В комнате находилось трое. Один был музыкант, но уже...
Лучше рассказывать по порядку.
Скрипку ему купили очень рано и при глупейших обстоятельствах. Зашли в магазин, он увидел ее блестящее тело и сразу громко заныл, показывая пальцем. Она была похожа на мебель в их доме, но мебель неподвижно молчала, а скрипка была очень маленькой и легкой. Он уже знал, что это инструмент, и что он звучит. Смычок его заинтересовал меньше: он плохо представлял, как можно держать в руках два предмета. Еще меньше его заботило, как на всем этом играть. Он снова заныл, а мама сказала:
— Купим вон ту, среднюю. Навырост.
Но папа, чье влияние в городе росло с каждым часом, пренебрежительно хохотнул и переспросил:
— Навырост? Моему сыну навырост?
Купили самую маленькую и изящную.
Так задорный плач посреди магазина сделал Вадима Шамшуру музыкантом. Судьба сорвалась с низкого старта и понесла его через многочисленные препятствия к той самой комнате, где неожиданно оказался он с двумя людьми другой профессии.
Дома он долго трогал скрипку руками, не пытаясь извлечь звуки. Струны, как и смычок, интересовали его гораздо меньше лакированной поверхности и непонятных изгибов корпуса. Казалось, что играть ему уже не захочется. Мама советовала красиво подвесить покупку на стену, но отец был за то, чтобы сын раздавил игрушку во время возни с солдатиками. Дни проходили, инструмент молчал, а будущий виртуоз очарованно гладил его ладошкой.
Однажды скрипач в телевизоре подхлестнул любопытство. Сначала Шамшура-младший не мог понять, зачем взрослый дядя делает такое серьезное и смешное лицо, но потом привык и стал наблюдать за смычком и скрипкой. Смычок активно елозил, скрипка вела себя спокойней. Интерес к смычку сразу возрос. Солдатики были забыты, а скрипка впервые взята левой рукой за нужное место. Другой ее край был старательно вдавлен в шею. Подбородок сразу ощутил лаковый холод и прижался плотнее. В такой позе юный подражатель простоял довольно долго, не желая связываться со вторым предметом. Но чуть позже смычок был выдернут из футляра и опущен на струны. Звука не последовало. Статическое положение было приятней. Он стоял, как музыкант в телевизоре, и, конечно, не мог осознать насколько правильно отведен его локоть и расставлены ноги.
Мама вошла и охнула.
Папа озадаченно присвистнул.
Тут и раздался первый скрип. Смычок прополз пять сантиметров вперед — и неторопливо вернулся.
На следующий день к нему привели учителя, и все замелькало с быстротой, на которую не рассчитывал никто. Он не помнил, как выучил первые ноты, сыграл первую незатейливую мелодию, пошел в школу, потом бросил ее, из-за обилия лишних букв и цифр. Начались детские концерты; вокруг суетились взрослые, и чего-то хотели сверстники. Менялись учителя, инструменты, помещения для репетиций. Отец где-то напряженно работал. Семья переезжала во все более громадные квартиры. Вокруг все мелькало, наполнялось, пенилось...
... но ничего этого Вадим Шамшура не замечал.
Через двенадцать лет неожиданно и странно прозвучал выстрел.
До юного дарования дошло, что мир полон резких и громких звуков, и вылетают они отнюдь не из скрипки. Этим выстрелом был ранен его отец, который, как сообщали газеты, успел достать пистолет и начать отстреливаться. Пострадавшего увезли в реанимацию, а Шамшура-младший не понял решительно ничего. Как ни старался, он не смог уложить в своем воображении ни пистолета, из которого по отцу стреляли, ни оружия, из которого отец отстреливался. Вопросы, зачем и отчего все это произошло — он и подавно не сумел задать ни себе, ни матери, по той простой причине, что о профессии отца знал только одну несомненную вещь — профессия эта никаким образом не была связана с музыкой.
Шамшура-старший не собирался умирать, но на четвертые сутки подозвал Вадика к изголовью и прошептал:
— Ничего не выходит, сынок... Но я успел сделать слишком много... Продолжай играть... Нестор о тебе позаботится...
Отец умер через две минуты, а через пять — в реанимационную палату вошел тот, кого назвали Нестором, и, не пытаясь поднять с пола бьющуюся в истерике мать, положил руку на плечо сына.
— Еще раз не успел, — сказал он и неприятно поморщился.
Голова вошедшего походила на угловатый камень, сорвавшийся с откоса и мчащийся в никуда.
Через два дня, стоя на краю могилы отца, Вадим мучительно пытался понять, отчего ему не позволили играть вот здесь... сейчас... вместе с оркестром...
Еще через неделю к Шамшуре на репетицию приехал Нестор и, прогуливаясь среди пюпитров, сказал, что должен выполнить некоторые пожелания покойного относительно сына. Заглядывая в ноты, он поинтересовался, кого из итальянских скрипичных мастеров Вадим предпочитает, услышал ответ, еще раз выразил соболезнования и уехал.
Скрипку названного мастера доставили в квартиру Шамшуры сразу по истечение "сорокового" дня. При виде нее в голове у Вадима застучало, а все новые мысли об окружающем мире вылетели прочь, не оставив следа и запаха. Открыв футляр, он долго не мог взять инструмент в руки, но почти так же, как в детстве, начал гладил его рукой.
С Нестором приехали еще двое: пожилой мужчина и молодой человек.
— Это Зак, — сказал Нестор, указывая на мужчину. — Он будет охранять скрипку, потому что скрипка теперь твоя. Завтра тебя примут в тот самый оркестр, куда мечтает попасть любой умеющий издавать звуки. Придется много перемещаться по миру, о матери мы позаботимся, а к тебе у меня две просьбы: ты ни при каких обстоятельствах не поменяешь скрипичный футляр, а таскать его вместо тебя будет человек Зака.
Шамшура захлопал глазами, понимая, что надо поблагодарить, но вместо этого, запинаясь, пробормотал:
— Да... да... Я знаю. Вещь очень старая... нужен присмотр.
Так наступил второй этап его музыкальной карьеры.
На следующий день Вадима прослушали и приняли в оркестр, с которым он проколесил по миру добрых три года, до того злосчастного момента, когда, где-то в Лондоне, случайно открыв футляр, заметил внутри него то, что взбесило его совершенно невероятным образом.
Здесь, казалось бы, и можно завершить рассказ о его артистической жизни, по той причине, что жизнь эта кончилась. Однако, повествование о том, как оказался он в комнате с двумя людьми, всего лишь переходит в другую плоскость. Его лучше услышать от этих самых людей, потому что только они знают, как все произошло на самом деле. Имя одного из них Квинт, второго все называли Фролом.
В то утро они сели в машину и поехали в сторону особняка, где жила вдова Шамшура с сыном, который несколько дней назад внезапно вернулся из Лондона. Квинт был менее посвящен в дела музыканта, поэтому задавал вопросы, на которые Фрол неохотно, но отвечал. Они редко работали вместе, и более спокойный Фрол явно недолюбливал взрывного Квинта.
— Что это за удивительный футляр для скрипки? — спросил взрывной у спокойного.
— Отличная вещь, — донеслось в ответ, после чего наступило молчание.
Фрол вел машину, Квинт сидел справа.
— Послушай, приятель, — раздраженно заявил пассажир, — меня не интересует тишина в твоем автомобиле... Я задал тебе вопрос.
— Да, я помню, — ответил водитель и вяло пустился в подробности. — Футляр чуть ли не вакуумный... Не знаю в чем там штука, но запахи из него не выходят. Можно везти через таможню, что хочешь: натасканные собаки не реагируют. Сам инструмент тоже требует уважения. А когда вокруг упакованный оркестр, пальто, бабочки — все упрощается. Каждый везет "деталь" стоимостью в две пятиэтажные "хрущевки"... Не всякий пограничник навострит штык. А если наш чемоданчик просили открыть — ломался в замке ключ. Это придумал Зак. Представь ситуацию: футляр почти бронированный, в нем скрипка, которой 250 лет!.. Ну и много найдется желающих взяться за автоген?.. Фомкой тоже как-то нехорошо. Вдруг какая царапина. Кто будет платить? Шестизначных цифр в баксах — бояться везде.
Квинт понимающе качнул головой и снова спросил:
— Шамшура и вправду не знал, что его используют как "перевозчика"?
— Он ничего не знал... кроме нот, — через паузу сообщил Фрол.
— А почему, когда узнал, отказался работать?
— А он и не работал. Просто играл. В том и была ценность. Боюсь, он не совсем понял, там, в Лондоне, что же на самом деле находилось в пакетиках, которыми наполнили его скрипку. Просто взбесился, от чужого вмешательства. Мы же и проглядели. Но на такую реакцию никто не рассчитывал.
— А что Нестор?
— Неужели ты подумаешь, что Нестор начнет уговаривать...
— И что теперь?
— Теперь все.
— В смысле! — встрепенулся Квинт.
— В смысле, что мы приехали, — ответил напарник, вылезая из машины и нажимая на звонок у чугунной калитки.
На крыльце показался Вадим, подошел к Фролу и, не здороваясь (хотя они были знакомы), спросил, чего он хочет.
— Нужно поехать с нами, — сказал Фрол, опираясь на массивное литье. — И захвати футляр.
— Если вы за скрипкой — то забирайте, а я не поеду.
— Помнишь, как три года назад Нестор принес тебе ее сам? — спросил Фрол и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Сегодня ты должен сделать всего лишь то же самое.
Шамшура помедлил, потом резко повернулся и, дойдя почти до самого дома, пренебрежительно бросил:
— Ждите.
Через пятнадцать минут он сел в машину, положив футляр рядом.
Ехали молча. Любопытный Квинт не задавал вопросов. Остановились у сталинского дома, дошли до третьего этажа. Квартира оказалась полупустой; в самой просторной комнате окна плотно зашторены. Шамшура остановился посредине; футляр у него отобрали.
— Где же Нестор? — спросил он с нескрываемым раздражением.
— Над тобой, — таким же тоном ответил Фрол и мотнул головой в сторону люстры.
Вадим задрал голову, но люстры не обнаружил. Вместо нее, из барельефного цветка на потолке, свисала петля.
Квинт отвязал закрепленную на крюке веревку, и петля стала медленно опускаться к Шамшуриной голове. Музыкант не двинулся с места. Подошедший Фрол набросил петлю на его шею и сразу же отошел к футляру. Веревка натянулась, но скрипач твердо стоял на полу. Фрол достал скрипку, повернулся к Шамшуре и, глядя в его бледнеющее лицо, сказал:
— Ты ел наш хлеб и позорил память своего отца. Ты даже не спросил за что убили его — а он был один из нас. Ты жил в своих грезах — в них тебе и умирать. Витающий в облаках да отправится ближе к небу. Это единственное, что я могу дать тебе.
Фрол подошел и вложил в опущенные руки Вадима смычок и скрипку.
Пауза длилась до того мгновения, пока руки висельника не стали медленно подниматься. Веревка натянулась еще, но он не обратил на это внимания. Каблуки по-прежнему касались пола, скрипка уперлась в шею, смычок лег на струны.
— Нет. Музыки нам не надо... Поднимай, Квинт.
Так распорядился Фрол, но было поздно. Смычок бешено заплясал, первые аккорды наполнили комнату. Одновременно с ними петля затянулась и поволокла Вадима Шамшуру вверх — туда, где он ни разу не был и ни разу не играл... Потолок медленно приближался, пол исчезал.
Приговор был исполнен, но нелепые звуки рвали пространство и не пускали Смерть. Скрипка продолжала упираться в подбородок... смычок — двигаться... повешенный музыкант — играть.
Онемевший Фрол стоял с полуоткрытым ртом и вытаращенными глазами.
Квинт держал веревку, не соображая, что ее надо зацепить за крюк в стене.
С этого места рассказ двух "исполнителей" комкается и раздваивается.
Квинт в последствие утверждал, что Шамшура играл в петле очень долго. Так долго, что его, Квинта, руки устали держать веревку, она выскользнула, повешенный устремился вниз, прекратил играть и оказался мертвым.
Фрол говорил другое. Фрол говорил, что потеряв опору на земле, тело музыканта нашло поддержку на небесах. Будучи поднятым веревкой, оно играл на скрипке около двух минут, что привело в ярость Квинта, человека другой веры. Он стал поминать Сатану, затем намеренно подтянул скрипача под потолок и резко отпусти конец. Шамшура упал, ударился головой и умер.
Ни в одну из этих версий никто не верил, но результат каждой из них удовлетворял Нестора. Он услышал их позже, а тогда, в полутьме, возле трупа, обретший дар речи Фрол, запинаясь, спросил у Квинта:
— Почему, черт возьми, он не умер сразу?... Почему он играл?
— Играл!? — злобно переспросил Квинт. — Ты же сам говорил, что этот человек не умел ничего другого. Что оставалось ему еще? Вспомни, он же был негодным курьером... пойдем... музыкантов много везде...
Теперь — когда все рассказано по порядку — нет смысла напоминать, что в комнате находилось трое. Один был музыкант...