Аннотация: Глава о том, как опасно одной ходить ночью по улицам
Я провожаю Лизу до общежития. Обшарпанные двери, сбитый в парадной кафель и комендантша за стойкой - смотрит на меня ядовитым взглядом. Не потому, что я ей так уж не нравлюсь, а потому, что привыкла. Такие люди, как эта комендантша или как тетя Галя из университетской столовки - они все чем-то похожи. Чем-то неуловимым. Вроде бы разные, а печать на лице одна стоит. И жизни у них похожие.
У обеих наверняка несколько лет назад умерли мужья (моряки в полосатых матросках и с трубкой, зажатой между желтых зубов), обе пенсией довольны, но дома скучно сидеть. Вот они и работают там, где молодежи побольше, чтобы самим не стареть так быстро. Слушать доносящийся из чьих-то плееров брит-поп и провожать грустным взглядом затуманенных глаз влюбленные парочки - вот их Санта-Барбара и Рабыня Изаура в одном флаконе.
По-другому они не могут, но всем подряд жалуются, что жить так дальше нет смысла. Они бы и рады по-другому, но не получается.
У них и дети наверняка есть, и внуки уже, наверное, выше меня ростом. Вроде как приезжают, когда соленья дома кончаются (или варенье - это вкуснее), или звонят на восьмое марта и Рождество. Для них престарелая родственница - формальность. Да, есть. Да, одинокая. Да, жалко. Но себя жалко больше.
Иногда думаю, что было бы классно, если бы я смогла им всем помочь. Не только одиноким комендантшам, но и другим таким же несчастным. Взмахнула бы волшебной палочкой, и все в мире счастливы. Все. Хэппи-энд. Все довольны.
К несчастью, в реальности все не так-то просто.
И, честно говоря, я сильно сомневаюсь, что если бы я не жила с бабушкой в одной квартире, то навещала бы ее чаще, чем эти свиньи. Их не стоит винить, но не за что и похвалить. Се ля ви, как говорят французы. Ничего не попишешь.
А еще глупо взваливать на себя чужие проблемы, когда своих, если покопаться, выше крыши. Маленькая стипендия, живешь с родителями, а еще кофе проливаешь на чью-то белую рубашку. Нехорошо я тогда смылась от того парня, но сейчас уже ничего не поделать.
Мы поднимаемся на старом скрипучем лифте. Чувствуя приближение мягкой постели, Лиза постепенно начинает оттаивать. Синева медленно сползает с лица, а румянец становится куда более живым, не свекольным.
Я бы вот не смогла бы в общежитии выжить - готовишь сама себе, в ванную очередь с утра, и вообще, куча проблем. Постирать в тазике - это тебе не на стиральной машинке кнопочку нажать, а целый комплекс физически укрепляющих упражнений: полощешь, выжимаешь, вешаешь, полощешь, выжимаешь... Канитель еще та.
На девятом этаже кабинка лифта послушно трыкает, и старые толстые створки лениво расползаются в разные стороны, будто открывающаяся пасть дракона. Бесконечный коридор впереди - пищевод. Дергающийся и пульсирующий. Батареи тут греют хуже, чем в комнатах - точнее, рабочая тут всего одна батарея у дальней стены под окном, так что без верхней одежды в такую погодку сюда не выйдешь. Комендантша внизу и то сидит в полушубке и мерзнет, разгадывая сканворды.
- Зайдешь на пять минут? - спрашивает Лизка. Культурная, что ни говори. И порядок у нее всегда, в отличие от меня.
- А удобно? - Я щурюсь. Погреться хоть немножко я была бы не против, но вот соседка Лизкина мне уж не очень нравится - заносчивая такая дева. Белая крыса, возомнившая себя выпендрежницей. Она тоже откуда-то с периферии, с Урала, что ли. Лиза что-то такое говорила, но я уже и не помню. Мнит себя королевой красоты и перед зеркалом времени проводит больше, чем на лекциях.
Лизка о нашей с Дарьей с Урала взаимной неприязни знает и, как может, пытается нас сдружить. Впрочем, безрезультатно.
- Забей на Дашку, - улыбается подруга. - Ей не до тебя. Сегодня же пятница - она к дискотеке нафуфыривается.
Я с сомнением кидаю взгляд в сторону неприметной двери. Вот, чуть не забыла, почему я бы никогда не смогла жить в общежитии. Соседи. И собаку не заведешь, а сам как собака будешь на стены выть. Обои, между прочим, на них последний раз переклеивали еще сталинские студенты. Это потом пошел другой вид студентов - студенты-лентяи. Им всего пять лет в этих стенах перекантоваться, так что силы свои тратить? К тому же, вдруг у вас с соседом цветовые пристрастия разные? Он любит в горошек, а ты - в цветочек. Еще не хватало волосы друг другу из-за такой мелочи повыдирать.
- Ну ладно, - сдаюсь я. - Пошли, Лизка. У тебя же найдется каких-нибудь крекеров пожевать?
Лиза довольно кивает и вприпрыжку скачет к своей комнате, по дороге выискивая в сумочке ключи.
Терпеть не могу - как их там? - альтруистов. У них всегда есть, чем тебе угодить.
Глухой щелчок - и обклеенная линолеумом дспшная дверь распахивается сама собой. Это не дверь, а, скорее, так, прикрытие. Звенящие бусы вместо двери и то оповещали бы о незваных гостях, а эту дверь - только толкни, она вылетит из проема с корнями. Такие двери могут остановить только опытных грабителей - только они и смогут понять, что за такими дверями обычно ничего ценного и не прячется. Так, заначка в тысячу рублей на черный день. Да и то лежит она в грязном белье, чтобы неповадно было соваться.
Даша внутри, чего и стоило ожидать. Сидит у себя на кровати, поджав под себя ноги, и приклеивает новую партию накладных ногтей, предварительно окрашенных в приторно-малиновый цвет. По одному только цвету пластмассовых ногтей без труда можно определить, что девушка приезжая. Такие обычно самые наглые.
В нашу сторону девушка даже и не смотрит, и Лиза беззаботно скидывает с себя пуховик, вешает его на гвоздь-крючок и обувается в потрепанные плюшевые тапочки. Мне тапочки предлагает другие - пробковые. "Для гостей", как выражается Лиза. И хотя гостей у нее раз-два и обчелся, тапочки все равно стоят и покорно ждут своих новых хозяев.
В углу кипит электрический чайник. Не роскошь, а суровая необходимость, если до кухни идти как до китайской границы, а до туалета и того дальше.
В целом в комнате относительный порядок. Относительный не из-за теории относительности, а из-за того, что, если считать по среднему арифметическому, здесь чисто. Лизина вылизанная половина и Дашина чумазая вкупе дают очень забавный результат. У Лизки стул пустой, а у ее соседки - сплошь в ношеных колготках и блестючих кофточках. Наверное, на дискотеку приготовила.
Вопреки первоначальному впечатлению, Даша - студентка четвертого курса какого-то из технических факультетов. Лизка говорила мне как-то, что она просто ас в физике.
Я оставляю сумочку в "прихожей" (три гвоздя-крючка и полочка для обуви - тут тебе и летние сандалии, и кроссовки для бега) и прохожу в комнату.
- Чаю будешь? - Лизка выключает надрывающийся чайник и достает из тумбочки две замусоленные кружечки. На одной - надпись "С Днем рождения", а на другой изображен мультяшный ежик в тумане. Если у кого-то в общаге День рождения, все скидываются на такие вот кружки. Дешево и практично.
Я киваю, и в этот момент сидящая на своей незаправленной кровати Даша прекращает выдавливать на псевдо-ногти клей и недовольно фыркает, а затем вновь возвращается к своему занятию.
- Даша, привет, - говорю я с приторной улыбочкой "только для врагов", но она не отвечает - предпочитает считать меня пустым местом.
Плохо иметь в знакомых человека, который ненавидит тебя, а ты не знаешь, за что именно он тебя так невзлюбил. Ладно бы я хрюкала или причмокивала, или, на крайний случай, не разувалась у них в комнате, но я же веду себя вполне прилично! Может, она завидует мне, что я без косметики неплохо выгляжу или что у меня волосы светлые и послушные, а у нее на голове гнездо крашеных волос? Порой трудно определить, почему ты не нравишься тому или иному человеку. Просто так? Вот если бы за что-то, тогда другое дело, а просто так ничего не бывает.
Пока Лизка суетится с чаем (согласна, плохо иметь подругу как я, которая постоянно хочет есть), я сажусь на краешек стула и рассматриваю маленькую комнатушку, хотя уже сто раз здесь была. Можно сказать, я ее знаю лучше, чем свою квартиру. Все по-старому: ветхая мебель, в основном оставшаяся от предыдущих обитателей, - только на стене с Дашиной стороны появился очередной постер какой-то малобюджетной музыкальной группы. С таким же успехом моя мама могла бы обклеить гостиную плакатами группы "На-на".
Единственное изменение, которое меня заинтересовывает, это три астры в трехлитровой банке на Лизкиной тумбочке. День рождения у нее, вроде, нескоро, а о каком-нибудь нерадивом поклоннике она бы рассказала мне первым делом. Ну, как мне кажется.
- Лиз, это что? - Я киваю в сторону астр (бюджетный вариант алых роз) и ловлю на себе ехидный взгляд Даши из угла.
- Это нашей коротышке какой-то умник цветы присылает, - отвечает она за соседку.
- И давно?
- Уже месяц как. А она, дурочка, не выбрасывает их - в баночку ставит, - хмыкает Даша. По-видимому, хорошая сплетня или чья-то недосказанная амурная история сразу развязывают ей язык. И хорошо, а то я уже подумала, что он такой же накладной и пластмассовый - только для красоты.
- Ничего я не ставлю, - обижается Лиза. - Просто цветы жалко.
И почему я узнаю обо всем последней?
- А кто он? Ты хотя бы догадываешься?
Лизка кривится - как всегда, как будто съела пригоршню самых кислых на свете лимонов. По ее лицу видно, что ее не так уж беспокоит этот таинственный кавалер, сколько чужие расспросы по этому поводу. А может, она влюбилась в кого-то? Я-то глупая ее зимнюю хандру на сезонное нытье сваливаю - кто знает, что у нее на самом деле на душе творится! И какая я, спрашивается, подруга после этого?
- Цветы каждый четверг появляются, - снова поясняет Даша за Лизу, - под дверью. Причем, ближе к вечеру. Либо это кто-то из общаги, либо это тот, кого пускают в общагу, - заключает она. А я бы ни за что не догадалась! Но это же дева с Урала - там, наверное, и не такие мишки водятся.
- А как вы поняли, что это именно Лизе цветы присылают?
- Ну, там написано вроде как было. - Даша пожимает плечами. Она так увлеклась разговором, что совсем забыла про свои накладные ногти. - Там всегда такие записочки маленькие с ее именем.
- Лиза, почему ты мне не рассказала? - Знаю - глупо обвинять подругу в том, что она не поделилась со мной всеми своими тайнами, но я-то ведь делюсь, хотя тайн как таковых у меня и нет. Похоже, что это у меня одной самая заурядная и скучная жизнь. Прислал бы мне кто такой букет - да хоть крохотный такой захудалый букетик! - и то я была бы рада. Любая тайна, что ни говори, сердце греет.
- Это ерунда, Юльк, - оправдывается Лиза. - Поприсылает-поприсылает и успокоится.
- Точно, - поддакивает Даша. - Букетики-то какие - курам на смех! Был бы по-настоящему влюблен, прислал бы букет алых роз или ромашек полевых - это тоже романтично. А астры? Тьфу, а не цветы!
Лизу такое отношение явно задело, но вслух она с соседкой спорить не стала, а только еле заметно надула губки. Святой человек.
- А почему именно по четвергам? - допытываюсь я. - Не по понедельникам и не по средам?
- А мне почем знать? - снова пожимает плечами Даша. - Я что, сторожу что ли? Маньяк он, вот кто! Нашел себе жертву понеприметнее и терроризирует, пока она не сдастся!
- И как она должна сдаться? - спрашиваю я.
Даша не отвечает. Видимо, понимает, что ляпнула сгоряча.
А вот чай уже почти остыл. Лизка знает, что я люблю горячий, чтобы глотку жгло, но с мороза и теплый сойдет. За выяснением личности неведомого маньяка я совсем про него забыла.
Только вот почему Лиза и вправду не рассказала мне про цветы? Не каждый день тебе присылают три белых как снег астры. Может, постеснялась? Нет, на нее это не похоже. Вот я, например, тоже не горю желанием обсуждать с ней того парня, которого я ошпарила кофе. Но там ситуация другая - там произошло поистине что-то странное.
- Ладно, я, пожалуй, пойду. - Я торопливо поднимаюсь со стула и обмениваюсь с Лизой взглядами. Подруга сейчас больше похожа на маленькую мокрую птичку - что там котенок под дождем? - воробушек под ливнем!
Она меня не останавливает - понимает, что разговор зашел в тупик, а о своем Даша нам поговорить не даст - своими локаторами она уловит все, что хотя бы отдаленно напоминает потенциальную сплетню.
В лифте - драконьей пасти - я спускаюсь уже одна. На душе скребут кошки - так всегда, когда кажется, что тебе что-то недосказали. Похоже, я единственная, у кого в жизни совсем ничего не происходит!
На улице уже стемнело, и мороз, кажется, только усилился. Выходя из метро, я покупаю в палатке мятную жвачку и засовываю в рот сразу несколько пластинок. Когда жуешь - меньше думаешь, а мне сейчас только не хватало забивать себе голову всякими глупостями.
Завтра в универ идти не надо, так может лечь спать и проспать до двенадцати? А потом вместе с Марсом совершить утреннюю прогулку на свежем морозе.
В переулках гуляет только ветер. Даже маньяки, которых мы совсем недавно всуе упоминали, и те дома сидят да чай с пирожками пьют. Чтобы защититься от колючих замерзших снежинок, я накидываю на голову капюшон и иду привычной дорогой, упрямо глядя себе под ноги. Вокруг - никого. Все нормальные дети уже посмотрели "Спокойной ночи, малыши" и теперь мирно сопят в своих кроватках. Все нормальные матери сейчас обзванивают своих детей и спрашивают, скоро ли они будут. Только вот не у всех дочерей сейчас заряжены мобильники, и мой телефон беззвучно трепыхается у меня в сумке. Растяпа, не спорю.
Когда слышу за спиной шаги - хруст по окоченевшему снегу - ускоряю шаг. До дома совсем немножко осталось, а рядом отделение милиции. Чего тут бояться?
Но сомнения все не уходили. Даже наоборот, очень даже накалялись. Плюс еще больная фантазия студентки с журфака, и получается бог знает что. Так и закончится моя жизнь - в сугробе. Я даже ойкнуть не успею, а жизнь не успеет пробежать перед глазами. Не будет света в конце тоннеля и парящего надо мной ангелочка. Барсеткой мне по голове - и готова. Вот такая жизнь. На надгробии так и напишут: "в своей жизни она ничего не успела сделать".
Я представляю - родные плачут. Мама плачет. Бабушка тихо всхлипывает. На двоих - чекушка и черный хлеб, чтобы закусывать. Они качают головой и причитают: "Ох, на кого ж ты, Юленька, нас оставила?"
И тут из-за спины доносится:
- Ю-юлька! Подожди-и!
Е-мое. Это надо же так напугать! Я чуть концы не отдала - прямо так, без барсетки.
Я оборачиваюсь и вижу бегущую по сугробам Лизку. Шапка на глаза съехала, шарф накинут - не завязан. В такой мороз спешить Лизку могло заставить только новое предсказание о конце света - она очень даже верит в такие мистические штуки. А она вот бежит как угорелая и трясет в руке чем-то черненьким и блестящим...
Ох...
Дурья моя голова! Сумочку-то я оставила у Лизы "в прихожей" - на гвоздик-крючок повесила. Проездной я ношу в куртке, поэтому и не заметила пропажи. А стоило бы!
Дожила - Лизку уже за маньяка принимаю.
А та даже мороза от быстрого бега не чувствует. Раскрасневшаяся, разрумянившаяся.
Есть такая болезнь - хронический идиотизм. Это как раз мой диагноз.
- У меня чуть сердце не остановилось! Лиза, смерти моей хочешь? - Я смеюсь, хотя смешного ничего нет. Заставила подругу из дома выскочить в двадцатиградусный мороз да еще претензии предъявляю.
- Спасибо бы лучше сказала. - Она тоже улыбается. Дышит тяжело. На то, на что она решилась, отважиться могут только лучшие подруги.
- Спасибо-спасибо. Пойдем, теперь я тебя чаем поить буду.
- А удобно?
- Еще как удобно.
И мы направляемся ко мне домой, греться.
Дом, в котором я живу всю свою недолгую жизнь, не похож на Лизкино общежитие. Хотите верьте, хотите - нет, но у домов тоже есть свои лица. Здание общежития больше похоже на сорокапятилетнего мужчину - вроде бы еще молодой, но в то же время уже почти старый. Вроде бы еще глаза блестят, но в волосах уже проглядывается первая седина. Этот мужчина многое повидал, сменил десятки мест жительства, и у него много знакомых во всех концах страны.
Мой дом - женщина. Ей чуть за тридцать, и у нее уже начинают стираться былые амбиции. Она хотела быть больше-выше-сильнее, но возраст уже не тот. Панели вроде бы еще светлые, а краска местами уже постиралась. Лоск еще остался, но это уже другой лоск - блеск антикварной мебели, отреставрированной умелыми руками. Она все еще высокая - двадцать один этаж - и даже относительно стройная, но вид ее посреди других домов глазу уже притерся. Она как старая знакомая - стоит и грустно глядит на тебя свысока.
Я открываю сумочку (инстинктивное движение - все ли на месте?) и проверяю телефон. И вправду почти разряжен, и вправду мама звонила. Четыре раза уже.
Мы с Лизой торопливо забегаем в подъезд и стучим сапожками, отряхиваясь от налипшего снега. Только мы так можем - сначала чай у Лизы, потом чай у меня. И это притом, что за окном погода такая, что кровь в жилах стынет. Моржуем, знаете ли.
Дверь нам открывает бабушка. Тоненькая, как тростиночка. И маленькая - мне по плечи. На носу повисла хрупкая дужка очков, а седые редкие волосы собраны на затылке в аккуратный пучок. Моя бабушка - просто божий одуванчик. И, в отличие от своих сварливых подружек, она действительно добрый человек. Порой мне стоит поучиться у нее доброте и терпению.
Тяжелая толстая дверь захлопывается за нами сама - как будто резвым ветром. Эта дверь надежная, многослойная, как пирог. Внутри - железный джем, а снаружи - кожаная кокосовая стружка. Калорийный, однако, пирог.
- Что так поздно, Юля? - Голос у бабушки слабенький. Заметив за моей спиной раскрасневшуюся Лизку, она вежливо кивает: - Добрый вечер, Лизавета. Чаю не хотите?
- Здравствуйте, Анна Васильевна. Я так - проходом. Мне уже обратно надо, - тараторит Лиза, но спорить с моей бабушкой бесполезно. Она хоть и выглядит хрупкой и беспомощной, в вопросе гостеприимства она - о-го-го.
- Раздевайтесь, Лизавета, - улыбается бабушка. Такой не откажешь - сердце потом будет кровью обливаться. И Лизка послушно начинает стягивать сапоги. - Юля, впредь прошу хотя бы отвечать на звонки. Мама ведь волнуется.
- Я знаю, бабуль. Прости, зарядить забыла. Склероз. - Я виновато опускаю глаза, но замечаю, что бабушка не перестает улыбаться - то ли из-за "склероза", то ли из-за того, что простила уже. Бабушка просто не может долго на меня злиться, в отличие от мамы, которая, если разозлится, то ее уже ничем не умилостивишь.
Чай мы пьем по-настоящему. Нет, я совсем не против чайных пакетиков и смешных безразмерных кружек из общежития, но красивые узорчатые чашечки и заварной чай с бергамотом - совсем другое дело. Это как эконом-класс в самолете по сравнению с бизнес-классом. И там, и там можно сидеть - разница только в ощущении комфорта.
Мама расположилась на кухне - смотрит девятичасовые новости и грызет баранки. В мою сторону она даже и не смотрит, и я знаю - пользуется тем самым методом "посчитай до десяти". Когда Лизка уйдет, мне хорошенько достанется. Стеклянным взглядом мама следит за наводнениями в Бразилии и понижениями евро, делая вид, что ее это интересует. Да все люди смотрят новости только потому, что им интересно взглянуть на чужие проблемы - хотя бы краешком глаза - и убедиться, что ты живешь в сто раз лучше, чем эти голодные эфиопцы или пострадавшие от землетрясения японцы.
- Привет, мамуль. - Я чмокаю застывшую родительницу в щеку и сажусь рядом с ней за стол. Вскоре ко мне присоединяется и Лизка.
- Здравствуйте, тетя Маша, - неуверенно здоровается Лизка и тянется за конфетой из вазочки. Она делает это без зазрения совести, потому что мы этих конфет уже сто раз переели, а мама их с работы все тащит и тащит. Шоколадные, вафельные, карамель, с мармеладом... Есть только один способ отбить у ребенка любовь к сладкому: дать ему его столько, что он не сможет его съесть. Я это уже проходила.
- Здравствуй, Лиза. - Мама поворачивается в сторону моей подруги, напрочь игнорируя мое присутствие. На самом деле, я заслужила. Нечего было языком трепать с Дашкой "пластмассовые ногти" и просиживать штаны в кофейнях. Я и сама не заметила, как время быстро пролетело. - Погодка на улице не сахар, - продолжает она. - Может, останешься сегодня с нами на ночь? Что там в твоем общежитии - поужинаете всухомятку и спать.
- Да, - подхватывает появившаяся в дверях бабушка, - а у нас супчик фасолевый и яблочки запеченные. Пальчики оближешь.
Лиза виду не показала, а я вот вся, наверное, багровею при упоминании печеных яблок. Рот мгновенно наполняется слюной. Если бы я знала про яблоки, то примчалась бы домой на несколько часов раньше.
- Я даже не знаю, - жмется Лизка, а я незаметно толкаю ее локтем под столом. Еще бы она отказывалась от такого ценного предложения! Она уже и раньше у нас оставалась, но это было так давно, что я уже и забыла, когда.
- Соглашайся, - шиплю я ей на ухо, прекрасно осознавая свою выгоду - при Лизе мама не рискнет меня отчитывать, а к утру и вовсе забудет, что злилась на меня. Или сделает вид, что забудет. Результат, во всяком случае, один и тот же.
Лизка хоть и скромная, между холодом и теплом она всегда выберет последнее.
Весь вечер мы сидим и пьем чай. За разговорами я забываю о таинственном невидимом парне в кафе. Совесть еще мучает, но только совсем чуть-чуть. В конце концов, видела я его в первый и последний раз. Москва огромная - затеряюсь где-нибудь в толпе, подстригусь покороче, и он меня в жизни не узнает, даже если я сама помашу рукой, подойду и спрошу: "Привет, я Юля. Та самая, что облила тебя кофе".
Ладно, может, рукой махать я ему и не буду, но страшного ничего не произошло. Выражение "слон в посудной лавке" не сегодня придумали - с каждым может случиться маленькая неприятность. Я же его не специально облила.
Но почему я никак не могу перестать думать о нем? О том, что Лиза сказала потом. Она ведь не слепая, и сидела она на том месте, откуда был прекрасный обзор на происходящее. "Там никого не было..." Так кто из нас был на самом деле прав?
- Юльчик, печеньки бери. - Бабушка, кажется, заметила, что я сегодня ем не с волчьим аппетитом.
- Что-то не хочется, бабуль.
На часах начало двенадцатого, а за окошком метель. Зря это я Лизке про скорую весну наболтала - нескоро еще она. Врет все календарь. Пусть эти самые, кто календарь составлял, пойдут попробуют на улицу без шапки выйти. Я на них посмотрю, как конечность за конечностью у них будут отваливаться ноги и руки.
- Я спать, бабуль, - добавляю я и встаю из-за стола. Лизка вскакивает следом за мной.
Нырнув в пижаму и шерстяные носки, я треплю сонного Марса за ухом. Пес, в отличие от меня, живет по четко выверенному режиму. Лизе я стелю на диване в гостиной и оставляю ее спать рядом с Марсом. Хоть в эту ночь он будет не одинок.
Я бы с удовольствием позволила Лизке спать у меня в комнате на маленьком раскладном диванчике, но с таким бардаком как у меня спать со мной отказывается даже Марс. Похоже, что даже пес понимает, что это не художественный беспорядок, а заводской свинарник. Одежда еще ладно, но всякие полезные мелочи - куда прикажете их девать? Вот они и валяются под ногами, а я боюсь даже начать их разгребать. Мама в моей комнате не бывала вот уже несколько лет - она просто не хочет травмировать свою психику и мою попу кожаным ремнем. А надо бы. Это я про ремень, если что.
Бабушка, конечно, пугает меня, что плесень и паутина в скором времени оплетут мои владения, но проще будет вызвать бульдозер, сгрести все в одну большую кучу и начать жизнь с чистой комнаты. Иногда я думаю, что это единственно разумный вариант.
Но пока бульдозера не предвидится, а значит, и новой жизни тоже.
Я забираюсь с головой под одеяло - так надежнее. Так меня не достанет ни парень с испорченной рубашкой, которому все-таки нужно было предложить оплатить химчистку, ни разгневанная мама, которую я снова заставила волноваться.
Спустя некоторое время - час или все-таки несколько минут? - я погружаюсь в беспокойный сон. Зрелище странное: я стою на кладбище и смотрю на себя со стороны. Я - это вовсе не я. Я - это кто-то другой.
У меня прозрачные руки и пустые глаза, словно кто-то выдрал из меня душу. Но я спокойна. Я знаю, что это сон. В жизни такого не бывает.
Рядом проходит кошка. Белая как мел, как снег. Белая, но не прозрачная, как я, сидящая на скамье. Меня животное обходит стороной. Шерсть на белоснежной шкурке встает дыбом.
И только тогда я чувствую.
Этот холод. Замогильный холод. Он промораживает кости, сжимает в тиски разум. От него становится жарко, душно. Воздуха не хватает. Вдохнуть...
Дайте мне вдохнуть!..
Дышать, кажется, и не нужно, но где-то глубоко внутри меня теплится чувство, что дышать - важно. Это как помнить о том, кто ты есть. Это просто необходимо. Без дыхания я стану уже другой.
Мир вокруг серый. Это же кладбище, подсказывает мне сознание. На кладбище всегда все серое и унылое. Но есть в этом сером мире что-то неправильное, словно я не в реальности, а в старом черно-белом фильме. И почему их назвали черно-белыми? Это же серые - серые-серые фильмы.
И тут что-то происходит. Ветер всколыхивает ветки деревьев, на руках дыбом встают волосы, белая кошка, тихо пискнув, исчезает между свежих могил.
Я не могу понять, в чем же тут, черт возьми, дело.
Не могу понять, пока не появляется он. Неживой, но настоящий.
- А-а-а-а! - Почему никто не предупредил меня, что кричать во сне бесполезно?
И бежать тоже некуда. Сон стремительно тает, сливаясь с моим отчаянным криком, и поглощает меня по кусочкам.