Аннотация: Поймать его не просто; он ведь не только чувствует охотника, он, злодей, мысли читает. Вот если бы перехитрить как-то, запутать... А что? - мысль. Заставь поверить, что хищник - он, а ты жертва. Вот, только, не зашло бы это сильно далеко...
Жу
"Книги, книги, книги... Хорошие бесполезные книги". Шекспир, Ницше, Гетте, Пушкин, Сократ - мелькают знакомые имена. "Приятно было познакомиться, - сказал он вслух, - но надо идти".
Отошел от шкафа; взгляд блуждает по темной комнате, нырнул в коридор, зацепился за тонкую черточку, отраженного в зеркале света. Потом, человек подошел к трюмо. Рассматривает себя, закинул назад волосы, улыбнулся: "И ты прощай, - сказал тихо, подмигнул еле заметному отражению. - Надоел ты мне за столько лет... Три тысячи четыреста пятнадцать дней... Ох надоел... Не попадайся мне на пути... - Погрозил пальцем".
Виктор прошел на кухню, включил свет, и больше часа писал письмо. Начиналось, оно так: "Ну здравствуй Витя..."
Дописал письмо, сложил лист вдвое, и на обратной чистой стороне вывел контур какой-то жуткой, неведомой твари. Висячей кухонной полкой прижал кончик листа к стене; так, письмо видно даже из коридора.
Выключил свет, подошел к окну, уперся лбом в стекло: "Ну, как тут "этот"?"
На остановке, под дождем, в свете фонаря топчутся люди. Подъезжают автобусы, забирают: мокрых, уставших, серых... Но их не становится меньше; темнота выплевывает под фонарь новые и новые зонтики. Люди, безразличны Виктору, - только - вон тот старичок без зонтика - вот-вот, тот самый в плаще - ему интересен. Хромой, низенький, промок до нитки.
Старик пристает к прохожим, что-то рассказывает: возбужденно, в захлеб, но быстро теряет интерес к собеседнику, переносит внимание на другого, - отстал от другого, находит нового, и... и так уже несколько часов.
"Как ты любишь дождь, - скользнул, неуловимый полутон мысли, хотя сам Виктор уже ни обращает внимания на старика, кажется, думает, о чем-то постороннем. - И побродить по остановке, поговорить с незнакомыми людьми. Ты счастлив... ничего тебе больше ненужно".
"Значит так, - обратился к себе. - Не думать о главном... Больше, не думать о главном".
Вернулся в комнату, лег на диван, не моргая пролежал четыре часа. Вспоминает, думает, но только не о "главном"... О "главном" думать, он себе запретил. (Виктор, научился ставить цель, и двигаться к ней о ней не думая. Заставлял себя бояться цели, не желать, убегать от нее, но в конце, приходил туда, где планировал появиться заранее, какие бы, сомнения и разочарования ни настигали в пути).
Опять на кухне, опять глядит в окно. Все тот же дождь, но людей уже нет, - почти нет. Также бесцельно, возбужденно потирая руки и разговаривая, - только теперь уже с самим собой, хлюпает по лужам все тот же старичок. "Хватит, иди домой", - снова, как тогда, - сонно и безучастно, - легкой тенью в голове Виктора, пронеслась чужая мысль. И старичок будто услышал, остановился, пожал плечами, подозрительно оглянулся по сторонам; взгляд побежал по темным окнам многоэтажки; зябко, человек поднял ворот плаща, быстро зашагал прочь.
"Я готов, - подумал Виктор. - Завтра... Да нет, уже сегодня. - Покосился на часы. - Сегодня, начнется охота"...
1
...всматриваться, в пустую темноту увядающей ночи. Там, за темнотой, на той стороне поляны, за густым, колючим кустарником, за жирной полосой леса - начинается рассвет.
"Долго ж ты шел, - подумал Виктор. - Что ж ты так? Я уже переживал". Снял палец с курка, подышал на него, размял пальцами другой ладони.
Уже пол часа он чувствует зверя, и с каждой минутой боль в боку становится сильнее. "Значит, я таки попал, - подумал человек, непроизвольно улыбнулся. - А ведь, сколько ругал себя..."
Виктор, и правда, - сильно переживал из-за прошлогоднего промаха, прокручивал в уме тот вечер, - по минутам, разбирал каждый шаг, и всегда находил все новые, новые ошибки: "Слишком нервничал... - думал он. - Плохо пристрелялся... Не поменял место засады, когда ветер переменился... И зачем, так поспешил с выстрелом... Хотя... Хотя: запах, нервы, ветер - все не так важно... Есть вещи посерьезней... Мысли - вот что меня выдало. Жу - считывает образы. И я знал об этом... хотя - скорее догадывался, но... О чем я тогда думал?.. Дай бог памяти: О сапогах? - да, промок тогда... О них родимых... Еще, о палатке... и о костре... ммм... Дилетант! Тебе бы мышей ловить..!"
Так и было, - минутная слабость: на миг расслабился, отвлекся, и все, - вдруг осознал - раскрыт, и ничего другого уже не оставалось - только стрелять... и этот промах... хотя - нет, не промах... совсем не промах.
Боль в боку все труднее терпеть, во рту появился гадкий привкус; в нос ударили резкие запахи, но самый неприятный, тошнотворный - это, запах собственной кожи.
Чем ближе подходит Жу, тем большую боль причиняет охотнику пуля, - им же некогда выпущенная в мохнатое брюхо животного.
Зверь, большой и опасный ломает ветки, качает многолетние, крепкие деревья - подходит к поляне, но в этот раз не выскочил на открытое, не подставил свой мускулистый бок, - осторожничает, осматривается. Нет, не вышел из леса, обходит; невидимый для человека, не спеша приближается к месту засады.
Но чем он ближе, тем тише трещат под лапами сучья; тяжелое, ревущее дыхание столь отчетливо слышимое на том конце поляны, постепенно, сошло на нет.
Охотник достал флягу, сделал глоток сладкого молока; во рту смешалось с тошнотворной, чужеродной отрыжкой, - не ожидал такого эффекта, будто выпил стакан гноя. Горло, рефлекторно сузилось, с трудом подавил рвотные спазмы: поплатился за это, резкой болью в желудке.
Это, он придумал еще в прошлый раз. Нестандартные обстоятельства требовали нестандартных решений. Привкус молока, натолкнет Жу, на мысль о легкой добыче. Хотя, молоко, - это не все. Вытащил из кармана, и положил в рот два маленьких желудя, не спеша разжевал. Кончик языка онемел, щеки свело аскомой, как на приеме у стоматолога. "Иди, иди сюда, - прошипел охотник. - Тут тебя ждет вкусный молочный кабанчик..."
Неплохо. Сработало. Возбуждение Жу, мгновенно передалось Виктору; часто задышал, руки трясутся, - чуть не нажал на курок, когда соседнее дерево колыхнулось от толчка спорхнувшей птицы.
Человек на секунду будто провалился куда-то, но только на секунду, - очнулся, дрожь прошла; появилась сила, злость, уверенность, и все это накапливается, разбухает, просится наружу. Все сомнения, страхи - испарились, и нет ничего, - в мире только двое: охотник и добыча, убийца и жертва.
Но все же, он как в тумане, мысли путаются, сегодня они странные, непривычные: "Убогое, обиженное природой существо, - подумал он, - эти неразвитые мышцы, слабые челюсти, притупленное обоняние, - по какой-то нелепой ошибке, возомнил себя хищником. Самонадеянный и обреченный, ждет на дереве, пытается, слепыми глазками выцарапать из чащи, хоть какой-то намек на движение".
Теплое сырое мясо и, жгучая сытная кровь,- скованы бледной кожей, томятся в ожидании освобождения, и от предвкушения по клыкам Виктора потекли густые слюни.
Всего один прыжок отделяет его от жертвы и...
Но сработал какой-то инстинкт, что-то где-то треснуло и электрический сигнал весело понесся по нейронам, зарылся в дебрях левого полушария, прицепился там к какому-то забытому рудиментарному нерву, и... Сознание вернулось к Виктору, но навечно сковало волю абсолютным, тяжелым страхом. Даже, не страхом - ужасом.
"Когда это случилось?" - мелькнуло в голове у человека. Секунду, минуту, может, час, он живет чужими мыслями, чувствами. Сильный, опасный противник. Таких еще не было. Как легко рассеял внимание, подавил волю, проник в сознание... Страшно, не принадлежать себе... Страшно, подчиняться чужой воле... Но страшнее - подчиняться воле дикого, жестокого врага.
К счастью, вечность, как ей и полагает, продлилась не долго, и освобождаясь от губительного оцепенения, Виктор успел перевернуться на спину, увидел: стремительные отточенные зубы, и за ними несутся, стараются не отстать два черных искрящихся глаза. Ружье зацепилось за ветку, выстрелило раньше чем надо, и все же, разрывная пуля задела часть огромного тела, и кровавые ошметки больно ударили человека по лицу. Жу пролетел мимо, успел когтистой лапой полоснуть шею, и где-то внизу в темноте, - затрясся, завыл от боли.
Что-то теплое хлынуло на плечи и грудь человека, проникло за пазуху, нежно и ненавязчиво перекинулось на спину. Обращать внимание на это, нет времени, - зверь промахнулся, - не спроста: уж больно глубоко они залезли друг другу в голову, и также как человек проникся злостью хищника, так и зверя в прыжке, сбил с толку бездонный, заразительный страх человека. Этот страх еще не прошел, и раненое, обезумевшее животное, - что вязнет в кустах, с трудом продирается сквозь густые заросли осинника, - еще можно, нет - нужно, догнать и добить.
2
Уже больше часа длится изматывающая погоня. По началу, охотник все больше ориентировался на стоны раненого зверя, но чем дальше в чащу, тем терпеливее, осмотрительнее становится хищник. Увеличиваются интервалы, когда преследуемый останавливается и издает резкий, пронзительный вой, что переходит в глухой, долго не стихающий рык. Виктор думал - Жу, просто не в силах стерпеть боль, позже решил - пытается отпугнуть, но от последней догадки вздрогнул: зверь подает голос, когда он (Виктор) сбивается со следа.
Уже легче. Сквозь кроны деревьев пробилось солнце, и редкие следы зверя и алая кровь, что блестит на кустах, и примятой траве, легко указывают путь беглеца. Жу, как почуял, растворился в лесу, и уже не издает ни звука.
Остановился, знает - охотник отстал. Оглядывается, скалится; мясистые мокрые ноздри пожирают сырой, обреченный своей пассивностью воздух. Виктор тоже зачем-то оглянулся, ощутил сильную боль в шее, щупает дрожащими пальцами, на месте ли пластырь. Другой рукой, облокотился на сук сухого дерева. Кривое, уродливое, почти завалилось: агрессивно торчат из земли обломанные корни. Виктор пытается передать бедняге всю усталость и боль, но тщетно. Отстал от почти поверженного калеки, вдруг почувствовал сильный укол в ногу. Набрал полную грудь воздуха, медленно выдохнул, пытается отдышаться, присел на землю, аккуратно развязал левый ботинок. Снял, хоть и знает: делать этого не стоит; нога, и без того распухшая, тяжелеет, от резкого прилива крови зачесалась. "Назад, ботинок будет трудно... - думает охотник, - пока - "этот" рядом. Лапу гаду сильно покалечил, а судить по ноге, так совсем отстрелил. Хотя, как он так быстро, без одной лапы..?"
От боли разрывается бок, ребра стонут, руки будто вырвали и назад прибили. Эта боль - чужая, в разы слабее, чем у животного. "Опасно. - Виктор морщится, кряхтя трогает ногу. - Болевой порог у меня ниже, как бы от шока раньше не окочуриться... Будет смешно..."
Единственной радостью для него, что больше не надо ограничивать память и фантазию, можно ходить, дышать, мыслить, как человек. Никаких секретов, маски сняты, роли распределены, осталось доиграть лишь некоторые незначительные сценки незнакомого, но предсказуемого спектакля.
Хищник, не удаляется, не приближается, как и Виктор, приходит в себя, борется с болью, оценивает причиненный ущерб. Последнее преимущество - внезапность, на что еще рассчитывает охотник, ускользает с каждой минутой. Так близко, Жу еще не подпускал. Виктор знает, на каком боку лежит зверь, чувствует, как солнце припекает подушечку на уцелевшей задней лапе, и медленный ритм дыхания животного, сбивает его собственный. Усталость Жу - последний шанс, и тот с каждой секундой теряет в весе.
"Последний рывок!.. Сейчас, или никогда!.. Все, или ничего!.." - болючим шариком прокатилось по мозговым извилинам, и еще, что-то про натиск, быстроту и почему-то глазомер, правда, последнее немного запоздало, нагнало уже после, - когда Виктор, резко, неожиданно для себя вскочил на ноги, перемахнул через высокий кустарник, и разбивая в кровь босую ступню, помчался в сторону встревоженных обескураженным животным, папоротниковых зарослей.
Перед глазами на секунду появилась и исчезла красная, с яркими желтыми полосками, спина, не прицеливаясь, почти наугад, охотник выстрелил вдогонку. Между черной дырой ствола, пулей и затылком жертвы, можно провести прямую линию. Выстрел мог быть последним, но... Пуля, разрезая изъеденные насекомыми листья, цинично насвистывая мрачную, садистскую песенку, вдруг разочарованно ухнула, впилась в старый, давно решившийся на самопожертвование пень, и не в силах вынести накопившихся противоречий, не поняв и презря благородный порыв последнего, разнесла беднягу на тысячу мелких щепочек.
Не сбавляя темп, на бегу перезаряжая ружье, Виктор принялся отчаянно осыпать свинцом все заподозренные в предательском сокрытии кусты, густо разросшиеся деревья.
Перепрыгивает через овраги, продирается сквозь заросшую, непролазную глушь, пробегает поляны, и снова беспросветная темень, жирные дубовые кроны, тяжелые еловые лапы.
Несколько раз видел зверя, но удача оставила, и каждый выстрел, больше вредит самому, отдаваясь тупой болью в ушах, чем всегда опережающему на шаг, будто заговоренному животному.
К обеду, Жу завел в болото; с кочки на кочку, по колена в вонючей жиже, по пояс в жиже, по грудь в жиже: с брезгливостью, с неприязнью, с равнодушием. Ноги вязнут в иле, идти все труднее, не успеть; затягивается зеленой тиной - тонкая полоска - след, оставленный Жу. "Вернуться? - никогда. - Вернуться? - не знаю. - Вернуться? - может быть. - Вернуться ? - ..."
Но вот, опять островки, показались кусты, из под жидкого чада выползла грязная земля.
Уже на берегу появилось что-то новое в ощущениях, подозрительно оглянулся по сторонам: "Что это может быть?.. И эта, пугающая легкость в теле... Где-то пропустил?.. Где-то ошибся?.. Где?.." - Нервная улыбка пробежала по лицу: "Точно! Патронташ - сука" - выругался в голос. Устало выдохнул, хлопает себя по туловищу, оглянулся - ничего не видно; след затянуло ряской. Но а вдруг... может, там... дальше, вопреки закону притяжения, назло всем глупым выдумкам Ньютона, из последних сил, но держится на плаву, зазывает, отблескивая медной бляшкой... Но... нет, нет. Его нигде нет.
Виктор не помнит, вставил в двустволку новый патрон или..? Трясущимися руками, с трудом согнул в колене ружье, облегченно выдохнул. Оба на месте, оба целые.
"Теперь, все нужно делать аккуратно, - подумал он. - Два патрона - совсем мало... это почти ничего, и... и это конец охоты. И может, хорошо, что только два? Далеко это зашло, далеко - я зашел. - Оглядывается, морщится. - Этот парень, не по мне... Чего бежал? Ведь давно понял... но бежал... Как под гипнозом, будто он хотел, а не я... А может, и правда - не я?.. Какая теперь разница, потом, подумаю об этом, а теперь все... теперь назад... назад..."
Повернулся лицом к болоту, с ужасом представил обратный путь: " А что делать? Ничего не поделаешь!" Еще раз посмотрел в сторону, куда ушел хищник, мысленно попрощался, разочарованно сплюнул, будто выплюнул последние сомнения, и... попытался развернуться, но не смог. Не обратил внимания, как сильно увяз в грязи, не сумел высвободить разутую ногу, потерял равновесие, нелепо махнул рукой и... выронил ружье.
Сразу, не понял, что произошло, замер в недоумении, как завороженный: растерянным взглядом умственно отсталого наблюдает, как оно булькая, пеленгуя sos бесшумно лопающимися пузырьками, погружается в черную, густую жижу.
3
Иногда, Жу шел по пятам, и Виктор вслушиваясь в шорох и треск веток, испуганно оглядывался, потом, прибавлял скорости, но не на долго - он устал. Бывало, слышал знакомый рык впереди, и тогда менял направление, шел туда, где казалось безопасней.
Давно сбился с пути, и было уже все равно куда идти, лишь бы не стоять, только не останавливаться, и лучше даже бегом, но... куда? Не он выбирает маршрут, знает это, и ничего не может поделать; ружье еще не высохло, дуло забито грязью - тайна - порох в патронах сухой, или... А сырой капсюль - сработает? Шансы, что ружье выстрелит пятьдесят на пятьдесят, и те - другие, ненужные пятьдесят, затягивают шею петлей дубящего страха, не дают остановиться, встретиться лицом к лицу, расставить точки над Й. Первые же пятьдесят, кажется Виктору, сбивают спесь с самого - Жу, не позволяют форсировать события, заставляют выжидать.
Виктор бежал, путал следы, пытался взывать к здравому смыслу неугомонного преследователя: "Нет, в этом уже нет никакого смысла!.. Пойми глупый!.. - Охота - это когда ты убиваешь, а не тебя!.. С жертвой, не может быть равных шансов!.. Это глупо!.. Это, так неправильно!.. Противоестественно!.. Нет! Нет, мы не в том положении, чтобы так рисковать!.. Что мы, с голоду умираем?.. Так ведь нет!.. Что тогда?.. Просто, месть?.. А это, еще более неумно!.. Я охотник, - ты добыча - все честно!.. Что я нарушил?.. Какие правила?.. Я не ставил капканов!.. Не травил тебя собаками!.. Я... я плачу взносы!.. У меня охотничий билет!.. Нет... нет, все не правильно, и то что между нами... ну это просто... недоразумение?!"
Так, ничего не получится, понимает Виктор, надо по другому: "Да - наверное, смешно? Вот так, был жертвой, и вот - банкуешь. Ну так - насытился своим триумфом, и беги себе! Расскажи всем, как гнал дурака охотника! Я не против... Я уйду и не вернусь... Пойми, ведь не голод, не инстинкты движут тобой, а... а..." Замялся, - он не знает, что движет Жу, какую цель преследует хищник; у Виктора нет точки опоры, ребра жесткости, фундамента, упершись в который можно потянуть на себя, сбесившуюся глыбу компромисса.
"...и ты можешь не верить мне, - неуверенно продолжает человек, - но теперь, когда мы столько времени рядом... Я!.. Я чувствую, как стремительно ты умнеешь! Копаешься, скребешься в моих мозгах и... и неужели, не увидел - там, в самом центре, на видном месте, жирными буквами... Гуманизм! Всепрощение! Доброта?!" Нет, не срабатывает, чувствует Виктор: "Обидно: такие хорошие, правильные слова, и..." И опять он увидел Жу.
Теперь тот стоит на месте, выжидающе смотрит на охотника. Инстинктивно Виктор вскинул ружье, прицелился, но зверь не убежал, только присел, спрятался за небольшой холмик. Лохматая рыжая морда, то поднимается над травой, то пугливо ныряет обратно. Провоцирует, догадался Виктор.
"Тебе тоже интересно, - продолжил он мысленный монолог. - Ну, иди ближе, и проверим... Шансы равны... Не выстрелит, и прикончишь меня одним ударом... Ну, чего ждешь?.. Ааа..! Ты знаешь, что выстрелит... еще как выстрелит, но не сейчас... Ты умный, очень умный - я тебя раскусил... А теперь уходи... Ты проверил - не сработало, так что иди... иди!"
И он исчез, правда ненадолго. Еще много раз показывал себя: мелькал среди поросших высокой травой холмов, отблескивал из темноты леса, широкой оскаленной пастью, напряженно ожидая грохота опасной пули, или сухого щелчка, беззащитной осечки. Но, ни первого, ни второго. "Раскрывать карты можно, только на сто процентов используя свои пятьдесят, - решил охотник. - Стрелять, только с колена, зафиксировав ружье в локте, и не далее, чем с десяти метров, а лучше - в упор".
"Ну что ж, по крайней мере, мы реально оцениваем шансы друг друга" - думал Виктор, и где-то в подсознании отмечая осторожную трусливость хищника, ликовало что-то восторженно-самодовольное, требовало закрепить успех: дерзкой презрительной мыслью, или даже, прямым вызовом на "последний бой" (конечно для Жу), усилить пораженческие настроения в стане деморализованного противника, подтолкнуть к позорному бегству - патологического капитулянта.
И когда эти мысли, поднимая на дирижаблях большие транспаранты, победоносно трубя в горны, размахивая пестрыми флагами, приблизились к узкому мосту, соединяющему сознание с подсознанием, то яркая, агрессивно красно-желтая ленточка, вдруг соскользнула с гладкого, отполированного пушечного ствола, кинулась на растерянного главнокомандующего, полоснула щеку, ударив по глазам, легко избежала объятий мстительных пальцев, и... была такова. Потемнело. Из мрака выпала желтая лучистая полоса, поделилась на множество других: коротких, узких, и те - встревоженным хамелеоном наливаются новыми красками, формируют причудливый, плывущий по сияющей пустоте орнамент.
Зрение восстановилось: расплывчатый мир, собрался по кусочкам, снова обрел выпуклые, четкие формы. Но что-то изменилось, что-то уже не вернуть. Виктору трудно поверить в картинку, ретранслируемую в одночасье переродившимися глазами: "Боже, какой же он огромный!" - вспыхнуло, и спряталось под лопаткой тайное восхищение. Крупный экземпляр, наверное, раза в два больше, самого большого медведя, которого приходилось встречать опытному охотнику. И он действительно, смахивает на медведя, но густая львиная грива, ярко красная, с жирными желтыми линиями, спина, и мощная грудная клетка, обтянутая рельефными, грубо выпирающими волокнами мяса, все-таки характерней для кошачьих, чем...
Он метрах в пятидесяти, и постепенно увеличивая скорость, сокращает это расстояние, двигаясь по открытой поляне, прямо на него, Виктора.
Сейчас, видно движение каждого мускула, но абсолютной гармонии, пластике мягкого шага, грациозности прыжка, мешает искалеченная задняя лапа. Страшная, развороченная, царапает торчащими костями, прижимаясь к кровоточащему брюху. Держит навесу, но когда боль от впивающихся в брюшные мышцы костей, становится нестерпимой, опускает, слегка волочит по земле, при этом, заметно теряя в скорости.
"Да, наверное, не стоило про милосердие, - подумал Виктор,- и про гуманизм, наверное, тоже больше не надо..."
Лихорадочно решая, что делать дальше, Виктор, то размахивал ружьем, и кричал что-то, как казалось ему, воинственное и пугающее, то демонстративно вскидывал двустволку на плечо, громко декларируя: "Ну все! Я стреляю!! Я убиваю тебя прямо здесь и сейчас!!", - но тут же, нерешительно опускал ее, охваченный отупляющей паникой, бежал прочь, отбегал немного, останавливался, и опять кричит, угрожает, трясет кулаками: что-то страшное ожидает Жу, если приблизится еще, хоть на метр.
Мысли путаются, требуют немедленных противоречивых действий. Жизнь Виктора измеряется уже не временем, его жизнь - метры, даже не метры - два удара сердца, потом - впрыск адреналина, и непроизвольное сокращение мышц агонизирующей плоти.
Из груди человека вырвалось страшное оглушительное - Ааа..! Виктор подпрыгнул на месте, развернулся в воздухе, ноги замелькали так быстро, что кажется, туловище само, под воздействием невидимого магнита, понеслось над застывшей поляной.
Хищник, почти остановился, пытается угадать направление, понять принцип нелепых петляний ускользающей добычи. Виктору, даже показалось - Жу мысленно похвалил, за своевременную талантливую импровизацию.
Не торопится, дал отойти, и вместо того, чтобы последним рывком настигнуть, - корректирует направление: выдерживает расстояние, появляется, то слева, то справа, гонит, как пастушья собака, отару непослушных овец.
Виктор, не может сдержать негодования по поводу последних неразумных действий назойливого оппонента, и уже не надеясь повлиять на слабый мозг животного, мысленно доказав бесперспективность последнего проекта, закричал во всю глотку, предавая прежним мыслям эмоциональную окраску: "Тупое, узколобое существо!!. - кричит он. - Тебе - тупица! Не хватает фантазии, и элементарного кругозора, чтобы понять, что может сделать с тобой вот этот!.. - И перепрыгивая через овраг, успел поднять ружье, потрясти над головой. - Разрывной патрон!.. Да! Вот таким вот, я напрочь сносил бошки слонам... Такая вот пуля!.. - Повторил предыдущий жест. - Пятитонного носорога разрывает пополам!.. Пополам разрывает! - кричит он, задыхаясь. - На два кусочка! А с таких как ты... уж поверь, - убивал десятками! И в десять раз больше, да и поумнее!.. Я не смогу даже пнуть твою дохлую тушку... Повезет, если найду, хоть один... из твоих гнилых зубов!.. Но заметь!.. Заметь! Я не стрелял! (кстати и сейчас не понимает, почему не нажал на курок, может, поддался страху, инстинкту жертвы; воображение, так отчетливо, передало, тот кричащий ужас, то нестерпимое ожидание боли, что будут мучить еще несколько секунд, после того, как ружье даст осечку). Я, хотел дать нам еще один шанс! - кричит сорванным голосом человек. - Шанс подумать!.. Но ты, не хочешь думать, а я заставлю тебя понять, что твоя! Именно твоя... смерть сейчас гонится за мной!.. Ты выживешь, только если повезет!.. Жутко повезет!.. Твой шанс на успех - один из ста! На что надеешься?!. А я бегу, только потому, что девяносто девять процентов гарантированного успеха, для меня слишком мало!.. Я не рискую жизнью из за... Я охотник любитель! Охота - мое развлечение... Хобби не стоит того, чтобы рисковать, чемто кроме..! Кроме..! Не в моих правилах!.. - Охотник остановился, пытается отдышаться, почти шепотом: - Ты через чур ободрен моим нежеланием идти на прямые конфронтации... и не хочешь реально оценить свои шансы, но подумай, хорошенько подумай, и..."
4
...и Виктор увидел скалу, огромную, серую глыбу. Рванулся к ней и уже подбегая радостно взвизгнул, - удача не оставила! Остановился в нескольких шагах возле узкой, почти заваленной камнями щели. "А вот на это, ты и не рассчитывал!" - Нервно огляделся, засмеялся про себя, и с большим трудом, еле-еле втиснулся в узкий вход, - нырнул в холодное, мрачное чрево.
Теперь, можно отдышаться, собраться с мыслями. Здесь он в недосягаемости. Но чтобы убедиться, что другого способа залезть в пещеру нет, осторожно ступая в темноте, ощупывая скользкую от влаги стену, сделал круг, снова уперся в зияющую дыру знакомого входа. "Теперь отдыхать, отдыхать..." Нащупал на земле большой плоский камень, лег на него, вытянулся, крестом раскинул руки, сразу почувствовал, как приятно остывает горячее, вспотевшее тело.
"Как же здесь хорошо и спокойно... - думает счастливый человек. - Вот так можно пролежать всю жизнь. Мечемся в поисках неуловимого счастья, а оно оказывается здесь - Провел вспотевшей ладонью по гладкой, тугой поверхности. - Лежит, спрятало свое громоздкое тело от людских глаз, в безжизненной твердой породе, наслаждается вечностью".
Шло время, вечность перевалила за середину, двинулась дальше. Скоро, просвет входа исчез, слился с непроглядной темнотой, бережливо вынашиваемой заботливым каменным айсбергом в своей утробе. Почти без схваток долгожданный ребенок вырвался наружу, утопил все вокруг на многие, многие сотни километров. Ночь, - равнодушно отметил про себя Виктор, закрыл сонные глаза, больше не обращает внимания на звуки; они остались там, снаружи, а здесь - тихо, надежно. Об этом приятно думать, даже улыбнулся, погладил грубую шипастую стену, засыпает, растворяется в сыром, застоявшемся воздухе.
Жу держится от пещеры на расстоянии, скрытый от посторонних глаз слепящей теменью, наблюдет за входом; только изредка, глухой прерывистый рык выдает его присутствие.
Виктор, проснулся в обед следующего дня. Кто он, где он?.. Все тело болит, хочется есть, еще больше - пить. Долго не приходит в себя, наконец, очнулся. Память вернулась. На четвереньках подкрался к входу. Вглядывается. Трудно привыкнуть к резкому, колючему свету.
Хищник метрах в ста. Лежит в тени дерева, беззаботно смахивает с незаживающей раны назойливых мух, вдруг поднял голову; во взгляде промелькнуло что-то ироничное; на рыжей, скуластой морде - подобие улыбки.
"Неймется же тебе, - прошептал Виктор. - Ну да ничего, - это мы еще поглядим..."
Вернулся в глубь пещеры, сел на свой булыжник, взял ружье, положил перед собой, размял руки, хрустнул костяшками пальцев, потер озябшие ладони, и за дело...
Разобрал, прощупал каждый изгиб, каждую щель, все где может прятаться влага или грязь, несколько раз протер детали, прочистил оба ствола, не спеша собрал, приставил к стене. Теперь патроны. С ними хуже, не слышно, как пересыпается в гильзе порох, скорее всего отсырел и скомкался. И капсюль..? Еще раз протер, подышал на них, еще протер, поцеловал: "Удачи вам ребята!", пихнул в стволы.
Жу только на секунду бросил взгляд на пещеру, когда Виктор плавно нажимал курок, - но сразу, после второй осечки, потерял к человеку всякий интерес, вернулся к своим мухам.
Потом, в пещере еще долго щелкало, скрипело и материлось, но зверь уже не глядел в ту сторону.
Виктор за неимением других занятий, внимательнее осмотрел пещеру, и к удивлению нашел воду. В самом конце непроглядного мрака - небольшое углубление, в него толи сочится со стены, толи выталкивается снизу, холодная, пропитанная темнотой - жидкость.
Напился, только когда почувствовал распухшими губами дно лужи, и когда перевел дыхание, отметил, что вода и правда вкусная.
"Не такая уж и безнадега - а?!" - обратился к невидимому собеседнику. - Ну что, еще сюрпризы будут? - спросил, уже про себя, и не дожидаясь ответа поднимается, схватился за выступ в стене, хочет проверить высоту пещеры.
- Будут, - ответил собеседник. Неожиданный ответ ошарашил; Виктор поскользнулся на скользких камнях, упал, сильно ударился головой.
Пол часа боялся пошевелиться, дышал тихо, слушал. Спина отекла, все-таки не выдержал, поднялся, еще раз, внимательно, камушек за камушком прощупал всю пещеру: "Показалось? - Вглядывается в сырую пустоту. - Или..?"
И этот день прошел. Тянулся медленно, нервно, в ожидании. И вот сумерки. А Виктор все стоит у входа, смотрит, еще надеется: "Даже, если Жу сейчас уйдет, - думает он, - надо дождаться утра. Этот, только и ждет, как бы подловить... А если спрячется..? Торопиться нельзя... Надо быть уверенным..."
Ночью разбудила тишина. Необычно тихо, стало там - снаружи. "Ушел? - Внутри, что-то сжалось, напряглось. - Только бы он ушел!" Минута, две, три... Виктор загадал: "Если его не будет час, то уже не вернется... - считает в слух. - Один, два, три... - пять минут... один, два, три.. - двадцать минут... один, два, три... - пятьдесят..." И прошел заветный час, и там, внутри - оно разжалось, стало легко, радостно, и Виктор вскочил, и ноги сами понесли к входу, и вот уже теплый чистый воздух свободы, и тусклые звезды тянутся к нему сквозь... сквозь... Рука уткнулась в звезду, соскользнула, легла на что-то влажное, теплое, и как... и как все таки вовремя отдернул ее, шарахнулся обратно. Да, вовремя, ведь в ту же секунду клацнули огромные челюсти, и вся пещера наполнилась ревом, ужасом, криком. Виктор отбежал как можно дальше от входа, наткнулся лицом на острые камни противоположной стены, упал на колени, обхватил голову руками, и умолял, умолял об одном: "Только бы не слышать этого рева... только бы не слышать..!" Испугался. Не понимает: Жу давно ушел, и это от его собственного крика закладывает уши...
Уснул под утро. В полдень открыл глаза, затаил дыхание, прислушался, и... нервно выдохнул, сами собой с силой сжались веки, скрипнули зубы. "Когда ж "ему" все это надоест? - подумал со злостью, попробовал сжать кулаки, и не получилось, сразу весь обмяк, обессилил. - В лесу бегает столько вкусных, калорийных продуктов. А человек? Зачем тебе человек? - опять обратился к Жу. - Человек - не для этого... пожалей человека. Ему и так плохо. Это другим все равно, а человек... он так остро реагирует на боль. Он совсем, совсем не для того, чтоб его ели... Уходи!.. Уходи!.. Ну, уходи же..!"
Но упрямое животное не ушло, ни через час, ни через день, ни через семь...
Скука, страх, безнадега ввергли человека в уныние, апатию. Первые дни еще вставал, мерил шагами свою кривую камеру, подолгу стоял у зияющей щели входа, с тоской и обидой глядел на легко смирившийся с его отсутствием мир.
В минуты слабости к горлу подступал задыхающийся, жалостливый комок, - и тогда Виктор стыдился себя, уходил плакать в глубь пещеры, в самую темную, самую мрачную ее часть. Но хуже не это, не тоска, к ней почти привык, а вот голод... голод изматывал, высасывал последние силы... и к нему привыкнуть труднее, но можно... Оказывается, можно привыкнуть и к нему, и человек привыкал, привыкал каждую минуту, каждый час, каждый день.
Сначала заставлял себя не думать о еде, а потом плюнул. Не так много сил осталось, чтобы тратить их еще и на эту борьбу.
Лежал на бессмысленном, скользком камне, сжимал в руках холодное ружье, и думал: "что лучше: быстро умереть от острых, жадных зубов, или медленно, как свечка угаснуть, без еды и тепла - здесь - в этом гостеприимном, ко всем смертникам, склепе?"
Зверь давно не показывался, но все так же, иногда, напоминал о себе коротким гортанным клокотанием. "Зачем, ты это делаешь? - говорил Виктор. - Итак знаю, -ты рядом. Знаю - так просто не уйдешь..."
"Есть у всего этого тайный смысл, - думал человек, - все движется по плану; разыгрывается какая-то старая, всем известная партия, и он (Виктор) в ней - необходимая, но давно просчитанная разменная фигура".
И прошел еще один день, и еще одна ночь, а может, два дня и две ночи, - не важно. Сбился со счета, потерялся во времени, отчаялся, не подходит к щели, даже не смотрит в ту сторону.
Теперь он думает о жизни и смерти, о смысле и бессмысленности, о мгновении и вечности, и это увлекает, это интересно. А боль, голод, страх - уже не имеют значения, - это все где-то там... это для других... не для него...
Последние дни сравнивал себя с Буддой, с тем самым Буддой, который прислонился к дереву и познал счастье. " А разве я, не страдал? - спрашивал себя. - Разве, не заслужил?! - и это уже, не только вопрос. - А если не я, - то кто?! - и это, уже совсем не вопрос, - это утверждение, требование".
Приподнялся на локтях, уперся спиной, в грубую, колющуюся стену, закрыл глаза, - сейчас, сейчас он приобщиться к таинству вечности. Предначертанному, выстраданному, таинству.
5
Резкий сумбурный шум вырвал из теплых рук нирваны, заставил открыть глаза, повернуться к мерцающему входу. Шум усиливается, что-то крупное возится на пороге жилища.
Виктор слышит, как когти царапают твердые, вросшиеся в скалу камни; в пещеру полетели мелкие песчинки; заклубилась в солнечных лучах пыль. Свет, то пропадает, то появляется. Кто-то хочет протиснуться, но не может, снова и снова впихивает себя с разных сторон.
Просвет напоминает Виктору глаз моргающего циклопа. "Ну, вот и все! Сейчас меня съест циклоп, - подумал он. - Какая странная судьба..."
Из последних сил, уперся ногами в скользкую кость будто чужого черепа, навалился всем телом на изношенные детали обезвоженного мозга: сейчас сорвется заклинивший маховик, и тогда все будет ясно; наконец, он поймет: зачем все это, когда кончится, почему...
Устал ломать голову: "Больше, нет смысла тянуть... Чем раньше это кончится, тем..." - обреченно пополз к выходу. Но "оно", почему-то больше не шумит, застряло в проходе, затаилось.
...на половину съеденная туша оленя. Виктор с трудом затащил еще теплое, бьющее внос, резким запахом свежей крови - тело, с поразительной легкостью для себя, вонзил в мягкую кожу - острые, как лезвия зубы, вырвал и не жуя, с жадностью проглотил большой кусок сладкого мяса.
...изменилось кардинально. Еда появлялась, быстрее чем о ней вспоминал; аппетит рос с каждым днем; тело быстро набирало массу, даже появился некоторый избыток здоровья, энергии. Виктор заметил, что его сторож по ночам надолго отлучается. "Наверное, охота занимает много времени" - думал он. Но думал не долго. Если увлечься, - опять разболится голова. Все это, слишком алогично. Зачем, Жу его кормит? Почему, раньше не кормил? Зачем он здесь? Почему?.. Зачем?.. Зачем?.. Почему?..
Появилось искушение, выйти из пещеры пока зверя нет. Конечно, оно было и раньше, но теперь, когда Жу пропадал на охоте по пол ночи... "Хоть на несколько минут, - думал Виктор. - Осмотреться, подышать, и может, даже рискнуть на... Нет, это потом, - для начала, просто выйти..."
И однажды решился.
Долго всматривался, вслушивался в узкий кусочек ночи, подошел, вплотную прижался к щели, пробует втиснуться, высунул руку наружу, ищет выступ для опоры и вдруг... что-то мягкое, теплое навалилось на кисть, с силой прижало к острым камням.
Хотел высвободиться рывком, но давление усилилось, из мягких кошачьих подушечек выскользнули отточенные когти, прошли сквозь дрожащую кисть, впились в крошащийся камень.
За страхом не чувствуется боли.
Шумная тень сползла откуда-то сверху; безликий силуэт, черным трафаретом склонился над человеком, тяжело выдохнул в лицо. Виктор зажмурился: "Вот теперь-то уж точно конец" - подумал, и даже испытал облегчение.
Но ничего не происходит. "А ведь я дышу, - заметил через минуту. - Неужели еще живой?.. Почему?.. Почему тянет?.. Ну давай, смелее..." Медленно открывает глаза. Черная, клыкастая морда в полуметре, - в темноте черты слились, а вот глаза... глаза видно хорошо: прищурились, рассматривают, изучают, и опять там, в глубине зрачков, будто звезды...
"Ну! Давай..." - нетерпеливо, крикнул Виктор.
Также неожиданно, как появились, когти нырнули обратно в пушистую лапу; человек почувствовал, как ослабевает давление, с удивлением, и даже каким-то разочарованием отдернул руку, отбежал в конец пещеры. Не скоро теперь, решится выйти.
И еще одна ночь, и еще один день и неделя и даже две...
Издалека, эхо принесло, и швырнуло в пещеру хилый отголосок ружейного выстрела.
Адреналин хлынул в кровь; дрожащее, радостное возбуждение пронеслось по телу. Одним мощный прыжок и Виктор возле входа: напряженно всматривается в редкие проплешины густого леса, что забрался на высокий холм, и там, на самой вершине воткнул острые копья худых, голоногих елей в жирные облака.
Жу лежит на излюбленном месте: подставил бок теплым солнечным лучам, равнодушно смотрит в сторону леса. Изредка, переводит взгляд на пещеру, и как-то странно качает головой, будто укоряет, стыдит Виктора за "недостойное хорошего, послушного мальчика, желание".
- Да-аа... - слышит человек, тихий знакомый голос. И как в прошлый раз вздрогнул, нерешительно повернулся, всматривается, в опять заговорившую пустоту.
Никого. "Жу? - подумал он, обернулся. - Нет, не может быть..."
... и правда, кажется, не при чем, - все такой же равнодушный, ленивый, - греется на солнышке, облизывает, блестящую зализанной шерстью, лапу; и взгляд, безразличный, сонный, - обращен скорее в себя, чем...
- Что да? - спросил вслух человек. - Что да? - Ответа нет. "Еще пару дней, и я сойду с ума, - подумал он. - И что делать?.. Сегодня?.. Я сделаю это сегодня... ночью... Станет темно, он уйдет на охоту, и я... и я побегу... А если догонит?.. Может, и не убьет?.. Странный... Может, покалечит, и притащит обратно?.. Но не убьет... даже наверняка не убьет.. Зачем-то я ему очень нужен?.. Зачем?.. Попробуй, объяснить хомячку в клетке, зачем он тебе нужен... И он не знает... - Пальцы сами сжались в кулак, весь аж затрясся от ненависти. - Тварь... взбалмошное млекопитающее со сбившейся программой... Этой ночью... Уже скоро...
- Ну зачем же мучиться целую ночь? - перебил мысли грубый, надменный голос.
6
...и понял, что слышит не ушами, а мозгом; он не испугался, - чего-то подобного и ожидал, так и должно быть. Сначала, Жу перехватывал образы, что выскакивали в памяти, потом ощущения, чувствительность, и последнее, - что оставалось основным различием - способность рассуждать, думать, как человек, - теперь исчезло; Виктор стал открытым, беззащитным. Хотя, это только теория, - и есть объяснение попроще. Все это очень, очень похоже на помешательство...
- Как все таки обидно! - продолжил все тот же голос. - Кормлю его, отдаю последнее, день и ночь, неустанно оберегаю покой и сон, и нате, - я же - тварь, взбалмошное млекопитающее, - ну как Вам это нравится?!
"Этого не может быть. - Виктор обхватил голову руками. - Конец. Побег отменяется... Я сошел с ума. Безумец - зачем я это сделал?!
- Тук-тук, - все тот же голос.
"Кто там?" - подумал человек. - неужели он..?" - Притиснулся к проему, присматривается к зверю: - Это ты?
В ответ - недовольно: - Ну, и кто из нас после этого млекопитающее? - фамильярно продолжил: - Впрочем, знаешь, я давно живу на свете, научился прощать глупость, непонимание. Безысходность положения, в котором оказывается, способный мыслить мозг, либо убивает своего обладателя, либо делает либералом, - ты не замечал?
- Жу?
- Я буду терпим. Спрашивай-спрашивай, не стесняйся. Спроси еще, что-нибудь... смелее...
- Жу? - спросил он снова.
- Почему, ты называешь меня "Жу"? Разве я похож на "Жу"? Тебе ни кажется, что "Жу" - должен выглядеть как-то иначе? И еще, подумай, - стоит ли отвечать на вопрос: "Являешься ли ты тем, кем являешься?" Глупый вопрос. Стыдно задавать глупые вопросы... Ну что значит: "Это - ты?" - глупо. Все равно, что спросить: "Ты спишь?" или "Ты здесь?".. или: "Ты умер?".. или... или..?
Виктор, медленно приходит в себя: "Мне это не снится... Он говорит..."
- Нет, глуп... глуп... бесконечно глуп. - И не только в словах, но и в интонации, чувствуется разочарованнее. - Не повезло, - как же я ошибся... "Он говорит" - и что толку? - Ты вон - тоже говоришь... Важно - что говорят? А не то, что говорят в принципе.
Постепенно растерянность проходит, сменяется надеждой: "если то, что происходит, происходит на самом деле, значит... значит есть шанс, - думает человек. - Мы договоримся!.. Он меня отпустит... Обязательно отпустит... Зачем я ему?.. Не нужен я ему..."
- Хм... - перебил его мысли голос. - Все не так просто... Совсем непросто...
- Что?
- Не получится.
- Не получится?
- Если б раньше... а так...
- Что так? - не понял человек.
- Старая история, - как-то устало, ответил Жу.
- Не отпустишь? Что... есть...какие-то претензии... конкретно ко мне? - удивился Виктор
- Увы - есть.
- Мне кажется, я не настолько стар, чтобы светиться в каких-то старых историях?
Чуть помедлив, Жу ответил: - И тем не менее...
Человек ушел в темноту, прислонился спиной к мокрой стене. Ударил себя по лицу: "Нет... нет, не сплю..." Почувствовал сухость в горле, пошел к источнику, сначала умыл лицо, потом долго не мог напиться, наконец оторвался от воды, но не вернулся к входу, присел тут же. "Если он читает мысли... как же я убегу? Что-то я у него не спросил... Надо пойти, все-таки узнать... может..?"
- Что может..? Может что..? Что может..?
Виктор вздрогнул, нервно улыбнулся. "Чему удивляюсь? Конечно слышит..."
- Нигде от тебя не спрятаться, да? - спрашивает, все так же улыбаясь.
- Увы, - сопереживает Жу.
- И все-таки, объясни мне...
- Старая история, - говорит все так же нехотя, устало.
- Я это слышал. И все-таки...
- Старая и длинная...
- Ничего, - я уже позвонил, сказал, что опаздываю.
Потом, Виктор услышал: - Тебе будет трудно поверить, но... и вообще я думал, позже... Не готов ты еще... хотя...
Это был очень холодный год, - на секунду замешкался, как бы вспоминая, продолжил. - Следы зверей и охотников быстро вымерзали; запах улетучивался. Трудно определить свежесть отпечатков; гнал лося и сам угодил в капкан. Металлические челюсти сомкнулись, раздробили кость...
- Я не ставлю капканов! - перебил Виктор.
Рассказчик не обратил внимания, продолжил: - Боль не давала подняться, брюхом примерз к земле.
Ночью на меня наткнулась стая волков. Раньше, эти трусливые пожиратели падали обходили за километр, а тут... Поспешили, я еще в силе; на земле остались клочья шерсти, лоскуты кожи, - но поднялся... Хэх!.. Убил пятерых! Остальные не искушали судьбу. Зачем? Ведь можно, просто, подождать...
На другую ночь пришел "ОН", предложил сделку. Деваться некуда, и кровавый отпечаток лапы, остался на листе страшного договора. Совет тебе - друг, всегда читай договора. Некогда было посоветоваться с юристом ха-ха...
Большая сволочь, коллекционер человеческих душ... Двадцать пять лет, заставлял делать вещи, про которые лучше не рассказывать. Кого приводил к нему, держались не долго и сами умоляли заключить договор... Не терплю его методов, - жестоксс.
Я заключаю договора сам, а ему перепадают те несчастные... Глупцы, что не внемлют здравому смыслу. В моем документе много лояльных по отношению к нашим партнерам дополнений. Правами и обязанностями наделены обе стороны. Большая разница - лично моя заслуга. Изменил, почти каждый пункт типового договора. Тебя обязательно порадуют гуманные штрафные санкции, да и форс мажор, впрочем, это детали... детали.... Теперь, когда ты снова ощутил вкус жизни... Надеюсь, не думаешь, что морить голодом, было просто частью методы?.. Нет, нет! Это случайность... неудачные обстоятельства...
Монолог еще продолжается, и Виктор, который по началу с такой жадностью хватал каждую фразу, радостно отмечая, что примерно что-то такое, себе и думал, как-то незаметно погрузился в себя, скоро, совсем перестал слушать.
Тяжело. Происходит странное, необъяснимое, но материалисту трудно принять такое упрощенное объяснение. События непредсказуемые, нелепые, выворачиваются кривыми углами, но фильтры жизненного опыта, давно устоявшееся представление о мире, не пропускают в его жизнь душепоедающих полубогов - любимых творений Карлоса Кастаньеды, и прочие охотники за душой не держатся на отшлифованных полках интеллекта: сползают, скатываются, летят куда-то в пропасть.
Еще доносятся обрывочные реплики: "...и тебе, все же придется подписать, тут или там, не так важно... Признаться, ты последний в моем контракте. За пять последних лет, прошло пару десятков хороших людей, с некоторыми сошелся близко, но думали исхитрятся, выкрутятся: тянули, до последнего... Я говорил, что не могу смотреть как он это делает? Страшно. Нужна, всего лишь подпись... Проколи палец... поставь галочку... Можно, прямо на стене...
Но Виктор уже решил для себя: "Никакой мистики, никаких подписей. Всему есть, какое-то другое объяснение, - кажется, сейчас все поймет. - Только, не мешайте думать. Не надо этого прерывистого, задушевного бубнения. Пусть замолчит!"
Уже готов был крикнуть: "Не верю!.. Прекратить!.. Немедленно прекратить!..", но его опередил, резкий, морозящий до костей хохот:
- Ха-ха-ха... ну что тебе не понравилось?! Ха-ха-ха... сам же хотел, чтобы как-то так..! Я, только подыграл... хе-хе... Сколько всякой чепухи, в твоей голове! - Громко выдохнул. - Хуф... Порой, на такое наткнешься... ха-ха-ха... А ведь почти подписал. Жаль, бумажки не было, потом бы вместе посмеялись. - И опять смеется, смеется...
- Ты знаешь, друг, - голос вдруг посерьезнел. - Бывает правда, которую лучше не знать. Правда, которая не дает новых надежд, новых иллюзий - не нужна. Пресная, бесполезная правда... Жестокая ложь в тысячу раз лучше; она оставляет выход, от нее, хоть кому-то польза. Правда делает больно - бескорыстно, цинично лишает жизненного смысла, все с чем соприкасается. Она - есть реальность, а реальность этого света - примитивные рефлексы, каннибализм белковых организмов, боль одинокого разума.
Меня, тебя, через сто лет не будет, а если поймешь, что времени, нет - оно просто выдумка, пшик, дыра в зубе, то сделаешь вывод: нас самих... скорее всего, уже нет... Хм... Зачем вопросы, ответы, метания, переживания, тому, чего нет?
- А может, тебя нет? - возразил Виктор. - Я болен... Я как в бреду... Может, и меня здесь нет?.. Может, я упал с дерева, и теперь лежу в больнице... в психлечебнице, а ты сосед по палате? Или... или... у меня раздвоение личности... и ты, всего-навсего мое подсознание, и...
- Что на тебе одето?
- Что? - спросил человек, растерянно.
- Простой вопрос, даже для душевнобольного.
- Дальше? Я тебе одежду - ты мне свободу?
- Веришь в рейенкорнацию?
- И при чем тут нижнее белье?
- Рейенкорнация - переселение души в новое тело, - услышал человек.
- Не верю в рейенкорнацию... Я сейчас выйду отсюда, и уйду... Я хочу уйти... Отпусти меня?!
- Ннн... нет, не выйдет.
- Почему?
Если готов слушать, я объясню. Только, прошу - не надо, этого напыщенного скепсиса, я и сам устал... Ты готов? Только без истерик и слез!..
Виктор уже понял - сейчас, никто ничего не объяснит, похоже, и дальше будут морочить голову, и как-то неуверенно... как-то безнадежно, сказал:
- Ну... говори.
- Много лет назад, у края леса, на скале стоял добротный лиственничный сруб, - произнес Жу, чуть помедлил, ожидая реакции человека, продолжил. - В нем жила семья старого Егеря. В низу пенилась, и утопала в водоворотах глубокая река... Ветер ласкал... и солнце... Так, не будем отвлекаться. Было у Егеря два сына...
Человеку вдруг стало страшно: до дрожи в ногах, до боли в животе. Больше не может слушать, выдохнул:
- Отпусти меня.
- Так-так-так... На чем я остановился? Значит, два сына. И насколько похожи снаружи, настолько разные они были внутри.
- Скажи, что не тронешь. Я тебе верю. Я хочу уйти. Мне очень плохо. Мне страшно...
- Разные внутри, да разные внутри. Одному - отец завещал сокровенное знание истины, другому, - карту сокрытых в земле, золотых самородков, и подземелий, где золотые жилы выпирают из стен, освещают, уходящие в глубь километровые...
- Ну так как? - не отстает Виктор.
- Ты снова перебил меня.
- Я не хочу этой истории... Я ухожу.
- Иди, я не трону, - услышал Виктор. - Но обещай, что станешь активным членом Гринписа.
- Я стану! Правда, стану!
- И передай другим, чтобы больше не убивали белых китов.
- Хорошо, я сделаю.
- Даешь слово?
- Мое слово!
- Хорошо иди... Стой!.. Стой!
- Что опять? Я даю слово.
- Надеюсь, ты вегетарианец? За исключением, конечно, последних дней, я же понимаю...
- Да, я вегетарианец, - соврал Виктор.
- Хорошо, иди... Стой!
- Ну что еще?
- Ты нашей, католической веры?
- Я католик.
- Иди... Подожди... Ты меня больше не боишься?
- Я не знаю, наверное, нет.
- Странно, правда? Мы стали ближе. Об этом еще поговорим, теперь будет много времени. Иди - ты свободен!!
7
Виктор больше не раздумывал, полный решимости подошел к входу. Свет ослепил. Пробует втиснутся в узкую щель; с трудом пролезла голова, но, чтобы просунуть еще хоть, что-то, нет и речи.