Так продолжалось в течение двух лет. Привычка, созданная им, тренировала мое воображение, увеличивала словарный запас и укрепляла наше одиночество, то есть оторванность от мира, который напоминал о себе глухим рычанием машин, сердитыми голосами родителей, зовущих детей домой, преувеличенно громким смехом девчонок наверно стоящих в окружении парней, пьяными выкриками медленно отползающей компании. Иногда в этот звуковой поток прорывались голоса невидимых птиц. Вот и все звуки, которые ровно, словно на хорошо смазанном лифте, поднимались до нашего пятого этажа.
Ему, больному и всеми забытому, эта привычка давала возможность держать меня возле себя, а значит, питаться пересоленным супом, принимать ванну, менять постельное белье и пижаму, но главное - желание увидеть следующий день, в который все труднее удавалось вползти после изматывающей болью ночи, когда так легко теряешь контроль над собой, а значит, и надежду. Но день все-таки наступал, ночь забывалась, и опять хотелось дотянуться до куска неба, очерченного рамками оконного прямоугольника, в котором покачивались макушки деревьев, и иногда был виден размытый хвост сверхзвукового самолета (случайная деталь, нечаянно попавшая в кадр во время съемок средневекового сюжета).
- Посмотри, - говорил он мне, - на эту картину. Я вижу её каждый день. И вроде она не меняется. Но вчера листья тихо покачивались, а сегодня - гнутся ветки и листья похожи на взъерошенных воробьёв. Расскажи об этом как о чем-то близком и удивительном, чтобы мне не надоело на них смотреть. Завтра я проснусь и опять увижу те же деревья, небо и облака. Но, может, будет меньше ветра или пойдет дождь. И тебе снова придется что-то увидеть в этом или придумать. И каждый день одна и та же картина будет казаться нам новой и необыкновенной. Одень её в свои фантазии, а когда ты уйдешь варить свой пересоленный суп, я буду ласково раздевать их, ожидая тебя.
Я ложилась тихонько рядом с ним и долго смотрела на его единственный пейзаж, из которого мне нужно было создать художественное полотно. Он придумал это развлечение для себя, но меня оно тоже устраивало. Я варила пересоленный суп и училась быть мечтателем и рассказчиком. Так продолжалось в течение двух лет. Привычка, созданная им, тренировала мое воображение, увеличивала словарный запас и укрепляла наше одиночество.
Но однажды ночь оказалась сильнее моих фантазий. Его дни закончились, а привычка осталась. Она была хороша только для нас. Её нельзя было выпускать из того пространства, в котором она родилась. Я же, от отчаяния, стала раздевать людей. Защищенная своим воображением, я проникала в чужие тайны, а вооруженная словарным запасом - разрушала их. А люди?.. Что им оставалось?.. Слабые - мстили, сильные - уходили от меня. Я ложилась на опустевшую кровать и смотрела на привычный кусок пейзажа, с которого всё и началось.
Может, не так всё плохо?.. Может, можно ещё что-то исправить?.. И, возможно, тогда кому-то захочется лечь со мной рядом и увидеть мои деревья за стеклом. И будет в этом какое-то продолжение, ещё неясное для меня...