В те далёкие времена, о коих речь ведём, рыба-карп был почти человеком. Питался он, чем все карпы питаются, но лакомился исключительно мятными пряниками и запивал их в удовольствие коровьим или козьим молочком. Голова карпа в минуты трапезы краснела, а щёки надувались яркими шарами. Большие глаза прикрывались от удовольствия пушистыми ресницами, а между маленьких ушек курчавился великолепный белобрысый чуб и мелко подрагивал в такт частым глоткам. Ел карп всегда много, но сохранялся статным телом, благодаря длинным бодрым ногам.
Тогдашним двуногим положением карп пользовался умело, носился не как-нибудь, а исключительно вприпрыжку по камышам и заливным лугам. Только и слышно у озера как он, перебивая застенчивый ветерок, шуршит в растениях и прихлопывает ручками-плавниками от избытка чувств, пугая театральными хлопками козочек и коровушек. Умение это покидало его в пользовании других своих примечательностей - непричесанного чуба и хлопающих ресничек. Не обращал он на них внимания и вид они придавали ему в отместку наиглупейший. На озере народ простой, некому было карпа просветить на счёт важности поддержания стиля. Одна цапля застывала, завидев растрёпу, с поднятой от возмущения ногой, подолгу забывая опустить её на место, пока додумывала свой приговор: "Ну всем карп хорош, завидный женишок, но без модной причёски на берегу долго не продержится".
После еды Карп бывал весел, лихо плясал и распевал во всю глотку камаринскую, но, поскольку в душе всё ж был рыба, от воды далеко не отходил, держался поблизости. Никому тогда и в голову не приходило повесить на карпа табличку "Живая рыба", все и так знали - цел карп и невредим, вон как пляшет и себе подвывает. Несмотря на героический баритон, карп обладал натурой тонкой и нервной, всегда волновался и любил проверить: много ли воды рядом, не сохнет ли глина, не ушло ли сколько-нибудь капель в землю через песочек или улетело на небо в воровку тучку.
При таких проверках, успокаивающих расхлопанные пробежками нервы, чешуйчатое лицо карпа виднелось в озере во всей неописуемой красе. Отражалось оно ровнёхонько, не снизу вверх просвечивало изломанным и перевёрнутым, каким чаще видим его нынче в кастрюле. Тонкость же тогдашнего карпа проявлялась большей частью не в уме, а в любви. Особливо в любви к комарам, мушкам и подобным тварям, которые хрустели у него на губах или звонко ныли над боковой линией, ожидая пока их карп ловким ртом не словит. Некоторые крылатые особи строили из себя деликатесы и старательно облётывали перечную мяту, чтобы карп съел их вперёд всех, перепутав с пряником - эта смерть считалась у мошек особенно почётной и имена их сразу же вносили в скрижали.
Уже в те годы появлялись на водоёмах рыбаки. Но были они сплошь женщинами, которые для быстроты приготовления пищи и кормления мужчин воинов, предпочитали сами ловить еду. Уверены были рыбачки, что мужьям, кроме копья и кувшина с вином, доверить мало что можно. Что ни дай небритым головорезам в руки, то порвут или разорят - не собрать. Нить же и крючок вещи весьма деликатные. Тянуть их в разные стороны, рассматривать в лапах на свет, мять и пробовать на вкус нежелательно - могут не выдержать. Зашивать после такой рыбалки рваные порты и доставать крючки из толстых губищ или больших пальцев рук плачущих мужиков не так уж приятно. Вот и выходило - проще самой наловить, сварить-пожарить и скормить, приговаривая: "Не торопись, никто не отнимает".
Однажды поутру на берег озера, где обитал карп, явилась красна девица. Кормить ей было пока некого, кроме отца с матерью, евших по старости лет немного, поэтому о рыбе она не беспокоилась, а пришла посмотреть на своё отражение и убедится, что стала ещё красивее с вечера вчерашнего дня. Вышла девица к удобному месту, а оно занято. Карп там расположился, и хвост в воду пристраивает для промера глубин. Очень нервничает, но красив как Аполлон в серебряных латах и пёстр, как туляк гармонист. Уставилась на него девица, любуется, а карп возьми да обернись. Устроили они гляделки-переглядки. То на отражение собственное посмотрят, то друг на дружку. Долго ли коротко ли занятие продолжалось, неизвестно, только переглядела девица карпа. Шлёпнулся он в воду и поплыл, рассекая гладь горбом. Больше его на берегу не видали.
Плывёт карп и думает: "Больше мне такой красы случайно нигде не встретить, удача раз в жизни выпадает, но надо старание проявить, порыскать по глубинам, там она должна водиться, там её законное место; о пряниках с молоком, о плясках весёлых и песнях придётся забыть", - так и рыскает карп по дну, до сей поры, каждую корягу внимательно обследует.
Идёт девица домой, к отцу с матерью и мечтает: "Откуда же на нашем берегу писаный красавец выискался в рыцарских латах? Никак мой жених мне привиделся, или незвано на меня желанную глянуть вышел из будущего своего счастья?", - так и сидит она в девицах, на шее у родителей, с мечтой расстаться не решается, а в глазах её отчаянно голубых бьются, волнуются серебряные чешуйки.
А по берегу тому всё бродит белая цапля, задерёт ногу, задумается между проглоченными лягушками и прошипит себе под нос: "Взял бы меня карп в цирюльники и сейчас бы по берегу скакал вместе со своей жёнкой, а так - один в глубине рыщет, другая - в оконце слюдяное сиротой смотрит. А как бы здорово вместе смотрелись!", - цапля опускала ногу, быстро поднимала другую и перед её мысленным оком всплывали две лягушачьи мордочки, загляденье, какие хорошенькие!