Редкий золотой петербургский вечер. В сквере, где напротив Щедринки возвышается величественный памятник матушке Екатерине Второй, сидят чеховские старички и мирно беседуют. Это старые петербуржцы, коренные в четвертом, а то и в пятом поколении. Они не выделяются в людской круговерти внешне: обычные люди. Выделяются душевной деликатностью, мягкой, неназойливой предупредительностью. Если говорят, то говорят сочным, чистым русским языком. Ну, а если пишут, то пишут умом, а не пером.
Я присел к ним передохнуть от трудов праведных и перекурить. Они освободили место для моей тяжелой связки книг и вежливо поинтересовались:
- Простите, вы не историк? Я молча кивнул головой.
- А что вы думаете о ней? - и старичок в роговых очках указал на памятник Екатерине.
Я понимал: старикам хотелось поговорить - и с удовольствием принял предложение:
- Очень точно сказал о Екатерине Второй Ключевский: "Последняя случайность на российском престоле". Ну, а вообще - великая женщина.
Старики переглянулись и продолжали меня пытать:
- А Николай Павлович? Он, как по-вашему, достоин памяти? У нас какой год спорят: убирать его памятник на Исаакиевской или не убирать? Вот вы бы убрали?
Это, видимо, был старый спор.
Не дожидаясь моего ответа, второй собеседник, с палочкой, выпалил:
- Хватит! Поубирали, поснимали! Скоро от старого Петербурга следов не останется.
Но первый не сдавался:
- Памятники должны ставиться благородству или за великие заслуги, а Николай Павлович был из тех, о которых говорят: подлецу все к лицу. Что он сделал для России? Пушкина, Лермонтова на тот свет отправил. Крымскую войну продул.
- Ну, положим, - ответил второй, - его вину за смерть поэтов надо еще доказать, а что касается декабристов, то, конечно, напрасно он ребят казнил. - И, постукивая палочкой, задал вопрос, от которого первый оторопел:
- У тебя когда отца взяли?
- В тридцать восьмом...
- И у меня тоже взяли, а нас - в детдом.
- А за что?
Старик потупился, а палочка стучала:
- Вот, вот где корень-то. А Николай Павлович Михаила Орлова чуть жизни не лишил, а брата его Алексея оставил при себе правой рукой. Рылеева повесил, а жене пенсион назначил. Ну, а уж о Пушкине не говорю: у него ведь долгов было, как шелков, а кто его спас от долговой тюрьмы?
Палочка застучала победно.
- И все равно он был подлец, - слабо сопротивлялся первый и, что-то припомнив, стал быстро продолжать: - Мне рассказывал старый фотограф - он портреты Романовых делал еще в 1907 году, - как незадолго до смерти Николая Павловича приехал из Германии фотограф, умевший уже тогда делать мгновенную съемку. И вот он поймал момент военного парада на Царицыном лугу, когда все полки взяли "на караул" для встречи императора. Диковинную по тем временам фотографию показали царю, но тот увидел только схваченный объективом непорядок: как один солдат поправлял кивер. А ты говоришь: Николай Павлович, Николай Павлович! - И, не дав возразить, снова кинулся в атаку: - Или вот здесь, - протянул руку в сторону Невского проспекта, - он однажды утром прогуливался и встретил мальчишку-гимназиста. Стоит, бедный, ни живой, ни мертвый, а царь выпучил на него оловянные глаза и спрашивает: "Почему воротник мундира не застегнут?" Тот дара речи лишился и только трясется от страха. Император поглядел на адъютанта - адъютант все понял: гимназиста схватили и поволокли на гауптвахту. На следующее утро докладывают: "Ваше Величество! Гимназист оказался горбатым, и мундир по сей причине ему тесен". Царь даже не покраснел, даже не сбился с ровного шага, только отрезал: "Сшить мундир по фигуре".
Мы от души посмеялись забавным историям, но старичок с палочкой, вытирая платком слезы смеха, все-таки не сдавался:
- Занятно рассказываешь, но и у него было добродушие. Однажды он пожаловался лейб-медику на боли в пояснице - после того, как ночь проспал на матрасе, набитом сырым сеном (он ведь во всем копировал прадеда). "А как же Ваше Величество не приказали камердинеру переменить сено?" - спросил доктор. "Да ведь он бы ревел весь день, скажи я ему об этом!" Ну, не деликатность ли, а?
- Темна вода в облацех, - заметил старичок в роговых очках и примирительно закончил: - А вообще, не нами свет начался - не нами и кончится. Однако нам пора.
И они, попрощавшись, ушли.
Ушли два неизвестных и до боли известных русских человека. Я глядел им вслед и думал еще об одной замечательной черте старых петербуржцев: для истории они были свои люди.