Кровь этого мадра была гнилой. Я с отвращением выплюнула кусок плоти и вытерла рот рукавом. Мадр с воем откатился к двери, зажимая ладонью покалеченное ухо. Свободной рукой забарабанил в железо.
- Эта сучка отгрызла мне ухо!!! - заорал он, поднимаясь на четвереньки и царапая металл обломанными ногтями.
Из-за двери раздался хохот и звон монет. Стража развлекалась, наблюдая за смертниками через маленькое окошко и, скорее всего, они побились об заклад: удастся ли Глышу подобраться ко мне спящей или он пополнит группу тех, кто получил травмы различной степени тяжести. Интересно, много ли денег получил выигравший? Судя по голосу - достаточно.
- Завтра шеесек отгрызет тебе голову! Так что не плачь по уху, ничтожество!
Мадр скулил от боли, пытаясь хоть как-то перевязать рану обрывком рубахи, чтобы остановить кровь. Стражники могли бы ему помочь, но даже не собирались это делать. Мы смертники, и невелика беда, если кто-то истечет кровью раньше времени. Готова поспорить, они уже делали ставки, доживет ли покусанный до рассвета.
Мне до Глыша дела тем более не было. Отплевавшись, я села, опершись спиной о сырой камень, обвела глазами сокамерников. Еще желающие горячей любви будут? Мадры усиленно занимались своими делами: ковырялись в зубах, разглядывали ногти на ногах, плевали в пол. Особо впечатлительный Жук теребил собственное левое ухо, радуясь, что в свое время отделался просто тычком в челюсть. За неделю, которую мы провели в этой камере, я научила их бояться. Последние несколько суток мне даже удавалось нормально поспать, не вздрагивая от любого шороха, будь то дрыхнущий мадр или крыса.
- Сука!!!
У Глыша, кажется, совсем крыша поехала. Он бросился на меня со звериным воплем и таким выражением лица, что будь я мадром или эльфом - испугалась бы точно!
Но вместо этого я сломала ему руку: просто перехватила чуть выше запястья и повернула. Раздался громкий хруст и еще более громкий вой глубоко нецензурного содержания. После этого я сильно пнула ногой в грудную клетку, так что мадр отлетел на середину камеры, а оттуда отполз к противоположной стене.
Бездна! И вот с этими убожествами мне умирать на одном эшафоте!
От злости я выругалась сквозь зубы и зарылась опять в гнилую, отвратительно воняющую солому, которая хоть как-то спасала от соприкосновения с жутко холодным и мокрым полом. Умереть от простуды мне уже, конечно, не суждено, но последние часы я предпочитаю провести в максимально возможном комфорте.
Никогда бы не подумала, что ночь накануне собственной казни я смогу вот так вот запросто проспать.
Я могла бы вскрыть тяжелую железную дверь Peorth-ом, Знаком усыпления разобраться со стражей, а то и попросту перебить их, чтобы не забивать себе голову, и выбраться на свободу. Могла бы. Если бы не Торны, находящиеся в меньше чем дне пути отсюда. Если бы больше - меня бы здесь уже не было.
Впрочем, меня и так скоро здесь не будет. Взовьется топор, покатится с плеч голова, хлынет горячая кровь и душа сверзнется со спины Великой Черепахи в Бездну, потому что за свою короткую жизнь я умудрилась натворить много такого, с чем в Нарволахейо путь заказан.
Бездна, видела бы меня мама... Хотя, я полагаю, меня специально подставили. Я уже полгода жила в Шалхаторне и хорошо знала, где и когда появляется ночная стража. Так вот, там, где меня поймали, ее быть не могло по определению! И после этого вы хотите, чтобы я списала это на простую случайность? Идите в Бездну! Я еще не окончательно сошла с ума!
Хотя легче мне от этого не станет. И топор не рассыплется в руках палача, а даже если и рассыплется - новый найдут моментально. Говорят, это примета хорошая, если твоим топором голову преступнику отрубят, а уж если не с первого удара, так вообще! Вот и таскают мадры на каждую казнь топоры, последний раз соприкасавшиеся с точилом где-то вечность назад. А несчастным нам страдай и молись, чтобы с шеесеком ничего плохого не произошло.
***
- Подъем, сволочи! - громоподобный окрик начальника стражи перекрыл даже лязг открывающейся двери. Я недовольно фыркнула и поднялась на ноги, пока меня не подняли за выкрученные руки, хорошенько пройдясь сапогом по ребрам.
Эй! Бездна! Мы не договаривались, что умирать я буду, страдая от жестокой ангины!
Вошедший вслед за начальником стражник грубо протянул мне белый льняной сверток. Непонимающе разглядывая внезапно обретенное имущество, я развернула ткань и едва не сполоснула край ее в грязи. Белая хламида с длинными рукавами доступно сообщила, что мне необходимо переодеться.
Оглянувшись, я увидела, что сокамерники это уже сделали.
Моя одежда давно превратилась в жалкие ошметки. Штаны, прикрывающие одну ногу до середины голени, а вторую лишь по колено, безвозвратно потеряли темно-коричневый цвет, изодранная рубашка держалась на честном слове. Я не стала трепыхаться, снимать ее, как положено, рванула с плеч вниз, разрывая нитки, и так и оставила валяться у ног. Штаны стащила, уже надев "платье".
По одному нас выталкивали из камеры, предварительно связывая руки за спиной. Хорошо связывая, качественно. Первым вывели Уро, предводителя той шайки, с которой я провела последнюю неделю. Он шел спокойно, высоко подняв голову, в глазах прыгали огоньки вызова. Их было семеро, и вожак собственным видом показывал, чего он ждет от своих мадров в этом последнем пути. Я даже почувствовала к нему уважение, если такое вообще возможно, когда речь идет о моей скромной особе.
За Уро вытолкнули Жука. Парень был бледен аки блазень и губы его мелко тряслись. Сколько лет этому искателю острых ощущений? Двадцать три, не больше. Совсем мало даже для мадров. Жалко его.
Тика пытался вырваться, когда ему вязали руки, за что получил под дых, а затем и ногой в лицо.
Витальд вышел почти спокойно, только с сожалением прищелкнул языком, скользнув по мне прощальным взглядом.
- Что, Мотто, сколько монет ты поставил сегодня? - хорохорясь, спросил Як, когда проходил мимо начальника.
- Топай, мразь! - буркнул тот, помогая смертнику пинком. Неужто вчера его светлость поставила не на меня? Он что, дурак?
- Ваша светлость проигрался вчера? - уточнил насмешник уже из коридора.
- Я сказал: топай! - рявкнул Мотто, наливаясь изнутри пунцовым жаром. Я только хмыкнула, опустив голову.
Толстощекий Мал не выдержал и нервно расхохотался, спотыкаясь на ходу и забавно тряся головой. Начальник стражи со злостью толкнул его в дверь, вымещая то, что зародили насмешки Яка.
Вывод Глыша превратился в цирк. Мадр скулил, не давал связывать сломанную руку, плевал в стражников, а в конечном итоге, когда пинки и удары свалили его на пол, Глыша вырвало вчерашней баландой пополам с кровью. Мотто брезгливо сплюнул и выругался сквозь зубы. Стражники подхватили мадра под локти и поставили на ноги. Стереть с его щеки мадра брызги блевотины никто не догадался.
- Эй, поосторожнее, болван! Ты не пугалу руки крутишь!
- А тебе не все равно, девка? - со смехом спросил стражник, однако натяжение веревок ослабло. - Я гляжу, застыла на холодном полу. Погреться перед смертью не желаешь?
- Да пошел ты! - говорить и глотать было больно, голос звучал простужено и хрипло, но вполне убедительно.
Эшафот устроили прямо на площади перед тюрьмой, так что поездка в клетке не предполагалась. До весеннего равноденствия еще десять дней: собравшийся народ был в теплых куртках, изо рта воздух вырывался белыми клочками пара. Нас босиком погнали по только-только начавшей оттаивать земле, так что я была просто счастлива оказаться на деревянном помосте. Ветер забирался под ткань, кожа покрывалась мелкими пупырышками. Палач поудобнее перехватил топор и на несколько шагов отошел от плахи. Глашатай принялся зачитывать приговор.
Я не слушала. Ангина переросла в лихорадку, меня начала бить крупная дрожь. Я бы дорого дала, чтобы отлежаться несколько дней под теплым одеялом, потягивая травяной отвар.
Говорят, "в Нарволахейо отоспишься". Мне это явно не грозит. А Бездна поспать не даст, это уж точно.
- Боишься, девка? - с ухмылкой спросил палач, стоящий рядом, опираясь на топорище.
Я? Боюсь?! Рассмеялась бы в лицо глупому мадру, да горло болит просто страшно. Поэтому я молча пожала плечами. Я не умею бояться смерти, а сейчас учиться уже поздно.
- Не бойся. С одного раза шейку перебью, это я тебе обещаю. Быстро, не почувствуешь ничего. Мне тебя жалко, знаешь?.. Зачем ты полезла-то сюда?..
Зачем полезла? Хороший вопрос. Я бы ответила тебе, мадр, да только не нужно мне твое понимание. И жалость твоя тоже не нужна.
Стража расползлась по периметру эшафота, держа нас на прицеле арбалетов. Еще трое, включая Мотто, стояли возле плахи. Когда глашатай закончил, один из стражников схватил Уро за плечо, ткнул древком копья в ногу, заставляя упасть на колени.
У нас не спрашивали о последнем желании. Для этого мы слишком много натворили.
Толпа ахнула (в массе своей восхищенно), когда голова покатилась в специально подставленную корзину и горячая кровь, исходясь паром, фонтаном хлынула на помост и в лица тех, кто стоял в первых рядах. Челюсть Уро навсегда застыла в вызывающем оскале. Да, все-таки он вызывал во мне уважение.
Я опустилась на колени сама, сама откинула с шеи заплетенные в косу волосы и уложила голову щекой на плаху. Мне было не страшно. И больно. И еще обидно. Умирать, не достигнув даже возраста Полного Раскрытия, зная, что против тебя, по сути, весь мир, а единственные родственники продали за... Да не важно, за что! Важно, что продали. И я, дура, поняла это только тогда, когда даже возмущаться было уже поздно.
Интересно, а глаза закрывать обязательно? Или нет? А дыхание задерживать?
- Подождите, - раздался вдруг из толпы голос, от которого меня морозом по хребту продрало. - Она не в вашем праве.
Что?! Эй, стоп! Меня что, убивать сегодня не будут?! Так не пойдет! Я протесту-у-у-ую!!!
Но палач уже поставил меня на ноги, сочувственно вздохнув, а мадры постепенно расступались, пропуская к эшафоту высокую женщину с молочно-лиловыми волосами и глазами того же цвета.
Бездна! Только этого мне не хватало!
- Развяжите ее, - приказала женщина. Мотто бросился ко мне со своим ножом и вмиг перерезал путы. Я хмуро растирала запястья, проклиная все на свете.
Торна, Хранительница Врат, шевельнула пальцами, и я почувствовала, как моя правую щиколотку обхватывает серебряная полоска, как серебро ползет вверх вдоль ноги и позвоночника, обнимает грудную клетку в районе диафрагмы, потом шею и, стекая по руке, защелкивается на правом запястье.
Вот и приехали. Вот и в Цепи Наудра походить пришлось. Кто бы маме когда такое сказал, вот бы она посмеялась! Над трупом неудачливого шутника...
Хотя то, что на меня надели Цепь, а не Звено, заставляло задуматься. И значительно повышало самооценку. Ко мне отнеслись серьезно, что уже само по себе значило ой как много. Тем паче, что это был первый акт серьезности с их стороны за последние пять лет.
Интересно, что Хранительнице от меня надо? Эти грымзы редко выползают за Врата, но уж если выползают... Чует мой копчик, что ничего хорошего из этого не выйдет. По-моему, меня сейчас отправят во дворец...
Торна тем временем забрала у Мотто пергамент, раскрашенный печатью Совета, который (пергамент, а не Совет), видимо, обосновывал мое нынешнее нахождение среди живых.
- Пошли, - бросила мне Хранительница.
Лучше бы я не делала вид, что не слышала. Когда через несколько шагов Торна обернулась, браслет на щиколотке обжег кожу и послал вдоль Цепи импульс, сковывающий мышцы. Ноги подкосились, и я рухнула на колени. Боль была жуткая. Я и не думала никогда, что Цепь - это НАСТОЛЬКО сильная штука!
- Не вынуждай меня повторять, - спокойно до безразличия прокомментировала ситуацию Хранительница. Я решила с ней согласиться. Хотя бы ради разнообразия.
Такоша ждал за городом, на большом пустыре. Неужели Торны узнали, что такое вежливость? Если да, что это самое удивительное событие за последнее время.