Это письмо сестра, не распечатывая, переслала мне. Я был несказанно рад. Ведь я его так ждал! Я всю жизнь его ждал, каждый день. Каждый! Я даже читал его вслух пацанам, гордясь и сияя. И всякий раз после первых слов, волнение охватывало меня снова, будто читал впервые. Я читал его тысячи раз, но чего-то не мог понять. Или принять? Счастье не давало мне сосредоточиться...
Вши заели начисто. Я снял шапку со своей короткостриженой, почти лысой головы. Попытался о колесо стоявшего рядом стального коня выбить из своего головного убора засевшего там "врага".
Но от резкого движения все закружилось, меня затошнило и крепко вырвало, и я упал.
Спина стала здорово замерзать, я попытался приподняться на локтях, но не смог. "Примерз", - почему-то почти весело подумал я, вспомнив никогда не любившего меня дедушку. Он, глядя на меня с укором, рассказывал, как он однажды на фронте примерз шинелью к лошадиной заднице. По-моему, дохлой.
В ушах стояла гробовая тишина. Так странно: вокруг все движется, суетится, и все без звука. Как по телевизору, когда уберешь весь звук. Как немое кино.
Я увидел Толстого и хотел было позвать, попросить, чтобы он постелил под меня хоть какой-то комфорт: брезент или фуфайку. Но не услышал своего голоса. Толстый вел, даже почти нес, закинув руку себе на шею, то и дело падающего Батыра. Он запрокидывал голову и пытался что-то сказать. По его мимике было видно, что он или плачет, или поет какую-то жуткую и страшную песню. Да, им сейчас не до меня. Дела-делишки, прячьтесь бедные детишки.
Я сунул руку в нагрудный карман и бережно вынул уже здорово потертое и помятое письмо.
"Здравствуй, сынок, это папка!
Вот, наконец, собрался и решил написать тебе, мой мальчик! Прости, что не писал тебе эти годы, ты должен меня понять. Ты ведь и сам, наверняка, мог найти мой адрес и написать своему отцу. Тоже ведь не смог, значит, ты меня понимаешь.
Живу я, сынок, в своем доме, у меня жена, двое детей - Вовка и Света. Есть садовый участок, машина, гараж, в общем, всё как у порядочных людей. Работаю в автобазе главным механиком. Меня все уважают и на работе, и вне ее. С моим мнением считаются и очень ценят.
Сынок, по моим подсчетам ты должен уже заканчивать школу. Как отец хочу сразу предупредить от необдуманных решений. Игорек, нужно поступать в институт, ну, на худой конец, в техникум. В ПТУ ни в коем случае не спеши. Туда всегда успеешь. Кому пахать, руки марать - всегда найдутся. Ты у меня совсем для других дел создан, для более возвышенного и достойного. В тебе совсем маленьком уже чувствовалась голубая кровь. Была видна аристократическая натура. Ты у меня необычный и избранный ребенок. Мы еще пройдем с тобой по жизни широкой поступью, мы еще споем, сынок, с тобой громко и уверенно!.."
Я почувствовал, как по шее от ушей потекли теплые струи, и прежде чем я успел отдернуть письмо в сторону, несколько кровавых клякс успели ляпнуть из носа на мое сокровище и превратить его почти всё в красный флаг. Быстрым движением кто-то вырвал из моей отведенной в сторону руки письмо. Я поднял глаза и увидел, как Толстый остервенело рвал папино письмо на мелкие куски.
- Что ты делаешь? - как из подземки произнес я, даже сам не услышав своего голоса. - Ты что делаешь, гад? - ошарашенно пытался спросить я, не веря своим глазам. - Ты что...
Губы мои задрожали, и я заплакал как маленький. Даже заревел.
Дорвав, наконец, мое счастье, он бросил его под ноги и сел на корточки, напротив меня. Я видел в упор его красные глаза и желтые зубы.
Судя по его быстро мелькающей форме рта и летящей мне в лицо крохотной капле слюны, он что-то кричал, доказывал мне что-то. Потом вскочил, показал пальцем куда-то вдаль, развел руками и, ткнув мне пальцем в грудь, пнул по сапогу. Он все чего-то яростно мне доказывал, не жалея сил на жестикуляцию. Я не слышал ни слова. Да, я не слышал ни слова, но я знал, что сейчас говорит этот гад, эта сволочь. Наверное, он говорил, что я - вшивый аристократ, и моя мама, и сестра, и братишка порядочностью, видимо, далеко не блещем, раз у нас нет ни дома, ни дачи, ни гаража, ни машины, ни отца. И что в расчетах мой папаша, видимо, немного ошибся, раз ждет меня до сих пор со школы. Тем временем, когда мы вторую неделю пробиваемся к советской границе. И что с широкой поступью и с песней на устах мы, может быть, и пройдем с моим папой по жизни, если сейчас сумеем ползком доползти до 102 Гератского полка. И что моя голубая кровь не мешает мне контуженным валяться у обгоревшего КамАЗа и изо всех щелей истекать вполне нормальной красной кровью.
Слезы сплошной рекой лились из моих глаз. И словно озера стояли в глазницах, мешая видеть это чудовище. Я пошарил рядом правой рукой и, нащупав автомат, поднял его с земли. В слабой моей руке он болтался из стороны в сторону, не давая направить ствол на смутный силуэт, виднеющийся через слезы. Я зажал приклад под мышкой, но он все равно скакал как бешеный. Зажмурив глаза, я попытался выдавить из глаз слезы, чтобы стало хоть немного видней. Когда я открыл глаза, Толстый стоял передо мной на одном колене и грустно, и с жалостью смотрел на меня. Своей огромной крестьянской рукой он взял легонько у меня автомат и положил на землю. Потом сел рядом, оторвал, наконец, мой примерзший бушлат и завалил мое тело себе на грудь. Он положил подбородок на мою лысую, вшивую голову и, покачиваясь, легонько хлопал меня по спине.
"Подлизывается", - подумал я, засыпая и пряча в кулаке единственный уцелевший от ветра клочок письма. Он был, наверное, самым маленьким и, уж точно, самым главным. Там было написано: "Здравствуй, сынок, это папка!" А вокруг по-прежнему стояла гробовая тишина. Она еще две недели стояла, только фонило немножко.