то есть, с птичьего полета. Решению вопроса это не способствовало. Чух даже не осознавал, что перед ним встал со всей силой и простотой вопрос любого нувориша: куда вложить деньги? Кто будет спорить, что "припрятать" это лишь частный случай общей проблемы? Чух вспомнил, что одна пачка вскрыта подлецами, снявшими процент за обналичку, он скрепя сердце, добавил в нее один доллар из личных средств и впервые в жизни ощутил, как трудно расставаться с собственными деньгами, даже если их не тратишь, а просто откладываешь! Зато все пачки теперь были равны номиналом и Чух одновременно с сожалением, испытал почему-то особую радость, сходную с радостью достижения гармонии. Ничего не решив, он размышлениями наладил равновесное состояние во внутреннем мире и понял, что срочно надо развлечься. Желательно в кругу близких друзей. Откуда друзья у домового? Очень просто. Словно любая творческая личность, отделенная от мира толстыми стенами барокамеры в целях ее изучения, он легко расщеплялся на ряд себе подобных, причем без труда управлял процессом расщепления. Существовал ряд элементарных приемов, но особенно часто Чух следовал в деталировке эволюционному принципу. Он раскладывал себя на видовые составляющие, не забывая включать блок формирования случайного ряда чисел. Таким образом, он поступал, как человек, просящий кого-либо из своих друзей прихватить с собой своего знакомого. Согласитесь, это вносило некоторую радость новизны в общение и исключало попадание абсолютно случайного гостя в компанию. Сейчас Чух запустил отбор и так сильно раскрутил рулетку, что на мгновение потерял контроль над процессом. В результате через секунду перед ним сидели: Чух-рептилия, Чух-эмбрион, Чух-рыба. Против первого и последнего Чух ничего не имел, но эмбрион? Как с ним общаться? Ладно, что сделано, то сделано.
   - Хозяйчик, чем порадуешь? - рептилия вел себя хамски.
   - Дождешься от него чистого стакана, - подхватила его тон рыба, добавив скользкого сарказма.
   - Папочка, откуда ты взялся? - эмбриону, несомненно, стоило большого труда не запутаться в родственных отношениях, поэтому он тут же переиначил ситуацию. Чух, уже определив происходившее, как неудачу, спорить не стал.
   - Играем в преф, пять долларов вист, правила на стене, для неграмотных начинаю внутреннюю трансляцию.
   - Сдавай, рептилия, Эмбриона - на прикуп.
   - Это почему? Что за неуважение? вы, между прочем, все я.
   - Ты тоже наш "я", просто младше, - неожиданно рыба проявила мудрость, не прищуривая при этом глаз.
   - Играем два круга распасов, поднимемся в гору, будет интереснее, - рептилия изобразил азарт немигающим взором, но в отличии от рыбы прикрытым мутными, пергаментно-прозрачными веками.
   Через два часа Чух понял, что пора сворачивать пулю. Платить по астрономическому счету он не собирался, да и кому платить? Рептилия жульничал. Рыба пасовал при четырех и более тузах. Эмбриону же понравилось сидеть на прикупе, и каждая сдача сопровождалась скандалом. Он всем мешал и нескромно увеличивал свое состояние, устроившись за спиной у рептилии, абсолютно по-взрослому не надеясь на слепой случай. Чух скрутил все назад и отдышался. На всякий случай он проверил мешок с сахаром. Как бы там ни было, а время убито. Займемся делом.
   Чух мысленно спустился в квартиру второго этажа. Тут проживали две сестры Валя и Галя. Обе были чуть рехнутые, но это им нисколько не мешало. Обе сестры работали на одном заводе, на одном участке, даже на одном рабочем месте, состоявшем из двух станков, только в разных бригадах. Валя утром, Галя вечером. Они были неразделимы как стулья известного гарнитура и их оплата. Если было наоборот, то есть Галя утром, то Валя вечером. Сейчас дома была Валя, но уже ожидала прихода домой Гали. В силу экономических обстоятельств, в которые попала наша страна, вечерняя - вторая смена - все укорачивалась и укорачивалась. Галя ожидалась домой часов в девять. Валя достала из-под подушки гречневую кашу, завернутую в "Коммерсантъ-дейли" для сохранения тепла и распарки, требуемой для каш традиционной московской технологией (печей-то русских нема) и приготовилась жарить котлеты. Фарш был ей подготовлен заранее. Состоял он из различных обрезков мяса, которые Валя бережно хранила в морозилке, а брались они от суповых костей, случайно сохранивших мышечную обертку. В фарш был добавлен для вкуса гнилой лук, нет-нет, да и попадавшийся в расфасованном объеме сетки, подложенный туда хитрым продавцом фасовщиком. Семьдесят процентов фарша составляла черствая булка, размоченная предварительно в кипяченой воде, остававшейся и сохраненной после обмыва, опорожненной сестрами ранее банки сметаны. В праздники в фарш добавлялось одно яблоко, а в будни для остроты и дезинфекции граммулька столового 9% уксуса. Валя отступила от правил в этот раз и слесарным молотком разбила пару горошин душистого перца, ссыпала крошечки на ладонь и аккуратно замесила всю массу, иногда облизывая пальчики. Делалось последнее не от голода, а от поварского стремления к совершенству. Что-то ей не понравилось, и она добавила щепоть крупной соли N1, и опять перемешала ингредиенты. Норма возобладала над хаосом и Валя успокоилась. Она уселась на высокую табуретку из кухонного гарнитура пятидесятых годов, обтянутую рыжим, усидчиво потертым дерматином и сложила руки на коленях. Тут ее словил Чух. Он распихал ее незамысловатые мысли, полные высочайшей философской простоты и вставил в них сугубо материальное начало своей парольной скороговорки. Ему стало чуть легче, а Вале чуть тяжелей, но насколько? этого ни тот, ни другая, не поняли.
   Вошла Галя, открыв дверь своим ключом. После смены она была ленивая, поэтому ей пришлось присесть, выполняя эту операцию. Ключ висел на суровой нити, на ее упитанной Валей шее и немного не дотягивался, если стоять перед дверью прямо. Снимать его с шеи для технического удобства, не хотелось. Традиция ношения ключа вместо нательного крестика уходила своими корнями в далекое первоклассное Галинино прошлое, а традиции сестры блюли свято.
   - Добрый вечер, Валька.
   - Здорово, Галька. Будем ужинать. Щи, соленый огурец, котлеты, каша, чай.
   Сестры щедро наполнили тарелки виноградовского фарфора до зеленоватого ободочка и принялись молча, с увлечением хлебать щи из квашеной капусты с черными грибами. Светская беседа, тем не менее, напрашивалась.
   - Галь, ты, сколько сегодня колец размагнитила?
   - Тысяч пятнадцать.
   - Мало, опять работы нет?
   - Не нет, а просто мало.
   - Что бригадир говорит?
   - Говорит: Французам подшипники не нужны.
   - О чем же они там думают? Бусурмани.
   - О кремах, о разных притирках.
   - О каких таких притирках?
   - Для красоты лиц.
   Валя, качая головой, подложила Гальке еще одну котлетку. Отсутствием аппетита та не страдала.
   - На черта она им нужна?
   - Хто?
   - Да красота, - Валька уже разливала в до екатерининские тяжелые серебряные чаши прозрачный майский чай. Сестры надолго замолчали, и слышно было, как он вливается им в желудки, наталкиваясь на преграду из каши и котлет.
   - Что у нас в ящике?
   - Выборы.
   - А по Кабелю?
   - Мягкое порно. Еротика.
   - Порно, мне нельзя. Ворочуюся потом долго. Уснуть не могу.
   - Ничего, коренья валериановые я тебе настояла, а так терпи, мужиков до смерти не предвидится, - обе сестры-подруги долго и надсадно кашляли. Это у них был смех.
   Чух отдыхал душой в этой компании. Вот люди, как люди. Поговорят, поужинают, чайку попьют, таким и мужичка не грех подкинуть. Не то, что мои. Он даже плюнул в сердцах: хамы, шулера, пьяницы, недоноски. Ужас, хоть не дробись. Чух едва дождался, когда сестры улеглись спать. Он объединил их сны и почти не вмешиваясь в события, только, включив долби сорраунд, приготовился к зрелищу.
   Сестры стояли, каждая у своей размагнитки (на одну операцию их требовалось две, обслуживал их один рабочий, но Чух же объединил сон сестер, поэтому технологическая правда была отдана им в жертву искусству). Валя брала в руку горсть мелких колец 004 и совала их в жерло магнитной катушки. Кольца делали там звук: Жзз, жзз, ззж, и благополучно перестроив свои домены, отправлялись в ящик. Галя воевала с целым потоком здоровенных колец 811 и бросала их с остервенением на транспортную ленту. Эта лента тянула и тянула на себя железную реку, пропуская ее через свою пещеру катушки. Кольца делали в ней звук: Ужз, зужз, ззз, и также успешно сыпались в подставленный с противоположного края агрегата ящик. Иногда сестры смотрели друг на друга, и в этом был смысл. Наряд на кольца им выписывали от балды, то есть от наличия денег на участке и от среднестатистического заработка на этой операции. Однако для них это оставалось тайной, они искренно верили, что работают сдельно. Галька была от природы задумчива и иногда, посреди разгара смены, вставала, скрестив руки на груди, и смотрела на уходящие вдаль по Шабловке трамваи, хорошо просматривавшиеся из цехового окна. Это нервировало буквально всех мастеров, пачками менявшихся на этом трудном участке, как не справившиеся или не оправдавшие. Решение напрашивалось само собой, и мастера его находили, всегда одно и тоже, независимо от их творческих или аналитических способностей. Общую, практически неизменную сумму заработка всегда делили на две неравные части. Большую платили Вале, меньшую Гале. Достигался эффект саморегулирования трудовых споров и сестры выясняли отношения дома, не догадываясь, что нисколько не несли потерь в семейном бюджете. Вечный спор приобретал абстрактный характер: Кто лучше работает? Во сне это тоже имело значение. Галька пугалась сестринского взороного накала и увеличивала темп. Драматургия сна требовала и получала конфликт. Злые автоматы сыпали кольца, их везли на промывку в бензомойку, потом к сестрам. Другая часть колец поступала из травилки, где царил рабочий травильщик по фамилии Дорожкин, их подваливал и подваливал Паша-эпилептик, его подсобник, подвозивший их к размагнитке в железной тачанке с откидывающимся бортом. Сестры не справлялись с этим нарастающим потоком. Их активированная отставанием от ритма поточной линии энергия уходила вниз в пол и тот, не выдержав напора начал, в свою очередь, уходить вниз. Не сразу, но чего не сделать упорным трудом, сестры достигли первой космической скорости и покинули пределы земной атмосферы. Чух наслаждался космосом, заставив бедных сестер синхронно стонать во сне. Он составил из них замечательную пару и максимально задействовал звуковые эффекты, параллельно добившись шизофренической яркости изображения. Он с наслаждением подкручивал эквалайзер, увлекшись и переставив его на рекомендуемое фирмой Сони стандартное положение для джаза, но совсем не учел, что прослушивает вальс цветов Чайковского. Ему было совершенно не до того. Теперь он следил за наполнением серой массой под атмосферного пространства земли. Это кольца второго государственного подшипникового завода, брошенные или оставленные без присмотра сестрами, вырвались на свободу. Они так же начинали покидать стесненную ими землю и закружились волчковым хороводом вокруг дряхлеющей планеты. Валя и Галя со страхом наблюдали, как этот колечный экспортный волчок накрывает их любимый земной дом и занимает все пространство на орбите, не оставив даже щелки для прохождения ультрафиолета. Шлифованные канавки упорных подпятниковых подшипников, сработанные на полировальном участке цеха ШСЦ, но так и не попавшие на сборку, отражали ослепительным хрустальным блеском такой каскад солнечного света, что гуманный Чух немедленно снабдил сестер кварцевыми фильтрами, с 96%-ой защитой. Зрение сестер было спасено, но с психикой надо было что-то решать. Чух не нашел ничего лучше, как их разбудить. Первой проснулась Валя (как более здравомыслящая, но и более восприимчивая к эмоциональным ударам), через мучительно долгую минуту проснулась и Галя. Она уставилась стеклянными глазами на родную сестру и с ужасом услышала, что узнает мелодию, которую та выбивает по паркету босыми пятками. Она, впервые за сорок лет, подошла к ней, чтобы обнять, и они еще долго сидели и вздрагивали, когда под окном шурша шинами и, моргая фарами, пробегала запоздалая машина.
  
  

Старших надо слушать

   Андрей Павлович Бескрайний, которого мы по неграмотности называли психоаналитиком (а, он был психотерапевтом), но с надеждой на отсутствие среди читателей густого слоя профессионалов в этой области, трудился всю неделю в поте лица. Клиенты не убавлялись числом, и приходилось напрягаться, расправляясь с ними умением. В суете анализа и терапии Андрей все же заметил, что подозрительно часто встречает около своего подъезда маленького паренька, который появился в нашем повествовании, когда посадил на банку свой игрушечный кораблик. Встречает и встречает - живет он здесь! Да только нет, Андрей потихонечку стал выяснять то у одной бабки, то у другой: откуда паренек? Да нет, нет у нас такого, и никогда не было. А что натворил? Со смутным еще беспокойством Андрей начинал догадываться, что паренек не с прос*та, так похож на него самого в нежный период жизни. Причем ладно бы внешне, а то ведь и вещами. Андрей вспомнил, что когда-то у него была легко узнаваемая даже теперь папка, которую он стащил у отца. Она была очень специфическая по виду и весьма характерно расписанная шариковой ручкой. В основном это было художественное оформление битловских песен, но попадались между ними и такие, совершенно сейчас забытые группы, как Браверз фор, Манкей, Пропал Хам, и тому подобные. Андрей в то время был в достаточно сознательном возрасте, все-таки четырнадцать лет, не шутка, и многое помнил прекрасно. Например, его постоянное выражение: пять рублей. Эти пять рублей в самом разном фактурном исполнении присутствовали во всех его тетрадях. Откуда это выражение у него взялось и что означало Андрей, конечно, не помнил, но прекрасно помнил, что выставлял он его в ответ на очень многие дурацкие вопросы. Почему? Потому что пять рублей! Точно такие же символические пять рублей красовались на папке паренька! Откуда могла оказаться его папка у парня - вопрос на половину беды. Вторая половина состояла из различных странностей. Не все можно было даже выразить словами, но некоторые он пытался. Например, паренек, который встретился ему с корабликом, был явно младше, чем тот, который нес папку с пятью рублями. Пару раз он показался ему значительно старше эталона с корабликом, лет шестнадцати, а один момент он расценивал просто, как ненаучную фантастику. Он увидел на своей лестничной площадке мамашу, толкающую коляску. Этих колясок не выпускали уже сто лет, она была на низких колесах, но очень больших. Колеса наполовину прятались в корпус, как задние у французских автомобилей, например, у Ситроена. Форма ее напоминала Кадиллак пятидесятых - обладателя ракетных реберных стабилизаторов, обтекаемых обводов и какого-то особого бамперного никелированного шика. Рукоятка визуально повторяла шею лебедя, а откидывающийся гармошкой верх - сложенные крылья. Коляска была бледно-зеленая и являла собой легенду мам, народивших Андреево поколение. Подобный экипаж стоял на лестничной клетке рядом с квартирой Андрея, набитый доверху старыми газетами и другим хламом до тех пор, пока он вполне осознанно не сумел ее запомнить. Потом со временем она неизвестно куда исчезла, словно сгинула. Женщину, везущую ЕГО коляску, Андрей не рассмотрел, так быстро она исчезла. Теперь это отложилось в нем беспокойством и чувством вины.
   Андрей бежал в школу как на праздник. Никакого отношения к приобретению в ее стенах знаний это не имело. Он был безумно, настолько, насколько можно говорить о потере того, чего еще было крайне мало, влюблен в Людмилу Буковинову. Она была его одноклассницей и сидела на четвертой парте третьего ряда с его другом Борей. Это была вполне приобретшая роскошные девичьи формы блондинка, тогда еще натуральная, очень приятной внешности. Красота ее была чуть простовата, и он словно восполнил ее одновременным влюблением в другую девочку Иву Гретич. Вот кто обладал красотой достойной поэтического внимания. У нее были пепельные волосы, но не той вампирной серости, которую рисует нам попкультура, а льняной, шелковистой, сказочной. Зеленые, слегка раскосые глаза, замысловатой формы губы, которые хотелось не только целовать, но и рассматривать. Хотелось вдумчиво исследовать каждую их вертикальную черточку, похожую на рисунок на тропическом пальмовом листе, хотелось лепить их из пластилина, снимать для сбережения в вечности восковой отпечаток и тончайшим инструментом выстукивать всю жизнь их мраморную версию. Андрей сидел за четвертой партой в первом ряду и не уставал наслаждаться затылком любимой Ивы и профилем желанной Людмилы. Ему в этом страшно мешал вечно скучающий на любом уроке ученик по прозвищу Мелкий. Он был задушевным другом оторвой, представительствующим в пятом поколении слесарей сборщиков. Династию он собирался продолжить, поэтому ни о каком поступлении в ВУЗ не помышлял. По нему плакала армия, скорее всего, в меру моторизованная пехота.
   - Андрюха, смотри, какую марку я вчера в парке купил, - он держал на ладони яркую марку, изображавшую футболиста, берущего мяч в лет.
   - Ух ты! за сколько? - Андрей с завистью прочитал надпись Гибралтар и, со всей остротой чувства зависти коллекционера, оценил золотой профиль Английской королевы в верхнем уголке.
   - Полтинник отдал, обеденный.
   - Бескрайний, товарищ Бескрайний! Разрешите прервать ваши, несомненно, интересные занятия и пригласить к доске. Попросим нашего товарища доказать теорему о сумме углов параллелограмма, прилежащих к одной из его сторон.
   Андрей проплелся к доске и бодро намалевал на ней фигуру, обозначив ее углы с солидным и якобы умным видом - ABCD. Трудно ошибиться на первом этапе изложения своих достижений в теории планиметрии. Андрея лихорадило воспоминаниями об элементарной математике и, запинаясь, но, все более укрепляясь в правоте действий, он начал диктовать Андрею инструкцию доказательства теоремы. Рисунок оброс диагональю, обозначениями углов и, наконец, само доказательство гордыми четырьмя строчками, выросло из доски под чертежом. Мало понимая, что происходит, Андрей-ученик пробубнил словесную интерпретацию написанного, и застыл, ожидая неизбежных, как ему думалось, вопросов. Однако их не последовало.
   - Так, вознаградим нашего товарища заслуженной пока четверкой и посоветуем ему при этом быть немного внимательнее, так как в следующий раз теорема может оказаться неподатливой. Садись Андрюша, спасибо.
   - Ну, ты даешь, откуда это узнал? - так встретил его верный сосед-шкодник.
   - Помолчи хоть минуту, а то на всех уроках будут спрашивать.
   Андрей еще не мог отойти от пребывания у доски, а более от своих, неожиданно пробужденных внутренним голосом, способностей. Мелкий обиделся и надолго замолчал, уткнувшись в геометрию, предусмотрительно усилив к ней свой интерес, переложив страничку своим новым приобретением, стоившим минимум двух обедов и трех-четырех ближайших, наверняка зря проведенных уроков. Андрей прислушался.
   - Ты бы бросил думать о Буковининой, никакого толка не будет.
   - Кто ты? Откуда знаешь?
   - Будем считать, что я твой ангел. В Бога веришь?
   - Нет, не верю. Бога нет.
   - Ну и дурак. Ладно. Советую тебе обратить внимание на Таньку, которая рядом с Калягиной сидит. Колесову. Нравится она тебе?
   - Нравится, очень красивая чувиха.
   - Послушай старика, она уже трахалась с пионервожатым в зимнем лагере, ты следующий, понял? Слушайся меня, а то, как и у меня зря пройдет жизнь.
   - Не пройдет! А что она делала?
   - То самое и делала. Это называется трахаться, темнота. Скоро все так будут говорить, можешь начинать первый. А баб надо называть: телка, - усек?
   - Усек! Так, что делать?
   - Подвали к ней на перемене, подари шоколадку.
   - Спятил совсем! Засмеют, с чего ей дарить шоколадку!?
   - С чего!? Да ни с чего! Трахаться хочешь? Внимание надо на себя обратить! Пусть она думает: с чего ты ей подарил эту самую шоколадку! Ее дело думать, а твое действовать. Доходит?
   - Нет, но я попробую.
   - Вот и пробуй, а я тебе помогу.
   - Слушай, а у меня денег нет на шоколадку.
   - Эх, нищета, на сто долларов.
   - Какие сто долларов!? Что с ними делать! в тюрягу идти?
   - Извини, ошибся. Сто рублей хватит? А черт, сейчас нарисую с Лениным. Павловку не надо. Эта годится?
   - Конечно, годится. Только это очень много. Куда их девать?
   - Шоколадка это только начало, а потом сегодня же поведешь ее в...
   - В кино, классный фильм в Литве, "Погоня"!
   - В кино потом с ней сходишь, а сначала бери быка за рога, веди в чебуречную, Тайвань знаешь?
   - Какой Тайвань?
   - Как же с тобой сложно. Пиво хоть пьешь?
   - И не только пиво, а и шампанское, и сухое вино. Недавно, целую бутылку с Мелким засадили, Ручеек за рубль пятнадцать!
   - Это хорошо, что только бутылку. Алкоголиком рано становиться. Тайвань это чебуречная, рядом с китайским посольством, стекляшка, знаешь?
   - Ее знаю. А что дальше?
   - А дальше будет видно. Ты это пока сделай. Договорились?
   Сломя голову Андрей на перемене бросился в буфет. С огромным трудом буфетчица разменяла ему сотку, ослепив его горой мелочи и отвалив охапку бумажного сора. С уверенностью можно сказать, что такой кучи денег Андрей еще в руках, а точнее в отяжелевших карманах еще никогда не имел. Плитка называлась Гвардейский, стоила всего рубль восемьдесят и капиталы почти не уменьшила. Предстояло самое сложное. Танька стояла, окруженная стайкой девчонок, около девчачьего туалета. Подобраться к ней было трудно, особенно учитывая недостаток времени. Звонок, того и гляди, опять прозвенит. Под сильнейшим давлением Андрея Андрей подошел к Таньке. Вся стайка, как включенная кем-то, закружилась стремительным хороводиком. Андрей оказался под обстрелом девчачьих, хитрых глазенок. Татьяна обернулась и прямо посмотрела Андрею в глаза, будто этого подхода и ожидала от него всю жизнь. Как не трясло его, но он увидел какая Танька симпатичная. Стройная подростковая фигура очевидно была ее женским достоянием, а не временным, определенным возрастом свойством, карие бархатные глаза смотрели прямо, чуть наискось, так как Андрей был слишком уж близко, не успев с налета остановиться подальше. Ее свежее теплое дыхание обожгло Андрея и пробрало его нестойкую натуру до самых пяток. Колечки тугих черных волос ее челки буквально гипнотизировали паренька, и он отчаянно произнес:
   - Шоколадку хочешь?
   - Хочу! Спасибо!
   - Танька, дай и нам, дай нам! - девчонки заорали, как табор попрошаек, это спасло Андрея от насмешек. Пока шла борьба за подножный корм, девчонки злословье не предусматривали. Сначала надо урвать, а потом успеем разобраться в честь чего такие презенты!
   Как Андрюша досидел до конца экономической географии совершенно непонятно. Наверное сказалось относительное поведение временной субстанции. Кому-то в этот момент невдалеке от школы было очень хорошо, поэтому краешком это зацепило и всех остальных, позволив ускорить тусклое существование. Единственным сладко-мучительным развлечением у Андрея в этот час было острейшее плотское желание. Его инстинктивно повторяемые каждым поколением воображаемые сексуальные эмоции накалом открытого огня страсти поразили его душу и специальные органы. Что производят в Западной Сибири, и куда потом отвозят осталось упущенным им моментом, как в экономике, так и в географии на долгие годы. СССР от этого не пострадал, страдая совершенно иными недугами, поэтому Танька, не чувствуя опасений с этого бока экономики своим консервативным по-женски нутром, тоже не особенно заботилась о бокситах и полиметаллических рудах. Ее мысли вертелись вокруг истерзанной товарками шоколадки с мужским гордым именем. Ей страшно хотелось обернуться, и она себя не мучила. Незаметно от соседки она поворачивала голову и смотрела на Андрея. Лицо его было напряженным и от этого приобрело некую одухотворенность, видимо соблюдая в природе устойчивое равновесие общего баланса соответствия внешности генетической натуре. То есть, в данном случае, чем фривольней вели себя Андреевы мысли, тем стационарнее и мужественнее становилась его внешность. Он ей нравился, но, учитывая некоторый опыт в таких делах, серьезно она до этих пор к нему не относилась. Мало ли щенят вертится под ногами! Надо сказать, что Танька уже давно была взрослой девушкой. С большим трудом она переносила ненавистную школьную программу, будучи зрелой для жизненного обустраивания и соответствующих этому проблем. Душа ее требовала развлечений, как тело требует прелюдии. Она была полна романтики межполовых отношений, которые никак не реализовывались. Они словно зависли на каких-то нелепых картинках, мутных желаниях, дурных рассуждениях. Все это можно было изобразить как ослепительно белый храм с колоннами, воздвигнутый в честь эроса. Только случайно он оказался возведен не в том месте, не в том городе, не в той стране. Ее зимнее приключение, в конце концов, просто было хирургической операцией, не очень болезненной и в меру приятной в ее преддверье. Вожатый был обычным юным хамом, сделал все, что от него требовалось, но нисколько не затронул душевные струны нашей героини. Танька чувствовала, что влюбляется, она по-женски была гораздо честнее с самой собой, чем мальчишки, поэтому и управляла своими желаниями с гораздо большим успехом. Она уже ожидала развития событий. Неожиданно она поймала горячий взгляд Андрея и остановила его на себе, будто придержав и всего Андрея за руку. Ей стало внутри тепло, словно от рюмки конька, которую она попробовала и допила до донышка в прошедший Новый год.
   Она услышала: Татьяна, ты мое маленькое чудо, ты мой вечный промысел и заветная мечта. Мы переживем с тобой труднейшие бездарностью траты неуемных сил юные времена и войдем в большую еще более бестолковую жизнь, скрепленные нежной дружбой и вооруженные мудростью единения. Я люблю тебя, задыхаясь от дыма времени и пыли вечности нас случайно поделивших на отдельные, расходящиеся во взглядах половины. Отдайся ходу событий и заранее прости за измену. Нет вины у идущих к ней, есть только горечь не случившейся потери. Не говори Андрею тех страшных слов, что сказала мне. Нельзя так жестоко жестко планировать свою жизнь. Помни о том, что нас подводит решительность, основанная на постулате чужого знания, ведущего к личной ошибке. Люби меня, этого действительно хорошего мальчика, он никогда не станет лучше, чем есть сейчас. Пользуйся его красотой и внутренней чистотой, ты единственная имеешь на это право, ты одна этого достойна. Прости его за то, что он никогда этого не поймет. И меня прости. Я ничего не могу поменять в своей жизни, но в вашей я разбираюсь, поверь!
   Татьяна испуганно отпустила взгляд Андрея, смысл его (его ли?) слов еще не дошел до нее, но она им уже поверила и серебряная нить тяготения уже потянулась к нему, увязывая в сохранный узел простоту жизненных правил. Если бы не условности, если бы не урок, она бы подошла сейчас к нему, притянула бы его голову к своей упругой груди и вздохнула бы так глубоко, что силы бы от этого рожденного ее вздохом вознесения хватило бы возносимому даже на самый последний лучик света, сопровождающий удостоенного любви человека в постоянную темноту. Татьяна тяжело дышала, ее грудь вздымалась и рядочки складочек, украшавших ее коричневую школьную форму, упрямо топорщились, пугая друг друга бегущей по ним волной. Андрюша, любимый я все для тебя сделаю. Тебе будет со мной хорошо, я не буду капризничать, не буду глупо ревновать, не буду пугать тебя несдержанностью желаний, не буду вздрагивать, когда ты будешь уходить, ты просто не будешь меня замечать, таким перышком я лягу на твою душу, ты сам будешь решать обойтись без меня или нет, позвать меня или прогнать, ты все будешь делать сам, а я только иногда, совсем редко, завяжу шнурки на твоих ботинках, проведу рукой по сбившемуся воротнику рубашки или поправлю тебе шарф, иди милый иди свободно и достойно, а я укреплю тебя в твоем достоинстве, как может укрепить человека женщина, смиренно идущая рядом и любящая, Господи, как любящая!
   Ленка Колягина не отставала ни на шаг от своей подруги, ее такая приятная всегда близость сейчас страшно раздражала Таню. Ей хотелось остаться одной, облегчить Андрею его шаг навстречу к ней, который он, несомненно, задумал, но по свойственной всем бестолковым юношам легкомысленной манере ведения всех дел мог его отложить на неопределенное никем время. Татьяна отчаялась приблизить что-то движением и просто остановилась, ковыряя носком туфли песок прыжковой ямы на школьном стадионе, еще не просушенном весенним теплом, а скаредно хранящем слякоть круглыми голубыми лужами. Андрей оторвался, наконец, от своего телохранителя Мелкого и догнал их.
   - Тань, ты сейчас куда идешь?
   -Никуда, домой, - будто дом это не достойное путешествия место, обозначаемое на человеческой карте Судьбы одним самым подходящим словом: никуда.
   - Тань, давай погуляем, а потом поедим чебуреков, - он смущался сейчас не Татьяны, а пытливого нарождающейся завистью взгляда Ленки, которая не сводила с него ядовито прозрачных серых глаз.
   - Лена, я пойду погуляю, вечером позвоню. Пока.
   Они еще чуть проводили Ленку и свернули во дворы, чтобы миновать любопытствующий поток бежавших из школы маленьких, но сильно злых простотой, человечков. Они добрались до стены китайского посольства, и пошли вдоль нее. Очень скоро они попали в парк. Шли они молча. Андрея вдруг словно сковало, и, хотя Таню нет, она тоже не мешала ему преодолевать молчание. Учись работать над своей любовью.
   - Таня, ты часто здесь гуляешь?
   - Да нет, сейчас много уроков задают, иногда.
   - А ты что за контрольную по Физике получила?
   - Три балла. Я ничего в ней не соображаю.
   - Я тоже, - они опять замолчали и только шуршали красным гравием парковых дорожек. Кусты покрывались нежным ажуром, а вода в пруду перестала быть темной и дарила посетителям свою голубую прозрачность, смываемую редкими, словно дребезжащими, порывами весеннего ветерка. Вокруг деревянного домика, стоявшего посередине пруда плавали лебеди. Пересекая их величавое движение то слева, то справа между ними носились утки.
   - Ты куда летом поедешь, после экзаменов?
   - Наверное, как обычно, на дачу. А в августе, когда у родителей будет отпуск - к морю.
   - Я никогда не была на море, но очень хочу побывать.
   - Тань, а здорово было бы вместе поехать на море!
   - Ого, это предложение?
   - Да что ты, это я так, просто мечтаю.
   - Хоть бы соврал.
   - О чем соврал?
   - Это "я так", мысли вслух, можно за тебя уцепиться? - Таня неожиданно крепко и, как показалось в момент очумевшему Андрею, нежно прикрепилась ему под руку, - Ты "Черный обелиск" читал?
   - Нет, а у кого можно взять? У тебя есть?
   - Я у Ленки брала, но у нее отец никому книги не дает, мы просто стащили, а я быстро прочитала, за пару ночей.
   - Слушай, а тебе лекция понравилась, которую нам читал Иоська (директор школы Иосиф Яковлевич, совершенно по взрослому, по институтским нормам формировал свою программу и разнообразил ее лекциями по иностранной литературе, ведь не все Коробочек и Порфириев мучить!) о Гамлете?
   - Я ее всю прослушала, в смысле пропустила, я думала.
   - Я Гамлета не читал, только кино смотрел и один раз в театре видел. Слова, слова и так далее. Флейта. О чем ты думала?
   - Я думала о ком, а не о чем.
   - О ком? - Андрей почувствовал, что у него пересохло во рту, он пожалел, что чебуреки с пивом так еще далеки.
   - Об одном человеке, который меня очень сегодня удивил.
   - А он был вкусный?
   - Кто? Человек? - Танька весело смеялась и была так похожа на девчонку, что Андрей тоже рассмеялся, - Людоедством не страдаю. Шоколад был, да, вкусный. Почему ты его мне подарил?
   - Можно честно?
   - Нужно.
   - Я не знал, как к тебе подойти, ты понимаешь, вот взять и просто подойти, но кто-то внутри меня мне помог, понимаешь?
   - Наверное, понимаю. Я все время сама себе помогаю. Во всем.
   - А вот я далеко не всегда, случайно все произошло.
   - Так, значит, мы сейчас гуляем совершенно случайно?
   - Нет, нет что ты! Совсем нет. Я просто не знаю что говорю!
   - Все знать не обязательно, надо иногда думать.
   - Таня, я такой глупый, а ты такая умная. Почему ты согласилась со мной пойти гулять? - он совершенно в этот момент не понимал, что внутри него рождается великая формула, точнее, лакмусовая бумажка, определитель любви. Люди гуляют, просто гуляют на природе только тогда, когда любят, а если вдруг перестают просто гулять, то и любви скоро конец. Это просто, гениально просто!
   - Ты мне показался нормальным.
   - Теперь я буду бояться тебя разочаровать.
   - Может быть уже?
   - Что уже?
   Пора прервать их разговор, конечно, они-то пусть продолжают, а мы отвлечемся. Таньке было очень хорошо, она наслаждалась болтовней, ей было тепло внутри, и рядом с Андреем она забывала о ненавистном доме, в котором ее ожидала, чисто физически ожидала, а не то, чтобы прямо о ней тосковали, масса народа. Младший брат, крикливый и капризный, с которым ей предстояло идти гулять. Бабка - с претензиями на вспомоществование в ведении домашнего хозяйства. Мать, всклокоченная, потертая трудом и тяжелыми отношениями с отцом женщина - с вечно абстрактным требованием делать уроки. Отец, никогда до конца не просыхающий от алкоголя и устойчиво пахнущий портвейном, даже после бани или ванны - не поймешь сразу с какими вопросами. Андрей постепенно расслабился, чуть подзабыл, что ему надо охмурять Таньку, и от этого, словно преобразился, стал естественным и чесал, как по нотам, о событиях в школе, о книгах, о марках и тому подобном, не очень интересном Таньке, но зато таким очевидным своей влюбленной интонацией, которой она и внимала с большим удовольствием. Андрей только иногда краем глаза следил за Танькиными ногами, ловил движение ее губ, поворот глаз и сдвиг бровей, смешливое дрожание подбородка или выбившегося из прически завитка волос. Он совершенно не понимал, что счастлив внутренним соглашением Татьяны на любое его предложение, которое он не знал еще как сделает или даже еще не осознавал, что будет его когда-то делать. Тень этого согласия привязывала его к ней крепче любого специального ухищрения женщины, да и какие там, ухищрения!? Танька сама балдела, становясь счастливее непонятно от чего, и уж совершенно не понимала, как могла вообще куда-то направляться еще кроме как идти с Андрюшкой гулять. Она скакала на одной ножке, перепрыгивала ступени лестниц, размахивала руками, совершенно утратив солидность бывалой девицы, которая ей была принята первоначально за тактическую основу сегодняшнего поведения. И у того и у другого будут еще в жизни случайные торопливые победы, которые так называют весьма условно. По скоротечности они многократно превышали сегодняшнее гуляние, но такого яркого момента сближения, можно сказать слияния душ, у них не будет никогда. Мы уже сами немного запутались, ведь мы говорим о других судьбах. Возможно, вмешательство Андрея старшего изменит судьбы, вот именно эти, именно этих ребят, устранив жизненную чехарду и неизбежную путаницу отношений. Поведет их кратчайшей дорогой туда, куда доходят очень немногие из живущих на маленькой и, в сущности, бестолковой планетке Земля.
   Они стояли уже на смотровой площадке и с большим увлечением обсуждали приехавших сюда невест и женихов. Они повисли на парапете, бросив в сторону портфели, и болтали ногами. Внизу, разворачивалась далекая пантомима одной из свадеб. Там, под горой был большой камень, словно созданный природой как транзитный праздничный стол. На нем разложили дежурную закуску, кто-то держал в руках шампанское, но жених явно примеривался к чему-то покрепче, которым увлекались его друзья. Невеста бурно протестовала, убежденная в нестойкости своего суженого. Он отметал все ее сомнения и, когда она обиженно отвернулась от него, с упругим движением корпуса, напомнившим всем сторонним наблюдателям боевой лук, внезапно потерявший тетиву, заглотал полный стакан крепкой прозрачной жидкости, закусив только рукавом свадебного, черного костюма. Моментально его подвинуло на геройский подвиг подъема в гору невесты и он, подхватив ее на руки, попытался внести законную половину на верхотуру. Та, бедная, сразу и не поняла его естественного при врожденной тупости порыва и начала вырываться, что привело к наиплачевнийшим последствиям. Жених проскользнул подошвой предназначавшихся для паркета лакированных ботинок и шлепнул невестой в жидкую грязь, прикрыв своим телом, казалось, надолго. Однако чем-то острым пнутый взбешенной невестой, жених взлетел с земли аки сокол и растерянно простер над своим поверженным сокровищем руки. Вся смотровая площадка ахнула и прослезилась то ли от смеха, то ли от сочувствия горе свадебным героям. Действие, однако, на этом не завершилось. Все фигуры перемещались и фиксировали соответствующей позой данный сюжетный момент. К группе подружек, окруживших плачущую невесту постоянно подходил какой-нибудь парламентер мужской половины и вел дипломатические переговоры. Постоянно челночная дипломатия усиливалась, и вот уже стало непонятно, кто к какой группе и что подходит просить. Наконец, с полными бумажными стаканчиками шампанского невеста и жених были подведены друзьями друг к другу, и примирение состоялось, скрепленное затянувшимся поцелуем. Гора охнула одобрением и запоздалый, движением через далекое расстояние с малой скоростью звука, по сравнению со светлой скоростью произошедшего, крик "Ура", исторгнутый непосредственными участниками, завершающей точкой достал болельщиков.
   - Чувствуешь, что нас с тобой ожидает, - со смехом выдал Андрей.
   - Ну, уж нет! - глаза, такие бархатные и прекрасные, Татьянины глаза вдруг выбросили Андрею в лицо маленькие, хрустящие преломлением в солнце льдинки презрения. Он совершенно естественно подумал, что это относится к нему. В чем-то он был прав, и к нему тоже, но основной удар наносился Татьяной жизни, всей в целом и ее личной в частности. Это был нескромный, но единственно верный, протест молодости, уверенной, что у нее все будет по-другому, совсем не так, как у всех, то есть, например, у этой конкретной, уже вываленной в грязи российских отношений пары. Андрей испугался. Он инстинктивно боялся женской силы. Это не было страхом вообще. Он не был трусом. Но боже, какое смешение страхов он собой представлял, этот священный страх перед женщиной. Это и страх ее потерять, и обидеть, и причинить боль, и страх непонимания, который подстерегает любого осмелившегося ступить на тонкий лед серьезного общения. Все составляющие не перечислишь! Он уже не пытался что-то осмыслить. Он погружался в ее красоту, в ее абстрактный образ, который на его глазах, вдруг рождался и перед ним и внутри него и во всем объеме пространства, контролируемого по должности его сознанием. Он только мог жарко шептать:
   - Прости меня, Таня, прости! Пожалуйста, прости! - и она простила его, глядя в его честные испуганные глаза, поверила, что так с ними не будет, не так и не как иначе, подобно тому, как было у всех. Мелкие ссоры, вызванные временным непониманием, только укрепляют слабое притяжение внезапной симпатии, делают ее крепче и взрослее. Таня и Андрей шли теперь рядом, как природное устоявшееся образование. Их шаги стучали по асфальту, как ударный комплект уверенного в себе и в музыке музыканта. Они слушали каблучное эхо, с перехлестом бегающее по не до конца одетым в зелень деревьям, смеялись чему-то, а более улыбались своим мыслям и мыслям идущего рядом человека.
   Чебуречная встретила их своим обычным шумом подносов, стаканов, бутылок, громких разговоров. Заведение было уже слишком приличным для пьяниц, но еще не слишком приличным для слишком приличных людей. Тут обитала местная молодежь или человек средних лет и достатка в отчаянии сюда забредший, хотя хотел просто попить пива, да попробуй его достань. Ему бедному приходилось страдать, оплачивая нескромную буфетную наценку и, подсчитывать сколько бы он выпил пива, если бы купил его в магазине по цене тридцать семь копеек, а две выпитые прямо в нем (в углу магазина) бутылки, тут же бы сдал за двенадцать. Математические страдания отражались на таких лицах, но постепенно, пиво (чебуреки не могли в этом участвовать, так как такие люди не закусывали) разглаживало морщинки экономических сомнений и делало их добрее. Ребята уселись за столиком у окна. Андрей воровато приподнял стол и подложил под его качающуюся ножку алюминиевую вилку. За вилку на полу могло влететь от буфетчицы - приходилось действовать осторожно. Они мирно питались чебуреками, оберегая их от вытекания бульона до попадания в рот, и смеялись, глядя на усилия друг друга предпринимаемые в этом нелегком деле. Они уже съели по два чебурека и выпили по бутылке пива, когда их счастливому одиночеству среди незнакомцев пришел конец. В чебуречную ввалилась компания подростков мужеподобного вида, возглавляемая одним, хорошо им знакомым. Он, этот знакомый переросток, Воробьев, был с детства влюблен в Буковинову Людку, так как их матери дружили. Он был врагом Андрея, словно чувствовал его отношение к Людке, каким-то звериным инстинктом. О последних событиях и переменах в личной жизни Андрея он, конечно, не был в курсе, да и вряд ли это что-то бы изменило в его тупой голове. Команда набрала во все руки пива и, не церемонясь, плюхнулась за их столик.
   - Ну и рожи у вас, обожрались уже чебуреками? Ух ты! и пиво пьют. Много выпили? Дай на бутылку, на розовый портвейн не хватает. Слышь, Андрюха, дай на бутылку, а то подругу твою поцелую. Эй, Квадрат, готовь свою блевотину, сейчас портвейн будем пить, - последнее относилось к его приятелю, дежурно терпевшему издевательства над собой в целях развлечения патрона. Воробей зацепил чебурек из тарелки Татьяны своей уже обросшей рыжими волосами клешней, со смаком принялся его жрать, брызгая бульоном во все стороны. Не подкачай Андрюха, сейчас мы его, только не дрейфь!
   - Смотри не подавись, образина!
   - Это кто образина? червь плоскожопый! А ну, повтори, что сказал!
   - Глушня вонючая, зачем тебе повторять - все равно не поймешь, - Воробей встал и перекрыл собой белый свет Андрею, до того свободно к нему поступавший из витринных окон. Оба стояли и смотрели друг на друга с возрастающей злостью и ненавистью.
   - Андрей не надо, не надо Андрюша, пошли отсюда! слушай Воробей, мы уходим, пусти! - Воробей уже крепко и жестко схватил Татьяну за руку. Другой рукой он из всех сил двинул не ожидавшему так быстро удара Андрею в челюсть. Сшибая попадавшиеся на пути движения своего тела стулья и соседний стол, Андрей улетел на шахматно плиточный пол чебуречной. В голове его словно образовался комок резины, который кто-то усиленно накачивал пульсирующей кровью. Встать сразу он не смог. Ничего, приди в себя, не спеши, сейчас мы его достанем, ведь он тупой и урод к тому же, обязательно достанем. Вот смотри. Воробей отпустил Танину руку и придвинулся ближе с намерением получить удовольствие от расправы с встающим на ноги Андреем, в самый благоприятный, в его понимании, для битвы момент. Андрей еще не разогнулся до конца, а Воробей уже прицелился кулаком ему в лоб, но произошло непредвиденное, наверное, ни тем, ни другим. В момент предательского удара, Андрей со всей силой ненависти к более сильному противнику, впечатал переростку, с вращением на каблуке левой ноги, носок своего ботинка под сгиб колена и почувствовал страшную боль в большом пальце, натолкнувшемся на коленку врага с обратной стороны, продавив ударом всю мягкую часть связок и хрящей. Потерявший равновесие от собственного выпада, пришедшегося в воздух, а гораздо вероятнее, просто подрубленный неожиданным исчезновением опорной ноги, Воробей рухнул вправо и не смог даже подставить себе руку для смягчения падения, так ему все это было неожиданно. Встать без посторонней помощи он уже не смог. Его посадили за другой столик и окружили бойцы. Вступать в драку с Андреем никто не решился. Стая есть стая, а раз вожак не только подбит, но и молчит, то лучше не лезть на рожон. Воробей только глухо стонал, понимая, что с ногой далеко не все в порядке, а главное, испытывая дикую ни с чем в жизни не сравнимую боль. Андрея, еще упиравшегося, уже уводила Татьяна, а сзади они слышали вопли и крики буфетчицы и уборщицы. Ретировались они очень и очень вовремя. Оба и не заметили, как оказались в подъезде девятиэтажного кирпичного дома, чистом и уютном, как было видно, недавно отремонтированном.
   - Ой, Андрюша, у тебя кровь на подбородке. Дай я вытру, - Танька принялась хлопотать над раной Андрея, не такой уж большой, но все-таки неожиданно глубокой.
   - Вот видишь, а у меня такой не было!
   - Что, что ты сказал Андрюша? я не расслышала, повтори, пожалуйста.
   - Да нет, ничего, это я так, сам с собой. Прости меня Танюша, испортил тебе вечер.
   - Успокойся, дурак какой, ничего ты мне не испортил. А здорово ты ему вмазал! Как думаешь, ходить он будет?
   - С палочкой, может и будет, - ответил Андрей, и они громко рассмеялись. Так громко, что Татьяна прижала пальчик к его губам и показала горящими восторгом глазами на площадку, - Услышат и выгонят. Тише.
   Андрей порывисто и нежно прижался всем телом к обнимавшей его Таньке и все крепче и крепче привлекал ее к себе. Вскоре они стояли так близко друг от друга, что ничего уже более не оставалось, как отдать друг другу губы. Они целовались так долго, что Андрей, наконец, со всей доступной человеку в таком состоянии очевидностью понял, что сейчас завалится набок от счастья и головокружения. Отпустить Татьяну было выше его слабеющих сил, он и не заметил, как оторвал от нее свой рот, беззвучно заплакал, содрогаясь всем телом, и осел к ее ногам. Он ничего более не понимал, только чувствовал упругую мягкость ее живота, доступную твердость ее коленей, теплоту рук на его шевелюре и совершенно не пытался остановить подступившие к горлу рыдания.
   - Бедный мой, бедный Андрей, никем не любимый Андрей, ничего милый теперь у тебя есть я, успокойся, я рядом, милый мой, не надо больше плакать, ты самый лучший и красивый, не плачь, а то я упаду рядом и буду рыдать, что ты тогда станешь делать? побитой рожей, тогда не обойдешься. Андрюша милый, милый, милый.

Подарки врагов

   Война всегда война. Бьют тебе кулаком в морду, стреляют пулей, снарядом, пытаются сжечь - какая разница! Майор действовал по обстановке и принимал адекватные меры. Меры были обычные: стреляй с бедра, лежа, бегло, прицельно, копай поглубже землю, распределяй сектора огня, выдвигайся, отрывайся, прорывайся, обходи, веди разведку: хоть глазами, хоть языком, хоть боем, а если совсем плохо - проси поддержки артиллерией, зови авиацию или своего брата пехотинца. Как видите, последнего экстренного и естественного для многих и многих выхода у майора не проектировалось. Пятками сверкать он не умел. Этому была отличная замена в виде притупленного надфилем патрона в любимом Стечкине. О подчиненных он думал и заботился о них ровно столько времени, сколько они оставались живы. Пришло время умирать - забудь обо всех - это самый крутой интим. Вчера их сбросили на место, которое надолго, конечно, по меркам войны должно было стать их родным домом. Рассуждать попусту майор не любил, но неожиданное попадание на войну было действительно как снег на голову. По немалому опыту майор знал, что серьезные дела так не делаются. Даже в его оловянной голове рождался вывод: ничто не происходит так быстро, как начальственная месть. Он облажался или его просто подставили, теперь никакого значения это не имело. Настораживало только то, что избавиться от них решили одним махом, как бы небрежно. Это обижало майора. Он бы раскидал всех провинившихся по планете, по Сибири на худой конец и перебил бы поодиночке. Сейчас в вертолете он имел удовольствие созерцать всю свою команду в полном составе. Особенно глупым было присутствие программистов и аналитиков. Автомат шел им как козе баян. Хорошо, что их было всего четверо, и лишь один из них в очках, но и этого на войне очень много. Вся группа состояла из двенадцати человек. Сначала их везли на автобусе до военного аэродрома под Москвой и посадили на транспортный, пузатый самолет, затем на грузовике до полевого аэродрома, где базировались вертолеты. Там он получил последний инструктаж, карты, оружие и боекомплект. На двух вертолетах, один из которых был прикрывающим подлет и высадку, а второй транспортным, вооруженным лишь парой пулеметов, они отправились на войну. Высадка происходила ранним утром, когда ночной туман еще увесистыми клоками покрывал вершину, на которую их доставили. Холм или, просто высоченная, по нашим равнинным меркам, гора представляла собой усеченную пирамиду с неравными гранями. Вершина ее была полого срезана на север, с небольшим уклоном на восток. Самая широкая и самая крутая грань смотрела на юг, на страну Бастурмию. Позади острого заднего ребра расположилась Республика Азеракия. Граница проходила здесь по реке, которая была по-горски непредсказуемой и вольной. На востоке бушевала мятежная мусульманская Хичкокия. Майор не обольщался. Он был абсолютно уверен, что границы здесь такая же условность как демократия в России. Однако само политико-географическое положение его дислокации настораживало, так как к России оно уже не имело формально никакого отношения. Задание было таково: организовать оборону высоты, держать под контролем окрестности, особенно деревню по левому берегу безымянной реки, которую его солдаты тут же окрестили Гадючкой и уничтожать банд формирования. По оперативным данным этот район контролировал злобный обрек Айзек Озимый. Деревню он вообще считал своей запасной базой, куда и захаживал регулярно, чтобы почистить перышки, пополнить запасы продовольствия и, наверное, боеприпасов. Задача максимум для майора была в поимке Айзека в состоянии жизни или без таковой, уж как получится. Майор решил заняться деревней только после того, как укрепит лагерь, но разведку все же в нее послал. Трое бойцов под началом Тертого отправились в деревню. Майор проследил, как они идут вниз по хребту, держась с одной его стороны. Под горой им предстояла переправа через Гадючку и пологий затяжной подъем на юг в деревню. Он знал, что Тертый в этом месте разделит свою группу и, оставив одного в укрытии на окраине деревни, сам, с бойцом аналитиком, ее обойдет по верхней тропке, которая уже слабо просматривалась в полевой бинокль майора. Майор насчитал пятнадцать домов, но не поверил себе, горы всегда сюрприз - несколько строений могли запросто спрятаться от бинокля.
   - Башкир, наметь позицию для миномета. На правом ребре, метров двадцать вниз от вершины, посадим снайпера и дозор. Линию обороны займем прямо здесь вдоль восточного склона. Еще одну позицию придется организовать почти на вершине, думаю, пулемету там будет хорошо. Распредели работы, пока будем окапываться двоих пошли на вершину, пусть винтовку возьмут, но огонь ни в коем случае не открывают. Первый выстрел - наш. Я займусь связью и помогу рыть блиндаж. Нормальной обороны все равно не будет - людей мало. Мины разбросаем, как в учебнике, только действуй внимательней и не забудь, что треть оставим пока. Позже разберемся, где тут собака порыта - туда и воткнем.
   - На востоке надо бы чуть влево вытянуться. Круговую сможем тогда держать.
   - Согласен, только не очень мудри. Экскаватора у нас нет. Рассчитывай работы примерно на неделю, а там видно будет.
   - Так точно, все будет видно.
   Тертый не уставал ругаться и материть всю Азеракию и Хичкокию скопом, поминая добрым словом только относительно далекую, по крайней мере, спрятавшуюся от него за горой, Бастурмию. Тропа была не то чтобы козьей, а скорее совсем ничьей. То, что здесь ходили когда-то люди это ясно, но ходили очень своеобразно и понемногу. Если можно было вильнуть, то это тут совершали постоянно. Никому не приходило в голову натоптать и обустроить тем самым, что-то одно. Казалось, что у каждого камня тут по десять сторон и половина из них это пропасть. Налево от тропы открывался недоступный при передвижении вид глинобитных домиков, лепившихся как ласточкины гнезда под крыши прямо к скалам. С большим трудом удерживая равновесие, и с некоторым уместным восхищением, Тертый отмечал, что рядом с каждым домиком имеется огород и пара плодовых деревьев. Это Тертый расценил как хобби, потому что разглядел уже на юге деревни большой сад и даже замысловатыми кусками возделанные поля. Эта роскошь досталась жителям отчаянным трудом, благодаря небольшой лощине, спускавшейся к реке. Очевидно, там протекали временные ручьи, пополнявшие горную реку капризно и неравномерно. Они же питали сад и поля. Тертый рассмотрел и не лишенные ирригационной фантазии сооружения, по виду маленькие дамбы, которые служили поливными водоемами. Вряд ли из них берут питьевую воду, хотя черт их знает, может и берут, уж для скота точно берут - вон там стадо коров. С образом мирной жизни горцев Тертый был не очень знаком, но решил, что овец сбивают в отары и гоняют по горам, в деревне не держат. Вот и первый житель, даже не один. Рядом со стадом, словно прямой сук упрямого древнего дерева, стоял старик, бурка на его плечах напоминала крону этого дерева, а длинный посох и болтавшиеся под ногами ребятишки - молодые побеги. Тропка, наконец, успокоилась исчезновением и предоставила возможность для наблюдательного дела. Два наших диверсанта улеглись за грядой неравных размером камней, и уставилась в бинокли, по возможности расставив их в разном направлении. Домов насчитали девятнадцать, но почти две трети определили, как необитаемые или заселяемые лишь время от времени. Наблюдали от души, не торопились. Почти час ушел на это. Подозрения были на данный момент с деревни сняты, причем пользовались разведчики, по крайней мере, один из них, своеобразными критериями безопасности, которые неизвестны или невнимательно отбрасываемы обычным человеком, зато необходимы, как путеводитель в действиях, для любого военного.
   - Идем, держись в двух шагах сзади. Стреляй только после меня, а то хлопнешь ненароком.
   - Кого хлопну?
   - Да меня же и хлопнешь, кого еще ты можешь хлопнуть?
   Осмотр был крайне нудный. С этого края деревни все дома были пусты, завалены непотребным хламом, битым стеклом, вездесущим, мокрым картоном, тряпками и битыми бутылками. Утварь была, но только в таком состоянии, что уже никому не придет в голову ее использовать. Первый жилой дом расположился в таком месте, которое как бы делило деревню на верхнюю часть и нижнюю. Тут была развилка дорог, улиц, если так можно выразиться. Дом угрюмо выпятил на них свой низкий край, а сам всей массой и этажами ушел вниз под гору. Тертый двинул ногой в ржавые железные ворота, которые почему-то напомнили ему любимую Абхазию, где он часто отдыхал (от чего?) в глубоком мирном детстве вместе с родителями. Железные половинки ворот освободились ударом от хрупкой алюминиевой проволоки и пропустили их во двор. Тертый подошел к железной бочке и постучал в нее прикладом.
   - Эй, хозяева, есть кто-нибудь? - в ответ на его крик из дома показался старик, весь седой и удлиненный собственной бородой. Тертый внутренне вздрогнул, так похоже его лицо было на то, которое он ранее приближал биноклем. Во все щели выглядывали пестрые, грязные ребятишки, прикрытые черными усатыми женщинами.
   - Здравствуйте, мы представляем федеральные власти. Хотим узнать есть ли бандиты в селе и нельзя ли где-нибудь достать еды. Не бесплатно, мы заплатим. Немного, не так как на базаре, но вполне нормально.
   - Село у нас мирное, но кто знает сейчас: кто бандит? Ты вот только одним и не похож. Тем, что деньги предложил. Но сначала так все поступают. От войны, какие деньги? Кончатся, так придешь все брать. Так.
   - Вашим бандитам деньги платят и немалые. Скажи: кто к вам приходит "так" брать?
   - Бог вас знает, нашел, о чем старика спросить.
   - Ладно, скажи тогда, дед, сколько вас в селе: мужчин, стариков, женщин, детей?
   - Всего нас осталось тридцать человек. Мужчина один, больной на ноги. Почти не ходит. Шесть стариков. Девять женщин. Остальные детишки и подростки.
   - Хорошо, а скажи мне, где так научился по-русски говорить?
   - Я в Москве институт закончил, энергетический. Станции хотел строить в горах, плотины оживлять электротурбинами.
   - Турбины, это хорошо, но как на счет провианта? Договоримся?
   - Будут деньги - договоримся, - старик отвернулся и громко, строго что-то прокричал расшумевшимся женщинам и они разом замолчали.
   Карнавал продолжался еще долго. Пока не обошли все дома. Тертый заставил Аналитика считать население. Сам больше рассматривал село с военной точки зрения. Он отметил мысленно, чтобы перенести затем на карту все возможные подходы, вероятные точки расположения огня, позиций обороны и направления возможного нападения. Самым опасным ему показалось, как ни странно, направление от лощины. Не нравилось оно ему легким ходом по ней и множеством укрытий, между которых, петляя, но спокойно доберешься до любой точки нижнего села или спустишься к реке, или заберешься обратно в горы. Времени уйдет не в пример больше, чем, сваливаясь в село с гор, но зато проблем никаких. Скорее всего, при атаке будет смешанный вариант. Огонь с гор организуется как поддержка, а основной удар наносится после просачивания живой силы через лощину в деревню мелкими группами. Завалить бы ущелье минами, но нельзя, не люди так скот подорвется. Из домов Тертому не понравился только один. Правда, он бы не стал жить ни в одном из увиденных, но, учитывая специфичность его оценок жилых строений, этот дом был особенно плох. Он расположился в нижней деревне, стоял выше других, не имел перед собой других домов и был богат обзором. Что на реку бросай взгляд, что в горы, что в упомянутую лощину - все как на ладони. Учитывая крепостную манеру его возведения, то есть толщину стен, узость окон и так далее, дом прямо напрашивался на немедленное уничтожение. Как расставить заряды Тертый по привычке быстро прикинул. Дом по его вкусу уже мысленно разваливался на пару частей и подрезанный на угле с приятным взгляду подрывника вращением шел хорошим, устойчивым ходом вниз в реку, будто живой, но убитый. Обитатели дома не вызвали у него таких подозрений как их родовое владение. В доме так же, как и везде, была куча ребятишек, штуки три, одна старая бабка, одна женщина средних лет, а там черт их разберет, сколько ей на самом деле, и одна молодуха. Насторожило Тертого одно - уж слишком молодуха была красива. Да нет, не красива - прекрасна. Бандит ты, художник Рембрандт или обычный прижатый жизнью мужик, но такую красотищу не обойдешь! Тертый и сейчас, через убитые сорок минут пути, так же видел ее перед своими глазами, только казавшимися занятыми дорожным слежением, а на самом деле продолжавшими отдыхать от жизненных неурядиц, включая непрошеную войну, на возвышенном образе горянки. Никогда он не видел такой тщательности творения природы. Каждый ее мазочек, каждый скол живого состава, исполнялся не спеша и навеки. За видовую основу природа явно взяла древнюю Грецию в самом классическом варианте, но на этом она не сумела остановиться. Шаловливая игра ее фантазии задела Индию и тщательно исследовала и перевоплотила лучшие цыганские образцы населения. Ко всему, в ней воспрянуло, что-то сверх современное и, словно, эволюционной логикой завершив понятия человека о прекрасном, природа охрупила ее ладную фигурку и сделала ее образ поэтически воздушным, телесно желанным, но умом научно недостижимым. Тертый вообще оценивал красоту, как дополнительную преграду к желаемому, которую выставляет женская сущность как последний аргумент: неужели у тебя лохматого поднимется рука не рука на такое? Недостаток этого метода защиты был только один. Действовал аргумент лишь на тех, кто обладал начальным объемом не выбитой упражнениями тела интеллигентности. Например, на спецназ, это уже точно, не действовало. Не все в нем такие мечтатели, как Тертый. Ну и что, что его мечтания обычно заканчивались выстрелом в лоб или, в крайнем случае, в височную кость? все равно он был мечтателем. Не даром ему доверяли пытки. Попробуй вытрясти что-нибудь из фанатика без возвышенной поэтической жилки! Даже с проводами от аккумулятора необходимо уметь посмотреть правильно в душу человеку, суметь выделить в нем жажду смерти после исповеди. Тертый отвлекся от рассуждений о красоте и от соответствующего бунта тела.
   - Аналитик, ты еще не сдох?
   - Пока нет, командир, - его фигура предельно согнувшимся профилем говорила об обратном, правда, пока в переносном смысле. Здоровенный мешок с бурдюком молока, кругом овечьего сыра, пучками зелени и связкой лука, и конечно, гвоздем фуража, бараньей полутушей, припечатывал его к земле надежней, чем до того калаш. Роль его телохранителя и оруженосца исполнял другой солдат, которого они забрали на краю деревни.
   - Плешь, повтори еще раз, что видел.
   - Почти час ничего не было видно, только коровы гуляли. Потом смотрю из большого высокого дома с бойницами, посередине деревни выбежал пацан, лет десяти-двенадцати. Так быстро скрылся в горах, что прямо пальнуть в него захотелось.
   - Каким путем в горы он шастнул определишь?
   - Запросто. Выше вашей тропы есть маленькая щель. Она на вершину ведет. Я время засек, сколько ему понадобилось подняться. Приблизительно в два раза быстрее, как если бы он по вашей тропе шел. Несложный там подъем, это точно.
   - И когда он обратно вернулся?
   - Вы уже обход закончили и ко мне пошли, чуть не просмотрел его - верткий как гадюка.
   - Значит через три с половиной часа. Полтора в одну сторону, да полчаса там, где его ждали, получается по горам приблизительно километров пять-семь. Жаль, что потом, после вершины, его не видно было, хоть направление узнать, куда его носило? А так получается, что в любую сторону мог свернуть. Ладно, по карте потом уточним, куда можно добраться, теоретически. Блин, в такой тухлой стороне и опять шпионы! На хер было из Москвы мотать!
   Прошла неделя, а подразделение так и не прижилось на новом для себя месте. Что-то никак не хотело делать лагерь маленьким и надежным оплотом спокойствия среди враждебных гор. В том, что они враждебные никто из солдат, да и офицеров не сомневался, хотя какие солдаты в спец подразделении - сплошь все были лейтенантами да выше. Во-первых, (это о неприятностях) не удалось построить блиндаж. Его заменили перекрытыми кусками скал щелями. Окопы по настоящему не отрыли тоже. Лагерь со стороны казался старинной крепостью, фортом, хоть и недостроенным - незамкнутым по окружности. Под ними была скала, и не просто скала, а базальт. Местами его подорвали, где от этого был толк, местами подковырнули, но в основном пришлось использовать естественные углубления и выступы. Неделя при общем безделье это много, поэтому сделано было все же достаточно, для строителей, но не для войны, которой всегда мало, и страх от этой недостаточности не проходил. Точнее, что-то мешало его исчезновению, и это неопределимое было ожидаемым читателем во-вторых. За домом-крепостью установили постоянное наблюдение, и оно не раз уже давало результаты. Паренек был явно связным. Тертый сам пробовал за ним угнаться и уже три раза ходил за ним по пятам, но каждый раз терял его в горах. Одно только утешало, раз за разом, по мере ознакомления с маршрутом, он терял парня все дальше и дальше от деревни. Когда-нибудь он его догонит. Отношения с местным населением оставались хорошими напряженными, а чего еще желать оккупантам и тем, кого оккупировали?
   В то утро восьмого дня ничто не предвещало осложнений. Сменились ночные посты, готовился завтрак из выкупленных продуктов (свои берегли как НЗ). Майор, в который уже раз, изучал карту вместе с Тертым, гадая: куда ходит парень? Вдруг вышел на связь дальний пост охранения.
   - Колтун, вижу движение, второй сектор справа, до взвода.
   - Шлепок, сиди тихо, докладывай при изменении обстановки.
   - Есть докладывать, пока направление вниз под гору к реке.
   - Колтун, Сигара на связи, движение до роты, юго-восток, квадрат 3-5, - это зашипела рация, у пулемета телефона не было.
   - Как думаешь, правильно мы рассчитали, в обход пойдут? - в который раз уже, мучались этим вопросом Тертый и Майор - ведь горы не академия.
   - Навес, ответь Навес! Навес, вариант второй, жди уточнений координат, пока цель на небо, жди сигнала. Колтун на связи, Сигара, дашь ориентиры Навесу, напомни, чтобы приказа моего ждали, как понял? Лады. Шлепок, как настроение, молодец, а ну, пощелкай на пробу! Давай, с Богом!
   Особый, какой-то по-домашнему армейский и приятный звук винтовки, разумеется, будучи приглушенным горкой, донесся до командиров. Правда, оценить его прелесть мог только Тертый, Майор поспешил к Сигаре, посмотреть на движение своими глазами. Другие бойцы давно уже заняли свои места согласно боевому расписанию. В таких маленьких притертых отрядах особого приглашения повоевать не требуется. Тут скорее следи, чтобы излишней инициативы не было, а то будешь собирать по всему хребту свои боевые единицы. Народ так странно подобрался у майора, что всему многообразию вооружения предпочитал холодненькие ножички, только дай кого-то порезать, покромсать. Еще подерутся: кому первому! Основой боевой мощи подразделения было маленькое безоткатное горное орудие и миномет. Орудие стояло на самом фланге, том самом, завернутом влево. Это позволяло вести бой прямой наводкой вдоль всей позиции, а так же стрелять навесом на южный склон, по координатам. Склон уже пристреляли, а вот восточную часть позиции постеснялись, уж больно смахивало бы это на провокацию. Раньше времени начинать свою маленькую войну не хотелось. Сигара - пулеметная позиция - была тесновата. И так здесь с трудом отыскали покрытый мхом разлом в скальной породе, который очистили от каменистой почвы, и чуть подорвали в верхней части. Этот подрыв позволял переносить огонь прямо на позицию, не дай бог, если это понадобится, и вести его без помех вдоль всего восточного склона. Однако чтобы обстреливать эффективно противоположную гору на юго-востоке приходилось спускаться вниз, где защитой служил лишь бруствер, сложенный из подручных и специально принесенных сюда камней. Зато, только поворотом ствола, отсюда можно было прикрыть снайпера, то есть, Шлепка, притулившегося к правому ребру горы. Тут сейчас и стоял пулемет. Майор пристроился позади бойцов и, выставив бинокль между двух камней и, следя чтобы он не пустил блик, внимательно осматривал врага. Доклад был точен настолько, насколько это возможно сделать в боевой обстановке, наступала действительно рота или что-то такое же по численности у бандитов. Явно просматривались три группы наступавших. Одна уже занимала оборону на высоте и не собиралась спускаться далее. С тревогой Майор увидел, что бандиты притащили с собой миномет и уже устанавливают его за скалами. Он принадлежал этой самой группе, которая будет поддерживать наступление огнем и заодно послужит резервом. Другая группа клюнула на уловку в расположении обороны и выманивалась на восток, в обход холма, а вот третья вовсе не собиралась последовать этому примеру, забирая все время влево. В принципе, они поступали правильно - там их ожидало минное поле.
   - Шлепок, оторвись, как успехи?
   - Пару папах снял, разрешите отключиться?
   - Я тебе отключусь, увлекся, а ну налево посмотри в середину трех пятого, миномет узрел? Вот и поработай, а то папахи он снимает! - Майор себя подстегивал, делал вид, что недоволен, но парня понимал прекрасно, ведь именно та группа идет его брать, больше ей некуда идти, не в деревню же! А может и в деревню! Хрен их выковоришь потом оттуда! Вот, черт! Это надо предупредить, - Навес, а ну шарахни по туристам! Прямо за спиной у тебя, через реку. Действуй! Колтун, вышли кого-нибудь прикрыть с тыла Шлепка, да так его поставь, чтобы он деревню видел, туда группа направляется, по ним сейчас Навес заработает. Что? Уже видишь? И как? Правильно, смотри, чтобы лежали так и дальше, не давай подняться. Наш левый не открывай. Плевок пусть молчит. Слышишь? Правый раскрой, когда невмоготу Сигаре будет, они скоро от него скроются, сектор пока не меняем.
   Бой принял затяжной характер, бандиты, как и положено при наступлении, теряли живую силу, но и не только. Снайпер искорежил им минометный прицел, но это нисколько горных умельцев не смутило, они устанавливали миномет на глазок, и если бы их не мучил дальше Шлепок, то давно бы наделали больших неприятностей. Отряд так же нес потери, но пока только легкими ранениями. Раненых было трое. Двоих достали осколки, а третьего чиркнула по спине пуля. Рана не опасная, но неприятная. Пришлось его засунуть в щель - пусть отлежится. Майор пользовался краткими передышками, чтобы отдать приказы или сообщить в тыл о своих событиях. Он ничего не просил, но почему-то ему заранее, будто предугадывая его дальнейшие просьбы, отказали в поддержке. Через час пришлось открыть наличие горного орудия. Иначе было нельзя. Бандиты страшно заорали, исполняя со звериным воодушевлением, знаменитый клич и пошли в атаку по всем направлениям. Одна атака захлебнулась на минном поле, но явно ненадолго, потому как бандиты выставили вперед кинжалы и шупы и принялись, не обращая внимания на огонь снайпера и миномета, выковыривать мины, проделывая проходы. Мин было не так густо, поэтому скоро они должны были кончиться. Слава богу, что парочка успела подорваться и то хлеб! Иногда правому флангу помогал пулемет, но только иногда так, как ему было самому полно работы, только успевай жевать ленту. Еще через час пулемет перенесли вверх, куда так не хотелось его нести. На правом фланге завязалась рукопашная. Майор не покидал пока своего поста у Сигары, уж больно подходил он для управления, но уже чувствовал, что скоро пойдет помогать ребятам, каждый штык становился дорогим как алмаз. Майор на секунду засмотрелся как двое его ребят, став, спина к спине, режут уже третью пару бородатых бандюг, а один из его бойцов едва успевает их прикрывать длинными очередями, находясь чуть выше на позиции.
   - Володька! - крикнул Майор пулеметчику, у которого почему-то из носа хлестала кровь, - перенеси влево, на правый фланг перенеси, а то туго там, - мгновенно майор увидел, как вся площадка перед его мясниками покрылась пылью и полетели клочки от тел и одежды напиравших снизу бандитов. Этого мгновения было достаточно, чтобы весь левый, загнутый в середину горы левый фланг покрылся таракановой чернотой бешено двигающихся фигурок. Орудие замолчало.
   - Все мужики, я пошел, управлять больше нечем! Здоровья вам и успехов в личной жизни! - Майор говорил это, непрерывно стреляя из тяжеленного Стечкина, и не зря он это делал, потому как один из ваххабитов, споткнулся и уронил себе под ноги Ф-1, майор на это уже не смотрел, он с бешенным криком Ура! побежал в центр смертельной игры. Сквозь прорезь прицела и остатками бокового зрения Володька увидел, как вокруг гранаты веером раскладываются боевики. Это было последним, что он видел в жизни. Теперь за него смотрела на мир его рана от осколка этой самой гранаты, которая некрасиво разворотила горячим железом ему переносицу и выплеснула ему на щеки его глаза.
   - Вовка! Сука! ты что сделал!? Вовка!! - это орал его второй номер, роняя кровавую слюну из разорванной нижней губы, а сам при этом бил кулаком Володьку по остаткам лица и оттаскивал его в сторону, чтобы не мешался больше мертвым у пулемета. Он не знал больше куда стрелять. Вся позиция была черной от шевелившихся на ней фигурок и кто там есть кто было не разобрать. Он в отчаянии раскрутил пулемет в сторону минного поля и поволок его на нижнюю позицию. Было некогда, и он его до бруствера не дотащил. Плюхнул без сил прямо на край его неглубокого рва и в открытую стал лепить по бандитам-саперам. Так он стрелял недолго, но ему казалось вечность. Лента кончилась. В железной коробке валялся какой-то, неведомо откуда взявшийся ее клочок с патронами, и он его зарядил. Все куда-то делись. Не было больше ни своих ни бандитов. Второй номер мутнеющим взором следил за кем-то, не бывшим больше человеком, который, шатаясь, брел вниз по склону. И какие-то не люди подхватили его под руки. Второй больше не стрелял. Он встал и пошел наверх. Его взору открылась позиция отряда, не ставшая родной. Он подумал, что смотрит на коровью, дымящуюся свежестью лепешку, которую облепили мухи и навозные жуки. Все шевелилось, но казалось, что каждое шевеление тянет за собой что-то тяжелое и липкое. Туманный ореол, синего дыма окружал каждую мразь на этой плеши. Второй номер достал нож, не штатный, очень длинный и узкий и начал резать всех, кто по его мнению оставался врагом. Он делал это до тех пор, пока кто-то ему не сказал:
   -Эй, Плешь, слышь Коля, оставь хоть двоих, надо допросить, ну оставь, пожалуйста! - только это мирное слово остановило Колю, он механически вытер нож, о спину какого-то тела и тяжело сел на землю подле к нему обратившегося.
   Постепенно начали отходить от боя. Этому способствовал подсчет потерь. Они были огромны для такого маленького отряда. Сначала посмотрели на тех, кто жив. Это были: снайпер, которого в конце боя контузило, наверное, это его и спасло - он валялся на дне своего окопа и не высовывался, когда огонь стал кинжальным; трое было ранено, причем один точно смертельно - он был бледен и вздрагивал всем телом, как заведенный; живым оставался Майор, это было особенно странным, как думалось второму номеру, ведь он видел, куда бежал командир, как там остаются живыми - непонятно. Сначала все думали, что жив и Тертый. Он валялся на груде тел, окруживших пушку. Так и хотелось видеть в нем победителя оставшегося в рукопашной борьбе наверху, положившего всех на лопатки. Но когда стали его поднимать, то оказалось, что ничего, кроме того, что было сверху, у него больше нет. Все было вырвано последней гранатой, которую он успел взорвать.
   - Нас осталось пятеро, Аналитик сейчас умрет. Сеня, ты ранен легко, посмотри с холма: как там обстановка. Соберем все что можно и пойдем в деревню. Займем тот дом, - все понимали, о каком доме идет речь, и почему они туда пойдут.
   Скоро небольшой отряд уже продвигался под гору к деревне. Предстояла нелегкая для нагруженных военным скарбом людей переправа через реку. Провиант практически не брали. Его второпях максимально попортили и облили керосином, который был у них припасен для освещения. Своих убитых они запихнули в щели и взорвали над ними перекрытия. Торопливо помянули коньячным спиртом, которым были наполнены некоторые фляги еще на базе, и тронулись в путь. Взяли практически только боеприпасы и оружие. Орудие с большим душевным напряжением, так как его было страшно жалко, хитро заминировали. С собой несли пулемет (к нему на основной позиции остались патроны, четыре коробки), массу гранат, все были ими обвешаны и личное оружие, усиленное любым иным, которое кому нравилось. Главной огневой силой у них теперь был миномет. Все несли к нему мины, только боец, раненный в бою одним из первых в спину, не мог ничего нести и волочил за собой набитый припасами мешок. Всю дорогу Майор хотел проверить: нет ли в этом мешке минометных мин или еще чего-нибудь опасного для произвольного взрыва, но потом плюнул и решил, что все равно парень плетется сзади, вряд ли их всех накроет. Переправлялись по правилам боя прикрывая друг друга, автоматически все были еще в нем, успокоение оказалось только внешним. Сеню оставили дожидаться отставшего, а сами внимательно прислушивались к горам. Казалось, что по ним еще блуждает эхо боя, но это был прерывистый шум реки. Две сгорбившиеся над мешком фигурки уже миновали огромный камень и выбрались на стремнину. Вода едва доходила им до пояса, но для горной воды этого было достаточно, чтобы в любой момент их опрокинуть. Когда темные фигурки были уже на середине, раздался мощный взрыв. Майор и двое его спутников моментально попадали на камни. Огромный фонтан взметнулся над тем местом, где только что были солдаты. Темная воронка, вытеснив из себя воду и на миг обнажив русло реки, исчезла под бурным потоком через секунду, будто ее и не было. Потери в этот день были отвратительно привычными, но эта потрясла всех своей беспощадной простотой и никчемностью. Майор некстати подумал, что проиграв в количестве, он получил качественное преимущество - все живые были полноценными воинами. Однако это не мешало ему искренно сожалеть о гибели тех двоих, но о скольких он должен тогда сожалеть и сегодня и вообще? Сколько смертей может выдержать командирская душа?
   - Надо было проверить мешок. Ладно, думать об этом поздно. Плешь, ты был в деревне много раз. Веди... - Майор не договорил. Судьба продолжала сводить свои счеты, соблюдая только ей известное равновесие. Они еще не успели отойти и на пятьдесят шагов от переправы, как прогремели взрывы в горах, слившиеся в один непрерывный гул, похожий на сход лавины. Трое остановились в непроизвольном ожидании окончания канонады.
   - Пушка сработала, - сказал Плешь, он же Коля в миру. Он не сказал то, что все знали: сработал сложный и хитроумный вариант минирования, который подорвал практически всю бывшую позицию. Вот куда пошли мины, оставленные майором про запас и другие неиспользованные в бою боеприпасы. Расчет был чисто психологический: пока часть бандитов будет копаться с пушкой, наверняка другие рассосредоточатся и будут осматривать лагерь. Судя по взрывам (вероятно ловушка сработала вся) потери врага должны быть большими.
   Отряд теперь не останавливался, быстро темнело, густые сгустки вечера уже наплывали на тропу. В полном молчании, по прошествию определенного отрезка времени, вся группа, сдерживая тяжелое дыхание подошла к дому. Плешь вошел во владения горной красавицы, достоинства которой он, как и Тертый, успел уже оценить, захаживая в деревню, а майор с Шлепком остались караулить снаружи. Плешь уведомил хозяев, что они встают к ним на постой, не собираясь выслушивать никакие возражения, но их и не было. Все обитатели дома угрюмо молчали, а Плешь почувствовал смутное беспокойство, когда увидел, что парень-связной в доме отсутствует. Он не мог понять плохо это или хорошо. Посоветовавшись с майором решили, что это скорее хорошо. Ведь то, что они остановятся в доме, было ему не известно, поэтому и сообщить об этом он не сможет. А если он появится, то они его как-нибудь нейтрализуют. В нижней части дома была одна огромная комната и две поменьше. Маленькие сени вели прямо в большую комнату - ее и заняли, предложив всем законным обитателям убраться в другие. Главной причиной такого выбора была лестница, ведущая на практически плоскую крышу прямо из угла залы. На крыше установили пулемет и миномет. Нижнюю мог оборонять один человек, используя узкие бойницы, нарочно проделанные во всех трех наружных стенах дома, четвертая стена имела две двери в маленькие комнаты. Тут же был расположен то ли очаг, то ли камин, который обогревал все большое помещение и соединял его с одной из маленьких комнат, будучи частью стены. Топить очаг можно было с обеих сторон. Сейчас он едва теплился, но в комнатах было уже тепло, а огромное полу истлевшее бревно, похоже, было способно давать его всю ночь. Было видно, что вся компания жильцов, которую так нахально потревожили бойцы, сосредоточилась именно в этой, соединенной с залой комнате. В бликах красновато-голубоватого тления очага Майор видел тени старухи и красавицы, еще одна женщина суетилась у стола, накрывая его к ужину. Слышно было верещание ребятишек. Ему казалось, что он смотрит на них через ад. Наскоро бойцы поужинали, добавив хлеб, реквизированный у хозяев к двум большим банкам армейской тушенки. Старуха молча принесла им кувшин красного, кислого, но очень ароматного вина и большой пучок зелени. Она грациозно поставила вино на стол, разлила его по стаканам и едва заметно поклонилась, что-то шепча. Когда она это делала, то казалось, что ей лет семнадцать. Плешь проверил все подходы к дому, задвинул тяжелую пластину засова на входной двери и подвинул лежанку так, чтобы она перегородила треть входа. Теперь никто не мог бы пройти, не разбудив его. Договорились, что первую половину ночи будет дежурить на крыше Майор. Плешь и Шлепок повалились на свои ложа и с невероятным для ситуации наслаждением дали всему своему солдатскому существу отдых. Шлепок привычно отодвинул приблизившиеся к его внутреннему взору воображаемой оптикой лица бандитов, которых он сегодня стрелял, и полетел в небо. Во сне он всегда летал, но как-то странно - небо всегда было у него внизу. Он сначала проваливался в него, а только потом, очень медленно начинал набирать высоту. Плешь, наоборот, при первом подступе сна шел сразу на взлет, который все же нельзя назвать просто взлетом. Дело в том, что он уже был заранее погружен в жидкую бесцветную жижу характера и вынужден был медленно из нее приподняться перед отправкой в небеса сна. Это сопровождалось глубоким вздохом похожим на стон и перебоем дыхания на его излете. Он зависал на долгую минуту, как ракета на старте и только потом отчаливал вверх уже ни о чем не заботясь. Майор тяжелым взглядом посмотрел на товарищей и медленно стал подниматься на крышу. Он аккуратно приподнял деревянный люк и осмотрелся. Крыша была пуста. Майор обошел ее по периметру и прикинул откуда пойдет лунный свет. Дом строили с военным умом - видно повоевать его архитекторам, а более их предкам, у которых они учились, пришлось немало. Майор с большим удовлетворением отмечал, что решение их не оставаться на ночь в горах было единственно верным. В лучшем случае они бы проснулись утром все разбитые, не отдохнувшие, а в худшем и очень вероятном, уже совсем бы не проснулись. Майор даже представил себе, как будет выглядеть с перерезанным от уха до уха горлом. Ему это не понравилось. Очень долго он анализировал их оборонный объект во всех аспектах, благо, что время у него было, а спать он, находясь на нервном взводе, совсем не хотел. Он прикинул оптимальный маршрут для часового, чтобы последовательно следить за подступами и не быть неожиданно снятым, проверил как они поставили миномет и хорошо ли лежит рядом боезапас. Первая мысль от бога, и поэтому то место, где расположили пулемет, почти не рассуждая, по проведению этих самых рассуждений только подтверждало правильность интуиции. Пулемету был необходим простор и сейчас в направлении реки он у него был. Сторону, смотревшую на горы придется оборонять автоматами и поддерживать стрельбу минометом. Нормально должно получаться. Гранаты с крыши тоже полетят куда надо и довольно далеко. Вообще пока все в порядке, если делать соответствующую скидку на войну. Чтобы развлечься Майор стал прикидывать, какие потери должны быть у врага. Знаменитые один к трем у него перекрывались даже при самых скромных оценках, а значит не зря полегли его ребята. Только две последние смерти тяжелым грузом припечатывали его совесть, но он грубо это пресек:
   - В монастыре потом будем разбирать, где, кто и в чем был не прав, а пока надо жить и воевать.
   Тяжелые весенние тучи уютно пристроились к своим горам и очистили небо для звезд. Иногда, словно ошалевшие спички, в воздухе проносились светлячки. Это пугало Майора и он боялся, что перепутает настоящую вредную человеческую вспышку с полезной природной. Звезды были так близко, что вспоминался Планетарий. Это даже развеселило на мгновение Майора, он подумал, как человек всегда стремится заменить свои впечатления о настоящем собственной, пусть и умелой подделкой. Казалось бы смотри, радуйся, вот они живые и прекрасные, ан нет! тебе надо вспомнить что-то привычное, земное. Не удивительно, что люди считали, что в потолок небесной сферы вбиты серебряные гвоздики. Гвоздь - это понятно и руками при желании можно пощупать. Правда серебряные гвозди не всякому даны, но ничего, никель тоже сгодится. Майор привычно стал искать на небе Большую медведицу и когда ему показалось, что это она, то все вдруг потухло, как будто светлячок сознания Майора мгновенно потерял свою подругу и некому стало светить.
   Майор медленно разлепил веки. Это было очень трудно сделать. Руки не двигались и не могли ему в этом помочь. Правое веко сумело наконец проделать маленькую щель в какой-то жиже его залеплявшей, и Майор увидел себя, лежащего в глубокой глиняной яме, наполовину утопшего в грязи. Невероятным усилием он слегка чавкнул левой ногой, но тут же устал и больше ничего сделать не смог. Отдохнув, он принялся дальше разлеплять глаза. Не полностью, но все же это, наконец, удалось сделать. Лучше бы он этого не делал. Вся его нижняя половина тела была в крови и он вероятно подумал бы, что эта кровь его, но взгляд сразу поймал две фигуры наверху, и их вид не оставлял сомнений. Столько крови из одного не вытечет, будь он даже самим генералиссимусом. Он внутренне содрогнулся и также внутренне застонал (инстинкт заставлял его молчать). Оба его товарища висели с перезанными глотками прямо над ним, на суку большого дерева. Каждый был привязан только за одну ногу. От этого их тела, висевшие вниз головами, даже в таком жутком виде, который, казалось бы, отрицает сам по себе всякую естественность, приняли неестественное положение. Кровь уже не текла ручьем и не капала, она просто засохла на их одежде плотным, и на взгляд шершавым, сгустком. Лица их были неузнаваемы, они распухли и бледно посинели. У Майора закружилась голова и он опять потерял сознание.
   Очнулся он за столом, рядом с камином. Все что с ним происходило в эти часы он не помнил. Только чувствовал, что с ним что-то делают. Моют, перевязывают голову, одевают, подносят чуть тепловатое питье, укладывают на кровать, затем он куда-то окончательно провалился. Теперь, за столом, прямо перед собой, он увидел старика, которого уже видел раньше и с ним беседовал (это был бывший студент энергетического института), другого старика, который был хозяином дома и незнакомого бородатого мужчину с очень живым лицом и пронзительным взглядом. Ни детей ни женщин нигде не было не слышно и не видно.
   - Мы видим - ты очнулся. Тебе дали лекарство и ты спал почти сутки. Слушай внимательно и постарайся нас понять. Перед тобой твой враг - Айзек, хозяин дома и отец красавицы Олии по имени Турсун, меня ты уже знаешь. Дело серьезное, поэтому я буду переводить. Айзек говорит, что зла на тебя не держит - ты солдат и очень хороший солдат. Твои люди лишили жизни шестьдесят его лучших воинов, еще десять скоро умрут от ран, а многие другие ранены. Ты погубил почти половину его воинов, но Аллах знает как поступить, на все его воля! Сначала тебя хотели убить, но сгоряча бросили в яму, думали ты уже умер. Повторяю: на все Божья воля - и нашего христианского и мусульманского Аллаха. Тебе не понять наших сложных горских устоев и почему Айзек мой друг. Вера не всегда разъединяет людей, просто дает им разное понимание жизни и только! Я видел у тебя Православный крест на теле - это хорошо. Прямо скажу, если бы его не было, то и тебя бы уже не было. Слушай сейчас внимательно и не дай тебе бог, что-то пропустить: ни одно слово повторено не будет! У нас большое несчастье (оно же и счастье) и пришло оно вместе с войной, но оно связано не только с настоящим, а и с далеким прошедшим. На нашем роду висело заклятье. Еще в девятом веке царица Явлена была настигнута всевышней карой. Она убила своего мужа и трех его братьев. Убила из-за любви к пришлому рыцарю. Весь ее род, наш род, должны были за это вырезать, но мудрейший правитель того времени, царь Ионий наложил заклятие на женщин рода, а сам род простил. Заклятие состояло в том, что ни одна женщина теперь не могла выйти замуж по любви, а только по повелению главы рода, обязанного свыше следить за исполнением этого приговора. Сначала все радовались спасению жизни, но скоро поняли, что страшнее ничего для рода быть не может. Дети рождались в ненависти и многие от нее умирали. Очень строго соблюдался этот закон, и превратился в не нарушаемый никем обычай наших гор. Еще одно условие заклятия соблюдалось свято, а у нас в горах это тоже было сложным. Ни одна женщина рода не могла даже приблизиться к оружию, даже дотронуться до кинжала мужа, не то что убить. Было у заклятия и одно секретное условие, которое передавалось из поколения в поколение только властителями родовых судеб. Теперь условие будет выполнено, поэтому и я о нем знаю. Женщина убившая двух мужчин-врагов будет последней из тех несчастных, которые шли в брак без любви. Никто кроме старейшины рода не знал об этом до сего момента. Теперь дочь Турсуна обязана выйти замуж за врага и окончательно снять с нашего рода заклятие. Слава нашим Богам, Айзек согласился оставить тебя в живых и пошел нам на встречу. Наш род будет вечно ему в этом обязан. Но не только ему, теперь ты по своей воле должен согласиться на наше условие или немедленно, то есть конечно медленно и мучительно, умереть. Слушай и думай, но не более минуты: Ты берешь замуж дочь Турсуна, прекрасную Олию. Мы всем своим родом клянемся, что она будет тебе лучшей из подлунных жен живших как до нас, так и в грядущем мире. Как только обряд состоится вы немедленно покидаете наше селение и наши горы, хода в наши места вам более никогда не будет. Никогда! Думай и говори!
   В доме установилась мертвая тишина. Майор слышал как горит огонь, слышал как течет река, видел как идет время. Он сказал:
   - Я согласен! Да, я беру в жены красавицу Олию и обещаю вам, что не вспомню ее преступления перед моим народом и моей совестью, я прощаю ей все, что она совершила, ведомая грехами рода, а не собственной личностью. Я обещаю, что буду ей также лучшим мужем, который ей мог встретиться на пути жизни, а даже мог бы и не встретиться. Я клянусь вашему роду, что на ней прекратятся ваши мучения, и она, Олия, полюбит меня, хоть по случаю я ей враг, но не по жизни и своей заветной мысли.
   Вывели невесту. Ее высокое чело венчал черный платок с золотой окантовкой, пришедшейся прямо на лоб. Платок был огромным и покрывал ее всю, только в небольшом распахе было видно, что невеста одета в белые одежды из плотного, но тончайшего материала, искусно вышитого золотом. Их повели на край села в маленькую часовню. Откуда-то появился священник и обряд начался. Народу в часовне было немного, но казалось, что она вся заполнена людьми. Священник взмахнул рукавом и люди запели. Никогда бы Майор не подумал, что не специально подобранные люди могут так стройно петь. Он слышал до тысячи голосов одновременно, но казалось, что лишь один человек исполняет эту печальную и возвышенную песнь. Постепенно хор крепчал, исчезали печальные, роковые ноты и, наконец, все хоровое пространство наполнилось таким неземным счастьем, что у Майора на глазах появились слезы. Он украдкой смотрел на свою невесту и отчетливо понимал, что находится в сказке, в которой ему теперь жить до конца своих дней.
   Они обменялись кольцами, которые им поднесли на темной бархатной подушечке и Майор увидел, что они не такие, к каким привыкли у нас. Все они были усыпаны драгоценными каменьями, а в центре каждого сиял бриллиант несусветного размера. Вместо венцов над ними вознесся платок. Он держался на их головах (Майор не мог знать, что в месте прикосновения к платку их голов, вышиты серебром и золотом те самые венцы, о которых он беспокоился), а по краям его натягивали два светловолосых мальчика и две девочки. Откуда взялись такие херувимы в горах и у этого народа, осталось для Майора загадкой. Впрочем загадок было столько, что ни одна уже не требовала ответа. Из часовни их повели обратно в дом и началось свадебное пиршество. Они сидели на том самом месте у камина, на котором уже раньше сидел Майор и слушал невероятное условие сохранения его жизни, а теперь он был тут вместе с дикой красавицей женой. Он честно выполнял свое обещание и почти забыл, что она вчера убила двух его друзей. Прощение он ощущал, где-то настолько глубоко в душе, что противиться ему было совершенно невозможно. Оно начало приходить уже тогда, когда он узнал, что его друзей похоронили на деревенском кладбище и с соблюдением христианского обряда. Правда не прошло еще трех дней, но что поделаешь война и капризное военное счастье вносят свои коррективы в ритуальные события в числе всех прочих без разбора.
   Гости чинно сидели в два ряда, но по правую руку сидели одни мужчины, а по левую одни женщины. На огромном дубовом или каком ином твердого дерева столе стояли яства неописуемой красоты и вкуса. Вся посуда была тяжелая и серебряная, отделанная горского рисунка чернением, наверное, ее несли сюда со всего села - невозможно было поверить, что у кого-то одного могло ее столько сохраниться. Главным блюдом была коровья, а скорее телячья туша запеченная прямо на костре целиком. Майор подумал, что к свадьбе подготовились все же заранее, надеясь на благоприятный исход переговоров с тогда еще бессознательным женихом. Как же истосковался по любви этот род за многие века, чтобы вот так сразу, без тяжелого раздумья отдать в жены врагу несомненно лучшую свою женщину? Хотя время подумать у них было, этого не отнять. Видно все уже были готовы к этому хоть на век раньше, хоть на век позже, все едино, лишь бы вообще это событие произошло. Наверное, разговаривать на свадьбе жениху и невесте не полагалось, потому как их никто не трогал, даже когда стало ясно, что гости разгорячились и готовы к разгулу не на шутку. Айзек на свадьбе не присутствовал, он только выпил пару кубков вина, сказал пару слов отцу невесты, шепнул что-то несостоявшемуся Энергетику и исчез. Майор решил, что Айзеку не так просто было простить врага, просто глубочайшее уважение к дружественному древнему роду заставило его так поступить. Майор немного поел, но его слегка подташнивало из-за раны на голове и он увлекаться вином и едой себе не позволил. Незаметно он следил за своим сокровищем. Пила и ела невеста еще меньше него, но лицо ее разрумянилось, ожило и такой естественный в ее положении страх видно отступил. Он иногда замечал, что Олия смотрит на него. В такие моменты он боялся ее спугнуть и разрешал ей подсматривать якобы незаметно. Красотой Майор не блистал, умом по его мнению тоже, но даже не догадывался, что прекрасен своей солдатской прямотой и суровостью не испорченной даже разведывательными, неблаговидными ухищрениями его последней службы. Время шло медленно только для главных участников празднества, а гости так не думали, это точно. Веселье разгоралось. Кто-то все-таки регулировал процесс, потому что настал момент, когда всех подняли с мест, а жениха с невестой вывели из-за стола. Их подвели к старику и старухе, Майор понял, что это теперь его ближайшие родственники. Старик держал в руках икону, кто из святых на ней был изображен Майор не мог определить из-за плохого освещения и главное из-за ее крайней по древности темноты рисунка. Они по очереди поцеловали икону, старики всплакнули над ними, подняли их с колен и провели к известной нам лестнице. Невеста шла впереди и это хотел изменить Майор, помня о тяжести люка, но она ему жестом не позволила этого делать. Когда они оказались на крыше Майор совершенно не мог понять куда он попал. Все вокруг изменилось неузнаваемо. Над плоской крышей развернули цветной шатер. Под его куполом висела огромная чаша-светильник, по углам стояла вся необходимая для жизни утварь. Тут был и накрытый на двоих стол с вином и угощениями, фруктами, сладостями, даже виноград был на нем. Потом по вкусу и виду Майор определил, что он был прошлогодний, но сохраненный свежим с помощью какого-то хитрого горского способа. Была тут и огромная лохань с теплой водой - горская ванна. Рядом стоял кувшин и висели на стуле белоснежные полотенца. В углу стояла жаровня с углями и поэтому в шатре было очень тепло, даже немного жарко. В том месте, где вчера или вечность назад, это уже не определял Майор, стоял пулемет, раскинулось роскошное ложе, застеленное сначала коврами, а затем периной и чистейшим бельем, в изголовье лежала масса расшитых цветными узорами подушек. К слову, весь пол был устелен коврами также как ложе и Майор невольно посмотрел на свои ботинки. Олия взяла Майора за руку и молча подвела к низкому креслу с очень миниатюрной спинкой, только чуть выступавшей над сидением. Она жестом приказала ему садиться и ловко расшнуровала его ботинки. Девушка подошла к лохани, зачерпнула ковшиком из нее воды и налила ее в небольшой тазик. Майор с удивлением смотрел на ее действия. Тазик оказался под его ногами и он ощутил какое-то невыразимое, немного стыдное блаженство, когда ловкие мягкие руки его жены перед богом и людьми начали омывать его ступни. Когда ступни кончились, то оказалось, что галифе в которые был одет Майор здорово мешают дальнейшему мытью. Жена спустила с него штаны до колен, заставила опять сесть на кресло и одним движением все с него стянула. Ни с того ни с сего, хотя мы-то знаем с чего, у Майора пошло возбуждение плоти и ему стало опять невыразимо стыдно. Горянка только понимающе улыбнулась, странно для воспитанной в строгостях горного воздуха женщины, но совершенно не странно для жены и проявленного врожденного понятия дикого человека о природном естестве. В результате ее дальнейших манипуляций Майор уже стоял совершенно голый с лихо торчащим достоинством посередине небольшого водного и мыльного пространства, как неестественно огромный фрегат в маленькой лагуне кораллового острова. Олия положила его руки себе на чело и он догадался, что должен снять с нее покрывало, горскую непрозрачную фату. Майора опять усадили на кресло, убрали не нужный теперь тазик, обтерли тело и обернули чистой тряпкой ноги. Олия отошла от него на несколько шагов и начала снимать с себя одежды. Он хотел немедленно вскочить и помочь ей, но был строго остановлен одним движением бровей, лишь магическая улыбка любви делала это ожидание не обидным. Застежек и завязок на горянке много менее, чем на русской или европейской женщине, поэтому ожидание оказалось не долгим. Предпоследней с нее полетела нижняя юбка и Майор увидел какие по девичьи узкие бедра у его суженой. То, что называют у нас трусами было широким и похоже шелковым. Это тоже поползло вниз. Что вы хотите от больного человека, усталого воина? Майор побледнел и завалился набок. Очнулся он от того, что кто-то протирал его лицо водой и смачивал виски уксусом. Этот слабый запах, показавшийся ему лучшим в мире своей домашностью, окончательно привел его в чувство. Он уже лежал на брачном ложе и невольно забеспокоился о жене. Как она его сюда дотащила? Хрупкое ее тело было таким лишь на вид. Она лежала рядом с ним и гладила его по лицу мягкой и нежной кистью руки.
   - Ты, теперь мой муж. Муж? Муж - любимый и прекрасный, только немного старый, но это ничего - я сделаю тебя молодым и продержу в жизни дольше себя, - она улыбалась, лишь чуть показывая белоснежные зубы и от этого ее улыбка была такой милой и немного грустной, что Майор опять едва не потерял сознания.
   - У тебя пустяковая рана, я вижу, что раньше тебя ранили страшней, - она дотронулась пальчиком до одного из его шрамов. Он вспомнил, что получил его от шальной пули, задевшей ребро и вылетевшей из тела с клоком мяса, - тебя много би-и-ли, - а вот это было таким потешным, так смешно прозвучало, что Майор громко рассмеялся.
   - Это, правда, наверняка правда! А ты меня не будешь бить? - неожиданно его лицо сделалось суровым. Она поняла почему, и уже совершенно серьезно, с глубокой верой произнесла:
   - Никогда!
   - Ты, такая красивая, я даже не знаю, что тебе сказать, ты стираешь мои слова своей красотой. Скажи, а откуда ты так хорошо знаешь русский и говоришь без акцента?
   - Разве ты не заметил? У нас русский священник, он всех девочек учил, а мальчиков учить запретили родители.
   - Ничего себе порядки! У всех народов бывает наоборот.
   - Их тоже учили, но их учил мулла из соседней деревни.
   - Как же так! Мальчишки мусульмане, а девчонки православные, как это возможно?
   - Очень даже возможно, веру совсем было менять не обязательно, мальчишки тоже почти все у нас православные. Учение, это совсем другое.
   - Сам черт ногу сломит в ваших порядках!
   - Тише, что ты! Не ругайся чертом, не поминай его, а то у нас не будет счастья!
   - Скажи, ты меня любишь, хотя что это я! я тебе нравлюсь?
   - Я знала, что ты за мной придешь. Я это знала всегда!
   - Если неприятно или неудобно, то ты мне не отвечай. Не обидишься? Ты точно не знала о заклятье вашего рода?
   - Я знала только то, что знали все - нам нельзя было выходить замуж по любви и все остальное, но конечно не знала о том, что знал старейшина. У нас такое невозможно, просто невозможно! Я не знала, что меня отдадут за тебя, если я убью твоих друзей! Ты ведь это хотел спросить?
   - Да, ты права, именно это. Последний раз, я клянусь, что в последний раз спрашиваю об этом, даже разрешаю себя убить, если еще будет в жизни такой вопрос: зачем ты их убила?!
   - Они были врагами! Айзек сказал, что они убили моего брата.
   - Твой брат не тот паренек, который был у вас связным с Айзеком?
   - Да, он им был.
   - Мы не убивали его! Я клянусь тебе, мы его не убивали! За ним просто следил Тертый!
   - Мне очень жаль своего брата и твоих друзей. Это уже все прошло. Их больше нет. Я рада, что вы к этому не причастны, но я не хочу больше ничего знать о войне, она самое злое, что есть в жизни и преступления ее безмерны, а мы выполнили только часть из них. Я люблю тебя и хочу чтобы ты стал моим мужем по настоящему. Я твоя навек и всем своим существом. Пойми, это для меня самое главное! Какая разница каким путем привел нас к этому Господь! Он знал, что делал, когда вел нас за руку! Мы теперь неразлучимы, а если ты захочешь меня покинуть, то пусть так и будет, но я для себя решила твердо - мне без тебя не жить! Ты единственное оправдание моим грехам! Я должна сделать тебя самым счастливым человеком на свете! Нам дали для первой любви два дня, потом мы покинем деревню. Полюби меня, а затем тебе очень надо отдохнуть, только сначала я должна стать твоей женой, постарайся пожалуйста!
   Майор нежно повернул свою Олию на спину. Он осторожно положил ей под голову невысокую подушку. Он пока не смотрел ей в глаза, а только отвел сбившиеся на лицо волосы, расправил их, точно хотел писать ее портрет. Потом он осмелел взглядом и окинул взором ее фигуру. Он не хотел ее от себя загораживать своим телом, поэтому лежал рядом. Его руки начали работу любви, как руки старого мастера, на ощупь оценивают и любуются замечательным материалом ваяния или инструментом музыки, так и он пробегал подушечками пальцев по любимой, словно музыкант по струнам, боясь спугнуть рождаемую ими мелодию. Когда она родится и понесет его, поздно станет ей любоваться, он будет только страдать любовью и превращаться медленно и верно в нежнейшего в своей простоте зверя, полного пустотой выброшенных мыслей и неповторимых человеческих чувств. Сейчас он вел ее к желанию, как ранее вел под венец. Он наслаждался ее дрожью, в которой уже видел наслаждение, а не страх недоверия. Он шептал ей какие-то слова, совершенно забыв о своих ранах душевных и телесных, он словно висел на тонкой паучьей нити над жертвой с той лишь разницей, что жертва отдавалась с любовью и сама желала насладиться поражением, освобождавшим тело от выпитой крови. Он добился, сока из ее лона и погружал в него свои пальцы, как хирург погружает свои в обнаженное сердце, они скользили в нем и находили мельчайшие точки самого большого наслаждения, сладко мучили их пока не исторгался стон, тогда он словно спохватывался, что пытка так скоро кончится и немного давал ей передохнуть. Она использовала эти мгновения для взгляда, для взгляда наполненного такой природорожденной любовью, что самец терял терпение и возвращался к своей ласке, только с огромным трудом сдерживая отчаянный, последний, невозвратный уже порыв. Их тела требовали прервать мучения и говорили волнами дрожи, что готовы к наслаждению, но Майор не хотел торопливой, пусть и успешной любви. Он хотел устроить праздник своей любимой, хотел добиться от нее приобретения воспоминаний, которые пусть, пусть будут преследовать ее всю жизнь. В минуты горя, непосильной работы, веселого, отвлекающего от истины жизни приобретения или на вершине общего семейного успеха, вдруг настанет миг, когда его второе я отдалится от него и погрузится в такую непосильную сопротивлению духа негу, что он сам будет к себе ревновать, наблюдая, но потом увидит, как словно всплывет его любимая в действительность настоящего мгновения и, каким бы оно ни было, удивится, что уже переживала когда-то счастье любви. И каким прекрасным станет ее возвращение, какими дружескими и теплыми благодарностью вдруг проявятся ее новые объятия, а он поймет тогда как был прав, пересиливая боль от физических и духовных потерь. Он был настоящим метром на ее празднике жизни. Это ли не главное в его предназначении? Он возвысился над ней, стоя на вытянутых руках и, не желая стеснять ее свободу в отречении от себя, медленно погрузился во влажность женского, да уже женского нутра. Она закусила губу и невольно вздрогнула, чтобы окончательно его в себя пропустить, а быть может преодолеть полуживой инстинкт отдаления, и он понял, что она его до конца собственных дней. Он понял, что это правда, она умрет первой, но не позволит им жить друг без друга и поэтому сама, полная жизни и в смерти, утащит их обоих в вечность в любом неуправляемо вероятном исходе событий. Объединенные на веки Судьбой, Постелью и Кровью, они, до суха опустошенные медленным сварным выжигающим взрывом, лежали рядом. Но не дай бог одному или другому пошевелиться, даже невольно отдаляясь - каждый упрямо, независимо от сознания, уже следил за другим, следил за близостью и немедленно готов был ее восстановить при малейшем признаке отдаления. Они теперь шли в бой вместе и против себя в отдельности. Неожиданно Олия вскочила с постели и смеясь перевернула на бок Майора, откатывая его в глубину ложа. Между ног себе она как-то лихо воткнула тряпицу и вытянула всю простынь из-под мужа. Он с удивлением наблюдал за ней. Она подбежала к люку, ведущему в праздничную залу, открыла его и, скомкав простынь, швырнула ее вниз. Буквально рев раздался оттуда! Майор подскочил на постели, а Олия смеялась как девчонка, заливисто, хрустально и звонко. Теперь до него дошло, что внизу родился рев одобрения, а не угрозы. Он слышал раскатистый смех, восторженные крики и кто-то даже затянул явно победную песню, будто сам добился такого замечательного успеха в начале семейной жизни. "Дикий народ!" - подумал Майор, но почему-то это нисколько его не расстроило, он уже крепко обнимал свою любимую жену Олию и начинал подумывать о том, чтобы вытянуть из нее тряпку. Только голова не желала становиться на место, она все кружила его и кружила. Ему начинало казаться, что он со своей женщиной танцует бесконечный несуразный танец по исполнению, но не по духу, словно вращается не пара, а ее теневое изображение, от неспокойной под куполом шатра масляной лампы, бегает по коврам, задевает дорогую посуду, опрокидывает кувшины с вином и водой. Он не заметил как заснул, но уже через час проснулся совершенно свежим и первое, что он увидел это были черные, как беззвездное небо, глаза его подруги, которая внимательно, изучающе смотрела на его пробуждение. Они продолжали длить эту бесконечную ночь и не могли противиться ни душе, ни телу, которые, словно соблюдая очередность, требовали им интересного дела.

Борода и Клоповник

   Катерина не ходила на работу уже целую вечность. Один раз ее вызывали в прокуратуру вместе с начальницей, но вопросы даже не были провокационными, а были просто вяло-общими. Следователь прокуратуры Облажалов пыжился и делал умный вид, но Катерина поняла, что он совершенно растерян. Это ее совсем не порадовало, так как каждому ясно к чему это приводит. Дело в лучшем случае будет бесконечно закрываться и открываться, а в худшем очень быстро найдется виноватый, который иначе как козел отпущения и назван быть не может. Как бы там ни было, а Катерина уже привыкала к безделью. Пока зарплату в конвертиках им раздавали и дома неожиданно проявились разнообразные дела - время куда-то уходило. Наконец, дошло до того, что вчера она с трудом вспомнила, что ей сегодня надо идти к Андрею, то бишь к терапевту. Не вспомни она об этом вечером, уж утром бы точно не вспомнила. Голова совершенно приспособилась скакать по дням словно веселый мячик. Уже когда она лениво собралась и приготовилась идти на прием, раздался звонок:
   - Катя, здравствуй, Николай Федулович тебя беспокоит! У меня до тебя срочное дело. Есть время выслушать?
   - Для тебя всегда есть время, Коль, выкладывай, - на самом деле она очень удивилась, что разговаривает сейчас с Путановым - он никогда ей не звонил домой. Правда, раньше они каждый день виделись с компьютерным гением на работе и надобность в звонках не возникала.
   - У меня с головой неполадки.
   - Господи, Коля, нашел чем удивить! Это давно всем известно, ты же корифей, тебе и положено взбрыкивать. Неужели еще сам к этому не привык?
   - Взбрык взбрыку рознь! К таким я не привык. Короче, выручай!
   - Да чем же? Поболтать, пожалуйста, приходи вечером или даже днем. Я к трем буду дома. Приходи.
   - Поболтать я не против, даже с превеликим удовольствием, но сейчас не до этого. Я слышал, что ты к доктору ходишь, возьми меня с собой, очень надо!
   - Хожу, прямо сейчас и иду, к 11-30, в дверях стою, - при этом она думала о сослуживцах: какие же гады - ничего личного скрыть нельзя! Ведь ни словечка никому, а все равно узнали!
   - Катюша, я бы тебя ни за что не побеспокоил. Просто очень надо! Мне мамашка твоя об этом сказала, я с ней случайно на той неделе виделся на одной презентации. Ты не думай, я никому не говорил! Пожалуйста, возьми!
   - Хорошо, будь на Маяковке у первого вагона из центра через полчаса, хорошо? Но ничего не обещаю, сначала я с Андреем Павловичем переговорю. Может у него полный комплект. Знаешь как к нему трудно попасть?
   - Катюша, я лечу, прямо вылетаю! Если там проблема в деньгах, то ты не смущайся, я заплачу любые деньги. Буквально, ты поняла? Буквально любые!
   Катя застряла в дверях, крепко задумалась и одновременно возмутилась. Ведь надо же родная мать и такая Сплетня! Почти не знает Федуловича, а на тебе, все выложила! А я-то думала, что кто-то на работе. Зря думала - ищи предателя в своих родственных кругах! Она вернулась на кухню, машинально налила себе холодного чая-бальзама и закурила, не забыв отметить, что бабка перестаралась на этот раз со зверобоем. Что же там такое случилось с башкой у Кольки? Правда ведь взволнован. Хорошо, если так то помогу, конечно, помогу - парень он ничего, нормальный. Ну, не нормальный, но это уже из другой оперы ненормальный. Катька окончательно запуталась в своих определениях допустимой степени отклонения от обычности, докурила сигарету и тронулась в путь.
   - Катюша, я не опоздал? - то, что она сейчас видела у первого вагона от центра превосходило все ее ожидания. Колька сбрил бороду! Без нее он был совершенным пацаненком и практически неузнаваем!
   - Что с тобой!? Где борода!?
   - Лучше не спрашивай! В ней все и дело. Пошли скорее!
   - Да, уж лучше поторопиться!
   Марта встретила их лучезарной улыбкой. Попросила присесть и прошла в кабинет предупредить о посетителях своего босса.
   - Андрей Павлович просит вас зайти, Катерина. Пожалуйста.
   Как пережил бы этот час бедный Коля, если бы не Марта неизвестно. Хорошо, что та привыкла к такому сорту посетителей, но надо сказать, что и она была обескуражена. Вид внешности у Кольки блуждал отдельно от брошенной личности и не собирался с ней совмещаться. Невольно приходила мысль о психиатре, ожидавшем отбитого клиента.
   - Извините, пожалуйста, как вас величать?
   - Да нет не стоит, я сижу хорошо.
   - Может быть вам кофейку налить?
   - Спасибо, я вчера вечером уже попил.
   - Я все же вам налью, постарайтесь не нервничать.
   - У вас чердак в этом доме есть?
   - Честно говоря не знаю, мы же на втором этаже. Я туда никогда не ходила.
   - Зря. Надо проверять такие вещи, - Коля насупился и надолго замолчал. Он так долго размешивал в чашечке кофе, что Марта стала ожидать, когда она прохудится и кофе потечет на блюдце.
   - Вы не курите? Как вас зовут? а то мне с вами трудно общаться.
   - Две недели тому назад меня звали Коля, а сейчас я Оборотень.
   - Коленька, вы такими словами не бросайтесь. Вы на Оборотня совершенно не похожи. Уж я-то их знаю, специально выясняла классификацию нечистой силы. Вы не тот за кого себя выдали!
   - Курить у вас можно? Разрешите тогда вас спросить, а вот вещи у вас не выдавали себя за других? Никогда?
   - Как это за других?
   - Ну вот, например, чашка говорит, что она ложка или наоборот, какая разница.
   - Вы знаете, Коля, мне вещи вообще никак не представлялись, даже не говорили ничего никогда, а уж выдавать себя за другое? Да, нет, точно никогда такого не было!
   - Вот видите! - Коля почему-то обрадовался, - не должно такого быть, правда?
   - Правда, Коля! Чистая правда, - попробуй ответить по-другому, но неугомонная любовь Марты к точным определениям понятий заставила ее добавить, - Коля, разница все ж имеется. Если ложка называет себя чашкой, то это означает, что она хочет казаться больше, чем есть, а вот, если чашка хочет быть ложкой, то это просто ее надежда на бессмертие, не так ли?
   - А если ситечко на чайнике говорит: я не ситечко, а контур усиления психопаропроцессов, что тогда?
   Марта, несмотря на расслабляющую зарядку ума, страшно обрадовалась, когда Андрей Павлович освободился и вышел в приемную вместе с Катериной.
   - Проходите, Николай Федулович, Катерина уговорила меня принять вас в срочном порядке. Хорошо, что у меня осталось время до следующего посетителя. Вам повезло, - к величайшему разочарованию Марты он не обратил никакого внимания на ее мимические предупредительные знаки.
   - Андрей Павлович, у меня большая проблема! До вчерашнего вечера я ходил с бородой. Но не выдержал - сбрил. Ведь скажите, нельзя же было верно уповать на ваш прием сегодня? Вдруг бы вы сказали, что через два дня? Я бы эти два дня точно не пережил. Идти в диспансер - там все не так поймут! В общем, проблема огромная!
   - Вы успокойтесь, я вас внимательно слушаю. Причем ваша борода?
   - Успокоиться очень трудно, но я попытаюсь. Начну по порядку. Встаю утром, она мне и показывает: пыльный чердак, лежанка, куча денег и все, ну представляете, все! Наши файлы. С этого все началось, она мне формально ничего не говорит, я не знаю как объяснить, короче, голосом она не разговаривает, то есть не голосом, а словами не говорит, но я ее прекрасно понимаю. Ее понимаю, а вот что происходит нет! Понятно?
   - Да не очень пока, но это не страшно, разберемся! Постарайтесь сосредоточиться и рассказывайте.
   - То, что у нас случилось в банке вы уже в общих чертах знаете, вам это рассказывала Катерина, не могла не рассказать.
   - В самых общих чертах я в курсе, но не более.
   - Так вот. Сейчас я вам сформулирую проблему. Так. Мне крайне необходимо снять с бороды информацию, например, на компьютер, печатать труднее, лучше потом с компьютера на принтер и порядок.
   - Вы понимаете, что это действительно проблема. Лично ваша проблема?
   - Еще как понимаю! Никто такого еще не делал, очень сложный вариант по технике!
   - Я бы сформулировал по-другому! Это сложный вариант по психике.
   - Да черт с ней с психикой, как бы мне списать куда деньги делись и откуда на чердаке наличность!?
   - Я вам все же предлагаю к ней вернуться.
   - Зачем?
   - Борода ваша?
   - Разумеется, моя. Сбрил ее тоже я!
   - Очень хорошо! Будем конкретными людьми. Зачем вы сбрили свою бороду? кстати, Катерина по ней очень уже соскучилась, говорит симпатичная была борода.
   - Катерина тоже симпатичная, но о ней потом. Бороду я сбрил, чтобы она замолчала. Пока будет отрастать, придумаю как ее почистить.
   - Бритье-то хоть помогло? Замолчала?
   - Нет, только тише стала говорить. По-моему обиделась немного.
   - Почему, Николай, вы думаете, что борода обиделась?
   - Дело в том, что я ее сначала побаивался, а потом наладил с ней контакт и информационно мы друг к другу притерлись. Профессионал это всегда чувствует. По разным мелким признакам. Где надо подпись стоит, где необходимо инициалы расшифрованы, абзацы выдержаны и тому подобное... Я уж не говорю о более важных вещах как совместимость сетей, процессоров, периферии и так далее. Начали друг друга уважать. Прошу, например, расширить пункт по поступлениям за период и все как по маслу. Справку о клиенте? Пожалуйста! Чистенько, подробно, конфиденциально и быстро. Хоть сейчас открывай банк. Одна проблема - все на месте, а куда пошло не ясно. Не говорит мне борода: куда все делось!? Намекнула один разок только, что мол - где надо, у ней дескать начальство тоже имеется, и на этом все. Что она обиделась я по тону определил, родная все-таки. Спрашиваю ее: намекни хоть, кто и где теперь? Она же мне сухо так, официально: информация представляет собой коммерческую тайну и разглашению не подлежит. Потихонечку, чтобы врушку не спугнуть, говорю: да не коммерческая это тайна, а уголовное дело уже открыто, лучше в сознанку пойти, по хорошему договориться, все же люди! Повернулась ко мне спиной и отвечает: если уж так просите, то смотрите сами, за последствия не отвечаю! У меня, наверное, глаза на лоб полезли, вижу: чердак, на чердаке бомж, а под головой у него мешок из-под сахара, внизу он слегка порван и баксы из него торчат! Потом меня понесло куда-то, понесло, чую Гольфстрим близко - тут все оборвалось! Сижу у себя на кухне, горелым сильно воняет - тряпку бросаю в раковину. Хорошо, что вовремя с островов вернулся, а то бы дом спалил. После этого занервничал я не на шутку. Теперь, вот я перед вами и все тайны свои психические выдал.
   - Вы мне не подскажете, а как бороды спиной к вам поворачиваются?
   - Да очень просто, вы уж не придирайтесь к словам!
   - Не хочется мне придираться, приходится!
   - Что-то вы занервничали, может вам тоже бороду отпустить? Полезная все-таки вещь! Ей богу, лучше любого компьютера, прямо искусственный интеллект! Решить бы проблему с визуалкой и другими выходами, тогда уже точно кранты электронике! Это я вам как профессионал заявляю! Полные кранты!
   Они очень долго беседовали в таком духе, но постепенно оба успокоились. Андрей Павлович отработал до конца столь неожиданно стартовавшую программу своих обычных действий уже в нормальном режиме. Вывод был однозначный: Колька вполне обычный, но не без особых грехов, свойственных таланту, человек. Личное мнение Андрея сводилось даже к тому, что Колька хороший парень, но этот напрямую к психотерапевтической стратегии стабилизации личности не относилось. Случай же с бородой, наконец, был оценен Андреем, как идентичный его путешествиям в свое прошлое. Смутные подозрения его еще не сформировались в гипотезу, но уже начали свое эволюционное брожение. Усталые, пациент и доктор, они вышли из кабинета только через три часа и сразу обратили внимание на сонную обстановку приемной. За маленьким журнальным столиком сидели Марта и Катерина, окруженные испитыми кофейными причиндалами, в глубоком угловом кресле восседал заскучавший пенсионер. Стояла полная тишина, которая появляется после утомительного обсуждения наболевшего. Это точно относилось к обеим дамам, но чуть менее к просто заторможенному прошедшей жизнью пенсионеру, бывшему крутому аппаратчику, теперь строго повернутому на религию. Все бы хорошо, но религиозного образования у него не было, за спиной лишь партшкола, и каша в голове была не меньшая, чем во времена его усилий по постройке гуманного социализма. Свойства характера и врожденные способности от перемены общественного строя не меняются. Андрей Павлович передал на руки Марте своего нового подопечного, чтобы они вдвоем определились с узкопрактическими вопросами лечения и, распрощавшись с этой компанией, разбудил и повел за собой новоиспеченного религиозного деятеля, проматывающего на свое драгоценное здоровье отворованные и сбереженные за долгие годы бюрократического производства у народа средства. Когда Андрей Павлович, уже в кабинете, услышал от лауреата Ленинской премии:
   - ...Аллах подошел к Христу и сказал..., - то голова бедного психотерапевта отказалась более действовать и он, подчиняясь ее настоятельному требованию мысленно закрыл глаза и отошел к рабочему сну.
   Катерина, сидя рядом с Колькой на заднем сидении 401 Москвича, которого предпочел метро, как выяснилось, не до конца съехавший крышей компьютерщик, и терзала почище доктора своего спутника. Вопросы иногда принимали такие свойства, что Кольке ничего не оставалось делать, как повести Катерину в ресторан, чтобы нейтрализовать ее пробудившиеся диагностические способности. Это было очень кстати. Ведь странно, Катерина, получив свободное время в качестве замены предстоящему богатству, заработанному бы в банке тяжким трудом, совершенно обленилась и дела домашние, о которых мы уже упоминали, невероятно уплотнившись, почему-то совершенно исключили в обиходе приготовление горячей пищи. Холодильник как-то сам собой набился бутербродными составляющими, в серьезный ущерб иным компонентам правильного питания. Короче, нормально поесть у Катерины стало нельзя. Выбрали новомодный ресторанчик поближе к дому Катерины, чтобы потом пройтись пешком, не связываясь с капризными бомбилами. Ресторан назывался "Клоповник" и почему не сразу гордо и просто "Вампирник", судя по ценам, - не ясно. У входа к ним подскочил шепелявый метр, козлом завертелся вокруг и, наконец, устав от лишних телодвижений передал управление телом в руки ног, высоко подбрасывая ожившие ступни и подворачивая под ход тусклый полосатый ковер. Интерьер был выдержан в багровых тонах и тут, совершенно случайно оказавшись, остро начинаешь понимать, что большинство преступлений против государства и личности задумывается и исполняется не из любви к этому древнему виду общественных политических искусств, а просто по необходимости хорошо питаться. Посадочные места заботливо были огорожены колончатым забором, снабженными широченными поручнями и, чтобы попасть к вожделенному столу, приходилось подниматься на три ступеньки вверх. Удобные стулья с высокими спинками окружали массивное тело столешницы и в самой глубине ниши располагалось просторное кресло на двух, а может и трех человек. Вот на него и уселись наши герои, не разбираясь в тонкостях приличествующей рассадки дам и кавалеров, распространенной в просвещенном устойчивым благосостоянием мире. Катерина легкомысленно плюнула на все подобные мировые и частные иррациональные проблемы и уже весело болтала.
   - Ты, нет, ты только посмотри! Прямо не ресторан, а пиратский корабль! Эти поручни, на них можно лежать и даже можно по ним бегать. Прямо хочется взять кого-нибудь на абордаж и забросать ядрами!
   - Ядрами не бросаются.
   - Ну, это не важно, дротиками, например. Против дротиков ты ничего не имеешь? кстати, ими можно бросаться?
   - Можно, только я не уверен что у пиратов были дротики. Копья уж в крайнем случае, хотя вряд ли, багры скорее или алебарды. Скажи спасибо, что салфетки не забыли положить!
   - Ты, наконец, забудешь, что без бороды? Утереться, в крайнем случае, сможешь теперь и платочком или джинсы бережешь?
   - Теоретически это верно, но вот платка у меня сроду не было, - Коля сказал это и неожиданно смутился, хорошо Катька обратила на это ноль внимания. Она углубилась в изучение меню. Результат раскопок громоздившихся перечнем в нем блюд был таким:
   - С салатами все ясно: берем из морепродуктов, шеф-повар салат, а также попросим принести просто зелень и овощи, вы, нас слушаете? Хорошо, икру возьмем? Черную зернистую. Отлично, только положите достаточно масла и хлеб чуть подогрейте в печке, далее: омлет по-испански, это мне, а тебе возьмем похлебку "Троицкую" или селянку из белой рыбы, выбирай, а я еще возьму фазаний бульон с фрикадельками из дичи, теперь: пару бифштексов под цыганским соусом с молодым печеным картофелем, не забудьте его посыпать укропчиком! Ну, что ты будешь делать! Опять забыла про горячие закуски! Нет, никаких возражений не принимаю - будем тебя питать, ты такой худенький! Жульен из белых грибов и запеченную в сливочном соусе осетрину, только расставьте их по одной порции на две тарелки...
   - Не понял вас, сударыня? - официант услужливо наклонил голову на бок.
   - Очень просто. Вы же жульен подаете по две плошечки и рыбу тоже, а вы ее расставьте по одной на разные блюдечки, чтобы каждому из нас достались и грибки и рыбка, хорошо?
   - Теперь все ясно, прошу извинить.
   - Так, мы остановились на бифштексах. Я вижу у вас имеется ассорти из французских сыров, вот его, обязательно, в конце обеда и десерт: фрукты, взбитые сливки с сиропом шиповника, кофе по-царски, может каппучино? Нет, два по-царски. Напитки, напитки вот такие: "Божоле" белое урожая 1988 года и красное 1990, по бутылке и два бокала Мартини сухого прямо сейчас, еще два фруктовых коктейля и минеральной воды "Перье", уф, все!
   Коля слушал заказ с необычайным вниманием и восхищением. У него бы так не получилось - жизнь компьютеров далеко отстоит от настоящей, хотя обед и рецепты вполне можно получить по Интернету, но это совсем не то что в живую, почти немедленно. А главное, из рук очаровательной хозяйки, ну не хозяйки, так распорядительницы! Да и плевать, что нарушена целая куча правил хорошего тона, подумаешь тонкости!
   - Коля, - говорила Катерина, потягивая длинное питье из высокого стакана, - ты уже успокоился, но я вижу, что все равно еще сильно расстроен. Я хочу сделать тебе признание, может оно поможет тебе прийти в душевное равновесие. У меня с головой тоже не все в порядке - как видишь живу и неплохо! Иногда, правда, такие странные вещи творятся, что только держись!
   - Какие, например?
   - Вот недавно, пришел ко мне петух, что-то вроде твоей бороды, это я из твоих рассказов усекла, ведь какая в сущности разница? Мой петух ведет себя почти также как твоя борода, только денег не ворует.
   - Так, а по преимуществу, чем он занимается? - видимо Колька настолько сжился с разнообразными невероятными явлениями последнего времени, что уже считал их нормой и само по себе появление петуха, ведущего себя как борода, ничем неожиданным и предосудительным не считал.
   - По преимуществу? Пожалуй ругает политику. Всю, вдоль и попрек, а также мое поведение.
   - Как же они связаны: политика и твое поведение?
   - Например, я на выборы не ходила. У нас какие-то довыборы проводили в районе, так я не пошла. На кой черт мне нужен какой-то Староухватов Б.Д.? Тащи краба, знаешь какой вкусный!
   - Спасибо, стащу обязательно, а ты прихвати грибочков - отменные! Эх, надо было водочки!
   - Коля, ты меня поражаешь, в чем же дело!? Официант! Водки!
   - Катерина, мне иногда борода такие мелодии проигрывает, словно крысолов! Я один раз чуть под машину не попал. Заслушался. Иду в магазин, дискетки хотел новые прикупить, да картридж заправить, а тут музыка! Такое ощущение, что зубы поют, настоящий хор, а сопровождение совсем странное. Что-то вроде Вагнера, но на губной гармошке, вот слушай, я тебе перескажу своими словами: ты маленькая девочка, лежишь в кроватке, смотришь на потолок, бренчишь потихонечку погремушками, и вдруг кто-то медленно, но настойчиво тянет тебя из кроватки за уши и вытаскивает из пеленок, а ты в это же время удлиняешься, растешь, и, наконец, достаешь головой до потолка, тут тебя начинает об него колотить, всеми местами, но затылочек берегут, он еще нежный, зато телеса не щадят и, как ухнут в живот, да как в грудь, да по лопаткам пройдутся, все, кажется, отболтался в пространстве, но нет, это не все - тебя отпускают и полом битье не кончается, он расступается и впихиваешься в земной лабиринт, но только не сам в нем летишь, а он вокруг тебя несется и задевает как потолок ранее по всем местам, наконец, и это проходит - видишь лужок зеленый, домик альпийский, а перед домиком петушок гуляет и курочки, но ты понимаешь, все, все обман, сейчас тебя вознесут по настоящему и, когда вытерпеть больше музыки не в силах, то она тебя вдруг отпускает и так нежно, словно ветерок слабый, на землю тебя, на землю и песочком золотистым посыпает, он сыпется, сыпется, покрывает тебя всего и ты успокоен, не слышишь более ни одного звука и понимаешь не ты их перестал слышать, а просто кончились они все - звуки.
   Катерина так и не опускала рюмку с водкой, а другую руку с приготовленным в ней для запивания водки Мартини даже не приподнимала от стола.
   - Коленька, да ты поэт! А играть ни на чем не умеешь?
   - Бог миловал и от того и от другого!
   - У меня подобного нет, но орет птица пешеходная страшно и вредно. Хрипло, запойно верещит. Пляшет активно, этого не отнять! Ножками сучит, сучит, пыль столбиками, а то вдруг остановится глаза нальет или выльет, что ли, и как опять крякнет! Господи, да не крякнет конечно, а просто так, коротко прокричит. Перья у него на хвосте дыбом встают. Бесится. Мозоли - обморок педикюрши! Но в целом смирный и жрать совсем не просит. Пиво иногда пьет, это - да. Ой, он опять здесь!
   - И борода моя завыла!
   По ресторану бодрым шагом шел Чух собственной персоной. Вид его был более чем необычен, хотя, кто к какому привык. Костюм "Армани" кому-то боссовитому - что спецовка. Белоснежная, ручной сборки сорочка, часы с брильянтовыми точечками, крокодиловая обувь, портмоне с замысловатой монограммой и разные другие мужицкие аксессуары - какие мелочи! Его маленький рост ничуть его не портил. В походке появилось что-то наполеоновское, стремительное, несокрушимое. А делов-то было, зашел с утра Чух в бутик, да не в один, приоделся, растратил всего ничего - пару, тройку десятков штук, а результат? Налицо. Уверенный, выше средней руки бизнесмен пришел сейчас пообедать, да отвлечься немного от супер мирских дел, разве нельзя себе позволить? Иногда, но лучше почаще, вполне!
   - Милые, вы мои поднадзорные! Катерина-свет и Коля-муть, разрешите присоседиться без церемоний, поскольку имею для вас массу сообщений. Уж не откажите в любезности к несомненному моему и, надеюсь вашему, удовольствию!
   Чух вальяжно расселся по центру стола, прямо напротив нашей парочки, заправил в пазуху сорочки конец роскошного галстука, оптически имитировавшего левитановскую рощу, и добродушно стал рассматривать облик не часто им виденных наружным зрением, но таких знакомых ему личностей. Все ему в них понравилось и он милостиво обратился к уже вставшему на подавальные часы официанту:
   - Любезный мой друг, принеси-ка мне вот что: целокачанно квашеной уже прозрачной капустки, пожалуй четвертинку осилю; маринованного чесночка, да чтоб с гранатовым соком был маринад, это обязательно; сальца копчененького, белорусского, прямо с печки; солененького крыжовника, ох, гляди чтобы укропных венчиков не переложили; и кваса из красной, сладкой прихваченной морозцем рябины; пока не запамятовал, туесочек хренка, гляжу на столе он отсутствует, а ведь не лишен будет; ну и, конечно, телятинки тушеной в сливках, по глазам вижу, что знаешь какого тушного места телятинка должна быть; гречневую кашку из "Коммерсанта"; моченой бруснички с коричными яблоками; редьки с морковкой тертой под провансаль майонезом; яичек в крутую, да, если они дрожать не будут, в уши их тебе заправлю; зелень на столе имеется, одобряю и не заказываю; водочки на первый раз нам хватит, я у ребят займу, а так и все будет, жду с нетерпением и надеждой на безукоризненность!
   Официант, не собравшись в силу перечить властному состоянием клиенту, быстро исчез, но исчезновение у него было какое-то пугливое и неуверенное. Бледное было исчезновение, без положенной в таких случаях вакуумной паузы, с чего бы это? Может его волновал рябиновый квас, а может, соленый крыжовник и венчики укропа, "туесок" или злая жена, караулящая дома его чаевые, кто знает?
   - Родные вы мои! Подопечная, Катерина, и поднадзорный, Николай! Разрешите, наконец, представиться, честь имею: бородонесс Чухандрий Рептилеевич Кайман-браков, он же Наветыч Облеталов, но для вас просто Чух. Крупный, не крупнейший разумеется, есть и поболе меня, специалист по домоустройству и среде обитания человеком живущих духных особей. По тому как полегчало вам, я уже это вижу, от умаления мной в вас несвойственных породе ощущений, вы уже догадались, что моя специальность сродни Анреевой Павловичевой, к которому вы оба захаживаете. Спору нет, человек достойный и я ему очень обязан. Однако не все в его власти и результативных усилиях. Вопросы пока просто снимем с повестки вечера и выбросим подальше, а попируем и для ознакомления интересом поразвлекаем друг друга жизнеприсходящими историями. Предлагаю вам тост, вот она водочка в рюмочках высоких, да узеньких, а вот вам я - приятный во всех отношениях. Пошел тост: относительность - вещь с вредностью характера и вредно придуманная, главное это правильный угол втыка. При правильном угле относительность пасует эмбрионом и ухает рыбой, поэтому задвину вам следующее, обоснованное не наукой, а солидной вещественной практикой наймита неба, слушайте: острый угол выставляй наружу, тупой во внутрь, кругли отношения и выворачивай правду до меда, борщи в меру и плыви без лета брызг, тогда все у вас будет технологично и полезно! Пью за обретение веса любви! Потерю себя черного в наслаждении и удачу в незаметной работе!
   Как тут не выпить! Выпили, да не по одной, а сходу по паре. Далее пришлось говорить в ответ, третья без сопровождения не шла. Кроме того, начали поступать на стол заказанные бородонессом блюда. Сопровождение их появлению неизбежно вылилось в следующее:
   - Мужчины, рыцари угла и файла, слово мое будет не длинным не коротким, а самого удобного для дамы размера. Будем считать его театральным биноклем. Охват сцены приближением сужен не будет. Масса овеществленного труда на столе и дельта прироста, предусмотренная для заведения, говорят в этот вечер о многом. Вы, мои дорогие, поступили сегодня художниками жизни - гениально выписали фигуру удовольствия на скромном холсте моего существования в природе и позволили придать себе сколь угодно большой вес - нет преувеличений - в моих и ваших глазах. Пью я, и вам предлагаю выпить за то, чтобы мог каждый, избранный своими собственными достижениями человек, позволить себе угостить даму аналогичным ужином, успокоить ее речами и украсить ею свою жизнь! За вас!
   В маленьком обществе за ресторанным столиком воцарился уют и довольство. Чух окончательно отбросил церемонный стиль беседы, а также ослабил подпругу приличия своих действий.
   - Катюша, я вижу, что ты сторонница запивания водки, а не закусывания. Может и мне на старости лет присоединиться к этому кругу любителей? Разреши всем налить и, после удаления фасованного продукта, попробовать желтенького напитка из твоего стакана.
   - Не понимаю почему ты до сих пор так не поступал. Обязательно попробуй! - Катя уже не замечала, что перешла на ты с этим удивительным существом.
   - Ого, здорово получилось! - Чух уже без разрешения слил в свой фужер остатки Мартини из стаканов Кати и Коли. Официанту сделал знак принести емкость повыше и случайно ускорил его возвращение. Народ за столом был уже волшебно тертый, поэтому на литровую бутыль, как на чудо не смотрели, а пустили сразу в дело.
   - Уважаемый бородонесс Чухандрий!
   - Не понял, Коля!
   - Чухандрий!
   - Опять не хорошо!
   - Чух!
   - О, прекрасно!
   - Чух, разреши вопрос.
   - Только не по делу. Приемный день, с 12 до 13, раз в году!
   - Нет, нет! Тема отвлеченная. Каков масштаб твоих услуг, то есть объем рынка и насколько они дороги? Я уж не хочу спрашивать тебя о доходах или рентабельности предприятия, это не этично. Ответь как считаешь нужным, хотя бы в общих чертах. Уж очень интересно: кто пользуется такой услугой?
   - Кое-что ты забыл. Вот, правильно, наливай! На такие вопросы не отвечают без подготовки. Ах, хорошо пошла, Мартинчика и порядок! Так, отвечаю с конца, такая традиция всех пресс-конференций: пользуются те, кто ее не замечает и не знает о ней, даже не догадывается, а вот того, кто ее почувствовал, например это вы, услуга начинает сама пользовать. Психические расстройства это наши издержки, а кто может работать без них? Никто. Это уже закон природы. С ней не шутят, дама я вам скажу еще та! Охоту отбивает на годы и годы! Тут еще одна тонкость, но это после, молодец, начинаешь соображать... и Мартинчика, замечательно! О чем это мы?
   - О тонкостях...
   - Ах, телятинка, ах, брусничка - рекомендую! Пока не сбился, о ней, о тонкости: только издержки приносят настоящую радость творчества, это общее правило и оно у меня тоже работает. Результат ощущаешь не в прибыли, а в затратах! Тут следующая тонкость - структура, их структура. Чем больше представительских - тем лучше, а вообще-то я не экономист.
   - Слушай, Чух, хоть намекни, сколько в среднем денег тебе приносит одна маломальская услуга, хоть намекни, будь другом!
   - Я чувствую, что мы с тобой запутались... ага, спасибо, жуть как пробирает, если бы не Мартинчик, крыжовничек, ох, скользит зараза, Катерина за мной должок! Явно запутались! О каких таких деньгах идет речь?
   - Как о каких? а затраты, а прибыль?
   - Ой, бедный мой человечек! Ты оказывается вот о чем! Никаких денег нет и в помине. Деньги совсем от другого и никакого отношения к моей служебной деятельности не имеют.
   - Судари, золотые! Мне скучно! Нашли о чем говорить, еще слово и я сама оплачу наш ужин и исчезну из вашего общества!
   - Падай ей в ноги! Ты первый начал! - Чух сурово посмотрел на Николая, а тот уже летел под стол к ногам Катерины. Прижимаясь к ее коленям и произнося слова с просьбой о пощаде горячечной скороговоркой, явно пришедшей в ум по подсказке, он, как сторонний наблюдатель, понял, что Катя уже перешла на весенний вариант колготок плотностью в восемь Den.
   - Прекрасная Екатерина свет-Александровна, разреши загладить нашу совместную, уж так и быть вину, приглашением в путешествие. Разрешаешь?
   - Поехали!
   Вертикальная черта сигаретного дыма осталась условной нитью в пространстве ресторанного гула, как последняя регалия этой стороны существования, а наша компания с неколебимым спокойствием довольных присутствием накрытого стола алкоголиков, с восторгом наблюдала за ускользающим мимо них миром. Стол проплыл положенное расчетом капитана время и завис над бушующим морем. Ни один волосок не шевелился на головах заседавших, ни одна рюмочка не падала и ветер не свистел в пучке цветов, украшавших его сервировку. Прямо под ними все бушевало, стихия реализовывала свои права по всем статьям высшего законодательства. Катерина с буйным восторгом духа следила за маневрами корабля, входившего в расщелину между двух скал. Раздался страшный скрежет, и сильнейший скрип, похожий на стон, мачты корабля вздрогнули и продолжили его прямолинейное движение. С резкими хлопками лопались трехдюймовые канаты, летели обрывки снастей, щепки деревянного такелажа и в воду и на непокрытую морем часть палубы. Как карточный домик продолжала складываться носовая часть корабля. На поверхности, неестественно уходя вверх, торчала высокая кормовая настройка. Рваными гроздями сыпались в море матросы, потерявшие свою ненадежную плавучую опору. Было жутко и красиво, но Катю, почему-то более всего, взволновала фигура официанта, застывшая на своем обычном в этот вечер месте, позади их столика. Он стоял прямо в воздухе, как стоит статуя свободы перед глазами эмигрантов, прибывающих в штаты из-за морей. Но под той хоть был островок, а у бедного халдея его не было. Он широко расставил ноги, очевидно припомнив, что так должны поступать настоящие моряки, но это было неестественно лишним, так как стоял он уверенно и без экстренных балансировочных мер. Очевидно, что магия доходила до него с трудом, как психически, так и физически, потому как белоснежная крахмальная салфетка на его оттопыренной вбок руке подвержена была краю концентрического ураганного ветра и показывала в противоположную от гибели корабля сторону. Чух тоже обратил внимание на неудобства верной прислуги и подрегулировал глаз тайфуна, выводя его на центр стола, кстати, и дождь на закуске не нужен. Официант, тем временем, едва шевелил губами, но Катя слова разобрала, словно научилась понимать новый морской семафор: "Меня зовут Рома, моя смена два вечера через один, а раньше работал таксистом, гарнир я обычно не доедаю, только закуску и мясо и подсолнечное масло в икру не лью, только оливковое, нет, это через шефа, все через шефа и плавать я не умею...".
   Отвлекло Катю от монолога официанта событие не менее интересное. За столом у них появились гости. По правую руку от нее сидел теперь на стуле угрюмый капитан, а по левую полуголый рулевой, атлетического сложения и чувственно пахнувший холодным морем. Его длинные волосы были даже не спутаны, скручены в тугие пучки, сзади была косичка с вплетенной в нее красной тряпкой, одна прядь надо лбом была такая мокрая, что рулевой постоянно встряхивал головой и отфыркивался - струйка воды со лба попадала прямо ему в рот. У него были глубоко посаженные пронзительно голубые глаза и дважды переломленный по профилю нос, но это выглядело прекрасно! Катя опустила глаза ниже, на великолепный, могучий торс и залюбовалась уже не на шутку, а Коля рядом даже заревновал.
   - У вас, господа, тут спокойно! Не сочтите за дерзость, налейте нам выпить! Лучше бы рома.
   - Момент, вам Гавайского, Пуэрто-риканского или кубинского, темного или светлого? - официант уже пытался сделать полуоборот и лететь на кухню.
   - Стой, дубина, куда ты!? Ни шагу от стола! Вон на том бульдике хочешь свою карьеру закончить? Капитан, испробуй наш традиционный напиток. Водка не хуже рома в такие моменты, поверь специалисту! - Чух быстро разлил водку по самым большим фужерам.
   - Спасибо, друзья, пью за упокой души несчастных, оказавшихся на моей несчастливой "Офелии" в этот проклятый рейс. Третий корабль уходит из-под меня в пучину. Мир его праху!
   - Мир праху! - отозвались все присутствующие.
   - Что сделалось печально, того грубо не изменить!
   Капитан и его рулевой не склонны были вести долгие бесплодные разговоры, поэтому, опорожнив до дна фужеры и вновь их наполнив, навалились на закуску. Случайно зацепив вилкой грибы, капитан с презрением их отодвинул, стянул у Чуха порядочный кусок телятины, а рулевой, в тот же миг, прямо заскорузлой пятерней изъял у Катерины бифштекс под цыганским соусом. Чух подпер пухленькой ладошкой щеку и сочувственно смотрел на оголодавших крушенцев. Катя заботливо подкладывала им в тарелки салатов, капусты, гречневой каши и даже пододвинула взбитые сливки рулевому. Жалко что мало заказали. Кто же знал, что еще подоспеют гости! Застолье раскрутилось с новой силой. Очень скоро капитан всех обучил старо фламандской матросской песне и, вспомнив после бокала Мартини родную Гаагу, он под ее же ухающие, ритмические звуки тяжело зарыдал на плече у Николая. Разошедшийся, очевидно от белорусского сала, рулевой, освоив азы обращения с русским напитком, не без успеха пытался залезть к Катерине под юбку. Наличие на ней тонкой эластичной преграды долго им не замечалось. Чух, наконец, осознал, что дело принимает неуправляемый оборот, вытащил из пучины шлюпку, подсушил на ней запас морских сухарей и отправил туда обоих потерпевших. Бушевавшая внизу пучина еще продолжительный период времени не могла перекрыть песенный вой капитана и проклятия разочарования импульсивного в обращении с женщинами рулевого. Коля успокаивал чуть не плачущую Катю, а Чух только вздыхал, глядя на пустую посуду, не хранившую после визита более ни капли спиртного. Даже красное вино, которое не путалось, в отличие от белого, Чухом с полюбившимся ему Мартини, тоже прощально булькнуло перевернутой им с изыскательской целью бутылкой.
   - Эй, бедолага, присаживайся, а то потеряем тебя на обратном пути. Ты, кстати, в Гаагу не желаешь? Тогда на родину - в "Клоповник"!
   Родина встретила их всеобщим восторгом, конечно, только тех кто был в курсе их временного исчезновения, но поверьте и это не мало, когда побываешь вдали от родных берегов.
   - Вот они, вот они! - орала целая толпа официантов, во главе с метром и прибежавшими на его крики швейцаром в фуражке и охранником, вооруженным дубинкой с ручкой автоматно-рожкового образца.
   - Рома, ты с клиентов получил? Как, еще не рассчитывался, а ты знаешь, что когда вы отлетали, то еще с пяти столов все пропало? Как не хватило, чего вам там не хватило?
   - Это что за демонстрация! Рома иди вот это пробей в кассу и чтобы все как один немедленно отсюда убрались! Ишь расшумелись! - Чух протянул ошалевшему Ромке банковскую упаковку зеленых денег и царственно взмахнул рукой, подействовавшей лучше любого шквала.
   Возмущение и радость народных масс последовательно утихли и обратно за стол приплелся Рома. В руках у него была бутылка темного рома Гаванна-клаб и чистый стакан. Ресторан к этому моменту земного времени совершенно вымер.
   - Предлагаю выпить за удачное окончание сегодняшнего вечера! Не всегда все так хорошо завершается. Буду всегда рад вас видеть в свою смену! - при последнем замечании его изрядно перекосило, но он был профессионально сдержан лицом в мимических эмоциях.
   После последнего тоста особая ресторанная грусть охватила присутствующих, ее усугубляло соответствующее освещение, которое словно уходило туда откуда ранее шло основное трактирное веселье, оно прощально подкидывало свои волны из шевелившейся с помощью сквозняка кухонной двери и порционными кусками падало на свалявшийся вокруг стола ковер. Чух скомандовал привыкшим за вечер ему подчиняться Катерине и Кольке отбой и отправил их домой, а сам остался допивать ром с Ромкой. Они еще долго подливали друг другу золотистый напиток и молча отдыхали от суеты. Периодически Чух зацеплял пригоршню расчлененной на полоски капустки и подставив рот, как небольшое по размеру ведро, ронял ее туда. Рома очищал от чешуи малиновый чеснок и тоже закусывал, задумчиво пошевеливая челюстью.

Проблемы меценатства и будни нелегалов

   Федор Мошкович никогда не отчаивался. Нервы у него были железные. Это выражалось в том, что его решения никогда не носили спонтанный характер. Как переживания отражались на организме это совершенно дело другое. Разумеется - плохо. Друзья говорили ему, что при игре в шахматы он создает такую непробиваемую оборону, что сам не всегда может позволить себе нападение. Так и сейчас, в жизни, он использовал время для концентрации всех финансовых ресурсов, политической поддержки и дружеских связей. Финансовый результат превзошел его самые смелые ожидания - более сорока процентов банковского капитала удалось отстоять. Остальные деньги валялись пока лишь в бумажном, дублирующем эквиваленте и их судьба была крайне проблематична. Банкир хлопотал через своего депутата о создании специальной комиссии, которая бы определила судьбу призрачного капитала, но процесс это был крайне медлительный. Самый большой препон создавала прокуратура, которой были нужны веские доказательства отсутствия криминала, а до тех пор даже найденные средства оставались замороженными и бесполезными. Хорошо, что хоть были созданы специальные накопительные счета, которые не позволяли исчезнуть рядовым поступлениям. Понять законников, да и финансистов было можно. Что толку, что найдены доказательства, что деньги существовали, в этом и раньше мало кто сомневался, а вот куда они делись, это оставалось абсолютно неясно. Начать процедуру банкротства тоже было нельзя. Мало того, что не вышли предусмотренные законодательством сроки, но еще вставал целый последовательный ряд юридических и организационных проблем. Ведь формально сам арест счетов не позволял осуществлять платежи, а тогда ответственность ложилась на государственные органы, кредиторы банка пока были совсем не заинтересованы в его банкротстве или просто не определились: что им будет выгодней, короче, в суд пока не подавали. Это частично было заслугой самого Федора Мошковича - уж слишком он был уважаем в своих кругах и подозревать его в наглом воровстве не было смысла. Скорее, всеми ожидалась выгода от оказания ему помощи и поддержки. Только один его партнер по бизнесу, выдерживал напряженный нейтралитет. Это была финансово промышленная группа Угар-пласт. Ей не без помощи банка удалось установить контроль за целым промышленным регионом севера. Однако в нашей стране финансовый и правовой контроль это далеко не все. В последнее время группа испытывала ужасающее давление со стороны местной политической верхушки, разумеется коммунистической, которая бездарно потеряв все, что успела наворовать, теперь желала пересмотреть условия приватизации. Создалась непонятная позиция. Банкир не мог списать со счетов Угар-пласт, как заинтересованное в его туманном разорении лицо. Ведь в мутной ситуации, когда еще потребуется отдавать вложенные партнером деньги, вполне можно их прокрутить, да не раз и не два! Да и придется ли вообще возвращать, при правильном поведении. С другой стороны: кто как не родной банк поможет провести все раунды по нейтрализации нежелательного давления, используя свои московские связи? Что тут перевесит в итоге зависело от массы факторов. Как бы ни было банкир напрямую связывал наезд на банк именно с этой группой. Наехала или она или ее враги. Выяснить самым коротким путем это можно было через прокурора, то есть следователя прокуратуры Облажалова. Было обоснованное подозрение у Федора, что следователь в курсе из какого ведомства был майор, возглавлявший нападение. Узнать бы из какого он ведомства, а там можно начать длительную позиционную игру по выяснению, чей заказ исполнялся. Не так был наивен банкир, чтобы считать, что это была непосредственная инициатива самого секретного управления. Они ведь обладают только немалой силой, а за ниточки дергают совершенно другие. Как бы они еще доказали свою необходимость, ведь шпионов и преступников, не подопечных МВД не так уж и много, надо же оправдывать свое существование, ублажая истинную власть. Зверь имеет обычай выходить на ловца, поэтому банкира потревожил телефонный звонок.
   - Господин Бурдюков? Вас беспокоит следователь прокуратуры Кук Семеонович Облажалов, не могли бы вы встретиться со мной на вашем рабочем месте, в банке? Мне необходимо получить вашу консультацию по ряду вопросов.
   - Безусловно, я готов с вами встречаться! Назовите удобное для вас время.
   - Я бы попросил вас подождать меня минут сорок-сорок пять. Вам будет удобно?
   - Жду. Отвечу на все предметно, по мере сил и возможностей.
   Банкир потирал руки с удовлетворением. Он был готов ввязаться в открытый бой, тем более что бой для него мог оказаться прекрасной разведкой. Он нажал клавишу на пульте связи и вызвал начальника безопасности.
   - Петя, ты на месте?
   - Конечно. Для нас мало что изменилось, если говорить о формальном режиме, а не формально мы действуем по намеченному с вами плану, вы в курсе.
   - Это хорошо, но я пока не об этом. Мы когда мой кабинет чистили? Тогда быстро еще раз не проверишь, за тридцать минут? Все, жду.
   Федор Мошкович ходил по опустевшему банку. Очень многие двери были опечатаны. Это создавало такой унылый вид, что банкир долгого путешествия не выдержал - вернулся к себе в кабинет. Петя и его специалист уже заканчивали проверку помещения.
   - Федор Мошкович, а нам не стоит провести запись ваших переговоров?
   - Ни в коем случае, Петя, - после значительной паузы, в течение которой он прислушивался к своей интуиции, ответил банкир, - сегодня этого не требуется.
   Через десять минут к нему в кабинет прокурорской неспешной походкой вошел Облажалов. Они кивнули друг другу и прокурор уселся в кресло, стоявшее чуть поодаль от большого переговорного стола, но достаточно близко от места хозяина кабинета.
   - Федор Мошкович, я перейду сразу к делу, с вашего разрешения. У следствия возникла настоятельная необходимость в проверке деятельности Альпийского банка, в связи с плановой отработкой ваших зарубежных связей. У меня сложилось впечатление в процессе нашего сотрудничества, что вы лицо заинтересованное в доскональном и тщательном расследовании. Я могу ошибаться, но ничто человеческое, как выяснилось, не чуждо и прокурорам, поэтому до появления иных фактов, а ведь всякое может произойти, не так ли? Я буду придерживаться именно такого мнения. Вы, надеюсь не против?
   - Помилуй бог, от иного!
   - Тогда приподниму завесу таинственности, конечно, в рамках сохранения тайны следствия. Вы в курсе, что дел касающихся финансовых структур в прокуратуре немало, поэтому существует некая оптимизация в их ведении. Это очевидно, не правда ли?
   - Достаточно прозрачная ситуация.
   - Не скажу, что по нашему делу поездка в Швейцарию, ах как необходима сиюминутно, но! Почему не совместить интересы прокуратуры и, например, ваши.
   - Совместить в принципе, теоретически, можно.
   - Давайте повернемся лицом к практике.
   - Согласен, вы не против, если я налью нам по рюмочке коньяка?
   - Это делу не повредит, - следователю было стыдно признаться, что он бы предпочел портвейн.
   - Извините, что вас прерываю - в моих условиях приходится пока обслуживать себя самому, - банкир уже ловко распоряжался своими запасами, разливая пахучую жидкость из толстенной темной бутыли по низким широким хрустальным стаканам.
   - Тогда за совмещения права и дела. Нет возражений? - они со вкусом хлебнули коньячка и закурили огромные сигары, лежавшие до того в специальном отделении банкирского стола. Некоторое время ушло на стимулирование кислородным наддувом процесса горения табака. Наконец, прокурор продолжил неформальное собеседование.
   - Интересы организаций, которые мы представляем, очень часто лишь объем долга при срезе с интереса личности. Одно хорошо, случайностями можно управлять!
   - Счастлив тот, кто так поступает! - банкир уже очень осторожно готовил свою догадку к чему клонит следователь.
   - Для меня не секрет, странно, если б то было иначе, что вы ведете свое собственное расследование вашего дела. Думаю официальная пауза, обоснованная отсутствием основного лица, может вам помочь или нет?
   - При определенных условиях - да! Например, если бы отсутствие этого лица не задержало бы начало работы комиссии, вам известной.
   - Ну, это поправимо! Ведь это лицо может оставить документальное подтверждение своего согласия с формированием и началом ее работы, разумеется, проведенное в общественных и государственных интересах.
   - Это мудро, - банкир решил, что пора помогать прокурору довести свою неплатежеспособную мысль до конца.
   - Наконец, мы определились, что наше соглашение имеет под собой солидную базу, основанную на интересах права и личности. Попробуйте его теперь сформулировать. Что бы вам помочь скажу, что мне бы хотелось воспользоваться случаем и вывезти в Европу свою жену, показать ей малую частицу окружающего нас мира.
   - Да, вы мне действительно помогли. Не буду повторять ваши обязательства, это будет нескромно - слишком четко вы их сами обозначили, а со своей стороны обещаю, что достойную поддержку ваша жена, как частное лицо, от меня получит.
   - Вот ее координаты, свяжитесь с ней вне дома и поступайте как сочтете нужным. Коньяк у вас прекрасный! Я вижу, что вы приготовили мне запрашиваемые ранее мной документы, благодарю вас за содействие. С вашего позволения я ознакомлюсь с ними попозже. Официальное письмо относительно обоснования необходимости создания комиссии я подготовлю завтра.
   Они беседовали еще минут двадцать. Разговор скользких тем более не касался даже намеком, и ряд действительно важных вопросов, лишь случайно служивших прикрытием визиту следователя, с успехом был освещен. По мимо прочего, банкир хитро, как ему показалось, выведал один интересующий его адресок, правда без названия ведомства, но лиха беда начало, сами докопаемся! Когда прокурор отчалил, банкир опять вызвал своего начальника по безопасности. Он в разумных пределах описал ему ситуацию с прокурором, обсудил детали по передаче его жене (назовем это так) информации. Оставалось определить приличную в размерах сумму.
   - Петь, ты не знаешь сколько сейчас в Москве стоит прокурор, ну, следователь?
   - Это в зависимости: как его берут, с потрохами или частично?
   - Какие там потроха, дождешься от них! Частично, конечно.
   - Розница, она розница и есть! Определите сколько вам даст выгоды ваша покупка, тогда и назначайте первоначальную цену, с учетом нормативной рентабельности и факторов риска.
   - Разумный подход! Тебя не пора с оперативной работы перевести на финансово-аналитическую?
   - Спаси, сохрани!
   - Ладно, я чувствую, что все равно надо будет самому определяться, но за совет спасибо. Буду исходить из двух условий: что принесет его услуга, и каковы аппетиты прокурорской жены. Пожалуй, второе, более верный ориентир, твой совет тут не катит. Так, две недели, страна дорогая, однако баловать жен нельзя, да еще процентов тридцать он припрячет, что я мужей не знаю, да еще прокуроров, получается, что не более пятнадцати штук! Как, разумно?
   - Чуть жирновато, но в принципе разумно, с учетом того, что она почти на двадцать лет его младше, вполне разумно и даже не чересчур щедро получается, короче, нормально!
   - Отлично, по крайней мере, что-то движется, - банкир уже закрывал сейф, а на стол бросил две банковские упаковки: десять и одну пятерку полтинниками, - а разрешение пусть покупает сама, нам еще в этом светиться не доставало! Кстати, проверь вот этот адресок, это ширма, а что узнавать сам знаешь! Я тоже иногда гожусь на оперативную работу! Цени.
   Отослав своего подчиненного, банкир налил себе еще чуточку коньяка и приготовился вести личную жизнь. Пора, а то с делами совсем ее забросил.
   - Томочка, это твой Мошка, каковы планы на вечер? Театр? Да ну его к черту, ну хорошо, хорошо, сначала театр. Я заеду за тобой или ты за мной? Хорошо, лучше я, говори адрес. Это где? Что там тоже павильоны? Ничего найду, до встречи!
   Шофера у банкира звали Ванечка, но Ваньком он не был. Однако ему уже раза два пришлось перечитать записку с адресом. Переспрашивать босса, который похрапывал на заднем сидении, шофер не хотел. Адрес был что ни на есть центральный, но улицы завели водителя в такой промышленный оазис, что невольно он начинал сомневаться - как в такое место попала красавица поп-дива Зайцевислая? Наконец, рядом с цеховой постройкой девятнадцатого века и очередной порцией подъездных железнодорожных путей, Ванечка обнаружил ангар с искомым номером "три", выведенным крупным размашистым подчерком масляной краской на ребристом торце. Справа от ангара стояла куча иномарок и пара микроавтобусов. Они не смогли проехать прямо к воротам этого здания и были брошены с этой стороны. Для чего строили ангар, в который ничего нельзя было грузить без очевидных помех, было непонятно.
   - Федор Мошкович, приехали! Шеф, мы на месте! - Федор тяжело разлепил глаза и встряхнул головой.
   - Укачал ты меня, Ваня, прямо как на пароходе.
   - Извините, Федор Мошкович, черт знает какая дорога, еле нашел!
   Федя выполз из высокого джипа и очутился практически в полной темноте. Ванечка ему крикнул, что посветит, только чуть развернет машину. Джип лихо крякнул и Ванечка поставил его к кирпичной стене, поодаль от остальных машин, но с таким расчетом, чтобы фары светили вдоль ангара. Сам он выскочил посмотреть как шеф пойдет ко входу. Федор не был неженкой, точнее он был им, но всю жизнь этому сопротивлялся, можно сказать отчаянно. Воспитанный сумасшедшими бабкой и отцом, он испробовал на себе все системы тогдашнего хорошего воспитания от музыки, до испанского языка, а уж об английском стоит промолчать, ибо его ему дала в хорошем пожизненном объеме лучшая спецшкола Москвы. Спортивного рок-н-ролла тогда не было, но на теннис и на бальные танцы будущий банкир находился до боли в руках и ногах. Не все свое воспитание, особенно в плане физического развития, банкир похерил под прозой жизни, поэтому спокойно использовал инстинктивные навыки в трудные моменты полового общения. Маневрируя между торчащими во все стороны прутами и полусгнившими железными бочками, поддерживая иногда левой рукой не вписывающийся в тропинку живот, Федя добрался до площадки перед входом с шумными признаками жизни. Перемена была столь резкой, что банкиру показалось, что он уже в аду. В темнеющем от прихода вечера воздухе, полном какого-то белесого дыма, ярко прорисовывались лучи блуждающих прожекторов. Разноцветные столбики маленьких фонарей, жадно шарили по земле, опустив свои глазницы вниз и готовы были по неуловимому для постороннего ока приказу броситься на дым в целях его сумасшедшей окраски. Справа, сверху сыпались какие-то искры, похожие на электросварку, но сыпались вяло, то ли догорая, то ли еще разгораясь. В глубине ангара Федя рассмотрел постамент, связанный из металлических конструкций, явно содранных по виду с инженерных узоров Эйфелевой башни, но здорово упрощенных русскими мастерами. Вместо сцены был использован настил из свежих европоддонов, а вокруг стояли цветные тумбы с разнообразными плакатами, как показалось Феде медицинского содержания. Все закоулки были снабжены вкраплениями пестрой толпы, большинство из составлявших которую людей были полуголы или полураздеты, что не совсем одно и тоже. По центру событийного варева стоял электрокар болгарка и держал на вытянутых рогах поддон, на котором с испугом Федор различил блестящую фигурку Зайцевислой. В этот момент какой-то бешено подвижный господин в кепочке с длиннющим козырьком, приплясывая как на горячей сковородке, во всю мощь мегафона заорал: "Подтанцовка - приготовились! По моему сигналу пошли кони! Аркадий! Бросай точно на середину, смотри у меня, если получится как в прошлый раз!". Федор невольно напрягся, особенно при слове "бросай", стал осматриваться и искать безопасное место. Оно и нашлось около машины армейского образца, опутанной кабелями как вязальный клубок. На банкира никто не обращал внимания и человек в кепочке с мегафоном, продолжавший отдавать распоряжения, наконец, предупреждающе застыл и показал всем белый платок на вытянутой руке. Федор стал искать взглядом броненосец, но и так вокруг всего было достаточно без плавучей бронетехники, поэтому оставалось следить за эзенштейновским платком. Рука режиссера разжалась, и платок парашютом завис в воздухе. Дрыгаясь гибкими телами и расставляя по пути ноги так как это делают индийские скульптуры, символизирующие земную любовь, танцоры проследовали на середину поддонов и под ужасающий рев открытых колонок начали что-то из себя изображать. Фоном им служили самые настоящие кони, очевидно здорово тренированные на спокойствие в звуковых волнах или просто с запечатанными наглухо ушами. Они последовательно проносились под стопами Эйфелевой башни и не реагировали на безумное поведение своих всадников, размахивавших разноцветными платками. Когда из под потолка начали валиться огромные буквы, по виду бетонные, но по полету пенопластовые, то Федор проглотил тревожную слюну. Электрокар судорожно дернуло, и Федор со страхом стал смотреть на явно счастливую происходящим Зайцевислую, сильно сомневаясь сумеет ли водитель электромобиля без помех провести его сокровище между перекрытий или просто не шмякнуть ее на пол вместе с поддоном. Тамара уже освоилась на своем возвышении и, щедро распахивая рот, начала производить движения, рождавшие смутную ассоциацию их похожести на движения буйной подтанцовки. Федор не понимал почему Тамара не поет, но потом догадался, что ее будут записывать отдельно. Почему ее голос не звучал сейчас, хотя бы фонограммой, он все равно не понимал. Тайны съемки действительно были для него тайной. Как ни странно, раздражения все происходящее вокруг у него не вызвало, наоборот, появилась непонятная, языческая радость от невообразимого музыкального шума, летящих уже в полную силу искр фейерверка, от плотного, но прозрачного дыма и, конечно, от завораживающего вращения танцевального круга и такой знакомой, но все равно волнующей эстрадной дивы. Федор обратил внимание, что упавшие буквы так и не сложились в удобочитаемое слово, и он подумал, что это просто спонсорская аббревиатура. Хотя, какой к чертям спонсор, ведь деньги на клип давал он? Надо это выяснить, а то полная ерунда, не хватало, чтобы за его счет кто-то зарабатывал. Наконец, фейерверк пришел в то состояние, которое застал Федор по приходу, то есть состояние бенгальского огонька, слабо потрескивающего в ночи, фары или что-то в этом роде потухли, кони прекратили топтать плиточный пол ангара, а подтанцовка или кордебалет, кто ее разберет, разбрелась по углам. Даже дым приобрел вялость и парообразность утреннего лагерного костра уже потушенного мальчиками пионерами.
   Федор направился к Зайцевислой. Вокруг нее бегал Аргон собственной персоной и создавал мельканием рук туманный ореол прозрачного пленочного типа первых опытов несовершенного синематографа. Ощутив, благодаря небольшой передышке в своем свечении, присутствие бонзы, Аргон остановился и с жаром поприветствовал Федора пожатием руки.
   - Ваш, выбор Федор Мошкович, гениален, она неподражаема, все на высочайшем уровне, мне нечего добавить, кроме разве..., - он разразился такой длинной тирадой, которую повторить невозможно. Смысл ее даже Федору был совершенно понятен - необходимо все, абсолютно все переделать. Одно только порадовало Федора, режиссер откладывал это кардинальное преобразование на завтрашний день. Ужин был спасен. Дождавшись очередной паузы, необходимой режиссеру лишь для приема порции воздуха в легкие, Федор вставил свой вопрос, даже два подряд, а то не успеешь.
   - Господин Джибаханян, что там за буквы у вас слетали на головы девочкам и почему не слышно было слов самой песни нашей солистки?
   - Как, вы не в курсе? Песню сейчас всю переписывают заново, там не было ни одного подходящего режиссуре слова, я нашел замечательного автора, он сейчас работает, его фамилия, хотя она вам ничего не скажет, Агрикалчер. А буквы это ерунда, это как будто суп с вермишелью из азбуки, ну привяжем их в крайнем случае, к тем словам, которые появятся, но смысловой конструкции клипа это не изменит, не в этом суть..., - остальное как вы поняли было эффективно пропущено банкиром мимо ушей, заметим только, что пропускать было что, и очень что даже. Банкир не без труда вырвал свою подопечную из пылких объятий коллег и не менее вязких разговоров и, закутав в мягкий шелковый плащ, потащил к машине. В темноте уютного салона он попытался приспустить свою голубу на землю. Однако после тяжких трудов сбить ее с творчества оказалось не так то просто.
   - Аргон - это комета, астероид, видео бульдик! Но с самой песней он что-то перемудрил! Мошик, ты же умный, напиши мне слова! У тебя получится лучше, чем у любого председателя колхоза, ну я о-очень тебя прошу!
   - Моя радость, но я никогда не писал стихи, а тем более у вас уже есть музыка, знаешь, как это сложно!
   - Ничего не сложно, ты бы слышал, что я пела! Аргон совершенно прав, хоть в одном, уж если тратить столько денег на съемку, то надо петь что-то приличное, а ты в курсе всей нашей современности!
   - Какая там современность, под барабаны когда еще орали! У меня не получится, даже не проси.
   - Давай сделаем так, если ты мне пишешь слова, то после ужина, то есть сначала театра, а потом ужина, мы едем ко мне, а если не пишешь, то переводим тебя в евнухи, согласен? Почетно и не хлопотно!
   - Моя радость, да как же так, прямо за вечер да без подготовки, помилуй!
   - Нет, именно так и проверяется любовь. Если ты меня любишь, то должен поэтически это выразить, а то у нас получается только связь обоюдовыгодная, а я так не хочу! Неужели ты не понимаешь, что мне хочется плодоносной любви! Стихи это самое то, что надо!
   - Ладно, давай попробуем, но только ты же сама говоришь, что стихов сейчас песням не нужно, какое же это будет самовыражение?
   - Мошик, ты человек другой эпохи и другого полета - ты стихами выразишь то, что сейчас никто уже не может выразить даже прозой, не представляешь, как это будет свежо! Мужайся, начали.
   - Что начали?
   - Говори первую строчку, так и быть мы тебе поможем, правда, Ванечка?
   - Угу, вот только обгоним этого идиота...
   - Мой джип летит вперед, а сотовый звонит, и греет мне карман мой верный глок...
   - Мош, ты пишешь вестерн, а мне нужна активная лирика, пробуй еще.
   - Денег нет, мыслей нет, машины уносятся вдаль...
   - Фу, плагиат, как не стыдно!... и со мной, как всегда, моя пьяненькая печаль.
   - Я уже опоздал на свиданье с луной, но рассвет далеко и трепещет душа, одинокая ночь обещаньем полна, так и быть не расстанусь с тобой...
   - Уже ничего, только вот: ночь обещаньем, а ты не расстаешься, что-то не вяжется...
   - Но я же пишу, поэтому и не расстаемся. Чем плохо!
   - Больше надо стараться! Давай дальше.
   - И пускай меня ждет бледнолицая дива, хоть всю ночь напролет, я поеду к любимой своей...
   - Погоди, я записываю, Вань дай на чем написать, да и чем, а то помаду жалко, так поехали или куда ты там собрался, давай.
   - Погоди, все ей "давай", покажи, что там получилось, а то я уже не помню:
   Я уже опоздал на свиданье с луной,
   но рассвет далеко и трепещет душа,
   одинокая ночь обещаньем полна.
   Так и быть - не расстанусь с тобой,
   и пускай меня ждет бледнолицая дива чужая,
   хоть всю ночь напролет слезы горькие льет,
   я поеду к любимой своей, о-хо-хо, какой ужас!
   - Ничего не ужас, а как же я учу песни? Сначала всегда кажется, что дрянь, а потом попоешь, попоешь и привыкаешь. Ванюша, с тебя припев!
   - У-у -уу-у! А-а..
   - Это что такое? Кстати, петь не обязательно, скажи слова.
   - А зачем слова, припев можно и без слов!
   Петр направился на проверку объекта один. Он выехал сразу после отъезда Федора Мошковича, надеясь, что никого вокруг искомой конторы вечером не будет, но очень ошибся. Уже подъезжая к эстакаде, под которую он должен был свернуть, чтобы попасть по указанному адресу, он заметил нездоровое оживление. От объекта отъезжали грузовики, на парапете около массивного кирпичного здания с огромной вывеской "Второй дом" курила целая ватага грузчиков вперемешку с ожидавшими погрузки клиентами. Понятно, что интима в наблюдении не было никакого, пришлось менять тактику, перестраиваясь на наглое вторжение. Совсем наглого вторжения не получилось, так как с Пети содрали червонец при въезде на территорию склада. При ближайшем рассмотрении оказалось, что его поднадзорная контора находится напротив той, вокруг которой шла суета. Ажиотажа около нее не было видно. Очевидно прикрытие не обладало нужной для действительно скрытой деятельности рентабельностью покупок. На белом небрежно отштукатуренном здании висела вывеска "ЗК - носилки АЗО". Чуть пониже был прейскурант, служивший доказательством нешуточной торговой деятельности. Аббревиатура ЗК спокойно расшифровалась - зерно, крупа, а вот "носилки" расшифровке не поддавались. Петя еще помнил какие великолепные специалисты по криптограммам сидят в разведке, поэтому этот факт его совершенно не удивил. Он решительно толкнул тяжелую железную дверь и очутился прямо на складе. Вокруг в относительном порядке валялись мешки различного материала и фасонов, деревянные ящики и картонные коробки. Тут же припарковались грузовые тележки, приспособленные своей низкой посадкой для залезания под поддоны. Ни единой живой души рядом с этими сокровищами не наблюдалось. Петр услышал громкий смех донесшийся с антресоли и пришлось идти прямо на него. Поднявшись по шаткой лестнице, Петя толкнул фанерную дверь и очутился в комнате без задней стены, точнее задняя стена ее была стеклянной и открывала вид на склад. Вокруг импровизированного стола, сделанного из пары ящиков, восседала четверка здоровенных мужиков в камуфляже, а за более цивилизованным, но гораздо меньшим по размеру столом, элегантно забросив нога за ногу, сидела крашенная волоокая блондинка, очевидно бывшая одной на всех, как настоящая долгожданная победа. Неожиданно, не дав опомниться ни тем кто был в помещении, ни бедному Петьке, один камуфляжник выскочил из-за стола и сграбастал Петьку в объятия.
   - Петька, друг! Санька, урод! Ведь с самого взятия дворца Джилалибахиндинова не виделись! Прямо с самого гарема! Как ты царицу-то завалил! Ух! Я так и не знал, что ты живой - нас на вертолет и на Боинге из страны, а ты как там? вижу, что не спекся, молодец! - мы уж здесь специально объединяем восторг друзей для экономии бумаги, извините, читатель. Разбирательства типа: кто, где, когда и что сейчас, продлились еще несколько недоуменных для зрителей минут.
   - Видишь, нас в коммерсантов превратили! Халтура, конечно, бывает, но редко. Мы сами ее находим, а иногда начальство левак подбрасывает.
   В это время снизу с серьезным кавказским акцентом прокричали:
   - Эй, ребята, грузить муку, зерно будем?
   - Петь, ты извини, сейчас клиентов отпустим, а то они уже накладную оформили. Мужики, отпустите их на хер, мне с приятелем надо поговорить, - но поговорить все равно не дали - зазвонил стационарный телефон-факс. Санька взял трубку, опередив секундой верноподданного секретаря или просто сберегая его силы на нечто другое. Петька увидел, что дело наметилось серьезное. Глаза Саньки постепенно очищались от мути и он увидел привычное, но всплывавшее давним молодым воспоминанием, охотничье выражение его лица. Санька отрывисто бросил в трубку одно слово: едем!
   - Петька, ты в форме? Я имею в виду в физической? Тогда дуем вместе, как раньше! Надо казино "Серебряная сбруя" отшерстить!
   - Как отшерстить?
   - Очень просто - перебьем все, клиентов выбросим, деньги по карманам - добро от начальства получено, мы уж неделю этого ждем! Поехали.
   - Саня, ты мне обещал, я тоже еду! - неожиданно вмешалась в разговор блондинка. Очевидно обещание было не шуточным, потому как разрешение коротким кивком было ей дадено. Санька даже улыбнулся, наверное, вспомнил как блондинке идет душегубный адреналин.
   Вся команда моментально вывалилась на улицу и попрыгала в "Хаммер", стоявший за домом. Петька следовал за приятелем, решив, что в боевом процессе ему удастся выполнить свою разведывательную миссию еще лучше. Шофер наложил на дверь огромный засов и щелкнул замком, за дверью послышался какой-то звук, но он не обратил на него никакого внимания. Когда отъехали уже порядочно Санька спросил у своих товарищей:
   - Азербонов-то отпустили? - откликнулся только шофер, закрывавший дверь.
   - А ну их к лешему, заколебали со своей крупой, пусть посидят немножко, меньше мирных граждан успеют обвешать!
   - Хорошо, пусть посидят, лишь бы склад не спалили, ведь отраву всякую курят!
   Джип армейского образца типа универсал мчал их по вечерним улицам Москвы, бойцы пока разбирали оружие, кому что. Петька уточнил степень его применения. На что получил ответ:
   - Пользуйся, аки дубиной, а если хочешь стреляй, патроны холостые. У ребят штуцера с резинками, а на всякий случай у всех есть личные наганы.
   - Саня, дай мне лучше штуцер, пожалуйста, так давно не стрелял по настоящему, хорошо?
   - Ладно, мужики передайте ему штуцер, система тебе знакома, только в сердце не пали, а то хлопот со жмуриком не оберешься, но сильно не бзди, в случае чего, и его можно будет списать! Правда, Лубянка сейчас страшно обюрократилась, на одного часа три уходит, куча подписей, но для друга ничего не жалко! А если Ксюшу пошлем согласовывать, то и депутата спишем ахом, как ночного сторожа! В общем, действуй по обстановке, чего тебя учить! Трофеи все мы делим честно, только тем кто ничего не приносит устраиваем темную, ладно шучу! Петька почувствовал, что счастлив - он едет на настоящее дело! Только смутная мысль его смущала. Он понимал, что сейчас он почти на государственной службе, а, следовательно, по ту сторону баррикады от той, которую сам себе давно выбрал. Вот от таких же наездов спецслужб он охранял последние годы коммерцию, но очень скоро он успокоился. Он здраво рассудил, что у нас в стране совершенно непонятно на чьей стороне надо находиться, практически все общество живет в состоянии не объявленной гражданской войны, не горячей, так уж холодной точно. Тогда к чему сомнения - на войне, как на настоящей гражданской, ты сегодня с утра на одной стороне, а вечером, безо всяких угрызений совести спокойно оказываешься на другой. Уж совсем верно, что необходимо прежде всего думать о деньгах. Где можно сейчас заработать там и надо работать, а не думать кто прав, кто виноват, оставив подобное занятие Исаевичам - могучим, но обреченным на невостребованность.
   Казино "Серебряная сбруя" оказалось намертво пришвартованным теплоходом в одной из проток реки Москвы. Джип остановился на горбатой улочке, откуда из-за низко расположенного одноэтажного здания старой постройки можно было видеть автомобильную стоянку около широкого дощатого настила перед входом в казино, покрытого ярко-зеленой ковровой дорожкой. Вход, освещенный красивыми кованными фонарями, выглядел маняще и уютно. Санька провел рекогносцировку. В результате минутных размышлений у него появилась идея.
   - Ксюша, возьмешь двоих ребят и снимешь часовых, черт! никак не привыкну - охранников. Могила, угонишь машину, какая тебе нравится, только побольше, ведь их трое, туда их после нейтрализации погрузим и передашь тачку Ксюше. Ксюша, сядешь за руль, так лучше получится привлечь внимание, а там - действуйте по обстановке. Могила, ты слушаешь? Пока ребята будут работать ты вернешься к нам и перегонишь джип по мосту на ту сторону протоки. Видишь тот переулок? Да, именно этот. Поставишь джип и привяжешь к нему веревку, которую я тебе брошу. Осторожнее, я к ней монтировку приспособлю, чтобы точнее швырнуть. Потом рванешь вверх по переулку. Как дернешься, мы берем объект. Не забудь зафиксировать фал и отвязаться, жди нас всех на той стороне.
   - Так, хонда не подходит, мерс слишком круто, О! Крузер - нормально, - Могила, так звали водителя, достал коробочку величиной с калькулятор, направил ее на облюбованную Тойоту и, нажав на кнопку, через семь секунд услышал характерный писк и моргание габаритов. В руке у него появился стандартный набор отмычек для ключей зажигания.
   Через три минуты он скрипнул тормозами позади джипа. Ксюша с партнерами быстро погрузилась в Тойоту Лэнд Крузер. Петька немного, но все же удивился полному спокойствию охранников на стоянке. Он знал как обстоит дело с охраной в городе, но думал, что около такого учреждения, как казино, эта служба действует эффективнее. Ничего подобного. Угон прошел гладко. Ксюша уже подкатывала на стоянку с другой ее стороны. Отсюда хорошо было видно, как она начинает морочить голову здоровому мужику в черной форме, тот подзывает своего партнера и оба уже оказываются спеленатыми и уложенными в просторный салон Тойоты. К третьему охраннику Ксюше пришлось идти самой, он дежурил у самых дверей внутри помещения, очевидно, помогая швейцару. Однако Ксюша и его сумела выманить к "своей" машине. Его, соответственно плану, постигла участь коллег. Им (охранникам) очень повезло, Петька не заметил, чтобы их сильно били, а это тоже своего рода везение. Теперь вся компания рассосредоточилась, чтобы не привлекать внимания. Санька вытащил из джипа огромные кусачки, которыми пользуются саперы и прижав их к телу отправился освобождать от привязи бедный теплоход. Петьке досталось нести бухту с тросом. Это был специальный трос и бухта была почти невесомой. Будучи всего лишь в мизинец толщиной, он мог выдержать буксировку наливного танкера с полными танками при среднем волнении. Петька пробрался на нос теплохода и дождался Саньку. Вскоре тот появился уже без кусачек, наверное, выбросил после использования - казна это допускала и не только депутатов можно было списывать.
   - Петь, привязал? Отлично, - Санька махнул рукой Могиле и тот показал жестом, что готов к приему конца.
   Ловкий бросок и трос, описав скошенную в конце полета полу петлю над водой, шваркнулся позади чугунной решетки набережной. Могила нагнулся и моментально выпрямился, показывая жестом, что все в полном порядке. Как видите, радиосвязью они не пользовались, оставив такого рода игрушки наивному Майклу с Никитой. Все делалось проще, грубее, а, следовательно, гениальнее. Хаммер тронулся с места, натянул трос и теперь уже во всю мощь американского двигателя начал буксировку казино. Было видно, что джип сносит влево, будто по льду, шины его свистят и все четыре исходят в дым горелой резиной. Одновременно с тем моментом, как джип преодолел инерцию покоя судна и все сооружение, включая надстройки и валившиеся мостки двинулось к середине реки, плавно разворачиваясь вокруг остававшейся закрепленной кормы, вся группа захвата коршунами слетела на борт теплохода. Теперь казино удерживала у берега только ковровая дорожка, печально повисшая над черной водой. Очень оживляло обстановку то, что за край ковра со стороны казино уцепилась дамочка в вечернем туалете и визжала так, как ее учили на курсах самообороны, только это мало помогало при варианте самовыживания в грязной воде. Ковровая дорожка тоже не умела плавать, поэтому очень скоро дама оказалась по колено в реке. Тем временем налетчики, не обращая никакого внимания на панику в ресторане, спустились в игровой зал. Тут их встретила первая охрана, которая оказала хоть какое-то сопротивление. С ней не церемонились, как-то позабыли, что можно пускать в ход кулаки. Санька и Петька выстрелили одновременно. Путь слегка расчистился, но подмога врагу подходила и подходила. Петька вмазал первому попавшемуся бугаю прикладом по челюсти, а в это время за его спиной Санька успел перезарядить свой штуцер. Очень вовремя, так как на Петьке повисло уже двое. Саня не стал пускать в ход кулаки, а просто приставил одному бульдогу ствол к подбородку и выстрелил. Пуля есть пуля, даже резиновая. Скорее всего отлетевшему уже не поправиться. Второй сам отпустил Петьку и совершенно напрасно, ведь держать его до последнего и было бы его шансом, а так он тоже получил в челюсть, но, правда, не пулей и с печальным воем полетел на ковер. На помощь нападавшим прийти было некому, так как еще двое и Ксюша штурмовали в это время директорский кабинет и разметали по закоулкам остатки администрации. Пару раз еще стрельнули и увидели, наконец, что остальные участники то ли драмы, то ли комедии рассыпались кто куда. Многим посетителям удалось покинуть теплоход и они теперь барахтались в воде не в силах выбраться на высокую, скользкую набережную. Некоторые сообразили что делать и уже понуро плелись вниз по реке, не щадя выходных костюмов и, желая достигнуть виднеющийся метрах в ста низкий ступенчатый причал. Пора рассказать что еще происходило снаружи, то есть, как заканчивалось это неурочное плавание увеселительного заведения поперек фарватера. Нос теплохода уперся в противоположный его причальному месту край набережной и был накрепко закреплен Могилой прямо к чугунной решетке. Зачем он это сделал он и сам не мог бы объяснит, ведь угонять респектабельное плавсредство никто, кроме нищего правительства, не собирался, да и правительству всех средств казино хватило бы только на один выходной. Но что сделано, то сделано. Он подогнал освобожденный от буксировочной работы джип к краю набережной и с удовольствием следил за разворачивающимся перед его глазами зрелищем, мысленно сравнивая его с аналогичным во время знаменитой гибели Титаника. Очевидно даже мысленные сравнения могут каркать, потому как корабль неожиданно вздрогнул корпусом и начал крениться на правый борт. Могила увидел как тонны воды быстрым течением исчезают где-то в его нутре. Пробоина оказалась ниже ватерлинии и была очень значительной - судно трещало и стонало и быстро погружалось на не очень далекое речное дно. Потом уже выяснилось при разбирательстве происшествия, что здесь когда-то затопили плавучий кран, который не стали поднимать, надеясь провести эти работы при следующей плановой чистке канала. Вот об него-то и пропорол борт теплоход. Как видите аналогия с Титаником мелькнула в голове Могилы совсем не зря, повреждения носили сходный характер. Интересна также история гибели плавучего крана. Он проводил какие-то водолазные работы и стоял под мостом, чуть выше по течению. Крановщик не обращал никакого внимания на то, что работает под его низким перекрытием и спокойно совершал любезные ему маневры со стрелой. Будучи уже сильно, после неосторожного опохмеления, не трезв и, поднимая стрелу вверх, он тем самым топил свое плавсредство, упираясь верхним концом стрелы в мост. Опомнился он уже вылезая из холодной воды немного ниже моста, где и нашла покой его плавающая платформа, к тому времени сумевшая завалиться набок. Двух погибших при этом водолазов наградили посмертно медалями за спасение утопающих (!?) и с почетом списали на берег, которого они так и не увидели. Крановщик сейчас спокойно отсиживал, уже перейдя на химию, свой срок в знаменитом городе невест Иваново. На этом экскурс в историю речных катастроф закончен и вернемся к нашим налетчикам. Они уже появились, как и было ими предусмотрено по плану, на носу, но были поражены не меньше Могилы скоростью кренения на правый борт теплохода. Потерь в маленьком отряде не было и команда начала быстро перебрасывать оружие Могиле, который его сваливал в джип и готовился принять товарищей на берег. Прыгать было далековато, но ребята все справились, а Ксюшу вовремя отловили, когда она уже собиралась рухнуть в воду. Все загрузились в верный Хаммер, с готовностью рванувший в сторону от места происшествия, и с восторгом увидели как весь пролет чугунной решетки с грохотом рухнул в воду, утянутый в реку тонущим судном.
   - Блин, я монтировку забыл отвязать, - сокрушался Могила, уже с удовольствием ощущая себя за рулем послушного Хаммера, - хорошая была, японская.
   - Ты, главное не забудь азеров выпустить, а то ведь мы сейчас на запасную хату едем.
   - Выходит мне потом еще крюк делать! Ну нет! Пусть до утра посидят.
   - Я тебе дам до утра, они всю крупу пожрут. Нам только недостачи не хватало!
   "Серебряная сбруя" в это время наполнилась водой насколько смогла и переломилась пополам. По обеим сторонам протоки мелькали проблесковые маячки различных городских и федеральных служб. К их тревожному в ночном воздухе свету добавлялись вспышки электроразрядов, сопровождавших замыкания проводки бортового освещения теплохода. Казалось, что внутри затонувшего судна еще продолжается жизнь: двигалась мебель, трещали нестойкие переборки и временные перегородки, что-то взрывалось, и уже начинался слабыми всполохами пожар. На мосту скопилась большая толпа любопытных, они напоминали праздничную толпу, охваченные истинно пролетарским восторгом разрушения чужого имущества.

Двойное счастье воображаемой реальности

   Андрей незаметно взрослел. Настолько незаметно, что это отдавалось в его душе лишь чрезмерным ее спокойствием. Впереди были экзамены, впервые введенные, то ли в порядке эксперимента, то ли уже навечно, в девятом классе. Это конечно пустяки, но учебная текучка также была основательно заброшена. Свой расширенный игнорированием учебных дел досуг он прочно связал с Татьяной. Они весьма успешно распорядились остатком чебуречных денег, посещая кафе на Тверской, модные тогда: Московское, Космос, Север. Основным же занятием у них оставались прогулки. Часто, они спускались по бульварам от Тверской (кто, как и я уже не помнит: улицы Горького) к реке, шли вдоль набережной или перебирались в Замоскворечье. Там они с удовольствием плутали по московским старинным переулкам, заходили в маленькие булочные кондитерские, пили в них желудевый кофе с молоком, заедали его ромовыми бабами или калорийками с изюмом и были совершенно счастливы. Иногда они становились сильно, неутолимо булками, голодными и тогда к их услугам была шашлычная "Риони" на Арбате. Там им особенно полюбилась жареная корейка и сулгуньи. Запивали они свою еду Рислингом, бывшим здесь не таким кислым, болгарским, как везде, а замечательным, разлитым в Абрау-Дюрсо. В шашлычной всегда стоял какой-то особенно приятный застольный шум, многие здесь просто обедали и компании сменяли одна другую, а некоторые заседали всерьез и тогда над ними устойчиво повисали волны смеха и громкого разговора. Как следует подкрепившись можно было пройти по Арбату до замечательной кулинарии от ресторана "Прага" и купить там шоколадные, крученые спиралью пирожные или сразу Вацлавский торт, который полюбился им вкраплением консервированных фруктов, облитыми сахаром орешками и легким сливочным кремом. Они также охотно посещали кино и смотрели там псевдо кровавые ГДР-овские вестерны, с немецкими, крашенными под краснокожих рожами или франко-итальянскую муть, которую на плакатах называли комедиями. В темноте кинотеатра они долго и нудно обнимались, зачастую доходя до дрожи в коленях и после такого просмотра Андрей обычно укреплялся в своей разгадке специфического, народного термина "мудозвон". Однажды, сидя на каком-то уроке, Андрею пришла в голову мысль покончить с существующим положением вещей и окончательно реализовать свои любовные успехи. На практике это выливалось в поиски подходящего помещения. Совершенно случайно могла освободиться, хотя бы на день, квартира, сгодилась бы и чья-то, еще не заселенная на лето, дача. Больше ничего подходящего Андрей придумать не мог. Все это очень долго оставалось теорией. Но мы не раз уже убеждались, что главное во всем - это иметь тенденцию и не упускать представляющийся случай. Жизнь, даже весьма бедная, богата пересечениями интересов. Неожиданно у Андрея умерла далекая родственница. Настолько далекая, что ее смерть не принесла никаких видимых изменений в распорядке и домашнем укладе семьи Андрея. Судьба же была совершенно иного мнения. Вечером четверга, отцу и матери Андрея пришла в голову мысль о поездке на похороны. Это активно обсуждалось и Андрей, смекнув получить от этого путешествия вполне определенную пользу, стал держать ухо востро. Дело в том, что отец Андрея получал серьезный повод для появления на своей малой исторической родине, которую он не видел черт знает сколько времени. Мать на этот раз поддержала его начинание и даже вполне увлеклась этой идеей, предложив ряд практических шагов, в плане: предварительных телефонных переговоров с родственниками, заказе билетов, выяснении удобно ли будет взять Андрея с собой, а также что надо с собой брать из продуктов и стоит ли снимать с книжки деньги. Понятно, что Андрей резко протестовал против своего участия в поездке со ссылкой на неотложность мер по подготовке к экзаменам и чего-то еще подобного. Как ни странно, его мнение было учтено и в пятницу днем родители успешно отвалили. Андрей до того переволновался, что даже не использовал этот вечер для встречи с Татьяной. Ему хотелось убедиться, что он, наконец, откроет дверь квартиры своим ключом и никого там не увидит. Это предстоящее чувство очень его бодрило. После школы он выдал свой план Татьяне. Он объяснил ей быстрой скороговоркой, что его покидают предки, аж до вторника и они смогут встретиться не на природе, не в городской чащобе, а почти в своей квартире. Татьяна не показала видом, что сильно обрадовалась, но ее глаза говорили о многом. Было решено, что завтра они вообще не появятся в школе, а сегодня для большей надежности в снятии возможных родительских нехороших подозрений, которые в последнее время так и тлели у Татьяны в доме, она посидит дома, поделает на виду уроки, погуляет с братом и тому подобное, что несомненно должно дезинформирующе порадовать всех ее домашних. Тогда в результате будет получена отсрочка в разнообразных воспитательных мероприятиях и на завтра можно планировать позднее появление домой. На этом и расстались.
   Андрей вошел в свою квартиру и насладился ее пустотой в полнейшей мере. Чтобы усилить это чувство он обошел все комнаты, вышел на балкон, медленно прочитал мамину инструкцию, оставленную ему на журнальном столике и так громко заорал от счастья, когда из инструкции выпало двадцать пять рублей, что любой услышавший это мог бы подумать о громком помешательстве юноши. Четвертак предназначался, но не собирался Андреем быть пущенным, на оплату прачечной и телефонных переговоров. Лишь грошовая сдача оставалась по маминой задумке непосредственно Андрею. Но скажите, как можно, когда ждешь дорогого гостя заботиться о каком-то телефоне или о кульке с бельем - да никак! Андрей поплясал еще в квартире и побежал по магазинам. Он купил бутылку коньяка за четыре рубля пятнадцать копеек, триста граммов колбасы по два девяносто, сыра Камамбер в круглой коробочке, жирную скумбрию без головы, трех литровую банку яблочного сока и, конечно, торт песочный и названием Ленинградский - не из Праги, но сойдет. Все покупки он усугубил абрикосовым пуншем, с нарисованным на нем солдатиком времен первой отечественной и успокоился. Он отволок все свои приобретения домой, перезвонил Татьяне, спросил ее, что еще купить, но она мудро сказала, что и этого вполне достаточно, а лучше будет потом как-нибудь завернуть на остаток денег в кафе или кино. Они еще долго болтали, до тех пор пока Татьяна не спохватилась о делах домашних, собственно ради которых она сегодня и очутилась так рано дома. Переговоры завершились договором о встрече утром на остановке автобуса перед домом Андрея и жарким, но безответным по конспиративным соображениям поцелуем, влюбленного юноши. Боже, каким длинным оказался этот вечер, не помог даже приоткрытый коньяк и стакан яблочного сока с добавленным на палец в него пуншем. Ничто не обладало способностью привести Андрея в спокойное расположение духа. Он буквально метался по квартире, курил "Приму" на балконе ("Столичные" с черным, редким фильтром, он приберегал на завтра). Телевизор тогда еще не мог помочь в ночном бдении. Он прощально щелкнул, где-то в районе одиннадцати часов и засветился печально шуршащими звездочками электронно-лучевого происхождения. Немного, совсем чуть, помогли успокоиться опять принятый с соком пунш и маленькая рюмочка коньяка. Андрей расслабился и целиком ушел в грезы. Андрей вспоминал детство, оно вспоминалось фрагментарно и эти слоистые воспоминания наползали на его жизнь, шедшую невозмутимо в реальном времени. Он одновременно умудрялся думать об интеллектуальной бороде, петухах, полетах к условным берегам Гольфстрима и огромном черном в белых пятнах быке, который вырвался из стойла, когда они с двоюродным братом ходили в совхоз за молоком. Бык топал копытами, расшвыривал рогами навоз с соломой по скотному двору, сшибал с ног безответных молодых бычков, потенциальных соперников, раздвигал могучими плечами, врезавшись в толпу буренок, свое маленькое стадо, создавая в нем дорогу одному себе. Кровавая пена свисала у него из ноздрей, которые он разорвал, ведомый на двор свободолюбивым инстинктом и требованием крови немедленно исполнить функцию продолжения рода. Так он теперь и делал, взгромоздившись на первую попавшуюся, не сумевшую убежать коровенку. У той подгибались задние и подламывались передние ноги, непрочные кормами коллективного хозяйства и она обреченно стонала, будто зная, что ничто ей не поможет кроме как непротивление необузданной любви. Бык любовью не успокоился, а, казалось, еще более озлобился. Все вокруг него трещало, слетали верхние перекладины дворовой ограды, шарахались по сторонам коровы и телята, но неожиданно бык встал как вкопанный. Он услышал шум потока выпущенного со страха из-под хвоста какой-то старой коровой с огромным растянутым автоматикой доения выменем. Бык медленно повернул корпус на шум ниагарской струи и с жадностью припал к ней негритянскими губами, с пневматическим шипением и прихлебом. Очевидно свойства жидкости позволили нервной системе животного ослабить напряжение мускул, потому что он широко расставил ноги, тяжело вздохнул, как человек выполнивший непосильную работу, и замер громадой изваяния, уйдя почти по колено в навозную жижу скотной площади. Андрей заснул и ему стали сниться марки. Они были такими яркими, какими не бывают классические и колонии. Они были явно коммерческого назначения, которое предпочитают при выпуске многие малые Африканские страны и островные государства. Они были треугольны или ромбичны, матовы или блестящи, но все как одна были прекрасны. Такие марки он целыми страницами изучал у одного своего, тогда счастливого приятеля, у которого родители часто бывали в Индонезии. Не только марки составляли его домашние сокровища, но и различные предметы украшения и вооружения тамошнего племенного руководства. Тут были и акульи, крокодильи зубные бусы и меч в осыпанных бисером ножнах и настоящий сумпитан внутри копья, тонкие стрелы к нему, как уверял Сережка, отравленные. Но особым предметом гордости приятеля был кинжал с рукояткой, предназначавшейся для удара в зубы, с глубоко гравированной надписью на лезвии на испанском языке и выбитым рядом годом, по-моему, точно не помню, но: 1547. Железо кинжала было темного цвета с рисунком, каким отличается особая боевая кованная и таинственно каленая сталь. Лезвие было замысловато изогнуто, снабжено углублением для стока крови и облегчения изъятия из пораженного тела. Рукоятку для голово и зубодробления венчала круглая, серебряная, массивная шишка, опять же с красивым узором. О чем думали мальчишки, когда держали нож в руках, одному богу известно, но человек этого же пола легко может догадаться и в зрелом возрасте о направлении их авантюрно-романтических мыслей. Андрей соскользнул с горки прошлого в низину настоящего и последнее подсказало ему о необходимости более настойчиво поискать тот самый таинственный источник его путешествий во времени, да и всех остальных таинственных событий. Что-то говорило ему, что эти события, обуславливаются одной причиной или, по крайней мере, одним энергетическим источником. Водоворот аналитических крупиц его сознания еще не проявился зримой мутью находки, но Андрей чуял - разгадка близка. Андрей проснулся от шума будильника. Он залез под живительный душ, смахнул бритвой мягкий пушок с верхней губы, проделал другие утренние процедуры, а все его существо летело вперед, ведомое неукротимым потоком чувств. Он уже, а еще не, стоял на автобусной остановке, уже обнимал Таньку, держал ее за руку, а на самом деле сцепил в замок подрагивающие пальцы и горел приостановившимся взглядом, как в припадке жаркой лихорадкой болезни. Она выскользнула из автобуса, вприпрыжку подбежала к нему и он с огромным удовольствием увидел ее не в школьной форме, а в коротенькой джинсовой юбочке, перешитой из старых, но очень фирменных, джинсов и в голубой кофточке-лапше, бывшей тогда очень в моде. Татьяна улыбалась, и ему на глазах у удивленных бы тогда пешеходов захотелось ее обнять и крепко расцеловать, но общество, а соответственно и он сам тогда еще не доросло до такого естественного проявления чувств, поэтому он тоже улыбнулся и ограничился легким касанием рукой ее плеча. Он с трудом дотянул портфель Татьяны до дома, занятый совершенно другими мыслями, никак не связанными с перемещением предметов в пространстве. Вот они, наконец, одни. Андрей стоит и смотрит на Татьяну. Боже, как мало он видит! Андрей видит ее хрупкость, Андрей ее силу, Андрей ее привлекательность, а Андрей ослепительную красоту, он видит в ней подругу, а тот видит мать его не родившихся детей, один скользит по ее лицу взглядом, а другой тонет в ее глазах. Время их вдруг соединилось, и Татьяна это поняла, она без страха смотрела в глаза умудренного любовью Андрея и никакими словами не останавливала его действия. Он неожиданно нежно и крепко обнял ее и, не стесняясь своего напряженного дыхания, своего вспотевшего и покрывшегося испариной волнения тела и рук, слегка приподняв, уложил на кровать. Она поняла его и подняла вверх руки, позволяя ему освободить ее от голубой лапши, та и улетела за высокую спинку ложа, как опоздавшая в весну птица. Андрей ошеломленно остановился и созерцание высоко торчащей девчоночьей груди повергло его в высокий трепет поклонения. Он нерешительными губами припал к ней и почувствовал руки Татьяны, прижавшие его голову к себе так плотно, что он начал задыхаться в ее округлостях. Он нежно преодолел ее объятия и начал скользить языком вдоль ее ключицы и обратно, продвигаясь к бившейся жилками шее. Он нашел самое мягкое и нежное место на ней и плотно к нему прижался. Татьяна как от боли громко застонала и он впервые понял, что действительно может делать с женщиной мужчина. Он отпустил все тормоза желаний и уничтожил ее глубокий стон поцелуем, но стон не прекратился, а просто ушел в глубь объединявшихся тел. Он понимал, что тоже волнообразно стонет, перемещаясь вдоль всего доступного ему Татьяниного тела. Он увидел углубление в ее животе и опустил в него язык. Эта ямка, ограниченная лабиринтообразным дном укрепила его решимость в достижении более глубокой и женски полезной мужчинам. Он не мог говорить, но ему достаточно было слышать голос Татьяны, который вещал ему: Андрей, сделай это, я твоя, совсем твоя, будь со мной, мой милый Андрей! Юбка слетела, сдернутая почти грубо, и Андрей положил руку на мягкую хлопчатобумажную ткань, почти не защищавшую его руку от чувства живота. Татьяна уже просто вздрагивала при каждом его движении, она была готова на все и только хотела всего быстрей. Сейчас она с мучением щадила слабые в решениях возможности своего любимого, поэтому не позволяла себе пугать его истинным размером своей страсти. Она только слегка приподнялась и помогла ему избавить ее от лишней одежды. Андрей лихорадочно, путаясь в бесконечных штанинах, рукавах и ремне, тоже освободился от бесполезных одеяний. Они остались в своем природном виде и Андрей, почему-то совершенно ясно понял, что будет любить это прекрасное существо, расположившееся в ожидающем от него действий полуобороте. Татьяна всем видом показывала, что готова его принять в себя и восторг охватил все его маленькое пока устройство познания и продолжения мира, произраставшего в наивной надежде приобретения вечности. Татьяна вытянула правую ногу до напряжения стопы, а левую чуть повернула в сторону Андрея. Он скользнул в это пространство и почувствовал, как преодолевая сопротивление его идущего вниз веса и придавая ему нужное направление, ноги Татьяны разъехались во всю ширь кровати. Он ощутил себя, держащим затылок любимой на своей ладони и почувствовал краем плоти нежное препятствие. Его левая ладонь удобно устроилась, будто там жила всю жизнь на правой груди девушки, обняв всю ее целиком. Он увидел, как светло-коричневый сосок выскользнул между третьим и четвертым пальцами его руки и он не устоял перед соблазном его поцеловать. Татьяна гладила его спину, опускалась рукой ниже и тянула, тянула его на себя. Она понимала, что никто, никогда не будет ей так близок и не будет настолько ее собственностью, как этот мальчик. Она гордилась своим поступком, она гордилась тем, что отдает самое важное и главное, тем, что способна по своему выбору это отдавать, не ожидая от получавшего никаких гарантий. Андрей остановился перед последней непреодолимой преградой и уткнулся в шею своей женщины, он закончил первый полет, напоминавший скорее падение в пропасть, теперь впереди было бесконечное движение на встречу с немыслимым наслаждением. Это наслаждение было тем сильнее, чем больше он узнавал Таньку, как человека. Каким образом связывались эти взаимоисключающие события было им не понято, даже через множество лет. Но они связались, презирая слова, письма, жесты, они связались непосредственно, без видимых человеческих усилий, не считая инстинктивных программных природных действий. Татьяна оплела своими гибкими длинными ногами его колени и выгнулась, слепляя намертво их животы. Она широко распахнула остановившиеся ужасом счастья глаза и ему пришлось остановить в ее взгляде свои. Он закричал. Она исказила свой рот, заглатывая его крик. Он упал на ее губы и они стукнулись зубами. Андрей тяжело вздрогнул телом и остался прижатым к женскому спасительному телу. Их языки нашли друг друга, будто боясь опоздать, отстать от происходящего и теперь исследовали чужой рот, находя его своим и, боясь ежесекундно, случайным движением его потерять. Резкая боль внизу живота, лишь чуть смягчаемая испытанным наслаждением, пришла к Андрею вместе со стоном и он беззвучно заплакал, свертываясь с Татьяны в тугой калачик. Он плакал, а Татьяна гладила его по всему телу, подолгу задерживалась на его голове, на влажном лбу, отстраняла его, чтобы облегчающе заглянуть ему в глаза, а сама тоже начинала плакать и твердить: тебе плохо, любимый, тебе плохо? И слышала в ответ только будто бы все объясняющее, а на самом деле необъяснимо запутывающее: я люблю тебя, как я тебя люблю! Татьяна держала в объятиях этого иссыхающего любовью к ней молодого мальчика-мужчину и думала, что жалеет лишь об одном, о том, что не он был ее первым, но трезвая женская рассудительность по приходу этой мысли немедленно ее отвергла - ведь будь он первым, разве такое невероятное наслаждение, привязывающее его крепче страха смерти к ней он бы сейчас испытал? И так уже редкость такая счастливая душой и телом любовь в этом труднопробудном возрасте, а тут такое совпадение, как будто планеты построились в ряд! Чего желать еще, кроме немедленного исполнения благодарственной молитвы!? Андрей боялся ее потерять, он крепко ее держал, так крепко, что боль в животе и боль от почти прошедшей жизни одновременно отступили, отступили, растаяв от Татьяниного пристального, нежного взгляда, который сейчас был высшей доступной кому-либо из смертных формой ощущения целевого характера жизни. Татьяна мысленно успокоилась счастьем Андрея и стала перебирать дни своего собственного календаря, но даже поняв, чем рискует, не побежала в ванную. Ей гораздо важнее было сейчас ничем, даже мимолетно не обидеть своего мужчину, который с каждым драгоценным для нее мгновением становился все более своим и превращался в вечного добровольного раба. Как можно рисковать такими продуктивными мгновениями, которые словно пришли сами собой, а не достигнуты хитросплетениями всей мировой женской домашней дипломатии. Татьяна смотрела Андрею в глаза и умудрено улыбалась, а он почти беззвучно шептал одними губами: извини, я и не знал, что у нас это бывает тоже больно, прости меня, я не показал тебе по-настоящему свою любовь, ты меня любишь? Прости! Татьяна улыбалась и отвечала: а сейчас уже прошло? Очень больно? Это ты прости меня, тебе больно, а я смеюсь. Конечно, я очень тебя люблю, разве бы я смогла, если бы не любила? Андрей не удержался, хотя Андрей зажимал ему рот и спросил: а, как же тот, которому ты позволила? Ты его тоже любила или нет? Где вы еще найдете такую женщину, вот возьмите и немедленно мне, старому человеку, признайтесь, положа руку на сердце, ведь нет, нет больше таких! Что вы только не слышали в своей жизни, какого только вранья или наоборот бесстыдства вы не слыхали, а здесь все было не так, нет, совсем не так! Татьяна, продолжая улыбаться ему ответила, просто, естественно, без доли смущения и жеманства: ты должен быть ему благодарен Андрюша, ведь если бы не он, то и ты бы ничего не получил, а я бы еще долго была страшной дурой и так бы тебя намучила, что вся бы наша любовь ушла, а если бы и не ушла, то есть мы бы с этим справились, то так была бы искорежена, что обязательно, позже, мы бы с тобой что-нибудь напортили. Если не ты так я, обязательно! мы обманули ту любовь, которую называют первой и прыгнули прямо в долгий туннель вечных отношений, длящихся до самого конца! Я люблю тебя и ты должен, просто обязан отбросить все сомнения, я чиста перед собой и тобой. Если хочешь что-то еще спросить о нем, то спрашивай сейчас, я более никогда не расскажу тебе о нем, потому как он просто дым, приведение, а вот если ты и позже будешь настаивать или клянчить подробности, то я уже буду воспринимать твои вопросы как желание обидеть, вот так вот! Хочешь - спрашивай! Андрей с возмущением отверг это предложение и конечно, ну конечно, связал себя обещанием! Да, я больше, да никогда в жизни, да ни за что! Они еще долго укачивали друг друга объятиями, до тех пор пока Андрей не решил, что пора отметить счастье или методически наивно усилить его коньяком.
   - Тань, держи рюмки, нет не вставай, мне тогда будет плохо тебя видно, держи. Я сейчас выпью за тебя, а ты пей за нас, ты теперь главная в любви! - их рюмки лихо взлетели к губам.
   Андрей расплылся счастливым лицом, а Танька смешно им сморщилась. Андрей подцепил кусочек Ленинградского торта, выбрав его с шоколадкой, и дал ей закусить. Крошки посыпались ей на грудь, а Андрей щипля ей кожу коньячным еще языком принялся их слизывать. Что тут было! И смех и грех. Они то становились опять серьезными и смотрели друг другу в глаза, то насытясь взглядами, принимались ласкать друг друга, а то опять и опять смеялись, бросаясь подушками, сходя медленно, но верно с ума, то обливаясь сладким пуншем, а то и просто, подпрыгивая на кровати, забыв совершенно, что они взрослые дядя и тетя. Одеваться они не собирались и почему-то совершенно не стеснялись, будто вместе прожили уже долгий отрезок жизни. Случайно Татьяна, убегая от очередной проделки Андрея встала на кровати в знаменитую позицию, мимо которой не умеет проходить ни один мужчина, и, конечно, попалась. Андрей немедленно угнездился сзади нее, неожиданно уверенно помог себе руками и оказался там, где очень близок рай. Соитие продолжалось на этот раз очень долго, его детородные шарики еще не были готовы к быстрому приготовлению новой порции замечательного активного липкого белесого, пахнувшего конской потной гривой, вещества и им приходилось делать это в процессе Андреевой работы. Теперь Андрей наслаждался упругими тазобедренными косточками Татьяны, смягченными нежнейшими овалами, наслаждался видом ее гибкой спины, хрупкостью ее выпиравших от позы лопаток и, главное, он впервые почувствовал, что не только она обладает над ним властью, но и он над ней в той же, если не большей степени. Татьяна теперь наслаждалась по-настоящему. Андрей как бы отпустил ее в почти одинокое наслаждение, которое правда совсем без него было бы недостижимо. Это давало непередаваемое ощущение полной свободы и одновременной пуповинной зависимости. А эта пуповина все крепчала и крепчала внутри ее тела, становилась тяжелой и горячей, все вокруг нее плавилось, исходило жидкостью и любовным ароматом. Татьяна сама не заметила, как ослабла в локтях и опустилась головой на кровать, не забывая при этом по прежнему интенсивно отдавать нижнюю половину своего тела, наконец, она не выдержала и прямо в кровать, прямо в скрученные простыни, так заорала, что Андрей, если бы не уловил своим телом ее приказ к продолжению своих действий, то страшно бы за нее испугался. Татьяна стонала уже непрерывно, а он, следуя древнему ритму ее воя, крепко ухватил ее бедра ладонями и, окончательно остановив движения своего тела, принялся изо всех сил раскачивать Танин зад руками. Качка его становилась все сильней и сильней, он тоже вздохнул судорогой, глубоко и так закричал, что Татьяна вырвалась от него, мгновенно обернулась и повалила на себя, удерживая в сознательном, но этого не сознающем, мире. Он дрожал и выл в ее руках, а ее дух улетал на небо восторгом любви. Она никогда не чувствовала такое огромное свое значение в чьей-то, пусть самой близкой жизни, ей никогда не было так ответственно за трепещущую рядом душу, лишь случайно, небрежно одетую телом. Он успокаивался на ней, а она, наоборот, все более приходила в волнение от совершившегося. Ее глаза все ширились, зрачки мутнели, весь свет бушующего за распахнутым окном весеннего дня тонул в них, пораженный напоследок глубиной и всасывающий в себя мир тягой этих замечательно прекрасных глаз. Андрей первым очнулся и сполз на пол перед Татьяной. Перед ним распахнулось самое сокровенное ее естество, и он ничего другого не мог сделать, как только поцеловать эти бархатистые нежными узорами перламутровой морской раковины и прикрытые сияющим влажным сверканием губки и это миниатюрное отверстие, не успевшее себя сжать ожидающим спокойствием. Татьяна играла его кудрями, заползала и тонула в них рукой, иногда настойчиво нажимала на его темя, а потом вдруг беззвучно заплакала и сказала, даже сейчас услышавшему ее Андрею: Я люблю тебя, клянусь всем миром, я тебя люблю! Он, словно азбукой Морзе, ответил ей точечными прикосновениями языка, и она уже громко, сквозь разошедшиеся губы и сжатые до скрежета зубы, застонала в бессилии чувствовать иную жизнь. Очнуться от этого обоим было уже совсем трудно и их спас великий Морфей, опустив над ними божественное крыло. Сколько они спали, крепко обнявшись и не затекая молодыми членами в неразрывном движением неудобстве, они конечно не знали. Татьяна проснулась первой и увидев рядом спящего любимого мальчишку, сладко потянулась, высвобождая из его объятий свое отдохнувшее тело. Он принялась рассматривать Андрея и к ней пришло игривое задорное настроение. Она взяла его сморщенную, но остававшуюся длинной, плоть пальчиками и принялась с ней играть. Оттянув вниз телескопическую кожицу, она приблизилась к этому прекрасному и интересному органу вплотную. Она увидела такие же, только совсем уж миниатюрные губки, как у нее внизу, почмокала ими, сдвигая и раздвигая пальчики, и мысленно улыбаясь, так как не хотела будить их обладателя, взяла все это в рот. Ей было смешно и странно, она ловила себя на мысли, что делает что-то запретное, но его было столько сегодня наделано, что эта мысль только подстегнула ее к дальнейшему. Эта штука начала увеличиваться прямо у нее во рту и ей казалось, что кто-то накачивает воздушный шарик, наконец, предел был достигнут и она отметила для себя некоторые изменения в ощущениях. Теперь у нее под рукой была очень плотненькая живая палочка, у которой были смешные ребрышки. Она опять мысленно засмеялась и ее захотелось еще посильнее их ощутить сжатой ладошкой. Постепенно ей стало не до смеха, она почувствовала, что возбуждена едва ли не сильнее прежнего, ей стало скользко между бедер и захотелось их плотно сжать. Губы ее тем временем то скатывались, а то наезжали на нежный, но плотный набалдашничек, имевший форму грибка. Андрей начал шевелиться, но она теперь не боялась его разбудить, а только боялась, что он отнимет у нее такую великолепную игрушку. Но этого не происходило. Она постепенно поняла, что опять получает наслаждение, ее охватил какой-то непонятный азарт, она уже слышала прерывистое дыхание мужчины, чувствовала его ищущие руки на своем теле и даже чуть вскрикнула, когда они оказались на ее груди. Теперь она серьезно увеличила темп своих движений руками, при этом старалась не отодвигаться далеко, чтобы Андрюша не потерял ее грудь. Она сидела перед ним почти на корточках, только очень сильно прогнувшись. Она ответила внутренней благодарностью, когда одна его рука нежно коснулась ее лона и покачиваясь легонько начала касаться краешков его половинок. Она чувствовала, что возбуждение волнами переходит то от него к ней, то наоборот. Особенно часто теперь эти волны совпадали и они оба чуть не теряли при этом ритм нужных движений, но опять все налаживалось и катилось на них с новой, неудержимой силой. Вот она всей гортанью почувствовала, что напряжение достигло своего крайнего предела, изгиб того, что она держала во рту стал таким крутым, а мелкое дрожание сменилось такой сильной периодической пульсацией, что ей инстинктивно стало ясно, сейчас она его наградит высшим наслаждением. Она даже испугалась, когда это произошло у них почти одновременно, она мысленно остановила и прижала его руку, чтобы она больше ни за что не двигалась, а в это же время почувствовала, что если не будет резко и быстро глотать, то просто захлебнется этой чудесной лавой, ударами поступавшей ей в прямо в глотку. Она последний раз выжимающе сжала Андрея и выпустив его изо рта, тут же приняла в себя его губы, слилась с ним в жестоком по силе поцелуе, а ногами крепко обняла его бедро, чувствуя как оно начинает скользить от ее собственной щедрой влажности.
   - Андрюша, неужели так бывает у всех людей? Почему они тогда такие злые? А как можно после этого ругаться, бить или даже бросать друг друга?
   - Я ничего не знаю, кроме одного, я люблю тебя больше жизни! Можно я спрошу тебя, ты не обидишься?
   - Спрашивай, все что угодно, я тебе отвечу честно!
   - Понимаешь, мне было так хорошо, а тебе не было противно, ну когда я в тебя...
   - Нет, ты знаешь, оказывается у тебя это очень вкусная штука, я в жизни не пробовала ничего лучше, ну не хмурься, ты один в этом первый и единственный на всю жизнь, ты ведь на это нахмурился?
   - После этого я буду всю жизнь бояться, что ты меня бросишь и у тебя будет это самое с кем-то другим.
   - Чудо ты мое, ты уже ревнуешь! Отелло!
   - Нет, я не ревную! И я не такой идиот, как Отелло!
   - Точно такой же, но я тебя исправлю своей любовью и хорошим поведением! Андрюша, я страшно хочу пить, пожалуйста!
   - Потерпи, я мгновенно, - он смешал ей свой вчерашний основной снотворный напиток, только усилил его утолявшие жажду свойства, за счет повышенной пропорции сока и поднес Татьяне. Он наслаждался видом жадно пьющей, голой женщины и медленно, еще смутно начинал понимать, что не только непосредственная любовь, а любовь, подкрепленная созерцанием любимой, дают неповторимый ничем иным эффект радости бытия.

Точка пути

   Поезд вез Майора и Олию уже вторые сутки. Он вез их на восток, затем они должны были сделать пересадку в городе Потемки на северо-западную ветку железной дороги. Еще день они будут ехать по ней, а затем пересядут на местную электричку, которая ходит по узкоколейке до поселка Электрокадры. Тут они найдут автобус, который довезет их до конечной остановки. Оставшуюся часть пути они пройдут пешком, а если повезет, то на попутке. Сейчас они ехали в общем вагоне и в нем почти никого не было. Поезд то наполнялся до отказа, то пустовал, как ночная электричка. Они сидели друг против друга и разговаривали под мерный перестук колес и отрывистое покачивание. Пути были изношены до предела и очень часто поезд срывался со своего ритма и, тяжело наклонившись в какую-либо сторону, резко снижал ход. Все тогда в вагоне скрипело и стонало, в днище что-то постоянно колотило железом. Это стало совершенно привычным для наших путешественников, и они мало обращали внимания на такие мелочи. Будущее не волновало ни Олию ни Майора. У них были замечательные новые документы, уж в этом-то Майор разбирался, - горцы постарались на славу. Место жительства им определили на тайном совете, в котором как ни странно живейшее участие принимал местный колдун. Оказывается за ним послали заранее и он неделю шел в селение по витым и отвесным тропинкам, специально для участия в важном совете старейшин. Майор, когда узнал, что их судьбой будет распоряжаться колдун, очень напрягся, а потом уже, когда его увидел и чуть успокоился, то превратился в крайне любопытного человека. Даже сам этому удивился. Почему-то ему страстно захотелось присутствовать при самом обряде колдовства. К полному его разочарованию он ничего не видел. Да и никто не видел, не только он. Колдун спустился с гор с уже готовым решением. Он сообщил старейшинам, что горный ветер, клочья туч и потоки весенних ручьев подсказали ему верный шаг для столь важной в родовой истории пары. Старейшины вручили молодоженам паспорта и целый пакет нужных бумаг, которыми обрастает за жизнь простая личность в полицейском государстве. Им дали немного денег и Майору показалось, что слишком немного, но колдун неожиданно посмотрел на него и усмехнулся в бороду. Майор тут же успокоился и в очередной раз удивился тому, как на него действует этот человек. Внешность колдуна была более, чем странной для обычного человека, но, наверное, совершенно обычной для жреца потустороннего мира. Ничего зловещего в облике отшельника не было. Поражало другое. Он излучал спокойствие и уверенность, такое знание ежемоментно рождаемой жизни и подкрадывающейся смерти, которое не могло уже уместиться в его облике, а стремилось занять все пространство вокруг этого святого человека. Как могут уживаться святость и колдовство было неясно Майору. Он принял это как факт. Невозможно было поверить, что этот человек воспользуется своей несомненной силой управления действительностью или даже просто высоким своим авторитетом в человеческом обществе в достижении какой-либо непотребной цели. Более того. Возникала вера, что его мысли, заветы и пророчества это эталон поведения как перед богом, так и перед людьми. Чувствовалось всеми окружающими, что старец занят на своей вершине важнейшей работой по исцелению всего человечества от недугов тела и духа, всю его суету и неграмотность он тянет на себя и замаливает до неопасного уровня. Все лицо старца было изрезано морщинами, они очень походили на пособие по рисованию или пластической анатомии людей. Однако воспринимались они не живописной примечательностью, а глубоким страдальческим смыслом их приобретения. Веки колдуна были истончены временем и не скрывали округлость огромных глазных яблок. Только замечательно прорисованный природой контур верхнего и нижнего века, оттененный редкими белесыми ресницами и составлявший собственно разрез глаз, походил своей правильностью на элемент статуэтки ручной филигранной работы. Кожа этого человека оставалась живой и ее пергаментный, немного перламутровый оттенок был свеж и, казалось, вечен. Волосы, седые и благородные вьющимися прядями доходили старцу до пояса, рот и нижняя часть носа тонули в густой бороде, дошедшей до колен. Одеждой его была холщовая хламида, и когда он сидел, то были видны кавказские мягкие сапоги на его ногах без единой прилипчивой пылинки. Голова была прикрыта войлочной шапкой с непомерно длинными ушами, которые очевидно можно было завязывать вокруг шеи вместо шарфа, когда горная капризная погода особенно доймет их верного обитателя. Сейчас Майор вспоминал облик старца и выделял в нем главную особенность.
   - Олия, что ты знаешь о том старике, который был советником на собрании, определившем наш путь?
   - О нем никто ничего не знает. Ни откуда он появился, ни чем занимается, даже его местожительство никто не знает точно. Его вызывают старейшины, оставляя ему послание у тотемного столба на одной из вершин наших гор.
   - Я вспомнил его взгляд и, наверное, вечно буду его помнить. Он им гасит или усиливает дневной свет, а ночью должен таким взглядом освещать себе путь, по-моему. У меня потемнело в глазах, когда он смотрел на меня, а затем внутри меня появился очень белый прекрасный мир.
   - И не только прекрасный по виду! Он лечит этим взглядом больных и помогает при родах. Правда это происходит очень редко, но бывает. У нас считают, что ребенок родившийся с его помощью будет отмечен богом и будет счастлив, даже не только сам, но и сделает счастливыми всех, кто его будет близко знать! Он присутствовал при моих родах и я помню свое рождение!
   - При всем моем к тебе уважении, как к человеку, так и к жене, я бы этому не поверил, если бы не видел этого удивительного человека. Расскажи, что ты помнишь о своих родах? то есть о своем рождении конечно, ведь роды были твоей матери.
   - Была ужасная гроза, я очень ее боялась, но была любопытна и страшно хотела на нее посмотреть. Тут я услышала голос старца, его голос: не спеши девочка, есть вещи менее величественные на свете, но более важные по сути, не спеши. Я его послушала и остановилась. В это время моя мать собралась с силами и немного отдохнула. Роды были очень долгими и тяжелыми, выходила я на свет вперед ножками. Я слышала как он разговаривает с моей матерью, убеждает ее в том, что все будет в порядке, дает ей настой из трав для лишения боли, говорит что надо немного потерпеть, но совсем не долго. Потом он опять обратился ко мне и сказал: не надо начинать свою самостоятельную жизнь с глупой ошибки, которая несет людям, хотя бы и одному человеку, боль и страдания, иди обратно, не торопись! Я ушла обратно в свой мешочек и повернулась там вниз головой. Через полчаса я была на свободе! Он первый взял меня на руки и я закричала, он не шлепал меня по попке - я закричала сама, а он сказал: чем мучить других, переживи боль в одиночестве и быстрее учись кашлять - нечего так орать по пустякам! Дыши глубже!
   - Это все?
   - Знаешь, это не все, но это все, что я могу рассказать сразу и очень точно, а вот что-то еще я помню, но словами пока описать не могу, может когда-нибудь. Мне кажется, что я вспомню свое рождение, когда сама буду рожать тебе сына!
   - Я обязательно буду рядом и запомню твой рассказ. Мы начнем с него новую, свою историю. Я думаю, что он тоже будет зрячим от самого рождения!
   - Ты, конечно, так и сделай, но новой истории не надо! Мы продолжим то, что уже есть, хорошо?
   - Ты не перестаешь поражать меня своей мудростью! Я не удивлюсь, если очень скоро превращусь в нормального мужа, который постоянно молчит рядом со своей женой!
   - Только попробуй стать нормальным, я тогда тебя убью! - почему-то в жизненном контексте это оказалось таким смешным для них, что они долго смеялись над ее угрозой.
   Вагон качался и качался, а за окном проплывали тщедушные придорожные березки, более походившие на кустики, жалкие лачужки, составленные из подручного железнодорожного материала и позади этого унылого вида бесконечные поля болот. Вокруг жилья обязательно был рассыпан уголь, от этого оно становилось по виду еще чернее, чем была его внутренняя, скрытая от проезжих, сущность бытия. Рядом с некоторыми домиками стояли дети, обязательно засунув во рты грязные ручонки, поблизости бегала какая-нибудь живность, на вроде жалкой собачонки или пыльной козы с сисястым разработанным одной лишь надеждой на стакан молока выменем. Нищета природы объединялась с людской и навевала такую безмерную, строгую российскую грусть, с которой не смогут справиться никакие реформы ни сейчас, ни в далеком последствии.
   - Олия, я все думаю над твоими словами о истории. Меня часто мучают целые куски прошлой жизни. Иногда я их понимаю как опасные квадраты на карте. Лучше туда не соваться. Будет плохо. Так вот. Ты не знаешь, как с этим поступать? Забыть? Запретить себе вспоминать? Докопаться в них до самой останавливающей размышления сути? Что? Что делать?
   - И то и другое и третье. Одно только скажу, то что ты хочешь забыть требует осмысления, то к чему ты приходишь требует продолжения. Понятно сказано?
   - Почти. Мне кажется, что к таким вопросам надо постоянно возвращаться и тогда проявится результат. Необходимо дробить прошлое на ясные малые части, тогда и вся картина окажется что-то означающей мозаикой.
   - Ты безусловно прав, но тут необходимо исключить путаницу. Мозаика хороша для картины пережитого, но к личности, этим сформированной, мозаика не подходит. Никак не подходит. Личность это пластилин, перекрученный пальцами ее происхождения и событий. В ней нет места углам, только крутые повороты и смена цвета. Ты меня понял?
   - Нет, но ты помогла мне увидеть горы полные счастья жизни, туманами правды и остроконечием приподнятых судеб, перекатами каменных рек и безумной яркостью смешения всех цветов. Воздух, камни, вода, животные, растения, чернота космоса и дух глубинного тепла земли - суть картины. А мы ее связующее звено. Будто кто-то специально послал нас посмотреть все ли еще на месте, все ли стоит как задумано, а сам забыл о нас и о своем вопросе.
   - Мы не будем скучать по горам, там, куда мы направляемся, есть горы. Не такие злые, молодые и острые, но прекрасные и величественные своей древностью и очищающим саморазрушением. Мне грустно видеть, то что у нас проходит за окном, но я вижу, что это просто проявление победного хода нищеты духа, который прекратится, когда воспрянут местные обитатели. Пробуждение заполнит пустоту, а то, что не проснется, то справедливо и тихо умрет, уступая место достойному.
   Они замолчали, а поезд грохотал своим передвижением в пространстве, отвечая и возражая человеческим помыслам и надеждам упрямством опрометчиво прирученного человеком железного мира. Пейзаж начинал меняться, все чаще поезд входил, словно в ворота, в прогалины между каменными глыбами, которые все крепчали и крепчали, принимая облик круч. Там, где с восставших с равнины гор спрыгивала песчаная коса, гнездились робкие кривенькие сосенки. Скоро и они сменились не гигантами, но вполне нормальными по высоте и силе деревьями. Между ними пробилась колючая поросль кустов и, наверное, они ко времени дадут съедобные ягоды. Ограниченный простор дал пищу взгляду и ехать становилось все интереснее и интереснее. Скоро они начали готовиться к прибытию на перекладной пункт. Проводник откинул тяжелую плиту и они спустились по вагонным ступеням, покинув свой поезд навсегда. Город Потемки, в который они прибыли, они не увидели. Станция словно выбежала на встречу с прибывшими, а сам город стыдливо запрятался за горную гряду позади станции. Ждать им оставалось не более часа. Неожиданно к ним подошел патруль и попросил предъявить документы.
   - Господин Майор, вам с женой следует пройти на почтовое отделение. Там для вас пришел пакет. Мы уполномочены вам об этом сообщить. Вам прямо в здание вокзала и сразу направо. Честь имеем.
   Вокзал был по железнодорожному красив. Огромный свод центрального зала подчеркнуто недвижимо и отечески милостиво приветствовал путешественников вязью малахитовой росписи и гордой лепниной потолка. Пространство было гулким, как мраморная римская баня. Отделение связи также располагалось в старинном месте, которого тогда, предположительно, в царское время, не жалели и массивная дубовая дверь на почту раскрыла пытливому взору путешественников огромное помещение с окошками и старообразными по стилю почтарями в них засевшими за расписанными золотыми вензелями матовыми стеклами перегородок. Майор почему-то сразу вспомнил московскую аптеку N1. Их попосылали в разные окошки для начала, но так как их (оконцев) было не очень много, то и нужное все-таки нашлось. Майора заставили расписаться, не очень тщательно проверив документы, и он получил увесистый пакет, выполненный из полу картонной бандерольной бумаги, и солидного веса, усугубленного массивной сургучной печатью, висевшей на шпагатной лохматой нити. Они отправились в станционный буфет, заказали томатного сока и горячих сарделек с белой булкой типа калач и расположились на низком и опрятном мраморном столике, в отличие от столичных аналогов снабженном креслами из красного дерева, сильно гнутыми и удобными. Расставив нехитрую закуску и, обильно приправив ее душистой яркой горчицей, они немного перекусили и уже за отдававшим накипью титана чаем принялись распечатывать послание. На обратной стороне оберточной бумаги, арабской письменностью было начертано сопровождающее письмо, очень короткое, но судя по реакции Олии, очень емкое содержанием. Майор тем временем запихивал в свой большой внутренний карман куртки тяжелые пачки долларовых денег, которые просветились через еще одну упаковочную, папиросную бумагу. Он не стал определять их количество - даже на быстрый глаз становилось ясно, что денег много.
   - Что, что там написано? От кого?
   - Подписи нет, но это от старца. "Рожденная в грозу не боится жить. Это мой не самый главный свадебный подарок вам обоим".
   - Интересно, а какой тогда главный?
   - Милый мой солдафон, какой же ты у меня дурачок!
   Все в буфете утихло, не шевелились даже вымытые и размещенные в штабеля стаканы, не шелохнулась и тюлевая занавесочка окна. Вокзал уплывал в ночь бесшумно и медленно, поезда не спешили его проскакивать. Они еще шли к нему с обеих сторон пути, одноглазо разрывая туманную темень.
   Все осталось позади. Дорога закончилась. Они стояли перед своими владениями и выбирали окончательно свой кусочек земли. Олия была права - стоило стремиться в эту глушь. Здесь были и горы и бегущий с них лес. Местами горы лысели и предупреждающе показывали зубы. Однако это выглядело приветствующим оскалом заждавшегося хозяев пса, а не демонстрацией силы озлобленного отсутствием пищи волка. Тут была и река и озерцо. Вдоль реки пристроились деревянные избушки. Их древесная, выцветшая, усохшая серость не пугала, а навевала мысль о спокойствии и стабильности существования. Где-то лаяли собаки, и их перебрехивание тоже служило домашним знаком. Баньки сбежали от домов прямо в реку. Они стояли на столбиках, которые сейчас в утренних красноватых лучах светила маслянисто поблескивали. Течение реки вокруг их ножек выводило эллиптический знак, создававший впечатление мгновенной остановки бега в припрыжку при заходе в прохладную воду. На горушке позади деревни устроена была церковь, увенчанная высоким шатром и с малюсенькой маковкой на его вершине. Все было деревянным и теплым. Только слюдянисто холодно поблескивали оконца и с легкой печалью над этой частью мира шествовала, чуть обиженно надувшаяся синевой тучка. Как божья коровка, случайно упавшая на иллюстрированный журнал оставленный дачниками, по дороге им навстречу ползла неспешная старушка. Одета она была в холщовый сарафан с ручной окантовочной вышивкой, а на голове ее был темно синий платок, так же вышитый по краям золотым крестом.
   - Бабуля, здравствуйте, вы не подскажете: где нам остановиться на время, а если можно, то и сразу купить в вашей деревне дом?
   - Здравствуйте, люди добрые, супруги али так?
   - Майором меня звать, а это Олия, жена моя венчанная.
   - Стало быть на жизнь у нас хотите встать?
   - На жизнь, бабуля, на жизнь!
   - А, коли на жизнь, а не залетные вы, то тогда Марфой меня кличут, здравствовать вам желаю!
   - Спасибо, бабушка, так как на счет покупки, как дом у вас купить?
   - Куда так торопишься как на века прибыл? Поживи, выбери, домов у нас много, много больше чем людей!
   - Где ж нам пожить-то любезная Марфушка?
   - Да у меня и поживите, а бог даст, у моего сына и купите, только как облюбуете его, дом! Сам-то он давно уж сгинул из наших мест, да отпишу ему, если что надумаете, толку от него мало, прости господи, а от денежек хрустящих - будет!
   - Мы согласны, - ответствовала Олия, - куда следовать нам?
   - Следствуйте до третьего по левую руку от церкви дома, там меня и ждите. Махотка, пес пошумит и перестанет, он не злобливый. В дом пройдете и расположитесь. Я персоной живу, дед мой преставился питием на прошедшее рождество, упокой его душу, Господи! Вернусь, определим порядок. Следайте, милые!

Транспорт и цель

   Чух расселся на ящике и с головой уткнулся в приоткрытый мешок из-под сахара. Все рядом с ним было в пыли, как если бы он поднимал ее вверх специальным вращением вокруг своей оси и с помощью интенсивных птичьих махов обеих рук.
   - Да, что такое? Ничего не понимаю! Как эта гадость быстро растекается! - дело было в том, что при небрежном, а потом и пугано тщательном пересчете наличности, Чух увидел огромное превышение действительно истраченного им планируемой умозрительно суммы трат. Остаток составлял всего лишь 500 штук. Куда пропали все 250, он понять не мог. Теперь он в надежде все встряхивал и встряхивал сильно полегчавший мешок, но кроме редких кристалликов сахарного песка из него ничего не сыпалось. Это не помогало, однозначно! Денег больше не становилось.
   - Так-так, костюмчик, часики, другое все, ресторанчик, это будет - черт! Ну никак не больше полтинника! Не мог же я сотку-две бросить в кабаке? А может и мог? Да нет, Ромка не такой, остановил бы меня, люди-то свои! После рома так не воруют, только грабят! Или воруют? о несчастный, так я и в домовых перестану верить! Спаси, меня грешного, как же люди то живут! Мне ж на день едва хватило! А еще машину планировал прикупить! Напасть! Страшная напасть.
   Чух загрустил безмерно и пропустил скрип сразу трех дверей в своем доме, сейчас было не до звуковых упражнений. Жестокая сумятица меркантильного мира пришла к нему в дом, на чердак отсутствием порядка во вложениях капитала, большой жалостью к упущенному из собственных рук и минимуму приобретенного в угаре транжирства. Было от чего печалиться, вспомните себя в аналогичный период, неизбежно вас когда-либо постигавший, пусть и не в таком масштабе. Обидно! Чух еще погрустил, а потом и сам не заметил как улыбнулся и смачно выплюнул этот эпизод. Проехали и точка. Что там, кстати, у нас на Кайманах? Вот и не будем о грустном. Не пора ли развлечься. Немного подумав, он отложил путешествие на эстакаду, с возмущением отбросил вариант с метро и неожиданно подумал, а не пора ли решать свой чисто женский вопрос. Уж больно ему хотелось покрасоваться в новом костюме, ну почти новом, искоса посмотреть при даме на сверкавшие брильянтами часики, выкурить толстенную сигару, да и пустить пыль в глаза, которая бесполезно пропадала сейчас на чердаке. Он стал перебирать своих знакомых и натолкнулся на неожиданно женское существо, которое он встречал, только мысленно, в приемной у своего любимого Андрея Павловича. А что, это вариант! Женщина она правильная, рассудительная, такая не потеряет, неизвестно где, уж запомнит по крайней мере, двести штук баксов! Чем больше он о ней думал, тем более она ему подходила во всех отношениях. Все говорят: сексь, сексь, а что это такое, хоть еще двести пятьдесят лет живи не узнаешь, он многозначительно добавил: без практики, уж без практики точно не узнаешь. Потом он покраснел и подумал, ну нельзя же так прямо вот сразу, без подготовки, а вдруг не получится, да и спросить по первоначалу надобно у партнерши, а вдруг ей совсем он и не того. Да что это я комплексую (Чух старательно выговорил мало употребляемое им слово). Вперед с песнями, через парикмахерскую, а то увальнем свалявшимся оброс! А тачку все же надо прикупить, хрен с ней, с валютой! Минут через сорок, Чух выплыл из роскошного салона красоты, где он благополучно отвертелся взяткой от долгих и навязчиво предлагаемых девочками и мальчиками красотных услуг, ограничившись достаточно быстрой мойкой и стрижкой реденьких волосиков головы. Он был сейчас само нетерпение. Улицы казались ему неудобно и неоправданно загруженными праздношатающимися людьми, явно мешавшими его целеустремленному передвижению к автосалону. На всякий случай он отсканировал Марту и велел ей сидеть на месте до его прихода. Автосалон, расположившийся в грязной и неприметной подворотне, делал ее респектабельной и праздничной. Чух с умным видом принялся бродить между машинами. Довольно быстро к нему подбежал хозяйчик или приказчик, что в сущности одно и тоже было для Чуха. Он совершенно его не слушал, а слушал свой вдруг родившийся внутренний голос автолюбителя, твердо решившего становиться автовладельцем. Вкус чердачного жителя на этой стезе обозначился сразу и всерьез. Он проходил мимо Мерседесов любой модели лишь чуть качнувшись в сторону низких стремительных двухдверных купе. Не интересовали его пришельцы из Азии, хотя некоторые и были очень ничего. Внимание его привлекали ретромобили, да откуда их взять в рядовом автосалоне? Он выбирал хоть что-то похожее на ретро. Например, Ягуары, они, и правда, были столь стары, что могли представлять этот ряд автотехники. Взгляда удостаивались Порши, но уж слишком маловаты они были на его вкус, уж слишком! Однако и птицы полета Чуха, могут быть ведомы судьбой! Неожиданно он остановился как вкопанный. Перед ним стояла его самая смелая мечта. Она сверкала тяжелым хромом так, что Чух распахнул свои ноздри и втянул с шумом, испугавшим сопровождавшего, срочно понадобившийся ему воздух. Что может так поразить автозрителя, как только один автомобиль света? Это и был именно он: "Фасель-Вега", седан-хард-топ, 1962 года выпуска с мотором в 390 лошадиных сил! Как он попал на наш унылый автомобильный рынок? Как затесался промеж вульгарных Мерседесов-600? как незамеченный устоял перед бешено дорогими, но уж очень претенциозными Роллсами, выглядевшими у нас, как брильянт посреди навозного двора? Но кто так не привык к чудесам, как не наш Чух! Он даже не моргнул глазом, а просто потребовал немедленно авто завернуть. Точнее выгнать на простор, чтобы не дай бог поцарапать! Он даже вмешался в процесс оформления покупки, ускоряя его магически, и по его мановению руки на автомобиле появился запротоколированный по всем правилам государственный номер ЧУХ-ооо-Все флаги-Петроград. Очевидно, что Медный всадник настойчиво отложился у Чуха в голове со школьной скамьи его подопечной Анечки. Мы все же, ради правды, заметим, что не обошлось и без некоторой патриотической путаницы, но для Чуха это слишком характерно, чтобы мы это дополнительно, после отметки, комментировали. Уже очень скоро Чух восседал на водительском сидении, покрытом мягкой, но все же значительно потертой кожей, трогал, беспричинно смеясь, все ручки и кнопочки и так откровенно веселился, что смотреть на это вывалили все сотрудники автосалона. Они даже забыли радоваться своему несомненному коммерческому успеху, их просто охватило счастье приобретателя, накрыв их на мгновение своим розовеющим крылом частной собственности. К сожалению, только лишь на мгновение, потому как Чух нажал уже на газ. Розовое, перламутровое чудо рвануло с места как это принято на ралли Париж-Дакар, но опять же только ради справедливости, только ради нее болезной, добавим - не было никогда таких машин на этом сугубо спортивном мероприятии. Чух сейчас участвовал в ином, отличавшимся не спортивностью, а торжеством инженерного гения и человеческого автомобильного вкуса. Правда, снова правда, что за черт, это торжество за версту отдавало торжеством богатства, но уж кому и вкус, как не богатому! Вкус зависит от себе позволения, иногда и только. Очень скоро Чух понял страдания слаборазвитого московского водителя. Он слишком резко тормозил в пробках. Слишком рьяно брал с места, проскакивал постоянно перекрестки на желтый свет, это еще хорошо, а то и на красный, а зачастую ну никак, никак не успевал на моргающий зеленый и опять и опять прибегал неумеренно к торможению. Только необычайность его транспортного средства и умело осторожное поведение боявшихся не столько аварии, как неизвестно кого едущего в этом явно богатом автомобиле, водителей на улицах Москвы, спасало пока Чуха от близкого знакомства с автоинспекцией. Но обучаемость его, буквально на ходу, была потрясающей, он за все дергал и, дергая во второй раз, уже точно знал чего ожидает от рывка. Вот чего он точно не мог понять, так это куда же он едет? Он бесконечно колесил по самому центру столицы, трижды пересекал Красную площадь, стремительно форсировал во всех возможных местах Москву-реку, включая самую новую через нее мостовую переброску дороги, но так и не мог определиться с направлением. Пришлось мысленно купить карту, истратив наяву пару долларов. Боже куда же меня носило! Прошло еще полчаса и Чух, наконец, стирая новичковую испарину со лба, парковался у особнячка, где арендовалась контора Андрея Павловича.
   - Свет-моя-Марта Васильевна, я прибыл в ваше полное распоряжение!
   - Безмерно счастлива видеть вас, но сообщите благосклонно, кто вы такой?
   - Я, Чух Наветыч Облеталов де Канарский, ой, извините, де бородонесс Кайман-браков. Во-ты-ча! Прибыл полечить у вас лично изболевшуюся одиночеством-болезнью душу.
   - Чем же полезна вам буду? Чух Наветыч, ведь Андрея Павловича на месте нет.
   - Да просто не способствуйте моему расстройству, и все дела!
   - Простите, не ясно понимаю вас, Чух Наветыч.
   - Въедливого понимания и не требуется. Соглашайтесь на рандеву со мной. Делаю вам вполне продуманное предложение отужинать у Ромы, в Клоповнике. Выбор блюд гарантирую, доставку вас по позднему времени домой тоже!
   - Вы полностью, продуманно уверены в клоповнике? Что же это за собрание?
   - Всей милости прошу, прошу простить! Где я, там проблема понятий. "Клоповник", это замечательный по пище и способствующему всяческому употреблению интерьеру, миленький ресторанчик. Рома, это мой приятель по морским прогулкам, официант, две смены через один выходной, плавать не может!
   - Это все прекрасно, Чух Наветыч, но я вас совсем не знаю, мне просто неудобно принять ваше заманчивое приглашение.
   - Смелость ваших суждений, Марта Васильевна, предполагает соответствующую смелость поступков, поэтому вам к личине со мной соглашаться.
   - Даже не предполагала, что мои суждения столь популярны в мире, что дошли до вашего просвещенного уха.
   - Хорошо, иду навстречу вашей убедительной иронии и выношу на обсуждение компромисс. Мы никуда не идем, а я вам готовлю ужин прямо здесь. Места достаточно, кухню я чую за дверью. Согласны? ведь минимальный риск, на который вы не шли, становится просто нулевым, не так ли?
   - Но мне бы не хотелось вас так утруждать, тем более, что сама я готовлю, не то чтобы плохо, но всегда без особого удовольствия. Мне вас будет жалко и я начну помогать. Чувствую, что лучше согласиться на ваш Клоповник.
   - Уверен, вы не пожалеете!
   Небольшой дворик, который был прямо у дверей офиса, требовалось обогнуть либо справа, либо слева, чтобы выйти на улицу, которая была тоже столь мала, что старый московский домик не стали снабжать парадным входом. Сейчас пройти мимо Чухова моторизованного чудовища было крайне сложно даже нашим худеньким компаньонам по ужину.
   - Ну, вот опять на нас все свалят! Соседи всегда жалуются, что наши клиенты загораживают вход. А при чем тут мы? Но машина прекрасна, я таких никогда не видела! Чудо, как хороша!
   - На этот раз соседи будут правы, но все претензии попрошу направлять ко мне, ведь машина эта часа два как моя. Я понятия не имел, что здесь лучше не парковаться, да и тут, уж если совсем честно, остановился с большим трудом.
   Они еще немного полюбовались на машину, причем оба молчали, только, как настоящие знатоки, которыми разумеется не были, многозначительно переглядывались. Марта уже была готова внешним обзором к дальнейшим необычным чувствам, но когда уселась внутрь салона, то все чувства словно остановились. Наверное, организму сначала необходимо было отбросить все предшествующие этому впечатлению образы и стереотипы, чтобы начать знакомство с авто миром с чистого листа. Марта восхищенно молчала. Авто поразительно напоминало шикарный кабинет. Кругом была мягкая кожаная обивка, все панели были из вишневого дерева, по цвету конечно, какая это была порода Марта не могла сразу разобрать, ясно только что самая благородная. Все приборы на передней панели были кругленькие, окантовка была блестящего безупречного по коническому отблеску никеля. Казалось, что до каждой стрелочки можно просто дотронуться рукой, такими иллюзорными были стекла, специально изогнутые во внутрь прибора для антибликового эффекта. Прямо перед ней было дамское зеркальце, достаточно большого размера, чтобы она увидела в нем свое восторженно удивленное лицо. Чух уже уверенно щелкнул ключом зажигания и Марта опять обмерла, хотя после осмотра своего лица в зеркале, ей уже начало казаться что она приходит в себя. Нет, оказалось, это не так. Утробное, тихое ворчание мощнейшего двигателя, отдалось таким чувственным внедрением звука в ее тело, что она невольно ощутила его ничем более не защищенную податливость в отклике на любые авантюрные предложения. Так на нее действовал только большой концертный орган, да и то лишь в умелых руках и ногах редкого исполнителя.
   Чух демонстрировал свое растущее мастерство. Он уже научился ездить медленно, а кто не знает, что это гораздо труднее, чем давить на педаль, без разбора заглатывая подворачивающиеся километры дорог. Тяжелая, но неожиданно ловкая машина, спокойно разворачивалась почти на месте и, оставив по паре сантиметров от своих бортов до желтых стен тесно стоявших рядом домов, плавно выкатилась на улицу. Марта не почувствовала, когда миновали бордюр и перекатились в традиционную московскую яму, которая просто обязана была находиться рядом с въездом в любой уважавший себя двор. Она и была тут, но неудобная роль ее неизмеримо поникла, когда пересекаешь ее зловредное препятствие на машине похожей на морской корабль. Они плавно закачались бортами и полетели по вечерней Москве, преодолевая крутые повороты улочек и горбатые перекаты мостовой. Шум их транспорта, который возник на бульваре, напомнил Марте, предупреждающий шумок слегка начинающего подсекать глушителя, но сколько она ни прислушивалась, в шуме звучал лишь стремительный ветер и вакуумное, похлопывающее вращение атмосферы, не успевавшей уворачиваться от всасывающей горловины обратного покою потока, образовавшегося между оградой бульвара и бортом экипажа. Чух включил ближний свет, который обеспечивали нижние, круглые фары автомобиля, и Марта обратила внимание на то, что этот уютный дорожный подсвет передает перламутровый розовый цвет их элегантного кузова другим, мелькавшим рядышком автомобилям. Иногда розовая тень от них сползала на чем-то блестевший асфальт и тогда появлялось ощущение, что уже вся улица участвует в их стремительном и прекрасном движении. Марте становилось невыразимо хорошо и спокойно, что и укреплялось в ней восторгом с каждой отщелкнутой Швейцарией на руке Чуха минутой этой удивительной поездки. Как всегда, в такие редкие моменты, ей захотелось поговорить. О чем угодно, лишь бы словами уравнять приятное давление мыслей с внешним, пусть и нежным, давлением обстановки.
   - Чух Наветыч, вы давно знакомы с Андреем Павловичем и на какой почве, если не секрет?
   - Знакомство наше состоялось на почве моего счастливого спасения от очень вероятных неприятностей. Не будем отягчающим воспоминанием сгущать краски исторического изложения, но спас меня исключительно добропорядочный поступок Андрея, уж назову его так, по дружески. Кстати, мне было бы невероятно приятно, если бы вы меня называли аналогично, то есть просто Чух. Краткость своего имени из уст прекрасной девицы так бодрит.
   - Лишь при одном условии, если и вы меня будете звать просто Марта, договорились?
   - Конечно, лучше бы всегда перед вашим именем вставлять превосходной степени эпитет, но что поделаешь, прогресс требует информационных скоростей, придется вас звать милая Марта и этим пока ограничиться.
   - Чух, ой как непривычно, верно, что у вас гуманитарное образование? вы так специфично выражаете свои мысли.
   - Скорее оно гуманно историческое и извлекательно менджующее.
   - Менджующее?
   - Вот видите! Вечно я все путаю, я хотел на самом деле сказать, что я в некотором роде менеджер! Англичане меня просто достали! То ли дело: смотритель, управляющий, приказчик! Да и пентхауз совершенно не мой стиль, хотя с чердаками у них в Лондоне все в порядке!
   - У нас недавно был один пациент, он тоже интересовался чердаками.
   - Это, наверное, Николай!
   - Точно, и вы его знаете?
   - Заочно мы были знакомы давно, но как раз у Ромы мы познакомились достаточно близко. Чердачную тематику мы с ним в беседах не затрагивали, но я догадался о каких его вопросах идет речь.
   - Андрей Павлович очень хорошо о нем отзывался, несмотря на довольно сложный случай с его психикой.
   - Да уж сложней некуда, прямо слился со своими компьютерами, не всегда и поймешь, где Коля, а где его информационное пространство! Подбросы и почесывание у него просто неподражаемы! Гений.
   - Тогда вы и Катерину должны знать, они вместе работают в банке.
   - Катерина - мой любимый клиент. Только скромность профессионала заставляет меня не выдать вам все подробности нашего общения, но кто знает может и расскажу вам что-то в допустимом объеме. Лиха беда - начало откровений! Мы подъезжаем.
   Фасель-Вега отразился в витринном окне ресторана во всем своем великолепии. Стоявшие уже перед рестораном роскошные лимузины стыдливо притухли перед его уничтожающим щедрым величием. От дверей бросился со всех ног охранник и с почтением открыл дверь авто кареты, выпуская на вечернюю московскую природу ослепительную Марту. Она легоньким перышком вознеслась на тротуар перед дубовыми дверями заведения. Шлифованная огранка толстых стекол входа, подсвеченная изнутри манящим светом питающего деликатесами уюта, подхватила идущих к нему Марту и Чуха, и охранник передал с рук на руки зримо дорогих гостей швейцару, а тот протяженным поклоном увел их к метру. Через минуту они сидели за тем самым столом, который Чух облюбовал для полетов с друзьями. Чух и ранее не особенно стеснялся в выборе, а уж сегодня, зная возможности кухни, разошелся на всю катушку. Марта его сумела остановить в размахе не более чем на четверть, хотя и очень старалась. По ее просьбе упор был сделан на рыбу. Чух во всем ей подчинился, будучи неумерен лишь в объемах, но успел, боясь ее неодобрения, почти намеком заказать супчик из среднеазиатского варана. Рома понимал его с полуслова и вел себя безупречно, хотя в следующий после заказа подход к столу, Чух разглядел, что под форменную куртку Рома поддел теплую жилетку, а под брюки заправил резиновые сапоги. Какие он принял невидимые меры по подготовке к возможному путешествию в дальние страны, даже Чуху осталось неизвестно. Да он и не старался разгадывать примитивные тайны приятеля, сегодня он был поглощен совсем иной игрой. Он смотрел на Марту. Что в этом было? Какой элемент игры, партии разбирался сейчас им с увлечением, переходящим в пламенеющий азарт? Он позабыл все свои замысловатые приемы проникновения в сознание, он не просто их забыл, а по какой-то непонятной препоне ужесточившихся правил, не мог их применить непосредственно к этой девушке. Он почему-то сползал на философское созерцание ее личности, отметая всякое ее активное, революционное изменение. То ли он не сознавал как можно менять открывавшееся ему совершенство, то ли ослепился собственным разумом, перемудрившим с, до этого момента, такими покорными ему чувствами. Чух только мог осознать сейчас, что попался на знаменитую удочку Дон Жуана, описавшую ту самую обычную петлю, которая нет-нет да и случается с этим инструментом охоты самца. Марта что-то хвалила из угощения, преподносила собственную интерпретацию его приготовления, а он... Он путешествовал в ее портрете, который сам писался в его голове, будто в ней поселился сумасшедший художник.
   - ... необходимо тщательно удалить косточки...
   Художник резидент презрел законы живописи и начал с фона, Веласкес в поздний период едва не достиг такого эффекта, а Чуху ( точнее резиденту) он дался сразу и бесповоротно, он безмерно расширил пространство, уточнил его безграничность блистающим глубиной светом, будто излитым свечой, но свечой фантастической, не ограниченной оплавлением фитиля и не сдерживаемой искрометным потрескиванием мелких горючих частиц. Фон, как стремительный в своем скате в неизвестность туннель, округлял лицо девушки, слегка вытянутое формой ее безукоризненного черепа, служившего зримым проявлением ума и одновременно намеком на тщательность и последовательность природы при ее создании...
  -- ... картофель надо нарезать кругляшками и обжарить в оливковом масле...
   Два процесса слились в один, невозможно было выяснить какой из них превалировал. Художник был занят лепкой всего образа в целом и практически одновременно снимал послойный анализ его пластического роста. Внутри мысленная техника позволяла совмещать закаленную в печи глазурь с прозрачностью и полунамеком акварели. Образ сиял золотистым светом и не надо было для этого уничтожать яркость живущего лицом девушки фона. Все в портрете, каждая его линия, каждый неспешный или мимолетный мазок имели значение и продолжение друг в друге. Взаимосвязь субстанций магии и материи была столь сильна, что хотелось перетереть портрет в тонкий порошок, и делать из него лечебные настойки на все случаи нездоровья личности и природы. Есть вещи, которые, для своего истинного понимания должны быть съедены, как бы этого не было жалко.
   - ... все это заливаешь майонезом, осыпаешь тертым сыром и опять в духовку...
   Чух думал. Съесть портрет прямо сейчас или сначала поступить с ним, следуя рецепту Марты, а может стоит его вывести на принтер Николая? благо он сейчас работал. И чего не отдыхается, лучше бы повел куда-нибудь Катерину!
   - Чух Наветыч! Вы меня совсем не слушаете, вам не интересно?
   - Наказан, как я старый наказан! Чух, Марта, просто Чух! Извини, мне немыслимо интересно каждое сказанное тобой слово, но я действительно опрометчиво отвлекся и получил оплеуху - поделом!
   - Не стоит так переживать! Я опять готова называть вас Чух!
   - Только не вас, а тебя! - от безнадежности Чух внешне даже помолодел лет на двести, хотя имел смелость надеяться, на двести двадцать. Не получилось!
   - Чух, расскажите мне занимательную сообразно своему вкусу историю, мне очень интересно знать, какие истории для вас представляют интерес.
   - Наибольший это те, что из ваших уст, но не буду таким эгоистом. Я вам расскажу историю, которую любил рассказывать один мой приятель, бродяга. Их тогда еще не звали бомжами. В ней много гастрономии, поэтому она, надеюсь, придется кстати. Для исторической достоверности назову его Алик. Долгими, жаркими вечерами и ночами, которые проводились по тюремной традиции без сна, что бы истратить на сон никому не нужный последующий день, Алик начинал свои воспоминания: "мой отец был хирург, челюстно-мозгового направления с ампутацией низкорослой пушнины и ветром в седой поросли спины. Его все сильно уважали и всегда в нашей квартире толпилось множество больных, обычно уже перевязанных и чистых телом, но бывали и нечистые. К таким нечистым отец выходил в последнюю очередь. Как вы сюда попали, а ну-ка! - всем быстро на подводную лодку и мыться на рулях! Подводная лодка к нам захаживала весьма регулярно, а по четвергам, дважды. В Крыму это организовать нетрудно. Раз и готово - открытое море, люк в подвале и печка без поддувала! Не было никаких эмиграционных проблем. Когда отец расправлялся с больными, например, подтапливал некоторых в медных лоханках или по другому как, уж не знаю, слишком мал был тогда, мы с ним плыли на север. Кто был на севере? Вижу, что все там были. На севере, раз вы там были, то перехожу прямо к сути, наиважнейшим моментом обитания является подготовка к зиме. А уж в подготовке главное, не забывая конечно, что надо запастись бабами, это очевидно! архиважен провиант и сбережение источников выделения тепла. Мой отец в такие периоды северного сияния был просто незаменим сигаретами или еще чем другим. Мы везли его пациентам 500 миллионов гектолитров варенья из красной смородины, столько же клубники свежей, с быстрым морозом проблем не бывало, и еще, в бочках, залом - это сельдь такая, речная особой жирности и вкуса. Кизяк в лодку не помещался и мы его тянули на буксире. Отца, я говорил или нет? Все очень любили и уважали, поэтому при встрече ему готовили жирных пионерок. Почему жирных? а потому - где найдешь приятную взгляду пионерку, ведь они до двенадцати лет. А ляжки нужны соответствующие его положению, то есть блестящие, беленькие и такие, за которые даже взгляду можно подержаться. Иных искали по всему северу и доходили до самых его краев, так потом и называли их - отряд пионерок крайнего севера! Отец выбегал из лодки прямо на снег и шел по ковровой дорожке, уверенным барским шагом, а пионерки бросались ему на шею и кричали: приехали, уехали, щипай нога, приехали - уехали! Держи букет, падла! Встреча, первой радостью утихала и начинал отец работать, не покладая рук. Он все резал и резал, лечил, лечил, произносил устрашающей длины и объема полезного слова речи, а затем, когда все засыпали, мы с ним начинали грузить уголь на подводную лодку. Нет же еще такой подводной лодки, которая могла бы без угля добраться до самого крайнего севера! Отец набивал все свободное от угля пространство лодки писцами, огневками и репчатым луком и мы плыли назад в Крым. Ура, как я любил возвращаться домой после ходки на север! Как я это любил. Как приедем домой, я сразу прошу отца вставить мне зубы, обычно золотые, но если поездка не была долгой, то железные, тоже ничего, главное, кусают. Больше от детства у меня ничего не осталось, только зубы железные и спинномозговое чувство моря, на котором я лежу посередине и вижу, как рядом вращается воронка. Чу, слышишь? это подлодка на шварт идет".
   Я вижу как оживились твои глаза, Марта. И думаю сейчас, если бы ты мне разгадала хоть половину из того, что говорил мне Алик, как бы я был тебе тогда благодарен! Ты даже себе не представляешь!
   - Мне, кажется, что такой рассказ надо понимать целиком, а каждая его отдельная часть, это просто ошибка жизни и все. К чему нам усугублять чужие ошибки? Глубокомысленно трактовать отчаянную жажду своего осмысления на земле! Самодовольно расставлять запятые и приклеивать понятные нам ярлыки. Для меня главное в рассказе, это твоя боль, которую ты пронес от этого человека, даже вопреки, быть может, его чаяниям, как рассказчика. Ведь многое он говорил не для ясности речи, а для смеха слушателей, а то, что ему было больно говорить он прятал, прятал между несуразностей. А еще очень заметно, что он просто отдавался течению мыслей, а не придавал значение смыслу сложения. Он был очень несчастен, это Алик! Очень!
   - Вот и расстроил я тебя, Марточка! А ведь хотел повеселить! Давай шлепнем Рейнского, за облегчение протирания тонкой первичной материи, заслоняющей достойное существование. За откровенные щели в занавесках и стратегически оправданное отсутствие дверных запоров!
   Чух немного задержался с опорожнением своего бокала, и залюбовался волнующим бликом девушки в широкой плоскости менискового зеркала поверхности светлейшего вина и зацепившимся в ее локоне кусочком дыма от длинной сигареты забытой хозяйкой в тонких пальцах. Высокая кожаная спинка дивана глянцевито принимала в себя уже их двойное отраженное, как символ освобождения от принадлежности к людской суете. Она, словно соглашалась с людьми, умудрено сияя переливчатой прелестью измены своему неподвижному деревянному обрамлению. Только верный Рома поскрипывал сзади резиновым сапогом на ступеньке и не решался нарушить их молчаливое общение уборкой стола или переменой блюд.
   - Ну как там, тихо? Не летают? - в который раз уже спрашивал метр у специально вызываемого им охранника или бросал проходившему мимо официанту:
   - За Ромкой присматривай, ох и не люблю я эту вашу смену! Чуть что оторвется, свисти мне, моментом! - следовало указание, но в глубине души метр думал: а, что я смогу сделать-то? Мое дело оценить ущерб и возместить, по возможности с прибытком, вот и все! Скромен мой производительный труд.
   Нас не так волнуют заботы администрации, но все же осмотрим зал. Чуть наискосок от Чуха и Марты сидела знакомая нам пара. Это были Сметана и Артур. Они давно не виделись. Артур крепко был занят на съемках, ведь что другое было не так у Аргона, а работал он от души и, соответственно, умел загрузить своих партнеров по бизнесу и подчиненных. Сметану на работу Аргон не взял, поэтому в рабочее время эта пара не встречалась. Благодаря Зайцевислой, жившей неподалеку от этого ресторана, все ее знакомые постепенно в нем перебывали. Клоповник был действительно неплох, поэтому рекомендация, как ей и положено, действовала один раз, а потом начинали разрабатываться соблазненными уже истинные ценности самого рекомендуемого объекта. Сметана и Артур с большим удовольствием этими ценностями сейчас и наслаждались, прогуливая операторский аванс. Они не торопились, собираясь вместе провести всю ночь и утро, поэтому заказали мясо изюбра, нашпигованное салом, запеченное большим куском на решетке камина. Камин был довольно близко от их столика, в самой глубине зала. Сейчас они периодически на свое мясо посматривали. Аппетитный его вид и, казалось, доносившееся до них шкворчание, заставляли их налегать на разнообразные закуски, но они щадили желудки и берегли их для окончательного наполнения мясом. Иногда к камину подходил повар в высоченном колпаке и проверял готовность различных мясных частей, по внешнему виду или тыкая в них чем-то острым. Наши ребята с завистью смотрели, когда порционные куски мяса перекочевывают на большие тарелки и повар уносит их для наполнения гарниром и украшения перед подачей к чужому столу.
   - Артур, может надо было заказать барбекю, вон опять их понесли!
   - Потерпи еще чуть, Сметана, смотри как уже с того края прожарился! Повар его жирком полил, теперь сверкает бочками - совсем уже скоро!
   - Я-то ничего, я за тебя волнуюсь.
   - Не переживай, я еще зацеплю одну сырную палочку и доживу до мяса. Что тебе налить?
   - Оджалеши, вот спасибо! Тамара мне говорила у вас сенсация. Ее песню заменили сочиненной Федей, Федором Мошковичем. Аргон одобрил и его музыкальные консультанты тоже.
   - Да, уже с новой фонограммой репетируем. Кое-что кусочками пробуем. Когда все будет готово будем снимать все одним махом, потом монтаж, минимум графики, просто минимум и все. С этим Аргон носится, говорит что спецэффекты всем уже надоели и живое действие произведет фурор. Не знаю.
   - Ты сомневаешься?
   - Не этим в частности, а тем, что я давно уже заметил: или что-то получается или нет, а как это делали, практически не имеет значения. С другой стороны везет только тому игроку, который бросает кости, а не сидит рядом, разглядывая потолок и мечтая.
   - Бывает и по другому. Посидит, посидит и, словно проснувшись, как бросит!
   - Это точно, Сметана, Ильи Муромцы, у нас просто в очереди стоят, но скажи мне, а чем ты сейчас занимаешься, мне ничего не говоришь, это тайна?
   - Да какая там тайна, просто ты занят, а если узнаешь, что я от безделья помираю со скуки и без гроша в кармане, то начнешь за меня волноваться. У тебя у самого косо пойдут дела, ведь верно?
   - Верно, да не совсем, я и так и так волнуюсь! Лучше знать, чем нет.
   - Не стоит. Я понимаю, что я в твоих глазах - совершенно отвлеченное существо. Ты меня видишь не такой какая я, а только в преломлении через свои представления о действительности.
   - Ну и что? По моему все так видят и чувствуют, а как иначе?
   - В какой-то степени, а ты в своем отраженном мире целиком и полностью. Я бы все отдала на свете, даже жизнь, чтобы объединиться в этом призрачном покое с тобой.
   - Кажется, я понял о чем ты, но как же ты ошибаешься! Какой же там покой! Там полный разлад между моими видениями и тем, что у меня потом получается показать. Если бы ты не предложила мне сейчас, то есть не согласилась пойти в этот мир отображений со мной, то я бы никогда не пожелал в нем оставаться навечно! Даже зная, что только там я могу быть счастлив, но не ценой потери тебя, нет, никогда!
   - Как странно, я не думала, что у нас все перерастет в такие серьезные отношения. Я прекрасно помню как ты ко мне отнесся в начале. Хорошо, конечно, но совсем не так как сейчас. Откуда это берется?
   - Не знаю, это просто свершившийся факт. Подумай лучше. Какие мы с тобой дураки! Уже договорились практически стать привидениями, а ведь предложи это сделать действительно кто-нибудь, еще пришлось бы подумать. Соглашаться или нет.
   - Я бы все же согласилась! Честно. Меня никто кроме тебя и страха исчезновения не держит здесь. Ты там со мной будешь, в этом светлом мире, а если я не исчезаю совсем, то и страха нет. Не вижу препятствий для себя соглашаться на это без всяких дополнительных условий. Здесь меня ждет одна гадость и мелкие порции счастья. Боль и страх тебя потерять. Даже перечислять не могу, как мне здесь все опостылело!
   - Не пугай меня, Сметана. Я буду теперь думать о том, что никогда не смогу сделать тебя в этом мире счастливой. Буду помнить о своем бессилье.
   - Забудь, хотя бы на время, вон нам изюбра несут! После мяса ты будешь думать устойчивей!
   На огромной круглой тарелке появился изюбр. Большой кусок мяса был аккуратно прорезан глубокой дюймовой насечкой и пролит тем соусом, который стекал с него на специальную подставку во время жарки. Мясо приобрело вид драгоценного дерева и было живее, чем при жизни. Вокруг оно было щедро осыпано моченой брусникой с яблоками. Официант отрезал им по аппетитному кусочку и под это дело Артур предложил тост:
   - За мир абсолютного творчества и свободного воображения!
   - За нас в этом мире!
   Они подняли бокалы, тяжелые хрусталем и красным, переливчатым в отблеске освещавших стол свечей, грузинским вином.

Бесшабашная операция

   Петька сидел в Строчановских банях, рядом с Плешкой, уже не меньше часа. Машка, жена следователя, сдавала зачет по спецпредмету - антикризисному управлению. Дело как видно шло туго. Машка в этом вопросе была специалистом с точностью до наоборот, особенно по части локальных, домашних, спровоцированных кризисов. Петька съел уже все что мог в маленьком банном кафе. Теперь он заставлял себя не приглядываться к пиву, но это получалось у него хорошо, только до появления в кафе, его знакомого массажиста Фомы и банщика Генки.
   - Ты только посмотри, кто нас надумал посетить!
   - Петька, ты у нас не был со времен Лени. Помнишь Леню, нашего директора? Его компаньоны грохнули.
   - Конечно помню, здорово мужики! Жалко Леню, но кого только за это время не грохнули! Вы, зато, все здесь остальные, все, как погляжу, на месте.
   - Да куда мы денемся? Игорек, ассириец, тоже еще работает. От добра, добра не ищут. Рассказывай, где ты-то теперь?
   - Сижу на одной фирме.
   - Нормально?
   - Нормально.
   - Париться будешь? Ждешь кого-то? У нас теперь кабинеты есть, отличные, хочешь закажем тебе, часа на три-четыре?
   - Попозже определюсь, но скорее всего просто в общем зале попарюсь, время у меня в принципе есть. О, извините ребята, ко мне пришли. Я пересяду, потом к вам подойду.
   - Здравствуйте, прошу прощения, учеба, не вольный я человек!
   - Ничего страшного, я тут старых приятелей встретил, поговорил пока. Я вас долго не задержу, у меня для вас все приготовлено.
   - Ну вот, а я-то думала, что мы вместе отметим мой зачет, попьем пива. Не хотите меня угостить?
   - Разумеется, хочу! Я тут тоже истосковался по пиву, - Петька с удивлением приглядывался к общительной подруге жизни прокурора. Она была обворожительна своей потертой привлекательностью. Весь вид ее говорил о несложной доступности, но именно этим она и была хороша. Без всякой иронии и ханжеского укора - хороша! Не всем же строить из себя прекрасных незнакомок, с тоски тогда помрешь! - Вам, разливное взять или в бутылках, банках?
   - Конечно, разливного! - "наш человек", - подумал Петька, услышав ответ.
   Двойная порция парящих на блюде креветок и несколько бутербродов с красной рыбкой моментально появились на столе. Пара высоких кружек пива, с приветственно приподнятыми на них шапками пены, тоже очутилась рядышком. Без долгих вступлений и переговоров Машка подняла свою кружку и, не опуская ее на стол, отпила намного более половины. Петька пригубил в это время свою и, увидев выступившие на глаза подруги слезы, подумал: да, было видно вчера дело или, наоборот, до зачета день целый терпела. Ну теперь дорвалась! Он подождал, когда она допьет кружку и принес ей вторую.
   - Что-то вы плохо пьете, не нравится?
   - Пиво хорошее, свежее, просто я поел плотно перед этим, а к пиву это противопоказано. Ничего, сейчас разойдусь!
   - Да уж, расходитесь, а то мне одной будет грустно.
   Вторая кружка исчезла у Машки почти также быстро как и первая. Петька повторил привычную уже операцию по замене опустевшей тары и, закурив, принялся следить как быстро улетают в Машку креветки. Она ловко их высасывала и даже после этого еще выжимала. На ум приходили деревенские бабы, которые виртуозно умеют расправляться с семечками. Машка сейчас то же проделывала с креветками. Было на что посмотреть! При этом она умудрялась делиться своими впечатлениями от сдачи зачета и не смывать креветочным соусом с губ помаду.
   - У нас по антикризисному ведет Кашин, профессор. У него одна нога то ли просто не ходит, то ли деревянная, не знаю. Знаю только, что если сесть со стороны этой ноги к нему, то пара или незачет обеспечены! С другой же стороны - один правильный прижим и порядок. Я почему и опоздала, выгадывала момент, когда эта нога освободится, а то пропадешь ни за что! Ребятам знаешь как сложно приходится? Он их все законодательство по банкротству спрашивает, а оно такое, такое, что не приведи господи. Ну, а если завалить хочет, то просто спрашивает, в чем его особенности (этого хренового закона) при банкротстве кредитных организаций, тогда полные кранты, никто этого не знает! В-ссс! Чмок! - креветка попалась особенно вкусная!
   - У нас такого предмета и не было вовсе, я даже не представляю себе о чем ты говоришь.
   - Раз ты уже отучился, то должен меня понимать. Давай водки выпьем по этому поводу!
   - Давай, только по чуть-чуть, хорошо? - Петька принес им по сто грамм Истока, - давай, за наше знакомство и за твою учебу!
   - Отлично! Твое здоровье, - стаканчик был отставлен в сторону уже пустым и на закуску в Машу улетел кусочек красной рыбки.
   - Я очень извиняюсь, Петя, тебе кабинет попридержать? Мне сейчас уже знать желательно.
   - Петя, вы хотите попариться? Что же вы мне не сказали? Я так мечтала попариться! Уже очень давно! И кабинеты у вас есть, они хорошие? С отдельной парилкой? Ну, прекрасно, что же вы раньше-то молчали? Петя, я вас приглашаю на пар! Как вас зовут? Гена, очень приятно, обязательно имейте нас в виду, часика на четыре-пять, хорошо? Вот и договорились! А массаж у вас есть? Вообще прекрасно! А его, значит, Фома, обязательно его позовем, где-то через пару часиков после захода, договорились? - у бедного Петьки голова пошла кругом, он такого положения в делах совершенно не планировал. Но попробовать стоит, хороша ведь девка!
   - У меня есть по этому поводу тост, разрешите? - Петька уже приготовил для тоста следующие сто грамм, - за легкий пар и парящее свободой тело!
   - О, прекрасно, только не тело, а тела! Давай!
   Пока им готовили кабинет, подготовка которого состояла прежде всего в доставке в него закуски и всего остального, что бегло заказал Петька, отвлекаясь от мысленного плана только на усиление банкета спиртным, которого требовала Машка, слушавшая внимательно и корректировавшая в этом направлении его заказ и для договора-заноса в кабинет веников, березового и дубового. Генка пообещал еще принести пузыречек травяной настойки. Он не без намека смотрел при этом в глаза Маше, как явно уже главной, и говорил: весьма полезной в таких случаях. Какие "такие" случаи он имел в виду нам остается догадываться, но Маша это знала точно, потому как утвердительно кивала головой Гене и понимающе ему улыбалась.
   - Пора принять переходную! - командовала Маша, и Петя бежал за следующей порцией водки.
   В кабинет поднимались на второй этаж, уже наполненные какой-то легкостью предвкушения, которая как добрая тетя вела их под ручку. Маша не переставала щебетать.
   - Ты, знаешь, Петя, я сегодня как что-то чувствовала. Специально встала пораньше, пошла в парикмахерскую, хотя ведь известно, что перед зачетом этого лучше не делать, но перед зачетом это ладно, а как это здорово перед банькой. Посмотри, идет мне коротенькая стрижка или нет?
   - Машенька, она тебе прямо бежит!
   - Наконец-то я вижу - ты расслабился! А то сидит такой надутый, как прокурор! - это показалось обоим таким смешным, что они смеялись до самого кабинета. Внутри было очень уютно. Широкая лежанка, перед ней низкий столик, уже нагруженный продуктами. Напротив зеркало во всю стену. В уголке что-то вроде чайного бара. Тут же стоял холодильник с прозрачной дверцей и в нем набито всего вдосталь, даже гораздо более ими заказанного. Очевидно это была мудрая банно-торговая политика. Пусть пьют больше, ведь аппетит разыгрывается, при виде желаемого мысленно воочию, неукротимый. Следующая комнатка была с бассейном и душем, да и остальным необходимым для отправления естественных надобностей. Тут тоже была лежанка, вдруг кто не дойдет до стола, а тут можно передохнуть после душа или бассейна. Рядом с краем бассейна были качели-кресло с мягкими большими подушками. Петя пока на него не пошел, а уселся в кресло, стоявшее между чайным баром и лежанкой. На похожее сиденье в другом углу Машка свалила свою сумку с тетрадями и учебниками. Туда же полетела верхняя кофточка.
   - Какой же ты все-таки барин. Любишь смотреть? Ну тогда смотри, только не опоздай!
   Маша раскрыла шкафчик, достала из него полосатое махровое полотенце, бросила его на стул и встала, подбоченясь, перед балдеющим Петькой. Она стояла перед ним и покачивала бедрами, потом поставила ботиночек на край стола, лихо развязала на нем шнурок, протянула ножку. Ботиночек закачался почти перед носом у Петьки. Тот намек понял и поступил с ним также как с последующим, то есть аккуратно стянул и поставил решительно прямо на стол. Мария продолжала покачиваться на носочках. Медленно с нее ползла где-то расстегнутая юбчонка. На ней оставалась коротенькая комбинация, снабженная для усиления мучений случайных наблюдателей кокетливыми оборочками. Наверху Петька, почему-то при этом облизнувшись, увидел две точечки под прозрачной материей от восставшей Машиной груди. Маша погладила себя по бедру правой рукой и, переступив ножками через узкий клочок ткани, оказалась практически совсем свободной женщиной. Она подошла теперь волнующе близко к Петьке, дыхнула на него сладковатым и приятным запахом недавно выпитой водки и он почувствовал уже механическое щекотание своего носа кружавчиками последнего препятствия на пути к телу Марии. Маша поставила свою ногу ему на колено и ему пришлось скатать с ее ноги высокий белый гольф. Что он при этом чувствовал, ощущая рядышком, совсем рядышком бархатистую щеточку междуножья девицы, лучше не описывать, а ведь впереди была еще и вторая нога. Маша не выдержала и до второй ноги очередь не дошла. Она запрокинула голову Петьке и тот, вцепившись обеими руками в ее попку, чтобы не сползти с кресла, понял что его сейчас поцелуют, а потом изнасилуют. Он мужественно был к этому готов. Не понимая или почти не понимая, все-таки не маленький, что делает он приподнял под колени Машу и понес ее на лежанку, но зачем-то в другую комнату. Волнение есть волнение, всего сразу и куда ближе моментом не сообразишь! Ничего более снять с себя Петька просто не успел, о тоненьком нижнем одеянии Маши тоже никто не вспомнил. Все что надо спустили вниз, а все что не надо подняли вверх и началось. Мария и без водки крепостью не страдала, а вот после нескольких стаканчиков, да в присутствии очень даже привлекательного мужчины, такого как Петька, она вообще раскрепостилась. Она плюнула абсолютно на все и стала доставлять себе удовольствие. Руками она ухватилась за никелированную спинку лежанки, будто специально похожую на ручку, широко разбросала себя по всей площади кушетки и теперь с огромным удовольствием ощущала на себе одетого мужчину, освободившего единственное крайне необходимое место на теле или, строго говоря, его часть. Не будем поглощать все ваше внимание подробностями, но заметим, что время понеслось очень быстро. Уже скоро они по второму или третьему разу зашли в парилку и расположились в установившейся традиции - Петя на верхней полке, а Маша на следующей, нижней. Под себя они подкладывали полотенца и весело болтали, совершенно не утруждая себя парильной работой, предоставив инициативу печке, поддерживающей температуру в районе +90 градусов Цельсия, чего и было вполне достаточно для глубинного телесного прогрева. В этот заход Петька был морально готов к более решительному действию. Он от души зачерпнул ковшиком тепленькой водички из стоявшей рядом лоханки и капнул туда травяной настойки. Это было необходимо для исключения ее пригорания на каменке. Он неспешным, расчетливым движением плеснул самую малость драгоценной жидкости на камни и они проверочно зашкворчали, выпуская малую толику пара. Петя подошел к Маше и погладил ее по спине ладонью. Спина ему понравилась. Он понял, что нужная влажность достигнута и можно усилить процесс. Маша под его рукой кошечкой развернулась к нему лицом и прикрыла глаза ладошкой. Все ее тело жило свободной, фантастически первобытной жизнью, она томно прогибалась спиной, вытягивала поочередно ступни ног и легонько постанывала, готовая к наслаждению высшего порядка. Петя плеснул граммов сто. "Пшик", - сказала печка, и они погрузились в мгновенно исчезнувшее облачко легкого пара, которое словно материализовалось степным букетом ароматов. Тут были запахи: летучего эфирного масла, облегчавшего дыхание; знойного ветра, дубившего изнеженную одеяниями городскую кожу; утренней росы, освежавшей чувственные пупырышки волосков; магической, пряной лечебной силы, тонизировавшей процессы возрождения вегетативной нервной системы; и флюиды, имитировавшие послегрозовой атмосферный озон и множество иных, абсолютно уже неопределимых в чуждой анализу обстановке парилки. Озноб шквалом налетел на их тела, будто людишек швырнули на крещенский мороз! Не зря Генка перемигивался с Машей, предлагая эту замечательную настойку! Когда застучали виски, завернулись кончики ушей, защипало краешки ноздрей и дыхание участилось до страха за щитовидку, то Машка и Петька с воем и визгом вылетели из адского помещения и, держась за руки, ухнули в бассейн. Ледяная вода заставила их так же быстро из него выскочить. Отдышались, и обнаружился зверский аппетит. Они со всей страстью налегли на закуску и уже безо всяких там тостов запивали съедаемое, весело чавкая и роняя крошки прямо изо ртов. Их трапезу прервал, возникнувший волшебно, как из стены, медицински серьезный Фома и властно отправил их обратно в парилку, по очереди. На этот раз ненадолго. Фома старался не за страх, а за совесть. Он начал с Петьки, как с более массивного объекта, а Машка усевшись на качели внимательно наблюдала за процессом.
   - Фомочка, ногу-то ему не сломай, ой! разве он балерина?
   - Ничего, в самый раз!
   - Сейчас позвоночник ему вырвешь, смотреть страшно!
   - В чужих руках все страшнее, разве не знаешь?
   - Знаю, знаю, только все равно страшно, ведь мне потом тоже страдать!
   - Петь, ты очень страдаешь?
   - Сил нет как! Под лопаточкой еще пройдись, вот тут, ох, здорово!
   - Теперь башку обработаем и ложись отдыхать. Мария, готовься!
   Фома, минут через сорок, рассматривал с глубоким удовлетворением плоды своего труда. Оба счастливца спали, один на качалке, а другая так и осталась лежать на кушетке, не в силах даже благодарить своего спасителя-мучителя. Результат ему пришелся по нраву, и он по-английски бесшумно удалился. Оставим их спать. Заслужили.
   Федор Мошкович был дитем своего времени в полном смысле этого слова. Он великолепно адаптировался ко всему, что произошло с ним в последние недели и даже научился радоваться жизни. Так, наверное, опытный разведчик притирается к обстоятельствам и, закладывая контейнер, где-нибудь на Женевском озере под лавочку или, запихивая его в урну, не забывает любоваться прекрасным пейзажем и заглядывать под юбки и неудобные для этого дела шорты американским туристкам. Федор еще имел такой мощный раздражитель, как Тамара Зайцевислая, а что по сравнению с ней, какие-то десятки миллионов долларов, какой-то вульгарный спецназ и ушлые бандиты. Тамара честно отработала слова песни и результат не замедлил сказаться на упругости подтянувшегося живота банкира и послесквознячном состоянии его головы. Последняя была свежа и чиста, как промытая и выжитая губка, готовая к новому наполнению информацией. То же происходило и с его бойцовским духом. В угоду этому духу банкир сейчас намеревался выслушать последние боевые новости с самого переднего края от своего разведчика Петьки.
   - Петюня, ко мне! - по внутренней офисной связи проговорил Мошкович.
   Петька собственной, вымытой и сияющей персоной предстал перед очами сурового финансиста. Его бодрый доклад содержал следующее:
   - Федор Мошкович, по вашей наводке я посетил заведение "ЗК-носилки" и выяснил, что попал прямо туда куда было необходимо, то есть в самый что ни на есть НКВД-шный гадюшник. К счастью, у меня там оказались старые знакомые. Пришлось для вхождения в доверие поучаствовать в одной их текущей акции. Не буду осложнять вам жизнь подробностями, но после акции, в приватной беседе за бутылкой водки и волоокой блондинкой я узнал что интересующий нас отряд, который возглавлял Майор, в полном составе выведен из обращения. Видимо руководство посчитало их здорово засветившимися. По непроверенным слухам они в срочном порядке были отправлены в зону военного конфликта и там все погибли. Только намеком мне удалось узнать, что хозяева их могут проявиться в Доме Ликвидаторов на Пресне. Прошу вашего разрешения действовать далее. По второму вопросу все оказалось достаточно просто. Я встретился с Марией и передал наши документы. Все прошло без осложнений, если не учитывать того, что я ее с большим удовольствием оприходовал.
   - Так, как это оприходовал? Трахнул что ли?
   - Так точно.
   - Очень опрометчивый и рискованный шаг! Совершенно непонятно во что это может вылиться!
   - Поверьте моему опыту это ни во что не выльется!
   - Давай уточним. Какому опыту? Разведчика нелегала или неуемного мужика.
   - И тому и другому. Все будет нормально!
   - Мне бы твой оптимизм в этом вопросе! Стихов хоть не заставляла тебя писать?
   - Чего не было, того не было, но могу ее вам рекомендовать с наилучшей стороны.
   - И какая же?
   - Что какая же?
   - Какая сторона у нее лучшая?
   - Внутренняя! Если быть джентльменом, то - внутренний мир.
   - Хорошо, уточнять это не будем, а то скатимся до пошлостей. Может и неплохо, что ты с ней закантачил. Как думаешь, надолго?
   - На долго или нет сказать трудно, но контакт вполне качественный. Точно!
   - С Ликвидаторами будь очень осторожен. Контора серьезная и весьма близка к высшим кругам. Кстати, твой след вполне может оказаться правильным. Угар-пласт вхож в эту компанию. Действуй, но постарайся без опасных связей. Ты понял каких?
   - Все понял, Федор Мошкович! Разрешите ознакомиться с досье по Угару. Формальности иногда очень помогают.
   - Где оно теперь это досье? Найди Николая. Он поможет тебе вытянуть информацию из осколков базы данных по организациям. Что-то найдет обязательно, даже если у нас все пропало окончательно.
   Колю оказалось найти не так просто как думал Петя. Он отыскал его в обществе Катерины, что было для него полной неожиданностью. Эта пара как-то не складывалась в пару по его представлениям. Но, очевидно, на всех вынужденное безделье действовало по своему, но в чем-то и одинаково. Свободное время безжалостно окунуло сотрудников в личную жизнь по самое некуда. Все немножечко посходили с ума, но это было сугубо частным мнением Пети. Уж Катерина и Николай точно так не считали. Они жили в своем совмещенном мире и получали удовольствие. Стадия их отношений зависла на межличностном общении и только, но это обоих устраивало. Ни тот ни другая даже не старались идти на физическое сближение. Вероятно, Коля делал это более осмысленно, так как считал, что его конек интеллект, а Катерина просто ему не мешала вести себя так как он желает. Она полностью отдалась обстоятельствам и доверилась Николаю. Ей нравилось ни о чем не думать. Коля после того знаменательного вечера в Клоповнике постоянно что-то организовывал. Он таскал Катерину по всей Москве. Они забредали в какие-то клубы, на разнообразные выставки и, однажды, Катерина с большим удивлением обнаружила себя на громком компьютерном шабаше. Она в растерянности стояла около яркого стенда программного обеспечения, а Николай залез с головой в подвернувшийся компьютер и с огромным увлечением и горящими нездоровым блеском глазами лазил по всей выставочной сети, а также доказывал нечто важное, стоявшему рядом с ним хозяину фирменного стенда. Только случайно Катя поймала взгляд Коли и с удовлетворением отметила, что он через десять секунд его удерживания стал по обывательски осмысленным.
   - Катька, извини меня, я совершенно увлекся! Побежали скорее отсюда, а то я опять начну доказывать этим дуракам в чем они принципиально ошибаются.
   Какое-то время им пришлось отбиваться от владельцев экспозиции, которые стремились заполучить Николая еще хоть на минутку, почуяв в нем математическую и программистскую добычу, но это им не удалось. Раскаявшийся Николай, стремительно уволок Катьку на улицу и мысленно поклялся себе не дотрагиваться до компьютера в ее присутствии. Как свойственно ошибаться людям в пустых клятвах! Он совершенно забыл о том, что таскает на своем лице искусственный интеллект и дотронуться до него ничего не стоит! Прямо у входа на выставку стояла их банковская Ауди-6, которую Коля моментально узнавал в любой сутолоке машин, так как сам лично прогнул особым макаром ее правую дверь, взяв однажды по срочной производственной необходимости, но, к несчастью, без шофера. Водитель он был никакой, но это и не так страшно. Никого плохой ездой в Москве не удивишь. Печаль в том, что Коля задумывался за рулем, а к чему это приводит становилось наглядно видно на примере экстерьера упомянутой выше машины. Объезжая Московскую пробку по дворам, да, пребывая в особенно глубоком глубокомыслии, Коля попытался проехать через заброшенный детский садик. Надо в его оправдание сказать, что так бы сделали очень многие, если бы приличная дорожка здесь не заканчивалась довольно крутой горочкой, да еще, плавно переходящей в разряд тропинок, пусть и асфальтовых, но тропинок. В конце горочки был такой маленький, крутоватенький для профессионалов и непреодолимо крутой для чайников, поворотик. На его внешней части стоял обычный фонарный столб, но уж очень старого образца - у него практически не было цоколя и рос он просто как из-под земли. Коля конечно сообразил что не проедет, но сделал вполне типичную ошибку начинающих водителей, то есть просто отбросил здравую мысль как ничтожную и поехал дальше. Столбик устоял, но вот машину, хитроумно зажатую между бордюром и фонарем, выдергивали из западни краном. Ее правая дверь приобрела форму столба навеки или до нового владельца, так как тачка была разъездной и тратить деньги на ее внешний вид никто не собирался, а сконфуженный Коля на этом не настаивал. Теперь эта раненая машина немым укором, по крайней мере для одного ее составляющего, предстала перед нашей парочкой, а из нее уже выскакивал Петька и махал им призывно рукой. Разговор после приветствий продолжили уже в тачке.
   - Ну, вы даете ребята! Пол дня потратил, чтобы вас разыскать. Дома в последнее время вас не бывает, оказывается, мобильные вы забросили. Никто не знает где вы пропадаете. Катерина-то ладно, а вот ты, Николай, мог бы и сообщать о своем местонахождении, все-таки не последняя фигура на нашем вредном производстве! Спасибо, Катиной маме! Подсказала куда вы отправились.
   - Вот, спасибо, так спасибо! Опять в ней ничего не держится!
   - Не ругайся на нее, она меня действительно очень выручила. Коля, мне срочно нужна информация, которую сумеешь найти, по Угар-пласту. На наших компьютерах ничего не сохранилось, я проверял. Сумеешь?
   - По знакомым надо пошарить. Хотя погоди, погоди, - он задумчиво почесывал свой подбородок, - Ручка у тебя есть? так, бери и записывай.
   - Неужели на память будешь шпарить? Кстати, зачем броду сбрил? Тебе она шла.
   - Рассказывать долго. Пиши, - и Коля начал диктовать Пете такие данные, которые и в сети банка найти было бы трудно. Если речь шла о конфиденциальности, то в этом Петька толк знал!
   - Коля! Ты хоть понимаешь, что сейчас мне наговорил? Этого не может быть ни в одном компьютере, разве только у владельцев корпорации где-нибудь запрятано на конспиративной даче! Если ты такой способный, почему, это вопрос иной, разбираться некогда, то скажи, а не мелькает в твоей информации, что-нибудь о Доме Ликвидаторов?
   - Сейчас попробуем. А-а-а!! - Коля неожиданно взмахнул руками и отлетел, как от мастерского апперкота, на спинку сидения. Голова его запрокинулась, а взгляд совершенно не использовал зрачки. Очень медленно он приходил в себя, пока вокруг него суетились Катя и Петя. Глазам его, наконец, поворотом вокруг горизонтальной оси вернулся голубой цвет.
   - Коленька! что с тобой?!
   - А, что? где я? Это вы. Что вы здесь делаете?
   - На вот, хлебни, - Петя достал из бардачка плоскую бутылочку коньяка.
   - Ребята, там страшный черный вирус сидит! его зовут Тайсон. Он меня и двинул!
   - Если и правда Тайсон, то тогда все ясно.
   - Ничего мне не ясно! Такого никогда еще не было.
   - Лучше скажи, открой секрет: куда ты лазаешь, что тебе там сам Тайсон по морде дает? В Калифорнию?
   - Не могу. Обещал не распространяться на эту тему.
   - Что это за тема такая, о которой ты со мной не можешь говорить, со своим начальником безопасности? Кому это ты там обещаний надавал?
   - К земной безопасности это отношения не имеет.
   - А к космической? Что вы мне голову морочите!
   - Когда будет можно, мы тебе расскажем, ты вот лучше послушай, что я успел узнать. Зять президента Угар-пласта директор Дома Ликвидаторов!
   - Это все? Не густо, но и на этом спасибо! Одно ясно, надо там действовать осторожно.
   - Петя, ты знаешь, что я подумал? Возьми нас с собой туда, одному тебе нельзя.
   - Катюша, ну чем вы сможете мне помочь? Сама подумай. Потом, я еще ничего не решил.
   - Но ты же собираешься туда ехать, вот и возьми нас. Не пожалеешь!
   - Хорошо, но там посидите в машине и все! Никакой инициативы!
   Минут через сорок они подкатывали к старинному особняку из красного кирпича, затерявшемуся в пресненских переулках. Они остановились около маленькой мастерской по ремонту кассовых аппаратов. Отсюда можно было неплохо понаблюдать за входом в особняк. У Пети плана никакого не было, он еще никак не созревал или, можно сказать, был еще восковой спелости. Около чугунной решетки стояла маленькая будочка с милиционером или охранником внутри, на массивных дубовых дверях была привинчена бронзовая табличка с черненой надписью "Дом Ликвидаторов последствий Побед". Через некоторое, бесцельно потраченное на визуальное наблюдение время вокруг дома началось накопительное движение. Подкатывали дорогие тачки, двери постоянно распахивались и распорядители подхватывали каких-то важных гостей, чинно вываливающихся из злобно-черных автомобилей. Вскоре внутренний дворик был забит автотранспортом окончательно, и машины стали оставлять снаружи, вдоль тротуара. Одна тачка очень заинтересовала наших наблюдателей, не столько внешне, как составом своих седоков. За рулем ее была девушка, а с заднего сидения выползли двое мужчин старше среднего возраста. Они остановились далеко от входа, но близко к их Ауди. Улочка была довольно тесна, и Петя спокойно услышал сквозь свое открытое окно как вся эта небольшая делегация переговаривается между собой.
   - У нас еще есть время до начала. Тут в паре шагов армянское кафе. После такой ночки как вчерашняя даже к вечеру в себя не придешь!
   - Это ты здорово придумал, а то домину отделали, все этажи перестроили, а кофе не научились варить! Управделами надо будет пожаловаться.
   - Ася, ты еще потерпишь наше общество?
   - В кафе идут. Бабу зовут Ася. Может увяжемся за ними? - это спрашивал Коля.
   - Надо попробовать. Катя, сиди пока тут. Дай-ка мне в бардачок залезть, есть одна мыслишка!
   Армянское кафе расположилось прямо в следующем переулке, круто повернутом налево от улицы и устремлявшемся в гору под значительным углом. Точкой питания был небольшой подвальчик. Окна на улицу выходили из него только посредством углубленных в асфальт отдушин, перекрытых изогнутыми решетками. Вход был намного ниже последнего, четвертого по счету окна вверх по переулку, из которого лилось приятное красноватое освещение. Это создавало впечатление, что спускаешься прямо внутрь горы, а не в подвал старенького домишки. Однако Петя и Коля не спешили. Они выждали некоторое, удобное для не определения слежки ее объектами время, и тоже спустились в кафе. Комната, следующая за баром была довольно просторной, но длинной и узкой. Интересующая их компания разместилась за угловым столиком, поближе к раздаточной, низкой стойке. Наши шпионы плюхнулись прямо у входа. Было слышно как "враги" беседуют с официантом и заказывают всем кофе по-восточному. Официант перегнулся через стойку, передал заказ стоявшей там девушке и пошел в сторону Пети и Николая.
   - Друг, наклонись пожалуйста поближе. Видишь сто долларов. Они твои, если покажешь как пройти на кухню не через зал и не задашь лишних вопросов. Понял? Тогда пошли. Кстати, не забудь и нам принести кофе. Каппучино.
   Петя и официант удалились в бар. Коля догадался, что именно там и есть другой вход на кухню, а сам он продолжил недоумевать: что там делает Петька? и какого черта, он несуразно оценил другой вход в сто баксов! Буквально через пару минут разведчик транжира вернулся и с удовольствием принялся за кофе, почему-то появившееся на их столике быстрее, чем у ранее его заказавших. Коля не мог сдержать любопытство, глядя на довольное лицо начальника по безопасности.
   - Петь, ты чего задумал?
   - Да ничего особенного. Твое дело создать заминку в дверях, когда мы будем вместе с ними отсюда выходить.
   Время потянулось очень медленно, особенно для терявшего терпение Коли, но, наконец, двое мужчин и девушка встали с мест. Коля тоже сорвался со своего и пулей вылетел из кафе. "Во дурачок, сейчас все испортит. Ничего, в крайнем случае постараюсь сделать все без него" - думал Петя, но был не прав. Все "враги" прошли мимо и начали подниматься по лестнице к двери на улицу. Петя стал медленно продвигаться им вслед, но когда дверь отворилась и с неестественным вскриком вниз, сшибая всех на своем пути, посыпался Коля, то он же первый и удивился столь неожиданному эффекту. Все валялись на лестнице, кроме последнего, шедшего чуть позади мужчины. Дама растянулась на первом своем спутнике, а где-то глубоко под ними обоими стонал Николай. Второй мужчина бросился поднимать девушку, а Петя занялся содержимым дамской сумочки рассыпавшейся по полу. Освобожденный из под тел Николай принялся сбивчиво, но теперь уже, войдя в роль, правдиво извиняться перед всеми за происшествие. Да и чего там притворяться! Виноват-то был действительно он. Как это ни странно, но его извинения были приняты благосклонно, а потом даже и со смехом. Петя очень к месту вставил анекдот из личной жизни, а Коля так плотно взял дамочку в оборот, что скорее уже мог вызвать неудовольствие мужчин, чем ее. Когда вышли на улицу и, не торопясь стали спускать вниз по улице, Коля почувствовал нечто странное в поведении дамочки, повисшей у него на руке. Прошли только десяток шагов, а она уже валилась ему под ноги как медсестра Красного креста, пересекшая пустыню Гоби в сострадательных к редчайшим, но абсолютно лишенным медицины, аборигенам целях. Старички выглядели не лучше, а то и хуже. Зато Петя отбросил всякие шутки в сторону и, более не стесняясь усыпающих, давал указания Кольке.
   - Быстро в подъезд, всех грузим в подъезд. Стой тут, я сейчас, ровно через минуту!
   Через минуту, вплотную к подъезду подкатила машина, на которой сюда приехала эта несчастливая группа товарищей. По одному их перетащили в машину и рассадили в более или менее естественных позах на сидениях. Хорошо, что стекла были затянуты темной пленкой. Сам Петя такие вещи в тачках ненавидел, но иногда это так бывает полезно!
   - Петька, ну ты даешь! Что ты с ними сделал? все как один повалились!
   - Есть у меня один препарат, специфический. На вид и вкус заменитель сахара. Больше всего я боялся, что они прямо в кафе попадают. Тогда бы пришлось там всех вырубать вслед за ними. Это намного больше шума, а так поваляются до утра в тачке. Утром, правда, я им не позавидую. Голова будет болеть хуже чем с любого похмелья. Это ерунда, а вот ты молодец! Ключи из сумочек таскать гораздо труднее. А тут и так все рассыпалось, не пришлось ждать пока окончательно отключатся!
   Очень скоро они всей компанией входили в Дом Ликвидаторов. После удачного начала операции Петя смилостивился над спутниками и взял их с собой. На входе у них проверили документы, но крайне небрежно, очевидно, что охранники подустали, да и не видели особых причин для беспокойства. Внутри к ним подошел распорядитель и попросил отметиться за столиком регистрации. Там они поставили свои новые имена в списке и получили вдобавок к приглашениям программку конференции. Первый пункт был стандартный: торжественное собрание по поводу 8-летия функционирования организации и открытие очередной региональной конференции Союза Ликвидаторов. Оказалось, что они принадлежат к региональной группе Южный Урал и являются ее полномочными представителями. Вторым пунктом было перечисление тем семинаров круглых столов. Им предстояло выбрать какой из них посетить. Времени до начала совсем не осталось и им пришлось подняться в актовый зал. Порядка в рассадке приглашенных не было и это здорово облегчало шпионское дело. Они меньше бросались в глаза распорядителям и тем, кто мог знать в лицо настоящих владельцев ими заимствованных документов. Зал был просторный и они сумели сохранить определенное расстояние в несколько кресел от остальных присутствующих. Теперь можно было вчерне накидать план действий, но только тихонечко. Разговаривали не просто шепотом, а прямо в ухо, как настоящие заправские мафиози.
   - Петя, мне желательно добраться до любого компьютера. Скажи хоть приблизительно, что искать? Тезисами скажи.
   - Если бы я знал! Да и не Ульянов я! Во-первых нужны все документы, где мелькают: наш банк, прокуратура, контора ЗК-носилки, неформальный список всех фирм участников корпорации, перечень покупки ценных бумаг. Во-вторых нас интересуют все взаимосвязи по первому пункту, желательно иметь количественные оценки, а также связи с конкретными лицами в правительстве и силовых структурах. Этого всего даже более чем достаточно, особенно если увяжем все данные по срокам и перспективе, но запомни, что это программа максимум, не рискуй! Хоть что-то вытянешь и уходим, засвечиваться нам гораздо хуже, чем на первый раз уйти без результатов. Сейчас ждем перерыва.
   - Ребята, вы сидите, а я погуляю по зданию, - высказала предложение Катя.
   - Одинокая девушка вызовет подозрение, сиди на месте.
   - Ничего она не вызовет! Я пойду, - попробуйте удержать женщину силой, если нельзя шуметь! Катя пробралась к проходу и спокойно покинула зал.
   - Связался я с вами, никакой дисциплины, - сетовал сквозь зубы Петька.
   Женщины перестраховку чувствуют очень тонко, потому как сами не без греха. Катерина совершенно свободно смешалась с не такими уж редкими прогульщиками официальной церемонии и, проследовав в кулуары, начала свою шпионскую деятельность с изучения табличек на кабинетах. Помимо обычных типа "Дирекция", "Бухгалтерия" и т.п. она наткнулась на весьма любопытные как то: "Унификация общественных достижений", "Раритеты тотального управления", "Революционные патологии", "Уровни демократической прострации", "Психотропное акционирование" и многие другие, например, "Проституционные демографические регуляторы" или "Спайки силовых образований". Разумеется нормальному человеку сходу разобраться в этой галиматье не представлялось возможным, но Катерина отнеслась ко всему стоически, мало ли чем люди умаляют бюджет, и не такое видали! В конце одного из коридоров ей попалась приоткрытая дверь с табличкой "Комитет по расторжению". До нее доносились неспешные голоса, иногда кто-то легко посмеивался. Катерина гордо прошествовала мимо, но идти было уже некуда и она развернулась на каблуках. Разговор за дверью смолк, и она поняла, что ее засекли. Надо было идти напролом. Катерина сделала вид, что потерялась и сунула половину своего стройного корпуса прямо в кабинет.
   - Простите, я ищу свой семинар. Он называется "Губернские обвалы", память-то девичья, сунула куда-то свою программку, - Катерина, увидев трех мужчин, автоматически сделала кокетливую несчастную мину.
   - Да бог с ней, с памятью, зато оболочка у нее замечательная! Проходите, не стесняйтесь! Всегда рады видеть единомышленников провинции.
   - Еще раз извините, я первый раз на конференции, я так волнуюсь!
   - Расслабьтесь, милая девушка, никуда не денется ваш Обвал! Присядьте, отдохните. Давно приехали в столицу, наверное, устали с дороги? В "Славянской" остановились? Да, кстати, разрешите представиться: Зюйгадов Иван, ваш покорный слуга. Двое господ на креслах это мои сотрудники: Освальд де Укропов и Людвиг ван Наседкин, просим любить и жаловать!
   - А должность ваша, тогда, сюзерен?
   Пока Катерина знакомилась с сотрудниками и иерархическим треугольником "Комитета по расторжению", ребята слушали уже четвертое выступление и, конечно, волновались за Катерину. Коля все время пытался соединиться с информационной сетью "по бороде", но она, помнила о полученном хозяином ударе и, оберегая его здоровье, решительно ему в этом отказывала. Петя, как настоящий солдат, слушал выступления в пол уха и уже вполне мирно посапывал, с прикрытыми глазами. В общем, он поступал правильно из докладов ничего нельзя было понять. Такие проводятся в любом уважающем бюрократические традиции учреждении. Скучища была страшная. Однако все хлопали. Петя под хлопки погрузился в приятные воспоминания, которые теперь у него крепко связывались с Машкой, женой прокурора. Хотел он того или не хотел, но в голове всплывали такие замечательные сценки, что страстно желалось непрерывности их повторения жизнью. Машка кривлялась, прогибала спину, сводила локоточки, прищуривала глаза и прихлебывала водочку, забрасывала со лба на темя прядку пергидрольных волос, тихонько постанывала и делала такие несерьезные вещи, что сейчас же хотелось бежать к ней и проделывать это вместе с ней. Кольке пришлось даже толкать своего начальника в бок, чтобы прекратить особенно томные и глубокие вздохи, но Петька реагировал на друга слабовато, очевидно принимая его за активный элемент сна. От нечего делать Коля начал спрашивать у бороды, как же ему поступить, как обойти черный сторожевой вирус и неожиданно выслушал выговор. Прежде чем лезть на рожон и получать по морде, надо было с ней посоветоваться. Борода, хотя и не совсем обычная, а интеллектуальная, но все же и не человек - сама повествовать обо всем на свете не будет, необходимо посылать аргументированный запрос. Коля мысленно перед ней извинился и сформулировал задание по всем правилам компьютерной этики. Пощелкав у него в голове разными цветными картинками, борода выдала оригинальное решение.
   - Петька, мы идиоты!
   - Машенька, с травкой аккуратнее и так все в голове плывет.
   - Петька, урод, какая я тебе Машенька! Просыпайся!
   - Мог бы локоть под ребро и не вставлять, знаешь как человека, уставшего на собрании, можно испугать?
   - Нечего меня пугаться! Катьку надо найти, план есть! Зря мы ее отпустили.
   - Да кто ее отпускал, предупреждал вас, что надо слушаться. В чем дело-то?
   Коля его уже не слушал, а стал пробираться к выходу, придерживаясь Катерининого маршрута. Именно в этот момент с другой стороны в зал вносили красно-бордовые, расшитые золотом знамена, и уместный в этих стенах экстаз безнадежно отсталого патриотического помешательства сыграл им на руку. Оказавшись на воле, они разработали методику поисков. Коля вверх, Петя вниз, встреча в буфете, местоположение которого они определили с особым удовлетворением. Повезло Николаю. Повезло вдвойне. Он нашел сразу и Катьку и компьютеры. Компьютеры сейчас были выключены, а Катька прямо наоборот. Собственно, на это наоборот он на нее и набрел. В конце бокового коридора Колька услышал ее переливчатый смех, добиться которого от нее он мечтал уже давно и, естественно, устремился прямо на него, горя желанием понять чем его от конкретной дамы добиваются. В комнате происходило следующее. Посередине сидел на стуле представительный массивный мужчина и держал в руках веревочку, замысловато и одновременно паутинчато опутывающую его пальцы. Он с безнадежным и растерянным видом дергал ее в стороны и даже ребенку детсадовского возраста было ясно, что заплел он ее неправильно - рывки ни к чему не приводили. Трое остальных, двое из которых были аборигенами, покатывались со смеху.
   - Зюйгадов, это тебе не трансферты разваливать! Тут надо соображать. Пиратом можешь ты не быть, престидижитатором - обязан!
   - Ну, ну, начальство надо уважать, накиньте вот эту петельку на безымянный, сейчас получится. Вождь племени байдамаков из Верхней Вольты у меня только с третьей попытки все сделал правильно, а что вы хотите от цивилизованного человека, да еще от директора-сюзерена!
   - Здравствуйте, - неуверенно протянул зашедший в комнату Коля, пораженный не столько способностями Катерины к ведению светских игр, как ее пребыванием в Верхней Вольте в гостях у вождя неизвестного даже ему, как верному абоненту и читателю журнала "Гео", без спроса навязанного ему Московской сотовой связью в нагрузку к мобильному телефону, племени байдамаков.
   - Знакомьтесь ребятки! Это мой компаньон по Губернским обвалам, Николай ван Дрейк!
   - Очень, очень рады вас видеть в стенах нашего Союза! Ваш секретарь Южно Уральского регионального отделения нас совершенно очаровала! Мы уже мысленно грешим переводом ее в столицу.
   - Только попробуйте, - Коля уже уловил тон разговора, - мы лишимся тогда миллиона избирателей! Лучше прикатывайте все к нам на Южный Урал! Встретим как яицких аксакалов.
   - Есть предложение, пока суд да дело отправиться в буфет и отпраздновать наличие таких ярких представителей в наших тесных и угрюмых рядах! - это предлагал господин Освальд де Укропов.
   - До буфета дойти успеем, а пока можно и в походном порядке принять основу, - тут уже Коля проявил свои фокуснические способности и достал из внутреннего кармана клубного пиджака почти целую плоскую бутылочку коньяка. Теперь уже Катерина недоумевала. Когда же он успел сунуть ее в карман? ведь почти без сознания тогда был. Она не знала, что бывший студент Мехмата МГУ имени Михаила Васильевича Ломоносова сохраняет, получив однажды, совершенно случайно от растроганного заместителя декана на дне первокурсника такого рода навыки на всю оставшуюся жизнь! (На отделении Кибернетики экономического факультета это замечательное приобретение происходило значительно раньше, еще на стадии знакомства с Приемной комиссией. Прим. автора.)
   - Это вполне подойдет, - она растерялась только внутри, а снаружи уже опрокидывала фирменную держательницу канцелярских принадлежностей на ближайшем столе для превращения ее в удобную емкость. Только древний чешский ластик со слоном никак не желал покидать насиженное, притертое место, но ловкий Людвиг ван Наседкин пришел на помощь - легко цапнул его ногтем, и проблема немедленного стакана счастливо разрешилась.
   Через полчаса (все люди были интеллигентные, поэтому такой слабый темп взяли из уважения к незнакомому составу собутыльников) бутылка была опорожнена, а директор Расторжений делился своим наболевшим:
   - Коля, нет, ты послушай меня Николай, да вот же пепельница! Ты знаешь как я люблю пролетариат?! Знаешь как мне близки эти люди с лопатами, этот оголтелый народище с красным флажком над головой и торцовым ключом в кармане вместо денег! Освальд, будь добр, сгоняй в буфет. Что брать? Ты что, маленький? Обратите внимание они, пролетарии, всегда чевой-то несут: с собой, за собой, под собой, собой и так далее. Все их идиотство полно глубочайшего смысла для человека привыкшего отчаянно думать с надеждой!
   - Иван, вас несет на высший уровень сознания, мы к этому еще не готовы.
   - А вот и дорога к сознанию, одна нога здесь, другая там! Я быстро? Не соскучились? - это говорил Освальд, прицеливаясь в дверной проход сервировочным столиком на колесиках.
   Он (столик) приятно позванивал нижним, бутылочным этажом сервисного сооружения и брякал тарелками с закуской, сосредоточившимися на верхнем. Дело приняло серьезный оборот, но, казалось, это всех устраивает. Коля только иногда вспоминал о бедном Петьке, который ожидает их в буфете, но дело еще не было сделано до конца, поэтому Петьке придется потерпеть. Де Укропов, под отяжелевшим взглядом своего хозяина суетливо выковыривал из строя товарок огромную бутыль Столичной, свинчивал ей головку и щедро транжирил жидкость по стаканам, теперь уже настоящим.
   - Предлагаю тост за торжество Ликвидации! Пусть инакомыслие сгинет, как эта вот бутыль в наших желудках! А ведь мы можем, можем переварить и те самые гвозди! Мы можем все, - каннибалом Зюйгадов был только на словах, но аллегориями у Ликвидаторов славился.
   Стаканы покорно брякнули и дело пошло. Зюйгадов смотрел на Катерину таким первобытным, не завуалированным политической ахинеей взглядом, что ей невольно вспоминался Рулевой с безвременно погибшей "Офелии". Она еле сдерживалась, чтобы не нагрубить и не испортить столь желанный для дела контакт. Коля тоже был внутренне озабочен, он никак не мог уловить момент для сообщения важнейшей информации Катерине и ему приходилось начеку потреблять и потреблять огненную воду с аборигенами. Также, по неписаному этикету, периодически надо было выдавать тосты, что он и делал:
   - Ликвидаторство вечно в своем заупокойном характере победоносных решений! Пью не за крылья, а за подкрылки! Пусть сохранение окончательно победит предохранение и тогда мы будем продолжаться в роду вечно! За сущность галош, черных снаружи и красных внутри!
   - Коля, я сейчас тебя поцелую! Беру тебя в центр! В аппарат и точка, ты меня слышишь? Точка! Нет, вы слышали, как поднимает! нам нужны новые апологеты!
   - Как вы безмерно правы, наш дорогой сюзерен! Ведь, те же слезы, как они бывают нужны! Вот убило у нас недавно генерала крышкой от теплонаддува, работавшего на солярке, да и нет тут ничьей вины, ведь соляра в Хичкокии настоящая, к ней никто из солдат не привык, ну и рванула при разжигании от забитой форсунки и трех лишних качков. Кто в России знал, что крышки эти так высоко летают? А кто в стране чистит форсунки? Может кто и знал, конечно, секретные данные по спецоборудованию иногда в широкие слои просачиваются, да и в армию у нас забирают интенсивно, кое-кто и возвращается со службы, знания о ней, подлец, несет в массы! Все происходит из-за папах. Буквально все. Этот наш конкретный пример, разве бы имел место, если бы на генерале была папаха, положенная ему всеми нашими устоями, так нет, кому-то очень надо их поломать! Ввели какие-то полевые кепки, на бейсболки похожие. Голова, привыкшая к уборной тяжести, и не выдержала, а чем папаха им помешала! Чем? Я вас спрашиваю чем?!
   - Освальдик, милый успокойся, дерни еще водочки! Вот и чудненько. Как он за все происходящее в стране переживает! Какой чувствительный. Пока баксы в карман не засунет просто патологический патриот! Успокоится ненадолго и до следующей порции опять бушует, эх, кабы не водка! Что бы с нами было с Ликвидаторами?
   - Вы правы, а силовики, вообще, мое больное место.
   - Давайте о вечном. Катенька вы какую закусочку предпочитаете? Горяченькую или холодненькую?
   - Людвиг, у тебя на усах цыпленок повис, дай стряхну!
   - Опять драться лезешь, щас Ваньке скажу!
   - Требую, немедленно требую слова!
   - Заткни ему пасть, у-у Ликвидатор! Катенька, вы уж не серчайте, у нас тут свои разборки.
   - Катя, нагнись, чего скажу.
   - Какое зеркало? Да, да и Ростовского окорока кусочек, и помидорку, отлично! на, держи, дурень, под столом передаю.
   - Давайте, за, за... Просто так выпьем и все дела! Отвлеки их, да придумай что-нибудь! пустую тару надо убирать, убирать! - Коля под видом ножной проводки пустой бутылки под дальний от компании стол, мелкими перебежками продвинулся к компьютерам.
   - Ваня, давайте включим музыку, у вас такой прекрасный доисторический Беркский музыкальный центр, сто лет такого не слушала. Пожалуйста!
   Ваня с большим трудом откинул прозрачную крышку с проигрывателя, стекольно скрипевшую перекосом, смачно щелкнул тумблером и водрузил иглу на полихлорвиниловую черную пластинку.
   - Жил был я... - понеслось из под похрюкивающей куском отстающей от огромной напольной колонки рыжей материи и Ваня-директор, притоптывая ногой, и с широкой отмашкой левой руки, якобы в такт, а на самом деле для сохранения вертикального положения, присущего более непьющим приматам, все реже встречающимся в дикой природе, чем участникам научно-практических конференций, принялся пританцовывать почти на месте. Коля делал вид, что изучает заоконный пейзаж. В это время он надежно крепил Катькино макияжное зеркальце промеж проводов, пучком висевших позади компьютера. Похоже что это ему удалось, а может он тоже уже приплясывал не от радости исполненного долга, а от радости питейного бытия, пока это нам не ясно.
   - О, о-о, о! - радостный возглас аборигенов поверг в изумление наших шпионов, потому как он относился к появлению в дверях Петьки. Только инстинкт, бережно передаваемый в России от одного пьющего поколения другому, подсказал нашим героям, что просто, немного люди выпили и порадовались слегка вновь прибывшему собутыльнику. Да какая в сущности разница, знают они его или нет, главное, что он пока еще трезв и есть чем теперь заниматься, исправляя такое несправедливое положение дел.
   - И-ик! как он прав! Прав, прав! Заходи, наш дорогой, познакомься, и-и-это Катя, по батюшке не успел, знать, не вечер, да не вечер-чер! - даже не стоит говорить, что у Петьки лезли глаза на лоб, как он ни вспоминал специальные индейские тренировки в Рязани по невозмутимости выражения лица, но нос его ехал к низу, а брови ползли вверх.
   Всего более его поразила непринужденность обстановки, которая в иных государствах достигается съедением вместе минимум пуда производственной или политической соли, а вот у нас времени никто не теряет. Случайный, но вполне способный на свершения коллектив сколачивается часа за полтора-два, правда также легко и распадается по утрам, если не проводить совместного опохмеления. Петя думал, а сам уже с некоторой оторопью поднимал тяжелый стаканище, наполненный Рижским бальзамом, полученным ликвидаторским буфетом по дружественному бартеру от прибалтийских националистов.
   - Это будет первый штраф! Бессловесный. Второй требуется озвучить.
   - Перевыполняю! Звучу прямо с первого. Здоровье, всем присутствующим! - Петька перевернул стакан в пищевод, и зачем-то ему привиделась особенно яркая электрическая вспышка, вылетевшая из капитанской рубки плавучего казино, уходящего в грязную, мазутную пучину реки. Иван в этот момент окончательно завис над плечом Катерины и жарко шептал ей в ухо:
   - Дорогая моя, Катенька, с таким царственным именем ты не должна чураться государевых интересов. Я тебе верю, у тебя правдивые колени и глаза с печалью пекинеза, ты должна нас понять! Ведь как обложили страну!
   - ... но лажа все же вышла! Я сдержался, даже шабера не вынул!
   - Пожалуйста, пойте в другую сторону!
   - Да, да, товарищи, осторожнее с ковром и столиком, а то все норовите его сшибить! Если пьешь, то не шевелись, веди себя стационарнее! Меньше будет всяких неприятностей. На чем мы остановились? Да, облажали до крайней нотки! - запинаясь на особенно трудных политических оборотах речи и скатываясь спьяну до расстановки безукоризненных ударений в словах, Сюзерен продолжил вещание на животрепещущую тему. Катерина и сама уже подвесилась в нарастающий туман сознания и оттуда с партизанской стойкостью различала его речь, переводя ее в более доступные для понимания образы. Она представила родительский дом, кабинет отца и огромную карту России, тогда еще в составе СССР, которая, распрямленная красной круглой палкой на нижнем ее крае, топографически величественно отражала шестую часть земного шарика. Сейчас выступление шовиниста топтало это могучее образование вдоль границ и острой указкой больного ума отмечало на ней горячие пульсирующие точки. Картина вырисовывалась ужасающая, но доктор был умел и опытен - он грамотно мелитаристски аккапунктурно ввинчивал серебряные северокорейские иголки в центры нехорошей энергетики и страна поднималась от этой оздоровительной боли. Колонны освобожденного труда в лице рабских его представителей двигались по пустыням и целинам, сверля оросительные колодцы и катя впереди себя плуги Мальцева. Вся карта покрывалась флажками лагерных поселений, а свободное место еще оставалось и такой силы было докторское стремление его занять до последнего дюймика, что стул, удерживающий оратора не выдержал двуножного использования и одномоментно ими подломился. Все бросились поднимать директора, но оказалось что на безопасном кресле разместили только его храпящую оболочку.
   - Устал наш боец! пусть сон будет ему миром! - Освальд и Людвиг склонили над хозяином большевистские галстуки в горошек фирмы Прага Центротекс и почтили его временный уход минутой молчания. Молчание проходило под песню Визбора, которая рождалась из подпрыгивавшего на журнальных сгибах "Кругозора" и повествовала о взятии какого-то моста группой отчаянных героев солдат явно брошенных своим армейским начальством на произвол судьбы. Коля воспользовался моментом и налил два особенно полных стакана осиротевшим сотрудникам. После не строго обозначившегося перекура они тоже стали не опасны. Катерину поставили на часы, а Коля с Петькой обсудили создавшееся положение. При этом Петька быстро осматривал столы, последовательно выдвигая и задвигая ящики и тумбочки. Если работа тут и велась, то важнейшие ее результаты в документах не отражались. Толку от прямого обыска было мало. Колька включил ближайший компьютер и начал просматривать директории, стараясь определить с какой начать информационное воровство. Директории ему понравились, но оказалось что далее проникнуть в компьютер без ключа невозможно, а то что плавало на поверхности не представляло никакого интереса, разве что только для профсоюза. В коридоре послышалось нездоровое оживление, очевидно по зданию разбредались семинаристы и кругло столешники. Кто-то уже раза два заглядывал в дверь. Наконец, Коля сказал:
   - Все, ничего не смогу сделать. Нужно по крайней мере часа два времени и парочка моих фирменных устройств. Петя, как обстановка?
   - Ясно какая! Надо валить отсюда пока не поздно. Этих государственных деятелей могут хватиться. Точно ничего не получится или минут пятнадцать помогут?
   - Не надо никаких минут, двигаем отсюда, если напрямую не получается. У меня все равно шикарный ход в запасе. Катерина, ты по зеркальцу плакать не будешь? Тогда валим! прихвати, кстати, Ахашени, добру что ли пропадать! Эти уроды только водку глушат!
   За рулем, прогревая двигатель, Петька попытался определить насколько Рижский бальзам отбивает навыки вождения, но наткнулся в голове лишь на пробудившийся оптимизм и к здравому выводу не пришел. Зато вдруг вспомнил важный заключительный аккорд всей операции. Они рванули за угол, едва не остановив величавое движение тронувшегося почти одновременно с ними Мерседеса и, также резво как тронулись, затормозили за углом у тачки со спящими бедолагами. Петька сунул в приоткрытое заблаговременно на дюйм для поступления воздуха заднее стекло спального экипажа ключи и пачку использованных документов. Он даже не стал из нее выдергивать сплющенный пучок петрушки - чудом сохранившийся элемент закуски Ликвидаторов, доставшийся ему по пьяному наследству. Они мчались по вечерней Москве, и Петька иногда проверочным взглядом окидывал мутнеющиеся фигуры своих солдат на велюровом сидении салона, которые он в состоянии был разглядеть лишь плотно сжав левое веко, укоризненно на него смотревшее в зеркало заднего вида. Ему казалось, что ведет он машину идеально, даже подумалось, что надо почаще практиковать такое медикаментозное стимулирование этого процесса, резко уменьшавшее светофорную и пробочную скуку, повышавшее терпимость к иным лихачам и неумехам и, вообще, рождавшее радостный пофигизм, который есть верный спутник любого счастья.

Ущелье двух камушков

   Андрей Павлович нервничал. Он все чаще летал к Андрею маленькому, все чаще недопустимо задерживался в прошедшем и уже не мог мириться с настоящим. Его пациенты, казались ему до того сумасшедшими и противными, что он едва сдерживался чтобы не рекомендовать им всем стройными рядами отправиться в сумасшедший дом и не показываться оттуда ни одной частью тела до конца своих серообразных дней. Очень его тревожило положение дел у Андрея маленького. Он чувствовал, что затеял непосильную игру, события уже плохо ему подчинялись. Он со страхом начинал понимать, что теряет способность передавать предметы, например, деньги Андрею. Последний раз с огромным трудом удалось передать тысячу рублей и то только с четвертого раза. Эта передача напоминала современный перевод документов по факсу в условиях поломанных аппаратов или неустойчивой, некачественной связи. Его контроль над его маленькой жизнью все более приобретал характер никчемных советов, а разве советы кому-то помогали? Правда, Андрей пока слушался, но ведь он слушался когда-то и учителей и родителей и даже некоторых совсем посторонних. Когда-нибудь все советы приобретают статус внешнего раздражающего шума и только. Тем быстрее этот процесс шел, чем крепче становилась их и без того уж крепчайшая связь с Татьяной. Андрею все чаще приходилось думать за двоих, а кто не знает, как это отбрасывает окружающее индивида постороннее здравомыслие за черту выполнения. Татьянина и Андреева жизнь шла своим, накатанным внешними условиями, чередом и не всегда была радужной. Как трудно им доставались вечерние расставания, какими никчемными казались им претензии родителей, а вскоре и учителей. То поздно пришел, то не выучил какую-то тарабарщину! Только оставшись вдвоем, затерявшись в московских переулках или кафе, они обретали счастье отречения от окружающего общества. Они все более понимали друг друга без слов. Любой взгляд говорил им гораздо больше, рождал видения близости и очарования совместной тайны, он даже приобретал силу нежного прикосновения. Им казалось тогда странным, а ведь это так естественно, но хуже всего по отношению к ним вели их самые близкие родственники. Мать Андрея проявила себя, слов нет, извините, просто сукой. Когда Андрей один раз пригласил Татьяну к себе домой и их посадили за стол пить чай, то его мамаша буквально все сделала для того чтобы унизить свою соперницу. Она не погнушалась, а вообще-то вы видели благородство у женщин? самых простейших, ничем не прикрытых приемов унижения, к которым рано или поздно, а чаще только рано прибегает самка, разъяренная отрывом от нее семейной, но природно ей не принадлежащей собственности. Ребятам хватило ума исчезнуть из дома и никогда более в него вдвоем не возвращаться. Тут надо и Таньке отдать должное, она видела как стыдно Андрею за свою мать и она ни в чем его не упрекнула, а только попыталась успокоить, но, не используя унижающую человека жалость. У Татьяны дома дела обстояли ничуть не лучше. Андрея там просто не заметили. Ноль интереса, хоть и доставил меньше моральных неприятностей, но унизил его почти также как активное неприятие Тани его родителями. Их попытки нормального проникновения в свою до совместную, в одночасье ставшую чужой, подчиненную бывшему семейному укладу жизнь, увенчались полным провалом. Все, чего они достигли этим, вылилось в пьяненькие подначки Танькиного папаши над ней и над ее цыплячьим ухажером и в тяжелое молчание стервы - Андреевой мамаши. Кое-как они доучились до экзаменов, совершенно незаметно их сдали и озадачились вопросом: как остаться вместе на лето? Тут опять вмешался Андрей старший. Он видел их искренние мучения, и попросил Г.Х. Попова, которого он когда-то выручил, достать пару путевок в спорт лагерь МГУ "Солнечный". Тот даже не удивился, когда подписал деканской рукой путевки древнего образца с датой, превышавшей двадцатилетний период, канувший в лету как все прекрасное, а только пробурчал что-то о авторитарной системе управления отдыхом трудящихся и учащихся. Путевки были на два срока и до конца августа ребята могли быть свободны как ветер. Сколько нервов стоило Андрею нейтрализовать поползновения поганых, эгоистичных родителей и того и другого подопечного, знал только сам Андрей. А сколько уже почти физических сил стоила материальная передача тяжелых картоном путевок по назначению? Когда все было сделано, он с большим удивлением смотрел на свое постаревшее лицо в зеркале, замечал за собой противное шарканье ног, тяжесть в области сердца и волнообразные спазмы протеста желудка, будто не принявшего вовремя пищи или уставшего бороться с метаболизмом подчиненного ему кишечника. Но было и что-то щемяще прекрасное в исчезновении здоровья. Он со всей остротой, иногда появляющейся в людях прозорливости видел, что силы его уходят не зря. Они идут на создание лучшего мира, на исключение повторения собственных ошибок, и что же с того, что этот путь на гору очень похож на прыжок в целях прикрытия амбразуры, только растянутый во времени и пространстве, но не ставший от этого менее мучительным и радикально трагическим. Жизнь его, его личная и его личности странным образом осмыслялась. Созданная в воображении Судьба питалась его запасами, прорастала метастазами ему в организм, трогала пытливыми пальцами самое больное сплетение обнаженных нервов, но при этом распускалась таким роскошным светом, что он сиял над ее творцом и вел его в могилу, начиняя восторгом правильно опьяненного.
   Поезд отходил вечером с Курского вокзала. Татьяна отказалась от традиционной вареной курицы в дорогу и приготовила ее в духовке. В двухлитровую банку она насовала вареных яиц (фольгой тогда почти не пользовались, откуда она возьмется? шоколада не напасешься!), помидоров, соленых огурцов, пардон, малосольных, туда же пихнула кусок вареной телятины. Андрей притащил три лимона, деревянную по прочности копченую венгерскую колбасу, случайно приобретенную в Балатоне, две бутылки пива и плоскую бутылочку дагестанского коньяка (что взять с малолетки, в разливе он не разбирался) и несколько плавленых сырков. Все их вещички поместились в один полупустой Татьянин небольшой чемодан, в который суетливо пересыпали спортивную сумку с пожитками Андрея и ее, опустевшую, запихнули туда же. Что такое пара дней в счастливый период жизни, пусть и проведенные в поезде, под стук колес и ворчание оконного ветра - раз, их уже и нет! Никогда в жизни они так много и попусту не смеялись, просто до упада. Танька мазала ночью лицо Андрея зубной пастой, вспомнив пионерский обычай, а он мочил ей, заснувшей, губы коньяком и умилялся, глядя как она морщится и облизывается. Они путешествовали в вагон-ресторан и ели там борщ, походивший цветом на розовый портвейн, а вкусом на разбавленный нашатырь. Пили какое-то мутное Курское пиво, стучали при этом по столу не воблой, а бифштексами, проливали компот на пластмассовый стол, щелкали по нему пальцами, брызгая друг другу в лицо. Оторвались, как теперь говорят, по полной программе! А как они смеялись над своим, казавшимся тогда таким старым соседом, которому было не более тридцати лет. Он отличался невообразимой мнительностью и по прошествии пяти минут после возвращения из ресторана, начинал прислушиваться к внутренним процессам в своем нежном организме.
   - Ребята, как вам показался борщ? В нем по-моему что-то плавало?
   - По нашему так там совершенно ничего и не плавало!
   - Точно не плавало? - мужик закатывал глаза и продолжал сугубо диагностическое впадение в нирвану. Это было таким смешным и так походило на всякие Фитильные ситуации того времени, что ребята смеялись и не задумывались о убогой простоте этого смеха. Казалось, что все в чем они участвуют начинает гореть ясным и счастливым внутренним светом, который опровергает примитивность жизни, наполняет ее не всем доступным, скрытым от сглаза, содержанием.
   Будем справедливы, не все их радости были так примитивны и действительно смешны достаточно зрелому (будем глупо надеяться) ироническому уму. Вот они уже стоят во втором ущелье, которое так и называется, не считая какого-то никем не употребляемого местного названия, и любуются на вечернее спокойное море. Стоит полный штиль и прозрачное июльское море лижет берег, а вместе с ним и босые ноги ребят. Демократически роскошный по всеобщей доступности к обозрению, а не по аристократической красоте, закат сверкает широкой червонной полосой на голубом морском пространстве. Не хочется думать о гречневой каше на ужин и стакане простокваши, а хочется немедленно отправляться прямо отсюда в далекие страны, а совсем без перерыва, прямо тут же, хочется совершенно никуда не отправляться, а начать здесь новую вечность, спокойную и прекрасную как неумолимый планетный разворот. Насладившись красотами природы, они, естественно, решают на ужин не ходить, а отправляются в шашлычную N9, расположенную на краю ущелья и зависшую над пляжем своим дощатым настилом. Каждый год тут рассказывают страшную историю о сброшенной прямо из шашлычной девушке или о упавших в разгар драки через перилла соперников по обладанию ее руки, но мы сами спрашивали у бессменного участкового Тенгиза, который время от времени бегает по пляжу с пистолетом за одуревшими от блондинок армянами или абхазами, и он нам правдиво поведал, что никогда ничего подобного здесь не случалось, хотя иного, не легендарного - хоть отбавляй. Ведь известно, что половина мужского населения Абхазии побывала в местах не столь отдаленных, нашкодив по молодости лет из ряда вон. Татьяна и Андрей не стали забираться в глубину шашлычной, а выбрали место, не убиравшее от них величественного морского пейзажа. На столе появилась бутылка Букета Абхазии, вполне прожаренные, но не без изъяна свиные шашлыки и пара салатов, приготовленных из небрежно накромсанных овощей с колечками репчатого лука. Аппетит у влюбленных был отменный и они не привередничали. Приятное, терпкое, темное вино окончательно развеивало ситуацию с питанием не высшего уровня. За соседним столиком сидела компания студентов, во главе с известным в их тесных кругах поэтом Володькой Ткачевым. Сейчас он своим обаянием, не всегда совмещенным с творческими задатками, пытался заманить за свой столик стайку девиц.
   - Досточтимые ласточки! проявите любопытство к основам стихосложения, посетите мою творческую лабораторию. Только учтите, что вход далеко не бесплатный. С вас два рубля или бутылка Абхазии и салат.
   - Нет чтобы угостить будущих сталеплавильщиц, а вы еще плату за вход требуете!
   - Девушки, у меня принцип, угощать только на гонорары. Вот проведем платный концерт на все четыре лагеря этого ущелья, тогда будет дым коромыслом, а пока лишь скромный натуральный доход и вымогательство, вот моя стезя! Как вас, кстати, зовут? Люба! самое подходящее для легкого флирта имя, а вы так его транжирите! Я сегодня добр до похода в нищее и трезвое будущее! Садитесь к нам бесплатно.
   - Я с подругой.
   - А как зовут подругу? - только совсем уж несообразительному могло показаться что имя подруги имеет какое-либо значение для попадания за столик поэта, но таких тут не было.
   - Меня зовут Элла! - пискнула рыжеволосая стройная девица.
   - Ребята, а вы что не как у себя дома, подсаживайтесь к нам, - это уже относилось к нашим героям.
   - Спасибо, мы и так рядом, а разговор поддержим, если можно.
   - Я надеюсь, а то мой истощенный портвейном Кавказом ум иногда пасует перед аудиторией, благожелание с поддержкой не будет для меня лишним!
   - Мы недавно приехали, поэтому не знаем, а правда будет концерт?
   - Как! Вы еще не знаете? Будет и обязательно, но я советую приходить прямо на второе отделение, до этого будет всякая ерунда.
   - Это ваш концертный опыт подсказывает или ваш выход как раз во втором?
   - Вы не замечали как немыслимо трудно бывает вести беседу с женщинами инженерами, которые хоть вкратце и с естественными для этого пола купюрами, но уже познакомились с дифференциальным исчислением? Какую же нам подлянку подложил гер-р Ньютон!
   - Ньютон, хоть и был Исаак, но гер-ром никогда не был, - ехидно поддразнила поэта Эллочка.
   - А кем же он тогда был?
   - Он был англичанином, наверное, эсквайром? Нет, не помню.
   - Да пошел бы он, - мудро заявил будущий журналист, толстый паренек, гость и приятель поэта, - вы, кстати, сами-то откуда родом?
   - Я из Усть Каменогорска, а Эллочка из Уфы.
   - Боже, а где же это все?
   - Лучше почитайте нам стихи, раз позвали, а не изучайте на нас или по нам географию!
   - Возражения приняты. Читаю: желтый дом, унизительный цвет, из окон желтый свет, керосин здесь палят перед сном. Не по воле визит, не по мне этот храм, одеяния тесны и скручены руки, только мысль здесь свободно парит над коньком в мезонине, я пронес восхищение тайно, шмон минуя игрой в поддавки, слуховое оконце звенит, истощенное бурей медицинских шприцов, и с надеждой мне шепчет: я здесь только случайно... Как вы сказали? По нам, панама, пан Америкен... Здорово!
   - Разбор будем устраивать или продолжите?
   - Нет, нет, никакого продолжения. Мне срочно нужен стакан портвейна, я перенапрягся. Будто политэкономию сдал.
   Татьяна и Андрей слушали болтовню краешком уха. Они больше слушали музыку. Тут был магнитофон Яуза 5, подключенный к колонке от проигрывателя Аккорд, самого дешевого и отнюдь не стерео звучания. Однако, что нужно молодому бездельному существу? Музыка была прекрасна. Крутился белый альбом Битлов, Сувенир Демиса Роусеса и тому подобное, вполне непререкаемое и в наши дни, правда, для уже старшего поколения. Наша молодая пара еще не понимала, что уже постепенно, но неумолимо становится неинтересна окружающим. Они переросли в своих отношениях проблему, характерную для их возраста. Проблему поиска партнера жизни, ну уж если не целой жизни, так веселых утех. Интерес к ним мог возникнуть только у очень отвлеченного юного романтика или, наоборот, у вполне взрослого человека, который далеко не все меряет в жизни по меркам сексуального партнерства. А тем временем вокруг творческой лаборатории шло концентрическое движение. Кто-то подсаживался за столик, кто-то уходил, кому-то приспичивало срочно купаться, а кто-то вставлял свои мутные аккорды, взятые на изрядно потертой семирублевой гитаре и подвывал в полголоса мурлыкающим голосам из колонки. Ткачев уже не помнил свои стихи на память, а может они уже кончились? Но нет, непохоже. Он достал из накладного кармана своей Рэнглеровской джинсовой куртки с лэйбаком Блю Белл клеенчатую книжонку и попробовал с художественным надрывом разобрать свои каракули. У него явно шло дело на лад, не со стихами конечно, а с Любочкой Малышевой из Усть Каменогорска. Она пыталась ему помочь.
   - Вот тут что?
   - По-моему это слово "трактир", нет?
   - Нет, нет, это не мой стиль! Наверное трактор. Тьфу, переворачиваем, давай другое, вот!
   - Проплыву роялем в новом доме на широких грузовых ремнях, ком земли задену по дороге и уйду в забвенье на цветах! Слушай, как здорово!
   - Нет, не здорово. Это я должен был прочесть! Подержи мне один глаз, - неясные мысли, обращенные в еще более нестрогие строчки поэта, да и выпитый впопыхах, явно нахаляву, портвейн, делали свое печальное дело - все в глазах у Володьки прыгало и он ничего не мог разобрать. С прикрытым Любкиной ладошкой глазом дело пошло веселей:
   - Когда-нибудь нибудь не будет, а будет только есть как есть! Нет, это опять не годится!
   - А это что Володя? "В тоске бродил по эскалатору одинокий олень".
   - Одинокий олень это я. Да, я! - Одинокий олень лихо опрокинул в себя забытый кем-то стакан и подпер буйную лохматую голову свободной рукой, другой он уверенно обнимал подвернувшуюся девушку.
   - Пошли отсюда, лучше погуляем, - предложил Андрей, и Татьяна опередила его, легко вставая и подавая ему еще сидевшему руку.
   Они спустились по крутому обрыву в ущелье и пошли вглубь леса. Тут опять начиналась горная тропинка и они, не долго думая, подчинились указанному ею пути. Тропинка долго виляла вокруг колючих кустов, иногда становилось очень трудно подниматься, но остановить их было почти невозможно. Было уже совсем темно, но тропинка белела, а вдали смотреть было не на что. Скоро, а может быть и не очень, они поднялись на гору и подошли к самому краю скалы. Впереди было только море, открытое на многие километры их взглядам. Небо было совершенно ясным, звезды горели на нем ослепительно, и ослепили бы всех осмелевших до обращения на них взоров, если бы не бархатистая ночь, которая глушила их порывы и, вбирая в себя опасную часть их света, делала их еще прекраснее и мнимо доступнее. Луна вела себя не так деликатно с другими светилами. Она явно ревновала и тушила вокруг себя всех, упрямо достигая светом морского поля, убегая за горизонт и чувствительным толчком упираясь в морской берег. Андрей отрывал внимание от пейзажа и делал это безо всякого сожалеющего труда. Перед ним был вид иной глубины, полный тепла, домашней радости и любви. Он смотрел на Таню и, думая вслух, произнес:
   - Ты знаешь, мой дом будет всегда там где будешь ты. Я готов скитаться вечность, если рядом будет твоя душа. Ты прекраснее всей природы, ты ее центр и последнее самое верное заключение. Я люблю тебя так как неспособен любить человек. Я не достоин ни тебя, ни своей любви.
   - Не говори так, ты самый лучший на свете! просто природа нас стремится умалить, поэтому ты так говоришь. Я чувствую себя ее частью и частью не мелкой, а вполне достойной и тебя я тоже делаю таким. Ты всегда будешь сильнее других и счастливее, благодаря моему присутствию. Мне не надо напрягаться для этого, а тебе не стоит испытывать ко мне благодарность, нельзя быть благодарным к естеству, можно только с благодарность принять его и забыть. Дыши мной как воздухом и я сделаю тебе такие подарки, которые не потеряют своих свойств и на самом краю жизни.
   Андрей приблизил свое лицо к Татьяниному и крепко прижал к себе. Он ощутил своими губами невыразимое словами удобство поцелуя и отпустил беспечно кружение своей головы. Сзади него оказался ствол самшитового дерева и он оперся на него, а Татьяна прижалась к нему так сильно, что он стал чувствовать себя немного самшитом, а немного ночным зверем, нашедшим по запаху подругу на всю долгую дорассветную темноту. Кружение головы от поцелуя прошло, и он стал рассматривать свою добычу. Она казалась ему поразительно хрупкой и стройной, но его подбородок плотно прижатый к ее плечу чувствовал всю несгибаемую крепость ее фигуры. Он губами проверил не стала ли чуть длиннее ее шея, не увеличилось ли ее замысловатое ушко, лицом он проверил мягкость ее тугих, вьющихся колечками волос. Руки в это же время сами скользили вдоль ее спины и находили в ней такие заманчивые углубления, такие усиленные эволюционной целесообразностью твердости и округлости, что пришлось немедленно и очень глубоко вздыхать, чтобы не захлебнуться обещанным от нее и уже полученным воздухом. Они стояли так очень долго и наслаждались единством. Стояли до тех пор пока не поняли, что сейчас просто уснут, приткнувшись к шершавому дереву навек. С некоторым сожалением, ослабленным трезвой необходимостью, они оторвались друг от друга и, не отпуская рук, медленно начали спуск, но взяли слишком сильно вправо и попали совсем на другую тропинку. Спуск продолжался очень долго. Они шли все время по лесу, неожиданно чистому и походившему на цивилизованную рощу. Вокруг было очень темно, но как бы случайно они продвигались вперед, иногда осторожно ощупывая перед собой дорогу. Лес кончился как-то очень вдруг. Он просто оборвался поляной, перерезанной контуром резкого обрыва. Они стояли завороженные открывшимся перед ними видом. Вся долина перед ними была освещена огнями костров. Яркие тлеющие огоньки их кружочков, охватывались мимолетными всполохами голубого пламени, похожего на быстро забрасываемые и тут же оттягиваемые с кучек раскаленной малиновой золы яркие голубые веревочки. Они не знали, что так горит только самшит. Он почти не дает пламени, а быстро превращается в горку сверкающего в тьме угля. Жар от него идет неимоверный.
   - Слушай, ты посмотри, мы, наверное, заблудились и прошли в третье ущелье!
   - Боже, какая красота! спустимся?
   - Конечно, обратно будет проще вернуться по берегу.
   - Там какие-то люди. Тебе не страшно?
   - Почему-то не очень.
   - Тогда пошли.
   Спуск оказался совсем не таким сложным как виделось сверху. Они шли легко и быстро, но довольно долго. Внизу шумел ручей. Они перешли на другую сторону и двинулись вдоль его русла. Берега ручья были твердые, галька слежалась здесь очень плотно, прилизанная периодическими бурными потоками воды с глиной от горных дождей. Впереди, на небольшом возвышении показался первый костер. Вокруг него стояли люди, облаченные в длинные белые одежды. На некоторых сверкали медные большие бляхи похожие на латы. Стоявший к ним спиной человек широко расставил ноги и на вытянутой в сторону руке вертикально держал копье.
   - Кино что ли снимают? - неуверенно спросил Андрей у Тани тихим голосом.
   Она не успела ответить. Человек с копьем обернулся к ним лицом и они даже в ночи, не разогнанной до конца кострами, увидели каким загорелым было его смуглое лицо. Это был воин, не надо было обладать способностью к историческому костюмерному анализу, чтобы это определить с большой точностью. Достаточно было заметить глубокие шрамы на его лице. Часовой обратился к ним на каком-то певучем, красивом языке, но голос был явно строг. Прошло мгновение и они даже не удивились, поняв что речь его им доступна не только по смыслу, но и словами. Никакого перевода им не требовалось, они знали этот древний певучий даже в устах воина язык.
   - Приветствую вас, досточтимые странники! Я воин Альфегор! Старейшины ждут вас с нетерпением! прошу вас следовать за мной!
   Невозможно было не подчиниться, да и страха совершенно не было, ни малейшего. Идти между кострами было легко. Через малое время они достигли скального уступа на берегу ручья на котором был установлен алтарь. Во всяком отношении они так подумали. От алтаря отделился старец с высоченным посохом в руке и подошел к оторопевшим влюбленным.
   - Наконец вы с нами! как долог был ваш обратный путь!
   - Здравствуйте, мы тоже рады вас видеть, но честно говоря совсем этого не ожидали!
   - Не все ожидаемое случается, а случай лишь мгновенное проявление вечности!
   - Не сочтите за не любезность уважаемый, но хоть часть объяснений мы могли бы получить?
   - Могли бы, да к чему? Важно что мы вас ждали, ждали семь веков до Христа и многие века после его пришествия. У нас есть право не давать разъяснений, но вижу не укор забвения, а любопытство в ваших душах, поэтому скажу. Рукотворная ваша любовь была загадана такой силой мечты, что обойти ее стороной в мощении вечного пути было бы преступлением против основ жизни. Мы племя самурзакапов, потомков высланных из Рима при Диокледитане первых христиан. Миссия наша проста и благородна, мы здесь для того чтобы вас обвенчать перед Богом и нами, рабами его. Вы готовы к действию и священнодействию?
   - Я готова, - сказала решительно Татьяна, когда согласовывающе совместное решение посмотрела в глубину глаз Андрея.
   - Я мечтал об этом еще не родившись и безумно желал этого со времени вхождения в ум!
   - Иного ответа от вас и не ждал, а вот формальности надо соблюдать! Начали!
   Мир словно застыл перед бурей. Однако какие сладкие бывают бури! Откуда-то сзади появился прекрасный светловолосый юноша с фигурой Аполлона, он высоко поднял над головой огромную перламутровую раковину и, приложив ее изысканным жестом к губам, извлек такой пронзительно торжественный и в меру печальный звук, что горы, казалось поехали в разные стороны, словно раздвигая занавес перед пространством подлунного мира. Хор, составленный из чарующих воображение дев подхватил это протяжный звук, переделывая его на дробные, но единые составляющие полифонии. Сила хора все росла и, достигнув немыслимого для не слышавших его предела, обрушилась на присутствующих тяжелеющей золотом смысла недосказанных слов паузой. Хор обступил со всех сторон нашу пару и развел в стороны. Татьяну окружили девушки и увели к высокому шатру, который со все возраставшим удивлением к происходившему заметил между кострами Андрей. Его же подхватили под руки воины и увели к другим кострам в глубину ущелья. Под ноги ему поставили огромную серебряную лохань и уже совершенно голого начали обмывать водой, холодной и бодрящей. Его облачили в ослепительно белые одежды тут же превратившиеся светом костров в блуждающе малиновые и голубоватые. Только разум, ища опоры в простой реальности, продолжал находить их белыми. С Татьяной в шатре происходило почти тоже самое. Только до обмыва водой ее тщательно протерли квашенным молоком дикой буйволицы, которое девушки называли мацони. Молоко аккуратно нанесли на ее тело и оно некоторое время желейно сверкало при свете масляных лампад на ее прекрасном, еще нетронутом южным загаром теле. Татьяне стало совсем не страшно, она даже начала испытывать какое-то бесшабашное счастье, что усиливалось явным и ничем не прикрытым восхищением ею обслуживающих ее девушек. Наконец, они предстали перед алтарем, чисто вымытые и празднично наряженные. Хоть наряд их был совершенно простым и состоял всего лишь из белых туник, но специальные складки его, подхваченные золотыми поясами, создали невыразимо блистательную композицию.
   - Дети мира, венчаю вас по древнему закону Колхиды! преклоните колена на это волшебное руно! - старцу подали огромную чашу с вином, он обмакнул свои пальцы в нее, а затем дотронулся ими до лбов нашей пары. Места прикосновения неожиданно вызвали ощущение свежести и целительности влаги, пронзили венчаемых каким-то внутренним свойством и проникли до самой глубины сердец. Они поняли, что это объединяется их кровь, давая новую композицию грядущей силе жизни. Облачка их душ теряли слабеющие тела и объединялись беспробудной радостью, очищающей атмосферу грозы. Буйство жизни парило над ними и уже законно представляло их самих.
   - Скрепите объединение ваших душ объединением тел магическим поцелуем любви и превратитесь в неделимое единство!
   Несмело, робко Андрей прикоснулся горячими губами к губам своей невесты, жены. Никогда не испытывал он такого торжественного чувства. Сейчас, ни одна темная сторона их грешных, как все человеческое душ, не участвовала в этом действе. Они словно окаменели и отяжелели тем наливом, которым стали полны их общавшиеся губы, перерастая любовью самих себя и целый мир. Они даже не обратили ни малейшего внимания, а может это было таким созвучным их состоянию, что не вызывало внешней реакции, на безудержное ликование, которое охватило все население этого странного в высшей степени городка, освещаемого луной и кострами. Вереницы взявшихся за руки людей вращались по замысловатой траектории вокруг всех угольных огней, но ориентируясь главным образом на непременный проход вокруг обвенчанной пары и алтаря. Все в этом лагере двигалось, притоптывало и пело. Где-то вдалеке, рождая вездесущее, все проникающее и возбуждающее эхо, громыхали барабаны. Что-то горючее самурзакапы бросали в костры и они взмывали вверх щедрыми всполохами, напоминая немного цивилизованным Татьяне и Андрею праздничные фейерверки. Слышалось ржание, едва прирученных лошадей, которые в полудикой радости организованного движения вторили их седокам, стучавшим короткими мечами в круглые щиты, топотом своих разутых копыт. Стадное ликование очеловечивалось звуками волшебной музыки, извлекаемой из перламутровых раковин и цимбал, старательными оркестрантами, подкрепляемыми в работе солистами и хором. Свет угасающих звезд не мог пробиться к людям через облака пыли и окончательно запутывался в происках звуков, казалось, захвативших несвойственное им световое поле деятельности. Постепенно этот фантастический шум и гам сменился довольным воркованием аборигенов, теперь готовых усталостью к приему праздничного угощения. Оно не замедлило появиться у костров и к нему впридачу потекли реки вина, выпиваемого за здоровье волшебной пары новоиспеченных молодоженов.
   Татьяна и Андрей остались в почетном кругу. Вокруг сидели старцы, заслуженные воины высших чинов и их жены. Пришлось забыть о съеденных шашлыках и отведать всего помаленьку, но более они занимались самими собой и никто им даже не думал в этом мешать. Установилось какое-то редкое или, во всяком случае не частое, в обычной жизни теплое, родное, человеческое понимание, которое так необходимо на празднике каким бы ни был высоким его уровень. Старцы обсуждали насущные проблемы бытия, вносились какие-то здравые предложения, женщины болтали о проблемах питания и воспитания подрастающих детей.
   - У алтаря надо поправить приступку. Камень совсем съехал набок, того и гляди рухнешь посреди отправления службы, - говорил самый главный дед.
   - Поправим обязательно, жена у каменщика только разродиться и заставим поправить!
   - Елей опять не завезли с последней ладьей! Сколько можно заявы писать! Глину на дощечки переводим, а все без толку! Лампады прибыли без фитилей, это же безобразие.
   - Расслабься служивый, переизберем тебя скоро и отдохнешь тогда, выбросишь лампады из головы!
   - Попробуй их выброси, они ведь драхмы стоят.
   - Не обращайте на них внимания, они отдыхать совсем не умеют, отведайте вот этой рыбки, кефаль называется, в гранатовом соусе, - обратился к молодым увещевавший хозяйственника мужчина с бубном на шее.
   - А можно вас спросить?
   - Да уж спроси, сегодня ты главнее хозяев!
   - А как вы регистрируете молодых, запись ведете?
   - Вообще-то когда как, надо будет вести ее построже, слышишь, Охмур, тебя ведь касается! Татьян дело сказал!
   - Сейчас претензию исправим, а впредь учтем. Подержи-ка этот камешек в руке! А вот этот ты подержи. Теперь оба пусть побудут у жены, так, а теперь отбери у нее, давай мне, оп па! - хозяйственник широко размахнулся и бросил оба камешка в прибрежную гальку, было слышно как они там стукнулись и, пару раз подпрыгнув, успокоились, - Вот и зарегистрировали!
   - А нам документ?
   - Тебе не дам, ты слишком умный, а жене твоей, сейчас сделаем, - он порылся где-то в мешках, валявшихся позади присутствующих и достал оттуда золотую цепочку грубоватой, но тщательной работы. На цепочке висел зеленоватый камушек величиной с рыбий глаз, приличествующий экземпляру подводного мира средней величины, - носи достойно, золотая наша невестушка, а муж и так тебя век не забудет!
   - Напутствие вам, по позднему времени будет коротко, - сказал главный дед, - все у вас уже есть в руках, откровений ни от кого не ждите и от меня в том числе! Ступайте с Богом, наша миссия окончена. Альфегор вас проводит. Прощайте!
   Андрей и Татьяна поклонились пиру и на все четыре стороны и ушли навсегда, ведомые суровым Альфегором. Очень быстро они оказались у самой кромки воды, прошли еще шагов двадцать вместе, и Альфегор сказал им:
   - Дальше я не пойду, по утрам нам тут опасно. Ваши пограничники нас гоняют, а иногда и какие-то паспорта требуют, ящиком с хлыстом пищат. Подавай вам Бог. Прощайте!
   Они не успели ему ответить Альфегор растворился в начинающем светлеть воздухе. Но перемена к лучшему в освещении ничем не помогала. Города с кострами видно не было. Даже намеком ни один всполох не достигал этого места берега. Они пожалели еще немного, что не могут проститься с чудесным поселением взглядом и медленно побрели по берегу. Когда они входили в свое ущелье Андрей спросил у Татьяны:
   - Ты веришь в то, что это было с нами? - она молча приподняла цепочку с зеленым камнем с шеи и показала ему в ответ. Больше он вопросов не задавал. В это волшебное утро они любили друг друга как-то совсем по особенному. Они умирали в объятиях друг друга и медленно воскресали. Каждое движение было похоже и на прощание и на долгожданную встречу. Что это было? начало или конец? никто не отвечал на их вопросы, а возможно было и некому на них отвечать.

Надо ли все объяснять

   Вовка в своей личной и торговой жизни плыл по течению. Дела шли кое-как, да он и не особенно обращал на это внимание. Он чувствовал, что все ему надоело до последнего предела. Одну торговую точку он уже свернул. Плохо объяснимо было с позиций простейшего рационализма то, что это почти не отразилось на показателях его деятельности. Очевидно здесь срабатывало общее правило: если ничего не делать с системой, то она входит в автоматический режим функционирования, обеспечивающий ей тот выход продукта, который присущ ей, благодаря первородным внутренним свойствам. Другое дело что вечных двигателей пока не придумано. Подбросив своим угасающим предприятиям немного дровишек в виде вывезенного с закрытой точки товара, Вовка даже чуть подрегулировал процесс отбора денег у населения и вышел на свой прежний уровень. Он совершенно ясно себе представлял, что чудеса практически никогда не происходят, поэтому очень скоро отсутствие расширенного сбыта приведет его к неминуемому спаду оборота. Какой-нибудь повернутый бизнесмен осудил бы расхлябанное поведение коллеги, но Вовка чувствовал - все совсем не так просто. Работать он умел и любил, но что-то окончательно в нем подломилось. Не хотелось думать, что это действительно надлом. Вовка пытался перевести прогноз на оптимистические рельсы и считать свое поведение очередным переломным моментом биографии. В обществе все чаще мелькает такое выражение: "бизнес это жизнь". Вовка был с этим вполне согласен. Как бывает многогранна действительность, пытливо пропущенная через фильтры сознания, каким неожиданным бликом вдруг резанет человека система ее внутреннего отображения! точно также и в бизнесе. Без видимой причины дела могут покатить в гору, а вдруг включится совершенно игровой момент и рулетка неумолимо крутанет и встанет на не забитый тобой цвет. Все накрепко переплетается: твое настроение, верткая удача, желания народа, ситуация в стране, погода и множество совершенно неопределимых и неопознанных факторов. Бизнес, будучи крепко накрепко опутан непреложными экономическими законами, неожиданно начинает вести себя как непоседливое и неразумное дитя, то прыгая на одной ножке, то рассматривая бензиновые интерферентные разводы в луже, то ласково вертится у ног, а то и грубит старшим, кривит рожу и разражается бешеным ревом. Рассуждать о бизнесе вообще, как и о жизни совершенно пустое занятие. Вовка так и не делал. Он просто ложился на кровать и начинал свои мысленные путешествия. Он вспоминал умную книгу, потерявшую у него в голове название, в которой описывалось поведение героини - беременной женщины. Она в какой-то момент оказалась на своем ранчо одна и неожиданно для самой себя очень полюбила бросать все домашние дела и просто валяться на постели, мечтая о чем-то и, позволяя себе так глубоко погружаться в грезы, что день отлетал мгновенно как украденный. Вовка делал точно так же. Тому, кто не испытывал моментального погружения в дутую воображением реальность, невозможно объяснить его состояние, но попытаемся. Он использовал волшебным образом пробужденное в нем необыкновенное свойство сознания. В его голове, а черт его знает, может и не в голове, происходил молниеносный перелет в любую точку его географического пребывания на земле или в любой момент его жизни. Самое интересное, что для этого не требовалось совершенно никаких усилий. Он, зачастую, даже не закрывая глаз, оказывался в Гонконге, в Стамбуле, в Пекине, в Бангкоке, в Варшаве и во многих других местах. Почти также интересно было то, что это не были просто воспоминания, ведь довольно много людей обладает гораздо лучшей чем у Вовки памятью, однако с ними такого не происходит. Они очень подробно и очень тонко подмечают такие мелочи, которые Вовке и не заметить никогда, не то что запомнить. Но все это не то. Он видел - они все здесь! Со всей своей памятью, со всеми своими интеллигентскими вывертами, позволявшими легко жонглировать эрудицией, основанной на исторических фактах порожденных иными личностями, короче, вот они! и дотрагиваться не надо, чтобы понять. А вот он хоть и валялся на кровати, хоть и посматривал вам, его слушавшему в глаза, но был-то совсем не здесь. Жалкая оболочка, предоставленная ему родителями и последующим нормальным питанием была, это верно, но что-то иное, что и составляет личность человека - отсутствовало. Напрочь отсутствовало, будто и не жило в этом теле никогда. Еще один момент был странен для Вовки. Далеко не все происходило в его внутреннем мире так как он просто запомнил или, если хотите, воссоздал в воображении. Действие вовсю прыть шло гораздо далее. Самолеты хрипели моторами и падали, корабли переворачивались, сверкнув на солнце ракушечным килем, небоскребы не выдерживали землетрясений и валились карточными домиками. Не будем даже упоминать, разве только вскользь, простейшие вещи, такие как: продажа или нет какого-либо товара, выпитая кем-то бутылка вместо стакана, трахнутая или не трахнутая баба, всего этого было во внутриголовных сюжетах просто навалом. Любовный аспект грез вызывал меньше опасений, ведь это пожалуй единственное, что успешно разрабатывается в плане пустой мечты очень многими людьми. Тут все было в полном порядке, исключая только чрезмерную яркость воображаемого. Все бы можно свести к обычной эротической практике организма, если бы не иное. Предмет мечтаний был один и твердо устоялся в сознании, далеко не всегда радуя этой самой эротикой. Вовка вел длиннейшие разговоры с Зойкой, советовался с ней по вопросам, которые даже у супругов быстро исходят на нет, а уж ими никогда и не поднимались. К этой части своего безвредного помешательства Вова относился снисходительно, все-таки кой-какой опыт у него имелся, чтобы не особенно расстраиваться из-за какого-то эротического, думалось ему, воображения. Скорее даже наоборот, в этих делах у него на сегодня скопилось столько насущных проблем, что отмахиваться от них было невозможно, обладай ты хоть стократными от нормы способностями отвергать реальность. Зойка не отвечала на звонки (он уже клал трубку, когда к телефону подходил ее муж), она редко бывала на рынке (Вовка подозревал, что она нашла себе другое место, ему неизвестное), а почему? Димка в ответ на расспросы что-то темнил, ясно и ежу, что по ее же просьбе. Уволилась или не уволилась так и не понять. Может прижать покрепче Димку? все-таки друг. Надо будет прижать. Останавливало только одно. Раз так обстоят дела, что от него бегают, значит есть тому веская причина, а какая? еще проще - на фиг не нужен, надоел до края! Но тут вступала логика, проклятая аналитическая логика! ведь здорово же им было вместе! Как можно в этом обманываться, а подарок! Он ли не знал как Зойка трясется над своими деньгами, с одним лишь для нее оправданием - слишком погано они достаются. Сегодня он, удерживая себя в рамках традиционной мысли, а не улета, лежал и думал обо всем этом. Надо искать Зойку, трясти ее до потери пульса и выжимать какую-то правду. Должна же эта правда помочь привести в соответствие со сложившейся ситуацией, какая бы она ни была, его жизнь. Вовка принял решение. Подвинул к себе телефон и набрал номер.
   - Дима, привет!
   - Ба, кого слышу! Что-то ты совсем нас забросил. Деньги не нужны?
   - Да, нет просто закрутился как обычно, приеду обязательно. Зойка работает? я хотел как раз к тебе на точку завернуть.
   - Завернуть можешь, все в порядке, а вот Зойки нет, ушла Зойка. У тебя товар новый есть?
   - Скажи куда. Очень надо!
   - Так тебе на точку уже не нужно?
   - И на точку нужно и Зойка нужна.
   - С тобой все ясно! Крепко она тебя зацепила, кто бы подумал!
   - Ничего меня не зацепило, просто надо и все!
   - А товар-то у тебя есть?
   - Полно всего, завтра привезу.
   - Привези, тогда скажу, где Зойку найти!
   - Димка, гад, сказал что завтра! Где Зойка?!
   - Во сколько завтра заедешь? мне знаешь чего надо... Ну ладно, ладно, не шуми, она мне голову оторвет, записывай адрес.
   Вовка мчался по магистралям будто от опоздания или прибытия вовремя зависела его жизнь. Под машину подворачивались какие-то чайники, страшно мешали нормальной езде грузовики, светофоры переключались или слишком уж быстро или вообще не переключались, но, наконец, Вовка прибыл на новое место работы Зойки. Это был маленький магазинчик, затерявшийся в московских кривых переулочках, но зато в центре, не далеко от метро. Назывался он "Дизель" и товар тут был соответствующий названию - всякая джинса и утюгового, байкеровского вида обувка. Народу в магазинчике не было. Зойка скучала, а с ней еще пара девчонок. Она сразу увидела Вовку и, как ему показалось, глубоко вздохнула.
   - Привет!
   - Привет. Можно с тобой поговорить?
   - Ну поговори.
   - Давай смоемся отсюда. Ненадолго.
   Они вышли из магазина и медленно пошли по узкой улочке. Людей вокруг не было, зато машинам негде было больше припарковаться - все тротуары были забиты. Они шли по пустой проезжей части и уткнулись в непонятным образом поставленный дом, перекрывший улицу поперек. В торце дома был ресторан, а может и кафе. Пока разместились за столиком и ждали заказанный кофе, оба молчали. Вовка собирался с мыслями, а Зойка просто ждала что он ей скажет.
   - Зой, я больше так не могу.
   - Чего ты не можешь?
   - Ничего не могу! просто не могу так жить и все! мне нужна хоть какая-то определенность, ты понимаешь?
   - Нет, не понимаю. Нам было хорошо, да, ну и что? У меня есть муж...
   - Какой это муж! Лучше не говори мне о нем...
   - Это почему это не говорить? Тебе он никакой, а мне нормальный и не надо говорить о нем плохо!
   - Зачем ты его защищаешь? Если дело только в нем...
   - Совсем не в нем, и будет не в нем, если ты не будешь его обсуждать.
   - Тогда мне совершенно непонятно, чего ты хочешь?
   - Хочешь, вообще-то ты, а не я! Попытался бы хоть сообразить, что я бы с тобой сейчас даже не разговаривала, если бы ты мне был безразличен! Я тебе очень благодарна за нашу поездку...
   - Не надо благодарить, ты за нее заплатила!
   - Ах, вот как! Так ты это оцениваешь! Пей свое кофе один, а я пошла и не приходи больше никогда, мне работу из-за тебя менять надоело!
   - Зоя, зачем ты так! Ну зачем?
   - Зачем?! Если я с тобой переспала, учти только из благодарности, то это ничего, совершенно ничего не значит! Понял!
   - Это очень, очень обидно, но я тебе не верю! Не верю и все. Так притворяться невозможно.
   - Все возможно, когда тупые липнут!
   - Зоя, извини, я не знаю что говорю! Сядь, не стой! Давай еще попробуем поговорить.
   - Хорошо, спрашивай, а то кофе жалко.
   - Зоя, мне очень надо знать почему мы не можем быть вместе, я очень хочу, мне просто необходимо это знать!
   - Я отвечу, но учти, ты сам напросился. Я хотела с тобой по человечески, да, да не смотри на меня оплывшим взором, хотела. Только по человечески не получается! Уж извини. Так, сначала о тебе. Посмотри на себя, ты это когда-нибудь делал? Ты же никто! Заработал пару десятков тысяч долларов и думаешь так будет всегда? Торговец из тебя никакой! Делать ничего не умеешь! Деньги заработать не можешь.
   - Могу!
   - Да брось ты! Какие твои способности всем известно. На рынке ты не задержишься, скоро разоришься, а что дальше будешь делать? все же побросал, все перезабыл. Другие в это время место свое высиживали, хоть и голодали, а ты мотался по миру, себя показывал!
   - Никому я ничего не показывал!
   - Еще того хуже! Я же все про тебя знаю, все! сейчас на диване целыми днями валяешься, дела забросил, Димка на тебя жалуется. Точку свою на ЦСК закрыл, а дорогой товар куда будешь девать? на Черкизово понесешь задарма. Вова, ты очень, просто очень хороший, но ты задумывался, хоть изредка? Ведь твоя "хорошесть" ничего не стоит! Ровным счетом ничего!
   - Я и понятия не имел, что человеческие качества могут чего-то стоить!
   - Стоят и еще как стоят! Я тебя уверяю!
   - Хорошо, пусть ты права. Но я всегда думал, что люди если любят, то как-то вместе все преодолевают, чем-то вместе занимаются...
   - Вместе! да на черта мне это надо, думаешь я не мечтаю сидеть и ничего самой не делать, думаешь я не хочу оказаться за мужем как за каменной спиной, только знаешь, все это иллюзии, все что ты мне говоришь это одни пустейшие иллюзии! Ишь чего захотел, теперь еще на него пахать! Мало мне было нахлебников в жизни, думаешь мало!
   - Нет не думаю, но вот я и хотел...
   - Нет уж ты меня послушай, чего ты хотел! Пару лет мы с тобой бы протянули, да и совсем неплохо бы протянули, короче, вспомнить на старости лет было бы о чем, только наступила бы она с тобой эта старость? - вот в чем вопрос!
   - Подожди...
   - А нечего ждать! Слушай дальше. Еще пару лет я бы вся извелась вытаскивая тебя из прорыва, конечно, из-за твоего идиотского благородства ничего бы не получилось, потом еще пару лет из твоих долгов, а затем... Не знаю, ничего больше не знаю, - Зойка неожиданно горько заплакала и не было никакого перехода от ее слов к плачу, просто заплакала и все. Плакала она беззвучно и огромные слезы катились по ее бледным щекам, не замечая, что исчезают между ее губ. Вовка сидел и смотрел, огорошенный ее словами и позабывший даже о жалости.
   - Это было о тебе. Теперь обо мне. Я выходила замуж по любви. Как еще можно выйти в восемнадцать лет? да еще два года до этого мы встречались. Серега мой полный мудак! Думаешь я этого не знаю? Еще как знаю, но что делать? Он мой крест! Это ты можешь понять? Да он пьет, он лентяй, но запить или облениться как, например, ты может любой мужик. Мне не повезло. А скажи мне многим из нас баб везет? Ну, чего молчишь? Вы все просто достали нас своей "хорошестью"! Лучше было бы побои терпеть, но знать что рядом мужик, а не сопля на палочке! Кто вас только таких наделал? Из какого места вы повылезали? Правят одни уроды, по улицам ходят уроды, в постель лезут уроды! Допивай свое кофе и уходи. Я еще посижу, а ты уходи, чтобы глаза мои тебя не видели!
   Вовка встал, как в самом настоящем, а не воображаемом сне и, медленно переставляя ноги, двинулся к выходу. Он видел через свое плечо Зойкину спину и по ней чувствовал как она права и как не права! Как можно было быть настолько правой, настолько справедливой и настолько беззащитной и твердой одновременно он не мог понять, никак не мог ничего, абсолютно ничего понять! Как отделять правоту от обиды, как несправедливость от праведного суда? Как? только шаги спасали, только движение давало призрачное ощущение жизни. Он чувствовал как окончательно проваливается в автоматическую жизнь. Ни один орган, отвечавший за внутреннее содержание Вовки не действовал. Он превращался в деревяшку. Ну что же. Ясности он добился, теперь давай, приспосабливайся, притирай свое горе к чувству горя, заставляй организм бороться с вялостью отчаяния. Думай, что будешь делать и как жить дальше. Думай, но при этом не свихнись!
   - Кретин сумасшедший, ты что не видишь! Без тормозов! Всю жопу разворотил!
   Вова спокойно вышел из машины, вытер каплю крови со своего носа, которым ударился о руль и стал рассматривать "жопу" семерки BMW, которую действительно начисто разворотил. Его машина печально задрала капот и парила вытекавшим антифризом - в ней тоже дел было наворочено немало. Вова нашарил в кармане бумажник и вытащил полторы штуки баксов, приготовленные для оплаты груза. Он остался один, а мужик сразу успокоившись привязал багажник веревочкой и уехал. Вовка остался посередине улицы и мимо него долго проносились машины, укоризненно сигналя или моргая фарами. Вова залез в тачку, включил аварийку и положил голову на руль. Ему больше не хотелось видеть белый свет даже в маленькую щелочку. Сколько он так просидел он не знал. В окно ему стучал жезлом лейтенант ГАИ.
   - Уснул? С дороги думаешь съезжать, нарушитель?
   Через час Вовка и Лейтенант сидели в машине с мигалкой и пили вторую бутылку водки.
   - Слушай, Вова! - лейтенант делал ударение на последний слог Вовкиного имени, - мне еще в дивизион ехать. Что с тачкой-то будешь делать?
   - Хуй с ней!
   - Как хуй? Тачка хорошая. Нельзя так из-за баб тачками бросаться!
   - Еще как можно, Серега, опять Серега, ну что с вами делать?
   - С нами ни хера не надо делать, а тачку надо цеплять или аварийку вызывать, хочешь, я "Ангела" вызову?
   - Настоящего мне вызови, лейтенант, давай еще по стаканчику.
   - Ладно эту допьем и хватит на сегодня, а то еще...
   - Знаю, знаю, тебе ехать надо, а пошли лучше в Белый Лебедь, знаешь такой кабак? Ничего ты, лейтенант, не знаешь!
   - Это вам всем так кажется, а на самом деле мы такое на дороге видим, чего вам и не снилось!
   - Эх, дороги, пыль да ту...
   - ...ман, холода тревоги, да степной бурьян! Правильный ты человек, я хороших людей за версту чую!
   - Пошел ты со своей хорошестью! Давай еще вмажем!
   - Вот возьмем и вмажем, Вова! Еще как вмажем!
   Утром Вова выглядывал в окно, видел у подъезда разбитую тачку, неизвестно как попавшую к нему, прямо к подъезду и думал о том, что совершенно, ну ни капельки не хочет больше жить.

Чух болеет и лечится

   Чух почувствовал себя плохо совершенно неожиданно. Обычно когда он заболевал, то понимал это по крайней мере за день, а тут его начало подкашивать в течение получаса. У подъезда он совсем остановился. В дрожащей руке громыхали бутылка молока и кефира, которые он всегда покупал в стеклянной посуде, если не удавалось достать разливного молока, которое привозили в бочке из какого-то совхоза и ставили ее на угол их переулка и улицы Опричников. Пакет был плохим якорем и по дороге Чух не мог сильно уменьшить свой вес для облегчения доставки тела на дом. Погода портилась и в воздухе, хотя и не пахло грозой, но что-то явно водяное обещалось верно. Порывы ветра все усиливались и Чух, естественно, боялся, что его унесет куда-нибудь в подворотню. В своем подъезде он осмелел, мысленно прокачал его и увидел, что ему никто не помешает и не испугается полетному варианту ходьбы, а становиться невидимым ему очень мешал насморк, да и сил не было никаких. Он приподнялся на метр над ступеньками, прижал к груди свой бесценный для больного, безработного человека груз и, из последних сил надувая щеки, начал подъем. Внимание его постоянно рассеивалось, поэтому в конце каждого пролета лестницы он упирался башмаками в стену. Приходилось разворачиваться и отталкиваться ими, чтобы продолжить движение. Пару раз он делал это чересчур резво и оказывался висящим над лестничной клеткой. Тогда он опять надувал щеки и использовал минимально необходимую реактивную тягу. От этой тяги болела голова и ломило виски. Можете представить себе как он был рад, когда оказался на своем чердаке. Чух плюхнулся на лежанку и начал разрабатывать план лечения. В лежачем положении думалось немного лучше чем при подъеме вперед ногами, но все же и не так качественно как того хотелось. Чух оценил этап своего респираторного заболевания, а может гриппа, как начальный и решил, что на первом время можно немного полениться и просто поспать, предоставив защитным силам организма выработать в минимальном объеме необходимые для подавления микробов вещества. Его глаза сами собой закрылись, он не заметил как тело его потеряло вес и натянуло исландский плед (подарок Марты). Наконец оно мерно закачалось в такт его прерывистому дыханию. В тепле и домашнем уюте Чух заботливо выделил всю скрытую, неочевидную прелесть своего состояния. Оно представляло собой удивительную смесь тяжести и легкости, головной боли и простимулированного ею полета мысли, постоянного, изнуряющего желания чихнуть и в тоже время ласкового щекотания носоглотки, облегчающим ее страдания воспалением. Повышение температуры создавало иллюзию здоровья, но подкрепленного не силой, а обязательным покоем. Стоило немного пошевелиться и по всему телу текли ручейки пота, снижающие жар, но порождающие противный озноб. Чух не заметил как проспал все утро и в таком же состоянии въехал в середину дня. Он не обратил никакого внимания на легкие женские шаги, которые шелестнули ветром листву снившегося ему большого дерева. Дерево росло особняком на поляне. Можно было бы подумать что оно просто выбежало из леса, но оно было так массивно и так величаво, что подозревать его в бегстве не хватало оснований. Чух во сне разговаривал с деревом на равных. Похоже они только что познакомились. Чух пожимал дереву протянутую ветку и уважительно ее тряс. Дерево клонило верхушку и отвечало ему тем же. О чем они говорили не знал даже Чух, но дерево смеялось, по его листве катилось доверчивое громыхание листвой, а Чух в ответ тоже смешливо покашливал. В лесном воздухе пахло легким флиртом.
   - Чух, ты весь горишь! Чух, что с тобой? Проснись!
   - Марта... - Чух мечтательно протянул ее имя во сне и не собирался его покидать:
   - Марточка, почему на дереве? Ты же не от обезьяны произошла! Ну-ка слезай!
   - Какое дерево, какие обезьяны?! Чух, ты меня не пугай, приходи быстрее в себя!
   - Марта, здравствуй, ты и правда здесь?
   - Правда, правда, а вот с тобой-то что?
   - По-моему подцепил где-то куриный грипп. Ты со мной осторожнее, не заразись!
   - Чух, я немедленно начинаю тебя лечить! Будешь подчиняться.
   - Марточка, у меня смешанные методы, они не всегда понятны людям, но частично, я пользуюсь и народной медициной, так что вместе мы справимся! Твое дело смотреть и сочувствовать, остальное я сделаю сам. Вон у меня там микроволновочка, разогрей мне молока, вон в том ящике башкирский мед, добавь туда немного соды и сливочного масла, только с содой не переборщи, ужас как противно! А я пока сожгу свои следы - наирадикальнейшее средство убийства заразы происхождением от блошиных распространителей!
   Чух спустил ноги с лежанки и поставил их на лист оберточной бумаги, ловко вытащенной им из близстоящего ящика. В руке у него появился толстый фломастер черного цвета и он лихо обвел им свои ступни даже их не попачкав, чему был несказанно рад и даже горд. Затем он подхватил в руку ножницы и вырезал получившееся кривоватым из-за вековых мозолей, отливавших благородным янтарем, изображение стоп.
   - Марточка, будь добра, подай мне баночку из-под селедки, - Чух положил в поданную банку две картонки и, чиркнув каминной спичкой, поджег их. Пока бумага горела, Чух сосредоточенно опускал свои ноги в некоторые отобранные им места на полу, выбирая наиболее пропылившиеся. Когда ноги приобрели вид бетонной заливки, он с видимым удовлетворением нацепил поверх этой серости теплые шерстяные носки верблюжьей шерсти, - Ну как Марточка, питье готово?
   Теперь он устроился на своем лежбище, высоко взбив подушку и прихлебывал горячее пойло, стараясь не обжечься. Марта устроилась рядышком и сочувственно на него смотрела.
   - Марточка, пока я пью, расскажи мне какие-нибудь новости, очень любопытно как ты живешь. Ведь уже два дня прошло, как мы не виделись, не скучала?
   - Ужасно скучала и даже соскучилась, а ты безобразник вздумал болеть, нехорошо!
   - Да, болеть в наше время абсолютно недопустимо! Но с другой стороны, так приятно, когда за тобой ухаживают!
   - Лучше бы я ухаживала не за больным, а еще лучше, если бы это делал ты, как и положено в цивилизованном обществе.
   - До цивилизации нам, как до неба, - сказал Чух, почесывая цементную под носком ногу, - но когда-нибудь и мы дорастем! Ладно, Марточка, жду новостей, а то мы очень сконцентрировались на моей персоне, кстати, в глиняном горшочке травяной пунш, тебе он тоже будет полезен, а за совместным угощением легче вести беседу, щелкни печку на тридцать секунд, будет вполне нормально.
   За пуншем Марта рассказала о всех событиях прошедших дней. Мелкие, ничего не говорящие посторонним, подробности Мартовской жизни для Чуха были столь интересны как иному бывает интересна политика, экономика или на худой конец искусство. Настроение ее начальника, ее мамаши, подвижки в здоровье их пациентов, состояние комнатных цветов и капризы принтера, жующего бумагу - все было ему по вкусу и тревожило душу. Особенно приятно ему было следить за выражением лица Марты, которое было прекрасной иллюстрацией к рассказу. Дюрер не сумел бы отобразить действие яснее и графически точнее, чем мимика девушки. Художественность ее переживаний поднимала действие рассказа до исторически значимых высот. Чух не анализировал свои чувства, но даже ему было ясно, что только вновь нахлынувшая любовь произрастает такими эффектами. Временами он отвлекался от непосредственных событий, убегал мыслями вперед, развивал сюжет, например, с принтером, до покупки новейшего или посадки нового цветка, который в его мыслях миновал все непривлекательные, хлопотные стадии развития и мгновенно входил в период расцвета и раздаривания своей красоты окружающим, а главное Марте, его несравненной Марте, которая была достойна любого способа достижения радости. Так, совершенно для обоих незаметно, они досидели, а кто и долежал, до вечера и вошли в него как входят в роскошную залу, обставленную горящими свечами и обвешанную батальными и портретными картинами, ждущую именитых гостей и получающую их каждую среду. Слышался шелест допольных платьев дам, постукивание шпаг кавалеров, тихий звон наполняемых шампанским бокалов и волнообразный перекат неспешных бесед. Марта давно замолчала, а Чух так и не начинал говорить. Это странное состояние нисколько им не мешало. Что-то общалось промеж этой пары практически без ее видимого участия. Слова были лишними и не могли помочь бархатистой, пыльно-уютной атмосфере чердака, катившегося в ночь, как катится с горки упущенное мальчиком колесо. Это колесо подрыгивало на кочках и дребезжало ободом, издавая характерный звук летящего шмеля неуверенного в целесообразности посадки на конкретный цветок. Потом колесо или уже шмель переросли в постоянный шум подающего дождя, зашумевшего на крыше с чувством правильно исполняемой и еще предстоящей долгой работы. Постанывали переполняемые жестяные водосливы и корабль Чердак с экипажем из двух человек поплыл, задевая пространство пластинчатыми крыльями жести и остроконечием слуховых окон.

Что тянет время

   В этот же день штурмовая или полушпионская команда в том же составе в котором мы ее покинули, то есть: Катерина, Коля и Петр, продолжала свои усилия по расконспирированию организации Ликвидаторов в живо интересующей их части ее деятельности. Они встретились в десять утра так как не рассчитывали, что раньше начнется работа этого учреждения на Пресне и компьютеры окажутся включенными. Они неспешно прогулялись в окрестностях. Для реализации очередного плана им требовалось здание, расположенное напротив окон кабинета, в котором они так мило провели время отведенное на конференцию управленцами аборигенами.
   - Вот это нам подойдет! - говорил Коля, показывая на белое здание, бывшее типовым в шестидесятые годы двадцатого столетия.
   - Нет, ни в коем случае! Это же школа, там сейчас охрана, а на родителей мы не очень-то похожи.
   - Да вроде бы не очень, хотя я и могла бы состроить из себя мамашу!
   - Смотрите, вот то что нам нужно! - Петя указал на старое здание из пяти этажей, стоявшее левее их учреждения, немного ниже под горкой. Здание было рискованно жилое, состояние его было явно аварийным.
   Очень скоро они перестали блуждать между заборами и присели на лавочку в скверике. Они стали выбирать один из двух подъездов, наиболее соответствовавший их задумке.
   - Солнце светит оттуда, значит я пошлю лучик вот так, а в другой руке буду держать отражатель (как отражатель они хотели использовать крышку бака для кипячения белья, которую предоставила им, даже не ведая об этом, Катькина мамаша, а Петя по поручению Николая до блеска начистил), - рассуждал Николай.
   - Замечательно, а позволь спросить: сколько у тебя рук? Чем будешь держаться?
   - Зачем мне держаться? Повисну на веревке и все, а ты меня будешь держать!
   - Хорошо, будем надеяться, что это вообще не понадобится, может прямо с лестничной площадки и получим зайчик. Пошли?
   Пойти было проще всего, а вот дальше начались срывы. Лестничная площадка снабжена была очень высоким и узким окном, но и это пол беды. Подсадили Колю, сломали ржавый шпингалет, вытянули фиксатор рамы, функцию которого выполнял гвоздь сотка, и убедились что работа была проделана совершенно зря. Зайчик бил лучом в потолок кабинета и до заряженного Катькиным зеркальцем компьютера не доставал. Пригорок делал свое черное дело, и, казавшийся вполне достаточным по высоте дом, на самом деле был низковат. Решили идти на крышу.
   - Это что за делегация? Вы откуда такие деловые? Милицию сразу будем вызывать или сначала шприцы соберете и умотаете? - на лестничной площадке появилась бабка когда-то походившая на разумное существо. Откуда бы в ином случае взялась ее вполне человеческая по современным заниженным меркам визгливая речь? Ныне, бывшая в молодости тростиночкой, бабка представляла собой внушительную объемом тумбу, случайно снабженную короткими зацепами рук и ногами, поляроидно копировавшими лапы автомобильного крана в рабочем положении. Нашелся Петька:
   - Бабуля, мы из службы спасения. Потерялся кот, черный в рыжую полоску, вы не подскажете чей он мог быть? а то звонок был анонимный.
   - Родные вы мои! Мой котик, Барсиком кличут! Обидела я его сердешного, привык он у меня к деликатесам заграничным, а тут пенсию задержали, я ему Минтая и отварила, по девять рублей на оптовке брала! Он зараза так расстроился, что обоссал все мои боты и тапки и был таков, только его и видела! Кто же дошел до звонка? Кто мой доброжелатель? - очевидно, что бабка была знакома с подписями, полагающимися под анонимками не по наслышке.
   - Это нам не известно, но человек он наверняка с большой буквы! Как лучше попасть на крышу? И не мог ли бы вы посторожить, чтобы не было любопытных, они всегда очень мешают работе, а работа с животными беглецами самая хлопотная.
   Бабка активно включилась в дело. Она показала как открывается замок на крышу, оказавшийся наивной не замыкающей ничего бутафорией, перекрыла своим телом выход на лестничную площадку этажом ниже и обещала стоять насмерть. Работать под ее прикрытием стало намного спокойнее. Однако само дело легче не становилось. Крыша была крутая, и если бы не усеивавшие ее заплаты, которые своими уступами помогали передвижению, то пришлось бы привязывать не одного Николая, а всех участников экспедиции. Худо-бедно, но Николая выдвинули на передний край незримого боя. Петька сказал что когда-то занимался скалолазанием, поэтому ему доверили создание страховки. В результате замысловатых манипуляций Коля получил веревочное подобие средневекового пояса верности, а Катерина получила задание по наблюдению за беспрепятственным скольжением страховки вокруг подходящей для этой благородной технической цели трубы. Роль силового агрегата лебедочной установки выполнял Петя. Николай дополз до края крыши и завис над рукотворной пропастью, прицеливаясь зеркальным отражателем. Не тут-то было! Теперь лучик двигался по кабинетному ковру, не желая перепрыгивать на стол, причем происходило это раздражающим перескоком. Вот он движется в нужном направлении, вот достигает края стола, еще одно осторожное движение и ракурс пойман. Нет и еще раз нет, луч как заколдованный исчезал в самое нужное мгновение и появлялся уже с раздражающей четкостью на верхней части оконной рамы снаружи. Коля жарким, громким шепотом, едва долетевшим до группы поддержки, потребовал опускать его ниже. Петя передвинулся, а Катя с тревогой следила за ржавой направляющей трубой подозрительно помолодевшей металлическим блеском, который возник от Колькиного дрыганья, в местах ее касания фала. Теперь о положении Николая на фронтоне здания они узнавали лишь косвенными способами, изучая его перемещения по качанию веревки. Видимо он пытался устроиться на стене поудобнее, так как веревка двигалась из стороны в сторону и опасно терлась о край крыши, не прекращая полировальную работу на направляющей трубе, идущую ее исконно ржавой крепости не на пользу. Коля увлекся, он поймал, наконец, Катькино зеркальце, зацепленное в проводах компьютера, зеркалом в своей правой руке и пытался пристроить его бледный лучик к крышке бака в левой руке, одновременно, любуясь в нем на свое отражение как в обычном зеркале в ванной комнате. Разумеется при этом он уже ни за что не держался, доверившись упору ног и страховочной веревке. В позе жука перевернутого на спину он совместил все неустойчивые элементы своей сложной конструкции. Съем информации пошел без технических прегрешений, но так же неожиданно оборвался. Погода портилась, солнце начало капризничать и скрываться за тучами, медленно но верно смыкавшими свои ряды и, превращая этим все небо в бледно-серую хмарь, похожую на компьютерную картинку "безопасный режим". Самое неприятное, что начинался ветер. Он проявил себя сначала слабыми, а затем и вполне чувствительными порывами. Только один момент был во всем этом положительный. Начавшие заглядываться на странного, повисшего под крышей на стене здания, человека, раскачивающегося во все стороны, прохожие прекратили считать его таким уж интересным в сравнении с возможностью промокнуть до нитки. Еще один раз Кольке удалось законтачить с источником информации по своей неустойчивой сети и, когда он понял что сеанс наконец завершается, в мутном изображении его лица на крышке появилось неожиданное дополнение. Поверх его подбородка возникла злая кошачья физиономия, не обещавшая ничего хорошего межевому врагу. Колька только приготовился испугаться и выронить крышку бака, как на нее опустился визжащий и царапающий предмет по форме повторивший природный вид домашнего, но пожелавшего остаться диким, животного. Очевидно сработал инстинкт, название которому еще не придумано, только частично отраженное своей сутью в народной поговорке: назвался груздем - полезай в кузов. Колька мгновенно почувствовал себя не компьютерным шпионом, а гордым и бесстрашным спасателем, благородным борцом за устойчивое прозябание общества свободное от больших и мелких катаклизмов. Теперь он уже не мог отпустить крышку, которую для удобства его подъема предполагалось сбросить вниз. На ней, распластавшись от страха, сидел кот Барсик, сам уже напуганный отчаянным прыжком, спровоцированным собственным отражением принятым за видового соперника. Колька, в меру остатка сил размышляя о создавшемся положении и, походя со стороны на неумелого официанта, несущего на подносе дичь, попытался определить откуда взялось бабкино сокровище. Это не составило труда - чуть выше, правее, прямо над его головой проходил карниз, зачем-то обрывавшийся. Времени и архитектурного опыта у Кольки не было и он так и не понял является ли карниз структурной составляющей пятиэтажного жилого строения или просто хорошо вызревший плод больного излишества фантазии в тотальном украшательстве градостроителей. Колька испугался не на шутку, кричать громко он не мог, так как поднос опасно кренился по мере повышения голоса, да и порывы ветра делали свое дело, они уносили его слова в потемки хлынувшего дождя.
   - Катька! Я больше не могу держать! Давай его вытаскивать! - проорал с головы до ног промокший Петька, походивший на нетрезвого русского туриста в греческом кабаке, усевшегося на пол и в таком положении исполнявшего сиртаки. Обеими руками он вцепился в веревку, пропущенную подмышками и через шею. По меткому замечанию Искандера человека в такой позе никогда бы не приняли на работы по строительству железной дороги, но Петька о перемене профессии, к счастью, пока не думал, тем боле что держал он сейчас не деревянный посох, а веревку с человеческой жизнью.
   - Тяни, Петя, тяни, но только осторожно! - совершенно излишне было это предостережение, потому как веревка не тянулась вообще никак, ни осторожно, ни не осторожно - никак, ни туда ни сюда!
   Отчаявшийся, но все же понявший что его собрались вытаскивать по колебанию стропы Колька попытался помочь лебедочникам слабым упором ног в стену, но это не приводило совершенно ни к чему. Как в диком кошмаре действие совершенно застыло. Если бы застыло! Колька своими усилиями только нарушил неустойчивое равновесие, обусловленное конструкцией-аналогом средневековому, которая крепила его к веревке. Как известно этот пресловутый аналог предполагал к этому периоду развития человека как вида уже преимущественно вертикальное расположение женского не работающего по прямому назначению индивида. Его изобретатели, как оказалось опрометчиво, не задумывались над проблемами скало или стено лазания. Центр тяжести располагался там где ему и полагалось, то есть промеж ног. Сейчас все естество нарушилось и, сопровождаемое тяжелым рожденным ужасом вскриком Кольки, резко переместилось в пространстве. Кот в последний момент успел покинуть свой постамент уже грохнувший далеко внизу об асфальт и вцепился Кольке в область шиворота, отодрать теперь его от этого места не смог бы и подъемный кран. Так они и висели - Колька и Барсик. Колька вверх коленями, Барсик вниз хвостом. Чем бы все кончилось не известно, если бы Бабка, почуявшая, а потом и увидевшая воочию своего любимца не поспешила покинуть свой пост на лестнице и не бросилась к окну. Она распахнула его в один момент, да иначе и быть не могло, ведь для бескорыстной любви ржавый шпингалет и гвоздь-фиксатор не могут быть непреодолимы. Ее родной кот болтался перед самым ее носом, на шее у нерадивого спасателя на расстоянии едва ли превышавшем длину нормальной человеческой руки. Но, вот же коллизия! Не было у бабки такой руки! Даже подставив к высокому окну помойное ведро, даже исполнив на нем балетное движение в простонародье именуемое ласточкой, она ничего полезного не достигала - ее руки не дотягивались до желанного объекта. Ну просто никак не дотягивались! Со страхом за всех героев мы на мгновение переместимся на крышу. Опять ничего приятного. Петька, сраженный последним Колькиным кульбитом, свалился на крышу и теперь цеплял веревку безо всякой видимой опоры, очевидно сохраняя удержание Кольки только умалявшимся дождем с каждой секундой трением своего тела о жесть. Катька носилась в округе растревоженной хозяйкой птичьего гнезда и то захватывала веревку ниже трубы, то выше, то подбегала (какой там подбегала! подползала) к Петьке сзади и пыталась тянуть его за рубашку. Наконец она поняла что самое лучшее это просто сесть на него сверху, остановив дополнительным весом его медленное, но неумолимое скольжение.
   - Бабуля! Ты не кота лови, а хватай меня за ногу! - Колька опять развернулся на веревке и теперь мог разговаривать с бабкой, глядя на ее сосисочные цветом и пальцами, растопыренные ладони. Его лицо в это время смотрело прямо на свистящие полетом капли дождя, так что его пока живая мимика, прикрытая потоком как романтической вуалью, не была для бабки весомым основанием для оказания помощи, во всяком случае вне очереди с котом. К счастью, убедительности его сбивчивой речи способствовал непрекращающийся визг вцепившегося в воротник кота, оценившего ситуацию вернее хозяйки.
   Колька, будучи мудрым в беде, не очень надеялся на силу слов и воя, не подкрепляемых прямым действием, поэтому пытался просунуть ноги в окно, находившееся теперь прямо над ним. Он мог его незначительно приблизить подтягиваясь на руках, но делал это с опаской, чувствуя жидкую ненадежность крепления веревки Петькой наверху. До бабки дошло, что без промежуточного спасения спасателя ее кот может вполне безвременно погибнуть, поэтому она изобразила из себя упитого кровью клеща - при ее физических данных это труда не составило - и одновременно, совсем уже не нарочно, она свалилась с помойного ведра, служившего ей подставкой. По человеческим, а частично и физическим законам вся компания ввалилась в дом и с грохотом продолжила свое движение вниз по лестнице. Соответственно, упиравшаяся группа на крыше поехала по ней уже абсолютно неудержимо, используя последние метры, до полета с конька крыши в туманную дождевую даль, а затем уже и к матушке земле. Петька цеплялся за крышу чуть не зубами, а Катерина, вспомнив редкие конные прогулки в Филевском парке, пришпоривала его как строптивого жеребца, препутав окончательно установки тренера. Да и вряд ли они могли сейчас пригодиться ведь мундштуком и удилами Петьку предварительно не снабдили. Чем бы все кончилось непонятно, но направляющая веревку труба окончательно забастовала, используя самую решительную форму пролетарского протеста. Она, прощально железно крякнув, надломилась и освободила веревку на некоторое время, а точнее на несколько дополнительных ступенек для Кольки и бабки и добавила несколько неясных и тревожных переживанием мгновений скольжения Катьке и Петьке. Петька не хотел верить, что освобождение веревки от веса это печальный конец существования Кольки, и с большой тревогой он ожидал как до него донесется звук шлепнувшегося о землю тела компьютерщика. О Катьке и говорить нечего - она вся съежилась и замерла, ожидая того же. Какого труда в это время стоило Кольке освободиться от тела бабки, с прижатым к нему клешнями ее рук котом, а затем уже и от пояса верности, значительно намявшему его мужские причиндалы и натеревшего до красных полос худые бедра. Не обращая ни малейшего внимания на благодарные крики бабки, чуть приглушенные шерстью одновременно покрываемого поцелуями кота, Колька, со скоростью пешего бегства испуганного голодным зимовщиком до отчаянного нежелания быть наскоро съеденным пингвина, поскакал на крышу, понимая, что сейчас будут предприняты меры по его спасению, которые необратимо приведут к продолжению спасения, но уже другого объекта, например, Петьки или Катьки. Он был столь скор, что застал группу поддержки практически в той же позе в какой мы ее покинули, только Петька почему-то печально подвывал голосом, отчетливо походившим на ржание, а по Катькиному мокрющему лицу катились такие слезы, что ржавым водостокам, и без того перегруженным проливным дождем, никак нельзя было позавидовать. Через долгие радостями встречи минуты они все собрались на кухне у перехватившей их на лестнице бабки, не пожелавшей отпустить спасителей всклокоченного кота без чая и пирогов. Пока ожидали подогрева этого московского питья, Колька не выдержал возникших сомнений и выбрался на маленький балкончик, который имел вход прямо с бабкиной кухни. Тут он испытал некое специфическое чувство, которое очень похоже на чувство первопроходца им в итоге своих непомерных трудов не оказавшегося. Наверное, примерно то же испытывал Скотт, когда видел норвежский флаг Амундсена, добредя, наконец, до южного полюса. Чувство, каким бы оно не было, родилось у Николая от подозрения, очень быстро переросшего в уверенность, что съем информации можно было бы провести простейшим способом, покинув на пять минут занавесочно-тюлевый уют бабкиной кухни. Ее балкон по причуде архитекторов, а может из-за необходимого уступа для поставленного на горе дома, оказался чуть выше лестничного окна и прямо под самой крышей, короче прямо рядом с тем местом на стене, где болтался так долго Николай, рискуя своей высокопрофессиональной, но дорогой ему совсем не по этой причине, жизни. Как они его не заметили? Теперь поздно в этом разбираться. Вопрос - как надо было бы охмурить бабку - чтобы попасть в эту самую кухню, конечно, оставался открытым, но Петька или Катька наверняка что-то подходящее бы придумали. Но что делать - все осталось в сослагательном наклонении. Одно радовало - никто не погиб и даже уже начинал обсыхать. Барсик мурлыча, а иногда шипя в чем-то нехорошем подозревая на своего главного спасителя, вертелся под ногами гостей и к превеликой радости бабки (оголодал гулена, где еще так будут кормить!) успевал при этом уплетать блюдце за блюдцем, наполняемые ей долгожданной заграничной гадостью, явившейся первопричиной бегства. Бабка, которую звали Шура, то есть попросту, баба Шура, оказалась наредкость гостеприимной хозяйкой, ее пироги с ранним урожаем черники и капустой были отменны и не грешили излишеством теста. Все с большим удовольствием пили чай и, взяв пример с Петьки, откровенно ржали над особенно смешными моментами приключения.
   - Ох, ребятки и веселая же у вас работа! Часто приходится котиков спасать?
   - Коты это наш бич. Ваш хоть сам нашелся, а некоторых трудней бывает найти, чем спасать, - Петька врал уверенно, окончательно войдя в роль, иногда ему подпевал Николай:
   - Он мне как вцепится в загривок, а я как...
   - А вот что с вами такая милая девушка делает, негоже молодке по крышам ползать, да в короткой юбчонке!
   - Я и не должна была ползать, я специалист по психологической реабилитации спасенных, - ответствовала, не моргнув глазом, Катерина, поглаживая виноватое, но счастливое животное, показывавшее это (свое счастье) всем присутствующим глубинным мурлыком.
   Они еще долго сидели за столом, кот урчал уже откровенно, не стесняясь спасителей пришельцев и не обращая внимание на естественную ревность хозяйки. Дождь за окном не собирался утихать, и как ни хотелось ребятам побыстрей узнать что удалось списать на Колькину бороду из дома Ликвидаторов, но нежелание покидать уютную кухоньку ради попадания под дождь перевешивало. Баба Шура с увлечением рассказывала, где лучше закупать провизию в ее районе. Она видимо подторговывала зеленью, так как информация об этом виде приправы была особенно полной.
   - Укроп я сама не очень люблю, но идет он хорошо. Если бы не Барсик, который у меня чихает постоянно от киндзы, я бы ее ела и ела. Катя, а вы какую травку любите? я бы вам оставляла самую свеженькую. У нас в соседнем подъезде азербайджанец один живет, я у него оптом все закупаю, а он южные самолеты в Домодедово встречает - знакомых у него полно! Иногда, под праздники он на цветы переключается, в основном на гвоздику, но и розы "Сухум" у него бывают. Дрянь страшная - и дня не стоят, а цвет у них покойницкий!
   Но все когда-то проходит кроме московского дождя, и поток зеленеющего бабкиного сознания прервался. Она подперла голову своей коротенькой толстой ручкой, ковырнула в задумчивости бородавку на лбу и сказала:
   - А вообще-то жизнь моя что телевизор - пустая и беспросветная! ОРТ да и только!
   После этих ее слов наша компания все более начала себя чувствовать подобно посетителям тяжелобольного, которого уже расспросили о здоровье и передали ему все фрукты и овощи, включая соки. Становилось тягостно, и почему-то собственное дело воровства по расценкам глубинной сути бытия никому не нужных сведений показалось ничтожным. Стали собираться на дождь. Потом долго ехали по Москве, затопленной грязным потоком, вертевшим в своих водах предметы выброса жизнедеятельности и молчали. Хваленая вентиляция иномарки работала плохо и стекла потели. Петька в полголоса ругался на всех и вся на дороге, и с ненавистью во взоре провожал длинным гудком каждую тачку подвернувшуюся под руль, снабженную мигалкой и каркающей сиреной. Половина светофоров отказалась работать - совершенно обычное у нас дело - и на перекрестках постоянно случались заторы. Все напирали друг на друга и дураком по русской традиции всегда оказывался тот кто был наиболее вежлив. Решили ехать к Катерине. Это была наиболее нейтральная территория, где нежелательные элементы могли достать их с малой вероятностью. По приезде Петька доложил о ходе операции, разумеется без лишних для открытой связи подробностей, Федору Мошковичу и получил указание по получению конкретного результата немедленно ехать к нему в банк, если успеет, или подняться к Зайцевислой домой, благо недалеко. Теперь они устроили военный совет.
   - Коля, мне пришла в голову почти бредовая идея. Если нам попробовать, спроси кстати у бороды, опять переписать информацию уже на Катькин компьютер? Что по этому поводу скажешь?
   - Было бы здорово! Сейчас выясним, - Колька погрузился в какой-то полусон, а Катька с Петькой терпеливо на него смотрели. По его лицу блуждала сиреневая тень, и он совсем бы походил на покойника, если бы не глазные яблоки, которые под закрытыми веками бешено вращались.
   - Можно пробовать, но она просила приготовить и держать поблизости зеленку!
   - Какую зеленку? Бабки что ли? Вы что там с ней спятили?
   - Ничего не спятили, какие бабки! только о деньгах и думаешь! - обиделся за себя и за бороду Колька, - раз просит значит надо приготовить! Говорит: отраженные когти могли и не быть стерильными!
   - Коля, как с тобой бывает трудно разговаривать! Что ни спросишь, дальше еще хуже и непонятней. Катерина, есть у тебя зеленка? Вату тоже тащи - будем дезинфицировать когти!
   Действовали по отработанной в боевых условиях схеме. Укрепили зеркало в проводах Катерининого компьютера, включили яркий рабочий свет над столом. Колька достал чудом сохранившийся в высотной суете карманный осколок и тут Катя воскликнула:
   - Черт, забыли крышку от бака в кустах перед домом! Мамашка меня убьет! Опять лишние вопросы.
   Подобрали замену крышке, очень даже неплохую (но только не для бака с бельем), на удобной подставочке. Уж чего-чего, а зеркал в доме у Кати хватало. Дело пошло и продолжалось так все гладко минут пять, до самого того момента, когда раздался отчаянный вскрик Кольки, а рожу его, испуганную до нельзя, избороздили четкие кровавые полосы от кошачьих когтей.
   - Прошу извинить, я вас предупреждала! - не своим, дребезжащим механикой голосом произнес Коля. Вот тут и понадобилась зеленка, да и вата тоже - порезы оказались глубокими. Постепенно приходили от травматической неожиданности в себя, чему, разумеется, как всегда помог почти не нервный смех. Кольку так вгорячах извазюкали изумрудным лечебным красителем, что он стал походить на пятилетнего ребенка с жестокой формой ветрянки. Теперь он не мог без смеха смотреть на себя в зеркало и деловую часть программы пришлось откладывать. Ничего кроме жутко тягучего ликера у Катерины в данный момент в доме не нашлось, поэтому пришлось его восприятие улучшать свежим кофе. Что ни делается - все бывает к лучшему. Компьютер никуда не убегал, а смотреть в него без небольшого перерыва для отдыха и концентрации внимания было бы неразумно. Отсмеявшись вволю стали строить предположения, раскрывающие суть происшествия.
   - Петь, ты знаешь что случилось? В последнее мгновение приема информации на крышку опустился, точнее бросился, как коршун, бабкин кот! Борода его и зафиксировала! Когда стали снимать информацию в обратную сторону тогда и появились следы его нападения. А я то дурак не пойму, она мне говорит кот, кот, осторожно при съеме, а я ничего не понял. Слушаться надо, когда тебе компьютер что-то говорит!
   - А почему у тебя сразу на броде ничего не появилось, при записи?
   - Точно не знаю, но думаю, что есть разница между двумя процессами. Ведь кот на меня не прыгал в тот момент и не царапал. Он царапал только крышку, а вот когда я стал списывать на Катькин компьютер произошла фактически ее материализация, а в этой форме кот уже был записан на бороде!
   - Ничего себе! Это получается, что если бы кто-то выстрелил в последний момент в компьютер или бак, то у тебя бы сейчас башка разлетелась! Вот это да! Так ведь любого можно абсолютно чисто грохнуть!
   - Любого, да не совсем! Меня можно точно, а вот у другого тоже должна быть такая не борода, так хоть ухо. Тогда все получится, но что-то я таких больше не встречал, может только пока.
   - В этом ты прав - события следуют по нарастающей чудесами траектории. Давай начнем читать запись. Ты готов?
   - Всегда рад отличиться на поприще попирания чужих информационных прав!
   Необычное на этот раз заключалось в самой информации, а не в событиях вокруг нее. Прочли следующее. Кредит банку действительно никто отдавать не собирался, хоть и неприятно, но к этому морально были готовы, а вот куда пошли деньги? В этом и заключалась сенсационная буря, поднявшаяся в головах у ребят. Даже связи Ликвидаторов с Угар-пластом, с генеральной прокуратурой, с секретным подразделением ЗК-носилки и множество других подобных вещей, включая внутрисемейную чиновничью грязь и воровство, уже не производили должного впечатления. Главным было участие Ликвидаторов в разработке проекта по использованию, конечно, не в мирных целях некоего двигателя. Деньги на эти работы они тащили откуда только можно, вплоть до эксплуатации самого неприкрытого рэкета. Банк ограбили даже изящно (речь о кредите, а не о деньгах отправленных на Кайманы). Другим ликвидаторским "клиентам" везло намного меньше. Но и это не причина чтобы удивляться. Удивительными были характеристики самого двигателя. Понять все даже технократу Николаю было невозможно, но они открыли упрощенные отчеты инженеров и разработчиков, которые использовали не такие уж грамотные управленцы. Двигатель не потреблял известные виды энергии. Он работал, страшно это выговорить, на времени! Время было его рабочим телом. Силовым элементом в нем был специфический материал, называемый в документах как тяглотайм. Вот собственно и все из чего состоял двигатель, не считая удобной рукоятки, бортового компьютера и еще ряда традиционных вещей вроде стартера. Петька только обратил внимание на то, что отсутствовали тормоза или хоть какая-то конструкция, напоминавшая выполнение обычных функций трансмиссии. Никаких передач не было вовсе. Все обычное и такое привычное было отброшено как никчемное и лишнее. Отсутствовали даже чертежи как таковые. Пара квадратиков ведь не чертеж! К отчетам прикладывались небольшие теоретические опусы, но главное можно было бы изложить еще короче. Существовало несколько постулатов. Единство принадлежности вектора движения тела в конечную точку пути системе пространственных координат и времени в этой точке. По-русски это объяснялось так, очевидно для членов политбюро, кусок тяглотайма всегда прибудет в точку своего назначения независимо от действия других факторов, причем любых. Тяглотайм можно попытаться уничтожить по пути, но это совершенно не стоит усилий, так как он опять возникнет в нужной ему точке. Далее объяснялось, что он как бы распыляется в пространстве, когда встречает непреодолимое физически препятствие, а затем, как из ничего возникает на нужном месте. Объяснялось это уже не для теории, а для оправдания потери двух экипажей подводной лодки, которая оба раза, проходя в тайне от французов в эпицентре взрыва атолла Мороруа во время ядерных испытаний, совершенно нормально достигала пункта назначения. Нормально технически, но все биологические тела, включая кота, во втором экипаже - исчезали. Стоит ли добавлять что эта лодка была снабжена двигателем данного вида. Теоретики предупреждали о таком развороте событий и просили не спешить с использованием двигателя на кораблях с экипажами, да кто их будет слушать! Более того, эти же умники говорили, если не сбалансировать массу двигателя, читай тяглотайма, с массой корабля то бед не оберешься. Попросту - исчезнет корабль и даже обломков не найдешь, ну это при проходе через взрыв, а может и соберешь чего-нибудь, если пустишь подлодку на скалу. Оказывается тяглотайм обладает определенной аурой, которая тянет за собой определенный объем полезной нагрузки, но не более. Послушали теоретиков, а поступили по-своему. В третий раз лодка не вернулась - массу тяглотайма уменьшили настолько, что ее не хватило даже половину корабля, а его остатки где-то по дороге растерялись. На место, как всегда вовремя прибыл только кусок тяглотайма. Как и полагается посмертно всех бесшумно наградили, присвоив или бездарно потеряв в государственных дебрях пособие полагавшееся семьям погибших, а теоретиков строго наказали - лучше надо было объяснять, а не можете объяснять так убеждайте! Что можно объяснить высшего ранга чиновнику из министерства обороны не может толком сказать даже его родная жена, а чего требовать от теоретиков. Но требовали. Дотребовались до того, что им пришлось объяснять на пальцах второй постулат, который был намного хитрее первого. Он гласил: двигатель на тяглотайме безинерционен, так как момент прибытия тяглотайма в заданную точку пространства ни от чего не зависит. Попробуй, расшифруй это фуражке или папахе! При объяснениях пришлось забыть о законе сохранения энергии, а сказали просто: инерция тел, двигавшихся на тяглотаймах, где-то накапливается, а точнее где-то прессует время, а следовательно загрязняет с неясными последствиями окружающую нас среду. Какой там, сказали явно зря! ведь на радиацию тоже милитаристы сначала наплевали, так и в этом случае. Загрязняет и пусть себе, а мы сделаем вид, что не знали! Плевать нам на то, что появился у вас новейший термин - экология времени - мы его не понимаем и понять не хотим! когда докажете, что адмиральские швейцарские золотые хронометры у меня, у жены, детей и внуков от этого испортились, да еще Павел Буре отказывается выплачивать по гарантии, вот тогда и посмотрим как быть. Специалисты заткнулись, а что скажешь если продал душу земному дьяволу на сомнительное благо родине и мировому порядку? Военные возрадовались удивительным свойствам архидешевого, архинажежного и другим "архи" двигателю и пошли дальше. Рассуждали они так: если двигатель ничто не может остановить, то ему надо дать соответствующую оправу. Сделать такую подлодку, которая сможет выдержать любую нагрузку, практически любую. Но об этом позже. У Петьки и Кати возникли вопросы.
   - Коля, а как же им управляют по дороге в нужную точку, вдруг надо повернуть, обойти препятствие или остановиться?
   - Да вот же принципиальная блок-схема управления, неужели не понял?
   - Ни граммулички!
   - Слушай внимательно. Дело в том, что при обучении этого самого тяглотайма стали использовать абстрактный момент времени, чистая теория! Уменьшили его до бесконечно малого промежутка, грубо говоря в расчете на перемещение до миллиметра. Теперь с помощью электронной техники подается в каждый бесконечно малый момент времени бесконечно малая дельта сдвига перемещения в пространстве на рабочий блок возбудителя тяглотайма двигателя - вот теперь сиди и управляй с помощью бортового компьютера, в который, кстати, даже не заглядываешь, лодкой или самолетом, чем угодно. Не труднее, чем управлять трамваем!
   - Но ведь огромная разница плывешь по воде, под водой или летишь. Как же учитывается сопротивление? Да и не только сопротивление, ведь тут же написали, что все гибнут.
   - Для перемещения в ауре тяглотайма биологических тел тоже существует свой порог скорости, не зависящий от среды, среда это только чтобы не разрушилась техника или, например, цунами не нагнать, а для нас с вами предел прочности гораздо ниже и постоянен, я однако не понимаю: о чем вы думаете? Вместе же читаем!
   - А ты перестань без конца кликать мышью, тогда и мы будем успевать! - возмутилась Катерина до того, что употребила противное компьютерное слово "клик".
   - Ничего, потом почитаете. Дальше тут говорится о том, что исчезновение инерции как неблагоприятный фактор погасить так и не удается, хотя не вполне ясно к каким последствиям это может привести. Какие-то сгустки времени, сплошные перевыборы, еще какая-то чертовщина. Дальше тут идет описание уникальной навигационной системы. Специально запрограммированный кусочек тяглотайма, совмещенный с компьютером, расшифровывает свое местонахождение, точность поразительная, никакие звезды, гидроакустические станции и спутники не нужны! Ого, а вот это интересно! Проект "Колледж". Смотри-ка что наворотили.
   Этот проект воплощал желанную адмиральскую идею о соответствии такой совершенной двигательной установки остальным параметрам подводной лодки, т.е. ее живучести, глубине погружения, мощности вооружения и автономности деятельности ее экипажа. Самое поразительное, что вопрос вопросов и главнейший параметр для любого подводного корабля, такой как бесшумность, в данном случае вообще отпадал! Лодка просто сливалась с естественными шумами моря, как говорится в среде подводников - парила, а прозвонить ее известными видами эхолотов, благодаря ауре тяглотайма, было совершенно нереально. Вооружение субмарины - это отдельная песня. Был разработан новейший тип оружия, основанный на тех же принципах, что и двигатель, но отвечающий своим разрушительным целям. Технология создания оружия в материалах не описывалась, но здесь в реферативной форме доклада этого не требовалось - освещались основные моменты. Претерпевший некоторые технологические преобразования тяглотайм, перетирался в порошок и делился на порции, условно (что это за бомба, которая доставляет себя в место удара сама) называемые бомбами. Одна бомба средней мощности была способна покрывать площадь от 100 до 200 квадратных километров. Порошок в компании со своей аурой образовывал на всей покрытой поверхности своеобразную пленку, не соизмеримую по прочности ни с какой мыслимой или воображаемой. Этой пленке после ее образования, задавался сдвиг, который отправлял под землю все что было под ней на практически любую, заранее заданную глубину. Однако опыты показали, что большой глубины не требуется, важнее так задать параметры сдвига пленки, чтобы получить на дне образующейся воронки или даже кратера удобную для сухопутных войск агрессора плоскую поверхность. К сожалению и тут возникал побочный эффект. При испытаниях в горах, которые привели к тому что возникла на карте еще тройка небольших долин, оказалось, что в паре соседних государств синхронно произошли очень приличные землетрясения, а одно небольшое уже на нашей территории. Хорошо что доказать российскую причастность к ним было сложно, учитывая низкий уровень развития научной базы этих бедных государств. Что-то там попытались вякнуть американцы, но им пригрозили тем, что не подпишут какое-то очередное ограничительное военное соглашение и те на время притухли, тем более что на ядерный взрыв эти испытания не походили, а представить себе что-то иное, сходное по мощности и последствиям, было очень трудно. Кроме оружия стратегического лодка оснащалась специальными торпедами. Торпеды носили особое название, раскрывающее суть их действия - торпеды пленения. Хотя эти торпеды формально относились к тактическому вооружению, но эффект их действия превосходил и все стратегические виды оружия, использующие иные принципы. Торпеда, выскочив из корпуса нашей лодки, неминуемо находила цель по координатам и буквально прилипала к ней. Тяглотайм торпеды разгонял вражеское судно до предела живучести биологических тел и доставлял плененный корабль в порт новой приписки, где его ставили на баланс, разоружали, если требовалось и, вообще, делали с ним что хотели.
   Вернемся к другим проблемам подводного корабля. Как ни странно технических проблем было немного: оружейные шахты и полости не требовались, так как бомбы и торпеды уходили прямо через корпус, и, не считая его достойным для остановки препятствием, нисколько ему не вредили. Требовалось только всемерное упрочнение корпуса, чтобы лодка обрела способность появляться и действовать на любой глубине. Конструкторы это легко преодолели, предложив отливать корпус целиком из титана. Теперь лодка не имела ни одного шва. Она внешне походила то ли на сигару, то ли на кашалота и оставила далеко позади по своим возможностям все существующие в мире образцы этого плавучего средства атаки. Проблема жизнеобеспечения экипажа решилась также неожиданно просто. Резервуары, наполненные кислородом пресной водой и едой изготавливались все из того же тяглотайма, если были малы или снабжались мини двигателем аналогом основному. Они находились на базах и в точно рассчитанные сроки, строго по графику обменивались с использованными, занимая свое штатное место в кладовых на лодке. Тяжелейшая проблема оказалась решена прямо на счет "раз"! Хуже обстояло дело с самим экипажем. Как его затаскивать или вытаскивать из цельного корпуса? Ведь с живыми организмами возникала проблема преодоления без последствий механических преград, которая остается нерешенной и по сей день. Тут и возникла "спасительная" идея, давшая название всей этой части проекта. Решили запаивать экипаж во вспомогательный корпус, а поверх него отливать основной. Таким образом, экипаж жил в лодке до конца ее эксплуатации. Профессиональная подготовка и, так сказать, призыв на срочную службу происходил без разнообразных бюрократических препон - использовалась контрактная система для офицеров и набор юнг из государственных детских домов. Срок службы лодки определили в пятнадцать лет, соответственно, старшие офицеры набирались по возрасту от двадцати четырех до тридцати лет, а матросы от двенадцати до двадцати. Предполагалось, что офицер выйдет в отставку, то есть будет распаян из корпуса в возрасте сорока пяти лет, а самый младший по возрасту матрос, уйдя на флот двенадцатилетним юнгой, покинет его настоящим морским волком годкам к двадцати семи или чуть старше. Возникал еще целый ряд вполне обычных проблем с персоналом, но главное мы уже описали. Самым интересным было то, что по меньшей мере три такие лодки уже плавали, а одна, самая первая, ходила уже четыре года!
   - Зачем они такой огород нагородили? Стоило нажать на кнопочку и не надо никакой лодки, сиди себе в Кремле или на Фрунзенской набережной и отправляй эти бомбы из, например, Нахабино, туда куда надо!
   - Да нет, так не получалось! Все те же страшные побочные явления. Вихревые потоки в атмосфере, катаклизмы, паранормальные явления! Смотри, здесь целый раздел по этому поводу имеется. На очень большие, трансконтинентальные расстояния порошок отправлять не удавалось, едва успели остановиться! Таких бы дел наворотили! Инстинкт самосохранения даже у вояк сработал.
   - Слабовато он сработал, три экипажа приговоренных замуровали! - выразила свое отношение к "Колледжу" Катерина.
   - Тут пишут, что это были добровольцы - обычные сумасшедшие!
   - В двенадцать лет сумасшедшие? Что-то не верится.
   Повисла гнетущая тишина. В квартире, казалось, расплылся вредоносный туман государственной тайны. Никто из присутствующих почему-то не радовался растущей военной мощи родины, а только все крепче и крепче задумывался о судьбах нашего во многом бестолкового, но такого прекрасного вне человеческого вмешательства мира. Катерина размышляла о мальчиках-юнгах, Николай об огромных пустынных площадях, в которые превратятся такие города как Нью-Йорк, а Петька прикидывал: как о таком вообще можно докладывать банкиру и в каком порядке излагать эти ужасы?

Вещественность преданий

   Обосновывались Олия и Майор неспешно, но накрепко. Марфа оказалась очень разговорчивой и гостеприимной хозяйкой, но несмотря на ее якобы косвенные намеки и соблазнения, ни Олия, ни Майор не поддавались на уговоры купить дом ее сына. Иногда они обсуждали это подробно, прикидывали различные варианты, но все более склонялись к тому чтобы строить свой собственный дом на чистом месте, в полном соответствии с их представлениями о необходимом хозяйственном и жилом духе строений. Им столько всего хотелось в нем воплотить, что вопрос о переделке чего-нибудь никак не вмещал разнообразных этих пожеланий. Олия хотела иметь огромную кухню с большим очагом, а также полным набором камфорок и духовок, чтобы не думать: куда пристроить огромный чан, куда маленькую кастрюльку или сковородку, а куда вставить казанок с кашей для распаривания. Разумеется, танец от печки не присказка, а очень часто буквальное требование при проектировании жилого дома. Найти такое помещение, даже с учетом последующей переделки, оказалось совсем не просто, особенно в сочетании с иными требованиями. Если брать готовое, то что-то одно еще можно было устроить без потерь, но другое задуманное уже совершенно с этим не вязалось. Олия мечтала дальше и в мечтах оказывалась в огромном зале, попадая в него прямо из своей волшебной кухни. Посреди этого зала был огромный тяжеленный стол, который в обычном своем положении нисколько не мешал свободному перемещению, так как был на цепях и уходил под потолок легким движением рук Олии, с помощью специального вороткового механизма. В противоположном от кухни конце зала был еще один очаг, который был больше не для тепла, а для уюта, и обладал в рабочем состоянии замечательным открытым огнем, распространявшим приятное доброе тепло и служивший отличным очистителем воздуха в доме, сжигая пыль и создавая постоянную тягу проветривания. Все было ясно в ее мечтах, обладало объемом и будто уже сущей целесообразностью, даже не будем все перечислять. Спросите об этом любую женщину, не ограничивайте ее фантазии в средствах и времени, и услышите такое, такое, что, наверное, не смогла бы придумать и наша весьма аскетичная героиня. Отпустил свои суровые ограничения в мечтах и наш Майор. Он хотел от жилья не только целесообразности, но и простора (в этом они сходились во мнении с Олией совершенно). Он желал этого простора для своей хозяйки, будущих детей, рабочей и питательной скотине, которую они разведут во всем деревенском разнообразии видов, но имел еще одну, отдельную, насколько это возможно, от хозяйства мечту. Он хотел построить огромную мастерскую. Что только он не заключал в ее технологические стены! Тут были и плотницко-столярные приспособления и инструменты, и целый гончарный цех, со специальной печью для обжига, вмурованной в пол, подготовительный уголок, включавший оборудование для просеивания песка, с резервуарами для жидкости и ваннами для замеса глины и чего-то другого, конечно, он собирался и слесарничать - все должно было быть и для этого. Отдельный разговор это воображаемый гараж. Парк еще не устоялся окончательным выбором в его голове, но уже были в нем и маленький трактор, с навесными орудиями и тяговитый, проходимый джип и ... С остальным было трудней. Он пока не знал понадобится ему небольшой грузовичок или можно будет обойтись прицепом к трактору, ну это уже мелочи, главное, что все было вполне реально - денег хватало на все, а руки, свободные от орудия убийства - вот они и очень даже крепкие. Грандиозные планы требовали соответствующей подготовки, начиная от последовательного осмысления идей, совмещения их в рациональной форме и заканчивая вульгарной сметой расходов труда и денег. Вот этим и занимался в последнее время Майор, а когда Олия уставала возиться с пока еще не своим, а бабкиным хозяйством, Майор тоже вылезал из-за своих сложных расчетов, производимых в старой лохматой тетрадке, расправленной на тумбочке, укрытой Марфой для красоты бывшей тюлевой занавеской, и они шли искать место для своей усадьбы. Однажды, они забрались довольно далеко от деревни, но дальность эта обуславливалась только витиеватостью тропинки и ландшафта, а не расстоянием от селения. С очередной горки, на которую они взошли, как на ладони было видно всю деревушку. Вот церковь - только протяни руку, вот пограничная гладь змеистой реки, вот лужок на окраине, а вот мостик и убегавшая из деревни дорога - все рядом, а так далеко! Само это сочетание близости вида и дальности пути завораживало. Казалось, произошло маленькое чудо. Чудо присутствия и отсутствия одновременно. Олия и Майор стояли над кручей и любовались. Они молчали и это было знаком одобрения, настоящим приговором воображению, которое неминуемо уходило в действительность с моментом, торжественным моментом принятия решения.
   - Здесь, - Олия в волнении сжала руку Майора, - здесь мы будем жить!
   - Да, родная, это наше место!
   Они еще не перешли к конкретному планированию, оно оставалось там, далеко в деревне, в лохматой тетради на тумбочке, а сейчас важно было совсем другое - сама природа одобряла их решения и последующие действия. Все, буквально все вымышленное могло здесь найти материальное воплощение. Но даже об этом они не думали. Они вспоминали все что с ними случилось. Ушло жестокое насилие жизни, ушла магическая дребедень их встречи, но осталось что-то иное, очень похожее на благодарность судьбе, мгновенно снявшей парадные театральные одежды и, словно надевшей спецовку мастерового, наконец, взявшейся за великое дело построения быта. Они вернулись в свое временное жилище притихшие и почему-то слегка опустошенные. Только позже, когда перевелся дух, они поняли, что сейчас в них вливается сила начинания, вливается с дрожью в членах и шумом волнения в голове, неожиданным аппетитом и жаждой чая с вареньем. Что касается чувства, то кто не знает, что для начинания необходимо предварительное, пусть и краткое по времени, но очищение, а уж, в свою очередь, любая чистка души связана с поверхностно неудобными ощущениями.
   - Крыжовник в этом году вымахал здоровехонек! Еще пару неделек и будем его зеленым ковырять булавкой на варенье. Сырым к августу будет годен, попозжей! Лично я варю его с вишневым листом, а вы уж как захотите. Ох и строптивая упрямством у тебя женушка! Как вы только не ругаетесь, не понимаю. Уж слишком ты мягок! иногда струна требуется, а у тебя один елей за пазухой, аль еще где! Мужик ты? или недоноска сопливая?
   - Ладно тебе бабуль ворчать, уж по ругани соскучилась! Нет бы похвалить!
   - А чего вас хвалить? Второй месяц у меня живете, слов нет, я не скучаю и тихие вы и работящие, но все жду, жду, когда детишки наметятся или какое другое дело пойдет у вас. Долго еще старую бабку будете охаживать, не пора ли в свою жизнь пристроиться?
   - Здесь ты как в воду глядишь. Решили мы. Строиться будем, завтра пойду к начальству, на счет земли. Присмотрели наконец!
   - Вот это новость, а что, и правильно, хоть и жаль мне сыновнего дома, не так денег руками не считанных, как хозяйства его брошенного, а все же рада за вас. Далече присмотрели? ух, мне бы таких соседей!
   - На третьем пригорке от церкви по левую руку, если лицом к ней встать.
   - Боже, Господень! Уж не на Атамановой ли горе вы надумали поселиться?
   - А чем место плохо, может сказ какой народный есть по этому поводу?
   - Место совсем даже и не плохое, только ходом дальнее. А вот сказ есть, конечно, как ему не быть - уж оговорено в этой округе все что можно, ведь не первое столетие здесь пребываем!
   - Марфушечка, расскажи, очень нам это будет интересно! правда, Майор, нам интересно? расскажи!
   - И вот я и говорю тебе, как банный лист у тебя половина - "расскажи, да расскажи", а из самой слова лишнего не вытянешь! Сжалюсь, и у самой язык уже почесался, только наливочки под это дело принесу, хорошая наливочка, прошлогодняя с костяным, духовитым отваром и сладка как мед! - бабка со всем деревенским комфортом расположилась на лавке у печки иногда топившейся летом для сухости избяной атмосферы и, скрестив руки на груди, будто опасаясь, что аромат и другие ценности настойки улетят из нее раньше приема следующей дозы, и начала рассказ:
   - В незапамятные времена, когда на земле никто усидевшись не работал, а люди промышляли только охотой и разбоем, народился в нашем местечке мальчик, да так лихо рос, да таким был сильным, умным и смелым, что аж с пятнадцати лет община выбрала его атаманом. Что в степь с отрядом улетит, что в горы поднебесные заберется - отовсюду приносил с собой богатую добычу и полонил стада прекрасных дев, об иной божьей скотине промолчу - пыль стояла в степи за день до прибытия, если ветер был в нашу сторону, когда гнал он ее впереди своей боевой дружины. Слава воинская обоюдоостра - сколько друзей, то во многие разы и врагов! Пшеничной прогрессией они произрастают, враги. Умен был Атаман - знал об этом прекрасно. Потому и толком не спал никогда, всегда полуоткрыты были очи его голубые. Иная наложница утомит его обильными ласками, да на время сомкнет поцелуем его глазки, да не долго сон тот длится - или мужеской лаской опять пробуждается Атаман или пхнет деву в раздражении и с чаркой вина, да открытым взором думу свою нелегкую, необрывную продолжает. А легко ли душ лишать человечков? Нет-нет и ляжет камешек на сердце, а сколько их всего и в пудах не счесть! Враги как видно будет, только вот и я наливочки приму, тоже, ох, божественно! не дремали! Собрали ратное сходбище огромное, поназначили битых Атаманом военачальников, а кто не помнит - за одного битого вдвое против него дают не битых! Войско получилось отменно и мобильно. Кавалерия легкая с остренькими волчками, рыцари тяжелые с двуручными мечами и пиками, лучники на повозочках меткие, обоз тележный быстр и припасами полон, китайские инженеры с огнем тайным и чертежами уедливыми иероглифами украшенными, а еще и девы мягкотелые для походной услады и шатры теплые от ночной болезнетворной росы, интенданты, головы берегущие, честные - вообще, все что только военный человек пожелает для своего успеха, было предусмотрено. Не зря щурил хитрый и опасливый глаз Атаман, не зря чаркой укреплял свой дух и девой тело тренировал - было кого опасаться! Битвы те страшные не описать старухе, тут летописец нужен, да военный, грамотей, а не лизоблюд маратель папирусов, куда мне до этих романистских полит высот! Коротко и ясно выражусь - бит был наш Атаман, да так бит, что кара ему была прежестокая! Видел он смерть и разрушения без края, видел нищету и последствия своей злобной, но удачливой до сей поры жизни. Все видел он все, что может видеть единоличный властитель, когда рушится под ним подвластный мир. По справедливости таких не жаль, но человек не только справедливостью наполняет память, а и жалостью к заблудшей душе! Грязный, заросший и оборванный Атаман добрался до нашего селения, откуда был родом. Смотрит на головешки, кольца невесты своей в золе ищет, а голова уже пуста, так пуста как казанок с тушеной бараниной бывает пуст после поста. Так ему печально стало, когда даже новых крестов не увидел на погосте, так его забрало горе - и прибежища для тел родных не оставили враги - развеяли по ветру прах или в полон увели - не узнать теперь этого никому! Поднялся он на гору - теперь Атамановой ее зовут - и заплакал так горько, что звери лесные и горные вокруг него собрались и утешают. Подходит к нему волк и горный козел и по очереди говорят. Да говорить-то пока и некому, пришлось пихнуть в бок рогами, да загривок поприжать зубами, чтобы внимание привлечь достойное сказу. Встрепенулся человече. Омылся изнутри пролитой кровью и горем, да очнулся для внимания слуха. "Не плоди вреда дальнейшего, не убивай родную и последнюю душу - шкуру свою спасай", - то волк говорит с рыжими подпалинами под брюхом. "Путь тебе, мной указан будет, смотри на роги мои", - то козел с седой бородой, дошедшей до копыт, волку вторит. Стряхнул с себя спесь отчаяния гордый Атаман, оружие свое собрал, землю поглубже ковырнул, положил арсенал в яму, каменюкой придавил, ножкой притоптал и клятву всем жителям животным и будущим людям дал: "Меч мой, копие мое, щит мой верный, лук дальний - прощайте! Спите в сырой земле как други иные мои спят! Не поднимет их жестокий злодей, не коснется их рука воина, не прошедшего чрез суд земных потерь! Только в простом счастье и для назидательной памяти над ложем счастливых супругов очнетесь вы от спячки, драгоценную суть свою проявите красотой и стерегущим величием! Прощайте!". Олия, ты бы борщ из духового шкафчика вынула, а то печь топим, он и выкипит, забыла я обо всем тут с вами, одна наливка память успокаивает до православного спасения!
   Бабка в полусне прихлебнула еще рюмочку да так с ней в руке и уснула. Олия, как наиболее любопытствующая, подслушала ее утихающее сонное бормотание. "Атаман с гор спустился и до других гор дошел истощавшим пешим, поднялся на них и в праведника превратился, многие тайны мира были ему за раскаяние его Господом и слугами его открыты, а прощения за всех людишек и за себя самого он до сей поры просит...".
   Деньгам начальство обрадовалось, и пустило бумаги на землю без промедления в деловой оборот, а монету по своим домам растащило, немного для приличия оставив и государству, а более вышестоящим кровососам. Очень скоро Майор стоял на собственной земле и планировал ее уже деревянным двуногим аршином, а не карандашом по бумаге. Где колышек голенький появится, где закопочку он оставит, а где и камешек побелее положит - вот уже и очертания хозяйства видны. Да не просто видны, а промерены, выстраданы чутьем и прямым размышлением. Начал наш Майор с того, что всемерно обустроил дорогу к дому. Тропку расширил, оползни камнями обложил, подрезать пришлось кое-где горище, а в одном крутом, ручейковом месте, даже мостик пришлось выложить. Ручной работой не обошлось. пришлось бульдозер нанять - благо ему в деревне делать было нечего, гораздо труднее было его завести, чем выпросить на время. Однако двигатель трактора от танкового мало отличался, ведь все у нас делалось с дальним прицелом, поэтому Майор с ним справился. Когда дорога была готова, Майор принялся за хозяйственные постройки. Первым на участке появился гараж. Размахнул его Майор так, что уже думал - не осилить! Но стояла махина, а бельмом на глазу не выглядела. Очень даже аккуратная получилась постройка. Гараж был одновременно и главными воротами усадьбы. Майор расположил его промеж двух горок и снабдил сквозным проездом, то есть через него можно было при надобности проехать на участок. Это было очень рационально, ведь относительно тяжелую технику не стоило гонять по двору да огороду, ломая слой плодородной почвы, в горах очень хрупкой и тонкой, да портить общий жилой вид. Из гаража, внутри похожего на ангар, был проделан ход на левую горку и выложены каменные ступеньки. Тропка эта вела через маленький перевальчик к плоскогорью, на котором и предполагалось строительство самого дома. Это и было то место, которое побудило Олию и Майора начать здесь строительство. Как не был занят майор на стройке, а иногда все же поднимался сюда и долго смотрел на деревню, на церковь, думал приятно и неспешно, выкуривал пару сигарет и спускался обратно в гараж, где пока была его основная работа. Осенних дождей он уже не боялся, вот только фундамент для дома осилит, и выложит ограду вокруг плоскогорья, которая одновременно будет защитой от оползня и тогда уйдет в зиму под гаражной крышей, спокойно обрабатывая детали для дома и собирая их в надежные и красивые конструкции. Если мороза не бояться, то так можно хоть всю зиму работать. К своей работе он ревновал и даже, когда казалось - сейчас развяжется пупок, когда ворочал много пудовые длинные стволы лиственницы или, когда выковыривал особенно тяжелый камень, он упрямо думал: сам, сам справлюсь! И правда, под взглядами редких в деревне мужиков, под их осуждающе завистливые вздохи, связанные с очевидной потерей халтурной бутыли, он растил и растил свое детище, которое словно и само стремилось к успеху, надеясь обрести новую жизнь в рациональном сложении своих частей. Иногда к нему приезжала Олия, но он не разрешал ей ему помогать, она лишь для порядка обижалась, только, словно в непонятную отместку красиво, расставляла привезенный ему обед, кормила его, развлекала домашними новостями и опять укатывала на стареньком велосипеде, который замечательно освоила.
   Майор, отследив велосипедную умаляющуюся расстоянием фигурку, возвращался к делу. Кирпичей он заказал только пару поддонов, да и то их почти не использовал в гараже, основным материалом у Майора стал камень - лично им самим добытый в каменоломне. Частично каменоломня уже была разработана и периодически тревожена до него, но то ли очень большой нужды в камне не было, то ли дорога сюда уж слишком была сложна для устойчивого старания, то ли была она (каменоломня) уж очень старой, но вся она уже позаросла и едва отыскалась Майором с обратной стороны горы - правой от гаража. К слову, тут же из горы, только немного ниже по склону бил ключ. Такой чистоты и свежести воды Майор не видывал даже в горах иных, заоблачных высот, хотя это уже его преувеличение, не наше, но согласимся, что вода явно выдалась полезными свойствами. Кто за столом сейчас читает эту книжечку пусть нас простит, но когда Майор первый раз, еще в летнюю жару, напился ею от пуза, то испытал к вечеру сильнейшую резь в мочевом пузыре - у него пошел песок из почек, отравленных за долгие годы его сложной обстоятельствами жизни. Он помучился и порадовался этим происшествием и даже стал носить эту воду в десятилитровой канистре домой, чтобы пить вкуснейший травяной бабкин чай, заваренный благодатным кипятком и пускать живительную влагу на иные пищеварительные нужды. Ключ обустройством Майор пока не трогал, только выложил небольшую лунку камнем, чтобы не мутить ручей, цепляя воду ведром или банкой, но грандиозные планы уже были. Ему хотелось сделать этот источник красивым и хитрым одновременно. Дело в том, что ключ располагался выше уровня дома, говорят бил и зимой, не замерзая, поэтому родилась задумка, частично его заключить в водопровод и пустить в дом. Грубые стальные трубы кощунством к красоте и неизбежной утратой в них тонкостей вкуса никак для этого не годились, потому нацелился Майор провести открытый акведук, который одновременно был бы оригинальным и живым украшением участка, журчащим величественным покоем. Акведук уже построился в его голове, но по графику он перенес реальное его строительство на более поздний срок, когда окончательно определится облик всего двора. Как-то само собой водопроводное хозяйство подняло и иные водяные проблемы, например, водослива. Домик обещал стать немаленьким, поэтому и поток в случае дождя должен был идти с крыши большой. Майор придумал очень хитроумный водосборник, который направил в два русла. Одно предназначалось для наполнения пруда, где Майор хотел развести водо-любящую птицу, а второе русло в резервуар для полива огорода и стока излишней воды. Майор знал как надо быть внимательным в таких расчетах - чуть ошибешься и готово - то вода, задуманная протоком, встанет как упрямый ослик в одном месте, то все забьется неведомо откуда взявшимися иглами от лиственницы и сосны или просто сухим листом и всякой всячиной, а то и вовсе вспять потечет - вся работа тогда насмарку. По этой причине он не только проверял расчеты, но даже построил небольшой макет дома и теперь играл с ним перед уходом домой, как малое дитя. За недолгий вечер (заканчивал работу он поздно) приходила ему какая-то мысль о доработке и назавтра в вечер (днем других забот хватало) он опять возился с макетом. Точно так же он поступил при создании основного большого очага, маленькой дополнительной печки и камина. Только теперь он все складывал в натуральную величину, используя хрупкий раствор из жидкой глины с большим содержанием песка, чтобы удобнее было потом разбирать. Помимо продолжения других неотложных дел на это ушла целая неделя, но зато во дворе стояли все три обогревательные системы готовые для эксперимента. Не обошлось конечно без казусов. Совсем не грелась одна духовка в основном очаге, маленькая печурка дымила, камин оказался явно мал и тесноват для больших поленьев. Однако Майор был доволен - было над чем работать, в смысле совершенствования. Кроме того он живо себе представил как это было бы плохо, если бы он все сложил прямо в доме, на законных местах уже на выложенных, гидроизолированных фундаментах, да использовав настоящий раствор. На консультацию он пригласил старого подслеповатого деда печника, теперь уже не работавшего, но для полезного разговора годного. Этому важнейшему мероприятию Майор отвел цельный день и не зря! Дед заставил его опять растопить все очаги, попросил не торопиться и со вкусом угостился для почину малюсенькой чарочкой водки - остальное после дела. Пока очаги грелись дед прощупал их своей крученной жизнью ладонью, цветом напоминавшую синеватыми местами тлеющий уголь, словно огонь уходящей жизни коснулся ее прощально и решил покинуть в первую очередь, пощадив пергаментное лицо и кирпичную шею. Наконец, выверив что-то в мыслях и, помогая перебором чмокающих губ
и надуваемых щек, дед изрек приговор:
   - Для первого разу сложил ты печь неплохо, но целый ряд пропустил. Вставь его сюда, а вот с верхнего шесть кирпичей сыми! Гляди, тут получится уступ - он излишек дымов и скопит, а если еще четвертушечку кирпичика отсюда сколешь, то и все спокойно в небеса унесет, в ходах не задержит более времени, чем надобно для остывания дымов и в дом отдачи тепла. Каминов я не клал отродясь, но ошибка очевидна и та же что у печи. Добавь три ряда вверх. Если увеличить хочешь, то и сзади проложи, а верх сделай как я тебе показывал, тоже от дыма подстрахуешь, если чего сырого навалишь, всяко бывает! Да не жадничай - еще пару уголков положи, видишь пролет большой, а ну как рухнет? Часики кхы-хы-ха каминные поставишь и завалишь свою ногогрелку! В большой печи дело будет посложнее, придется частично ее разобрать, а то я совсем не понимаю: куда ты тут газы пустил? Начинай вот здесь снимать кладку, а я покурю пока. Как закончишь я покажу тебе как ряды записывать при разборке, тогда не перепутаешь, и еще одно: ты свой дом взорвать хочешь?
   - Господи дед, о чем ты!? - испугался не на шутку Майор.
   - Тогда посмотри на этот бульдик. Внимательно смотри! Кто ж тебе советовал с кремнем класть каменюку? Дом не дом, а уж печь могет разворотить запросто! Все проверишь, когда будешь разбирать и заменишь, понял? Печник любчивый, любительский! Да отвесом не ленись пользоваться, стенку всю увел, а ежели в дому так чего положишь? - рухнет в одночасье!
   Дед хоть к вечеру и напился, но настырность по деловой дороге проявлял нещадную. Раз пять перекладывал Майор каждую печь, даже пожег руки о не успевавшую остывать кладку от проверки до очередной переборки. Дед оказался не только настырным, но и тяжеленьким. Это Майор понял когда тащил его на себе с горы в деревню. Однако научился он многому и кроме благодарности к сползавшей с плеч пьяненькой ноше ничего не испытывал. Наконец, еще через три дня, готовые печи успокоились на положенных местах, терпеливо дожидаясь когда вокруг них появятся стены. Майор аккуратно завернул их в рогожу и обвязал, чтобы за осень и зиму они не впитали влагу. Кто знает, как затянется все строительство. Этот его этап Майор заканчивал с особым удовольствием - теперь ничто его не отвлекало от основного дела и он мог навалиться на возведение стен. Надежда что он успеет уйти до зимы под крышу не оставляла его. Одним особенно пронзительным ясностью осенним днем он вдруг бросил свой труд и безо всякой на то причины отправился в каменоломню. Предлог уж совсем малый нашелся - хотел Майор найти красивый большой камень и положить его около крыльца. Понятно, что для таких поисков значительной нужды не было, баловство все это! Майор добрел до самого возвышенного места, но в каменоломню спускаться не стал. Что-то останавливало его, что-то не пускало вниз. Майор закурил, сегодня ему явно не работалось. Ни о чем уже не думая, он бросил прихваченную на всякий случай саперную лопатку, опустился рядом на землю, поджал под себя уставшие ноги в сапогах и оперся ладонью на выступавший из почвы на вершок камень. Пока он курил рука сама оглаживала приятный каменный холод и выщупывала в нем неровности, машинально сковыривая редкий порыжевший за лето на солнце мох. Когда сигарета кончилась и улетела в каменоломню, проявилось любопытство: чего это я оглаживаю? Раз другой чиркнув лопатой о камень, подработав по его сторонам гребками, Майор подумал: то что надо! Час работы уже с напрягом, а не с ленивым сдвигом почвы и вокруг камня ожерельем прошла траншея. Пришлось сходить в гараж за рычагом. Теперь Майор потел и кряхтел, забыв что пошел за развлечением. Какое такое развлечение - тяжелейший труд тут его подстерег. Упрямство человека победило! Камень серо-голубым конусом и розоватым брюхом покоился в стороне от некрасивой ямы, вымученной Майором в земле. Майор даже прилег около него и облокотился слегка, ожидая когда вернется устойчивый ритм дыхания и перестанет сердце биться с тугим стуком в грудную клетку. Успокоился и с восхищением посмотрел в глубину ямы, которая как бы подчеркивала величину самого камня, превысив его размерами и глубиной в разы. Качая удивленно головой над яминой, майор вдруг увидел посторонний природе предмет на самом дне. В пыли и мелких камушках виднелся кусок кожи или чего-то такого, подобного. Майор наклонился в яму и потянул торчащий кусок на себя. С хрустом кусок оторвался. Пришлось опять поработать лопатой. Очень скоро Майор стоял на краю еще чуть углубившейся ямы и вся фигура его, далеко просматривавшаяся из окрестностей выражала что-то значительное и загадочное. Майор стоял на коленях и словно молился. В руках у него был кусок почти истлевшей кожи, которая местами окаменела, а местами напоминала совершенно гнилую деревяшку, рассыпаясь прямо в ладонях. Удивлению Майора не было предела. Перед ним был щит, повернутый к нему углублением, а на щите лежал меч - не короткий и не длинный, но самый настоящий! Рядом лежал кинжал, в ножнах, которые он не сумел раскрыть - прикипели накрепко! Тут лежали еще медные и железные части, Майор догадался, что это наконечники стрел и копья, ведь дерево, конечно, исчезло в веках. Были тут и какие-то непонятные украшения. "От сбруи", - подумал Майор. Когда первая оторопь прошла Майор вспомнил о бабкиной сказке, которую она не так давно им рассказывала. Поверить в ее историчность было невозможно, но и подумать что-то другое Майор был пока не в силах.

Соль для Чуха

   Федор Мошкович был потрясен. От него только что вышли Петька и Коля, которого тот прихватил с собой для усиления достоверности невероятного доклада. Катерину докладчики оставили переживать дома, хотя она очень просилась идти с ними. Ее страхи одиночества решительно пресекли и велели готовить еду, обещав не задерживаться более необходимого времени. Доклад и его обсуждение заняли почти полтора часа. Мошкович схватывал суть на лету, но и ему осталось многое неясно. Когда он окончательно погряз в государственных тайнах, он сам себе приказал остановиться с не касающимся его напрямую расследованием и ориентироваться на соблюдение своих мелких дел в масштабах страны, но зато сулящих удовлетворение узкопрофессиональных интересов. С таким организующим выводом и закончили совещание. Коле поручили систематизацию финансовых сведений, а Пете предложили сосредоточиться на заметании наверняка где-нибудь оставленного следа и обеспечении физической безопасности всех впутанных в это дело лиц. Мошкович не обладал такой наивностью, чтобы не принимать контр меры - в чем в чем, а о вездесущих неприятностях, хронически сопутствующих любому знанию, он был осведомлен не по наслышке. Он все ходил и ходил по мягкому ковру гостиной, изредка останавливаясь у окна и не мог остановить открывавшимся за ним видом нехорошие мысли. В такие моменты ему начинало казаться, что он задержался в бизнесе. Ему вспоминался друг детства, который был приличной внешнеторговой шишкой при советах. Тот долго не думал и уговаривал поступать аналогично Федора, но тот идеалистически пропустил пожелание мимо ушей. С группой коммунистических товарищей, не обремененных никакой другой идеологией и совестью, еще в самом начале младенческого безобразия демократии, друг за бесценок собрал состав алюминия в чушках и некоторых других редкоземельных элементов в контейнерах, прицепил к нему пассажирский вагон и в шумной воровской коммерческой компании чиновников и уж совсем вульгарных сопутствующих воришек, включавшей у кого семьи, у кого любовниц, отчалил в Европу. Иногда он присылал ему открытки с чудесными видами и с неизменной припиской: что, дурачок, еще не готов? Федор был не готов. Дурацкое чувство незаслуженно, не по правилам побежденного останавливало его, но он все более склонялся теперь к мысли, что это было не что иное как гордыня, а следственно великий грех. Все теперь говорило в нем - пора, пора завязывать! Меры, которые он сейчас мог принять были столь убоги, столь дешевы (но деньгами обратно) морально, что природная честность банкира не позволяла ему их принимать. Сама форма и суть наших законов, а особливо их исполнение выглядела такой грязью, что банкир невольно затыкал сейчас надушенным платком свой сильно изнутри волосатый нос. Одно его успокаивало. Это был образ его любовницы и любви Тамары Поликарповой Зайцевислой. Со всей силой своего аналитического ума он пронзал ее тело и доходил до сути. Суть была очевидна прозорливому и неревнивому аналитику и прекрасна. Колбаса вертлявой жизни была только причудливой, искаженной преломлением в склизкой атмосфере, формой обитания в нашей стране, а не стержнем Томы как человека и женщины. Банкир здесь был прав, он тут не обманывался, а просто отчетливо понимал, что капля за каплей все прекрасное тут исчезает, куда-то просачивается, в тот самый пресловутый песок, не обладающий дном, а жадный, ненасытный, как блуждающая под переменным ветром зыбучая дюна. Ноги в руки и бежать, бежать без оглядки! Однако решение не означало немедленного исполнения. Сейчас банкир вел себя так, как закаленный борьбой за выживание коммерсант, не потерявший чувства ответственности за дело даже перед лицом смертельной опасности. Необходим был ряд организационно-практических ходов, спасавший вверивших ему свои судьбы людей и экономивший их неизбежные в чем-то потери. А ведь их было немало, этих людей. Мозги Федора быстро раскладывали святую цель на структурные составляющие и у банкира даже престала болеть голова. Благородство решения ретироваться начинало благотворно сказываться на самочувствии. Наконец, голова настолько прочистилась, что потребовалось немножечко ее замутить. Федя приготовил себе Мартини и, высоко задрав ноги в мягких домашних тапочках на спинку дивана, стал ждать Тамару. Прихлебывая живительную влагу, он совсем размечтался и пришел к пониманию, что все на свете совсем не так плохо устроено, если принять все как данность и определенную позу фортуны. У дверей переливчато зазвучал входной сигнал. Мошкович с кряком встал и направился к двери. Даже ребенок в наше время знает, что надо спрашивать: "кто там?", - а потом уже открывать дверь, но Федя ребенком не был, поэтому в понятном влюбленным нетерпении ее распахнул настежь. На чистенькой ремонтом площадке стоял чистенький благостным выражением лица человечек средних лет и просветленным бутылочным взором смотрел на Федю.
   - Феденька, я с вами счастливо соседствую, зовут меня Чухандрий, не сочтите за бестактное отрывательство от дел и отдыха, но соль у меня, опрометчиво оставленная в текущем углу чердака, совершенно пришла в негодность из-за последнего буйного дождя, смешалась с цементной пылью и посерела видом, поэтому осмелюсь тревожить вас просьбой, не нижайшей, но весьма смиренной: предоставьте щепотку!
   - Вопрос закрывается просто, но, к сожалению, не знаком с содержимым своей кухни, а подруги моей еще нет. Попробуем вместе решить эту проблему, заходите!
   Чух притоптывая ножками проследовал за Федором на кухню, которую тот нашел с видимым трудом, и оценил невооруженным взглядом полную растерянность хозяина. Федя развел в стороны руки и не понимал с какого шкафчика начинать поиск, да и где были шкафчики понять несведущему в таких делах хозяину было очень сложно. Сама замысловатость и стильность новомодных ручек скрывала их услужливое предназначение. Однако Чух не растерялся, он легко нагнулся, будто не давил на него груз лет, и вытащил с верхней полки нижнего шкафа пачку соли "Экстра".
   - Вот только тары у меня подходящей нет. Не подыщите что-либо?
   - Стаканчик насыпайте, замечательно, это оказалось потруднее, чем определить судьбу бизнеса! Как вы так быстро сориентировались? прямо завидую.
   - Не стоит завидовать - у каждого свой сектор удачных решений! Огромная вам от меня благодарность! Я ведь из дома не выходил последнее время, а всего не упомнишь, когда любимой помощнице накажешь, да и не совсем удобно мелочами даму благородную обременять. Спасибо вам.
   - Да не за что совсем, может хлебнете чего со мной, я в одиночестве принимаю, буду рад вашему содействию в этом духовном деле.
   - То-то я чую запах Мартинчика, сухой предпочитаете, да без лимона.
   - Ну его, этот лимон, больше для баловства он.
   - Ценю ваше замечание. Кислоту его в напитках не всегда гастритом принимаю, но дух ловлю еще на подходе к стакану и перевариваю в лет!
   - Прекрасно излагаете, держите все же стакан прямее, за его вертикалью разговаривать гораздо легче. За что, кстати, будем пить?
   - Давайте сначала я облагорожу мысль принятием соответствующей меры, а затем уж выскажу свои соображения, как человек сторонний по ту!
   - По ту, так по ту! Орешек?
   - Орешек, да!
   - Солененький!
   - С сытным привкусом пальмовой сосны!
   - Кто такая?
   - Это образ.
   - Давай коньячку за образ!
   - За образ мыслейший!
   Мы-то знаем, что Чух умеет к себе расположить как никто другой, но Мошкович этого не знал и наслаждался теперь каждым мгновением этого общения, ежеминутно родящего надежду, ничего общего с этой формой человеческого арсенала помешательств не имеющую. Как-то само собой получилось что они обсудили все последние мировые новости, обошли быстрым шагом беседы положение в стране и обществе, уже перешли на баб, когда эта прекрасная половина рода человечества, совершенно несвойственно, но типично для них (баб) неожиданно, вывела их разговор на серьезный, деловой.
   - Клип, говоришь? И как, дорого?
   - Дьявольски дорого, но мне он в итоге понравился! Да что толку! Он нравится только потомкам интеллигентов и такому заоблачному народу, что отдачи от него не предвидится никакой! Плевать мне на мнения специалистов! Смотрят совершенно не они и потом с ума сходят тоже не они! А это такое идиотское, не хочется говорить искусство рассчитано только на непременное помешательство во время приема! Этого у моей Зайцевислочки не получилось, да я еще со своей необузданной лирикой влез!
   - Значит, полное фиаско!
   - Оно самое!
   - Расстройство здесь не уместно. Колыхать массы не почетно. Надо только исполнительницу успокоить! Веру может в себя потерять. Хорошо, я этим займусь. О! уже получилось!
   - Что получилось, любезный Чух?
   - Не стоит более об этом, ваше дело теперь пожать плоды, дело сделано! примем должное?
   - Еще по одной можно! За природу действий!
   - Пью с удовольствием, проповедная физика мне близка!
   Кто знает, может близкая Чуху физика, а может что иное, например, его светлые слегка зеленоватые глаза увели разговор от проблем искусства и питейных в самую гущу бизнеса и связанных с ним в последнее время Фединым неприятностям. Легко, будто на небесном непринудном допросе Федор рассказал о том, что с ним произошло, а соответственно, со всем его делом. Чух, как мы понимаем, запросто все в его исповеди отслеживал и как ни странно чувствовал себя прямо в этом виноватым. Совесть его затеняла не зависящие от него моменты и он тайно, а затем и явно краснел.
   - Чух, вам нехорошо? Может лекарство какое принести, я мигом, уж что-что, а лекарства я сам в этот дом принес - найду быстрее соли!
   - Феденька, не сочтите мое звание вас фамильярностью, я правда плохо себя почувствовал, но это токмо от душевной прострации, в которую впадаю при вашем невольно осудившем меня рассказе, - тут настала пора откровенности изложения у Чуха, и он, сужая русло речи до краткости точной передачи смысла, все-все выложил Федору так, как и мы это уже знаем. Хоть голова Феди работала и напряженно, но это никак пока не сказалось на удивленном, застывшем этим удивлением, выражении его опустевшего здравой мыслью лица.
   - Не знаю, что и сказать!
   - Да и не надо пока, давайте я буду думать и вносить предложения вам по исправлению ситуации. Хорошо? Но для обуславливающего успешность конца начала и обеспечения временного лага для сбора в пучок моих мыслей, попрошу вас что-нибудь отвлеченное поведать из вашей многотрудной жизни, прозвонив очередной бокальной порцией коньячка.
   Они прозвонили. Федор расслабился и начал говорить:
   - Карьера моя как делового человека в истоке своем принадлежала совсем не предпринимательским временам. Однако коммунистическая отрава общества никогда не была столь сильна, чтобы убить этот природно-присущий человеческому обществу процесс до убийственной малости. Широко или даже по нынешней оценке просто прилично жить я любил всегда, по сей причине мне и не хватало большой, но скромной зарплаты. Приходилось крутиться. Еще будучи старшим научным сотрудником в Институте Экономического Вреда, я подрабатывал вечерами у комиссионок по продаже аудио аппаратуры. Знакомыми спекулянтами обрастал. Научился ладить с милицией и обэхээсниками. Особенно полюбились мне три магазина: на Шабловке, около Новослободской и на Комсомольском проспекте. За рубль с головы знакомые жучки везде показывали мне вражеских агентов - переодетых ментов. Таким образом мне удавалось избегать совершенно не нужных попаданий, но срывы всегда происходят, если чем-то занят серьезно. Пару бумаг о штрафах и недостойном советского служащего поведении, которые пришли мне в институт удалось перехватить на уровне секретаря. Хорошая была секретарь - когда Томочки по долгу у меня не бывает, я всегда сначала вспоминаю ее - Ирочку. Так было жаль, когда институт реорганизовывали и Ирочку забрали в Кремль, так все мы жалели! Такие ноги на дороге жизни не валяются! Постепенно я обретал вес в этих (я возвращаюсь на улицу), прошу поверить, солидных деловых кругах. Я до сей поры горжусь содеянным и сейчас этот бесценный опыт мне порой пригождается, в деле организованной мной тогда централизованной отстежке власти, чтобы она мелко насытившись не путалась под ногами. В итоге мы так преуспели, что попадать в милицию стали одни только новички и залетные конкуренты - власть научилась селекционно вести свою нужную социализму работу. Я...
   - Не переживай так, Федор Мошкович, она у Сметаны с Артуром в гостях, в Чертаново, может быть и задержится, волноваться не стоит, - Чух внимательно посмотрел на Федора, а тот мгновенно оценил тонкость понимания Чухом контекста деловой беседы. Он благодарно ему кивнул и продолжил:
   - ... усилил свое положение в бизнесе по крайней мере двумя путями. Во-первых, попытался обрести независимость в поставках аппаратуры. Разыскал и вкрутил в свои дела трех человек, имевших право на покупку аппаратуры в валютках. Двое работали на иностранных фирмах в Москве, а один был сотрудником Внешторга, который имел валютный счет в чеках - тоже не плохо, хотя там и были нюансы. Во-вторых, я нанял десяток надежных людей, оплачивая им сдачу в комиссионку аппарата поштучно. Уж точно не помню, но по-моему платил им по четвертаку с единицы. Этот вариант сбыта позволил мне окончательно покинуть улицу и тайным образом легализоваться - парадоксально, но лучше не скажешь. Через год-два такой деятельности я окончательно понял, что мне очень тесно в своих устоявшихся рамках. Валюты к обмену постоянно у моих партнеров не хватало, ведь оборот резко возрастал, а мои источники тоже были не надежны. Пришлось в очередной раз рисковать - я перешел на сотрудничество с проститутками. Ох и телки мне тогда попадались! Не знаю как сейчас, но тогда они совершенно не были оторвами! У меня штук пять числилось в постоянных сотрудницах, которые знали по три языка, а уж по-английски все шпарили как мединетки в Йоркшире. Работавшую с итальяшками Наташу я всегда вспоминаю после Ирочки, она была само очарование и невинность, кстати, на этом она и сделала свою карьеру, вы не помните банк, профинансировавший строительство Академии народного хозяйства, который успешно обанкротился и ничего не построил? так вот это ее работа, посредством мужа конечно! Моя школа - никогда ничего предосудительного не делай без посредников, тогда дольше не будешь иметь неприятностей! Хотя "дольше" никогда не означает никогда. Ну, это лирика, а дела продолжались. Приобретя приличный капиталец, я перешел на другие дела (правда и этого по домашней технике не оставлял без внимания). С ребятами, моим золотым кадровым фондом, мы разработали очень хорошую модель штанов и даже соблюли некоторые принципы, например, не стали использовать чужую торговую марку. Штаны мы назвали "Манхэттен" и это на сегодняшний взгляд клешеное чудовище, обвешанное весьма щедро железом и лэйбаками, пошло семимильными шагами по нашей великой родине. Мой оборотный капитал достиг пяти миллионов рублей (по тому черному курсу это было по меньшей мере два миллиона долларов), но точного учета не было, это я так прикидывал по выпуску и сбыту. Разумеется я всех денег в руках никогда не держал, на черта это надо! В эти прекрасные времена, когда телевидение передавало один художественный фильм в день и одну эстрадную программу в месяц, посвящая свое драгоценное время политбеспросвету, я вдруг неожиданно вижу свою продукцию, которую взяли во Владивостоке на барахолке! Даже сейчас, когда весь эфир забит подобными скандальными сюжетами, я не перестаю удивляться. Ну, скажите мне как надо было достать власть, чтобы с такой ерундой занять последний сюжет программы "Время"? А ведь достал я их! Умирать буду, но буду и гордиться этим. К чему я это рассказываю? да и сам не знаю, просто с Томочкой об этом не поговоришь, а со своими друзьями не очень интересно это вспоминать - все в свое время так начинали, кто с подпольного спирта, кто с союзпотребкооперации, кто строил первые частные кооперативы - у всех приблизительно одно и тоже. Но рассказ, рассказом, а как я вспомню, что отправлял своими руками шесть чемоданов с Киевского вокзала со своими штанами, а принимали товар у меня Кишиневские мафиози с автоматами, то дрожь пробирает! Кого сейчас удивишь автоматом? А тогда? Все дело было в том, что риск был совершенно не оправдан. Сами посудите - я владелец состояния в два миллиона долларов, пусть и тех, которые я никогда не сумел бы обменять, и сам лезу под статью, да не одну, среди которых попадаются и расстрельные, сам лично отправляю штаны, красная цена которым дай бог три тысячи долларов! Однако это все чистая правда. В эти суровые, но романтические времена подпольного бизнеса, я познакомился с Аликом - тем Аликом, дочка которого вышла замуж за нынешнего директора Дома Ликвидаторов. Алик был одним из моих самых близких друзей. Сейчас он возглавляет корпорацию, в которую входит Угар-пласт. Предательство всегда ошарашивает, но когда предает старинный партнер и друг, то даже слово обида ничего уже не говорит. Тут что-то совершено другое, уж не обида это точно! Ну да ладно. На чем же я вообще ставил свой бизнес? главное всегда для меня было это участие во всех делах партнеров или в большей их части. Вы знакомы со статистикой отдачи кредитов? Нет. Тогда вкратце поясню. У нас обычно выдается кредит для того чтобы его своровать, полностью или частично это уж кому как удастся, но точно только для этого. Наивные люди, которые брали кредит для запуска в реальные дела практически всегда пролетали, поэтому о них говорить не будем. О коротких деньгах тоже не будем - эти еще оборачиваются. В целом бывает примерно так: процентов пять, а очень хорошо, если пятнадцать процентов отданных на длительный срок денег возвращается; очень хорошо, если пятьдесят процентов должников еще платят какое-то обозримое время положенное. Вот такое паршивое положение дел. У меня в банке удалось довести до восьмидесяти процентов возврата, а уж платят процент точнехонько по долгам - все! Чудес не бывает. Тогда за счет чего? Я выработал ряд существенных признаков, которые определяют мое положительное отношение к заемщику, не буду их перечислять, но главное мое условие это участие в его делах. Законодательство здесь не помеха, было бы желание, а оно у нас было. Чистая спекуляция вещь более грубая и ненадежная, хотя брезговать ей при нашем бизнеса тоже грех. Самое обидное, что я расслабился. Ведь Алик мой друг! как я ему мог не поверить. Черт, сердце заболело, давай еще чухнем, Чухандрий!
   - Знавал я одного Алика, но он наверняка не твой Алик, давай примем, наливай! - банкир наполнил стаканы, но продолжал молчать, - всегда рад поддержать! Выпьем за историчность накопления! - Чуху пришлось в целях стимулирования процесса развернуть тост. Наконец, они сосредоточенно выпили и перевели дух. Банкир встрепенулся.
   -Тогда продолжу, хотя и продолжать-то нечего или очень даже что есть, но уже не хочется. Давай немного отвлечемся, Чухандрий.
   - Отлично, тогда я внесу ряд предложений. Я их обдумал пока вас слушал, все время путаюсь, может перейдем на "ты"? Под это дело наливай, а я сосредоточусь. Так, теперь можно и подержать речь. Начнем с предисловия, формулирующего мое резюме о вашем настроении. Во-первых, вам здесь все надоело и ничто здесь не держит. Во-вторых, совершенно без дела вы сидеть не можете - не тот характер, правильно? В-третьих, а что в-третьих? Все - по пунктам заканчиваю. Запускаю сплошняком. Против Кайман-брака вы ничего не имеете? Замечательно! Суть моего предложения в том, чтобы вы повели новое дело на основе пропавших у вас из банка денег, а здесь оставить какого-нибудь как управляющего. Осознаете?
   - Пока не совсем. Вы, то есть, ты, хочешь сказать, что знаешь кто свистнул деньги и даже намекаешь, что они на Кайманах? Так?
   - Примерно так. Только я ничего не свистел, а так получилось, почти неожиданно получилось.
   - Можно это как-то расшифровать, а то что-то голова закружилась. Ваш предыдущий рассказ я в деталях не оценил.
   - Помните я упоминал момент, когда запутался в Колиной бороде и вытащил из нее всю информацию?
   - Да, конечно, такое невозможно пропустить!
   - Так вот, я наверное не точно выразился или опять что-то напутал в изложении, но теперь поясняю. Совершенно не надеясь на свою память, а тем боле не в состоянии завязать столько уголков на стольких платках, чтобы все это сохранить, я задвинул все на остров Кайман-брак.
   - Значит деньги не потеряны? Как я сразу не оценил это в вашем повествовании? о чем думал?
   - Да нет, не потеряны, куда они денутся, - тут Чух покраснел, вспомнив о существовании наличности, и добавил, - только семьсот пятьдесят штук баксов я обналичил, как-то само собой получилось, сам не знаю как, да еще процент с меня содрали, вот кто - уже не знаю. Хотите я это выясню?
   - Черт с ним с процентом! Ты меня так обрадовал, Чух! Значит деньги целы, и к тому же на Кайманах и совершенно никто об этом не знает?
   - Не только не знает, но без нашего разрешения никогда и не помыслит!
   - Чух, дорогой мой, как это кстати! Вот теперь действительно можно на все плюнуть!
   - Пока ты так радуешься я признаюсь. Из этих наличных денег я целую кучу потратил. Каюсь. Не сдержался, такой соблазн одолел, еще эта машина подвернулась - Фасель.
   - Не переживай, с кем не бывает! давай лучше обсудим детали.
   - А детали заключаются в пароле, который я вложил в башку одной милой тетке - сестре Гали - Вале. Она живет у нас в доме на втором этаже, кстати, фарфор у них раритетный, чудо! Однако чай заваривают зело экономя, зело! Могу процитировать: бабки, бабки, вепрь, домовый пень Чухандрий! Матерь-праматерь! Забыл, все забыл! Бабки унес, умыл, свистнул, нет не помню, провалиться мне в подвал! Все забыл, вот так трагедия!
   - Чух, успокойся, может не все потеряно! На крайний случай сама Валька остается, она-то уж точно помнит!
   - Да, какой там помнит, я же ей в подсознание все зарядил, рядом с гадом Фрейдом все валяется! Горе мне горе!
   - Чух, дорогой, не отчаивайся, ведь есть еще Коля и его мудрая борода.
   Попеременно друг друга успокаивая, друзья, конечно, уже друзья, но теперь по все более осознаваемому несчастью, сидели напротив и подливали спасительный, но не способствующий разрешению возникшей ситуации коньяк. По мере успокоения бутыли Федор Мошкович отваливался все глубже в кресло, словно отодвигаясь от собственного живота, а Чух наоборот, все сильнее наваливался на низкий стол, так как его перевешивала большая голова. В таких позах их и застала Зайцевислая, которая все же решила покинуть своих друзей, добравшись до дома на такси. Женщина она была опытная, поэтому увела без разговоров упиравшегося банкира в спальню, раздела его и прикрыла одеялом. С Чухом она поступила проще. Она перебросила его прямо с кресла на диван, стянула байкеровские ботинки с металлическими пряжками и литейным носком (это было последнее транжирное приобретение Чуха), прикрыла пледом и подсунула под голову подушку. На секунду она с одобрением задержала взгляд на его безукоризненно голубых носках с фирменной надписью "Поло" и маленьким изображением всадника на лошадке, покачала почему-то головой и отправилась спать, уже понимая, что на край кровати банкира ей не передвинуть.

Управляемый уход и генезис сущего по Чуху

   Марта была крайне обеспокоена. Андрей Павлович на работу не вышел. Не вышел ни в девять тридцать, ни в десять, ни теперь уже в двенадцать. Такого с ним никогда не бывало. Кроме того Марта отчетливо слушала вести, шедшие из сердца, которые четко ей диктовали, - случилось непоправимое или почти непоправимое. Наконец, когда она уже обзвонила предполагаемые места пребывания своего шефа и решила перейти к звонкам очень неприятным типа больниц, моргов, отделений милиции, ей самой позвонили и сначала отругали, что к ней невозможно дозвониться. Оказалось, что сообщение пришло из городской больницы, по просьбе Андрея, которого ночью увезли туда на скорой помощи. Предполагался обширный инфаркт. Немедленно Марта сорвалась с места и побежала в эту больницу, расположенную на краю света. Больницу охраняли лучше чем Кремль, правда только с центрального входа. Все посетители со второго раза начинали ее посещать посредством двух других, которые совершенно были почему-то безразличны охранявшим оздоровительное заведение бездельникам с дубинами. Марта была посетительницей пока неопытной, поэтому над ней вволю поиздевались, делать-то на посту нечего, а здоровье так и прет из камуфляжа, пока наконец ее не пропустили как существо больничному распорядку неопасное.
   Андрей лежал в общей палате, напоминавший гимнастический зал, в которой было несметное количество таких же или чуть менее несчастных. Оказывается его перевели из реанимации еще утром, когда выяснилось, что он пока жив. Лицо его изменилось до неузнаваемости. Марта никогда его таким худым не считала, а теперь судя по лицу перед ней был скелет. Глаза глубоко запали и неестественно подались вперед под полуприкрытыми веками, губы приобрели неопределенный синюшный оттенок, а щеки смертельную бледность. Марта присела на край его кровати и беззвучно зарыдала. Плечи ее сотрясались будто кто-то стучал ее по спине бейсбольной битой. Приборов, которые так любят показывать в кино, вокруг Андрея Павловича не наблюдалось, никто их не поволок за ним из реанимации. Рядом стояла только сиротливая капельница, уныло отсвечивающая бледной тенью на грязно-салатовой стене. Марта чуть успокоилась, но когда увидела на стене эту бледную тень, то почему-то вообще потеряла над собой контроль и зарыдала уже в голос. Это очнуло Андрея от прострации, в которой он находился от непомерной болезненной усталости и накачкой лекарствами. Сначала он не узнал свою верную секретаршу в этой рыдающей женщине, но когда увидел сквозь влагу в глазу очертания ее остренького носика, то понял кто так рыдает по нему. Ничего нового в этом для него не было. Он уже думал о том, кто же по нему заплачет? Первым кандидатом и уже реализовавшая свое право и желание была в его предположениях как раз Марта.
   - Не надо плакать Марта. Мне уже хорошо. Близко смирение незамутненное болью. Не плачь!
   - Как мне не плакать Андрей Павлович, ведь вы самый близкий мне человек! Я никого так хорошо не знаю как вас и ни с кем так долго не работала. И потом вы всегда были таким здоровым и оставались им до этого ужасного момента в моих глазах. Простите, я просто не сумела сдержаться.
   - Это было только в твоих глазах Марта, а на самом деле не все так здорово, как выглядело. Уже давно не так здорово.
   - Андрей Павлович, я уже не плачу и готова к действию. Можно я побеседую с вашим врачом? Вы пока... меня подождете?
   - Ты хочешь сказать не умру ли я за это время, - Андрей грустно, но вполне бодро рассмеялся, насколько позволила ему дрожавшая раствором капельница, - иди спокойно, я подожду тебя.
   Марта с большим трудом разыскала лечащего Андрея врача. Он получил назначение только утром и пока еще толком не осматривал Андрея, но уже был в курсе всех событий то ли со слов реаниматоров, то ли по результатам анализов, наблюдений и показателей измерительных приборов, но факт его частной компетентности был на лицо. После обычных вступлений к разговору, врач сказал:
   - Положение нашего больного очень трудное. Задета значительная часть тканей. Это произошло за счет того, что сердце у него вообще-то здоровое, спазм из-за этого и разрыв сосудов получился очень сильным. Вы не знаете, что могло способствовать такому сильному стрессу? Простите, я буду несколько груб. Я вижу что вы очень красивы и легко можете доставить огромные неприятности любому мужчине. Еще раз извините, но я хотел узнать это только потому, что стоит ли ему вас видеть, не принесет ли это очередных сердечных осложнений?
   - Вы не правы доктор, он уже меня видел и по-моему был очень рад. Что касается любовных переживаний, то я к этому не имею отношения, ведь вы на это намекали? уж говорите прямо у меня сейчас нет сил на разгадку намеков. Хотя мой шеф был очень скрытен в личных вопросах, но я все-таки думаю, что это не причина. Она где-то совсем глубоко запрятана.
   - Может быть он перенапрягся в последнее время на работе, такое сейчас встречается очень часто, особенно с молодыми мужчинами, не вполне осознающими предел своих сил.
   - Проблемы, конечно, были. Усталость на сердце накапливалась, но толчком послужило что-то другое, простите доктор, я сразу не смогу разрешить эту загадку, я еще должна подумать или посоветоваться.
   - А есть с кем? Ведь это очень важно. Мы его вытянем, несмотря на наши условия, мы многое можем сделать, но что будет после? Что будет когда мы его чуть подлечим и отпустим? Это важно, думайте об этом, если он вам небезразличен.
   Марта начала думать и придумала. Она еще побегала по больнице, что узнала, с кем-то поговорила, попрощалась на время с Андреем и помчалась. Куда? Да к Чуху, конечно, куда же еще?
   Чух потерянной тенью бродил по своему чердаку. Чуть не впервые в жизни он с большим трудом выполнил трудовую программу. Похмелье проходило у него всегда легко. Это не было причиной его неясного разуму томления. Мириады человеческих образов, накопившиеся у него за долгую жизнь, проносились в его голове. Он вспоминал особенно дорогих его сердцу подопечных, они словно оживали, начинали действовать сообразно своим особенностям и привычкам и это походило на физическое шевеление, а не на образное мелькание. Чух болезненно морщился, по его лицу бегали тени, будто лицо его было таким же чердаком, на котором прыгала его настоящая тень. Он глубоко равномерно дышал, задерживая шаги, слегка приседал в коленях или ускорял шаг, поднимал шаркающей походкой любимую пыль, но ничто не помогало. Не было равновесия между внутренним и внешним миром, а были огромные качели волнообразно его поднимавшие и опускавшие то над действительностью, то над сокровенными просторами души. Фантомы начинали беседу, при этом не переставали кружиться вокруг него, они предъявляли свои претензии, указывали ему на его ошибки, вольные и невольные. Он старался оправдаться, пытался объяснить людям в чем была причина того или иного его поступка, но ничего никто не хотел слушать Какие причины, какие оправдания, если моя душа пострадала, если мой мир изменился, нет, судьями мы будем строгими и беспощадными! И они судили его строго и беспощадно! Был выход. Он мог отправить их, эти капризные фантомы, в окончательное небытие или просто недоступное до него их щупальцами пространство одним щелчком пальцев, но он был во истину благороден в отличие от человеческих душ. Он не мог так поступить. Он должен был выслушать все претензии до самого испепеляющего конца. Он должен был принять их своим могучим сердцем. Остановить собственное осуждение, прижать в темном углу оправдания и осудить еще более строго самого себя, вынести давление приговора и продолжить, несмотря ни на что свою деятельность, сбросив груз сомнений и советов, выворачивая свой корабль на собственный курс, под собственную ответственность. Чух сел на лежанку, заставил себя хлебнуть чая и дрожащей рукой поднес пламя каминной спички к огромной сигаре. Теперь необходимость дышать ею постепенно приводила в его жизненную программу простой смысл, отметавший все несуразности потусторонней склоки. Он пускал под крышу кольца дыма и видел в них такое спокойное плавание нетревожимое сквозняками, что невольно порадовался: как хорошо он все позатыкал под дверями и как хорошо что обнаружил и законопатил все дыры в крыше после последнего дождя! Он так увлекся положительной терапией похвалы себя за малые достижения, что пропустил стук каблучков Марты, которая застала его совершенно врасплох. В первое мгновение он даже перепутал ее образ с колечком дыма, аккуратным и прекрасным своей волнистой легкостью. Но мгновение как все в это неудачное утро закончилось плохо. Он моментально определил, что Марта крайне взволнована и до предела расстроена. Дальнейший анализ ситуации не потребовался, - Марта сходу все выложила:
   - Чух, дорогой, у нас страшное несчастье! Андрей в больнице у него большой разрыв сердца!
   - Господи, боже! Погоди, я сейчас все выясню. - Чух сосредоточился и превратился в полную неподвижность, которая только подчеркивалась подрагиванием пальцев его рук. Марта терпеливо ждала, зная что ничем ему в этом сосредоточении не может помочь.
   - Марта, я прошу тебя быть мужественной. Несчастье наше действительно огромно. Он умирает.
   - Чух, милый, как же так?! Ведь врач сказал, что все обойдется! Этого не может быть!
   - Врач был бы прав, если бы Андрей сам этого хотел, но он не хочет! И причина этого нежелания жить столь личная, что даже я не смогу его спасти.
   - Чух, ты же все можешь, спаси его! Уговори жить!
   - Марта, ты не представляешь, какое насилие над ним я должен совершить для этого. Просто не представляешь! Подумай, ты бы хотела всю свою оставшуюся жизнь видеть перед собой только оболочку, а не самого Андрея. Видеть не только просто оболочку, но и страдающий его реальный образ. Боль, впечатанную в его лицо, усиливавшуюся от каждого мгновения насильно проживаемой жизни. Сосредоточься, откинь эгоистичную надежду и скажи, стоит ли это видеть? стоит ли ради этого бороться? Кроме того я вижу, что Андрей по сути своей честный человек и суд ему не страшен, страшен, конечно, он будет суровым, но приговор будет мягок, а главное совершенно справедлив! Это лучше, чем рисковать его бессмертной душой, заставив насильно существовать! Ты не думала о том, что может сделать отчаявшаяся душа? Нет. Тогда подумай об этом.
   - Неужели это все. Я должна быть рядом с ним.
   - Не только ты, но и я! Кроме того это не все. Совсем не все. Это непонятно многим, но тебе должно стать ясно. У него есть последняя связь с жизнью, он ее хочет преобразовать иначе она оторвется неуправляемым клочком с катастрофическими последствиями. В этом ему нужен я, и я сделаю это последнее преобразование его воли.
   - Чух, я тебя ни о чем не спрашиваю! Только сделай все как можно лучше, если даже это так будет трагично. Я готова переступить через естественный эгоизм ради справедливости исполнения судьбы. Я готова и полностью тебе доверяю.
   - Спасибо, я нуждаюсь в твоем доверии. Все будет плохо, но так как нужно! Обещаю.
   - Еще вопрос, только один вопрос. Можно?
&;nbsp;  - Да.
   - Почему, Чух? Почему? Это кара? Да?
   - Нет. Это его собственное желание и решение. Дело в том, что он исправил свою собственную судьбу. Он потратил все свои душевные силы на ее исправление и поплатился. Не выдержала его оболочка, его слабое тело. Оно подчинилось его духу и сломалось.
   - Как это печально и непонятно!
   - Печально - да. Возвышенно красиво - да. Когда-нибудь тебе откроется эта печальная предвосхищающая естественные ошибки красота, красота его заблуждения и поступка. Это такая редкость, такой редчайший феномен, когда из заблуждения рождается продуктивная правда новой действительности. Иногда это бывает.
   - Значит он погибает не зря?
   - Более того. Он остается жить, но только в прошлом и нам недоступном. Никогда еще счастливое приобретение не сопровождалось такой страшной потерей. Это я говорю тебе как специалист.
   - Чух, скажи мне честно. Это будет очень ужасно, если в такой момент я признаюсь тебе в любви.
   - Наоборот, я даже отвечу тебе: я тоже люблю тебя Марта. Весь ужас оставим за краткостью этого ответа. Я люблю и согласен на любые неизбежные последствия, - Чух привстал с лежанки и поцеловал руку Марты. Как он сумел вложить столько смысла в это простое знаковое приличие остается загадкой, но еще большей загадкой было то, что Марта до последней крупинки оценила его признание, выраженное этим далеко не всегда используемым в такие моменты символом.
   Спустя некоторое время Андрей смотрел в глаза почти незнакомому человеку и они косым зеленеющим упором держали его в жизни покрепче любого хитроумного врачебного аппарата или лекарства. Он узнавал и одновременно не узнавал посетителя. Если бы не ухо, он точно не узнал бы помолодевшего старика. Очень мягко, но настойчиво, Чух попросил перед этим Марту выйти. Они были сейчас одни, не считая остальных страдальцев, которые не могли покинуть своих коек. Это общество не мешало. Андрей даже понимал почему. Чух что-то сделал и воздух вокруг них уплотнился, создавая прозрачный шатер, прочную преграду всему отвлекающему постороннему.
   - Настало время познакомиться поближе. Меня зовут Чух. Вы меня узнали?
   - Да, я вас узнал. Ничего не понимаю, но вас узнаю.
   - Понимать ничего не нужно. Наши дороги пересеклись и так случилось, что вы помогли мне гораздо больше, чем могу вам помочь я.
   - Спасибо, за признание моих скромных заслуг, но мне помощь уже и не требуется. Во всяком случае, она не в человеческих силах, в том виде в каком мне необходима.
   - Я чувствую ваше решение. Оно мне понятно, но позвольте уточнить: на сколько оно необратимо?
   - Ни в чем я не был так твердо уверен, как в том что хочу уйти.
   - Я скажу за вас, ибо вы так и не решитесь это сформулировать, то что вас еще удерживает. Вы больше не в силах управлять событиями, которые происходят вокруг Андрея маленького. Вас очень волнует его судьба и судьба связанной с ним навек Татьяны. Сокровенная ваша мысль: о том чтобы навсегда уйти в его мир, стать частью его души и остаться с ней до конца его дней. Две жизни никому не под силу, ведь так?
   - Не буду вас спрашивать откуда вы это знаете, у меня нет возможности и времени во всем этом разобраться, но я чувствую что ваши вопросы неспроста, вы что-то можете изменить? Да. Я не зря получаю надежду?
   - Надежда - это всегда зря! Вы получаете шанс. Не малый шанс.
   - Что я еще должен?
   - Более ничего. Вы во власти делать теперь то, что задумали. Ваша душа опишет круг и недолго задержится в полете. Суд над вами будет предварительным, можно сказать выездным. Отпущенная душа ваша вспыхнет и потухнет, столкнувшись с вашим Андреем. Он даже не заметит этого, а вы получите уже намного меньше полномочий, чем имели до сих пор. Но зато вы будете в нем жить и не просто жить посторонней мечтой, нет, вы будете его самой мудрой и полноценной частью. Во многом даже лучшей его частью. Люди в пространстве времени не меняются. Если честно, то я даже немного завидую вам. Испытать такое мне не дано, хотя грех жаловаться - испытаний мне хватает.
   - Чух, у меня еще просьба. Ничего?
   - Если смогу исполнить, тогда и будет чего, а пока ничего. Говорите Андрей у нас совсем мало времени. На раздумья его столько не выделяют. Весь мой блат исчерпан.
   - Не оставляйте без внимания Марту. Она очень хорошая девушка. Больше мне просить нечего и не за кого. Прощайте.
   - Прощайте Андрей Павлович, я для Марты сделаю все что вправе отдать - ни меньше ни больше. Просто - все.
   На слова совсем не оставалось времени, и Андрей продолжал пожимать руку Чуха, а он старался его не удерживать. Этого сейчас нельзя было делать. Паузы человеческого пульса ударяли Чуха в самое нутро могучего сердца. Он ощущал как паузы укорачиваются, проходит трепет секунд и каждое возобновление тишины дается с большим трудом, чем предыдущее. Обратная связь наконец окончательно прервалась, теперь Чух спрашивал у наступившей тишины: тебя здесь более не нарушат? И тишина отвечала ему: здесь только шум пронзенных измерений - более уже ничего!
   Марта безудержно плакала и Чух не пытался ее утешить. Он знал, что сейчас настанет настоящее женское время - время похорон. Все разместится на свои места и до самого непреложного конца обряда Марта будет, как заводная мумия, исполнять все требования обычая, а затем будет еще один всплеск горя, да и один ли? и тогда он опять вмешается. Он расскажет Марте во всех подробностях, что означает уход Андрея. Пока этого делать нельзя. Надо соблюдать последовательность, производить все как надо и не торопиться. Этот вечер они провели с Мартой вдвоем на квартире Андрея, от которой у нее были ключи. Чух слушал бесконечные ее рассказы и совсем не обязательно грустные о ее впечатлениях от Андреевой жизни. Он иногда контролировал ее состояние, не позволял слишком углублять горе, слишком сильно в нем вязнуть и подталкивал Марту дальше и дальше по дороге воспоминаний, которые были такими простыми в реальности событий и такими острыми в новой своей замурованной отражением фазе.
   Ночь прошла тихо. Она притворилась тихой скромницей. Ей словно не было дела до людей. Чух даже подумал, что она решила превратить сегодня свой день в ночь и уснула, но неуловимый людям лепет мрака выдавал ему ее истинное присутствие. Ночь прошла. Марта спала на коленях у Чуха и он задумался, чему способствовала гладкость и нежность Мартиных волос, которые он перебирал в своих пальцах. Тепло ее головы было таким нежным, что в этом тепле явственно различалось что-то ребячье, невинное. От этого несравненного тепла мысли текли плавно и не тревожно. Он понял что, несмотря на горе, должен вернуться к своим обязанностям. Простое, привычное дело поможет успокоиться, а Марта отвлечется от щедрых сомнений вечности земным делом похорон. Ей в помощь он решил призвать Катерину и Колю, а если понадобится, то и Петя будет кстати, хотя он Андрея и не знал. Чтобы не будить Марту, он перевел свой телефонный звонок Катерине в полностью беззвучный, и все ей рассказал. Успокаивать двух женщин подряд у него уже не было сил и он перепоручил это Николаю, с чем тот сейчас и справлялся. Когда все собрались на квартире Андрея, он получил временную свободу и вышел из дома. Он сел в свой роскошный автомобиль и его плавный ход постепенно привел его мысли в нужный сейчас порядок. После того как он проехал один бульварный пролет его существо впитало этот порядок и восстановилось уже окончательно. Под ним опять появилась твердая околоприродная основа. Проводником ее чувствительности в органах жизни, конечно, была машина. Чух тихим ворчанием мощного мотора обрел оптимистическую правду оценки мира и подчеркнуто плавно тронулся с очередного светофора. Мастерство его настолько возросло со времени первого урока вождения, который он сам себе давал, что свои дела он решал по дороге. Только одно дело требовало сегодня его личного присутствия. На связь с ним никак не выходила Анечка, его подопечная любимая ученица. Ничего страшного в этом не было, так как Чух знал причину. В гимназию явилась высокая комиссия, представлявшая самое что ни на есть бюрократическое начальство из департамента образования. Эта комиссия наглухо забила все ручейки естественных проявлений этого подконтрольного ей процесса, невозможного без свободного общения. Чух не в первый раз сталкивался с изолирующими свойствами всяких комиссий, поэтому знал как с этим бороться. Машину пришлось оставлять довольно далеко от гимназии. Ближе подъехать было невозможно. Как высокое начальство, наверняка отвыкшее от ходьбы, переживает пешие прогулки при подвозе своих чад поутру Чух не понимал. На их месте он бы давно снес пару гаражей и проблема была бы решена, но это совсем было не его дело. По гимназическому, но грязному как его ни называй, двору носились породистые и беспородные собаки. Чух нейтрализовал по пути пару опасных заразой собачьих экскрементов и проследовал в глубину загона, где располагалось само искомое образовательное учреждение. Спавший у входа дед не спросил Чуха, внушившего ему заочно беспробудное доверие, о том что он намерен делать в школе, поэтому Чух беспрепятственно пошел по ней разгуливать. Он поймал за шиворот нерадивого ученика и не только нерадивого, но и совершенно неосторожного, не ценившего свои пока гибкие суставы и летевшего по лестнице так, словно она была трамплином в светлое будущее. Чтобы оно без сомнений наступило пришлось ученичка попридержать и слегка встряхнув, поставить на ноги попрочнее. Ученик этого, естественно, не оценил и покрутив пальцем у своего маленького височка, вновь набрал удобную ему в передвижении скорость. Чух покачал головой, еще немного последил за ним взглядом и двинулся далее. Рассчитывая более на свое чутье, чем на умение читать таблички на дверях, Чух распахнул одну из дверей. Показательный урок был в разгаре. Высокая комиссия сидела в рядок на специально выставленных стульях и спала с открытыми глазами. Очевидно все замечания она собиралась выдать умозрительно, а не аналитически. Все у них было решено заранее, согласовано со своим комиссионным и высшим начальством до буквы, а если еще оживить замечание случайно выхваченной из урока фразой, показательной в присутствии на нем, то и ладно будет совершенно. Чух остановил мгновение недоумения и, прикинувшись самым крутейшим чиновником, спокойно проследовал за последнюю похожую на стол парту, в которую с трудом поместился, значительно подвернув ноги. Уже через минуту он понял что никогда ничего подобного сам не проходил. Урок шел по какому-то ново мудрому предмету типа природообществоведения, включавшему в себя кучу областей знаний, но по мнению Чуха не охватившего ни в одном из них самое в них главное. Его возмущение остановилось только при мысли о несомненной удаче - его подопечная Анечка сидела прямо перед ним. Ей было очень интересно: кто там еще приперся на урок и она все время оглядывалась на Чуха через плечо. Он сочувственно ей кивал головой. Как не пожалеть ребенка, вынужденного выслушивать, да потом еще и учить такую кашу знаний! Чух заставил себя прислушаться. С большим трудом он понял, что сейчас речь идет о сотворении мира. Все время учителем упоминался какой-то бульон, затрагивался вопрос о расширительном взрыве вселенной и Чух понял, что сейчас или возьмет все в свои руки или просто заснет.
   - Уважаемый педагог! Вмешаться в ваши рассуждения меня заставляет чесотка правдопоиска и логика вложения в головы знаний. Как существо лженаучное и порожденное языческими воззрениями, я исповедую религиозный интернационализм. Это вам для справки и платформы понимания. Теперь перейду к сути вопроса..., - суть вопроса как видно менее всего интересовала комиссию, поэтому жирная тетка со следами порока на отштукатуренном лице и подозрительно похожая обликом на бывшего российского посла в Греции приподнялась со своего стула. Она уже приготовилась держать обличительную речь, но натолкнувшись на осуждающий взгляд Чуха, вдруг поперхнулась и произнесла:
   - Выдача пособий в форме знания есть прогрессивная методическая канитель нашего фонда с маленькой буквы, поэтому я умолкаю и жду звонка как совсем простенькая девочка из проблемной семьи.
   - Так-то лучше! Воспользуюсь паузой и представлюсь - меня зовут Чух!
   Уже ничто Чуха не задерживало и он продолжил:
   - Остановлюсь на физике процесса сотворения или, если хотите, формирования нашей вселенной, включая образование форм жизни. Это образование попрошу не путать с общественным институтом. Итак, каждому ежу понятно, что сначала было только время. Но любой предмет или субстанция склонны к отлеживанию нижних слоев и уплотнению не зависимо от действия закона всемирного тяготения, тем более в такой слабенькой, узенькой интерпретации, которая известна людям. Произошло так и со временем - отлежалось! Появилась первичная материя (безобразный термин) и превратилась в камень. Этот первобульдик сейчас называют тяглотайм, за уникальные свойства перемещения в свое первоначальное положение из любой точки, куда его насильно переправят. И ведь насильничают, переправляют! Так уж случилось, вернемся к истокам, что этот тяглотайм вписался в ядро каждой планеты и нарастил на себя всю пыль, которая носилась по космосу без всякого видимого дела. Да, да девочка, вопрос обязательно пожалуйста!
   - Дяденька Чух! Как же удалось вытащить этот тяглотайм? Он же внутри планет, попробуй туда залезь!
   - Учитель! Я немедленно требую сюда, мне в руки журнал! как тебя зовут любознательный цветочек? Агрипина? Имя достойное царицы знаний! Ставлю пять и даже пририсовываю плюс! Старайся милая! Никто его к счастью или, что по сути одно и тоже в деле прогресса, к несчастью особенно не выковыривал - он валялся на земле совсем не глубоко. Когда-то, в незапамятные времена одна из планет превысила установленную скорость и поплатилась. Ее кусочки до сей поры собирают Гаишники, ой, извините, Гибедедешники в разных концах нашего утлого света. Вписаться на свое место этим кусочкам уже не удалось, так и валяются на поверхности. Ну, это более ответ на кстати поставленный вопрос, чем отношение к делу. Поехали дальше. Вся предметная суть вселенной обладает перводушой, а кому не может быть понятно, что души склонны к меланхолии и скуке! Вот по этому непреложному закону все и развивалось. Толчок к жизненному пробуждению дало невероятное уплотнение обителей перводуш. Взрыв эмоций был неизбежен. Успокаиваться пришлось, как всегда в фантазии, ведь только она не лишится крыл при любом доисторическом или рукодельном распаде. Не буду забивать вам головы излишествами обобщений, а выражусь кратко: все есть только плод нашего (вот единственная условность, сколько их, включая совсем не наши, науке не известно!) воображения. И не стоит расстраиваться по этому поводу. Абсолютно не стоит. Какая нам разница: откуда, чьи мы? Уже здесь. Мы все свои. Отмена любого урока всегда в вашей способной воле! Нарастайте трудом отрицательного понятия и оно ответит вам раскосом глаза на удовольствие жизни! Вечность игры требует создания достойной игрушки, но она всегда с вами! Нет лучше игрушки для человека, чем он сам! Играйте на здоровье!
   Неожиданно аудитория разразилась аплодисментами. Слабенькие ладошки породили приятный нарастающий ритмом шелест, и Чух совершенно расчувствовался. Он раскланялся, бережно приопуская свою тяжелую голову на плечо, и расшаркнул по крашенному полу ножкой, что издало приятный скрип ноты си диез второй октавы и еще дополнительно его порадовало. Тишина сходная с гробовой стояла только на заднем дополнительном ряду. Тяжелая тень неприятия игрового варианта объяснения действительности, а тем более ее тонких корней, повисла на лицах высокой комиссии. Мужчина средних лет с выпуклой лысиной и усеянной бородавками щекой, в сером полосатом костюме и бордовом галстуке вытянул шею перед вставанием и подтянул к ней остатки массивного тела. Он кашлянул в кулак и сказал:
   - Как представитель государственных органов образования я выражаю искреннее соболезнование слушателям, вынужденным поставить мозги набекрень для понимания в первом приближении к яркости истины прослушанного бреда. Поступок педагогического самозванца я счел бы преступлением сумей подобрать соответствующую статью кодекса. Но благодаря высшей правде закона и его интерпретации в наших устах я делаю вывод. Такие вещи можно выслушать с дрожью, но с допустимостью во взрослой аудитории, а ведь у нас дети! Как мы можем допустить такую неграмотную ломку умов, не регламентированную никакой разрешающей силой бумаг. - Его срочно решила поддержать баба, которую ранее остановил Чух.
   - Поразителен факт нашего присутствия при возмутительном вмешательстве в учебный процесс лица не постеснявшегося не достигших порога половой зрелости и избирательного возрастного ценза учеников и признавшего себя практически всенародно произошедшим от языческих воззрений дикарей - наших предков! Более возмутительного случая не было в моей практике инспекционирования школ. Лично я немедленно сажусь писать мемуары и включаю в них сей недостойный случай!
   - Непременно включайте! Не рвите только усидчивым пером казенную бумагу. На свои деньги вы ведь не купили за пятьдесят два года ни единого листочка, даже фирмы "Снежинка". Вы недостойны очищения мыслей, вы сборник насилия над абстракцией и гнусная бабища, - эта эмоциональная речь Чуха привела в неистовый восторг всех учеников. Откуда появились в воздухе классной комнаты летающие предметы? зачем в нем запахло недоеденными ученическими завтраками? почему мелькающие косички и лохматые чубы завертелись между партами хороводом? Но главным вопросом для всех, успевших случайно опомниться, остался следующий: куда подевался возмутитель чиновничьих остаточных сердец Чух?
   Чух медленно продвигался по улицам, заполненным потоком автомобилей. Он так глубоко задумался, что почти не нарушал правила дорожного движения. Он даже машинально подпихнул эмблему своевременного прохождения технического осмотра на положенную сторону лобового стекла. Мысль его обогнала самодвижущийся экипаж - она расположилась прямо на бампере и, свесив болтающиеся в такт московским ямам худенькие ножки, отмечала лишь бледные фантомы разрушенных зданий. Словно опытный экскурсовод, ведущий для повышения квалификации самого себя, она развлекалась восстановлением разрушенного в городе природой людей. Вот на этом месте была жалкая лачуга общественного деятеля восемнадцатого века - ее снесли, когда строили апартаменты богатого купца. Вот здесь под асфальтом сохранился фундамент замечательной башни, которая века обозначала въезд в город. Тут был пожар - неосторожная любовница заморского посла опрокинула керосиновую лампу - и выгорел целый квартал. Здесь расшибали лбы, обосновывая необходимость планового разрушения, люди называвшие себя архитекторами, а вот тут они реализовались как личности, воззвав к последнему аргументу строителя - к взрывчатке. За этими итальянскими башнями спрятались главные вредители - они теперь ни во что не вмешиваются. Им абсолютно не до того. В этом особенность пользы периода - грызитесь волки, мы пока попасемся! Чух постепенно наливался восторгом, пользуясь своим вечным источником сил - потусторонней заправочной станцией. Он даже поменял животворящее масло, не забыв при этом поставить новый фильтр ощущений. Теперь все краски озвучились без помощи передовых композиторов и восхищением прозванивали голову Чуха. Он позабыл обо всем на свете, даже любимая пыль не казалась ему сейчас верхом совершенства. Он видел совершенство совершенно в ином. Он видел его в несущемся ученике с выехавшей из брюк рубашке, видел его в горящих весельем глазах девчонки задававшей ему сегодня вопрос, видел (с легкой оптимистической подтасовкой) интерес в глазах школьного учителя и, наконец, все это в его голове, а следовательно, когда-нибудь и в действительности побеждало департамент образования как никчемный и малоимущий для передачи крупицы пользы. Оптимизм бил ключом в зеленом светофорном обличии дорожной перспективы и совместным соблюдением правил участниками неумолимого потока самопереброски тел в пространстве города, которое сейчас и было на обозримо краткий период главнейшим. Чух опомнился, когда понял что опять уехал совершенно не в ту степь. Он оказался под незнакомым мостом, выехал на тротуар и вылез из машины. Железобетонное чудовище могуче гудело над его головой. Чух почему-то ему поклонился, едва сохранив равновесие, и пошел вдоль набережной. Походка его была петляющей, но очень решительной. Это прекрасно понимали фонари. Они поспешно уворачивались и почтительно пропускали его.

Направление главного удара

   Татьяна почувствовала это в конце октября. Ей начало казаться что она яблоко, в котором завелся маленький червячок. Яблоко так яблоко. Она не придала этому значения. Заметил отклонения в ее поведении Андрей. Ему было и невдомек, что и тут он попал в редчайшую ситуацию. Он обратил внимание на то, что Татьяна совершенно по-особому смотрит на солнце. В октябре, когда оно нас уже реже радует, оно особенно яркое и прозрачность атмосферы только усиливает его ослепительное свойство. Однако Татьяна совершенно спокойно подставляла ему свое лицо, почти не жмурилась, а иногда даже еще шире раскрывала огромные черные глаза. В них плясало маленькое отражение светила, и Андрею на отражение смотреть было больно. Как Танька получает от этого удовольствие он не понимал.
   - Тань, прекрати, мне смотреть на тебя страшно! Ты совершенно испортишь глаза!
   - Опять хочешь быть противным! Не мешай. Я хочу увидеть пятна.
   - Дались тебе какие-то пятна, смотри в тень, наверное уже не видишь ничего.
   - Очень даже вижу - никакой тени нет!
   - Как нет. Вот она, да еще и голубая!
   - Сам ты голубой! - они долго смеялись по этому поводу, ведь тогда это была экзотика.
   Этим терапевтическим, только не известно от какой такой болезни, занятием странности Татьяны не ограничились. Она часто не отвечала на вопросы. Сначала это злило Андрея, но он мудрел с каждым днем с ней проведенным и теперь пытался всегда определить причину ее поведения, а не реагировать напрямую на его зримые проявления. Он присмотрелся к ней внимательнее и увидел, что ответить даже на пустяшный вопрос в таком состоянии невозможно. Он ясно видел как Татьянино лицо уплывает в какое-то ему неподвластное, непостижимое счастье. Все что ему оставалось при этом это только наслаждаться его чарующим видом. Ее лицо становилось в такие минуты таким прекрасным, оно так дорожало в его глазах, что он мысленно осыпал Таньку брильянтами и изумрудами, селил ее в трех, даже четырех комнатную квартиру и начинал ей носить огроменную зарплаты аж два раза в месяц, не считая аванса. Если проявить терпение, то все проходит само собой. Татьяна спускалась на землю и первым видела на ней Андрея. Уже осмысленным взглядом она ласкала его и брала за руку, но так осторожно, что он принимал это тоже за ласку. В такие минуты он не выдерживал и почти до боли крепко сжимал ее легкую руку. Она недоуменно смотрела на него, но руки не отпускала.
   - Таня, ты ничего не чувствуешь? Может быть у нас будет ребенок? как ты думаешь? Мне можно будет на тебе жениться? Мне разрешат?
   - Главное чтобы я тебе разрешила!
   - Ты, это понятно!
   - Чего тебе понятно, нахал такой! - Танька принялась его чувствительно трясти за плечо.
   - Танька, последние мозги вытрясешь! Перестань, а то так поцелую, что дышать не сможешь!
   - Только попробуй! - но он уже пробовал, да еще как пробовал! Скамейка рисковала немедленно превратиться в ложе любви.
   Кто-то наверное их видел, но они этого не замечали. А посмотреть было на что. Андрей расширился в плечах и очень подрос за это лето. Нормальный стал парень. Татьяна приобрела мягкость, которую может дать в один прекрасный день природа избранным или ежедневные упорные тренировки тем, кому не так повезло. Андрей уже весь был белый, но пока еще не бледный, а Татьяна сохранила летний загар, так как обладала более смуглой кожей. Оба были прекрасны и легкая неопасная молодая дурь, шедшая от них, не раздражала даже отпетых бабок и гнилых стариков. Наконец они вернулись к серьезному разговору, и в нем повела первую скрипку уже Татьяна со страхом и в тоже время непонятным успокоением этим все более очевидным и подлежащим обсуждению фактом.
   - Андрей, я буду рожать. Что ты по этому поводу думаешь?
   - Я, конечно, ничего не думаю, но рожай обязательно! Вот бы еще мне в армию не ходить! Как же ты будешь без меня два года?
   - Тебе обязательно надо куда-нибудь поступить. Я не переживу одна без тебя столько лет! Господи, как я не подумала! А как же я буду с животом в школу ходить?!
   - Пусть только попробуют над тобой издеваться, я им покажу!
   - И что ты им покажешь? - они опять долго сменялись, хотя совершенно ничего смешного в их разговоре не было кроме, пожалуй, того что собирался им показывать Андрей. Однако им виднее!
   Вопрос о животе, с которым придется ходить в школу оказался для них самым животрепещущим. Его обсуждали больше всего. Решили, что раньше пяти-шести месяцев беспокоиться особенно не о чем, а там как бог даст. Во всяком случае, закончить школу в любом случае Таня должна успеть. В будущем прорисовался даже один положительный момент:
   - Экзамены у меня примут без проблем! Нацеплю на себя что-нибудь жалостливое, чтобы животик выпирал и вперед с песнями!
   Оба, несмотря на шуточки, уже подошли к самому тяжелому вопросу. Этим вопросом, конечно, были родители. У них обоих были основания им не доверять.
   - Танюша, ты только не переживай! Нас наверняка будут оскорблять. Что они еще могут! Чего от них еще ждать? самое главное, ты помни обо мне и не переживай. Помни только о нас.
   - И не только уже о нас, но и о нем!
   Их опасения оправдались в полнейшей мере.
   Открываться решили в феврале. Все равно деваться уже некуда, можно и потянуть, но не стоит. Лучше упреждать ход событий. Итак, в жертву принесли последнее воскресенье февраля, вторую половину дня. Решили что так будет лучше, чтобы не видеть похоронные физиономии предков в течение выходных, а утром удрать в школу и все дела. Долго думали стоит ли говорить это вдвоем. Потом, прогнозируя возможный ход событий, договорились выложить все одновременно в четыре часа вечера, порознь. В этом был смысл. Если кто-то опередит другого или разговор поведут совместно, то моментально последует звонок оповещенных родителей, а что и как они наговорят друг другу по телефону уже совершенно неуправляемо. А так оставался шанс, очень правда небольшой, выложить все в мягкой форме, наиболее приемлемой для такого радостного сообщения. Андрей страшно волновался. Он бродил все утро воскресенья по дому как неприкаянный и, наконец, дождался вопроса, который прозвучал вроде: тебе что делать нечего? Родители как раз были вместе и Андрей решился.
   - Ма, Па, мы с Татьяной решили пожениться! - выложил он единым духом и стал ожидать, правда очень недолго, их реакции. Мамашка поползла вниз с дивана и истошным голосом завопила:
   - Паша, скажи ему Паша! - что необходимо говорить в такие моменты Паша за долгие годы семейной жизни еще не выяснил, поэтому просто подлетел к своей матроне и в восстановительных для нервной системы целях принялся укладывать ее поудобнее на койку. Однако она грубо сбросила его руки с плеч и, не понижая голоса, продолжила вопли:
   - Идиот! Мы вырастили идиота! Паша, скажи ему что-нибудь! Что ты молчишь?!
   - Может быть сначала выслушаем подробности? Как ты дошел до такого, сын?
   - Мы друг друга любим и поэтому у нас будет ребенок! Что в этом плохого? Я не понимаю!
   - Ты, только посмотри! Еще и ребенок! Когда вы успели. Как я не хотела тебя отпускать на юг! Как не хотела! Неужели ты не понимаешь, Андрюша, она тебя обманула! Она тебя просто поймала! Еще не известно, какой там ребенок!
   - Ма, замолчи сейчас же! Что ты такое говоришь!
   У Татьяны все происходило немногим лучше. Все отличие ее ситуации выразилось в том, что мамашка моментально начала реветь как белуга, а отец бросился убивать Андрея, но к счастью, а может так он и задумывал в глубине неглубокой душонки, не очень на самом деле обеспокоившись, застрял во дворе около доминошного стола. Из дома он унес последний пятерик, наверное, формально, в целях поимки такси для ускорения расправы, но по не очень тайной задумке на покупку пары бутылок портвейна. Имея таким образом средства, он не соблазнился удовольствием сгонять партеечку, а подцепив за рукав постоянного партнера, у стола не задержался - проследовал в магазин. При этом он активно жестикулировал, видимо ища сочувствия в дежурном собутыльнике, которое он и нашел, так как у кого деньги, тот и музыку заказывает. Кончилось все тем, что оба наших героя, Татьяна и Андрей очутились вечером на своей любимой лавочке. Татьяна была с покрасневшими от не вышедших слез веками, а Андрей непроизвольно сжимал и разжимал кулаки. Они почти не разговаривали, а только тесно прижались друг к другу и Андрей долго чувствовал, как вздрагивает Татьяна в его объятиях, словно пойманная в силки обстоятельств птичка. Как не были сумбурны их переживания, постепенно Андрей обрел совершенно странную по силе и непререкаемости уверенность в дальнейших действиях, которые даже сформулировал совершенно конкретно:
   - Татьяна, Ташюшечка, все даже очень неплохо! Нам пора начинать свою жизнь. Пошли они все куда подальше! Когда-нибудь опомнятся. Деваться им некуда. А сегодня мы отправимся к Сереге. У него до середины лета все равно родители не приедут. Что бы мы без него делали? Если бы не Индонезия мы бы пропали! Пошли, а то не успеем ему пива купить. Да и нам что-нибудь надо пожрать. Главное дотянуть до лета, а там уедем далеко-далеко.
   Они начали тянуть до лета и время полетело так быстро, как умеет только оно одно. Серега был страшно рад появлению друзей. Свобода это прекрасно, но и общество тоже замечательно. Танька начала их гонять как настоящая хозяйка и запущенная Серегина квартира преобразилась, точнее возвратилась на уровень, который обеспечивала ей Сережкина мама. Даже индонезийские скульптуры из темного дерева сверкали как бронзовые. Их часто посещала завуч, учительница по физике Надежда Ивановна, которая была приятельницей Сережкиной мамы и обещала ей за ним присматривать. Это было совсем неплохо, так как неформальные, доверительные отношения, появившиеся у наших женщин, помогали преодолевать напряженную ситуацию в школе. Надежда Ивановна прикрыла их своей широкой спиной ибо была женщина мудрая, много чего повидавшая, очень добрая и к тому же крупная формами. Спина ее была широка и надежна. Она наладила контакт с Татьяниными родителями и частично нейтрализовала ее папашу, что оказалось сделать совсем не трудно. Ему ведь в сущности было на все наплевать, лишь бы его не трогали и не мешали ему спокойно потреблять по утрам и вечерам портвейн с пивом. С родителями Андрея было гораздо сложнее. Мать Андрея продолжала бойкотом свое причудливое воспитание, основанное на безудержном эгоизме, и не желала мириться с существованием невестки. Но, хотя бы не очень мешалась. Это было полнейшей заслугой Надежды Ивановны, сумевшей ее убедить что как бы ни было надо спускать ситуацию на тормозах. Насколько та приняла ее мудрейший совет оставалось неясным, но видимости ее противодействий никто из участников этих событий более не ощущал. Вполне возможно что это Надежда Ивановна никому не говорила как ей удается поддерживать мирную ситуацию, потому как некоторые слухи до ребят доходили. Кто-то жаловался на Татьяну, кто-то хотел встретиться из начальства с Андреем, даже из милиции, но все это для ребят оставалось слухами, а как было на самом деле мы уже никогда не узнаем. Так они и дожили до счастливого момента появления на свет нового человечка, но некоторые события, достойные упоминания, все же этому предшествовали. Проза жизни в виде недостатка денег и совместное решение молодых уехать после окончания школы и родов диктовали свои условия. Серега и Андрей в тайне от Татьяны, а тем более от Надежды Ивановны стали добывать деньги на отъезд. На текущие расходы по жизни средств кое-как хватало. Это были деньги Андрея, совсем чуть, но они существовали, деньги оставленные родителями Сергея и кое-что в натуральной форме притаскивала Надежда. Только один источник накрылся окончательно - у Татьяны не было ни копейки. Однако ее возвышенное состояние, в котором она все время пребывала, позволяло ей ни о чем не беспокоиться. Она окончательно впала в оптимизм и все время улыбалась, тихо напевала и абсолютно не страдала ни телесно ни духовно в своем положении. Это было что-то вроде природной компенсации ей за решение оставить ребенка. Молодые мышцы прекрасно держали кругленький красивый животик и только дурость молодых ребят не позволяла им оценить какая сейчас была Танька красавица. Они глупо, но, слава Богу, не обидно над ней подшучивали и, вообще, относились к ней крайне снисходительно и даже легкомысленно. Они считали себя очень взрослыми и обремененными заботой более высокого порядка. В одно из воскресений они выбрались в парк культуры и попытались продать Серегины марки. Ничего другого им в голову не пришло.
   - Не переживай! Когда-нибудь заработаешь и пришлешь! Ты подумай: какие-то там марки и вы с Танькой! Разве можно сравнивать? - Серега успокаивал более себя чем друга. Марки было очень жалко. Тому же эта помощь казалось такой естественной, что он даже почти не благодарил приятеля. Благородство молодости слепо, причем почему-то в обе стороны. Два замечательных идиота занимались сейчас, как им казалось, настоящим делом.
   - Смотри, вот тот парень нам подойдет, - Андрей выбрал самого неудачного покупателя из всех в этот день возможных. Это был вполне профессиональный кидала, несмотря на свой юный возраст. Глаза его бегали во все стороны и одно это должно было насторожить нормального человека. Группа поддержки, конечно, тоже была где-то рядом. Да, вон и они: трое взрослых плечистых пацанов вертелось около колонн.
   - Мужики, что у вас? По одной продаете, сериями или весь кляссер?
   - Нам бы хотелось весь альбом сразу.
   - И на сколько он, по-вашему, тянет? - парень, подозрительно оглядываясь, стал изучать товар. Ему в принципе было почти все равно, что воровать, но он отметил про себя, что альбом ценный. Ему с первого взгляда было ясно, что странички с испанскими колониями, французскими и классикой тянут на сумму по тем временам весьма внушительную. Он стал пятиться, не выпуская альбом из рук в сторону подельщиков, но ребята это оценили как стремление не толкаться в толпе. А толпа была в тот день огромная. Лето, зима, плохая или хорошая погода почти не имело значения. По каким-то неуловимым законам рынка она то была густой как сегодня, а то походила на отдельные стайки пьяниц, сбивавшихся в своих интересах по двое - трое.
   - Так сколько вы за это хотите? Триста? Ого! Это много, очень дорого! Давай за двести!
   - Нет, двести только вот эти две страницы стоят! Нет - так нет, давай обратно.
   - Погоди, дай подумать, - парень продвигался в сторону колонны. К нему устремился один пацан в клетчатой красной рубашке расстегнутой до пупа, - на, посмотри!
   Парень быстро обернулся, передал альбом клетчатому и, раздвинув приятелей побежал под мост, виляя в толпе. Клетчатого, в свою очередь, загородили двое парней, а тот уже убегал в парк, держась между деревьями вдоль внутренней стороны ограды. Наши ребята рванули за ним, но момент был уже упущен. Нескольких секунд, пока они размышляли как вести преследование хватило, чтобы воры получили ощутимое преимущество. Первым нарвался на кулак Андрей. Удар под дых был таким сильным, что он согнулся пополам и только мечтал не упасть, а ноги сами продолжали идти вперед. Серега оказался ловчей и сумел обогнуть одного парня, но второй уже его ждал. Серега получил удар в лицо и его остановили мощные искры, которые вспыхнули внутри его глаз. В первый момент он подумал, что так не бывает. Расхожее литературное и устно передаваемое сравнение слишком было похоже само на себя, чтобы сразу ему поверить. Когда ребята очнулись, оказалось, что их скрутили подоспевшие со всех сторон филателисты. Никто разумеется не понял в чем дело и все решили что они дерутся между собой. Расчет на полное непонимание ситуации толпой был совершенно верен у воров. Честные граждане, как всегда, проявили себя полнейшими дураками. Андрей все никак не мог отдышаться, и только плачевное положение своего друга заставляло его двигаться. Их наконец отпустили, но сразу стало ясно что их дело плохо. У Сереги не только исчезли любимые марки, но и был сломан нос. С одной стороны он был вдавлен в лицо и, казалось, что его там никогда и не было. Вторая половина торчала неестественно остро и из оставшейся мякоти хлестала кровь. Андрей быстро снял свою рубашку и майку. Майку он протянул Сереге, а сам нацепил кое-как рубашку на голое тело. Когда они добрались до больницы на Ленинском проспекте, то вся майка насквозь пропиталась Сережкиной кровью, а он сам приобрел какой-то устойчиво плавающий вид. После долгих больничных мытарств их, наконец, приняли. Точнее у Андрея забрали Серегу и повели в кабинет. Этот кабинет своим подземным расположением и тянувшим из него холодом напоминал каземат. Внутри, Андрей надеялся на это, он больше походил на что-то медицинское, но посмотреть ему даже одним глазком не дали. Перед его носом захлопнули тамбур, и тяжелая дверь, звякнув слабо прижатым гвоздями, закрашенным серой краской стеклом небольшого оконца наверху и щелкнув отстающей от нее накладкой, спрятала от него приятеля. Андрей остался в полном одиночестве. После толпы в приемном покое, после сумасшедшей суеты коридоров здесь была такая гробовая тишина и холод, что Андрею стало не по себе. Кроме того ему отчетливо слышался стук молотка и хруст костей. Так и было, но конечно, до Андрея эти звуки не доносились. Именно в этом больничном подвале Андрею вдруг по настоящему стало страшно за Татьяну. Неужели и с ней будут так обращаться. Он, почему-то, вспомнил сегодняшнего молоденького врача, который сначала целый час их с Серегой у себя продержал, долго издевался над тем что Серега плачет, а он и не плакал, просто хлюпал непрерывно шедшей из носа кровью, а затем доложил, что мог бы им запросто вправить не только по носу но и по мозгам, да только тут нужен хирург стоматолог, поэтому они и ждут когда он явится на работу. К женщине-стоматологу - Андрей отнесся с уже таким же недоверием, но напрасно. Эта тетка с тихим голосом и очень кручеными руками действительно быстро взялась за дело и очень скоро сестра вышла из кабинета и, сжалившись над приятелем пострадавшего, доложила ему:
   - Ты, что ли с этим? Лежит он, отдыхает. Минут через двадцать поедете домой. Деньги- то есть на такси или на троллейбусе поедете?
   - Не волнуйтесь, доедем. Как он там? Что с ним?
   - Тебе лучше знать что с ним, вместе гульванили! Нос ему вывернули! Ничего, кость выправили, клин парафиновый забили, через неделю все будет нормально. Сотрясения сильного вроде бы нет. Поваляется в постели, недельку в школу не походит и порядок! Не бойся, вон какой бледный сам, может нашатыря тебе принесть? Ну, как хочешь.
   Андрей не выдержал и заглянул в кабинет. Сергея уже свели с кресла и уложили на белый больничный топчан. Сергей лежал абсолютно неподвижно и его рыжие ботинки сливались с такой же рыжей клеенкой, которая устилала низ койки. Голова лишь незначительно возвышалась над телом, но Серега заметил Андрея и даже помахал ему правой кистью руки, почти ее не поднимая.
   - Спокойно лежи, постарайся не очень-то шевелиться! И глаза не закрывай, отдыхай просто. А вы, молодой человек, закройте дверь, а то и вас рядом уложу! - Андрей закрыл дверь и подумал: беда с этими врачами - один норовит что-нибудь вправить, другая уложить! Хорошо хоть Серега после них жив остался! Ну мы с ним и барыги! Таньку бы не напугать.
   Татьяну они не напугали. Она очень деловито засуетилась вокруг раненого Сережки. Взбила ему высоко подушки, уложила, заставила выпить куриного бульона. Дала ему две таблетки демидрола и только, когда все это было сделано, с пристрастием допросила Андрея на кухне. Ругаться на этих дурачков было бесполезно, и Татьяна этого не делала. Она только качала головой и совсем по матерински смотрела на своего мужчину. Такого глупого и в принципе хорошего. Но она отчетливо понимала, что принципы надо еще реализовывать и без вдумчивого руководства тут не обойтись. В целом все закончилось не так плохо. Потери ощутимы, но не смертельны. Так она думала. Хорошо что она не догадывалась, какой действительный надлом происходил в это время в Сережкиной душе. Это было самое начало. Тот самый случай, который часто безуспешно пытаются найти в прошлой жизни у своих пациентов психотерапевты. Именно с этого момента Сергей медленно, но верно стал превращаться в неудачника. Хронического российского неудачника. А пока он лежал в болезненном полусне и ему пришло видение из будущей жизни. Оно было по кодаковски цветное, но тускло реалистичное как советское кино. Ему привиделась девушка. Хрупкая и маленькая как китайская статуэтка. Ее темные волосы бились на порывистом ветру, глаза были слегка прищурены и Серега не мог определить их цвет. Она что-то говорила и слова совершенно соответствовали всей ее позе. В них слышалось внутреннее напряжение и Сереге почему-то было стыдно. Он догадывался, что это напрямую связано только с ним и ни с кем еще. Девушке тем не менее было хорошо, она сидела на огромных серых ступенях и стукала в них каблучками, она улыбалась. Как можно так глубоко запрятать идущую от Сережки боль, как можно жить с ней и никому не показывать, как, наконец, можно самой выглядеть для непосвященных такой счастливой и беззаботной, ни на секунду с болью не расставаясь! Ее изображение начало таять и уходить в даль. Но по законам перспективы ее уход открывал все пространство видения его внутреннему взору. Вот уже видны зубчатые стены, башни, утыканные красными флагами, показались горы, и извилистая цепь стены побежала на самый их верх, прощально изогнулась и ушла далее в природную спокойную суету холмов и повисших над ними клочков влаги. Все начало скакать перед глазами Сергея он почувствовал себя таким одиноким, таким обнажено беспомощным перед преодолимыми случайностями жизни, что ему захотелось немедленно сдаться. Но кому? Кто возьмет его в плен, кто будет его кормить за чужие и собственные прегрешения, кто пожелает быть рядом? Была только одна надежда - это она сейчас уплывала от него умаляющейся фигуркой черноволосой девушки и он был пока не в силах ее остановить.

Неодолимая тяга

   Вовка внутри окаменел. Все его существо отринуло липкую болотную смесь его переживаний и взамен укрепило их осязаемой тяжелой формой темных пластов сознания. Это парадоксально, но факт - так легче было их не замечать. Оно (существо или сознание) игнорировало теперь любое неконструктивное смятение и нахально заставляло жить. На душу крепко и надежно осел порожденный Зойкой булыжник, вписался в нужный ему пласт, так и что? Он затаился и лежит до поры спокойно. Живи и не думай! Осторожные скребки, которые вопреки разуму предпринимал Вова в мазохисткой своей части характера, ровным счетом ничего не давали. Скребки были болезненны, но образов любви не рождали, что делать не подсказывали. Как так получалось - неясно, но при этом смешении душевных понятий он все прекрасно помнил. Обидная каменная правда в этом, возможно механическом деле, не участвовала. Фигурки, словно бумажные, с навсегда потерянным объемом, демонстрировали ему памятный театр и даже разговаривали. Но, наверное, и в переживаниях должен присутствовать незаинтересованный чрезмерным усложнением впечатлений режиссер, устремленный своими помыслами в единство формы и содержания. Кто-то им и был: действие было таким же плоским и отрешенным как сами фигуры. Сумасшедший компилятор, распоряжавшийся памятью, переправил Вовку в самолет, на котором они с Зойкой летели обратно в Москву. Зойка тогда не выдержала курительного салона и попросилась во второй. Теперь Вовке приходилось периодически выползать в хвост самолета чтобы покурить. В последнем, хвостовом салоне творилось невообразимое. Вовку уже трудно было чем-то удивить в бесконечных полетах, но сейчас перед ним было нечто. Практически половину кресел занимали моряки, это Вовка определил по выглядывавшим из-под пестрых рубах тельникам, не снятым матросами несмотря на жару и духоту. Всеобщая шальная пьянка захватила весь этот сбитый в дальних походах коллектив. Вовке не дали далеко уйти и приземлили на свободное кресло.
   - Садись парень, покури с нами, а то мы уже все между собой выяснили - нужны срочно свежие люди! Садись, стаканчик пропусти и поболтаем!
   От выпивки Вовка отказался, но поболтал с мужиками с большим удовольствием. Выяснилось что они возвращаются из Порт-Артура, куда перегнали очередную дизельную субмарину новейшей конструкции, - "в ней гальюн просторней чем капитанская каюта на той, на которой мы плаваем постоянно, об остальном и говорить не стоит!", - проданную Китаю. Подводники говорили, что по документам они шли на старой развалине, а сами всю дорогу завидовали китайцам, которые теперь будут на ней успешно ходить. Настроение у ребят было наипаршивейшим:
   - Веришь, впервые не хочу возвращаться домой из похода, тем более что по небесам возвращаемся, а я с ними не хочу дружить! - говорил Вовке, дыша страшным перегаром низкорослый мужичок с мраморным лицом, - провались она пропадом наша родина! Ни мы, ни настоящая техника ей не нужны!
   Вовка по-настоящему никогда об этом не думал, то есть о том как он на самом деле относится к своей стране, но слушать служивого человека, понимать его слова и горечь, с которой они произносятся, было даже немного страшно. Волей неволей вставал вопрос: куда мы катимся? Кому доверили наше скольжение? Однако этот эпизод в голове у Вовки, - прямо как в жизни, - ничем не кончился. Сейчас он, не покидая московской кухни, уже был на дне рождения Ромки, кстати совершенно абстрактном датой после неоднократных переносов, и поздравлял виновника торжества. Память еще раз, немного пощелкав эпизодами, открутила все назад.
   - Рома, я хочу вспомнить то счастливое и беспокойное время, когда мы с тобой познакомились. Поездные путешествия требуют отдельного разговора, но я просто хочу тебе напомнить сам факт нашей встречи. Тогда еще можно было спокойно перевозить через границу ровно триста долларов, но уже тогда ее пересекать с этой суммой было бессмысленно. Вот мы и ехали, кто со штукой в трусах, кто с полным багажником сигарет и бритв, а кто и с чем покруче!
   - Да, да я помню эту поездку! У меня тогда было полторы штуки баксов. Видишь вот эту седую прядь - она с тех пор.
   - Да, смена нам попалась в Забайкальске отвратительная. Более гнусных морд я не видел ни до того, ни после. С нами ехало множество сибиряков, они ребята крепкие, но тоже волновались изрядно. В течение часа Барнаульцы так напились, что в поезд их уже заносили. Это еще больше разозлило вынужденно трезвых таможенников и они нам устроили страшный шмон. Телеги с сигаретами и другим конфискованным барахлом так и отваливали от вагонов. Некоторые несчастные покидали поезд, потеряв свои кровные баксы. Им теперь предстоял бесславный путь домой. Таможня жирела, государство беднело, челноки крепчали! Нас с тобой завели в пустое купе проводников и стали раздевать. Меня раздели только наполовину и гнусными руками огладили все что еще на мне выпирало после нескольких дней пути. Баксы в конверте были приклеены у меня внизу живота и конвертик, слава Господу нашему, не захрустел. Тебе повезло меньше. Твоя морда уже тогда не внушала доверие уродам, поэтому тебя раздели до гола.
   - Точно, меня со школы начальство не любило!
   - Меня отпустили и я остался в тамбуре дожидаться тебя. Я, даже видев тебя неоднократно после твоих недельных запоев, не помню у тебя такого бледного лица, как то с которым ты вышел из купе. Мы перешли в тамбур и молча курили. Казалось, что и здесь опасно о чем-то говорить. Мы курили, а ты только шепнул мне: пронесло! Теперь уже можно открыть секрет. Пожалуйста, скажи: куда ты запихнул деньги?
   - Настолько все просто, что даже не хочется говорить. Свернул сотки в трубочку, мелочь сунул в карман как легальную. Трубочку запихнул под яйца, а их самих приклеил к жопе скотчем, чтобы не звенели. Вот Жанка мне их и приклеивала, для надежности. Ручки у нее ловкие!
   - Гениально, как все простое! Прошу прощения, что заставил досточтимую публику прослушать эту древнюю историю и заставил так долго держать поднятые бокалы. Рома я желаю тебе всегда зеленого света на таможне, долгих лет беспокойства с удачным концом и всем, что к нему полагается, а также таких замечательных подруг и друзей в помощь и радость!
   Веселье закружилось переменой блюд, рассказом поучительных историй жизни, которые передавались друг другу тоже с попеременно и непонятно откуда взявшимся смехом, очевидно возникшим просто от избытка хороших чувств. Мексиканские острейшие блюда были по пекински хороши, а пили водку, иногда ослабляя ее грейпфрутовым соком. Рома, правда, в этом безобразии не участвовал - водку он пил чистой. Прошло еще часа два, и неожиданно Жанка сказала:
   - Осторожно, Ромка сейчас заснет и упадет! - Вовка засмотрелся на приятеля, но никаких признаков опьянения у него не заметил, - да что ты смотришь! уж кто его не знает так, как я! Лови, ой!
   С большим трудом Ромку укрепили на кресле, расставив ему принудительно пошире ноги и зацепив послушными руками за поручни сидения. Ромка спал с открытыми глазами. Уже с двух метров он выглядел так, что никто бы не посмел сказать: этот человек в отключке. Глаза его прозрачно смотрели в воображаемую даль, подбородок был тверд, вытянутый перст указывал на горящую свечу, прикрытую красным стеклом. Задумался парень о жизни да и только-то!
   - Как мне надоели эти его штучки! Теперь очнется не ранее, чем я приволоку его в гостиницу. Там я его даже не успею бросить на кровать! Он встрепенется и пойдет искать выпить. Да еще будет выглядеть так, словно проспал целые сутки! Уникальная личность. Один только способ иногда действует, приводит его в чувство, но необходимо подождать полчаса.
   На время все позабыли о виновнике торжества и вечер пошел своей чередой. Немного поиграли в дартц, посмеялись. Так и проскочили положенные полчаса. Жанка сказала: пора! Она взяла пустой бокал за ножку, выудила из него ножом звук, отдаленно напомнивший всем предшествующий любому вокзальному объявлению, и гнуснейшим голосом, на который только была способна произнесла:
   - Внимание! заканчивается посадка на рейс пятьсот семьдесят второй на Москву! Внимание..., - большего не потребовалось. Ромка тряхнул головой и механическим голосом задал естественный вопрос:
   - Ребята, что? - наш самолет!? Наш самолет улетает? - не успел он закончить свою мысль о необходимости срочной посадки, как был подхвачен под белые ручки и посажен в такси.
   Жанка помахала им из окошка ручкой и попрощалась:
   - Не волнуйтесь ребята, здесь недалеко, а за двадцать минут спокойной жизни до окончательного улета можно поручиться! Пока!
   Жанка уехала, Ирка ушла в другую сторону пешком, и Зойка с Вовкой остались одни. Медленно они шли по пекинскому теплому бульвару. Зойка взяла Вовку под руку и прижалась к нему. До них доносились прекрасные даже после ужина запахи китайского вечера, вокруг продолжали носиться велосипедисты, на обочине тротуара сидели бродячие музыканты и с надеждой на скромное поощрение со стороны туристов выводили свои скрипучие песни на деревянных инструментах. Кто-то продолжал торговать самым разнообразным мелким товаром, кто-то просил милостыню, а стремительные девчонки, пританцовывая вокруг нашей пары, желали продать хоть один пучок миниатюрных розочек. Вовка протянул одной счастливице десять юаней и получил букетик, перевязанный ленточкой. Он протянул его Зойке и она взяла его так бережно, словно это был драгоценный подарок.
   Вовка очнулся и немедленно, со всей остротой сообразил. Он не сможет забыть Пекин. Даже память о Зойке остановится временем, а Пекин забыть невозможно. Он стал его второй родиной. Ласковой и счастливой, в отличие от родной России, ведущей себя как сказочная мачеха. Он провел в нем ослепительные недели счастья и уверенности, которую может дать только продуктивный и оцененный труд. Решение напрашивалось и было принято. Он уезжает. Навсегда или, надеясь, что навсегда. Сейчас важно было только решение. О результатах будет время подумать в процессе его воплощения, да они и сами себя проявят, ведь главное во всем иметь тенденцию!

Вот это вариант!

   Мария разгуливала по банку, разглядывая помещения как рачительная хозяйка. Ее глаза приобрели деловой начальственный прищур и ее ни мало не смущало то, что она абсолютно ни в каких специальных банковских вопросах не разбирается. В ней заговорил потомственный управленец со складским уклоном, ведь ее отец был прапорщиком в одной инженерной воинской части дислоцировавшейся под Москвой. Поэтому и банк ее сейчас более интересовал как склад с кучей персонала и чего-то непонятного, что называют в простонародье бабками. Вкус, опасно граничащий с наглостью, у Машки присутствовал, поэтому она тут же распорядилась переменить серые ковровые дорожки на зеленые, черные факсы на белые, а в некоторых коридорах расставить пуфики. На черта в коридоре пуфики, если бы ее хорошенько потрясли и она бы не ответила, но так хотелось что-нибудь предпринять вокруг красивых на высоких ножках пепельниц, что просто не было сил! Однако приставленный к ней управленец ничему не удивлялся - он был профи и привык работать с любым начальством. По его лицу, с навсегда застывшим выражением уважения, нельзя было прочесть ни одной буквы, не то что слова. Откуда на Машку свалилась ее мечта она понять не могла, да и просто боялась. Ей казалось, что стоит в этой ситуации чего-нибудь с толком осмыслить, как она, мечта конечно, моментально рассыплется неловко задетым, а уже предельно высоким, карточным домиком. У нее была одна прекрасная черта, необходимая любому начальнику и почти никогда не воспитуемая, а приобретаемая от рождения - она не сомневалась в своей компетенции. Менеджером она мечтала быть с самого детства, но только не вульгарным, не тем, который за компьютером или с мылом за шиворотом или карандашом за ухом, нет, разумеется нет! Она мечтала быть настоящим, но обязательно неразменным, стопроцентным золотосодержащим номиналом и желательно крупным. Ей вполне достаточно было для полного удовлетворения жизненных амбиций просто кем-то важным называться. А уж сладость своего высокого названия она перенести сумеет, ох как сумеет! Заставить любой механизм работать (результат ее не интересовал) всегда было для нее делом плевым. Пока ее смущало только большое количество подчиненных женщин, но и с этим она знала как бороться. Она уже наметила, что (наплевать какие они там специалисты!) уволит или понизит в должности всех, ну просто всех баб. Тогда общаться непосредственно ей придется только с мужиками, а уж их-то она заставит поработать! Держитесь ребятки! Свой кабинет, тоже подлежащий реорганизации, она оставляла на закуску. Ей совершенно не хотелось сейчас продумывать такие важные вещи как шторы, всякие папочки, цветовую гамму панелей, интерьер индивидуального туалета в присутствии назойливого (одним своим присутствием за спиной) управленца. Кроме того ей хотелось побыть одной. Хозяйка - барыня. Она осталась одна. Заперла дверь. Разлеглась в гостевом кресле, задрала высоко ноги, прямо на стол для переговоров, и уставилась в потолок. Что-то ей мешало расслабиться. Она осмотрела стены кабинета и тут же поняла. Это была картина. "Снять ее и чем скорее тем лучше! Еще тонуть тут у меня будут!" - так она подумала и успокоилась. Ее руки стали медленно оглаживать бедра, задрали высоко юбку английского костюма, купленного в Швейцарии за бешеные деньги мужем прокурором. Она увлеклась, погладила себя повыше, еще выше, наконец она застонала и удовлетворенно вздохнула. "Кофейку что ли попить...".

Сборы в дорогу и случайная зачистка океанов

   Чух всемерно ускорял события. Предотъездная лихорадка охватила его в той мере, в какой нетерпеливый путешественник способен вдруг проявиться в природно оседлом индивиде. Насколько он вдруг проявился, настолько и был охвачен этой самой лихорадкой. Печать первопроходца по-хозяйски легла на его во многом бестолковое мятущееся чело. Он даже начал укладывать свои пожитки, хотя в этом не было никакой первой необходимости. Ушлому человеку хватило бы и времени и объема спортивной сумки, но Чух был неопытен в планируемых перемещениях. Совсем другое дело, если все происходит неожиданно. Просто захотелось и все. Тогда можно прихватить и международный вагон и высотку на Котельнической, а что делать если надо проявить видимую целесообразность? Могла ведь и Марта отругать! Стоит ли брать с собой ночную вазу или нет? как быть с микроволновой печью? забрать ее или подарить деду с бабкой на первом этаже? как бы дом не спалили. Сматывать контур или плюнуть? Куда пихнуть деньги? Мешок из-под сахара от Чуховых перемещений, производимых исключительно волоком, совсем прохудился. Наконец он довел себя до того, что совершенно на все плюнул и выручил отказывающее сознание только тем, что наткнулся на свою губную гармошку. Он плюхнулся на подставленный под укладку ящик, не забыв его перевернуть для удобства сидения, и запел. Постепенно его мурлыканье перешло в походный марш эскимоса, и насладившись его звучанием под самопроизвольно встававшее перед взором материализованным контрапунктом белое безмолвие, Чух разместил в губы инструмент. Настроение его переменилось и уже под вполне танцевальную мелодию перед ним затопали ковбойские фигурки, взятые для удобства в масштабе один к десяти. Теперь перед ним была прерия во всей своей не выжженной весенней красе, полная душистых трав и ярких полевых цветов мало отличавшихся от нашей резеды. Только редкий цветущий кактус доводил до сведения музыканту широту местности и словно помогал выбрать правильное направление на ближайший салун. Беспорядочная мелодия приводила в порядок мысли не хуже чем математика и Чух, откладывая гармошку и выпихивая с чердака упрямых ковбоев все норовивших набросить ему на ногу игрушечное лассо, уже понял свою неправоту в излишней поспешности. Надо было решать принципиальные вопросы, например, выуживать из Вальки пароль. Вот это дело. Чух почему-то совершенно застеснялся, засомневался и решил взять подмогу, чтобы разделить ответственность за результат. Он спустился на четвертый этаж и решительно прозвонил в дверь Катькиной квартиры.
   - Катерина, здорово! Собственной персоной тревожу тебя поутру для совместных не- решительных действий. Ты готова?
   - Чух, ты как снег не голову! Посмотри, я еще сплю на ходу! Время пять утра!
   - Как утра? Я думал, что уже вечер!
   - Не ври, сам сказал: "поутру", - значит знал!
   - И не стыдно тебе конфузить смущенного?
   - Чух, заходи наконец и не витийствуй!
   - Упрек у женщины означает окончательное пробуждение, иду на кухню!
   - Чух, может я посплю еще чуть-чуть, а ты на компьютере поиграешь, хорошо?
   - Ладно уж! Включи мне игрушку с тяглотаймом! Жуть как мне это понравилось!
   - Какую еще с тяглотаймом? Секретную информацию что ли?
   - Тоже мне секреты! Ее самую и включи, а то я с запуском всегда все путаю.
   - Если даешь честное слово, что до девяти меня не разбудишь, то я включаю, даешь?
   - Какая может быть торговля! Разбужу в лучшем виде и Колька к тому времени уже доедет!
   - Его-то хоть не трогай раньше времени, а то всех перебудишь!
   Чух устремился за включенный компьютер, а с той же скоростью от него уже убегала Катя, по пути мечтая накрыться с головой одеялом. Знала бы она что за игра сейчас развернется на просторах мирового океана, она бы сто раз подумала, прежде чем допустить до этих событий Чуха! Но через минуту она видела сладчайший сон, а Чух приступил к делу. Для начала он выявил сколько всего интересных двигателем подлодок находится в походе и где они собственно ходят по мировому водному пространству. Оказалось что одна находится в стратегическом резерве и болтается у берегов Камчатки, совершая каботажное плавание, другая в Персидском заливе пугает танкеры, а третья направляется к паковым льдам Антарктиды. На секунду Чух задумался с какой из них начать, но решение пришло мгновенно.
   - Капитан, глубина перископная, скорость пять узлов, координаты следующие...
   - Плевать на координаты! пойду на море посмотрю, давно не видел! - хорошо смазанный блестящий цилиндр перископа полез вверх, а капитан привычным движением вцепился в его мотоциклетные рукоятки и припал лицом к окуляру. По океану гуляли свободные синие волны и нисколько не заботились тем фактом, что на них кто-то смотрит сквозь разрисованный специальной разметкой прибор. Капитан первого ранга не долго любовался водной природой - на него уже нападала обычная скука, развеянная лишь на минутку. По привычке демонстрировать подчиненным занятие делом он еще пялился в перископ, как вдруг резко от него отпрянул. Не веря себе, он снова к нему наклонился. На него смотрела прямо глаза в глаза прекрасная белокурая дива (Чух долго не долго размышлял, создавая этот образ он принял за основу жену прокурора Машу и не слишком ее одевал). Капитан открыл рот и не думал его больше закрывать, тем более что дива сказала, особенно напирая на излучение жара низким голосом:
   - Капиташа, спусти брючки, следующая остановка Красный строитель! - ее губки остались полуоткрыты и из них продолжал выглядывать остренький язычок, занявший положение: "Полный вперед".
   Пока "Капиташа" наслаждался эротическим шоу подлодка успела прибыть на объявленную остановку. Платформа в этот час была почти пустой, но кто-то все же собирался в Подольск или чуть подалее, на свой огород. Сколько бы там ни было народу - никто ничему удивиться не успел. Вместо электрички на рельсах валялась страшная зверюга, отливавшая на утреннем солнце синевой и пахнувшая морским простором. Частично она своей немалой тяжестью прогнула рельсы, и они наподобие сомовых усов торчали теперь вокруг ее носа.
   - Капитан, разрешите доложить: команда для списания на платформу Красный строитель построена! разрешите встать в строй?
   - Разрешаю, - механическим голосом произнес капитан и прогулочным шагом, всегда внушавшим такое убийственное спокойствие его команде, пошел вдоль шеренги. Поход субмарины неожиданно и бесповоротно прервался.
   Чух потерял к этой лодке всякий интерес - пускай теперь сами выпутываются из рельсов. Его внимание привлекла другая боевая единица. Он с удовольствием выудил ее из-под Иранского танкера и перебросил всего через один океан. С его легкой руки она сейчас дефилировала вдоль Гавайских островов. Ему вспомнилась детская книжонка об одном веселом капитане, и он решил воспользоваться подвернувшимся кстати сюжетом, тем более приятно было, что шла длинная приливная волна. Чух разбросал по морю доски для серфинга и быстренько расставил на них матросов и офицеров, не забывая соблюсти ранжир и звания, которые спокойно можно было бы перепутать кому-нибудь другому, но только не всеведущему Чуху, так как многие моряки были полураздеты. Этот экипаж, теряя равновесие и неуклюже маневрируя на непривычных плавсредствах, несся в сторону берега и пугал не успевавших от него уворачиваться акул. Чух отечески заботливо проследил чтобы никого не съели и покинул благословенные острова. Пусть отдыхают! Замешкавшись еще на минутку, он раздал всем по сто долларов на танцовщиц и со спокойным сердцем уже навсегда забыл этот злополучный коллектив. Что делать с третьей лодкой Чух никак не мог придумать. Наконец он воткнул ее в жерло потухшего вулкана, а весь экипаж разогнал по домам, потратив лучшие минуты компьютерной игры на поиск его местожительства. Кавторанга он все же перепутал и отправил его в постель к жене кока (ни на йоту его этим не обидев), а бедного повара к жене капитана, но после некоторой суеты, так как кавторанг никак не желал уходить по месту прописки, все утряслось. Чух еще побегал по морям и океанам, спас пару суденышек от цунами, еще пару от столкновения в туманном проливе и, окончательно обленившись, отправил туристическое судно, шедшее в Тверь по Волге-матушке в Венецию, опустив прямо в главный канал озадачивать гондольеров и водную полицию своим обшарпанным видом. Пора было будить Катерину, но Чух отправился сначала на кухню и открыл холодильник. С огромным творческим удовольствием он сделал себе бутерброд с резиново-рассыпчатым сыром Рокфор, приложив к его здоровому куску маленький кусочек булки и прикрыв его сверху ста граммами сливочного масла. Немного поразмыслив, он впихнул в эту же руку половину огурца и, наконец, с вдумчивым хрустом все это уплел, запивая из заварочного чайника горьким ароматным бальзамом Катиной бабки. Еда всегда действовала на его мозги плодотворно, поэтому хорошая, а главное справедливая мысль, не замедлила к нему явиться. Стряхивая по дороге крошки и вытирая масляные руки о штаны, Чух опять подошел к компьютеру. Легким усилием воли он остановил некстати врубившуюся антивирусную программу и быстренько, пока его не отвлекла проснувшаяся Катька, переправил весь контингент Дома Ликвидаторов на пустовавшую и одиноко хлюпающую в волнах прилива лодку в районе Гавайских островов. Получилось несколько тесновато, но обижаться не на кого!
   Целый час, прошедший в ожидании Коли, Чух развлекал Катерину небылицами из жизни домовых, которые тем не менее были чистейшей правдой. Однако смех и восклицания Катерины наглядно демонстрировали отсутствие доверительных аналитических способностей у лучшей половины человечества. Когда Чух хотел окончательно обидеться, после своего правдивого рассказа о том как он чинил печи в Сухаревской башне, пожалев замерзающих курсантов, а его модернизацию никто не принял во внимание и перевели всех в Питер в 1752 году, то положение спас лишь подоспевший Николай. Его, конечно, тоже накормили завтраком и только после этого вся компания отправилась на второй этаж.
   - Катюша, здравствуй, а кто это с тобой? Целый отряд привела, проходите! - дверь им открыла Галя, - а Валя тоже дома! вторая смена окончательно накрылась, как же я всегда не доверяла этим Французам!
   - Бог с ними, с подшипниками! У нас деловое предложение: мы вас обеспечиваем до конца жизни, а вы нам отдаете пароль! Подходит? - это брал быка за рога Чух.
   - Почему же и не отдать, если обеспечиваете, да только кто же толком знает чего вы там за это желаете? Какой такой пароль? С самого отроду, не Боунапарты, не слыхали мы ни одного пароля! - в разговор вступила прагматичная Валя, которая не верила в дорогие подарки.
   - Валюша, постарайся чуть напрячься и вспомнить, не произошло ли постороннего шевеления в твоей голове в такой-то вот день?
   - Да кто бы мне сказал: что там постороннее, а что нет? Кто это знает? Только уж не я!
   - Валюша, я крупнейший специалист в мире по восполнению собственных глупых потерь! Доверься нам, мы сами разберемся. Садись в креслице, к окошечку и начнем.
   Экстрасенс из Чуха не тянул даже на частное объявление в "Аргументах и фактах", поэтому прошел час, а Валя держала секрет в секрете.
   - Может быть ее к свету повернуть? - вносил предложение Коля, помнивший о магических способах передачи информации солнечными зайчиками. Его послушали и повернули. Потом уже стали просто крутить Валю во все стороны. Бесполезно. Перемещения и тряска результата не давали. Один результат все же был получен. Вальке это все страшно надоело и она просто взмолилась:
   - Дайте хоть чуток передохнуть, хуже любой размагнитки меня доканываете! - пришлось ее послушать. Все расселись вокруг Валюши и замолчали.
   - У меня есть одна идея, не буду скрывать я ее подхватил у своей бороды. Вот что она предлагает. Совершенно не обязательно расшифровывать ключ, если он уже имеется в наличии! Она предлагает посадить меня к компьютеру, а Валю поставить сзади так чтобы она ладонями держала меня за подбородок. Доходит? Пошли пробовать.
   Отъезд назначили на понедельник. Вся компания собралась на квартире у банкира. Валя, важнейшая составляющая для новой информационной сети Каймановского банка, и, не пожелавшая с ней расстаться, Галя тоже были здесь. Провожать отбывающих в дальние страны пришли Сметана с Артуром и Петька. Парочка ехать никуда не собиралась, у них были, как мы помним, совершенно другие несбыточные планы, а Петька опять работал начальником безопасности в банке, сменив лишь начальство. Работа, а в особенности начальство его совершенно и ранее, и теперь устраивало - ехать он никуда не хотел. Настроение у всех было приподнятое, но Томочка Зайцевислая, будучи очень тонкой натурой, периодически смахивала подступавшую слезу. Особенно ее расстройство было заметно, когда она нежно проводила ладошкой по шкафу или кожаному пуфику. Все о чем она жалела было материальным и, в конечном счете, легко восполнимым, ведь ее любимый банкир не покидал ее, а даже наоборот стал каким-то близким и трогательно старым. Главным во всем действии несомненно был Чух. Он важно расхаживал вокруг собравшихся и походил на маленького мальчика, расставившего на смотр свое оловянное войско. Он решил не затягивать прощание, но и не отказал себе в удовольствии произнести речь:
   - Любезные моему сердцу подопечные и примкнувшие, один лишь взмах руки отделяет нас от новой жизни, но заранее хочу предупредить, не такая уж она будет и новая! Со всеми еще успею наговориться, но поэтому обращаюсь к остающимся. Сметана, Артур, не совсем случайно подслушал тот бред, который так тяжело и якобы осознанно пришел вам в голову! Даже и не думайте об этом, помните, что Чух категорически против приведений! Ох и намучался я с ними! Не могу способствовать их приплоду не токмо собственной, но даже и чужой волей! У меня есть предложение. Сметаночка остается за меня, уверен - ей понравится! Артур продолжит свои земные занятия с одной лишь оговоркой. Вот в чем она состоит: воображение это лишь нюанс в мире сущего, и никак не категория среды обитания. Ты умный парень и поймешь сам к чему это сказано. И еще одно: не все, что или кто тянется за тобой этого желает. Есть возражения?
   - У меня есть дополнение, - выдержав положенную для предполагаемых, но не последовавших возражений, сказал Федор Мошкович, - предлагаю Артуру, а скорее даже Сметане, обратиться к Машеньке за доверенностью на переоформление Томочкиной квартиры на свое имя (на каких условиях пусть сами между собой решат). Бланки на любой случай жизни у Марии имеются, а по телефону я ей отдам распоряжение немедленно. Как, это подходит? Нечего Сметане болтаться на чердаке. Чух, это не будет противоречить твоему уставу?
   - Ничто не обладает такой гибкостью как мой устав! Не слышу слов благодарности!
   Хотя Чух ее и не слышал, но она уже была, эта пресловутая благодарность. Чух не стал настаивать на ее словесной интерпретации и завершил собрание разводом рук, как бы наметивших горизонт. Все исчезли и он остался один. Как всегда он перестарался и удалил впопыхах новых хозяев квартиры с шестого этажа своего подъезда. Ничего, они вернуться, обязательно вернутся! Чух медленно двинулся вдоль стен. Вышел на балкон и даже не отметил про себя тот факт, что под ногами опять хрустели осколки лепнины, но категория этой лепнины была совершенно иной. Это была лепнина, сброшенная городской пустыней на поверхность своих этажей, это была лепнина, которая остается не после человеческой домостроительной изворотливости или наивного ублажения взглядов, это был уже песок событийного мусора уходящего безвозвратно. Чух вытащил гармошку из кармана, подержал ее в руке, но не стал извлекать звуки. Она беззвучно пела в его руке сама, и говорила ему просто и понятно, о вещах совершенно простейших и доступных разуму, только чуть, совсем чуть растянутых тревожным дыханием смущаемого этой простотой чувства.

Москва. Воробьевы горы. Декабрь 1999 - апрель 2000 года.

К О Н Е Ц

  
  

О Г Л А В Л Е Н И Е

   Музыкальный балкон 1-4
   Досуг одного - праведные труды другого 4-12
   Охота и долг 12-15
   Русская психотерапия 15-20
   Служивые люди 21-24
   Форменное безобразие 24-33
   Девочка и краб 33-36
   Попытка совмещения процессов 36-71
   Прокурорская идиллия 71-76
   Танец с кольцами 76-81
   Старших надо слушать 81-95
   Подарки врагов 95-116
   Борода и Клоповник 116-132
   Проблемы меценатства и будни нелегалов 132-147
   Двойное счастье воображаемой реальности 147-157
   Точка пути 157-164
   Транспорт и цель 164-176
   Бесшабашная операция 176-197
   Ущелье двух камушков 197-209
   Надо ли все объяснять 209-216
   Чух болеет и лечится 216-220
   Что тянет время 220-234
   Вещественность преданий 234-244
   Соль для Чуха 244-252
   Управляемый уход и генезис сущего по Чуху 253-264
   Направление главного удара 264-272
   Неодолимая тяга 273-276
   Вот это вариант! 276-278
   Сборы в дорогу и случайная зачистка океанов 278-283
   Оглавление 284
   1
  
  
   284
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"