"Я разрубил телевизор двуручным японским мечом на две почти равные половинки и ушел из квартиры в душное лето.
Асфальт был горяч. По асфальту ползла жирная гусеница - мохнатая, зеленая и неторопливая. Я пошел рядом, а гусеница сказала:
- Скоро в моду войдут гнилые зубы и деревянные протезы. Белозубые красавицы начнут расковыривать рты напильником, а дантисты думать, куда девать запасы металлокерамики и пластмассы. Особенным спросом будут пользоваться розовый бук и дуб. Потом все утрясется, и значение приобретет железное дерево. Хотя, найдутся чудаки, желающие видеть меж губ сикамору или можжевельник... и все это будет очень скоро...
Я прервал монолог гусеницы, сказав, что не интересуюсь стоматологией.
- Не экспериментируй с правдой. Живи во лжи, но не давай лжецу на трибуне выглядеть убедительно, - не обидевшись на меня, заявила гусеница и поменяла цвет с зеленого на фиолетовый.
- Асфальт дымится, и мне горячо, - продолжала она, то горбя, то выпрямляя спину. - Я ползу к соседнему дому, где листья сочней и полезней, а трава не пахнет тосолом и жженой резиной. Если ты проводишь меня и заслонишь от автомобильных колес, я расскажу тебе историю, о которой многие догадывались, но которую никто не слышал. Мне ее не рассказывали, но это не значит, что истории этой не было. Возможно, я придумала ее сама, но все, что придумано сегодня, могло случиться две тысячи лет назад.
Я признался гусенице, что живу во лжи и согласился проводит ее к соседнему дому. Гусеница улыбнулась, поменяла цвет на оранжевый, мы двинулись вперед, и она начала:
- Когда-то по северным беспределам мира, где снег так высок, что разгребать его нужно собственной бородой, бродил Человек, говоривший истину. В те времена никто не знал, как нужно жить, поэтому Человеку безропотно верили, лишь иногда задавая вопросы. Он охотно отвечал на них, получая от людей сырое мясо птиц и шкуры животных.
"Не изображай любовь, когда ее нет, - говорил Человек тем, кто встречал его слишком любезно. - Если хочешь выглядеть честным - покажи мне свою злость. Я все равно не верю тебе, дающему мне хлеб и мясо. И ты не верь мне, когда я улыбаюсь твоей удаче. Моя улыбка правдива, но она лишь часть моего лица".
"В мире построенном на доверии гнездится подвох, - говорил Человек у другого очага. - Как из добра получается зло, никто не знает, но все видят, что творится вокруг. Ложь носит золотую маску, правда ходит в стоптанных сапогах, но, когда требуется, никто не может отличить первую от последней".
Человек переходил от селения к селению, и снег таял под его подошвами.
"Если хочешь женщину, скажи ей об этом, - учил он самых робких любовников. - Если у женщины есть муж, не усмиряй своего желания: она сама выберет между им и тобой".
"Миром правят желания и необходимости, - наставлял Человек всесильных вождей и их воинов. - Раньше за мной шла толпа подражателей, но, получив неплохие деньги, я всех предал. Если вы думаете, что я жаден, то ошибаетесь. Иначе бы они предали меня и были бы тысячу раз правы. Теперь я хожу один и знаю, что в любую минуту могу погибнуть. Но пока вы спрашиваете, а я держу ответ, все будет по-прежнему".
"Убей, если есть необходимость, - советовал Человек тому, у кого дрожала рука. - Убивать естественно. Надо делать все, что естественно. Тогда наступит гармония и лишнее зло исчезнет. Все проблемы не в зле, а вего избытке. Если ты не убьешь недруга, который этого заслуживает, его заберут в солдаты и рано или поздно убьют безо всякой причины. И ему станет обидно. А потому, убей его сам".
Владыки и нищие, мужчины и женщины, больные и здоровые, дети и старики в страхе и трепете чаще всего задавали Человеку один вопрос, на который отвечал он коротко и зло: "Не верьте в того, кого не видели сами и не видел никто".
Человек этот ходил по северным беспределам долго и неустанно. Многое из того, чему он учил не сохранила бумага, еще больше - не сохранила память. Но в те времена к его словам прислушивались, а его советами пользовались. И близок был век всеобщего счастья. И отступало зло, видя свое лицо в зеркале человеческих страстей. И поняли люди, что даже среди льдов и мороза, можно жить не веря в того, кого никто никогда не видел. И наступало время, о котором мечтали мудрецы с начала мира, но именно тогда, где-то на южных беспределах земли, появился другой Человек...
На этом прервался рассказ оранжевой гусеницы.
Богатый автомобиль вырвался из-за поворота и поехал в нашу сторону. Я попробовал наклониться, чтобы поднять насекомое, но автомобиль ускорился, и я малодушно отпрыгнул.
От оранжевой гусеницы на асфальте осталось красное пятно".
Стол, стул, коричневый кабинет следователя Бурко. Часы на стене показывают 3 ночи. Бурко ходит от окна к двери. Останавливается. Спрашивает.
- И это все?
- Да, - отвечаю я, - это все, что успела рассказать гусеница.
- Жаль, - говорит Бурко. - Но ничего страшного. Я сам дорасскажу вам эту историю, благо, что осталось произнести всего несколько слов. Гусеница не договорила следующее: "...на южных беспределах земли появился другой Человек, который советовал людям совершенно противоположное".
- Спасибо. Теперь мне понятно...
- Ах, вам понятно! Прекратите юродствовать, Ковригин, и отвечайте на ранее поставленный вопрос: это вы разбили витрину в стоматологической клинике "Деревянный зуб" с целью похищения древесины особо ценных пород?
- Я же вам отвечал: я не интересуюсь стоматологией.
- Не интересуетесь? Очень здорово! Хотя, теперь это уже не так важно... Теперь... после вашего рассказа о Человеке.
- Про Человека мне рассказала гусеница.
- Гусеница! Великолепно. Так значит вы ее и убили. В смысле, раздавили... каблуком...
- Что за бред! Я протестую! Ее раздавил "мерседес"... Я сам едва успел отскочить. Да и вообще, при чем тут какая-то гусеница? Вы спрашивали про витрину?
- При чем тут гусеница! - дико вращая глазами, орет Бурко. - При том, что прошлой ночью она сбежала из секретной лаборатории Министерства обороны, о которой ни вам, Ковригин, ни даже мне знать не положено... А вы ее, господи боже, каблуком... каблуком...
(здесь чтение можно закончить)
Длинный коридор психиатрической больницы со множеством дверей. Санитар закрывает смотровое окошко в одной из них и, улыбаясь в усы, направляется в кабинет главврача.
- Ну что сегодня Бурко с Ковригиным? - спрашивает врач санитара, едва тот переступает порог. - Опять играют?
- Играют, Реваз Амбросимович.
- О чем пьеса? Политика, философия?
- Да нет, зачем же, - не слишком уверенно кривит губу санитар. - Насекомые какие-то...
- А вот это уже радует. Значит, с завтрашнего дня на два укола меньше... и продолжайте наблюдение.
Палата психиатрической клиники. Только что захлопнулось смотровое окно. Шаги санитара удаляются в сторону кабинета главврача. Бурко медленно поворачивает голову и говорит.
- Что, брат Ковригин, развели лохов...
Ковригин так же медленно кивает в ответ:
- Думаю, от пары уколов избавились. В четверг дадим "Трех сестер" и пойдем на выписку.
- Неудобно как-то "сестер"... вдвоем...
- Ничего страшного. Здесь зритель привыкший, - утвердительно бросает Ковригин, ложится на кровать и сразу поворачивается лицом к стене.