Ты помнишь меня? Меня, твоего лучшего друга? С которым ты сражался бок о бок столько лет? Помнишь? Помнишь, дурак?
Не знаю, как ты, а я помню. Всё. И то, как ты пришел в армию, имея при себе лишь полудохлого коня. Я тогда копал яму вместе с другими гордыми юнцами и не слишком-то обратил на тебя внимание. Да и потом тоже. Ведь ты был совсем новичком, а я отслужил на целый месяц больше. Смешно? А как же. Только я почему-то был горд этим...
А еще я помню, как ты смеялся надо мной, когда мы, прыщавые и гордые юнцы, боролись перед капралами. Дураки мы были, не знали ни о чем. Это сейчас, десять лет спустя, можно понять, что правильно, что неправильно, а тогда... Тогда мы об этом не задумывались.
Я помню, как ты назвал меня менестрелем. Да уж, менестрель... Не слышал ты настоящих менестрелей, дворянский ублюдок. Только деревенских да тех, что в армию заезжали, да и тех редко. Иначе бы не называл меня менестрелем. Хотя чего уж? Я не в обиде.
Я был в обиде за другое. За то что ты, выкормыш дьявола, предал нас! А как еще это назвать? Ведь мы спасли тебя тогда. Помнишь, как ты мучился на дыбе, когда наш отряд ворвался в тюрьму? Помнишь?! А ты... Ты даже не поблагодарил нас. Только молча смотрел куда-то вверх и пытался пошевелить руками. А я-то, дурак, думал, что это временно, что это пройдет, поддерживал тебя, не давал упасть. Это ты помнишь, сволочь?!
А, кого я спрашиваю. Тебя ведь нет, ты ушел. Я прекрасно помню все, до последнего проклятого камушка на этой проклятой тропинке под этим проклятым солнцем! Как ты встал на этой развилке и повернулся ко мне. Помню твои слова! Ты сказал тогда: "Это не моя война. Я... устал. Понимаешь? Устал от этой войны. Я ухожу". И начал рассказывать о своем доме, который лежит за хребтом, о море, не окрашенном кровью, о спокойных тихих лугах... Много ты тогда сказал. А я не слишком слушал, лишь смотрел в твои глаза. После плена они у тебя стали совсем другими. Прозрачными, как вода. Нечеловеческими. Знаешь, я, сколько не пытаюсь, никак не могу забыть это.
Вот скажи, зачем? Зачем ты ушел? Что тебе не нравилось? Многие попадают в плен, многих пытают... тебе повезло, тебя освободили. А ты почему-то решил, что ты отличаешься от всех нас. Как я назвал тебя? Предатель? Или как? На менестреля я тогда, наверное, походил мало...
Но это было давно. Я с тех пор многое пережил. Меня, как ни странно, тоже брали в плен, и целых два раза. В первый раз повезло - удалось бежать самому, без помощи товарищей. А вот во второй... За это время я успел стать важной персоной, шпионом, которого выгоднее перевербовать, чем убить. Вот только перевербовывать пришлось долго и жестоко. Все повторилось, как и с тобой. Только теперь в пьесе главная роль была моя.
Как и тебя, меня выручили не сразу. Сначала палачи заставляли глядеть на корчащихся в огне людей, на умирающих женщин и детей, на их трупы... на святые иконы, загаженные этими вероотступниками! Не знаю, может быть, так было и с тобой. И знаешь что? Каждую ночь меня бросали обратно, и я задумывался, зачем вообще вступил в войну. Никак не мог понять этого. Добыча, девки, - даже слава! - все это не влекло меня никогда, так зачем? Каждую ночь меня мучили кошмары. Я переигрывал свою жизнь заново, пытался представить, как бы она прошла без войны. Без этого кошмарного десятилетия. Без смертей... Без войны было бы гораздо лучше.
Помнишь, я не раз спрашивал, как тогда было? А ты молчал. Понимаю. Потому что рассказывать про это сил нет. Да и слов не хватит, чтобы выразить все чувства от пыток, от чумы, проникнувшей в замок, когда мои сокамерники мучились то от жара, то от холода и все равно протягивали мне свои одеяла... "Нам это уже не нужно", - говорили они. И улыбались, верили, что моя жизнь важнее.
Нет таких слов, чтобы передать все это. И не будет никогда.
А ведь эта война не моя, да и вообще ничья, разве что королевская. Вмешались в нее два молодых обалдуя, мечтая о карьере наемника. Один поумнел быстро, а другой нет. И только когда оставшийся обалдуй увидел, что такое настоящая война, он понял, что к чему...
Меня освободили гораздо позднее. Как раз когда палачи поняли, что вид пытаемых товарищей ничего не даст и решили воздействовать, так сказать, лично. Не успели. Я помню, как болт воткнулся в шею их главному, не знаю, как его называют. Может, Верховный Палач? Или Мастер? Неважно. Главное, что стрела вышла у него ровнехонько из-под подбородка, а я смотрел на это и ничего не чувствовал. Слишком хотелось пить, чтобы чувствовать.
Потом я подал в отставку. Ну да, глупо. Командир меня даже не отговаривал - небось, опасался, что меня все-таки переманили. Ну и пусть с ним. Вот то, что было после освобождения, я помню очень плохо. Даже почти ничего. Пришел в себя, только когда конь забрел в болото. А посмотрев наверх, я увидел этот хребет. И солнце над ним.
Знаешь, вдруг стало так легко... Ты помнишь, как я таращился на тебя, пока мы поднимались сюда? Как на сумасшедшего, верно? А вот теперь сам таким сумасшедшим стал. И ничуть в этом не раскаиваюсь.
И вот теперь стою ровнехонько на том месте, где стоял ты. И собираюсь поступить, как поступил ты. Интересно, как бы на это сказали настоящие менестрели? "Друг ушел вслед за другом"? Или "Лишь пройдя сквозь горнило войны, они очистили свой разум"? Я не знаю, никогда не увлекался столь красивыми и звонкими словами. Зря ты назвал меня менестрелем. Зря.
Я смотрю назад, за спину. На свою прежнюю жизнь. Наверное, я должен размышлять о переломе в своей судьбе, о том, что все меняется... О дезертирстве, о войне, тянущейся уже десять лет без каких-либо изменений. А я думаю, что в сапоги неудобные и что неплохо было бы на той стороне завалиться в трактир. И еще я уверен, что ты там будешь. Что ты все еще ждешь меня, дурного боевого менестреля, чтобы отправиться в путь вместе. Как ждал все эти десять лет, несмотря на наше далеко не мирное расставание.
Я уверен в этом. В конце концов, разве не для этого существуют друзья?