В конце января 1981 года, наш десантный батальон, был переброшен из Шинданта в Чагчаран. На больших транспортных вертолётах МИ-6, мы подлетали к этому высокогорному городишке. Глядя в иллюминатор, ото всюду на меня глядели заснеженные просторы и пики величественных гор. Разница в ландшафте высокогорья и равнинного Афганистана была весьма разительной. В Шинданте в это время голая холодная земля, температура днём держалась примерно плюс десять. Ночью слегка в минусе. Здесь же, наличие снегов, говорило о довольно низкой температуре.
Батальон расположился за единственной взлётной полосой аэродрома, на берегу горной реки. Здание аэропорта - сложенное из камней небольшое одноэтажное строение, напоминающее мощный сарай с полосатым аэродромным определителем направления ветра на шесте.
В распоряжение управления батальоном и взвода связи, досталось каменное сооружение. В нём поставили буржуйки, заткнули дыры и получилось довольно таки приличное жилище. Остальные подразделения расставили армейские палатки, где на каждую приходилось по две печки. Но температура за бортом, не слишком отличалась от палаточной. Главное, что не было ветра и снега, а у самой печки даже жарко. Ночной истопник, обвешивался вонючими солдатскими портянками и сушил их до подъёма на всю роту.
Русский солдат - самый лучший, самый неприхотливый, самый выносливый. Это я заявляю не по наслышке, сам испытал на себе "все тяготы и лишения". Ночь. Мы спим на постеленном на мёрзлую землю тенте от боевой машины полностью одетые, валенки, десантура, шапка, сверху одеяло. В палатке минусовая температура и стойкий запах сгорающей в печи солярки. А нам тепло, тесно прижавшись друг к другу. Как застал сон в неудобном положении, так и отрубился. Но вот весь ряд скрюченных тел во сне одновременно переворачивается. Значит кого-то начали кусать или щекотать вошики. По солдатски - шестивёсельные братья.
Ночью не спят только те, кому положено не спать. Посты часовых вокруг лагеря парные. Иначе нельзя. Близкая река, зимой даёт ночью необыкновенно густой туман. Вот и приходится часовым ходить челноком навстречу друг другу.
Как всегда, подъём происходит внезапно и в самый не подходящий момент, когда просматриваются самые сладкие утренние сны. Потом засидка голых задниц на морозе, направленных в сторону ближайшего кишлака с одновременным копанием в мудях, по поводу извлечения мандавошек - вшей. Утреннее физо на морозе приводит в чувство любого не проснувшегося. Ноги шире - три четыре. Руки вверх - раз два. Из всех носопырок вылетают чёрные комья соплей в перемежку с нагаром от солярки. После отхаркивания - чёрные шлепки вокруг палатки на чистейшем горном снегу. Дальше ещё интересней. Раздеваемся по пояс и бегом к реке, чтоб ещё нормальными пальцами попытаться смыть с лица и рук нагар, чтоб почистить зубы. Продолбив лунку и разогнав льдинки приступаем к умыванию, где в конце краснющие пальцы уже не гнутся от холода.
Долгожданное время приёма пищи. Синяя каша - сечка. Надо есть, а то сил не будет, да и сама она как-то проскакивает, хотя и противная. Чёрный хлеб, которого взяли на пару недель вперёд, есть не возможно. Каждая буханка - отдельный кусок льда. Несколько штык - ножей сломано при делёжке. Потом хлеб стали выдавать за сутки, чтоб у печки отогревались. Стало немного легче. Потом перешли на сухари, которые тоже кончились. Вертолёты не летают. Погоды нет. Одна банка рыбных консервов на троих военнослужащих.
Привыкаем, обживаемся на новом месте. Вот уже основательно прорежили тополиные посадки, так бережно и красиво выращенные по периметру нашего стойбища афганцами. А что делать? Строим свой уют из всего подручного материала. Из высоченных тополей - нары для отдыха и пирамиды для вооружения. Из четырёхкилограммовых банок из под сгущённого молока - бачки для еды. Из продуктовых картонных коробок - мишени для стрельб. Из крышек и дна консервных банок - солдатские кокарды на шапки. Даже зайцев ловили силками из минных растяжек.
С приходом весны, местность вокруг нашей стоянки просто преобразилась. В апреле сошёл снег и долины меж гор покрылись тюльпановыми коврами. Тополя распускаются. Кишлак на противоположном берегу покрылся зеленью и оттуда стали постреливать изредка в сторону нашего расположения.
Подошло время выставлять пару выносных постов по верхам расщелины в направлении появления вероятного противника. Караул всегда заступал на оба поста с одной роты на сутки.
Обустройство лагеря завершалось. Ко всему прочему отстроили себе баню. В батальон доставили новое обмундирование, в которое все должны были переодеться после помыва тел. До этого, личный состав не мылся около четырёх месяцев. Воду для прогрева, доставляли цистерной на базе ГАЗ-66 из под солярки. В итоге - все военнослужащие чисты, насколько это возможно, но все приятно попахивают свеженькой соляркой. Мандавошек нет целых два дня. Потом по мере надобности, каждый кипятит себе нижнее бельё и ХБ в бачках для приёма пищи. Прокипятили, водичку с дохлыми вшами слили, промыли бачки в реке и наряд по роте вперёд за жрачкой на ПХД.
Однажды меня вызвал к себе в палатку - канцелярию роты замполит.
--
Смотрю я на тебя Жигунов и думаю, что пора тебе жизнь круто менять.
--
Это, как товарищ старший лейтенант? - не понял я.
--
А так! На гражданке ты в институте учишься?
--
Так точно.
--
В нашей роте ты сколько служишь?
--
Год доходит.
--
Правильно. А что бывает с военнослужащими, которые отслужили год? - начал заглядывать мне в глаза замполит.
--
Не знаю. - слукавил я постепенно догадываясь.
--
А я тебе скажу. - напирал старлей. - После года службы в одном подразделении, отличный солдат имеет право подать заявление, чтобы стать кандидатом в члены КПСС.
--
Так, а я то тут при чём? - попытался легко возразить я.
--
Объясняю. Служба у тебя подходит к полутора годам. Самое время писать заявление. На гражданке на производстве и в твоём институте к тебе будет совершенно другое отношение.
--
Мне кажется, товарищ старший лейтенант, я пока не достоин быть в партии.
--
А уж это, позволь нам решать. Мы посовещались с командиром и решили, что с нашей роты только ты достоин. В общем пиши заявление и получай рекомендации.
Когда я покинул палатку, то понял, что мне не отвертеться от этого. По батальону уже давно пошли слухи, что с верху спустили разнарядку и от нашей роты нужен кандидат. Такого поворота в судьбе я не ожидал.
Дни летели своей чередой. Весенние дембеля улетели домой. Пришло новое штатное расписание роты, в котором я значился командиром первого отделения - заместитель командира первого взвода. Новая должность - новые обязанности. Хотя и старая, старший стрелок, меня устраивала. Зато при этой должности, деньжат побольше платили. Восемнадцать рублей сорок копеек чеками, да в союзе шла двойная оплата. В этом отношении стало легче.
Ещё несколько раз состоялся разговор с замполитом. Он давил настойчивее. Я так же сопротивлялся. Пытался представиться этаким простачком, чтоб избежать участи большевика.
--
Ты мне не крути Жигунов. - Возмущался замполит. - Я читал составленные тобой конспекты для ротного. Всё ты понимаешь и соображаешь. А раз так - пиши заявление.
--
Но я же ... .
--
Никаких но! Уже всё решено. Замполит батальона одобрил твою кандидатуру. Ты самый достойный из роты.
Под несокрушимым натиском замполита, я сдался и написал заявление, потом получил две рекомендации от знающих меня офицеров батальона. Началась каждодневная зубрёжка различных партийных постулатов, тезисов, задач съездов и прочей дребедени. Учил крылатые выражения Ленина, даты важных политических событий и значимые отрезки из жизни деятелей политбюро и ЦК КПСС.
Как - то после подъёма, два бойца, я и командир взвода, отправились в лощину между выносных постов, чтоб установить там для стрельбы изготовленные накануне мишени. Их следовало установить до завтрака, так как после него развод и сразу учебные стрельбы. Расставив, как полагается почти все мишени для 3-его УУС (упражнение учебных стрельб), я отправился устанавливать последнюю ростовую фигуру. Ещё из далека в лощине была видна большущая пасущаяся отара овец.
Пройдя нужное количество метров для установки, я принялся не спеша долбить и ковырять каменистую землю. Особенно не торопился, знал, что бойцы скоро подойдут и продолжат начатое мной дело.
Но получилось совершенно по - другому. Этого я никак не ожидал. Ко мне шёл в цветном халате и белых шароварах с чалмой на голове бородатый пастух овец. Он шёл и улыбался, постоянно что-то повторяя на своём языке. Не понимая ничего из сказанного, моё лицо ничего не выражало. Остановившись возле меня, афганец ткнул пальцем в мишень и весь его вид будто спрашивал: "Что это?" Я попытался объяснить как мог: "Это мишень. Понимаешь, ми - шень. Чтоб учиться стрелять точно." Мои доводы на него не действовали и в глазах стоял вопрос: "Зачем в горах среди баранов, на деревянном шесте, прикручена проволочкой разодранная картонная коробка?"
Наконец, найдя нужный вариант общения, я начал тыкая пальцем в мишень: "Душман. Душ - ман! Пух - пух - пух! Уводи на хер овец отсюда. Перестреляем всех!" - изображал я рукой стрельбу.
Аллах вразумил дехканина и он всё понял. Что-то проговорив, он взялся за мою лопату и слегка потянул к себе. Это была выходка на грани фола. Она мне не понравилась. Не улыбаясь, правой рукой направил автомат в его сторону. Афганец рассмеялся и замахал своими руками перед своим лицом, показывая знак отрицания. Потом опять со смехом, опустился на колени и принялся голыми руками ковырять начатую мной лунку. Он смеялся и медленно углублял ямку, отшвыривая камешки и землю. Мне почему-то стало и жаль его и приятно одновременно. Я дал ему лопату. Дело пошло веселей. Он вставал, долбил лопатой землю, потом клал её в сторону, вновь опускался на колени и отбрасывал камни. Покончив с углублением, он взял у меня подобие мишени, установил в лунку, засыпал землёй с камнями и плотно утрамбовал.
--
Хоп? - радостно спросил он по окончании.
--
Хоп, хоп! - подытожил я, похлопывая афганца по плечу.
--
Нон хаст? Нон хаст? - снова какие-то странные слова.
--
Нет, нет. Ноу - вспомнил я английское слово.
Довольный, он что-то закричал своим людям и один направился к нам. Человек шёл с небольшим узелком. Подойдя развязал его. В тёмной тряпице были завёрнуты лепёшки. Внизу лежало штуки три чёрных ржаных, а сверху, из белой муки, толстенькая с коричневой корочкой, аппетитная, похожая на бисквит лепёшка.
Первый, старший из афганцев, вытер несколько раз руки о какие-то тряпки, затем о штаны, принялся бережно доставать верхнюю лепёшку. Что-то говоря, он в обеих ладошках поднёс мне хлеб. Я чуть опешил. Потом спохватившись, стал делать руками жесты, будто отстраняюсь.
Видно пастух был смышлёный. Он это всё понял на свой лад, якобы я боюсь отравы. Одной рукой придерживая лепёшку, второй аккуратно оторвал небольшой кусочек. От него половину откусил сам, другой положил в рот напарнику. Мне стало не по себе. Этот афганец в оккупанте видел воина - освободителя, а может просто был рад встрече с русским солдатом, вот и одарил хлебом. Немного позже, за завтраком, мы взводом съели эту лепёшку. Каждому досталось немного, но это был хлеб благодарности.
Без особой помпезности подошёл день принятия военнослужащих кандидатами в члены КПСС. Из Кабула, где располагался наш полк, прилетел майор, замполит полка. Нас, претендентов, принимали на партийном собрании батальона. Задали несколько вопросов на тему "Зачем ты идёшь в партию?" Получили такие же ответы "Строить новую красивую жизнь!" В итоге - коммунистическая партия приобрела в свои ряды четыре новеньких кандидата.
Получив новый статус я не ощутил его никак, только появилась дополнительная головная боль, больше платить членских взносов да обязательное посещение партийных собраний.
Подошёл черёд нашей роты заступать в наряд и караул. Взводу в котором я был замком, досталось нести караул на выносном посту за километр от основного расположения в северном направлении. Прибыв на место, сменили прежний караул. Всё было, как всегда. Кому положено - на посту, отдыхающая смена отдыхает, бодрствующая - бодрствует. С командиром взвода у нас договорённость, он ночь спит, а я развожу и проверяю посты. С утра наоборот.
Давно отрытые по всем правилам окопы, находятся метрах в ста пятидесяти от палатки, в которой отдыхает караул. Ночь прошла спокойно. К утру с каждого поста, как и полагается, было убрано по одному человеку. Оставалось по часовому. Я решил проверить посты последний раз, всё равно спать ложиться нужно уже только после завтрака. И вот штатный АКС-74 привычно оттягивает правое плечо. Солнышко было уже высоко, но той жары ещё не было. Стояла приятная утренняя прохлада и я отправился на пост главного направления. Не доходя метров тридцать, стало понятно, что здесь что-то не так. Подойдя ближе, всё понял. Окоп на месте, бруствер в порядке, ПКМ (пулемёт Калашникова модернизированный) стволом вверх в ячейке. Нет бойца! Неприятные мысли быстро пробежали в голове, но настораживал оставленный пулемёт. Нависнув над краем окопа, мне открылась незабываемая картина. На дне, свернувшись калачиком на двух брониках, положив под голову каску, мирно почивал рядовой Рыбаков. Я стоял и смотрел на него, глядел и не верил происходящему. Мне ещё было понятно, если бы часовой дремал с закрытыми глазами стоя на посту. Было бы понятно, если бы он облокотившись на стенку окопа кимарнул с поникшей головой. Это было бы всё понятно и в общем-то объяснимо. Но здесь в наглую, солдат спал лёжа пуская слюни! Пост остался без часового! Он попросту покинул его! Отдыхающие товарищи остались без наблюдения и прикрытия. "Встать" - рявкнул я весь кипя от гнева.
--
А, Евгеньич. - протирая глаза произнёс спящий часовой.
--
Я тебе не Евгеньич. - прошипел я в ответ.
--
Кто же ты? - всё ещё не мог понять не отошедший ото сна солдат.
--
Перед тобой младший сержант, вылезай сюда и доложи обстановку, как полагается. - строго приказал я, отступив на пару шагов назад.
--
Товарищ младший сержант, на посту всё в порядке. - проговорил окончательно пришедший в себя рядовой Рыбаков.
--
Как ты мог? Ведь там ребята спят. Доверяют тебе, а ты спишь.
--
Да я только чуть-чуть поспал. - начал оправдываться боец. - Всё ведь спокойно.
Волна гнева и возмущения прокатилась по мне с верху до низа и обратно. Чувствуя обиду за ребят и себя лично, без дальнейших разбирательств, я врезал солдату чуть выше переносицы, между бровей. Он упал в окоп, а поднявшись недоумённо посмотрел на меня.
--
За что? - донеслось со дна.
--
Тебе козёл ребята жизни доверили, а ты спишь. Я сейчас пойду и всё им расскажу. Тебя свой же призыв будет до дембеля гноить.
Развернувшись, ничего больше не говоря, я пошёл проверять второй пост. Каждый шаг отдавался во мне раздражением и злостью. С поста на определённом расстоянии часовой меня окликнул. Подойдя к нему и убедившись, что здесь всё в норме, я отправился в расположение караула. Там обо всём случившемся доложил сначала командиру взвода, а потом подробнее всем ребятам.
Проспав после завтрака часов шесть, для военнослужащего в карауле это больше, чем достаточно, я увидел Рыбакова. Весь его облик красноречиво показывал виноватого и обиженного. К вечеру у него под оба глаза спустились синяки. А это уже попахивало статьёй, так как светить теперь Рыбаков будет на весь батальон.
--
Ты башку-то не задирай. Понял? Панамочку приспусти на глазки. Не свети ими. Жигунов осенью уйдёт на дембель, а тебе со мной ещё год служить. Так что смотри парень. Не вздумай вложить его. - произнёс командир взвода.
--
Угу. - смотрел в землю солдат.
--
Ты скажи, что репой ударился при входе в ротную палатку, там перекладина из доски двадцатки. - подсказал приврать командир второго отделения.
--
Понял я всё. Никого не собираюсь закладывать. Сам виноват. - подытожил бывший часовой.
Ситуация немного выровнялась, но солдаты были в лёгком напряжении. Утренний поступок часового заставлял всех пересмотреть отношение к сослуживцу. Поступок явно выходил за рамки обыкновенного мальчишества. Но вернувшись вечером из караула, произошло неприятное событие.
Рядовой Рыбаков после ужина поднимался от реки со своим вымытым котелком и прямиком упёрся в стоящего на тропинке замполита батальона.
--
Это, что ты там Рыбаков под полями прячешь? - двумя пальчиками отогнул капитан солдатскую панаму к верху. - Уууу, какие симпатичные фонарики. Кто это тебе заехал?
--
Младший сержант Жигунов. - отчеканил Рыбаков.
--
Понятно. Ко мне его, быстро.
Минут через десять, у меня состоялся нехороший разговор с замполитом из которого мне стало ясно, что утаивать факт рукоприкладства в батальоне он не станет. Тем более, что избитый солдат об этом прямо заявил и указал обидчика. По всему видно, скрывать этого он не собирается. "Готовься Жигунов к самому худшему". - заявил он. - "Майор - прилетавший принимать тебя в "кандидаты", ведёт сейчас показательную борьбу со всякими нарушениями". Капитан во время разговора всё разложил по полочкам, чтоб всё было предельно ясно и без напрасных обид. Ещё я понял, что он в общем-то на моей стороне.
После всего случившегося на Рыбакова посыпался со стороны сослуживцев даже своего призыва град оскорблений и прямых угроз на "улучшение" его дальнейшей службы. Ко мне же, почти каждый считал подойти со своими утешениями. Батальон вновь готовился к прилёту замполита полка. Теперь уже по чрезвычайному происшествию.
На двенадцатый день моего кандидатства в батальоне состоялось партийное собрание, на повестке дня которого стоял только один вопрос "Недостойное поведение кандидата в члены КПСС младшего сержанта Жигунова". По нему выступил замполит батальона и заклеймил меня несмываемым позором. Я пытался оправдаться, объяснить ту ситуацию из-за которой я совершил недостойный партийца проступок. Всё было тщетно. Вторым выступил замполит роты и так меня отделал словесно, что стало заметно, как он откровенно прикрывает свою задницу. На его фоне, замполит батальона выглядел безобидным мальчиком. Дальше в мою защиту выступил командир взвода и рассказал какой я хороший и примерный сержант. Но в завершении собрания, выслушав все за и против выступил прилетевший майор. Казалось он оттачивал на мне своё красноречие в ругательствах и угрозах. В конце пламенной речи обо мне было сказано, что я "карьерист!" и "потенциальный агент ЦРУ". Дальше сообщил, что партии такие "кандидаты" не нужны и выгнал с собрания продолжив вздрючивать моего командира взвода.
Оказавшись в курилке своей роты я рассказал ребятам о собрании и его решении. Все дружно согласились, что это самый лучший вариант для меня. И в дисбат не попал, и в партию не пустили. Всё вернулось на круги своя.
На сержантском собрании, всё тот же майор поливал меня с разных сторон. Выяснилось также, что я долго и упорно стремился в партию, чтоб осуществить свои личные низменные амбиции! Но в итоге гнилое нутро, само вылезло наружу. Карьерист наказан, стыд ему и позор!
Постепенно история стала забываться, вот только моя обида легла на замполита роты и майора - замполита полка. Второго августа - День ВДВ, по приказу командира полка мне было присвоено звание сержанта. Служба опять наладилась. Дни полетели приближаясь к дембелю. Восьмого сентября, после пятидневного марша по живописным горным местам, батальон вернулся в Шиндант. Но 26 сентября, 1981 года, произошло ещё одно событие которое перекликалось с моим "походом в кандидаты".
С утра по батальону разнеслась неожиданная новость. К нам прибывает для знакомства с личным составом новый командир дивизии - полковник Слюсарь. Он дивизию недавно принял и значит скоро будет генералом. Срочно всем подготовиться к строевому смотру. А чего к нему готовиться? Лучше, чем есть, всё равно не будет. Рваное, сто раз перезашитое обмундирование, стоптанные сапоги, а иногда и просто выдаваемые на один выход в горы БУшные парадные ботинки, на резиновом ходу. Но зато все чистенькие и красивые. И главное, никто не ропщет по поводу бытовой неустроенности!
После завтрака батальон выстроился по полной боевой выкладке на маленьком плацу. Все с волнением ждали прибытия комдива. Он не заставил себя долго ждать. Наш комбат бодренько доложил о том, что полагается в таких случаях говорить при встрече высокого начальства. Комдив всех поприветствовал, в ответ батальон оглушительно рявкнул: "Здрам желам товарищ полковник!"
Во время строевого смотра, ко мне подошёл замполит батальона.
--
Жигунов, знаешь представление на награду? - спросил он.
--
Так точно. - ответил я.
--
На всякий случай повтори.
--
Есть.
На удивление, предполагаемый текст у меня в мозгу всплыл быстро. Вот только я не мог вспомнить откуда я его знаю. Скорее всего его нам давали на одном из политических занятий. А ещё я вспомнил, как будучи молодым солдатом в Кабуле, встретил сержанта со сверкающей на груди медалью "За отвагу". До этого момента я видел такие награды только у ветеранов Великой Отечественной Войны, а тут молодой парень! Мне нестерпимо захотелось иметь такую же, по возможности скорее. Придя в курилку, нарисовал щепкой на носке сапога медаль. Потом застеснявшись самого себя, обувной щёткой с маргеловским кремом растёр рисунок. И вот теперь, за два месяца до дембеля ... "Замполит же сказал, на всякий случай" - успокаивал я сам себя и заколотившееся бешено сердце.
Батальон замер по стойке "смирно", над плацем прозвучало: "За мужество и отвагу, проявленные при ликвидации банд мятежников на территории ДРА, медалью "За отвагу" награждается сержант Жигунов". У меня от неожиданности перехватило горло и я как-то сипло гаркнул: "Я!". Стараясь, как можно чётче печатать шаг, в двух шагах остановился перед комдивом. Не своим, чужим голосом доложил: "Товарищ полковник! Представляюсь по случаю вручения мне правительственной награды! Заместитель командира первого взвода, девятой роты, сержант Жигунов!". Вручив медаль в красной коробочке, полковник пожал мне руку. В строй я вставал плохо соображая. Для меня оказалось получить награду, не менее сложно, чем заслужить её. Волнение просто перехлёстывало меня.
Придти в себя заставил новый персонаж на нашем маленьком плаце. По нему в разные стороны расхаживал начальник политотдела дивизии. Он не просто расхаживал, можно даже сказать метался. Какой-то нервный мужик в звании полковника. Он театрально рассказывал о дисциплине и о наказании нарушителей. Приводил примеры из армейской жизни, сам при этом смешно подпрыгивал и жестикулировал. Под эту речь, кто-то ухмылялся, а кто-то хихикал. Свой эксцентричный монолог он закончил через пятнадцать минут.
--
А теперь, товарищи замполиты рот, выведите из строя самых недисциплинированных воинов! Всё ясно?
--
Так точно! - хором ответили комиссары.
Наш, несколько секунд посмотрев на меня произнёс: "Жигунов, десять шагов вперёд, шагом марш". Бодро я вышел вперёд и встал в одну шеренгу, с такими же разгвоздяями, как и я. Но было одно веское отличие! Из десяти самых-самых, только у меня в левой руке, прижатой к бедру, была красненькая коробочка с правительственной наградой.
Завидев это - полковник изменился в лице. В ряду отъявленных, стоял только что награждённый. Он легко, выделывая коленца с присядкой подскочил ко мне и заглянул в глаза. Более отеческого взгляда за всю службу я не видел.
--
Ты чего здесь делаешь, сержант? - тихо спросил начальник политотдела.
--
Замполит приказал выйти. - ответил я.
--
Какой?
--
Девятой роты.
--
Ну ты же понимаешь, что он ошибся. Он не тебя хотел вывести. - продолжил полковник.
--
Так точно. - начинал соображать я.
--
Быстро в строй!
--
Есть!
В недоумении я встал на своё место. Мне были совсем не понятны действия ротного замполита. С одной стороны, его бойца наградили "за мужество и отвагу", с другой, он сам показывает, что боец-то дерьмо. А ведь представление к награде сержанта явно не обошлось без его согласия.
Именно этот случай для меня окончательно прояснил ситуацию с замполитами. Позорное явление - которое необходимо искоренять. Замполитам приходилось вместо поднятия боевого мастерства солдат, мучить их созданием никому не нужных стенгазет и боевых листков, прославлением руководителей партии, восхвалением коммунистических идей. И на этой волне ещё рвать собственный зад, чтоб заметили на верху за работу с личным составом.
Самое печальное оказалось в Кабуле. Туда, нас - дембелей, доставили из Шинданта для отправки в Союз. Оказалось, что замполит полка погиб на последней задаче. Его и ещё нескольких ребят, наш вертолёт огневой поддержки расстрелял по ошибке. Группа поздно себя обозначила дымами. Тела собирали по частям. Мне по человечески было жаль майора. Я испугался свой обиды! Ошибку пилотов не возможно исправить. Моя же обида на ошибку замполитов - пыль!