Аннотация: Её бабка - злобная ведьма, пытающаяся сжить девочку со свету, а дедом по слухам был сам дьявол. Её друзья - болотная нечисть да безумный лесник, приветствующий всякого заблудившегося в чаще ребёнка ударом топора. Её дом, её заступник и возлюбленный - древний Лес, ревниво оберегающий свои тайны от чужаков. Но кто на самом деле взирает на Эрмингарду из мрака глухомани и какова истинная цена его щедрых даров? Волшебство обращается ночным кошмаром, а заботливый друг из тьмы обретает черты чудовища. Так не лучше ли сбежать из чащи в дивный мир благородных рыцарей и прекрасных принцесс. Вот только сумеет ли она спрятаться за стенами замка от верного лесного демона? И не разбудит ли ещё более жутких монстров среди своих новых друзей... Книга в процессе написания. По мере появления неравнодушных читателей буду выкладывать продолжение. (В произведении присутствуют сцены не предназначенные для лиц младше 18 лет)
Андрий Златарич
"Чёртова внучка"
1. - Ну, здравствуй, милая девочка.
Оскалился, да и пялится тем самым взглядом, от которого кожа покрывается пупырышками, а волосы на затылке становятся дыбом. А уж зубы-то, зубища каковы! Каждый клык, что осколыш ртутного зеркала, в котором она могла бы разглядеть собственное отражение. Клонится всё ниже, никнет всё ближе, тычется в упор, так что и дух не переведёшь. А пятиться в супротивную от него сторону - толку ни на чуть. Этак только спину зазря зазанозишь, упёршись в мшистый ствол облапившей её со всех боков сосенки. Загнал-таки в самый что ни на есть тупик. И виснет теперь, желтоглазый, заграждая собой всю пущу до краёв да три четвертушки небесного свода. Пышет жаркое тело. Вонь взмокшей псины. А луна-то полнёхонька, как наливное яблочко, изъеденное червецом. При таковской луне даже кролики и те шалыми делаются. Что уж про этих-то, про бессонных говорить.
- А какое у тебя, красавица, платьюшко-то заглядное - глаз не отвести!
И пальцем тычет прямиком в эту самую прореху, оставляя на посолоневшей от пота кожице следы своих когтей. Платьюшко, к слову, было до крайности паршивеньким, как и всякая из её вещиц. Давеча только при первых звёздах заштопала искромсанную в клочки рвань, но прогнившая ветошь расползалась тем же часом, сколько ты её ни латай. Того и глядишь, осыпется прахом с худосочных плеч, как сахарная пудра с пряника. И будто ей неведомо, чего там высматривает в этих прорехах всякий встречный в лесу мужик. Девочка-то она, допустим, девочка. Но как-никак уж шестнадцатый годок пошёл, и про этих, про глазастых она уже всё давно поняла.
- Но отчего же ты, голубушка, на приветствие моё добрым словом не откликаешься? Ежели голосок у тебя такой же сладенький, как и твоё прелестное личико, я хочу отведать его на вкус.
- А мне бабушка не велит с незнакомцами на тропе лесной словами обмениваться.
Нет, голос был совершенно не сладкий. Перчённая пряность, соль дождя, травяной дух с привкусом железа. Да и голосом-то его не назовёшь - пришёптывает с хрипотцой, равно окаянный последыш эльфов, чьи колыбельные бывало исцеляют от ликантропии, а иных супротивно тому делают лунатиками. Такой говор въедается под кожу, в самые кости, пьяня и отравляя тебя изнутри бойче макового дурмана.
Ещё шире раздул ноздри. Словно вынюхивая её голос, как лакомую дичь, сочащуюся кровью. Его по-скотски красивые губы растянулись лунным серпом, который вот-вот рассечёт желанную плоть. Вонь зверя покрепчала.
- Да что она понимает - эта твоя бабка? Разве ты уже не достаточно взрослая девочка, чтобы самой решать, как тебе поступать?
- Так я её и не слушаюсь. Никогда.
И прежде, чем он с довольной ухмылкой успел сгрести в охапку это малое тельце, взяла, да и прошмыгнула меж его загребущих лап. Боком-боком, а там бойкой прискочкой под уклон. Но этот желтоглазый, с проседью в висках и косматым загривком само-собой не отставал. Настиг в один шаг и пристроился тёплым боком к её плечу.
- Так ты у нас, значит, непослушная девочка?
- Не то слово.
- А знаешь ли ты, голубушка, что случается с непослушными девочками, что заплутают, да и заблудятся на лесной тропочке тёмной порой?
И лапой, лапой-то так и погружается в лихую копну рыжих волос, что вьются плащом поверх угловатых её плечиков, вдоль ладных бёдер до самых коленок с недужно выпирающими костями. Взбрыкнула, хмыкнула и ускорила поступь свою косолапенькую.
- Да как же мне заплутать, да и заблудиться, коли лес мой дом родной?
- И часто ты вот так гуляешь в чаще при луне вопреки бабкиному наказу? Поди, знакомств любопытных ищешь, коли к такому часу домой не торопишься.
- Мне без дела гулять недосуг. Я по грибы пришла, да по ягоды.
- Ночью?
- Луна питает их крепче, чем свет дневной. Мне они, таковские, больше по вкусу.
Сказала и взгляд через плечо бросила дерзкий. А псу, известное дело, в глаза глянь, так и вовсе от него не отвяжешься. С любопытством сунув нос в её корзинку, полную до краёв мухоморовых связок да охапок белладонны, безотбойный попутчик грубо хохотнул и с волчистой нежностью скользнул пальцами по девичьему хребту промеж костлявых лопаток.
- Ну и грибница! Ну и ягодница! Да ты сама, что ягодка спелая - так и просишься на зубок.
- А сам-то чего по ночному времени в чащобе шастаешь? Али волков с медведями не баиваешься? Нешто леший тебе брат родной, что ты страху пред лесом не ведаешь?
- Не мне их надобно баиваться, а им меня. Я ж того - охотник. Коли вышел на тропу, так без добычи восвояси не ворочусь.
- И на кого же ты охотишься?
- Да на разную дичь лесную. Вот, к примеру, на маленьких, непослушных девочек, что без спросу из дому в потёмках убегают.
И изловчился-таки, преградил путь-дороженьку, с ног сбивая, в траву-муравушку от полночной росы влажную увлекая, подминая горемычную под скалой зверовой плоти.
- Ты погодь-погодь, охотник. В нашенском лесу таких прытких не больно жалуют.
- А чего годить, ягодка? Сама же доброй волей в глухомани неглядной едва ли не голяком хаживаешь, да и приключения сему сродные скликаешь. Нет, милочка, меня не проведёшь. Да ты не пужайся, не робей, малая. Разве ж я не хорош собой, не пригож да не понравен тебе?
- А то ж - как есть пригож. Вот только, охотник, а, охотник, чего ж у тебя грудь-то мохната равно руно овечье? Я таковских косматышей отродясь не видывала.
- А затем это, красавица, чтоб теплее да мягче тебе в объятьях моих лежалось.
- А на что тебе, охотник, язык, будто аспидово тулово длиннющий?
- А для того, пташечка, чтоб сказочку тебе перед сном поведать долгую-предолгую.
- А скажи-ка, охотник, для какой нужды у тебя такой большой... хм, кстати, что это там за штука такая?
- Ты это про арбалет, милая? Так какой же я охотник, коли безоружным на след звериный выйду? Вот ты и попалась, лисичка-сестричка, под мой прицел.
И едва не брызжа от нетерпения слюной, востроглазый словоблуд потянулся раскалившимися губами к прорехам затрёпанного платьюшка, к солёной её коже и дикенькой, словно кунья мордашке. Соделалась тут знатная меж ними возня да ёрзание, так что поганки с чертополохом из девичьей корзинки только и успевали разлетаться по все от них стороны вперемежку со светляками, что дремали на кончиках её огневых волос. Но и мига не прошло, как охотник, а с ним и бедовая его добыча запритихли, всполошённые светопреставительным шумом, приключившимся прямёхонько над ихними головами. А уж как и загрохотало, уж как заскрипело-заскрежетало, да и заухало, будто само небо со всем скарбом своих светил и галактик оземь вздумало бухнуться. Пользуясь моментом, рыжая тотчас же просочилась сквозь пелены постылых объятий и кинулась наутёк под ливнем веток и пожухлой листвы, что сыпалась из мраком затенённого верхолесья. Но и охотник - на то он и охотник - не зевал и в един скок настиг беглянку, деловито да по-хозяйски притягивая ту к себе на грудь, будто бы покровительством своим от беды незнаемой её обороняя. Всё ещё с некоторой опаской поглядывая наверх, неотвязчивый лиходей невольно поёжился и смуро осведомился:
- Чего это там такое было-то?
- Белочка, должно быть, прошмыгнула.
- Это что ж у вас тут за белки - размером с телёнка, да клыками клацают звонче тигра саблезубого.
- Каков лес, таковы и белки. Нешто струхнул, охотничек? А сказывал, что зверюшек чащобных нипочём не испужаешься.
- Да кто тут боится-то? Это ж я просто того... этого... обстановку разведываю. И ты давай-ка, рыбонька моя, не вихляй, не увиливай. А то, ишь, побёгла, только пятки сверкают. Или думаешь, я так просто упущу столь аппетитную поживу?
- Ну, хорошо, раз так, то давай сначала поиграем.
- Вот, значит, как это у вас в лесу называется.
- Я о другом. Сыграй со мной в догонялки. На желание.
- Это как же?
- А вот так: я убегаю, а ты меня ловишь. Коли сумеешь настичь меня прежде, чем я миную гнилой ручей за опушкой, то я исполню любое твоё желание. А ежели проиграешь, то придётся тебе поступить по моей воле.
Едва выслушав её, мужчина запрокинул голову и расхохотался во весь голос - а и вправду столь смехотворно прозвучало это из уст по-стариковски насупившейся девчушечки. Он-то, поди, в целых два раза выше её, а сильнее всемеро. И где ж ей, малявочке, обогнать его, коли он уже в которых раз настигает её при всякой попытке к бегству?
Красивый, как и положено, дьяволову отродью мужчина плотоядно осклабился и, склонившись к самому её носику, вызывающе хмыкнул:
- Ну, лапушка моя, ты сама напросилась. Будь по-твоему. Ох и раздразнила ты меня, бедоглазая. И вот что, дам-ка я тебе фору. Ты беги себе, а я досчитаю до сотни и лишь затем отправлюсь следом, иначе что за забава будет, если я тебя с первого же полушага поймаю?
На том и порешили. Серной сиганула девонька-тростинка, взбаламутив всякую лесную козявку топотом ножек своих неугомонных. Петляла зайцем, парила лебедем да кузнечиком скакала, но и полутора минут с четвертинкой не минуло, как учуяла она настигающую её кобелиную вонь ловчего, мчащегося за ней след в след. И надо же было ей обернуться, и угораздило же взором вспять оборотиться. В полсекундочки разглядел взгляд её намётанный, что за спиной её делается, и будь она не она, а приключись на её месте иная девица, духом не закалённая, так, верно, та бы вмиг поседела от ужаса увиденного. И без того заострённые уши самозваного охотника бесстыдно удлинились и замохрились клочьями кустистой шерсти. Но не от этого кровь стыла в жилах. Не хруст выгибающихся костей, что разрастались на глазах вдвое против прежнего, не свисающие клочья облезлой кожи, из-под которой пробивалось волкодавово нутро, и даже не искривившийся череп, лишённый человечьего образа и подобия, приводили душу в оторопь. Самая жуть заключалась в его улыбающихся губах, что сочетали в себе людские и вместе с тем скотские черты - они сулили пламень бесовских поцелуев и были просто до отвращения прекрасны, так что их приманчивости никак не можно было воспротивиться. Зажмурилась на бегу. Рванула из последних сил, ощущая его вожделение меж своих лопаток, как острие ножа. А смрад волчьего естества меж тем сделался столь густ, что загнанная им жертва едва не лишалась чувств от дурноты. Уже не таясь, распалённый оборотень опустился на четвереньки и гнался во весь опор, сладострастно урча в предвкушении своей безбожно лёгкой победы. Намозоленные её пятки, приученные к репью и щебню, испещрились занозами да изукрасились ссадинами, так что она поминутно оскальзывалась на собственной крови, струящейся из свежих ран. Рыжая копна нечёсаных кос хлопала парусом на ветру, змеистые прядки застилали глаза и лезли в рот. Но в том, пожалуй, даже была своя отрада. Волосы обнимали её и саваном могильным укрывали от этого, взмокшего и смердящего, что уже хлюпал слюнями над самым её ухом. Если бы не изловчилась круто свернуть промеж ежевичных зарослей, то он бы, верно, уже накрыл её своим грузным туловом и припечатал к земле. Это дало ей пару лишних мгновений. Однако позади неё уже звучит насмешливый треск ломаемых ветвей и поскуливание ликующего хищника. А вот и гнилой ручей. Только ей уже нипочём не поспеть. Оборотню достаточно совершить лишь последний рывок, и она тут же окажется между его мускулистых лап. И в этот-то самый, совершенно безнадёжный миг над её рыжей макушкой сызнова захрустели облетающие ветви дряхлых сосен, которые на секунду-другую погребли под собой глухо ворчащего зверя. Нешто белочки опять расшалились? Безвольно подкосившиеся ножки перемахнули через подванивающий тухлятиной поток и достигли заросшего малиной перелеска. Однако взбешённый оборотень, как она и предполагала, вовсе не собирался соблюдать правила игры и со всего маху прянул на неё сверху, желая подмять под себя эту ломкую, как былинку фигурку. И резко отскочив вбок, рыжая обернулась, да и улыбнулась во всю пасть с самым бессовестным торжеством, обнажив при том щербинку меж кривоватеньких своих зубов. Удовлетворённо клацнули зубья ржавого капкана, и единым гласом с ними жалко взвыл от боли одураченный хищник. И сколько бы он ни вился волчком, сколько бы ни рвал уязвлённую лапу из железного плена, не было ему спасу от сей напасти. Лишь глубже да злее впивались в его плоть наточенные зубцы, обезоруживая осатаневшего от боли волчище и превращая его из ловчего в затравленную дичь. А хрупонькая девочка тем временем пошарила ручонкой у себя под платьюшком, да и извлекла оттудова, с поясочка набедренного хладно искрящийся серп ручной, которым так сподручно срезать грибочки-ягодки, да заодно и лишние части телесные со всяких там хищников-полуночников. Склонила головушку свою прехорошенькую на бочок и кивнула ему, ошеломлённому:
- Ну шо, охотничек, а не поменяться ли нам с тобой ролями, чтоб забава нашенская полюбопытнее вышла?
- Эй, девонька, погодь-погодь, родная! Ты чего это, хорошая моя, удумала-то? Нешто обиделась? Так разве ж я тебе оскорбление какое сотворил? Я ж того, любя да шутя. И вовсе у меня не имелось никаких недобрых намерений на твой счёт.
- А чего годить-то, яхонт ты мой? Сам же доброй волей в лес чужой незваным заявился и с разбегу под юбку первой встречной полез. Так что не обессудь, дружочек, коли у меня там нашлось вовсе не то, чего ты искал.
С сим словом рыжая уселась себе на пенёчек да принялась любовно натачивать кремневым колышком свой серп, будто тот был недостаточно востёр, что разрубить её новоиспечённого знакомца на десять тысяч плюшевых ошмёточков.
- И чего это ты там такое задумала, красавица? Я тебя умоляю, давай без глупостей. Почему бы нам с тобой не разрешить сложившуюся ситуацию трезво и спокойно, как и положено цивилизованным людям?
- Я бы и рада, милый. Да вот только, с чего ж мне быть цивилизованной, коли я из сих лешачьих закраин отродясь не выбиралась и мира людского ни в раз не видывала? Не, голубчик, дикая я, ох, дикая. Знать, и дела будем решать по-нашенски, по-дикому.
Шмыгнула носом и засим задумчиво добавила голосочком тихоньким да ласковеньким:
- Слыхала я где-то, что лапка волчья счастье приносит...
- Да ты чего, девочка?! Это ты всё перепутала. На удачу надобно заячьей лапкой обзавестись. Нешто я очутился бы в таковском положении, кабы мне мои лапы счастье сулили?
- Да-а-а? Но ведь у волка лапы-то побольше заячьих будут, знать, и удача должна быть покрупнее. Разве ж нет?
- Девонька милая, ну прости ты меня, горемыку. Признаю, погорячился. Но сие приключилось исключительно лишь по той причине, что мне доселе не встречалась сродная тебе по изяществу и благообразию барышня. Вот мне ум чуток и отшибло от красы твоей непростительной. А так, сам по себе я вполне смирный и покладистый парень, зла никому не чиню, деток малых не обижаю, в лесу не сорю, к чужому порядку завсегда уважение блюду. Посему и ты прояви милосердие, да и отпусти меня с миром из капкана из ентого.
- Ага, как же. Сладко кошечка напела да всех мышенек и съела.
- Да какая я тебе "кошечка"?! Мы, волки, совершенно обратно сему дела справляем. Оборотень слово своё хранит твёрдо, даже и ценой собственной жизни. Нынче же я поклянусь тебе в верности и службой преданной искуплю свою давешнюю провинность. А чтоб у тебя не осталось сомнения на этот счёт, прими от меня дар заветный. Видишь амулет на моей шее? То глаз моего дальнего предка, в янтарь облачённый - кто им владеет, властен повелевать всяким выходцем из нашего рода. Никогда ещё не касалась его рука человечья, но ты так прочно мне полюбилась, что я всецело вверяю себя в твои руки.
- Да-да-да, а стоит мне только руку к твоему амулету протянуть, как ты её по локоть и отцапаешь. Али дура я, по-твоему, умом обделённая, чтобы в сказки волчьи без оглядки веровать?
- Так ведь не сказки это, слово даю! Я ж тебе самое сокровенное раскрыл, души своей не щадя. А всё потому, милая, что по сердцу ты мне крепко пришлась. И из себя вся ты ягодка, и умом хитра, а сердцем, чую ведь, незлоблива вовсе. Так на что тебе смерть моя? Уж лучше я тебе живым послужу. Буду верхом на себе возить, греть тебя в ночную стужу, добывать свежайшую дичь на жаркое да от всякого ворога лесного оберегать. Каюсь, жил я до сего бесчинно и греховно. Как убёг я из родимого дома, бросив матерь свою с малыми братцами, так и принялся творить разврат да убийство - столь шибко на племя на ваше, на девичье меня повело. А теперь горько на сердце сделалось, что хоть вой. Вспомнилось, как говаривала мне матушка, что всякий волк однажды встречает одну свою единственную, ради которой сделается он кротким агнцем. Так не ты ли это, звёздонька моя, та самая единственная, что я искал?
Приумолк печально, а в глазищах-то слёзы стоят разве что не с кулак размером, и каждая сверкает луне на зависть. Нет, рыжая она-то, ясное дело, не дурой была - да и разве ж дура волка в капкан заманит? - так что веры в волчье слово в ней не имелось вовсе. Но читать нутро будь то человечье али скотское - это она сызмала умела. Потому-то разом всё про него и поняла. Одного лишь уразуметь лесная чертовка не могла - было ли то действие её чар или искреннее побуждение его сердца. Безвольный, подставил он глотку под острие её серпа и замер в ожидании удара, не отводя жёлтых зрачков от своей новоявленной повелительницы.
Сорвав даренный амулет со звериной шеи, девочка повесила его себе на грудь, где он мигом затерялся в гирлянде змеиных позвонков, сушёных сверчков, вороньего черепа и тому подобных девичьих побрякушек. Дубовый сук да немного усилий её хиленьких ручонок, и вот уж скрипучий капкан нехотя приотворил свою пасть, выпуская пленника на волю. Жаркая морда влажно ткнулась ей в колени. Виляет хвостом и лижет руки. Всякая псина ищет ласки. А она зазря зубрила все эти лютые заклинания в ожидании настоящего сражения с оборотнем. Разочарованно потрепала его за ухом и почесала вшивое брюхо, так что ублаготворённый самец заскулил от ликования по-детски тонюсеньким гласом.
- Больно? - вроде как и сочувственно, а вроде как и брезгливо осведомилась девочка, присаживаясь подле него на корточки и со знанием дела осматривая раненную лапу.
А затем приложила кой-какие травки, пришептала кой-какие словечки, тут-то кровь мигом и унялась, а на смену язвящему жжению явилась умиротворяющая прохлада. От благодарности и пылания любовного давешний жаждущий крови кобель обратился ласковым щеночком - таким слюнявеньким да писклявеньким, что аж тошно делалось. Нет, видать, всё же подействовала ворожба. Нешто от любви-то от взаправдашней так хмелеют да дуреют?
- Милая, ангел мой, как же дивно ты пахнешь. Знать бы мне раньше, что ты есть на свете, так, глядишь, и не учинил бы я сдуру столько злодейств. Никого мне отсели не надобно. И верь слову моему, голубка, ничем я тебя не обижу, не посмею супротив твоей воли и самого малого деяния свершить. Лишь иногда, хоть изредка, умоляю, будь поласковее, позволь к тебе прикоснуться да рукою нежною приголубь своего невольника безропотного. А уж я за тебя и в пламень адов, и в пучину морскую кинусь без раздумий. Признаю своё поражение, ты победила. Так объяви же мне своё первое повеление, которое я незамедлительно исполню.
И тогда девочка выпрямилась во весь рост - такая малая, будто горностаева доченька, но меж тем как-то необычайно посуровевшая, грозная, что смерти коса. Бескровное личико с дерзко вздёрнутым носиком осияли эти лихие глазищи с поволокой, а луна, словно запутавшись в её рыжих космах, сверкала нимбом вкруг девичьей головы, когда та рекла льдистым да игольчатым голоском свой безоговорочный приказ: