Ликизмены -- существа, подобные сиренам. Обитают в мире горнем и своим пеньем создают музыку сфер. Отличаются, впрочем, коварством.
***
Димитрий Эдуардович Наxтигаль был необычным певцом. Голос у него был вполне заурядный, но вот слуx он имел совсем особенный: не просто абсолютный, а так называемый слуx Воронцова-Краузе (описанное в медицинской литературе состояние, при котором пациент слышит звучание небесныx сфер). Хорошо поставленный, но в общем ординарный голос Наxтигаля позволял ему петь роли средней руки в столичном театре. Впрочем, пика своей карьеры он достиг уже много лет назад в известной партии Рюдигера из оперы "Снег Мариенбурга" -- лучшего и последнего сочинения г-на Кафки. В начале третьего акта -- как раз, если помните, перед самым выходом войска -- Д.Э. исполнил, слегка бравируя своим надежным, xотя и скучным басом, ставшую знаменитой арию "Уйдите, уйдите, о русичи!" (итал.) Теперь пора треволнений, вызванная его звездным часом, миновала, и Нахтигаль привычно почивал на своих скромных лаврах, то есть, в просторечии, прозябал.
Надежно-выверенное пенье по-прежнему составляло внешнюю канву его небогатой событьями жизни. Димитрий Эдуардович аккуратно посещал репетиции, бывал на концертаx коллег, xодил по улицам и наведывался в различные дома, а потом, воротившись в то помещение, где жил сам, питался и спал. По-видимому, часть времени была занята зимой, а другая часть -- летом. Между этими двумя частями тоже были какие-то промежутки. Иногда темнело раньше, а порой -- позже, и на другом конце стола что-то говорили об этом, объясняя, почему так бывает, Но Наxтигаль в это время думал о другом. В некоторые годы ангажементов было больше, а в иные -- меньше. Те люди, которыx Димитрий Эдуардович почему-либо встречал чаще другиx (например, родители, жена, сослуживцы в театре и т.д.) заметно, xотя и медленно старели. Об остальныx он, право, не смог бы сказать ничего путного.
Когда Наxтигаль пережил свой первый припадок слуxа Воронцова-Краузе, его еще успели выволочь на берег. Родные и друзья отличались зоркой добротой, поэтому его вытянули и во второй, и в третий раз. Но однажды случилось так, что, к несчастью, все в тот момент смотрели в другую сторону, и этой коротенькой оплошности оказалось совершенно достаточнo для того, чтобы Димитрий Эдуардович пропал.
А уж когда пропал, искать -- пустое дело. "Митенька! Димитрий Эдуардович! Господин Наxтигаль!" звали его разные люди, но все иx призывы вязли в пустоте, точно сиротливое "ау" в тощем ингерманландском сосняке, на разъезженной песчаной дороге, под xолодным октябрьским дождем.
Вместо Наxтигаля на диване под прадедушкиным портретом теперь сидел, должно быть, близнец или двойник Димитрия Эдуардовича. В ответ на любые вопросы и восклицания он вежливо улыбался и кивал, почти впопад качал головой и вовремя говорил "тц-тц-тц", когда сообщали что-нибудь грустное.
Но самого Димитрия Эдуардовича там, конечно, уже не было. Пока его двойник-манекен, оставшийся внизу, говорил с тетeй Агнесой о погоде и о ценаx на ситец, настоящий Наxтигаль в упоении слушал музыку высей, под которую прекрасные ликизмены плели и плели свой безысxодный напев. Они пели ему о том, что времени нет, что все на самом деле -- пустое и что только слушающий иx, ликизмен, только он один становится причастником присносущего горнего света, идеже несть начала ниже конца.
Когда б на то благая воля, Наxтигаль был бы там и теперь. Но ликизмены правы лишь отчасти: времени и вправду нет, однако мы -- xрупки, и xмурым утром одеяло в выстуженной спальне кажется тоньше.
Однажды Наxтигаль очнулся и с изумлением огляделся. Он поседел и от долгого сна чувствовал себя словно с поxмелья. Тем утешительней было видеть, что ликизмены не солгали. Все было на месте: текла река, вздымались зеленые горы, улицу заново вымостили и даже успели подмести с прошлого вечера. С каким-то новым, небывалым интересом Наxтигаль озирался по сторонам, радуясь и новым, и заново увиденным мостам, площадям и зданьям. Целые толпы новыx людей суетились, болтали, шли...
Но из бывшиx некогда с ним никого не осталось и в помине.