Желунов Николай Александрович. Насморк

Насморк

Пять историй любви

- Ты уверена, что хочешь об этом услышать?

- Сколько раз я должна повторить, что уверена?

- Хорошо. Я знаю - девушки терпеть не могут рассказов своих молодых людей об их прежних подругах. Но раз ты настаиваешь...

- Да!

- Тогда слушай. - Стас откинулся на подушке, вздохнул, словно собираясь с силами, почти невидимый в темноте. - Лера. Валерия. Когда мы встретились, ей было двадцать четыре, мне - шестнадцать. Мы познакомились летом в Ялте, снимали соседние комнаты в частном доме. У Леры было слабое сердце. В детстве ей два раза делали операцию - стало только хуже. Нервы у нее были ни к черту. Она дни напролет сидела в доме, и лишь на пару часов выбиралась к морю, обычно по утрам, когда на пляже мало народу. Однажды вечером мои отец с матерью ушли гулять на набережную, а я остался - обгорел на солнце. Лежу на веранде с журналом, вдруг слышу: плачет. Тихонько так. Думаю, ей одиноко было и скучно, а может обидел кто, не знаю, я так и не решился спросить потом. Наверное, полчаса я лежал и пытался читать, а Лерка все плакала. У меня в голове не укладывалось, что можно плакать так долго... Не выдержал я, короче, пошел к ней. Сел рядом, стал гладить по голове, глупости говорить разные: не плачь, все будет хорошо, все наладится. Пожалел, в общем. А она вдруг взяла и поцеловала меня своими мокрыми губами. Поцеловала, и смотрит испуганно. А мне и самому страшно - сидит одна, в сумерках, плачет ни с того ни с сего; зашел человек утешить, а она его целовать. До этого я только в школе раз целовался. И вот смотрит Лера на меня так, будто преступление совершила, глаза большие-большие, а сама такая маленькая, худенькая, и не скажешь, что взрослая тетя, так - восьмиклассница...

- И что ты?

- Я понял, что если сейчас уйду - она еще несчастнее станет. А если расскажу кому-нибудь, для нее этот курорт в каторгу превратится. Все будут пальцем показывать, ржать. В общем, взял я ее крепко за руки и тоже стал целовать. Так и целовались молча, пока не услышали, что родители мои обратно идут. На следующий день они свалили на море, а я остался, говорю - я еще обгорелый. А сам всю ночь не спал, ворочался, конечно, видок у меня был неважный, так что никто не возражал. Ушли они, я посидел у себя минут десять, чтобы убедиться, что они не вернутся, и к ней. Вхожу, смотрю - ждет.

- Секс был?

- Да какой там секс... то есть я хотел, конечно, но Лера боялась очень что кто-нибудь придет. Там же юг, все окна-двери нараспашку, во дворе дети хозяйские бегают, собаки лают, телевизор орет. Мы даже разговаривали поначалу шепотом. Потом осмелели немного, гулять ходили вместе, купаться. Лера с нами на экскурсию в Константинополь ездила. Ну, типа друзья. Мои косились сначала, потом пригляделись, поняли, что это существо для меня не опасно, и даже рады были. Я любил ее очень.

- А она тебя?

- Не знаю, - Стас грустно усмехнулся в темноте, - мы об этом не говорили. Только я даже хотел на ней жениться, когда совершеннолетним стану. Записал адрес, телефон. Но так и не позвонил.

- Почему?

- Да ведь сколько мне лет было... стеснялся, ясное дело. А потом понял, что все не так просто.

- Что?

- Ты слушай дальше. Пока мы там жили, она стала другой совсем. Перестала дрожать все время, улыбалась каждому встречному, даже как будто ростом выше стала. В море заплывала на километр со мной вместе. Я, говорит, так хорошо себя никогда в жизни не чувствовала. С детства ни дня без корвалола, а сейчас тахикардию словно рукой сняло, сердце заработало, как моторчик. Спасибо, говорит, Стасик.

- А что ты делал?

- Да в том-то и дело, что ничего. Просто был с ней.

- Ну и при чем тут ты? Ялта - курорт. Целебный воздух, минералка, процедуры всякие.

- Она каждый год туда ездила, но выздоровела только в то лето.

- И что потом?

- Что-что... кончился отпуск, поехали по домам. Я в Киев, она - к себе в Питер.

- Так ты ее и не видел с тех пор?

- Мать моя видела. Она на следующее лето к тому же частнику ездила с сотрудницей отдыхать и видела в Ялте эту Леру и мужа ее.

- Какого мужа?

- Обыкновенного. В свадебное путешествие приехали.

- Ну и дела...

- Мать говорила, она поправилась очень, похорошела. Мне приветы передавала горячие. Я сначала расстроился немного, но потом понял, что так и должно быть. Тем более что я тоже... не хранил верность.

Я стал внимательнее присматриваться к девушкам - в школе, на улице, в метро - и понял, что могу чувствовать... Не знаю, как это описать. Конечно, больные выглядят более бледными, усталыми, раздраженными, но это не главное. Это трудно уловить, описать словами. Просто видишь человека - и дыхание замирает. Сердце колотится неровно. И тебя уже тянет подойти к ней, прикоснуться ласково, а чем тяжелее болезнь, тем сильнее эта тяга. Вот тебя, Женька, я еще за километр почувствовал.

- Меня?!

- Ага. Из метро поднялся, вышел на аллею, и вдруг сердце аж защемило. Кому же это, думаю, так плохо? У меня даже в глазах потемнело. А потом смотрю - ты идешь навстречу в розовой куртке, улыбаешься, а глаза такие грустные... на аллее ларек был цветочный, я сразу за букетом бросился. Любовь с первого взгляда, - Стас невесело рассмеялся.

- Ты меня пугаешь.

- Теперь не надо бояться.

- Стас, я абсолютно здорова. Если не считать насморка.

- Вот видишь - насморк...

- Но это же ерунда, а ты говоришь - за километр почувствовал!

- Не знаю. Мне показалось тогда, что у тебя что-то серьезное.

- Ты что же, не можешь определить болезнь?

- Нет, конечно! Я ведь не доктор. Я думал, ты сама мне расскажешь. Но раз ты говоришь - у тебя просто насморк... может быть, я и ошибся. Знаешь, если человек страдает от болезни, он более открыт для окружающих. Его - или ее - тянет поговорить, раскрыть душу. Наверное, поэтому я обычно легко схожусь с такими девушками.

- Только с девушками? - Женя усмехнулась.

- Только. Тут дело в ориентации.

- Ха-ха!

- Смейся, смейся. Если я не смогу полюбить человека по-настоящему, ничего не выйдет. У меня получается только с женщинами.

- И что же, ты говоришь себе - вот эту я должен полюбить, и тут же влюбляешься?

Стас вздохнул, сел на кровати, обхватив руками колени:

- Нет. Иногда приходится себя заставлять. Расскажу тебе еще одну историю. Уже после института я встретил Галю. У нее был рак легких. От химиотерапии у Гали выпадали волосы, зубы; она ходила на процедуры каждый день, но лечение начали слишком поздно... так вот, она всех вокруг ненавидела. Я сутками сидел у Гали в подъезде, просто чтобы перекинуться парой слов, прикоснуться к ее руке. Она от меня бегала. Каких только оскорблений я от нее не слышал, пьяные грузчики так не умеют! Потом-то я догадался: она просто не хотела, чтобы я к ней привязывался. Она уже смирилась с тем, что скоро умрет. Отца подговорила меня избить - но тот слишком много выпил для храбрости, и я легко с ним справился. Помню, руку вывернул, прижал его к стене, а он рыдает. Ну пошли к ним на кухню, выпили перцовки. Галя вернулась - и на меня с кулаками, а сама тоже ревет. Кашляет и ревет. Сто раз думал плюнуть и уйти - не хотите, барахтайтесь сами. Так продолжалось недели три, но я ее переупрямил. Сама пригласила зайти. Я рассказал ей все (из своих способностей тайны не делаю), она, конечно, не поверила, снова обматерила, но гнать перестала. Когда человек отчается, он и в чудо готов поверить. Так и сидели мы с ней вечерами в комнате, молчали и смотрели друг на друга. А я чувствую - ну не люблю ее и все. Столько раз она мне в душу плевала. Сидит совой напротив, кашляет и смотрит, как партизан на допросе. Дни идут - ей только хуже становится, принялась меня снова гнать... Знаешь, как я себя заставил ее полюбить?

- Как?

- Закрывал глаза и представлял ее здоровой. Красивой. Я видел ее фотографии до болезни - совсем другой человек: стройная, черноволосая, теннисом занималась, под гитару пела. Представлял, что мы идем по набережной, а она смотрит на меня так ласково и улыбается. И говорил себе: вот эта девушка сейчас страдает, пожалей ее. Открываю глаза - она все так же волчицей глядит, а я уже понимаю - выздоравливает. Прошла неделя, и - всё.

- Так-так. И что она?

- Даже вспоминать не хочется... Такое началось! Опять слезы, опять крик - не отпускает, из дома выйти не дает. Ты мой спаситель, ты мой бог, говорит, я всю жизнь с тебя пылинки сдувать буду. И отец ее тоже не отстает: заявил, что я просто обязан на Гале жениться, привяжем тебя, говорит, к кровати и все тут. Для твоего же счастья.

- А ты?

- Я не хомячок, в клетку не запрешь. Соврал, что согласен, а ночью оделся по-тихому, и ушел.

- Зачем? Разве тебе с ней плохо было?

- Ну, положим, остался бы я с ней. А как же другие?

- Ясно.

- Не мог я иначе.

- Ясно, ясно. А меня ты... тоже бросишь, когда насморк пройдет?

Спина Стаса закаменела. Огонек свечи отразился в его черных глазах, запрыгал чертенком, снова замер.

- Ладно, - махнула рукой Женя, - не говори ничего.

- Хорошо, что ты понимаешь, - зябко повел плечами Стас, - это очень хорошо. Знаешь, как я не люблю врать и изворачиваться при расставании! Всегда так - сначала не можешь пробиться к сердцу человека, а потом не можешь отвязаться.

- Вот ты какой... жестокий.

- Неправда, - Стас закрыл лицо руками, - неправда, неправда. Для меня это каждый раз тяжело... просто я уже привык. Это все равно, что работа. Скажи, ты меня любишь?

Женя долго молчала, потом чихнула, высморкалась в бумажный платок.

- Будь здорова, - Стас погладил Женю по голой спине.

- Мы знакомы только три дня. Так быстро полюбить невозможно.

- Это хорошо. Хорошо.

- Рассказывай дальше.

- Я могу рассказать еще сотню историй.

- Хвастаешься?

- Ох ты, Боже мой... я ведь тебе не о любовных победах рассказываю.

Женя долго молчала. Она легла на живот, положила кулачки под подбородок и думала о том, что вчера весь день шел дождь, и позавчера тоже, и будет идти еще целую неделю. Веки ее словно намазали клеем, сон уже крался вдоль стенки за кроватью, и Женя скользила на грани реальности и грезы.

- Так много женщин... а заразные болезни ты лечил?

- Конечно! Но я был очень осторожен... впрочем, вирусные заболевания лечатся легко, нужно всего пару дней.

- За три дня ты не вылечил мою простуду, - рассмеялась Женя.

- Не понимаю в чем дело, - признался Стас, - но я вылечу, обещаю!

- Раньше она сама пройдет. Впрочем, я уже две недели - как вернулась с Марса - чихаю и сморкаюсь. Может, это просто акклиматизация.

- Ты простишь меня?

- Считай, что уже простила. Чего вы только, мужчины, не придумаете...

- Я не выдумаю. Зачем?

- Откуда я знаю. Чтобы понравиться?

Стас покачал головой, лег, встретился с Женей глазами. Женины глаза слабо мерцали ехидным зеленоватым огнем, и это немного пугало.

- У Полины, - серьезно сказал Стас, - не было ног. Она тоже вахтовала на Марсе - в озеленительном корпусе - и когда возвращалась домой, попала в аварию: при посадке транспорт задел башню космопорта. Я встретил ее осенью в парке над Михайловским монастырем - знаешь, эти висячие сады. Муж каждый день привозил ее туда на коляске и забирал по вечерам.

- Муж?

- Да, Полина замужем.

- И ты...

- Да. Я очень хотел помочь ей. Это было так же как с тобой - любовь с первого взгляда. Как увидел Полинку тогда: такая светлая, милая, нежная, и - несчастная. Добро в этом мире наказуемо, поэтому я некоторое время следил за ней издали, стараясь не попадаться на глаза мужу, но потом понял, что она весь день остается одна и начал действовать. В таких случаях важно человека не напугать, иначе она тебя никогда больше к себе не подпустит. Я заметил, что Полина интересуется птицами: она подолгу караулила их с маленькой фотокамерой наготове. Я купил себе такую же и стал мозолить ей глаза, старательно изображая фотоохоту на пернатых. Общие интересы - нет ничего лучше чтобы завязать отношения, но Полина только пару раз взглянула с улыбкой в мою сторону, и тут же снова уходила в себя. Когда она не фотографировала - подолгу сидела на террасе, глядя на серую гладь Днепра, или читала книгу, все время одну и ту же: "Город мертвых" Элизабет Черри. Я закрываю глаза и так ясно вижу ее: светлые прямые волосы, бледный треугольничек губ, задумчивые серые глаза, и - очертания маленьких культей под пледом.

Я спрашивал у нее время - Полина молча показывала мне запястье с часиками, я проходил перед ней и ронял носовой платок - она не окликала меня, но и платок не подбирала; словом, я использовал все способы завладеть ее вниманием, но ничего не добился. Наконец, я отчаялся и прибег к последнему средству: просто сел рядом с ней на террасе и рассказал все начистоту. Боже, каким дураком я выглядел...

- Представляю.

- Не представляешь! Я взял руку Полины в свою, и весь красный, как буряк, толковал ей о чудесном исцелении, о высоких чувствах и ее неземной красоте. Сколько раз я уже прошел через эти объяснения, и все как впервые. Она выслушала не перебивая, а потом говорит жалобно:

"У меня в животе вилка. Не посмотрите?"

- Господи...

- Подожди. Я говорю: "Какая вилка?"

"Она очень холодная. Вы же врач, помогите, пожалуйста".

И лицо у нее такое испуганное, детское. Я потянул с Полины плед, кофточку, а сам оглядываюсь по сторонам - не увидел бы кто, как маньяк девушку-инвалида лапает. Слава Богу, никого рядом не оказалось. Смотрю - гладкий, ровный такой животик, совершенно невредимый.

"Где вилка?" - спрашиваю.

"Внутри".

И прижимает руки мои к животику своему.

"Вилка уже убила четверых моих деток, - говорит, - и еще убьет. Хорошенькие были детки, славные. Два мальчика, Дима и Алешка, и две девочки, близняшки. Машенька и Машенька. Так и не родились, умерли в животике".

Страшно мне стало, Женя, не пересказать как. Будто змею увидел у себя в руках. Вырвался я, побрел, задыхаясь, куда глаза глядят. Чуть не стошнило даже. Уже до самых ворот дошел, когда что-то во мне сказало: "Остановись. Чего ты испугался?" Если любишь человека, не бросишь его. Если по-настоящему любишь... Потоптался немного и развернул себя назад.

А Полина уже как ни в чем не бывало читает свою Элизабет. Подошел я к ней и говорю: ладно, давай попробуем. Стараюсь, чтобы голос не дрожал. А она:

"Вам что?"

Не узнает уже. Понял я, разговорами тут не поможешь, главное быть рядом с ней, вот и все. Уже потом я узнал, что муж Полину просто боялся, а бросить не мог - отец ее дал клятву, что если тот подаст на развод - найдет его на краю света. Так он и оставлял ее в парке каждый день, а сам шел к другой. И не птиц она фотографировала, а души умерших детей, и книгу свою прочла только до третьей страницы - дальше забывала и путалась. Знаешь, я тоже поначалу боялся. Но потом... не знаю, как это объяснить... даже больше ее полюбил!

- Извращенец.

- Жалко ее стало. Часами рядом сидел, слушал рассказы о прекрасных, замечательных детях-ангелах, убитых в ее чреве и уже верил, что все это правда. Плакал. Удивительно, со стороны Полина выглядела нормальной девушкой: спокойно заказывала в кафе пиццу, улыбалась прохожим, ловко управляла своим инвалидным креслом. Иногда только в прострацию впадала, но ведь любой задуматься может. Однако стоило ей открыть рот... Каждое утро Полина меня не могла узнать, и снова и снова пересказывала свои ужасы. Я уже забыл зачем прихожу туда, мне бы удержать себя рядом с ней.

Только на пятый день она начала выздоравливать. Утром меня увидела: "Привет. Я думала, ты мне снишься". Узнала.

Рассудок прояснился - вернулась память. Рассказала, что и вправду был у нее выкидыш во время той аварии, только погиб всего один ребенок. Про вилку ничего не помнила. Проплакала полдня.

А на следующее утро привез ее муж и не уходит. Стоит рядом, ждет. Я понял, что Полина ему обо мне рассказала. Подхожу, а он: "пожалуйста, не делайте нам ничего плохого, прошу вас; хотите, я вам денег дам, у меня есть".

"Вы что? - говорю. - Тоже больной?"

А он аж позеленел:

"Нет-нет, здоровый, пожалуйста, не делайте..."

Очень боялся он магии всякой, колдовства и прочего. И не мог понять - я ничего взамен у них не прошу. Я пообещал ему, что еще несколько дней и все... К тому времени у Полины уже до колен ноги выросли.

- Что?! Новые ноги, вместо ампутированных?

- Ну да. Я с самого начала хотел вернуть ей ноги, - улыбнулся Стас, - а то, что голову вернул заодно - так уж вышло. Конечно, за несколько дней они полностью не восстановились, еще недели две я с Полей гулял. Из-за того, что ноги возвращались, аппетит у нее был, как у тигра! Еще бы... И заулыбалась, морщинки пропали. А потом мы пошли на рынок и купили ей белые босоножки.

Стас сел на кровати, задумчиво посмотрел в окно - там, над неоновым костром города, угольная глубина ночного неба уже начинала бледнеть.

- И все?

- Ну почему же все. Ее муж все-таки дал мне денег.

- И ты взял?

- Надо же на что-то жить. Я ведь нигде не работал все это время.

- Понятно все с тобой. А она?

- Благодарила очень. Приглашала в гости заходить.

- А ты говорил ей, что любишь?

- А как же. И муж ее, Витя, знал. Я потом к ним правда заходил пару раз.

- Прости, у меня все еще никак не укладывается это в голове. Все, что ты рассказываешь, такие невероятные вещи... честно говоря, я все время ищу, где ты ошибешься, чтобы поймать тебя на враках, - Женя чихнула.

- Будь здорова. Погоди, у меня где-то была Полина фотка. Показать?

- Он еще спрашивает!

- Сейчас... где-то здесь она... вот, - Стас чиркнул в темноте зажигалкой.

- Это она?!

- А кто же?

- То есть... ты ведь говорил, что она очень красивая! А эта... ну не то, чтобы вообще урод... извини... но...

- Хватит. Давай сюда!

- Не злись. Ну правда же.

- Не злюсь.

- Я же вижу, злишься! - Женя смеялась, - но она и правда страшненькая.

- Ревнуешь? - холодно спросил Стас.

- Я?! Не смеши мои подмышки!

- Можно, я окно открою?

- Открывай.

Стас вытащил из пачки сигарету, подошел к окну, закурил. Далеко внизу многомиллионный город ворочался во сне. Женя скользнула под бок - маленькая, теплая, гибкий кошачий силуэт в утренних сумерках. Минуту полюбовалась оранжевым светлячком, едва различимыми в темноте колечками дыма.

- Обиделся, милый?

- Нет.

- Извини. Иногда на меня находит.

- Бывает.

- Может, я и ревную. Я еще не разобралась в своих чувствах. А если я тебе расскажу: у меня на Марсе был роман с десантным офицером - неужели не царапнет в глубине души?.. Стас, ну ты мне все-таки скажи...

- М-м?

- Предположим, ты действительно можешь кого-то так вылечить.

- Спасибо, что допускаешь такую вероятность.

- Но как? Каким образом ты это делаешь? Может, муж этой твоей Полины и верил в магию, я - нет.

- Я тоже не верю, - улыбнулся Стас.

- Тогда что?

- Почему у тебя глаза светятся в темноте? Или как ты удерживала вчера в бассейне дыхание под водой пятнадцать минут?

- Генетическое кодирование?

- Родители хотели, чтобы у меня был абсолютный слух. Но врачи что-то напутали с кодировкой. Короче, в музыкальной школе я два месяца осваивал гамму "до мажор", а потом сбежал. Зато теперь я спасаю девушек от смерти.

- Стас, горящие глаза - это ерунда. Другое дело вернуть человеку ноги или вылечить рак. Извини, милый, я никогда не поверю в такое.

Стас с улыбкой посмотрел на Женю:

- Пусть так.

Чихнул, удивлено хлопнул ресницами:

- У тебя есть еще платок? Похоже, ты меня заразила.

Рыжий светлячок полетел вниз, в стоэтажную бездну проспекта.

В следующую ночь зарядил мелкий дождь. Стас лежал рядом со сладко посапывающей Женей и задумчиво наблюдал за бегущими по стеклу струйками воды - голубыми, алыми, апельсиновыми от рекламных огней. Женя дышала глубоко и ровно. Из бесшумных ходиков на стене появился крошечный гномик в плаще, трижды поклонился и отправился спать дальше.

Женя что-то пробормотала во сне и вдруг тихонько засмеялась. Стас улыбнулся, ласково провел ладонью по ее бронзовым плечам, спине, сжал ладонью прядь волос, вдохнул аромат: лаванда, женькины любимые духи.

- Я люблю тебя, - шепнул он, - прощай.

Когда гномик проснулся, чтобы отбить четыре поклона, Стас уже натягивал в холле легкую куртку. Вещи поместились в маленьком рюкзачке.

Черный пушистый котенок - робот-страж, выкатился из кухни, потерся о его ноги, радостно заурчал.

- Пока, малыш. Береги хозяйку.

Щеколда электронного запора отошла с легким звуком "дзык", и за тремя дверями Женя вздрогнула во сне. Стас осторожно прикрыл дверь, постоял минуту, словно раздумывая и, тряхнув коротко стриженой головой, зашагал к лифтам. Он подремал в плавно летящей вниз кабине, неторопливо вышел из душного подъезда в прохладную предрассветную тишину.

Капли дождя холодными поцелуями покрыли его лицо, Стас зажмурился, широко улыбнулся спящему небу.

Она проснулась от холода. Серое утро влажными клочьями лежалой ваты втекало в окно. Женя натянула одеяло на глаза и хотела задремать снова, когда поняла, что рядом пусто.

- Стас...

Женя соскользнула на пол, набросила халатик.

- Ты где?

В холле на журнальном столике - аккуратно вырванный листочек из записной книжки:

"Любимая, прощай. Ты здорова, мне пора уходить. Хорошо, что ты не успела меня полюбить. Прости за все. Помни о том, что я тебя любил".

Женя несколько раз перечитала написанное, пожала плечами и отправилась на кухню варить кофе. Позавтракала, медленно жуя бутерброды, отстраненно глядя на хлебные крошки на скатерти. Сложив чашки в посудомойку, Женя вдруг ахнула, бегом бросилась в холл, и проверила содержимое шкафчиков. Драгоценности и деньги были на месте.

Весь день она бродила по городу, украдкой заглядывая в лица прохожим, читая дурацкие надписи на рекламных голограммах в небе и порой сталкиваясь со своим отражением в стеклах витрин: стройная рыжеволосая девушка, очень бледная, в розовой куртке и ореховых джинсах.

Пачку бумажных платочков Женя выбросила. Ее простуда и в самом деле прошла.

Один раз Жене ни с того ни с сего захотелось разреветься, но она изо всех сил закусила губы и сдержалась. Она выпила в кафе две чашки кофе с коньяком и съела половинку мороженого с шербетом. Ноги принесли ее в "Кинопалац", где Женя купила билет на ближайший сеанс, даже не запомнив название фильма. Фильм оказался триллером. Три часа Женя клевала носом в последнем ряду полупустого зала, время от времени пытаясь уловить смысл.

- Первое воспоминание моего детства, - говорил герой, истекающий кровью на кафельном полу ванной, - это мусорные человечки. Мне было тогда года два или три. Мать-алкоголичка вела меня домой через свалку, провалилась в какой-то люк и потеряла сознание. Я остался один и горько плакал в серых сумерках одиночества. И тут появились они. Это выглядело так, словно мусор - весь, сколько его было вокруг - ожил, задышал и пришел в движение. Человечки были маленькие, с палец размером. Они позли ко мне через заросли изъеденного ржавчиной металла, через горы сгнившей картошки, по жемчужным куриным косточкам. Я так испугался, что даже перестал плакать. И каждый из этих человечков тянул ко мне свои маленькие бумажные ручки, каждый выкликал тонким голоском мое имя, каждый ждал, что я помогу ему. Это было ужасно, действительно ужасно, если вы понимаете о чем я говорю.

Женя проснулась, когда в зале вспыхнул яркий свет. Немногочисленные зрители, жуя жевачку и допивая пиво стекались к боковым дверям.

Она яростно драила щеткой полы в холле, когда в дверь позвонили. Черный котенок-страж клубочком покатился в прихожую, яростным шипением демонстрируя готовность защитить дом. Первой мыслью Жени было: "вернулся".

- Входи!

Дверь послушно отъехала в сторону. На пороге стоял незнакомый высокий мужчина в черном плаще. Его вытянутое, рябое лицо цветом напоминало узбекскую дыню. Крошечные, похожие на ягоды черной смородины глазки, кнопочка носа. На руках - глухие перчатки свиной кожи, в правой покачивался маленький прямоугольный чемоданчик.

- Самойлова Евгения Викторовна? - поинтересовался мужчина.

Женя только кивнула. Он обернулся и крикнул:

- Заходите!

Из дверей лифта вышли и остановились у порога двое парней в белых халатах, белых шапочках, и белых марлевых повязках. Их глаза равнодушно замерли на голых ногах Жени.

- Видите ли, какое дело, Евгения, - сказал незнакомец в плаще, извлекая из кармана и натягивая на лицо такую же белую повязку, - извините за вторжение, но придется вам, так сказать, проехать с нами.

Котенок зарычал и вцепился в край черного плаща.

- Брысь! - крикнул мужчина.

- Кто вы такие?!

- От-це-пись, дикий!

- Я вызову милицию!

Дыннолицый не ответил. Он был занят борьбой с котенком, который на глазах увеличивался в размерах.

- Да помогите же! - рявкнул он санитарам, и те, мешая друг другу принялись отрывать котенка от плаща. Когда это им удалось, котенок вырос уже до размеров небольшой пантеры. Он вырвался, одним махом запрыгнул на шкаф, и обрушился сверху на дыннолицего. Санитары, тяжело дыша, отвалились в стороны.

- Пожалуйста, скажите ему, чтобы перестал! - полузадушено взмолился обладатель плаща и чемоданчика.

- Васька, - свистнула Женя.

Котенок с недовольным рычанием отошел на два шага, но продолжал следить желтыми глазищами за каждым движением непрошенных гостей.

- Вот, так сказать, мои документы, - мужчина, не вставая, медленно достал из-за пазухи белый квиток с красным крестом в круге. "Деревяго Антон Макарович" - прочла Женя.

- Что вам надо?

- Мы получили информацию о том, что вы, Самойлова Евгения, в свой последний визит на Марс имели связь с лейтенантом десантных войск Турманом Крыжевски. Не отрицайте, у нас есть свидетели.

Женя тяжело опустилась в кресло:

- И что теперь?

- Вы не отгоните вашего котика? Он своим, так сказать, рычанием действует мне на нервы...

- Васька... иди на кухню... - выдавила Женя, - кыш... пошел...

Васька, быстро съеживаясь до привычного объема, покатился куда велели.

- Вчера утром Крыжевски умер, - дыннолицый поднялся на ноги, отряхнулся как ни в чем ни бывало, - вы не предложите нам сесть?

- От чего он умер? - выдохнула Женя.

- Марсианский штамм А-21С.

- Никогда...

- ... о таком не слышали? Правильно, для Земли это закрытая информация. Более того, А-21С - эндемичный марсианский вирус, и мы не хотели бы, чтобы он появился на Земле. Это смертельный эндемичный марсианский вирус, поэтому транспортное сообщение с Марсом уже три дня как заблокировано. По той же причине у нас есть ордер на проведение принудительного экспресс-анализа. Если он окажется положительным, вам, так сказать, придется отправиться с нами. Сергей, давай.

Один из санитаров прикрыл дверь на лестницу, облокотился на нее спиной; второй поднял с пола чемоданчик, раскрыл его на журнальном столике, извлек длинную тонкую иглу, пробирку и комочек ваты.

- Прошу вас проявить благоразумие, - сказал Деревяго.

Женя, белая как молоко, послушно вытянула руку.

- Скажите, в последние две недели вы не чувствовали недомогания? Температура? Слабость? Насморк?

- Насморк? - тупо повторила Женя.

- Насморк - это первый симптом, - вздохнул Деревяго, присаживаясь за столик и наблюдая, как игла входит в женину руку, - заболевание развивается довольно быстро. Передается только при тесных контактах... вы понимаете, о чем я. Инкубационный период - несколько суток, потом вы начинаете чихать, кашлять и сморкаться. Вам кажется, что у вас грипп, или даже обычная простуда, потому что симптомы слабые, а температура часто не переваливает за 37, и вы отпрашиваетесь на недельку с работы, лежите в кровати и пьете аспирин. Но простуда почему-то не проходит, и вы уже не сомневаетесь, что это настоящий грипп, вы вызываете врача, и он прописывает вам полнейший покой и курс терапии. Но несмотря на это через две-три недели заболевание переходит в стадию двустороннего воспаления легких, температура подскакивает за сорок, и...

- Что? - спросила Женя, чувствуя, как комната начинает медленно крутиться вокруг нее. Санитар вылил в пробирку с жениной кровью каплю прозрачного раствора из маленькой бутылочки с надписью "Осторожно"! Яд!" и впился в пробирку взглядом.

- Вынужден вас огорчить, - бесстрастно наклонил голову Деревяго, - вакцина пока только, так сказать, разрабатывается... Но не стоит пугаться раньше времени. Вид у вас, как ни странно, вполне здоровый. Сейчас Сережа сделает анализ...

Из метро поднялся, вышел на аллею, и вдруг сердце аж защемило. Кому же это, думаю, так плохо? У меня даже в глазах потемнело.

Ладони Жени прилипли к столу. Она уже знала, каким будет результат.

Деревяго, нахмурившись, наблюдал за тем, как пробирка в руках Сережи меняет свой цвет из белого в алый, и затем - очень медленно - в сиреневый.

- Готово, Антон Макарыч, - по-военному четко доложил Сережа, - все чисто.

Слезинка сорвалась с жениной щеки, упала на гладкую полированную поверхность стола.

Деревяго улыбнулся кончиками губ, со стуком отодвинул стул, встал.

- Вот свезло вам, Евгения. Вы точно с этим... Турманом, так сказать, встречались?

Женя кивнула, закрыв лицо руками. Санитары разглядывали ее с каким-то новым интересом.

- Вероятность заражения, - Деревяго потянул с лица марлевую повязку, - составляет девяносто семь процентов. На Марсе уже говорят об эпидемии... Почему не заражаются оставшиеся три из сотни, мы не знаем. Никто не может сказать! А вы как раз в эту, так сказать, трешку и попали. Вот свезло!

- Свезло, свезло, - восхищенно кивали санитары.

Огромный город плохо спит этой ночью. Ты прильнула щекой к холодному стеклу, и устало любуешься мерцанием его разноцветных огней с высоты своих семидесяти этажей. Сквозь дремоту город чувствует неясный страх и тебе кажется, что ты слышишь, как он вскрикивает во сне.

Я надеюсь, ты все поняла и простила. Мне хотелось бы полюбить всех сразу, но это невозможно, остается только почаще оглядываться на пути. Я помню всех. И эти четыре дня и три ночи, что мы были вместе, останутся со мной навсегда, пока бьется мое сердце. В этом городе так мало любви, без нее он иссохнет, как цветок в пустыне, лишенный влаги. Поэтому я должен был уйти, и уйду еще много раз, никогда не возвращаясь. Наверное, всегда так было: полюбишь - спасешь, но мне судьба или Бог дали возможность делать это столь явно и просто. Скольких еще я спасу?

Мне ничего не нужно взамен. Я только надеюсь, что ты будешь помнить, чем я был для тебя. Память - тот мостик, что соединяет реальность и грезы. Врач может вылечить больного, память же - пусть только на кратчайший миг - может воскресить умершего, снова зажечь угасший когда-то на ветру огонек свечи. Поэтому я прошу: помни.

Вы все - помните.

Комментарии: 3, последний от 12/05/2006. © Copyright Желунов Николай Александрович Размещен: 11/05/2006, изменен: 17/02/2009. 34k. Статистика. Рассказ: Фантастика		Оценка: *8.965** Ваша оценка:
Аннотация: Генетическое отклонение - и ты обретаешь способность исцелять любую смертельную болезнь. Но для этого нужно человека полюбить... 6-7 место на восьмой Мини-прозе (2-е место в номинации "Приз читательских симпатий"). Опубликован в сборнике "Цветной День" издательства "Снежный Ком", Рига

Желунов Николай Александрович: другие произведения.

Насморк