Аннотация: Трехстворчатый полевой алтарь, описанный гениальным Гашеком в гениальной эпопее о бравом солдате Швейке, по окончании Первой мировой войны не канул в Лету, но был принят на вооружение доблестной Красной, а затем Советской армией.
Трехстворчатый полевой алтарь, описанный гениальным Гашеком в гениальной эпопее о бравом солдате Швейке, по окончании Первой мировой войны не канул в Лету, но был принят на вооружение доблестной Красной, а затем Советской армией.
Советский военно-полевой алтарь представлял из себя трехстворчатый же складень, украшенный самыми разнообразными языческими предметами поклонения. Среди предметов можно было обнаружить «Боевой листок», написанный ротным писарем по неведомо когда заведенному шаблону; Устав гарнизонной и караульной службы, подвешенный на петельке; несколько аляповатых клипов с изображениями дебильного солдата и ракетной установки, и, конечно же, портрет дедушки Ленина. Несомненно, именно благодаря этому портрету алтарь гордо назывался «передвижной ленинской комнатой».
Жарким муромским летом 1987 года учебное подразделение войск связи выехало на боевую подготовку. По тревоге, о которой личный состав был предусмотрительно оповещен за сутки до ее объявления, будущие доблестные связисты разбились на тревожные экипажи и приступили к отработке боевых задач, как то: рытье окопа в полный профиль с автоматом в одной руке и лопатой в другой; бегание по лесу в противогазах с криком «Ура!» и нанесением повреждений разной степени тяжести молодым березкам и собственным лбам; варка каши на костре; разбивка плащ-палаток и прочая, и прочая, и прочая. Ваш покорный слуга в силу присущей ему невезучести пропустил ответственный момент разбивки на экипажи и в результате оказался самостоятельной боевой единицей, не способной ни к рытью окопов, ни к хождению в атаку, ибо все эти мероприятия требуют пристутствия начальства в чине сержанта или хотя бы ефрейтора, а все вышеупомянутые чины уже предавались военным утехам с более удачливыми курсантами.
Поскольку основной закон Советской армии гласил, что солдат, а тем более курсант, не должен праздно шататься по полигону в тот момент, когда там решаются судьбы войны и мира, замполитом роты была немедленно учреждена должность ответственного за полевую ленинскую комнату, на каковую должность я и был назначен. В мои обязанности входило охранять складень и в зародыше пресекать попытки курсантов из других рот украсть его с целью шантажа и понижения общей обороноспособности войск связи.
Сей ответветственный пост требовал от меня максимальной отдачи сил и грандиозного душевного подъема (выражавшегося в устремленном в бесконечность взгляде а-ля Клинт Иствуд и угрожающем автомате АК74 наперевес). Малейшее отступление от священных правил вышеупомянутого устава грозило рытьем окопов и хождением в атаку, чего мнея всячески хотелось избежать.
К сожалению, если день неудачно начался, то нет никаких гарантий того, что он удачно завершится. Поглощенный наблюдением за атакующими вероятного и невероятного противников сослуживцами, а также птичьим пеньем, нежным солнечным светом и дурманящими запахами лесных трав, я вернулся к суровой армейской действительности лишь после сурового возгласа замполита: «З-ев, @#$#$%, а где же ЛЕНИНСКАЯ КОМНАТА?»
Что я мог ответить достойному капитану? Что курсанты все так же рыли окопы и ходили в атаки, что над учебными кострами все так же клубился учебный дымок учебной каши, и небо было такое же голубое, и солнышко светило все так же ярко - а вот ПЕРЕДВИЖНОЙ ленинской комнаты у меня за спиной уже не было. «Наверное, ее ПЕРЕДВИНУЛИ!» - предположил я вслух и в ответ услышал о себе столько лестных фраз, сколько мне впоследствии приходилось слышать только один раз в жизни, да и то после того, как я расстрелял в карауле пулеулавливатель.
Я был поставлен перед жестоким выбором: или найти комнату в густом муромском лесу до заката солнца, после чего бесславно удалиться в наряд по кухне, или прямо из леса отправиться в Ковров на «губу». Конечно же, я предпочел кухню. Весь следующий час был посвящен метаниям по лесу, причем каждый встречный сержант, не говоря уже о ефрейторах, считал своим долгом отправить меня то ли рыть окоп, то ли варить учебную кашу, а узнав об истинной цели моего паломничества, заливался животным хохотом и добавлял пару-другую мазков к уже написанной замполитом картине.
Мир не без добрых людей. Тщательно сложенный военно-полевой алтарь обнаружился в кунге у соседей-телефонистов, решивших приобщиться к древней вере в устав и Доброго Дедушку Ленина. Даже «Боевой листок» висел там, где ему и полагалось висеть, а у схематически изображенных на нем чудо-богатырей не были опять-таки схематически пририсованы недостающие анатомические детали. Да и замполит в конце концов оказался не таким уж зверем, и мой наряд по кухне был заменен публичным осмеянием перед строем.
Впрочем, осмеяние - это не по уставу. «Смирно, я сказал!»