История эта, граждане хорошие, произошла в одном из исправительных учреждений, и, чтобы вам понятен был ход событий (если это вообще можно понять), я опишу вкратце обстановку на фронтах, тылах и флангах. Зона красная, режимная. Никаких тебе смотрящих, блатных и мурчащих. Общак не собирается, в азартные игры не играют, наколок не колют, брагу не ставят, заточки не носят, изолятор и "бур" не греются. И прочая такая паскудная херотень. А за всякое нарушение режима - пренеприменнейшая экзекуция. Двенадцать отрядов, в каждом отряде старшим стоит завхоз. Его не зеки выбирают из массы, а ставят кумовья. И его слово становится законом. И упаси тебя Бог ему перечить или грубить. Сразу небо с овчинку покажется. Тебе веры нет, есть вера завхозу. Все, любые конфликты, радости и горести решаются милицией. Каждый отряд - это свое маленькое государство. Строжайшая межлокальная изоляция и постоянный и строгий контроль.
Созданная из числа осужденных бригада "сдиповцев" - секция дисциплины и порядка - зорко бдит за всем этим делом. На левых рукавах у них нашивки - "косяки", на коих аббревиатура СДИП. А в каждом отряде отдельно завхоз набирает себе "козье войско" - дневальных. Все эти перечисленные двуногие обязательно носят "косяки" и среди зеков называются "козлами", "козами". Они... ну, короче, полицаи во время Отечественной - такая же погань, только карабинов не носят. И сказать о них, что они стучат - это не сказать ничего. Они докладывают обо всем, абсолютно. И завхозу, и отряднику, и операм. Что они имеют за это? Признаться, не так много, чтобы идти на такую жертву: кое-какие поблажки со стороны администрации, чуть позже может лечь, чуть раньше встать, чуть глубже вздохнуть и дальше плюнуть; условно-досрочно освободиться за хорошее поведение... Но для этого вешать "косяк" и закладывать душу необязательно. В этой зоне можно было уйти, всего лишь не имея взысканий, то есть выговоров и изоляторов. Хотя, конечно, много там подводных течений. Не глянулся ты крепко завхозу, грубовато опера обломал при вербовке в стукачи, конфликтная ситуация с каким-нибудь "козлом" - вот тебе и не заслуживший доверия и не вставший на путь исправления. Такие вопросы ведь решаются на усмотрение администрации. А если этой самой администрации преподнесут доверенные и проверенные оборотни козы-человеки, что ты нехороший человек, то это и усмотрят при рассмотрении. Короче, довольно предисловий, просто читайте и особо логики старайтесь в некоторых моментах не допытываться. Не все ей, родимой, тут поддается. Хотя я постараюсь доходчиво вносить.
Вновь прибывший этап, пройдя шмон и баню, с матрасами и баулами в руках выстроился перед крыльцом санчасти. Двое в зону подниматься отказались - с ними работали. Остальные двадцать шесть человек стояли и смотрели на беснующихся "козлов". Те аж впятером метались перед строем и приводили в изумление своей "неподдельной любовью" к родной партии, правительству, закону и его соблюдению. Вчерашние уголовники, барыги и насильники истатуированные до неприличия и нажаргоненные до рвоты сегодня угрожали вчерашним серым братьям по жизни, по образу и подобию жития-бытия. Как менты, встав полукругом, зыркали, ища повода рявкнуть, демонстрируя свою преданность хозяевам, стояли четыре дневальных, а пятый ходил вдоль строя и хорошо поставленным зычным голосом вбивал, как гвозди, слова:
- Сейчас я введу вас в курс: где вы находитесь и что от вас требуется. После чего мы поднимемся на второй этаж, где расположен карантин, в котором вы будете до прибытия следующего этапа. Итак, все вы, за исключением двоих... - он обвел взглядом слушающих, - пока, но вскоре они тоже присоединятся... Так вот, все вы по тюрьмам и этапам, наслушавшись жути за нашу зону, на вахте по прибытии артачиться не стали, в зону поднялись. И правильно сделали, в "буре" самые стойкие больше двух суток не выдерживали, - он ходил взад-вперед и нагло пялился в глаза каждого зека, словно сам таковым не являлся. - Все вы наркоманы, и сила, и дух, и все такое прочее давно проколоты и проёбаны. И не надо пытаться одному казаться лучше другого. Всех вас здесь еще раз уровняют метла, швабра, тряпка и дальняк. Для тех, кто не понял, - он остановился и, повернувшись лицом к строю, договорил, - говно в наших туалетах надо толкать палкой - оно плохо тонет. На тюрьме в каждой хате есть для этого всякая непуть, здесь самообслуживание. Также раз в день относится бак с использованной туалетной бумагой в кочегарку. То же самое, сами будете таскать и по очереди. С говном и тряпкой покончить можно только одним способом, - он поднял палец вверх и потом плавно опустил его на прямоугольную нашивку на левом плече, - стать дневальным или завхозом. Я хочу немного поправиться: сперва все пройдете через тряпку и дальняк, а уж потом можете изъявить желание облачиться в рога и стать красным козлом, как я, - он без тени иронии и стеснения повторил, повышая голос. - Да! Я красный козел! Красный, как пожарная машина, и я добросовестно выполняю задания администрации и слежу, чтобы такие, как вы, выполняли установленный режим и были тише воды, ниже травы. Если кому-то что-то не нравится, мне ничего высказывать не надо. Идите на вахту и высказывайте там. Я делаю то, что мне велено, и от себя ничего не наворачиваю. Все претензии, жалобы и предложения высказывайте представителям администрации. Сам я так же, как и вы, стоял и слушал такого же дневального, и мне тоже было дико.
Голос из строя:
- Да тут не дико - тут пиздец.
- Да, тут пиздец, - усмехнулся козел. - Но это и понятно. На тюрьмах воры ссут вам в уши за черный ход, за общее и за святое, а здесь какой-то козел, не смущаясь, говорит вам такие вещи. Но если будем сидеть на жопе ровно, и здесь сидеть можно. Я тоже сижу не первый раз и не сразу перекрестился. Но время на месте не стоит, скоро все зоны станут красными - уже начинается, скоро изменится все. Век воровской закончился.
Опять голос из толпы:
- А не боишься, сынок, так крепко воровское хаять? А то ведь накличешь беду.
Козел усмехнулся:
-Следующий раз вызову наряд, скажу - угрожал. Отшибут все потроха, - потом, чуть сморщив лоб, вспомнил, на чем остановился, продолжил. - Я уже второй срок на этой зоне, и второй срок дневальный.
Голос из строя:
- Это значит, что ты приспособленец, паренек. Здесь ты красный, там ты опять с законом не в ладу.
- Фамилия?! - гневно вопрошал козел.
В том же строю тогда стоял и дохлый, унылый первоход Костик. Костик привез с собой пятерку. Барышничать начал, да недолго довелось - хлопнули.
У Кости были большие виноватые глаза. Высокий был, сутулился немного, часто вздыхал, тяжело, виновато. Иногда стоит, стоит, смотрит в землю, потом быстро как обернется, будто голос вдали услышал, всматривается. От наркоты, возможно, побочки появились, но так он частенько смех у зеков вызывал. Но хрен с этими побочками, поехали дальше. Во-от, а дальше: карантин через две недели закончился, и было распределение по отрядам. Попал смешной и нелепый Костик в отряд, в коем завхозом был старая зубастая акула Кабан - четыре ходки, срок 12 лет, на теле живого места нет - наколки да шрамы. И блатным был, и смотрящим, и приближенным коронованных особ являлся, да вот ссучился, паскуда. И с высоты своих сорока шести годков и двадцати трех из них отсиженных, да семи по карцерам, одиночкам и бурам, увидел он что-то такое, что пусть не в одночасье, но не суть, а все же сделало из него просуку гнусную и конченную. Стоумовый продуман. Из отряда своего веревки вил. К нему даже с других отрядов кидали. На месяц, на два - хватало. Дневальных в его отряде было человек семь, и это были псы. Иногда он собирал их в своем кабинете, да-да, кабинете, и давал установку на цель, говорил "Фас!", и зека рвали. Как? Рассказываю.
За всякое нарушение режима дневальный записывает, потом в конце недели человека вызывает начальник отряда, который живет душа в душу с завхозом, и за каждое нарушение выписывает часы работы. А при желании, этими часами можно обрасти так, что сойдешь с ума. С утра до ночи будешь таскать, мести, разгружать, разгребать и копать. А если перестанет это действовать на тебя, то следующий этап воспитания - это беседа с кумовьями и, как следствие, шизо. Там голод, холод и тоска. Иногда встряска, типа, постоянно мокрых матрасов на ночь, вода по колено, хлорка и физическая боль, причиненная заботливой рукой уполномоченного на эти и другие гнусные мероприятия.
Костика и еще двоих привели в отряд после выписки примерно к обеду. Уже обкатанные и обломанные в карантине, вкурившие, что такое подъем, заправка, доклад и оправка, представали по очереди пред ясны очи завхоза и его правой руки - мордастого каптерщика.
- Ну чё, землячок, прикрой дверь-то, - раскуривая сигарету, обронил Кабан. - Я тебе долго желваки жевать не буду. В коридоре висит распорядок дня. Думать не надо - от этого одни неприятности. Тебе скажут встать - встань, тебе скажут сесть - сядь. И все в том же духе. Будешь выполнять распорядок дня, не будешь меня злить, значит будешь плыть, как говно по Енисею, медленно, но ровно. Начнешь выступать - я тебе расскажу кое-что о семье и браке, о пизде и сраке. Понял? - спокойно и уверенно поинтересовался Кабан, приподняв брови.
Костя, зачем-то смущенно улыбнувшись, кивнул. Завхоз, закинув ногу на ногу, немного расслабившись, спросил:
- Ну чё, греть-то тебя будет кто? Мамка-то приедет?
Костя кивнул.
- Посылки слать будет?
Опять кивок.
- Мамка-то старенькая?
Костя глупо и задумчиво улыбнулся:
- Да нет, молодая.
- Фотографии-то вольные есть?
Костя кивнул и показал пальцами за спину:
- Там, в бауле. Принести?
Завхоз глянул на часы, затушил сигареты в пепельнице:
- Ладно, потом посмотрим, иди наверх. Тебе покажут твою шконку, потом на обед пойдем.
Но про фотографии завхоз забыл, а Костя сам не лез. А через неделю он получил посылку. Один из давно и прочно сидевших в той зоне парень лет двадцати пяти по кличке Сеня отозвал Костю в сторонку:
- Слышь, Кость, тут один поверенный шепнул, что на наш отряд шесть посылок, ты тоже в списке есть. Короче, я тебе обрисую ситуацию, а ты сам решай, как быть. Сейчас ты пойдешь на выдачу, потом по очереди будете заходить в каптерку, раскладывать там по полкам и баулам свои продукты, чай, курево - ну все добро, короче. Вот. Оттуда ты должен уделить петухам. За всю грязную работу, что они делают, мы уделяем. В нашем отряде, видишь, они в туалете убираются. Так вот, по пачке "Примы", чаю там, конфет горсть, ну, там, пару запариков, буликов дай, лучку. Вот. Это надо сделать обязательно.
Костя внимательно слушал.
- Вот. Потом дальше такая тема: завхоз и каптерщик в столовой не жрут, потому что тянут с зеков. И пируют они от пуза. В зоне дистрофия повальная, а у этих по три подбородка. Сейчас притащишь посылку, начнут просить. Завхоз-то не будет, для этого у него каптерщик есть, Рылов, но если не даешь ему, это равносильно не давать Кабану. Кабану постоянно нужны хорошие сигареты, шоколад, путевые сладости собирает, конфеты серьезные. Знаешь, зачем?
Костя пожал плечами.
- "Мусоров" прикармливать. Он их снабжает нашими же сигаретами и поит чаем со сладостями, присланными нашими матерями, чтобы нас же потом и скручивать в бараний рог с благословения кумовьев. Как бы дело не обернулось, он для них со всех позиций человек нужный и необходимый. Сечешь?
- Нас немного в отряде, кто выстоял и не дает ему ничего. Он нам крови попил изрядно, а если ты упрешься, и тебе прожарку устроит. Показательно, мол, чтоб другие знали, что ему отказывать нельзя, - Сеня прерывисто вздохнул, глядя в сторону, в никуда. - Это может быть очень тяжело. Мы из ста человек только восемь выдержали. Хотя большинство и не пробовали брыкаться, - он окинул Костика с головы до ног. - Эх, браток, подумай, вряд ли ты и первую стадию осилишь. Никакого осуждения, срок у тебя большой, придется как-то выживать. Просто ты должен знать кое-что. А там сам думай. Лады?
Костя вздохнул и на выдохе улыбнулся:
- Лады, - а рожа опять, глупая и виноватая.
Когда Костя принес содержимое посылки в здоровенном мешке и стал в каптерке разбирать что куда, у Рылова челюсть отвисла: сигареты - три блока "Мальборо" красных и три белых, сорок плиток шоколада, несколько коробок хороших конфет, чай, кофе - все дорогое и качественное, банок и пластиковых упаковок - пестрая манящая россыпь... И всего этого добра аж 20 килограмм.
- Я им уже, пока шел, дал по пачке всего, коробку конфет и палку колбасы.
Рылов облизнул губы:
- А это, нам дай чё-нибудь, зём!
- Нам? - Костя задумался. - Нам, - словно пробовал слово на вкус. Потом сделал умилённую рожу, прилепив к ней глупые глаза и вставив виноватую улыбку, сказал, - такой масти не знаю.
Через десять минут, задыхаясь от гнева, каптерщик докладывал, пересказывая маленькое Ч.П. завхозу:
- Нет, ты представь, Коль, масти, говорит, я такой не знаю, падла. Это он нас с тобой мастью обозвал.
Кабан недоверчиво усмехнулся:
- Может, он не в курсе деталей?
- Да как не в курсе? - выпучил глаза Рылов. - Я ему сказал, что мы с тобой вдвоем хлеб ломаем.
- Ну, а он?
- Он? Он нам с тобой пожелал успехов.
- Как? - усмехнулся Кабан.
- Говорит: "Дело это доброе, Бог в помощь".
Кабан расхохотался. Рылов взвился вымпелом:
- Да ты чё? Он же нам бороду выписал. У него там одна центра, весь цивил: "Мальборо" без российского акциза, да куда ни глянь - роскошь барская. Коль, Коля, тебе надо самому с ним поговорить. Я то как ты не смогу, расскажи ему, почем хоккей с мячом.
Кабан взял сигарету и, уставившись в окно, стал фильтром постукивать по столу:
- Узнай, кто из очарованных с ним беседовал. Пока пошли посмотрим, что там такого неможного ты увидел.
Зашли в каптерку, закрылись. Рылов задвинул занавески, прихватив стыки булавкой. Достал со стеллажа баул Костика, открыл, примерно запоминая, что и как лежало, стал выкладывать все на стол. Кабан присвистнул:
- Да-а, есть о чем взгрустнуть. Ты смотри - икра! Ух, и черная тоже?! Кто же у него мать? Ладно, все положи аккуратно назад. Не забудь узнать, кто ему установку поставил. Ишь, декабристы мать иху ёб, опять зашевелились. Но эту-то курочку рябу я им не отдам.
- А с чего ты взял, что с ним говорили?
- Посиди с мое.
На следующий день Кабан уже знал, что Костю Сеня отзывал на спорт-площадку и о чем-то там ему нашептывал. Вывод сделан был заранее, решение было, не было имени. Позвав Сеню к себе в кабинет, Кабан начал слёту:
- Ну что, не сидится спокойно? Что, шкура остыла, новых приключений зад затребовал?
- Ты о чем? - прищурился Сеня.
- Ты чего яйцом страусиным прикидываешься, а? Мне что ли хочешь головную боль привить? Я тебе сам привью! Был у нас договор: я вас не трогаю - вы воду тут не мутите?! Был такой разговор?
Сеня вздохнул:
- Я его за актив не просвещал. Пусть сам думает, вступать или нет, а за остальное уговора не было.
Кабан аж вскочил, со всего маху хлопнул себя по ляжкам и, выпучив глаза, развел руками:
- Ох, ну ёб твою немать! Ну давай заключим письменный договор с пунктами. Пункт первый - не отговаривать зеков вступать в актив; второй, - он загибал пальцы, в крике брызгая слюной, блестя рондолевыми зубами, - не собирать втихаря общак и не отправлять чай-курить на больницу; третий - не встречать с изоляторов и этапов по воровским традициям и не трогать, бля, моих лохов!
Сеня смотрел в пол и думал: "Совсем пизданулся; сам всю жизнь на все блат-педали жал до полика, газовал и на дикой мурке жил вездесущно. В натуре говорят, нет хуже козла, чем вчерашний бродяга".
- Сеня, ну чего ты ухмыляешься? Ну на хер ты меня злишь, а? Ну ты-то, вроде, пацан здравомыслящий, ну должен понимать простые вещи! Ты сам на этой командировке уже третий год, ну неблагодарное это дело - делать людям добро. Сколько раз тебя же и вкладывали с твоими порывами человечности, - Кабан притих, присел на свой стул с наваренными подлокотниками, чтобы было повеличественней, и, закинув ногу на ногу, начал щелкать застежкой железного браслета на часах. - Сеня, - сказал, устало и равнодушно глядя в сторону, - надоел ты мне. За упрямость твою уважал я тебя долго и терпел. Хорош. Иди.
Рылов по вызову вошел после Сени.
- Сядь, - спокойно сказал Кабан, - дело есть, Алеша, неотложное. Вечером надо "крысу" поймать. Не перебивай, рот закрой. Заплети ремни сумок - сениной и... кто там у нас в дневальные рвется?
- Грач.
- Вот ему проверка и шанс. Грача сумку расстегни и поставь так, чтобы когда Сеня свою вытаскивать будет, и эта упала, и высыпалось все. Так, - Кабан задумался, - насыпь россыпью сверху чай, геркулес, чтоб намусорилось, когда упадет баул. Во-от. Поворчи, психани малость, скажи, чтоб за собой собрал все дерьмо, а сам отправляйся за совком и веником. Оставь его одного. В коридоре задержись, потрещи с кем-нибудь, потом вернешься. Как Сеня за дверь, пусть сразу Грач заходит, да и остальных не тормози, не по одному начинай запускать, а по четыре. Понял?
- Не совсем, - сдвинул брови Рылов.
- Тупиздень! - раздосадовался завхоз. - Как Сеня за дверь, сразу стрелой сунешь ему в баул банку сгущенки, а Грач пусть за эту банку кипеш поднимает, мол, пропала. Ты публично начнешь с ним рамсить на повышенных, мол, кого ты здесь увидел, кому твоя сгущенка нужна и все такое. Короче, можете даже за грудки друг друга потрясти, чтобы был повод наряд вызвать. Влетят мусора, я появлюсь, закроем локалку, всех в барак загоним, шмон устроим. Тебе придется потерпеть - изображу гнев, залеплю по роже. Потерпишь. Потом, когда банку сгущенки - кстати, сунешь вареную "Мишутку", ни у кого сейчас такой нет, не ошибутся - так вот, когда найдут, припомнишь, что оставлял Сеню одного, когда он грачев баул свалил со стеллажа.
- А потом? - напряженно спросил Рылов.
- Да чё потом? Пусть мусора сами вывод делают. Да и зеки тоже.
- Сеня в отряд с петухами и крысами не пойдет. Он же лучше забурится! - возбужденно зашептал каптерщик.
- Много чести, - фыркнул Кабан. - Крысам место не под крышей, а под нарами. А, впрочем, мне уже будет по херу. А если через кровь начнет правду качать, резаными венами протест выражать - включу в действие план Б. Всё. Иди.
Выявленных пидорасов, пиздолизов и крыс в той зоне сгоняли в отдельный отряд. Лишь по желанию в иных отрядах жили по два обиженных такого рода, чтобы, убирая отхожее место, таская говно и драя ссательно-писсуаровое отделение вдоль стены, зарабатывать таким образом чай, курить и пожрать. Насчет сексуальных утех даже слова вслух не проскакивало. Зона красная, зона режимная - убьют.
Все было. И сумка упала, и одного Сеню оставили, и крик был, и шума хватало, прибежали контролеры, и кипеш пресекли на корню, уперли Сеню, колотя и матеря безбожно. Не любят мусора крыс, не меньше зеков не любят. Не мог никак убедить "мусоров" Сеня, что не брал этой вонючей сгущенки. И когда сказали, чтоб посидел в камере до утра, остыл, а утром его переведут в отряд к нечисти, Сеня в камере достал из подкладки ботинок тонкую полоску лезвия для бритья и вскрыл вены на левой руке. Правой, огромными буквами кровью написал на двери "Невиновен". Потом непослушной и слабеющей левой неуклюже перерезал вены и на правой, отхерачив и сухожилия. Менты забегали и засуетились. Сеню отволокли в санчасть, обкололи, зашили, перевязали, бросили в одиночку при кресте. Лежал Сеня на шконке и пустыми глазами смотрел в потолок. Слабая и горькая усмешка лишь раз тенью скользнула по бледному лицу.
Опер сидел и сверлил глазами Кабана. Тот, сидя напротив, старался внешне волнение не показывать. Покрутив на полированной поверхности фуражку за козырек, капитан откинулся спиной на спинку стула:
- Ну что, Селезнев, решил личные счеты с этим бедолагой свести?!
- В смысле? - удивленно поднял брови Кабан.
- А в том смысле, что не поверю я, чтобы Сеня Трунин на это дело паршивое пошел. Нет, не поверю.
- Валерий Юрьевич, зона голодная, с ума зеки от этой капусты уже сходят. Сеня и так уже три года молодцом держался. Сорвался босяк, - Кабан вздохнул тяжело. - Да, жалко пацана, базара нет. Вы ведь знаете, я сам по этой жизни сколько пер, имею понимание. Э-эх, если бы я вовремя в каптерку зашел, замял бы это дело, - опять тяжелый вздох, мука на лице. - Жалко Сеньку.
Капитан усмехнулся:
-Сеньку? Вот именно, Сеньку, - потом, помолчав немного. - Кабан, ты мне в уши ссать завязывай, а то осерчаю. Самого тебя к петухам и крысам отправлю, - помолчал, рассматривая в упор растерявшегося Кабана. Потом медленно и тихо продолжил. За всю его длинную речь Кабан не вздохнул глубоко и не отвел взгляда, почти не моргал. - С каких это пор ты стал решать, кому кем в зоне жить? Взлетел, сучара. Из под контроля выходишь. Мне хуй с этим Сеней, если мешал, должен был мне все мнения и соображения высказывать. Грубо и паршиво работать стал, Селезнев. Не справляешься, - замолчал. Потом. - В зоне Ч.П. - попытка самоубийства. Сейчас приедет прокурор, все всплывет твое художество, возникнет вопрос, куда оперативники, режимники, отдел безопасности смотрел. А? Мудак, я тебя отправлю в самую черную зону. Тебе по этапу уже голову отрежут и в кормушку на продол выкинут. У тебя же руки по грудь в арестантской кровушке. На тебе уже три воровских решения, идиот! В крестах в могильных заблудился? Смертный приговор черной братии торопишь? Я не против, езжай. Думаешь, незаменимый? Да таких кабанов ползоны, только свистни. Большесрокие-то понимают, что по половинке по ходатайству администрации помиловка на 90 процентов добро дает. Поди хуёво? Из двенадцати отсидеть шесть. Да сидеть, как барину. Никому ничего нельзя, завхозу можно все. Но, видно, возомнил ты о себе многовато, Коля. И знаешь, такой ценой, не надо нам твоих стараний. Дело до крови дошло, значит, ситуация из-под контроля вышла. Ты, Коля, из-под контроля вышел. Ну, вышел, так иди. Точнее езжай, - капитан встал и надел фуражку, давая понять, что сказано все.
Севшим, охрипшим голосом Кабан красный, как рак, заговорил:
- А не боишься, начальник, что еще и я до кучи вскроюсь, а?
Жесткая пощечина оглушила Кабана. Опер схватил завхоза за кадык и ударил головой об стену, сжимая пальцы сильней, зашипел в испуганно выпученные глаза:
- Падла, блядь, как же мне противно на тебя, суку, смотреть, на всех на вас, мрази продажные. Еще угрожать мне вздумал? А сколько ты жизней переломал, сколько, блядина, только в этой зоне судеб посгубил? Сколько уже матерей пересажали по твоей наколке, когда ты упросами и угрозами заставлял молодняк писать письма домой, чтобы наркоты в посылку заныкали, а потом за то, чтобы раз уколоться или накуриться, бежал к нам и предупреждал за долю малую, что такому-то мать в посылке выслала то-то, то-то. А письма твои отрядник мимо цензуры носил - и его, падлу, купил. Деньги тут сидишь копишь, интриги плетешь, как паук, сука, раздавлю!
Спокойный голос за спиной оборвал диалог:
- Отпусти его. Сядьте оба. Праведный гнев? Нервишки что ли сдают, Юрьич? - усмехнулся зам начальника отдела безопасности майор Юдин. - Все сейчас спокойно обсудим. Селезнев, доказать сможешь, что Трунин крыса?
Кабан тер покрасневшую шею:
- Попробую.
- Не пойдет.
- Смогу.
- Делай.
Когда Кабан подобрал с пола феску и скрылся за дверью, Юдин укоризненно покачал головой:
- Валер, думаешь, меня от этой погани не тошнит? Но такими кадрами не разбрасываются. У всех бывают перегибы, не ошибаются бездельники. Что припугнул его - хорошо, место свое помнить должен всегда, а в остальном не дрейфь, отобьемся. А знаешь, ведь, может и неплохо, что все это произошло. Хочешь, всю подноготную этой басни расскажу? Только что мне мой стукачёк из черной масти поведал одну сторону, а каптерщик - другую. Так что все имеем в объеме, - он подмигнул.
Чуть искаженный голос от некачественной записи простенького китайского магнитофона негромко лился из динамика:
"- Володь, это все ерунда, то что завхоз, то что ты там, я здесь, в общем, из всей массы, я вижу, ты самый толковый пацан. Не лицемер, как эти бляди, не двуличная мразота, которая говорит одно, думает другое, а делает третье. У этих проблядей даже не хватает мужества признать естественное, они клеймят позором своих близких лишь за то, что те познали своих жен, ласкали их, любили, одним словом", - вздох. - "Нет у мужа и жены запретных частей тел. Я был женат и я любил, и знаю, что такое женщина. Не поверю я в жизни, что кто-то, живя с потрясной бабой, с любимой тем более, не целовал ее всю. А потом друг друга ловят на слове, и делавшие то же самое, но промолчавшие, загоняют таких же, но сказавших об этом, в петушачий загон. Сука, зла не хватает, когда сидит напротив, улыбается, кивает головой пропидрот какой-нибудь, откроешь ему всю душу, а потом по-братски спросишь: ты-то, мол, какого мнения, согласен со мной? Нет, говорит. Вот таких блядей лицемерных я давил и давить буду!" - тишина, только нервно щелкают четки. - "Закуривай, Вовчик, чего загрустил? Ты-то не такая проблядь хитровыебанная, с тобой-то мы нормально беседуем. Кому попало-то я бы тоже этого о себе не рассказал. Просто видно нормального современного пацана, а поговорить-то об этом давно хотелось. А с кем?"
Второй, немного прокашлявшись, заговорил молодым голосом, видно немного волнуясь:
"- Коля, спасибо. Ты мне такие вещи доверяешь, я аж немного растерялся. Обязывает такое откровение на взаимность и, признаться, ты говорил то, о чем я очень часто думал, может быть в несколько иной, более мягкой форме, но был возмущен. Ты прав, Николай, нет здесь греха, и стыда тут нет, если по-человечески на это посмотреть. А моя жена так и не может начать без этой прелюдии, пока губами не согрею, каждую складочку не перецелую, она и не поймет самого акта", - легкий романтичный вздох. - "Ох, Коль, ну вот, душу всколыхнул", - смех, негромкий, смущенный. - "Коля, ты очень взрослый и сильный парень, не грусти и не живи с этим комплексом, избавься. Целовать жену туда, откуда явятся на свет твои дети - это не грязно, это красиво и трогательно".
Кабан протянул руку и выключил магнитофон:
- Вот такие вот пироги, Вовик. Чего губы задрожали, а? Да не зареви смотри! Ха-ха, ха-ха-ха! Значит, пизду лизать - это красиво и трогательно? Ух, бля, интеллигент, ёб твою немать! Ха-ха! Ся-ядь, не дергайся, руку сломаю, на хер! - пресек попытку добраться до магнитофона завхоз. И, убрав свою нехитрую технику в стол, изрек. - Ладно, отдам недорого. Если сможешь твердить, как попка, что спорил с Сеней на банку сгущенки, ставил на Бразилию, а он на Канаду. Счет, кстати, был 2:1. Понял? Вот, игра была такого-то числа, во столько-то, понял? День расчета был сегодня. Подойдешь для начала к Сениным семейникам, скажешь, что он тебе должен и неплохо, если они рассчитаются за своего близкого. Они спросят - расскажи эту байду за спор, скажешь потом мне, что они тебе ответят. Думаю, не надо тебе говорить, что если криво выйдет, включу через усилитель на весь барак. А. потом объясняй своей любимой на свиданке, почему ты оказался в одном отряде с педерастами. А там-то тебе очкарик точно петухи изъебут до рвоты, прямо в первую полнолунную. Знаешь, как они бесятся? Смотри, а то узнаешь. Хорош тут реветь, как баба, вытри сопли, у-ух... Сделай, как говорю и забирай свои откровения вонючие.
- А не обманешь? - шмыгая соплями и булькая горлом, моляще уставился Ботаник на завхоза. Тот вздохнул, успокаивая и успокаиваясь:
- Да на хер ты мне нужен? И Сеня уже через три месяца освобождается. Э-эх, Морозовна-а! - Кабан потянулся и, потерев побаливающее горло после цепкой пятерни капитана, изрек. - Умой рожу, вытри и постой под открытой форточкой, так в коридор не выходи - спалишься. Зарёван, что баба.
- Коль, зачем ты записал это? Ведь почти год прошел, - спросил Вовка, сняв очки.
- Хо-хо, но вот вишь, пригодилось! Всякая диктатура - это политика, а политика - это грязь. Хочешь быть у руля - не бойся испачкаться. Рот закрой.
Вовка вышел на улицу и долго смотрел на небо, на облака, на кружащих в небе птиц. Хотелось умереть. Глядя на эту чистоту и бескрайность, Ботаник пытался заставить себя поверить в то, что всё это временно, что всё скоро закончится, и вот раз есть это небо и всё, что на нем, значит... и его сильно вырвало. Вытерев рот рукавом, сел у забора из решеток и колючки и горько-горько заплакал.
Дальше всё просто. Появился во всеуслышанье у Сени повод, чтобы красть банку сгущенки. Кому охота прослыть фуфлыжником? Крысой тоже не легче, но это еще доказать надо. Но вот смотри, как все сложилось: и поймали, и доказали, и всех на свете убедили. Ботаник клялся и божился, что Сеня проспорил ему эту банку, и даже в рвении своем местами переигрывал. Но сгодилось и так. Мнения раскололись, зеки перестали кучковаться и шушукаться. Менты были довольны. Кабан сиял, а Ботаник... Хватит о нем.
Вечером, на четвертый день после всего происшедшего, завхоз построил отряд и задвинул речь:
- Все знают, что произошло в отряде? Все-е. Произошло то, что в тюрьме называется крысятничеством: один зек крадет у другого. Но не это самое паршивое лицо этой жизни. Самое гавёное это то, что человека считали правильным, кто-то уважал его, кто-то верил ему, а он оказался просто крысой. Серогорбой мразью.
- Остановись, Кабан. Не провоцируй, будь любезен.
Кабан дал волнению дотронуться лица и голоса:
- А-а, друг Сени? Тяжко про лепшего корешка такие вещи выслушивать? Ну-ну, замнём.
- Вот-вот, замни. Пока я тебя не замял, - явно разнервничался Юсуп в строю
- Так, все в барак. Дневальный! Вызывай наряд, скажи ДПНК, что Юсупову плохо. Борзометр зашкаливает. Что, Юсуп, в изоляторе решил зиму встретить? Ну-ну, давай, удачи в пути.
Зима выдалась ранняя и снежная, холодная и, как всегда, голодная. С кормежкой вообще беда. Костя очень переживал, считая себя виноватым в увечии и заточении Сени и в том, что Юсупа из изолятора перевели на крест - у него открылся "тубик" в сырости и холоде неотапливаемых камер штрафняка. Юсупа вывезли на больницу, а Сеня так и сидел в одиночке, в камере при ЛПУ. Шныри ничего не брались передавать ни от кого и никуда. А если кто-то и пробовал подойти попросить передать Сене сигареты и чай, тут же кумовья об этом знали, и просителя волокли на вахту. Любую попытку человеческого внимания, жалости и желания помочь нуждающимся притягивали к общаку, пытаясь из мухи сделать большого вонючего и виноватого во Второй Мировой войне слона. Общак - это начало начал воровского движения, это то, что сближает людей, делает их единомышленниками, делающими одно дело, а это значит дружба, а это значит сила, а сила - значит опасность. На хер им эта головная боль? Разделяй и властвуй - это волосам в ушах понятно, что не я сказал первым, но тот, кто сказал эти слова, уж и помер давно, видать, а всё одно - умный, видать, был, злыдень.
Весь месяц до следующей посылки на Костю "козлы" косились, но не трогали. Точнее, не более, чем других. Но вот пришла следующая посылка, и Рылов опять стал, давясь слюнями, подъезжать, улыбаясь и жеманничая, как блядь:
- Костян, ты в натуре чудной малый: петухам отваливаешь от вольного, в бараке никому не отказываешь - и закурить, и заварить - больше даешь, чем себе оставляешь, а нам с Кабаном что, принципиально не даешь?
Костя, не отвлекаясь от разбора, что куда положить, буркнул:
- Да.
Каптерщик опешил - не привык к такой прямоте:
- А в чем принцип-то?
Костя вздохнул устало:
- Гадкие вы оба. Мать убьет, если узнает, кого кормил.
Рылов в конец растерялся:
- Да как она узнает? Э-э, почему гадкие?
Костя поставил сумку на стеллаж и, отряхивая ладони, опять вздохнул. Виновато:
- Да мамсик я, все ей рассказываю. Люблю ее, сумасшедшую, - Костя добро улыбнулся в пол. Но, прогнав, словно наваждение, дернув бровями, закончил. - Откуда я знаю, почему вы такие гадкие? Сам удивляюсь.
- Ты смотри, - усмехнулся Кабан, выслушав Рылова, - оперился. Щипать пора, зови всех дневальных. Волна поднятого говна, кажись, улеглась, я этим Костиком себе еще пару плюсов у ментов заработаю. Помяни мое слово, затянет он под моим чутким руководством в зону самую крупную финансовую помощь в этом году, или я не я буду. Косарей на пять зелени минимум разорву.
- А с чего ты взял, что потянет?
- Посиди с мое.
Когда дверь за Рыловым закрылась, Кабан усмехнулся: "Вот теперь и Юдин к вечеру будет знать, что не за ради себя, для колонии стараюсь. Ух, Рыло, сука! Никому верить нельзя, и этот продал, на хер. Отъебать его что ли, волка? Да нет, Костикову мамку - вот кого я и пороть, и доить буду". Кабан сладко потянулся и, ощерившись, помял яйца здоровой, исколотой до синевы пятерней. Выдвинул ящик стола, достал фотографию: потрясающих форм красивая циркачка, чуть согнув ноги в коленях, скакала, стоя на спине белой лошади. Она широко улыбалась и была просто неотразима в завязанной на животе ковбойке, коротеньких шортиках и широкополой шляпе. Одна рука была грациозно отведена в сторону, а в другой, высоко поднятой над головой, держала развивающийся флаг с именем "Костя".
Утро следующего дня началось так: Костя, как и положено, поднялся по подъему и в течение пяти минут успел одеться, заправить кровать и выбежать на улицу. На туалет и умывание времени уже не оставалось, а в туалет за тридцать минут до подъема тоже почему-то ходить было запрещено. Потом зарядка. И вот все делают зарядку, а один из дневальных называл упражнения и давал счет. По всей зоне, как собачий лай, до рассвета уже начинали гавкать "козлы". Кто чуть громче, кто чуть тоньше, но стараясь, чтобы каждого было слышно по всему лагерю, надрывались двенадцать дневальных от двенадцати отрядов: "Раз-два, три-четыре, раз-два, три-четыре..." И вот:
- Павлов записан!
- За что? - голос еще не проснувшегося Кости.
- За то, что плохо делал зарядку.
- Да я нормально делаю зарядку!
- Павлов записан за разговоры во время зарядки! - раздался голос другого дневального.
- Да ты чё?! Я же вон с ним разговариваю, он же со мной заговорил!
- Я с тобой не говорил, Павлов. Я поставил тебя в курс, чо ты записан.
Костик возмутился, разведя руками:
- Да ты чё, сдурел что ли?!
- Павлов записан за пререкания с дневальными! - обозначил свое присутствие третий "козел" почти за спиной у Кости.
Пока шли в столовую, Костю записали за нарушение строя, на обратном пути - за разговоры в строю. Потом оказалось, что за ночь у него исчезла с фуфайки верхняя пуговица, и он был записан за нарушение формы одежды, потом на четыре секунды позже выбежал из барака, на две минуты раньше сел на кровать, бирка оказалась на сантиметр короче стандарта... Его записывали и записывали, и за что в следующий Раз могли записать, предположить было трудно. С кем-то шутя толкнули друг друга - сразу:
- Павлов, записан за игры в неположенном месте.
Костя спрашивал:
- А где положено играть?
- На спорт площадке.
- Но там снега выше колена!
- Я учту, хитро усмехнулся дневальный.
Отрядник покачал головой, листая записи дневальных:
- Да-а, двадцать четыре записи за пять дней. Всерьез ты, видать, режим шатать взялся. Давай я тебе мораль читать не буду, ты ее сам выведешь. По два часа за каждое нарушение, думаю, будет не очень строго. Ты тут недавно, наверное, многого не успел узнать. В следующий раз буду давать по четыре часа за каждое нарушение. Иди.
- Но Павел Борисыч, - возмутился Костя.
- Давай, двигай, не еби мне здесь мозги! - даже не дал оправдаться отрядник, лишь добавил. - Вы все тут горазды сто отмазок слепить, жидки на расправу. Иди, не зли меня.
Всю следующую неделю Костик не разгибаясь чистил от снега дорожки, плац перед отрядом, мыл полы, таскал мусор, работал на мусорной куче, загружая помойку в тракторные телеги, снова мыл полы и таскал снег в простынях и одеялах. Напарники его менялись, а он нет. И каждый день его еще за что-нибудь записывали. Он не успевал отработать одни часы, как набирал другие. Костя не роптал, но стал осторожней, был начеку и повода старался не давать. Через месяц к нему подошел Валера Бетон:
- Кость, оставь пока лопату, сделай вид, что спину мне от снега отряхиваешь. Тряси и слушай.
Костя воткнул в снег лопату, шатаясь подошел и слабыми шлепками стал рукавицами сбивать снег с Бетона.
- О-о, ты в натуре уже спекся. Ладно. В общем так, тебе Сеня записку написал. Правая у него заработала, он теперь более-менее понятно пишет, поймешь. Я аккуратно сейчас брошу на снег, уйду. Брось рукавицу рядом, да всё разом подберешь. Захочешь ему черкануть, мульку начинай, как письмо, типа, "здравствуй, мама", а то тут агенты кругом одни, и без косяков, а на семь разведок шпилят. Когда пишешь, через плечо дыбают, обрати внимание. Все, не расслабляйся, пацан. Крепись, парень, ты молодец. Маляву читай ночью, в туалете, сядь, как срать, и держи, как бумагу для нужды, если кто зайдет. За тобой пасут все время.
Ночью в туалете Костя читал такую вот маляву, как-то и кем-то неведомыми ему путями доставленную, несмотря на казалось бы невозможность сего:
"Здоровенько, братишка! В пожеланиях всё самое доброе и светлое. Здоровья тебе и счастья, а главное - Волюшки золотой! В сложившейся ситуации лучше будет, если обойдемся без имен. Думаю, ты понимаешь. Сам видишь, друган, какая канитель сложилась и какую судьбу мне уготовили эти животные. К моему великому сожалению не могу я сам себе даже помочь, не то, что тебе. Что я теперь могу? Меня пол-лагеря теперь считают... а сколько по этапам разъехалось с этой грязью на метле? Заклеймили, суки, теперь хер отмоешься, хотя люди есть везде, и, думаю, разберутся... надеюсь. Самому ему веры нет в людских кругах, поэтому он всё сделал чужими руками. А так ему по херу, бояться уже поздно. За этим забором не воля-волюшка его дожидается... и он об этом помнит. Напоследок хочет поболее нашего брата переломать. Будь с ним предельно осторожен, браток, мне отписывали, что ты до сих пор молодцом держишься, но похудел и осунулся. Чует сердце мое, себя винишь, друган. Выкинь из головы, это моя жизнь, это мой крест, и я сам его донесу. Дай этим шакалам то, что просят, да живи нормально. Ты молодой совсем, слабый, дохлый, жалко тебя, уж не сердись. И зачем я тебе в тот раз всё это сказал? Жалею сильно, но еще не поздно, старайся выбраться из этой ямы с минимальными для своей совести потерями. Мне на днях домой, уже, наверное, и не встретимся, очень жаль, что не успели с тобой познакомиться. Но я приеду, не могу теперь оставить тебя в этом дерьме. На короткую свиданку приеду, добро? Не грусти, друган, крепись, родной. Бог терпел и нам велел. На сём вершу и желаю всех благ, доступным нам, смертным. Золотой свободы и крепкого здоровья. С братским теплом, я.
Часов в девять утра в отряд пришел опер - старший лейтенант Кострынин. Засел с завхозом у него в кабинете, попили чаю с шоколадом и вафлями, по столу проехалась от Кабана к "мусору" пачка "Ротманса" и скрылась в нагрудном кармане камуфлированного бушлата. Кабан нажал на кнопку звонка на столе, и в дверь постучал дневальный:
- Разрешите?
- Давай.
Тот легко и быстро собрал со стола посуду, протер поверхность и исчез за дверью, комкая фантики и фольгу в кулаке.
- А чего на первые два вопроса не ответил? Умник что ли охуенный? А?
- Нет, - тихо ответил Костя, уставившись под ноги.
- Чего ты здесь скромницу мне, блядь, разыгрываешь? А с каждой посылки тут в бараке хорошняка из себя строишь: "Мальборо", шоколад раздаешь, плюсы что ли себе среди зеков зарабатываешь или пидорка себе прикармливаешь? Или самого кто-то за секретик давний доит? А? - уже орал Кострынин. - А ты знаешь, что отчуждать личные вещи и предметы первой необходимости, брать и отдавать строго запрещается? Знаешь? А?
- Буду знать, - проглотив слюну, сказал Костя.
- Я посмотрю, как ты будешь знать! Если я узнаю, что ты кому-то что-то дал, смотри, на вахте будешь объяснительную писать, и будем выяснять, за что дал, почему. Может, под интерес тут спорите или играете, может еще и общак тут собираете. Пару раз седло дубиной отшибут, всё на хуй, чего и не было, напишешь и подпишешь. Если девать уже некуда, если лишнее заходит, отдавай вон завхозу - ему и ремонт в отряде делать надо, таких же, как ты, работяг из осужденных кормить-поить и так далее. Даже в столярке что-то заказать, и то мужиков угостить надо, внимание уделить. Я - мент, и такие вещи простые должен вам, бля, зекам, объяснять. Что, ни хера арестантского не осталось? Где вас, блядь, наловили, идиотов? - потом немного остыв, сказал спокойней. - Чего тебе там Бетон нашептывал, а? Чего молчишь? Конспираторы, ёб вашу мать, встали там, от снега, бля, отряхиваются. Ты смотри, если узнаю, что что-то мутите, пиздец вам обоим. Ты у меня уже давно в кандидатах в ШИЗО ходишь. Нарушаешь режим на каждом шагу. Смотри, если мне завхоз на тебя хоть раз пожалуется, я тебя в изоляторе заморожу. Ты понял?! А?! Ты чего, сука, мне в глаза уставился, наглец, в пол, бля, смотри, когда с начальством разговариваешь. Урод ебучий. Иди, бля, пока я тебя прям тут не ёбнул.
После обеда Костю и еще двоих повели на выдачу за посылками. От таких совпадений уже тошнило. Униженный и расстроенный вошел Костя с мешком в локалку, посылка давила на плечи и душу, перед глазами стояла поганая рожа Кабана, вечно потная, Рылова, опера с чайной пеной на усах, Сени... Костя шел и шептал: "Прости, мам, прости, мамочка..." Подойдя к мусорному баку в курилке, откинул крышку и сбросил со спины в помои и мусор мешок со всеми дразнящими козий стос продуктами питания и дорогими сигаретами. Для верности Костя запрыгнул на железный каркас, встал ногами на края мусорного контейнера и обоссал свою посылку с упрямой и уверенной рожей. Да, именно так. Именно так.
За все это Костю продержали на вахте до самой ночи, но кроме того, что оправил нужду в неположенном месте, предъявить ему было нечего. Хотя и за это посадить были просто обязаны, но что-то там у кого-то шевельнулось под панцирем в районе грудной клетки, глядя на Костины воспаленные и больные глаза, на впалые щеки и тонкие пальцы, все время перебирающие мятую и мокрую шапку. Виновато.
Костя пришел в отряд уже в одиннадцать часов, все уже час как были в шконарях, словно куколки замотанные в одеяла и телогрейки с головой. Расстелив постель и положив поверх одеяла фуфайку, Костя достал из-под матраса спортивную черную шапку, вязаные перчатки и вторые шерстяные носки. Всё делал не спеша, хотя обычно с этим не тянут: пар изо рта, быстрей облачиться, да с головой нырнуть под одеяло - там надышишь и через 10-15 минут вполне терпимо. При том, что о раздевании и речи быть не может.
После утренней поверки в ЛПУ все стихло. Хлопанье решетчатыми дверями прекратилось, "мусора" ушли, шныри тоже отправились в свою каморку. В стену слева ударили два раза. Сеня снял с себя лепень, быстро обмотал кулак и, насколько посмел потревожить зажившую руку, стукнул в ту же стену дважды, и приставив осторожно, чтоб не звякнула, кружку к трубе, припал к донышку ухом. Сильно искаженный до глухой гнусавости голос негромко поинтересовался:
- Валек гнутый говорит, пятый отряд. С кем соседствую?
Сеня улыбнулся, аж глаза закрыл. Перевернул кружку, заговорил внутрь, предельно плотно прижимая к лицу и дыша носом, так как он остается снаружи:
- Валек, братишка, здоровенько, родненький. Сеня, Сеня тут соседствует с тобой! Как ты жив-здоров, каким ветром, как там пацаны?
Быстро, но осторожно, перевернув кружку, чтобы не услышали звуков "мусора" и "козы", Сеня припал ухом и тут же услышал:
- А-а, ну вот, а говорят, фарт плюнул на эту зону. Ха-ха! Сенька! - радостно завизжала кружка. - Сеня, сердце мое, я к тебе с почтой, лишь поэтому и здесь. Сеня, мы с тобой, брат, мы все тебя уважаем и все очень скучаем, братишечка, никто не верит в эту хуйню. Сеня, я хоть и мелкий, но я этого гада на воле сам лично угондошу! Сеня, мы все тебя любим, брат, не думай, ты лучший, Сеня...
У Сени, скривившись, дернулись губы, и из-под прикрытых век покатились слезы. Он улыбнулся. А Гнутый всё щебетал и щебетал. "Трещит, как хуй в коробке" - еще шире улыбнулся Сеня. Валек, наконец-то, остановился. Заговорил по делу:
- Сеня, давай словимся, а то я с хуйней - больше часа вряд ли подержат. Сейчас пизды дадут и в зону выгонят. Носки целы? Спички есть? А то у меня полная задница подарков и поздравительных новогодних телеграмм и открыток.
Сеня ответил:
- Спасибо, Валёк, спасибо, родной. Всё в сердце останется, не забуду, братишка! А носки целы, и спичек горелых на прогулочках насобирал. Ну, давай пойдем по маячкам, поторопимся.
Сняв носок, Сеня надорвал край зубами и, несмотря на некоторую непослушность правой руки, быстро, со знанием дела, стал распускать его на длинные куски ниток. Потом, привязав одним концом весь пучок к решетке на маленьком окошке под низким потолком, разделил на равные части. Половину ниток он привязал к ручке кружки, концы другой половины зажал зубами. Крутил кружку на весу, удерживая переплетающиеся нитки в одной руке, другой подгоняя имитатор веретена. Когда обе половины ниток были перекручены, кружку поставил на вечно холодную трубу отопления, отпустил завязанные концы, и, мелко извиваясь, обе половинки перекрутились и, после недолгих манипуляций пальцами, превратились в довольно крепенькую веревочку, примерно метра на два. Сеня понимал, что этого хватит, ведь у Валька наверняка на торпеде есть маленький контейнер с суровой или шелковой ниткой метра на четыре.
Быстро навязав спички, завязывая узелки и вставляя их туда прежде чем затянуть намертво, делая что-то вроде лесенки с интервалом между спичками в 3-5 сантиметров, Сеня закончил делать "ерша". Стукнул ногой в стену, встав спиной к шершавой "шубе". В ответ тут же раздался ответный удар. Видать, Валька уже нервничал и ждал у стены, приготовившись сам значительно раньше. Но это и понятно. Одновременно открылись вентиля обоих унитазов, вода зашумела, понеслась, бурля и булькая, в канализацию. Санузлы обоих камер находились под одной стеной, только, разумеется, по разные стороны её, но в одном месте. Это, как правило.
Сеня потихоньку отпускал в унитаз своего "ерша". Водоворотом воды там, в большой трубе под полом, ниточки и спички обоих "ершей" переплелись уже через пару минут, и периодические подергивания "канатиком" увенчались успехом. Почувствовалось сопротивление. Есть! Сеня плюхнулся на жопу и несильно стопой ударил два раза в стену. В ответ - два глухих удара, и нитка пошла легче. Валька отдавал "дорогу". Сеня вытянул на себя до того места, где переплелись оба "ерша". Быстро распутал и, повыдергивав спички, связал крепким узлом оба конца. Теперь маячки пошли по "дороге", в стену лупить нужды уже не было. Чуть дернув пару раз, Сеня ослабил пальцы, и "дорога" быстренько скрылась в унитазе. Лишь осталось несколько веревки сантиметров над водой, крепко зажатой пальцем, продетым в предусмотрительно завязанную петлю. Через несколько секунд "дорожка" дернула за палец два раза. Сеня быстро вытянул ее на себя. Из воды выскочил первый контейнер, запаянный в целлофан и привязанный вмиг завязываемыми и развязываемыми узлами. Сеня дернул один раз, мол, "дома". Отвязал груз и, сунув его за пристегнутые к стене нары, дернул за шпагатик дважды. Он быстро ушел в стоячее озерцо унитаза, забетонированного для сранья на корточках. Так, "дорога" отработала четыре раза. Контейнеры Сеня засовывал в одно место, потому как другого в пустой камере не было. Но временно, потом можно немного исправить. Лишь бы не спалиться. Сеня воровато дыбанул на дверь, но всё было ровно: ни шагов, ни скрипов, ни движения за стеклышком глазка. Но заскрежещи ключ в замке, Сеня не задумываясь всё бросил бы в унитаз и открыл воду на всю. Но все шло в масть, в этот день Сене фартило.
Приняв четвертый контейнер, Сеня почувствовал, как "дорога" дернулась три раза - "у меня всё". Сеня дернул один раз - "расход". Нитка ослабла. Сеня отвязал груз и, бросив свой конец, включил воду. Бывший носок, ставший на миг "дорогой", исчез в виде нитки в чреве унитаза. Спички полетели следом. В камере все это держать было нельзя - найдут, сложат два и два, отшибут всю хребтину. Сеня хотел поговорить еще с Вальком, но по лязгу засовов и шагам понял - увели. Едва успели. Когда всё стихло, на всякий случай ударил в стену - тишина.
В двух контейнерах были сигареты, по десять в каждом, в двух - чай и по маляве. В сигаретах были обломанные спички, воткнутые в фильтр. Сеня, увидев, что сигареты цивильные - десять "Мальборо" и десять "Парламента" - усмехнулся: "Пижоны, столько лишней хреновины Гнутому в задницу напихали. Бедный Валек, лучше бы "Примы" нёс, эти фильтры только место занимают. Но на душе было тепло и приятно. Сеня глубоко вздохнул и мысленно пожелал им всего самого светлого и чтоб хранил их Господь. Малявы читал, сидя спиной к глазку, рассовав заранее всё богатство по нычкам, щелям и щелочкам.
Малява первая, которую взялся читать Сеня, была от Кости. Сеня читал и улыбался:
"Здравствуй, мамочка! Пишет тебе твой неблагодарный, нескладный и невезучий сын Костик. Письмо твое получил, очень был рад и растроган. Да и расстроен ужасно. Прости меня, Сенечка, всё из-за этих посылок вонючих, это я виноват, не пошел на вахту и не сказал ничего, не заступился за тебя в отряде, когда всё это происходило. Я, если честно, и не понял-то все сразу. Долго мучался, но сам до всего догадался, особенно когда Грачев стал дневальным. Сеня, твоя кровь не пролилась даром, я ничего им не дам. Хотя, странное дело, ничего уже им и не надо. Завхоз стал заступаться за меня, сам все время что-то в руки сунуть норовит, дневального - Шумова - ударил за то, что он меня уёбищем обозвал. А когда Кабан уходит куда-то из отряда, дневальные сразу грузят меня, как осла, работаю много. Но ты не переживай за меня, Сенечка, я не горюю, шучу, смеюсь, мне не трудно. Честно. А когда завхоз приходит, он на них ругается. Только пропадать стал где-то подолгу или в кабинете своем сидит не вылезает. Что-то мне подозрительны все эти движения. Но что он может от меня ждать? Вроде как жалеет меня, улыбается, а что-то мороз от его доброты по коже. Но что я все об этом, надо, наверное, что-то доброе и хорошее написать. Ты уже там в этой камере третий месяц сидишь, плохо тебе, грустно, Сень? Сеня, я тебе адрес моей мамы дам, она в цирке работает. Так вот, мама тебя бесплатно сколько угодно будет заводить. Скажи ей, что ты мой друг, и я ей про тебя напишу. Тебя дядя Паша на слоне покатает, хочешь? Гарик тебя научит фокусы с картами показывать. Сеня, там знаешь как здорово?! Я вырос среди них, они такие хорошие, ты сам увидишь. А маме скажи, что у меня все хорошо, что я ее очень люблю и наколки не делаю. Она у меня сумасшедшая, прибьет, если хоть точку наколю. Я и с наркотой-то подвяз, когда она на большие гастроли уезжала. Мамка классная, только дура такая сумасшедшая! Неизвестно, что в следующий миг выкинет, ее все побаиваются. Дерзкая и очень красивая. У меня была фотография, да ее кто-то стырил. Она во время своего номера с лошадьми такой фортель в Париже выкинула! Вместо задуманных флагов российского и французского у нее в руке на круге развернулся флаг с моим именем. Вот, мне Лариска-администраторша эту фотку и прислала, а кто-то свистнул из тумбочки. Сеня, вот и лист закончился. Понаписал тебе чепухи всякой, а толкового ничего и нет здесь. Прости меня, Сенечка, на Воле обязательно свидимся, правда, Сень? Жму руку и желаю скорее вернуться домой. Вот мой адрес: ..."
Сеня улыбался и хмурился, вспоминая то одни, то другие строки, быстро измельчив и утопив в унитазе обрывки послания. "Бля, ребенок совсем" - думал он, опечаленный и согретый Костиными словами.
Вторая мулька была от Бетона. Валера излагал по существу, зная цену объему бумаги в таких случаях. Чем меньше скрутишь и аккуратнее запаяешь в целлофан маляву, оплавляя края спичками, тем легче ее доставить до адресата и при запале на передаче проглотить. С виду нормальная средних размеров мулька, примерно с кусочек карандаша по объему и длиной в 2-3 сантиметра - капсулька такая. И во рту, и в жопе ей много места не требуется, и скинуть легко.
"Здоровенько, брат! В пожеланиях - всё. Маляву твою видел, ясность полная. У нас всё по малому, грев на больничку отправили с Костей, решили доверить: сорок пачек сигарет, 1 кг чаю, глюкозы 2 кг. Костина малява залежалась, не обессудь, возможности не было отправить. Уж теперь разом всё. Сам Костя заморожен Кабаном, на снегу пацан рухнул. Кабан контролера втихаря послал кофту с него снять, мол, нарушение формы одежды, а тот снег таскает, мокрый весь, ну и к вечеру под сорок. Ночью на санчасть и на больницу. Решать с общаком пришлось быстро и на ходу. Костю лепилы на больничке изрезали, в легких вода, да там пневмония махровая в общем. Чуть не помер Костик. Но грев, кстати, дошел до места. Его вещи не шмонали, самого-то на носилках, баул мусора перли. Загнал Кабан пиздюка, руками козлов. Сам ему в друзья лезет, на мамку запал. К нам с этапа Чибис заехал, а он на малолетке с Рыловым сидел, знает про него что-то, так что теперь мы имеем своего казачка. Кабан хочет дожать пиздюка, чтоб он мамку под него положил. Помнишь, в том году он на свиданку ходил, к нему сестра приезжала? А с ним Перя. Вот он, оказывается перину мать там ёб. Прикинь? А того он тоже помучил путем, нелюдь ебучий. Теперь спиздил у Дохлого (Косте дали погоняло) фотку мамани и дрочит, гандон, на нее сутками. Сеня, надо что-то делать. Подумай, брат.
Все наши привет тебе передают, поздравляют с Новым годом, желаем крепкого здоровья, золотой свободушки и храни тебя Бог. С искренним уважением и братским теплом, я".
Костя понемногу стал поправляться, уже ходил и более или менее нормально ел. В больнице, что на пять колоний в области одна, разного люду и сброду собралось достаточно. К Косте относились хорошо, хотя к зекам с "красных" зон относились не очень здорово. Получив письмо, лежа на шконке в палате без дверей, Костя, приподнявшись на локтях, поморщившись от боли, приподнял подушку повыше. Полусидя, устроившись поудобней, достал из разорванного цензурой конверта мамкино письмо. Жадно впился в первые строки:
"Костик, я тебя задушу! Ну, ты чего, зяблик? Нюх что ли потерял? Не пишешь месяц!!!
Здравствуй, сыночка мой маленький, поросенок мой сладенький, прости мамку дуру, даже не поздоровалась. Сыночек, я что-то про амнистию по телевизору слышала, где-то в Монголии, что ли, большую сделали, всех отпустили. Может, и у нас что-нибудь будет, а, сынок? Ты надейся, мальчик мой. Ты там не голодный, Кость? Тебя ребята не обижают? Если что, пиши, Кость. Мы же с тобой друзья, правда, сына? Я сразу приеду, всем ноздри порву. Ты же знаешь, сыночка, мамка у тебя какая сильная! Ой, Кость, я тут номер готовила, хотела к летним гастролям Пряхина увидеть, Ринату заодно нос вытереть, ну, против его шпаг хотела со змеями попробовать - подавилась, чуть не сдохла. Ой, она у меня чуть из задницы не вылезла, Светка Юсупова успела за хвост схватить, вытащила, а у меня и слезы, и сопли, и... ну, стыдоба уж рядом была, стерпела я...".
Костя смеялся и, вытирая слезы, положив письмо на живот поверх одеяла, держался за изрезанные бока под мышками обоими руками. С соседней кровати подал голос пожилой каторжанин:
- Костюх, кто ж тебя так расшевелил?
- Мамка! - смеясь и морщась от боли, проговорил, переводя дух, Костя.
- А-а, а кто у тебя мамка?
- Ох, дядь Сань, дура сумасшедшая!
Дядя Саня вздохнул несложно:
- Хорошо, любишь, видать, мамку-то, во как ожил, аж порозовел, шкет.
- Да как ее такую не любить? Только жалко очень. С ума там, бедная, сходит.
- А сколько мамке годков?
- Да уж прилично, - задумался Костя. - Она меня рано родила, в 16 лет. Вот мне сейчас 19, ну да, ей в апреле будет 36.
Дядь Саня хохотнул:
- Балбес, не знаешь, сколько мамке годков, высчитываешь лежишь, - потом со вздохом и улыбкой. - Девчушка совсем еще. Моей дочке ровесница. Сидит доча моя, шестнадцать годков ей отмеряли, - чуть слышно проговорил старый зек.