Жмурясь в лучах яркого, но еще совсем слабого весеннего солнца, он шагал по тротуару, мурлыкая детскую песенку, из которой в памяти не осталось ни слова. Почти подсохший асфальт, радостное небо в облаках с пейзажей из классных комнат, свежий ветерок, ни в какое сравнение не идущий со спертой атмосферой больницы - все это естественным образом объясняло довольную улыбку, расплывавшуюся по лицу молодого человека. Энергичной походкой он преодолел несколько кварталов, отделявших остановку от его двора, не проглядев ни одной витрины и ни одной красивой девушки (настолько, насколько позволяла повязка на шее) и теперь, засунув большие пальцы в карманы брюк, раскачивался с пяток на носки перед дверью родного подъезда. Как это принято описывать, раздумье омрачило его лицо, пусть всего лишь на миг, словно тень тяжелых туч, брошенных циклоном в поддержку бури, пробежала через высокий лоб, и, ненадолго исказив резкий контур волевого рта, исчезла. Не вынимая рук из карманов, юноша развернулся на месте, в три шага пересек двор и вышел через кирпичную арку.

В небольшом уютном помещении "клуба", занимавшего две комнаты, незаконно захваченные у давным-давно почившего предприятия, сотрудником которого являлся один из первых членов, царил "контролируемый беспорядок". Так окрестила шаткий гомеостаз дивана и двух кожаных кресел неизвестного происхождения, в нескольких местах прожженных сигаретами и вечно заваленных старыми журналами, учебниками и календарями, которые последний раз брали в руки еще при динозаврах, шкафа со стеклянными дверцами, по-видимому, вместе с содержимым (кроме нескольких бутылок дешевого коньяка разной степени наполненности) перекочевавшим сюда прямо из кабинета биологии, низенького столика с переполненными пепельницами да зеленых стен, оклеенных старыми плакатами и рекламными объявлениями, единственная на данный момент девушка в составе "клуба". Поморщившись от витающего вокруг дыма, он прошел к тумбочке у стены и включил электрический чайник, походя запустив перестукивать секунды механическую игрушку из металлических шариков на жестких подвесах, стоящую в шкафу. Затем, усевшись в кресло, он принялся разглядывать лежащие на столе карты, пытаясь определить, для какой игры они были розданы. Судя по аккуратно разложенным взяткам, это был бридж, хотя таблицы с записью очков нигде не было видно. Откинувшись на спинку, молодой человек положил сцепленные в "замок" ладони на раздвинутые колени и закрыл глаза.

Тонкие веки распахнулись вместе с обшарпанной дверью, впуская внутрь двоих: щеголеватого брюнета в сером плаще, из-за зафиксированной прически и специфической формы ухоженных усов похожего на пикового валета и девушку в светлом пальто, непонятно как избежавшем брызг грязи и мокрых пятен в эту пору кофейных луж, дерзающих стать озерами и липкой, расползающейся почвы, освобожденной из морозного панциря зимы, но еще не подозревающей о сухой растресканности июля, от одного упоминания о которой начинает першить в горле. В руках оба держали магазинные пакеты с едой и бутылками. Он следил, как они разулись, донесли пакеты до тумбочки, и тут девушка обратила внимание на пар, вьющийся над носиком забытого чайника. Резко повернув голову, так что русые локоны отлетели за уши, она уставилась на юношу в кресле, так и не сменившего своей напряженной позы и, смешно раскинув руки, словно наседка из мультфильма, бросилась к нему.

- Ох, Воробушек, неужели это ты? Где ты пропадал, мы так волновались, ведь никто не знал, где тебя найти, а потом ребята сказали, что мы просто тебе надоели, но я-то чувствовала, я-то знала...

Валет все это время так и стоял около тумбочки, непроизвольно ощупывая стоящие на ней пачки и бутылки, словно слепец. На его лице застыло растерянное, почти жалкое выражение, так не вязавшееся с общим обликом преуспевающего шулера.

- Ну все, хватит, хватит! - Воробушек отбивался от мягких объятий Наседки, словно она хотела его задушить. - Сама видишь, мне было немного не до того.

- Воробушек, милый Воробушек, что же с тобой случилось? Ты лежал в больнице? Мог бы попросить кого-нибудь передать нам, а то я совсем извелась, я так и думала, ты опять со своим характером ввязался в какую-нибудь передрягу, и в этот раз тебе это с рук не сошло, я же предупреждала... - Наседка причитала над повязкой, теребила его волосы, потом заметалась по комнате, не зная к чему приложить руки и в конце концов начала сгребать со стола карты, пепельницы и стаканы.

Валет оперся об косяк в дверном проеме между комнатами и, вытянув из кармана пиджака пачку сигарет, стал охлопывать себя в поисках зажигалки: - Действительно, Бей, куда это ты пропал? В какую гадость ты вляпался на этот раз? Мы с Бородой уже, честно говоря, хотели обзванивать морги - девушка возмущенно замахала руками, словно отгоняя от себя саму возможность этой мысли.

- А, попал в аварию... Не о чем особенно говорить. Неделю провалялся в больнице, и сейчас бы еще лежал, если бы не напряженка с местами. Где, кстати, сам Борода?

- Сеет разумное, доброе, вечное - усмехнулся Валет, затягиваясь и выпуская первую струйку дыма. - Похоже, преподавание и правда увлекло его не на шутку, он даже бросил ругаться.

- Ну, как вы тут без меня, рассказывайте. Есть новости?

- Обижаешь, камрад! - Валет развалился на диване, держа пластмассовую чашку с коньяком на отлете, словно норовя пролить его на пол. - За те четыре года, что мы собираемся в этом замызганном вертепе, мы так не смогли сдвинуть колыбель, и как ты думаешь, за те десять дней, что тебя не было, обстановка кардинально изменилась?

- К сожалению, я не изобрела таблетку против войны, Борода все еще попадает то в кусты, то на камни, то на проезжую часть, а Валет...

- Да, да, признаюсь, я их стянул, не вели казнить, вели слово молвить!

Просмеявшись и утерев слезы, молодые люди погрузились в молчание. Выглядывая из-за ободка чашки, он отметил напряженное выражение лица Наседки. Постукивая ногтем мизинца по единственному стеклянному бокалу, она вперила взгляд в одну точку, которая, казалось, находилась дальше, чем двойной апекс. С этими морщинами, собравшимися на лбу, выдвинутым вперед туловищем и крупной рукой, подпирающей подбородок, она походила на ожившую скульптуру, мучительно пытающуюся вспомнить место, которое ей надлежит украшать. Валет еще несколько минут поерзал по перепачканной обивке дивана и, посмотрев на часы (той марки, что хоть и походят издалека на дорогие, по ближайшем рассмотрении не оказываются подделкой), разочарованно воскликнул:

- Их уже тысяча три! Прошу меня простить, птички мои, придется вас оставить. До завтра! - и с подозрительной ловкостью ретировался, даже не опрокинув стол. Он тоже вскочил с кресла и принялся нервно мерить шагами комнату, ломая в правой руке карту (девятка пик).

- Ну что, - голос ее звучал устало, и взглянув со спины на эти опущенные плечи, он скривился, будто пытаясь сдержать слезы - ты хочешь мне что-нибудь сказать или нет?

Он сделал еще круг и встал напротив нее, упираясь вытянутыми руками в столешницу: -Что, если бы... Что если бы я сказал тебе...

Девушка тряхнула головой, так что длинные волосы сверкнули словно лжехрустальные подвески, не хватало только пара из породистой ноздри и приняла ту же позу, так что теперь они напоминали чемпионов двух враждебных держав по настольному теннису, сошедшихся в решающей схватке.

- Сколько можно?! Сколько можно терзать меня, водить меня за нос! Я не могу терпеть неопределенность, можешь ты хоть немного прояснить все это? Можешь? Можешь, я спрашиваю?!

Молча он пересек воображаемую сетку, облек ее лицо ладонями, так что большие пальцы сомкнулись под подбородком (она закрыла глаза) и без единого слова вышел.

Перекошенное бледное лицо юноши, со сжатыми кулаками спешащего домой, бороздят дорожки влаги, но это только капли дождя.

На следующий день: позади покровительственное похлопывание по плечу, заданы вопросы, на которые никто не ждал честного ответа, и все вернулись на законные места: кто-то пьет растворимый кофе с сухими сливками, кутаясь в щедро усыпанную голубыми фиалками шаль, кто-то проверяет студенческие работы, почесывая бороду и бормоча под нос ругательства, кто-то играет в слова.

- Нет, неужели снова? Я смотрю, авария не сломила твою порочную страсть ко всяким закавыкам, которые используются раз в пятнадцать лет, да и то в каком-нибудь специальном журнале...

- Может, ты просто предпочитаешь журналы не той специализации? - Борода в углу прыснул: Один-ноль, прижег!

- Чем хихикать, как девчонка, лучше бы передал мифологический словарь! - Открыв пыльный представительный полноформатный том, Валет на минуту погрузился в изучение статьи, раздраженно потирая усы. - Ну что ж, допустим. Ничего, есть еще порох в ребрах! Мы тоже в свое время гранит науки достаточно понадкусывали!

- Никто и не сомневается, Валет, никто и не сомневается... - машинально поставив букву, он возвращается к разглядыванию женского профиля на фоне темнеющего неба за окном. Пальцы сжимают чашку и полные губы, прихлебывающие суррогат, складываются в вопрос: - Каковы же Ваши цели?

- Свести меня с ума, вот что ему надо! - отзывается разгоряченный алкоголем и поражением, Валет. - Что за гадость ты опять задумал, ИКЛАМ, нарыл, наверное, в каком-нибудь "Кратком справочнике чабана-любителя"! Или, может, ты просто неграмотный?

- Чабан-любитель, я бы на это посмотрел. А по поводу умных книжек, кто там у нас заявил СОФРОНИСТИР?

Оторвавшись от листков, испещренных формулами, Борода потянулся и полузевнул-полувздохнул, пропустив через грудную клетку атлета чуть ли не кубометр воздуха: - Для сохранения объективности стоит отметить, что ту самую приснооспариваемую НИМФОЛЕПСИЮ мы ни в одном словаре так и не нашли. А вообще не понимаю я вас, ребята. Что толку рыскать по словарям, пытаясь выловить словцо позаковыристей, вы еще в медицинский справочник залезьте. Что вы пытаетесь друг другу доказать?

Юноша поставил в раковину кружку с кофейной гущей на стенках, еще раз посмотрел на окно, за которым солнце уже полностью скрылось и стал надевать ботинки.

- Постойте-ка, мил человек, а как же слово? Некрасиво вот так уходить по-английски, не попрощавшись и не расплатившись - теперь Валет помахивал ручкой, словно дирижерской палочкой. На его лице расцвела довольная улыбка победителя: Блефуем-с?

Уже стоя в дверях - одна нога здесь, другая там, он перетряхнул мелкие монетки в кармане куртки и внятно произнес: ЦИКЛАМЕН.

Когда следующим утром они вошли в неосвещенную комнату (окно было закрыто пыльной портьерой "под бархат"), юноша, свернувшись в клубок, спал на диване. Приложив палец к губам, девушка многозначительно взглянула на своего спутника и оба беззвучно исчезли.

Через несколько часов, напротив угрюмо-бурого дня за стеклом сидит бородатый человек. Наморщив лоб, по-видимому, в сложных расчетах, он машинально выводит черной ручкой розы на мятом листке с результатами каких-то анализов. Кроме цветов - бутонов, полураспустившихся и полностью раскрытых, листок испещрен вопросительными знаками. Наконец он сминает и отбрасывает бумажку и, досадливо отпихнув столик ногой, распахивает окно. Глубоко вдыхая относительно свежий воздух, он замечает внизу две знакомые фигурки. С земли кажется, вместо окна на стене дома появился широкоплечий атлант-тунеядец, поводящий головой в надежде разобрать отдельные слова, доносимые переменчивым ветром.

-Все кончено. Назад дороги нет... Твое лекарство... Мучить меня! ..Я лежу ночами... Не имела права, ты понимаешь! Без сна.. Тебе меня... Ничего не принадлежит! - отказавшись от неблагодарной затеи реставрации развеянной размолвки, бородатый человек устало упирается лбом в стекло шкафа-кунсткамеры. Выпрямившись, он протягивает к нему руку, чтобы что-то сделать, но передумывает и возвращается на диван.

На растресканном асфальте дорожки в запущенном дворе, замкнутом серыми домами, под невыразительным небом, затянутом тяжелыми облаками юноша и девушка, кричащие друг на друга - словно шахматные фигуры, претендующие на одну клетку. Ее русые волосы мечутся по ветру, а на тыльной стороне левой ладони - темное пятно растекшейся туши. Повязка уже снята - преждевременно, так как от напряжения один из швов на шее разошелся и по ней прокладывает свой путь к ключице тонкая струйка крови. Быть может, поэтому он все сильнее морщится от боли с каждым выкрикнутым словом. Когда через несколько минут непрерывного огня бортовых батарей боезапас исчерпан, они расходятся как дуэлянты перед первым настоящим выстрелом. Но никто не останавливается через двенадцать шагов и юноша удаляется, глядя под ноги, будто бредя по речному дну против течения, а девушка входит в подъезд и закрывает за собой дверь.

И когда Солнце неожиданной милостью вдруг несколько дней разогревало, рыхлило сонную почву, так что деревья взорвались уже вполне уверенной зеленью, а мелкие птицы навсегда забыли о колючей, нахохленной, полубессознательной зиме, человек в сером плаще шел по следу. В данный момент он ждет на скамейке у парка, выкуривая сигарету за сигаретой. Он ждет, пока тень пресмыкается у его ног, пока розовеющие облака исчезают за горизонтом, словно тонущие корабли, пока на фиолетово-чернильном листе начинают проявляться звезды. Тот, кто ему нужен, появляется около одиннадцати. Юноша, теперь совсем не выглядящий болезненным, небрежной походкой движется в сторону центральной аллеи. Щегольской костюм, начищенные туфли, изящные браслеты, украшающие запястья - он словно сошел с разворота гламурного журнала. Мужчина в сером плаще (теперь он чисто выбрит), догоняет его в три широких шага и хватает за локоть. По развороту корпуса и правой руке, сжатой в кулак, кажется, что сейчас последует удар, но сталкиваются только их взгляды. Они разговаривают. Затем юноша разворачивается и уходит, оставляя человека в сером плаще в одиночестве.

Он шел, подпрыгивал, плыл в этой почти летней ночи под далекими звездами, словно молодая рыба в стоячей воде. Бросив последний взгляд на удаляющуюся сгорбленную фигуру, он расхохотался, как ребенок, у которого впереди только беззаботные каникулы и давясь, захлебываясь смехом, двинулся к трамвайной остановке, даже в лунном свете не приобретшей загадочности.