Я верю в судьбу: кому быть повешенным, тот не утонет. Впрочем, лучше расскажу историю, случившуюся со мной все в том же Петербурге, на том же перекрестке.
Октябрь 1991 года. Серый день: моросит ситничек, всхлипывают под ногами опавшие листья и хмурится Нева. Усталый, я иду по Адмиралтейской набережной, еле-еле отрывая подошвы от асфальта. Уж сколько сижу в архиве - а все без толку: следов участия русских купцов и промышленников в подготовке крестьянской реформы прошлого века удалось пока обнаружить катастрофически мало. Вот она, судьба историка! Нас часто и много критикуют и редко понимают.
Опустив голову, продолжаю шлепать, не разбирая луж, пока чей-то голос не прерывает моих грустных размышлений:
- Осторожнее!
Останавливаюсь, как вкопанный, перед хрупкой седой женщиной и смущенно извиняюсь за неосторожный толчок, приподнимая мокрую шляпу. На меня насмешливо смотрят голубые, светлые, блещущие умом глаза. Милостиво кивнув, она загадочно улыбается, а я двигаюсь дальше.
Петербург не удивить ни властью, ни силой, ни богатством, ни... красотой.
Редко встречается седая красота, но встречается, и ее воплощают, как правило, те, кто сам вычертил узор своей судьбы. Житейские дожди смывают женские краски, но душа-художник снова наносит их. Длится этот поединок до тех пор, пока его не прерывает смерть.
Так я шел, размышляя об удивительной встрече, а в подсознании волчком крутился вопрос: "Где я видел эти глаза? Где? И эта загадочная улыбка!.."
И вдруг обвал: догадка обожгла и повалила. Лора! Это была она. Вихрь воспоминаний поднял и явственно, до нестерпимой боли, обнажил страничку жизни тридцатилетней давности: далекий уральский город, заводской пруд и девчонка в белом платье с огненным веером кленовых листьев. Любил страстно, сильно, просил руки, но старый кержак, ее отец, отверг предложение.
Сердце стучало. Расталкивая прохожих, кинулся за ней, догнал и, не переводя духа, спросил:
- Не узнала?
- Почему? Я тебя сразу узнала.
Сказала спокойно. Так говорят о хорошей прочитанной книге, но уже неинтересной. И в этом меланхоличном "почему?" я через тридцать лет получил ответ, не отец - она тогда меня отвергла!
Купил на углу белые астры, но она не взяла, бросив только одно слово:
"Пустое", - и уехала первым троллейбусом.
Соловей начинает петь, когда может напиться с березового листа. Человек же начинает жить, а не существовать, когда начинает любить. И будет жить до тех пор, пока будет любить. Простая, древняя, как мир, истина! И каждый ее знает, но боится себе признаться. Придумываем жизненные программы, философствуем о смысле жизни, о смерти, изводим друг друга ненавистью, завистью. Играем, одним словом. Как тут не вспомнить Гумилева:
Все мы святые и воры
Из алтаря и острога
Все мы смешные актеры
В театре Господа Бога.
На другой день в архив я пришел другим человеком. Спокойно и как-то отстраненно-решительно изменил план поисков, и уже к вечеру на столе у меня лежали проекты и записки об отмене крепостного права, сотворенные первенцами российской буржуазии.
Меня поздравляли, но радости не было. Я смотрел в окно, слушал, как стонет ветер и барабанит дождь в стекла. Пусто. Холодно.
![[]](/img/z/zlata_l_r/belyieastryi/261cbaba8de33f672f94094d45444e07.jpg)