Он отступил от окна, глаза устали рассматривать бесконечные руины Москвы. Горы осколков когда-то пышущих жадностью и пресыщенностью элитных кварталов, серых панельных многоэтажек, крупиц памяти, сжатых в ветхих стенах церквей и музеев, седым пыльным ковром убегали в туман горизонта, а над ними, словно склонив голову на бок, безразличное рыжее создание уже много веков умиротворённо глядит в спокойствие спящей страны с купола бирюзы неба.
Сергей сел в кресло и опустил веки. Впервые за долгую череду одноликих дней он чувствовал биение сердца; тепло ожившего огонька что-то повторяло на неизвестном языке.
-- Зачем ты проснулось, родное? - прошептали небрежно губы.
В ответ только - тук-тук, тук-тук, тук-тук... И чьи-то шаги, мягкие, пушистые, ласковые. Следом за ними вошла в комнату высокая женщина того самого возраста, когда уже жалеешь о прошедшей молодости, но ещё не успел почувствовать мягкие лапы старости. В её губах, коже, бровях, глазах тускнело всё, присущее тяжёлым годам: краски облетели, красота превратилась в нежность тающего блеска...
-- Здравствуй, - улыбнулась она.
Вместо ответа на приветствие, Сергей, всмотревшись в светлое лицо женщины, вяло усмехнулся. Мелькнуло нечто вроде презрения в его взгляде, и вопрос, что прозвучал сухо и безразлично, словно не ждал ответа, или знал его.
-- Где ты была?
-- Сердишься?
-- Мы не евреи - отвечать вопросом на вопрос! - резко, как выплюнул слова, сказал Сергей. - Просто... Я не понимаю, где можно столько времени болтаться.
-- Город большой.
Женщина прошла к окну, пыльное золото легло на её пиджак.
-- И в нём столько интересных людей, - она вновь улыбнулась, но теперь сухим жилистым комочкам, свернувшимся в чёрном обруче горшочка на подоконнике. И будто от ласки , ровно стелившейся с губ, комочки развернулись, набухли; слезами выступили капельки влаги и из размокшей земли потянулись острые конусы бутончиков, одёрнутые светло-зелёной дымкой. Цветки распустились быстро, закивали белоснежными ресничками-лепестками.
-- Перестань, в этих развалинах уже давно никого нет! - громко и не сдержано возгласил Сергей, и от холода его голоса ожившие цветочки вновь, вспыхнув багровыми язычками пламени, погрузились в шершавый сон.
Женщина обернулась; тень печали заслонила её лицо.
-- Ты за старое? Никак не можешь смириться?
Сергей вскочил, подбежал к гостье и, впившись взглядом в смиренный блеск её зрачков, прошипел:
-- Хватит... Не мучай меня. Ты же знаешь, ты всё знаешь... Я...
Палец, припавший к его губам, заставил оборвать речь.
-- Да, знаю. Знаю.
Сергей поцеловал нежную преграду и бережно обнял руками белую кисть женщины.
-- Тогда ничего не говори и останься со мной.
-- Нет... Глупый.
Женщина выскользнула и растворилась. Тишина наполнила комнату, лишь размеренно стучало сердце.
-- Посмотри, что вокруг тебя, - послышалось из-за спины. - Всё высохло, завяло. А раньше - помнишь? - листья, цветы... Всё зелёное, всё живое. Нам было хорошо. Но ты разрушил наше...
Она замолчала, дождалась, пока парень наконец обратит на неё свой взор, опустила голову. Каштановые волосы волнами окутали её лицо, спрятав грустную улыбку.
-- Наше вечное? - закончил фразу Сергей. - Бесконечное? Бессмертное? Какое, скажи? Где эта твоя вечность? Там, за окном? Да, там уже вечность ничего не меняется. Потому что там нечему меняется. Там нет ничего живого. Всё мертво. Все мертвы! А я - жив! Точнее существую. Годы, века!..
-- Нет, Серёжа...
-- Да!.. Во мне кровь всё так же бежит по венам, всё так же болят почки, и снова бьётся сердце! Видишь? Я жив! А ты уверяешь... Да какая же это смерть?!
-- Ещё никакая, не она должна... Ты должен смирится!
-- Хватит! - Сергей взмахнул руками, дёрнул головой и вернулся в кресло. - Пустой разговор. Никого и ничего нет, а я - есть. И буду...
-- Один?
Молчание.
-- Или хочешь со мной?
-- Здесь - да, хочу. Но этого не случится. Ты не хочешь.
-- Не могу. Пока, Серёжа, ты сам не смиришься.
-- Иди к чёрту, - бессильно прохрипел парень и закрыл глаза.
Он быстро задремал, провалился в туман и мутные шорохи. Вокруг него, лениво потягиваясь, зашатались чьи-то тени; кто-то смеялся, другой сердито бессвязно бубнил, третий пел, как пьяный дворник. Плыли помятые лица; до боли знакомые, но чьи - Сергей не мог вспомнить. Да и важно ли теперь? Он один, и прошлое останется вечным призраком, липкой тенью на его спине.
Сколько он спал - может день, может пять лет... Время сгинуло вместе с миром заоконья, стало бессмысленно тихо без его хищных плавных шагов. Однако, Сергей не скучал по этому шуму. Он жив, он дышит и слышит, а что там вокруг - не интересно.
И как из-за занавески, из мерцания тлеющих огней донёсся тихий голос:
-- Серёжа, я не могу...
Он с трудом разлепил веки. У окна по-прежнему стояла та же женщина. Она завернулась в тёмно-зелёный плед и обхватила себя за плечи. В горшке на подоконнике, куда был устремлён её взгляд, вместо цветов и сухих закорючек, белели колючие льдинки.
-- Ты замёрзла? - отгоняя сон, Сергей говорил медленно, скрипуче.
-- Зима... А у тебя окна не заклеены.
Парень уныло вздохнул. Он знал, что никакого снежного ковра поверх руин города не увидит, что там, по ту сторону стекла, ничего не изменилось для него; солнце всё так же, издеваясь, смотрит в его окно рыжей улыбкой.
-- Жаль, что у меня всегда лето. Как стена между нами.
-- Зима... - повторила женщина шёпотом. - Пушистые ветви, люди в шубах и шапках, дети играют в снежки...
-- Чушь.
-- А потом будет весна. Снег растает, выглянет молодая травка, первые цветы. Солнце согреет промёрзшую землю. Разольются реки, повеет теплом и свежестью новой жизни.
-- Затем лето?
-- Да, лето. Жара, зной, пёстрые краски на полянах. Пыль на дорогах, смех, всё зелёное. Земляника, малина, грибы... За ними и осень, с дождями, седыми облаками. Золотом листопада.
-- Люблю осень.
-- Грустная пора.
-- Зато очень сближает. На улице мокро, холодно, и хочется простого человеческого тепла.
-- И снова зима... И так по кругу.
-- В который раз. Бесцельно.
-- Почему?
-- Всё одно - смерть. У всего есть конец. Всё умирает однажды.
-- А сколько ты можешь умирать?
Женщина повернулась, сейчас она была почти сердита, обиженно надула губы, нахмурилась и слегка покраснела.
-- Ни сколько. Я жив. Для меня нет этих зим, этих дождей осенних, поэтому я никогда...
-- Замолчи!
Она скинула плед и, вздрагивая, зашагала к двери.
-- Мне тоже надоело, слышишь? - шипела надрывно. - Сколько можно? Ты упёрся, не хочешь меня слушать. Мои нервы не стальные. Я ухожу.
И пропала в полумраке прихожей.
Сергей был спокоен. Ушла? Ну и пусть. Она уже сотню раз уходила. И возвращалась. Только всегда перерывы становились всё длиннее и тягостнее.
Вот и сердце стихло, спряталось в свою спячку до следующей встречи.
Парень, прихрамывая на затёкших ногах, доковылял до окна. Ну, точно, какая зима? Вот они - обломки самоуверенности, вот она - тупая рыжая физиономия. Какой бред...
Взгляд упал на горшок. Лёд бесшумно переливался голубыми волнами, злобно ощетинясь иголками. И вдруг Сергей не выдержал. Он схватил горшок, затряс его, разрываясь яростью и болью, заорал:
-- Ну сколько можно?! Почему?! За что?!! Я же не хочу этого подарка- вечность! На что она мне, если никого не осталось?! Если я всех прогнал, со всеми поссорился, разругался?! Да к чёрту всё, я умру! Сегодня же! Сейчас!!
Стало невыносимо жарко, как в печи. Затрещали диван с креслом, шкаф, стол, дымясь и корчась, поползли по стенам обои. Вспыхнул и погас приёмник на обуглившейся полке. Тетради и книги развеялись пеплом. А в горшочке, что по-прежнему беспомощно болтался в трясущихся руках, был лёд.
-- Умру! Умру... Не хочу жить... И не буду. Кому я нужен? Не хочу!..
Сергей заплакал. Гнев смыло, на смену пришли тоска и горечь. Он прижал к груди горшочек и зажмурился, стиснул зубы.
-- Поздно, сукин сын, поздно!.. - заскулил сквозь всхлипы. - Дурень! Ты даже умереть уже не можешь!.. Твоё сердце уже давно сдохло, не спросив разрешения... Идиот... Опоздал!..
Он рухнул на диван, не отпуская горшочек, уткнулся носом в подушку. На вельвет обшивки выкатились смёрзшиеся комочки земли.
-- Почему? Это не справедливо! Ведь я был так молод, так счастлив! У меня было всё - деньги, квартира, работа... Любовь... И всё в один миг исчезло... Как грубо... Как подло...
Он рыдал, колотил коленями и кусал губы.
-- Боже, как мне холодно!.. Одному... Среди стольких людей!..
-- Чщ-щ-щ... - прошипел кто-то сверху и нежно коснулся его головы. - Успокойся... Ну-ну, всё хорошо... Теперь всё хорошо.
Его всё настойчивее и настойчивее гладила женская ладонь, и Сергей, утихая, терял силы. Подушка под его щекой превратилась в чью-то руку, от неё пахло ромашками и огурцами.
-- Всё, Серёженька, всё... Теперь я никуда не уйду... Никогда... - тревожно повторял совсем близкий голос. - Мы будем вместе. Ты и я... Всегда... Вечность...
-- Я устал, - по-детски хлюпая и шмыгая носом, пропищал Сергей.
-- Я знаю. Ты очень долго шёл ко мне... Очень долго ты не спал... Поспи...
-- Да... Да-да, надо поспать. Чуть-чуть вздремнуть... Потом будет так хорошо... Так легко.
-- Конечно, милый, конечно...
И он уснул, уснул у неё на руках. И ему сделалось легко и тепло. Он даже во сне чувствовал слегка влажные добрые ладони и слышал дыхание... И был счастлив, что больше никогда не проснётся...
Женщина аккуратно освободила от объятий Сергея горшочек, улыбнувшись весёлым кивающим крохотными головками цветочкам, дотянулась, не вставая, что бы не потревожить сон любимого, до стола и поставила его на край.