Завтра поеду встречаться с человеком, который уже там. Здесь осталась память о нём, которую мы храним, чтобы не опуститься, не превратиться в скотину. Мы, живые, соберёмся, припомним его достижения, скажем хорошие слова и выпьем водки.
Интересно, как ему там живётся. Полегчало ли? Последние свои годы он страдал безмерно. Врачи ничего не смогли сделать против болезни под названием "депрессия". Странно видеть интеллектуально глубокого человека, физически ещё крепкого, с пустыми глазами и отсутствующим взглядом. Чего бы, казалось, не жить?.. Так я думал, встречаясь с ним перед смертью.
***
Теперь, когда я сам стремительно приближаюсь к переходу, вопрос не представляется мне уместным. От жизни запросто можно устать. В основном, это касается глупости и лжи, которые регулярно овладевают людьми и которые задевают всех, независимо от личных качеств. У многих способность видеть глупость и ложь с возрастом обостряется и становится непереносимой мукой. "Хоть ничто, но только не это", - думает человек, обрывая постепенно нити, что связывают его с остальными. И уходит.
***
Куда? А никуда, - говорят атеисты - помер, и всё тут, пошёл на корм низшим формам жизни. У христиан интереснее: после физической смерти души продолжают существование в другом измерении, причем "хорошие" идут в рай, а "плохие" - в ад. В аду не жизнь, а мучение, зато в раю - красота и покой. Более того, после второго пришествия Христа всем "райским" обещают вернуть тела и земную прописку. Теософы утверждают, что душа, как кузнечик, скачет из одного тела в другое, пока не "обточится" до состояния бриллианта. Затем она то ли улетает в космос, то ли идёт в накопитель, своего рода, музей отменных душ. Впрочем, это - "лирическое" отступление; куда уходит человек - не так уж важно.
***
Говорят, что уныние - тяжкий грех, что надо быть стойким, бодрым, весёлым. А чего ради, собственно? Может, я вообще невесёлый. Или уже навеселился. Может, я все долги раздал и могу деться, куда захочу. Почему нельзя-то?
***
Я рад, что меня пригласили на встречу с Великим Интерпретатором, которым, несомненно, был доктор Кругликов. Вновь посмотрю я на его умное лицо, загляну в глаза, за которыми часто угадывалось неизмеримое пространство знаний и опыта. Спрошу: "Роман Ильич, а что там, есть ли что? Покойно ли? Многое ли известно? Надо ли хвататься за соломинку, удерживаясь по эту сторону перехода?"
...Он умел говорить, этот большой человек, и умел слушать. Я знаю, что он ответит обдуманно, и на его совет можно положиться.