Аннотация: Принято считать, что у чувств нет памяти... В самом деле?
Принято считать, что у чувств нет памяти... В самом деле?
Похожая на Луи Филиппа, учительница истории, потирая ладошки, произнесла: "Итак, голубчики, мы приступаем с Вами к новой теме.." . В классе раздался смешок. Она остановилась и вдруг стала вслух вспоминать, как во время войны училась в этой самой школе, и историю тогда преподавал пожилой учитель. Он всегда ходил с палочкой, из-за того, что одна нога была короче другой, а дети над ним смеялись.
- Вообще дети порой бывают очень жестокими, - заверила представительная дама нас, завершая короткий рассказ.
Я задумалась.
- Но ведь дети не рождаются такими, - хотелось возразить, но промолчала, и волна воспоминаний мгновенно перенесла в мое прошлое.
Мне чуть больше 2-х лет. По утрам бегу, едва поспевая перебирать своими маленькими ножками за мамиными на каблучках, летящими. Это повторяется каждое утро по дороге в ясли, куда вдвоем идем пешком, довольно далеко, как мне кажется. Мама всегда торопиться, ведь ей надо еще добраться на работу в центре города, на другом берегу реки Воронеж. Пыхтя и стараясь не отставать от мамы, с завистью разглядываю длинноногих девушек, опережающих нас, и мгновенно формируется мечта, иметь такие же длинные ноги, чтобы быстро ходить.
Но иногда на пути встречаются то старушка, то старичок с палочкой, и при виде их сжимается сердце.. от жалости. Мне никто не объяснял еще, что стареньких людей надо уважать и жалеть, уступать место в транспорте.
Но тогда откуда у малолетней крохи, которая сама нуждалась в опеке и защите, могло зародиться это чувство? Когда почувствовала его впервые? Не помню.
Помню только картинку, как из кинофильма.
Мы с мамой стоим в очереди возле овощного темно-зеленного киоска. Вернее в очереди, длиной в человек пять, стоит мама. А я стою на площадке возле детской коляски с месячной сестренкой, в ожидании играю большим красно-зеленым попугаем на резиночке, натянутой с прочими погремушками на коляске.
Мама периодически делает замечания, чтобы я не трогала попугая.
Но яркая пластиковая птица и так перестает интересовать, внимание привлекает стоящая поодаль маленькая старушка в платочке и длинном до пят темном одеянии. Ужасно хочется ее пожалеть и как-то выразить словами. Но не знаю как ..., просто медленно иду навстречу, подхожу и молча смотрю. Она понимает без слов и улыбается, а потом, вдруг запускает свою старческую маленькую ладошку куда-то вглубь своих хламид, неожиданно достает оттуда маленький бумажный кулечек с конфетами и протягивает в качестве угощения.
А вот другая картинка, спустя семь лет. Летний сияющий солнцем день. Зеленый двор на тихой окраине Воронежа, окруженный густыми кустарниками сирени, высокими тополями, широколистными каштанами, душистой белой акацией, весь в растущих просто так, ничьих, яблонях, грушах и вишнях. Я бегу со всех ног, старясь оторваться от дворовых мальчишек. Мы с подружкой, играя в "казаки-разбойники", зазевались и неосмотрительно вышли на открытое, утоптанное пространство нашего дворика, между домами, и в этот миг нас врасплох застали выскользнувшие неизвестно откуда, как из под земли, мальчишки. Мы с Олей разделились. Она побежала через всю площадку в строну палисадника возле ее дома, где скрывалось наше "потаенное место", о котором никто не знал. А я свернула за угол дома, возле которого оказались. Краем глаза увидела, что едва Олины длинные золотистые волосы блеснули на солнце, как та была схвачена. Я же попала в маленький, темный яблоневый садик, который упирался в высокий забор, тоскливо-серый и абсолютно гладкий. В этом садике никогда не лучилось солнце, всегда царила тень от забора, дома и яблонь. Здесь не играли дети, и только одна тихая бедная женщина постоянно кормила сизо-бело-коричневых голубей. На этот раз не было ни женщины, ни голубей.
В два прыжка оказалась у забора, встала на "цыпочки", ухватилась пальцами рук за забор, подтянулась, сделала упор и мах ногами, как учили на гимнастике. Взабравшись легко на вершину забора, спрыгнула, не долго думая, в соседний двор. И... повисла на подоле собственного платья, зацепившегося за большой бельевой гвоздь, на мою беду торчавший именно в том самом месте. Прямое с пояском платье, которое в тот день было на мне, отец привез из Москвы. Новое, льняное, крупного плетения, все как будто в мельчайших дырочках, благодаря чему тело прекрасно дышало, но желтая в розочку ткань была на удивление прочной. К тому же, платье было собственноручно подшито чуть ли не на три раза, чтобы не сковывало движения. Не только, конечно, поэтому, а еще и потому, что любила носить короткие, ну просто очень короткие платья.
Жуткая боль мгновенно пронзила горло, стянутое воротничком. Попыталась себя сама отцепить, как Мюнхгаузен, но не могла дотянуться руками до гвоздя, любое движение причиняло нестерпимое страдание.
Во дворе за маленьким деревянным столиком, за которым обычно мужики забивают козла, сидели, мирно беседуя, бабушки. Одна из них была нашей соседкой. Я хотела закричать, позвать на помощь, но уже не могла, стала задыхаться. Так и висела, как Буратино, подвешенная за задравшийся под самые подмышки подол платья, выставив напоказ свои оголенные ноги и белые трусики. А бабульки ухахатывались... Никому из них и в голову, судя по всему, не приходило помочь.
Стало нечем дышать, чувствовала, что теряю сознание, в котором четко промелькнуло:" Так могу и умереть." Поняв это, из последних сил, приневознемогая жуткую боль, подтянула коленки к груди, обхватила руками, сгруппировалась, как делают спортсмены, и всей тяжестью своего тщедушного тельца потянулась к земле. Я только перешла в четвертый класс, еще не изучала физику в школе, мои скудные познания о законе тяготения ограничивались популярной историей о яблоке Ньютона, поэтому непонятно откуда пришло это решение. И случилось чудо! Сила тяготения моего сгруппированного тела перевесила силу прочности подола, и тот прорвался. Удачно приземлившись, стремглав понеслась домой... к маме.
Дома в зеркале увидела синебогровый с проступающими капельками крови от пореза рубец на своей шее.
Ни мои слезы, ни сбивчивые объяснения о том, что только что, едва не лишилась жизни, ни спасли от маминых нареканий. Ну и славу богу! Она так ничего не поняла. Не поняла, что пять минут назад могла меня потерять, как когда-то свою первую дочку восеми месяцев, от двусторонней пневмонии в далеком Уральском городе.
- А теперь откройте конспекты. Запишем основные причины начала Первой мировой войны. - громко сказала учительница.
Облачко воспоминаний стремительно развеялось. Я ничего не решилась возразить Нине Константиновне.
Через много лет, к сожалению, вспомню ее слова, не раз.
- Антон! Что ты делаешь! - кричу в открытое настежь окно кухни своей квартиры, с третьего этажа дома сталинской постройки. Всего минуту назад готовила прекрасную в пору летней жары окрошку, поглядывая беспрестанно на шестилетнюю дочурку, мирно игравшую в уютном дворике в компании детей. Тихий сухой ветер шелестел листвой деревьев. Беспощадно жгло солнце. Как вдруг нечаянно брошенный в окно взгляд заставил замереть от ужаса, а потом закричать. Мой крик никто не услышал. Видимо от шока пропал голос.
В отчаянии стремительно бегу к двери, несусь по лестнице, выбегаю во двор, где в тени пышных тополей стоит, плача, моя девочка с картонной коробкой в руках, и несколько мальчишек.
- Зачем, объясни мне, зачем? - путаюсь в словах от возмущения и удивления.
- Я ничего не делал,- мальчик спокойно смотрит чистыми и синими, как небо, глазами, изредка моргая черными ресницами.
- Я видела, как ты выхватил из коробочки Машку и бросил, высоко подняв руку, оземь! Не отпирайся!
- Не трогал я Вашего хомячка. Лиза сама его уронила.
- Не ври Антон, не ври!- с досадой и недоумением разглядываю пацана лет восьми, всего на пару лет старше дочки. Бабушка - бывшая заведующая детского садика. Слышала, не любит невестку: "Сын - отличник, с Высшим образованием, привел в дом какую-то девчонку из техникума."
Знакома с Леной. Общались дружелюбно, здоровались. Замкнутая, худощавая, та торговала овощами и фруктами в уличной палатке, пока не устроилась на автозаправку. Купили, наконец, отдельную квартиру в соседнем доме. Повеселела, поправилась, похорошела, Да, что-то не ладится с маменькиным сыночком, но живут же. Двое детей. Старшая дочь - просто красавица. Отец Антона - скромный интеллигент, симпатичный и вежливый. Словом не барыги, и ни пьянь какая-нибудь.
Дети целыми днями у бабушки. А уж, она знает, как воспитывать детей.
Почему же Антон стал таким? Одно дело Полинка, дочка новоиспеченных 'нуваришей', собиравшая возле себя 'шпану' и изводившая весь двор, пока ее родители в Англию не отправили, учиться в школу при каком-то монастыре. А тут Антон!
Обнимаю дочь, успокаиваю, и увожу быстрее домой. На диване рассматриваем внимательно Машку. Дышит. Живая, но ничего не хочет есть.
На следующий день, застаю дочь, кормящую хомячка довольно большими кусочками резаной морковки.
- Она же не проглотит, перестань толкать ей в рот! Она же..- подхожу, забираю зверька из рук ребенка. - Она же ... умерла, - маленький пушистый комочек совершенно недвижим, плачу от жалости... к Машке, к дочке, к себе.