Снег валил и валил. За стеной, не замолкая, бурчала бабка. Мамин мобильник не отвечал уже третьи сутки. Куда она исчезла? Уехала, не предупредив меня? И этот взбалмошный Генрих, художник, язви его, смотался, нет, чтобы двор от снега вычистить. Я, что ли, буду пахать за всех?
В отчаянии я позвонила лучшей подруге Машке Седовой. С трудом продравшись сквозь клубок моих отрывочных фраз, слез, всхлипываний и охов, Марья философски заявила:
- Кать, а может, она куда-нибудь уехала?
- Не предупредив меня? Вряд ли...
Показав фигу автопортрету Генриха, висящему над кухонным столом, я оделась и поплелась, перешагивая сугробищи. К Машке. Мы попытались связаться с Генрихом - вот такое мудреное имя у маминого ухажера, попросту хахаля. Куда там! А бабка уже и имя зятя-то подзабыла, бесполезно у неё что-либо спрашивать, меня вон то Ольгой, то Алёнушкой обзывает, видать, в детство впала, сказок начиталась.
Генриха Кривченко я не любила, нет, не так, я его терпеть не могла. Тоже мне художник - рисовальщик могил и крестов. Весь дом завалил набросками какой-то жуткой бабищи, ну, чистая вампирша: зенки красные, рожа кирпича просит, в руках то ли меч, то ли нож разделочный. Брр... Мне эта выдра уже по ночам сниться начала. Я несколько рисунков под бабку подложила вместо клеенки. Как он орал!
Несколько своих автопортретов намалевал, развесил по дому, глядеть тошно. Ни денег, ни удовольствия от его мазни. Одна радость, что с матерью спит. Лишь бы братишку или сестренку не заделал. И так полунищие.
Однажды мы разругались в пух и прах, я ему в башку яблоком залепила, сидел тупо с кругами в глазах. А потом заорал:
- Шизофреничка! Её лечить надо! В психушке!
После этот хмырь с кисточками задолбал мамины мозги насчет моего воспитания так, что она возомнила черти что. Никакого покоя не стало. Куда пошла? Где была? Что делаешь? Тьфу... Достали.
Но вот мама исчезла - третьи сутки пошли, как нет дома, и мне стало тоскливо. А вчера исчез и горе-художник.
Машка, добрая душа, предложила несколько дней ночевать у неё, да мне и самой не хотелось возвращаться в пустой дом - было в нем неуютно, а выжившая из ума бабка пугала ещё больше.
Утром мы разбежались - я рванула в полицию. Невыспавшиеся дядьки отмахивались от меня как от назойливой смс-ки. Типа, куда твоя мама денется, может, в город уехала, а мобильник разрядился. Приходи дня через три. С паспортом. Я мысленно обозвала их козлами, ушла зареванная и расстроенная. Потом с Машкой, как в штрафбате, разгребали дорожку от снега, чтобы до крыльца добраться, а то бабка помрет с голодухи. Вот оно мне надо, за чужой бабкой ходить?
Промерзли как собаки, залезли в душ вдвоем и долго растирали друг другу спины, чтобы согреться, потом пили чай. У Машки полно всякого чая - китайский, индийский, цейлонский, она их ещё с разными травами смешивает.
Машка бренчала на кухне посудой, я рухнула на диван, не снимая колготок. Веки слипались. Мне сон приснился, будто иду по дороге, далеко впереди какие-то люди, я их знаю, но не узнаю, их нужно догнать, иначе случится беда, потому что там, в конце пути, я вижу красный крест, с которого на дорогу капает кровь и собирается в тоненькую ниточку, заполняя постепенно весь путь. А тот, кто идет впереди, вот-вот увязнет, утонет в этом кровавом месиве.
Откуда этот звон в ушах? Приоткрыв глаза, я замерла от неожиданности и радости. В дверях стояла мама. Нашлась! Вернулась! Я ласкала глазами фиолетовую курточку из крашеной норки, мамины любимые брюки, она улыбалась, лицо почему-то расплывалось, куда то ускользало...
- Мамочка, мама...
А она развернулась и медленно стала исчезать в темноте коридора, я бросилась следом, то ли шла, словно продираясь через тугую душную преграду, то ли меня тащило через неё куда-то вниз по холодной лестнице. Уши заложило, но в них гулко отражались наши шаги.
- Мама! Ма...
А потом погас свет, эхом прокатился истошный женский крик, и стало очень тихо, что-то тяжелое выпало из рук, больно ударив меня по правой ноге. Я беззвучно закричала, понимая, что никто меня не услышит, и почувствовала, что падаю.
Она опять за мной пришла! Я попыталась подняться, но все тело налилось такой тяжестью, что даже пальцы рук не шевелились. Попробовала произнести пару слов. Не получалось. Я беззвучно шевелила губами:
- Мама... мама. Я сейчас, я немножко посплю и встану...
И, засыпая, увидела, как мама склонилась надо мной и вязла за руку, зачем-то задирая до локтя свитер, А! Наверное, она хочет мне помочь раздеться.
Больно. Что-то колется, что-то острое, я уплываю в глубокий сон. Комната шарахается влево, мама - вправо. Темно. Тихо.
- Катя, ты все проспишь! - Машка тормошит меня, и получает подушкой по голове.
- Отстань...
Нет, стаскивает одеяло. Щекочет пятки, зараза. Я с визгом слетаю с кровати, лупцую подругу подушкой и скачу в ванную. Долго чищу зубы, закрыв глаза. Умываюсь холодной водой. Беру расческу. Роняю на пол - из зеркала на меня смотрит... Я? Но глаза, глаза-то у меня почему красные? Огнями горят.. Я трясущимися руками разыскиваю расческу. Боюсь подняться и глянуть снова в зеркало. Холодно спине, на лбу испарина, ужас...
Но нет - вот она я: глаза карие, как у мамы. Кстати, а где мама? Она же добрая, она же хорошая. Наверное, Генрих поехал её искать. Он найдет, обязательно!
Что-то мне не по себе... Я смотрела в глаза своему отражению в зеркале, ничего не видя, словно сквозь стену...Надо срочно что-то делать.
Вместо мамы на пороге появляется Машка.
- Фадеева! Я хотела тебе сказать. Я вечером спать ложусь, а ты мне шепчешь: "Мама, мама", за руки хватаешься. Мне даже стало страшно, я долго маялась, потом снотворное приняла. И с трудом заснула. Ты плачешь?
- Маша... я видела. Маму, она приходила. Сюда. Как ты её не заметила?
- Катя, тебе наверняка все приснилось. Ладно, не реви. Будем вместе снотворное пить.
Днем Машка, ругаясь, искала какие-то документы, а потом долго сидела, уставившись в экран компа, а я бродила бездумно по квартире, невыспавшаяся и злая. Оторвав взгляд от монитора, Машка поднялась и уставилась куда-то в окно.
- Кать, подойди. Смотри внимательно, что ты видишь?
- Дорогу...
- А ещё?
- Снег, много снега среди пустых полей.
- Ерунда, - Машка сверкнула глазищами, - что ты видишь в конце дороги?
- Ничего. Она же превращается в тонюсенькую ниточку, соединяясь с линией горизонта.
- И что получается?
Она повернулась, что-то жуткое отразилось в блестящих глазах, мне стало не по себе. Потом вцепилась в мою руку своей ледяной ладонью...
- Смотри: там, где дорога соединяется с горизонтом, получается крест. Ты видишь, Катя? А где обычно много крестов?
Я медленно соображала. Где? На кладбище. Но сказать не успела, язык словно онемел.
- Правильно думаешь. На кладбище. Так вот. Эта дорога - наша жизнь, а там, в конце, нас ждут кресты, - сказав это, Машка вздохнула глубоко и улыбнулась. А мне почему-то страшно захотелось домой.
Машка налила чаю, погрела руки и вдруг выдала:
- Я слышала, что на этой дороге появился маньяк...
Приблизилась ко мне и горячо зашептала:
- Даже не маньяк, а маньячка. По телику передавали: на дороге найдена мертвая женщина, умерла от потери крови, но что удивительно - крови на этом месте практически почти не было. Значит, убили где-то в другом месте и притащили на околицу заброшенного села? А, даже ран не видно, похоже, что просто выкачали кровь.
Я, замерев, уставилась на подругу, по телу побежали мурашки. А вдруг мама пошла в Олесково и попалась под руки маньячке этой? Нет, о плохом не хотелось думать.
Машка молчала, в тишине слышно было, как за окнами воет ветер и кидается колючим снегом в заиндевелые окна. У меня замерзли уши. Где-то внутри все заныло. Я держала в руках кружку с горячим чаем, а пальцы стыли от холода.
Я до рези в глазах всматривалась в дорогу. В какой-то момент мне показалось, что она уходит в небо.
На ночь мы надрались горячего вина. Раздеваясь я заметила, что где-то потеряла крестильный крестик, обычно привязанный за веревочку к лямке бюстгальтера. Обшарила всю квартиру, не нашла - наверное, развязался на улице, упал в снег. Где-то в городе, дома, есть другой, но я ж туда не поеду. Да у меня и денег нет - устроиться на работу в этой дыре некем, а у меня образования, кроме школы, курсы бухгалтерские. Смех, но дебет от кредита так и не отличаю. Сижу сейчас на шее у подруги. Я уткнулась в подушку и разревелась.
Машка легла рядом совершенно голая, стянула с меня рубашку. А потом мы бешено целовались и ласкали друг друга, постанывая от удовольствия. Целуя, Машка прокусила мне губу, слизнула кровь, я в отместку сделала тоже самое. Прокатила по языку солоновато-сладкую малюсенькую капельку. Долго лежали, прижавшись друг к другу. Нет, нет, мы обычные девчонки, мы не лесби, нам нормальный секс нравится, но тут вдруг накатило, выпустили пар...
Потом уснули.
Мне снова снился все тот же сон. Все те же люди. И я никак не могу догнать их, остановить, машу руками, в креповой темноте ночи луна зловеще освещает мертвенно-синий снег на дороге, мои руки, похожие на острые мечи.
С некоторых пор в моем сне стала появляться странная женщина. Она постоянно пыталась опередить меня, догнать тех несчастных людей, и когда они падали, склонялась над ними. Я приближалась, и она словно растворялась в морозном воздухе. Каждый раз я просыпалась, задыхаясь, в холодном поту. Однажды она повернулась, и я увидела её лицо.
И тут меня заколотило и затрясло. Потом стало холодно и сыро...
- Машка, твою мать! Какого хрена ты на меня воду льешь? - я сидела в постели, рассматривая в упор подругу с чайником в руке.
- А чего ты орешь как дикая? Даже сосед по батарее забарабанил...
- Машка... мне сон приснился. Страшный, - я прикрыла глаза, но подруга снова меня затормошила:
- Не засыпай, а то он вернется...
Мы потащились на кухню пить чай. Как его, "Маленький Будда". Машка наслаждалась ароматами сандала и лакричника, а я тупо вылавливала кусочки ананаса и папайи. Потом проглотили по таблетке назепама и рухнули в постель.
Так получилось, что на околице нашего села с поэтическим названием "Кресты" какими-то идиотами было выстроено несколько четырехэтажных домов, и сейчас жители могли наслаждаться с балконов идущей фиг знает, куда, бесконечной дорогой да выжженными травами летом и ослепительным полотном снега зимой, раскинувшимися по обе её стороны. Пускали было там маршрутку, да отменили - невыгодно. Жутковато было редким путникам - многие дома стояли брошенными, заколоченными, с покосившимися крышами.
В деревне этой я бы померла с тоски, если бы не подружилась с Машкой. Она старше меня на четыре года, даже замужем побывала, от мужа ей и достались эта квартира и магазинчик небольшой.
Придурок Генрих прошлым летом уговорил маму взять в кредит тачку, а мамина работа неожиданно накрылась медным тазом. Вот и сдали в аренду нашу городскую квартиру. Ладно, мама хорошо шьет, есть постоянные заказчицы, только приходится в город часто ездить, да в деревне рядом нашлась одна ненормальная - той понадобилось с одних детей на других перешивать, вот мама и мотается в это Олесково по жуткой дороге. На ребятишек мерить да подгонять удобнее там, на месте, тем более у хозяйки машина есть швейная, старинная какая-то. То ли "Зингер", то ли "Фингер".
В "Крестах" у Генриха жила теща, выжившая из ума старушенция, смерти которой он ждал с большой надеждой. Жену, видать, тоже уморил, беднягу. Вот к этой тещё мы все и въехали временно, чтобы потом дом продать и в город вернуться. Генрих радостно рассказывал, что название села пошло от кладбища, которое было в какие-то давние времена на этом самом месте. И вообще это не село, а какое-то ПГТ. Один хрен, деревня. Держится пока засчет карьеров, а кончится весь этот рабский труд, что тогда?
Во всех остальных селах найдется не более десяти заселенных домов. Какой лешак их там держит? И че люди не уезжают? Говорят, одна старуха спецом живет в своей развалюхе, потому что кладбище близко. И ходит туда каждый день. А порет такую чушь, просто жуть! Типа того, что хорошо, все рядом, к ней-то прийти на могилку будет некому, так она сама будет дом навещать после смерти. Охренеть, не встать. Как представила, что покойники в саванах по деревням бродят, на завалинках сидят да в домах скрипят рассохшимися половицами...Блин.
Поделилась с Машкой. У той дуры глаза сверкнули:
- Катька... Слууушай. А вдруг эта убийца не человек?
- Типа как это?
- Ну, вот такой же одинокий, брошенный всеми покойник. Скушно ему лежать во сырой земле, тьфу, ей то есть, вот она и мотается по дороге вдоль деревень...
- А почему к нам не заходит в поселок?
- Устает, наверное...
Я повертела пальцем у виска, и мы долго ржали, как дикие лошади. Потом разом замолчали. А ведь не так уж и смешно. Раз ходит убийца эта по дорогам...В другой бы раз мы на танцы пошли - там можно потусоваться, даже травку покурить, так, побаловаться, ничего серьезного, ну и парней наклеить, и все такое... А щас неохота из дому нос высовывать, да и пропавшая мама покоя не дает. Я снова расквасилась, Машка кинулась утешать.
Ну, до чего вредная у меня подруга, не дает по утрам выспаться, вот и седня трясла меня так, что чуть мозги не вылетели.
-Катька, ты, послушай, Катька! Что по радио передают!
Женщина рассказывала...
Так уж получилось, что нужно было ей добраться до своей тетки, что живет в одном из заброшенных сел. Страшновато, но куда деваться? И как назло никаких попутчиков. В общем, когда увидела на дороге медленно идущую путницу, невольно обрадовалась. Разговорились, ну и пошли рядышком - все веселее.
- А потом она мне попить предложила, что-то типа минералки в темной бутылке, в горле пересохло, я согласилась сделать пару глотков, но поскользнулась и бутылка выпала, а вода вытекла на дорогу красным ручейком. Видимо что-то клубничное или клюквенное, я подумала. А попутчица вдруг злобно глянула на меня, рукой замахнулась, и мне в руке этой меч почудился. Думаю, сейчас меня по горлу полоснет. Я закричала, попыталась бежать, она схватила меня за куртку, но тут из-за поворота появилась машина, сверкнули огни, и я бросилась наперерез, те притормозили, посадили меня. А попутчицы уже не было нигде видно - не поняла, куда она исчезла. Только помню, что на ней куртка меховая была, из крашеной норки, фиолетовая, вязаная шапочка, из этих модных сейчас, да брюки добротные, и сапожки черные. Возраст? Не поняла я, голос очень молоденький, а лицо она прятала.
Машка, внимательно глядя на меня, щелкнула тумблером радиоприемника. Стало невыносимо тихо. Я зажала уши. Что за чушь? И вспомнила, когда к Машке собиралась, свитер мамин надеть решила. Помню, что мамина шуба, норковая, длинная, в пол, серо-голубого цвета висела на плечиках, обдавая шкаф тонким ароматом духов, а фиолетовой куртки не было.
Но это ничего не значит! Нет!
А голос у тетки какой противно гнусавый. Видать, гайморитом мается.
Днем мы вместе с подругой ругались в ментовке, но заявление у меня взяли.
Зашли посмотреть, как там бабка, со стен зловеще ухмылялась красноглазая уродина.
- Ни фига... Чистая вампирша. Не ты позировала, Кать? - протянула ехидно Машка. Я, огрызнувшись, послала её в пешее эротическое, дура и засияла, залыбилась, типа: адресочек уточни.
Хмыкнув ещё раз, Машка умчалась на работу. Я закрылась от бабки и уселась за компьютер. Приволоклась к Машке уже поздно вечером.
А ночью эта баба достала. Я долго за ней гонялась, но все же поймала, и тут мы кубарем покатились в какую-то яму, она хватала меня за плечи, рвала одежду, но я не уступала. Помог маникюр. Я расцарапала вампирше рожу, полоснула ладонью по шее, брызнула кровь, словно у меня не рука, а меч. Вампирша раскрыла широко глаза, захрипела, застонала, и, застыла, уставилась на меня мертвым взглядом.
Я, онемев, смотрела на неё. Фиолетовая курточка, мамина шапочка, мамина фигура, правая, чуть поломанная бровь и карие глаза с зеленым пятнышком на левом...
- Н-е-е-т!!!
Бросившись на колени, я, как собака, стала вылизывать кровь с её лица.
- Офигела, что ли? Какого лешака ты меня лижешь? - растолкала меня Машка. Я осоловело уставилась на неё, ничего не понимая.
- Мне сон...
- Блин, Катька, надо тебе снотворное пить на ночь, чтобы сны не снились идиотские...И иди умойся, что у тебя с рожей? И где ты вечером шлялась? Я дважды к бабке заходила.
Что? Я, округлив глаза, остервенело терла сначала лицо и руки, потом забрызганную кровавыми подтеками раковину. Машка, матюкаясь, меняла простынь.
Проснувшись утром от бесконечной ходьбы по пустынной дороге, что упорно являлась мне во сне, я увидела, что Машки нет. Напялив носки, поперлась искать подругу. В кухне горел свет, я толкнула дверь. Машка сидела за столом ко мне спиной.
- Что ты делаешь?
- Отстань! Иди отсюда! - подруга, повернувшись, с явной злостью захлопнула дверь. Мне показалось, что в руке у неё шприц. Ширяется, что ли? Вроде не наркоша. Я уползла в спальню, съежилась под одеялом, не снимая носков, затряслась в ознобе.
- Уколы мне прописали, от цистита. А в больницу таскаться лень, - успокоила Машка.
Мы сели завтракать. Почему-то есть не хотелось, и вообще мутило, дверной проем кривился, Машка расплывалась. Я, правда, удивилась, как она не боится самой себе вены колоть. В мусорном ведре нашла шприц, измазанный чем-то темно-красным. Не поняла, чем, хотя запах показался знакомым. Спрашивать не стала, потому как меня другое волновало. Я точно решила, что буду делать.
- Маш, я ухожу. Я пойду искать маму. Я не верю всем этим сплетням! Но если это так, то я должна встретить ту женщину, понимаешь? Сама должна! Только я могу её узнать.
Машка философски дожевала пиццу:
- Кать, если ты серьезно это решила, то я пойду с тобой. Вдвоем не так страшно. Только давай завтра, ладно?
- Снова будет снег, - задумчиво проговорила подруга на следующее утро.
Она подошла так тихо, что я жутко испугалась. А не заметила потому, что, словно загипнотизированная, смотрела в окно на набухающие темной синевой облака, нависшие над линией горизонта.
- Маш, эта дорога ведет туда, - я многозначительно подняла кверху глаза и добавила, - к ангелам...
- Ну да. С кладбища все попадают туда.
Она резко повернулась и медленно, выделяя каждое слово, отчего мне стало неуютно, произнесла:
- Но все ли мы - ангелы?
Вопрос подруги упал холодом в легкие, я почувствовала, что задыхаюсь.
- До кладбища-то мы дойдем, а вот на небо, вроде, рановато, а, подруга? Пошли-ка выпьем чаю.
В рот ничего не лезло, я нехотя сгрызла бутик с "Нутеллой", мы стали собирать вещи в дорогу. Машка вооружилась - взяла с собой несколько ножей, один из них здоровенный, как меч:
- Катька, если что, я этим рубаком так садану по вампирше, весь аппетит у неё пропадет.
- Маш, ну вот че ты ржешь, а? - мне было не до смеха.
Та скривила рожу, посетовала, что куда-то подевался топор, мы надели свитера потеплее и двинулись в путь.
Было холодно, вскоре повалил снег, в придачу со всех сторон продувало сильным ветром. И - никого не было видно. Мы стучались в дома, но только в одном нам открыли и пустили ненадолго погреться. На все вопросы хозяева испуганно мотали головами, мол, ничего не видели, ничего не слышали. А многодетная мамаша в Олесково вообще через дверь нам сказала, что портнихи у неё давно не было.
Я думала, этих деревень сотни, а их всего три - две с одной стороны дороги и одна вдоль другой. Но я уже еле тащилась, когда показалось кладбище. Ноги приросли к ледяной дороге. Не могу. Ни за что не пойду туда.
- Маш, че-то мне нехорошо, я постою чуток, а ты иди, я догоню...
С тоской огляделась по сторонам, че-то меня тошнит. Не может быть, я давно уже ни с кем не трахалась, все должно быть в порядке. Но как же рвется "Нутелла" из желудка.
Прислонившись к березе, я закрыла глаза, чуть не полетев в могильный сугроб - так все закружилось. Освободившись от завтрака, с трудом разлепила веки, блин, ну что за карусель хренова?
- Маааш, плохо мне что-то...
Маша отвинтила крышку кока-колы, сделала несколько глотков, на подбородок скатилась багровая капля.
- Пить будешь?
Я отчаянно покачала головой - нет, нет, что там такое в этой бутылке, это же сладко, меня все больше колотило...
- Да ты просто замерзла и вся испсиховалась.
Подул ветер, Машка предложила разжечь костер. Сунула мне в руки термос с горячим чаем, а сама, весело напевая, ломанулась куда-то, махая большим ножом.
Я, было, поперлась за ней, но увидела интересный памятник, и, загребая снег в сапоги, доползла до него. Белая мраморная стела с барельефом в виде ангелочка. Видать, кто-то из новых русских захоронен, богатенький. Я протерла налипший снег, прочла:
"Седов Олег Васильевич, 1976 - 2009".
Да, молодым ушел мужик, видать шлепнули. Вздохнув, отвинтила крышку термоса, собираясь выпить горяченького, но со стелы вдруг упала куча снега, я вздрогнула, ошпарившись кипятком, инстинктивно отбросила и термос, и крышку. Все, тихо шипя, пролилось на могильный сугроб.
Как ни странно, мраморная стела подействовала на меня отрезвляюще. Головокружение прекратилось, блин, зря завтрак извергала. Ангелочек выпуклыми овалами пустых глаз смотрел в никуда. Я думала, вот на фига мы на кладбище поперлись? Что, будем все сугробы разгребать? Да жизни не хватит! Она такая короткая, не то, что гребаная дорога, которая упирается прямо в стелу, у которой я сижу. А кладбище тянется поперек, перегораживая старинными крестами путь нечистой силе. Преграждая! Значит, упырихи, вампирши этой, здесь быть не может.
Блин, а ведь, если встать спиной к кладбищу, то с другой стороны тоже будет крест! Там далеко-далеко, во что он упирается? Я до рези сощурила глаза и напрягла извилины, силясь вспомнить. Таак. Мы вышли из Машкиного дома и, обойдя его вокруг, вышли на дорогу. Из Машкиного!
Нужно срочно, срочно поставить крест на Машкином доме! Тогда маньячка не сможет войти в село. А по дорогам можно и не шляться. Машка где-то стучала, обрубая ветки. А я, увязая по колени в снегу, чуть ли не на карачках выбиралась с кладбища.
На палитру с красками ни за что бы не обратила внимания, если бы не примерзшая к ней, торчащая над сугробом кисточка... Замерев, я присела на корточки, откапывая Генриха.. Кисточку он держал в замершей руке. Бледное лицо, раскрытые в немом ужасе глаза. Я открыла рот, чтобы заорать, но почему-то застыла, как обмороженная. Генрих, раздетый... как он попал сюда на кладбище? Зачем? Лихорадочно, коченеющими руками, я закидала художника снегом, оставив торчащую кисточку, и запомнила у какой могилы - "Кривченко Алёна, 1990-2009".
Я бежала по дороге, катилась кубарем с горок, разбила колено, ссадила руки. Я должна успеть, должна поторопиться. Что-то страшное оставалось позади, на кладбище, что-то угрожающее. Только не поворачиваться, только не смотреть назад!
Вот он наш дом, где-то был старый этюдник Генриха... Быстрее, Катя, быстрее! Под руки попалась барсетка художника. Почему она здесь? Забыл, не взял с собой? Со стене злобно скалилась вампирша. Я вдруг застыла на месте, уставившись в рисунок. Глаза, губы... Кого, кого же это мне напоминает?
По горнице металась безумная, вонючая бабка, тянула ко мне руки, пытаясь поймать, называла Алёнушкой. Я оттолкнула, выскочила, прихватив краски и барсетку. Теперь туда, к Машкиному дому - чтобы вампирша не смогла никогда прийти в поселок. Уже подбегая к дому, почувствовала что-то неладное. Чёрт! Второпях напялила бабкины валенки. Ну, не бежать же обратно!
Краска замерзала, я носилась по этажам вверх вниз и чертила, чертила синие кресты по периметру дома... Устав, заскочила в квартиру, глянула вдаль на дорогу. Никого. Поземка, ветер, далеко на кладбище пылает огонь.
Господи! Машка, я её там оставила, а убийца? Я кинулась в прихожую, на ходу надевая треклятые валенки, шапку, шубу. Бежать срочно за Машкой! А, ещё нужно позвонить насчет Генриха. Телефон? Не работает. Мобильник. Где мой мобильник? Барсетка Генриха! Вдруг там есть мобильник?
В барсетке - деньги, карточки, ключи от квартир, записка: "Генрих, срочно приезжай в Олесково, я там застряла, не могу вернуться - высокая температура, врача нет. Ольга".
Блин! Вот куда отправился Генрих - за мамой в Олесково. Стоп. Почему записка напечатана на принтере? Допустим, мама не могла написать сама. Допустим. Но откуда в Олесково принтер? И кто принес записку Генриху? И на кой черт он поперся на кладбище?
Сейчас пойду обратно, разыщу Машку, покажу ей Генриха, а потом перероем всё Олесково.
Надо найти топор. Он, наверное, в подвале. А где ключ от кладовки?! В тумбочке на привычном месте лежал только маленький замочек с давно разбитого почтового ящика. Ладно, дверь в подвал часто бывает открыта, а там посмотрим. На лестнице свело пальцы правой ноги, я сдернула валенок, оттуда с глухим стуком выпал ключ! Как он у бабки-то оказался? Я спустилась вниз, голова закружилась от тошнотворного сладковатого запаха. Тут же жутко захотелось пить и есть - я вспомнила, мы же с утра ничего не поели, кроме чая с "Нутеллой". Я нашарила у дверей выключатель. Резануло светом по глазам. Фу. Какой отвратительный запах, словно дохлыми крысами воняет. Зажав рот и нос, я насчитала номер Машкиной квартиры, восемнадцать.
Зашла в чуланчик. Коробка со шприцами. Бутыли с чем-то густым и бордовым, по запаху - что-то знакомое. Попробовала, поморщилась. Опять сладкое. Вишневый сироп. Мне бы солененького... Куча всякого хлама, рулоны бумаги. Рисунки Генриха? Откуда здесь эта чертова вампирша! Принтер? Откуда здесь мой принтер? А это? Папка с документами... Не та ли, что Машка потеряла? Растеряша - Маша. В углу мешок с тряпками. Топора не видно. Ладно, вернемся, помогу прибрать здесь. Некогда разбираться.
Я вышла из кладовки, запах усилился. Невольно повернув голову, увидела вдали коридора странную кучу. Трясущейся рукой приподняла дерюжку. Пискнула, бросилась в сторону небольшая крыса. Я медленно сползла по стене.
Сидя на холодном полу, ревела, нет, выла от горя, беспомощности и страха.
Мамино лицо, все в царапинах, уже слегка погрызли крысы, не было одной кисти, глаза, широко раскрытые, смотрели в потолок, удивленно и испуганно. На полу рядом мобильный телефон, колечко с той, правой руки, в левой зажата витая веревочка...
Мама. Мама...
Я потянула за веревочку - и завыла ещё громче, глядя на тоненький металлический крестик. Вернулась обратно в кладовую, растрясла мешок с тряпками, пушистым ковром ласково обвилась вокруг ног фиолетовая курточка. Отшатнувшись, задела и уронила на пол папку. Документы рассыпались веером. Я присела на корточки, чтобы собрать.
Кредитный договор на мамино имя, ОСАГО на машину на имя Генриха, мой паспорт, свидетельство о браке.
О каком, блин, браке? Фадеева Ольга и Кривченко Генрих. Что?! Когда успели, зачем? А я, что - кукла без имени?
Ещё одно...Кривченко Алёна и Кривченко Генрих? Ерунда какая... Она же там, на кладбище, эта Кривченко. На кладбище! Алёнушка?
Скрипнула дверь. Я быстро закинула папку обратно на полку, а то, что было в руках, машинально сунула во внутренний карман куртки. Метнулась, схватила с полу топор, спряталась в кладовке. Послышались гулкие шаги, кто-то приближался.
Медленно отворилась дверь, в ослепившем меня свете коридорной лампочки появилась женская фигура, я узнала, заорала, она заскочила внутрь, пытаясь закрыть дверь.
Откуда у меня взялись силы? Схватив топор, я успела ударить Машку обухом. Падая, она гулко ударилась головой об пол.
Я бежала домой, расталкивая каких-то полупьяных разрисованных парней с девками, что, горланя песню, спускались в подвал.
Оттолкнув бабку, слазила в подпол, достав оттуда увесистый сверток с накопленными деньгами - мама их прятала от бабки и от Генриха. Хорошо, что я догадалась поискать в старом сундуке с переложенными нафталином бабкиными ремками.
Села за компьютер. Проверила почту, зашла на страничку ВКонтакте, отбрехалась на Одноклассниках. Прихватив жратвы, пошла обратно к Машке.
Приняла душ, протерла зеркало и долго любовалась своим отражением. Мы улыбались друг другу, глядя в глаза.
Зря я малевала стены, чтобы вампирша не могла пройти с дороги в поселок. Кто сказал, что она собирается выходить на дорогу? Зачем МНЕ покидать "Кресты"?
Я улыбнулась, нанося душистый крем на нежное тело. Завтра будет новый день, и будет пища. Много пищи. Для одной. Для всех было бы мало, а на дороге очень холодно и опасно. В поселке тепло и уютно. Я глянула в зеркало. Отражение прищурило жесткие бездонные глаза.
Надо только уничтожить принтер. Открыв окно, я съежилась от морозного воздуха, скользя по налетевшему в комнату снегу, подошла обратно и швырнула принтер в уличную метель. Он гулко ухнул, утопая в сугробе.
Все. Свободна.
- Свободна-а-а!!! - заорала я, что есть мочи, крик рассыпался эхом по заснеженным полям, метнулся по тонкой дорожной ленте, туда, к самому небу.
*** *** *** *** *** ***
- Свободна-а-а!!! - я захохотала и почувствовала, что меня куда-то тащат, что-то пытаются колоть, ору и бью наотмашь всех без разбору, а потом лечу куда-то в белом тумане.
- Успокоили? - послышался вдалеке мужской голос. Голова гудела, уши словно ватой заткнуты. Глаза не открываются. Где я?
- Она все время или спит, или орет и бьется в истерике.
Я попыталась открыть глаза - какие-то тени, ослепительно белые стены, про кого это говорят?
- Маниакально-депрессивный психоз. Надо думать. Девушку долго пичкали галлюциногенами. Сначала Кривченко, потом Седова. Она уже не понимала, где сон, а где явь.
- Неужели им все сошло бы с рук? Какой ужас, Юрий Михайлович...
- Да почти сошло. Девушка-то искренне поверила и в вампиров, и в то, что мать свою убила. А эти двое - опытные аферисты. Дом, машина, квартиры немало стоят. Если бы на художника наркоманы на кладбище не напали, кто знает, чем бы вся эта история кончилась.
Закрыв глаза, я вижу маму. Она низко склонилась над шитьем, рядом малюет свои картинки Генрих, орет на меня, чтобы выключила музыку. Я в гневе кидаю в художника яблоко, слышу дикое:
- Шизофреничка! Её лечить надо! В психушке!
"Генрих, сука, гребаный художник. Машка-подружка, вампирша с рисунка. Дура, какая же я дура...", - скрипнув зубами, сжала в кулаки заледеневшие руки и завыла. Мне снова кололи успокоительное, а я орала на всю больницу: