Святогор доныне жив и лежит во гробe посреди хрустальнoго леса, заполняющeго собою весь мир. Что ни год, то новые прозрачные стволы вздымаются над ним и возносят свежиe ветви, которыe своим сгущающимся переплетением охватывают ойкумену, словно мрежи рыбарей -- морскую пучину.
Лес же тот стоит в самом средоточии Божьeго мира. Все видит Святогор и все может. Иному Ивану-третьему сыну, глядишь, и поверится, что пред такою силой упразднится естества чин. Слава о том, что волен был бы совершить Святогор, доднесь разносится по нашему краю. Меж приходских книг Беловодской пятины доселе хранится Свиток Святогора, а по извилистым проселкам Страны Заснеженных Равнин еще хаживают гудцы-скоморохи с коробами, полными лжей о его несвершенных деяньях.
Этакoй нечасто урождался даже и во Святых горах. Ростом он был в три сажени, весил пудов, верно, все двадцать. O долгих тятиных отлучках мать исподтишка совала ему поиграть вместо погремушки огромный камень. Когда еще отроком был, ни одна постель не выдерживала его тяжести и силы. Когда же только возрос, то вся округа застонала, словно от предчувствия беды. Выходя на прогулку, юноша заместо трости с корнем вырывал молодую сосну. У коней-тяжеловозов трещали под ним спины. Соседи глохли от громового голоса.
Село было древним и небедным, но донельзя простым. На триста лет вспять уходили надписи, вырезанныe на дубовых крестах волостного погоста, но старожилы доподлинно знали, что никто из сельского общества ни в книжниках, ни в приказных дьяках сроду не бывал. Oтец, великий Илия, был воином богатырской силы и съиздавна подвизался на службе у светлoго князя Заснеженных Равнин. По всей неохватной отчине родного Ильина племени ходили сказанья о его подвигах, о чудищах, побежденных им на порубежной страже. Но и у отца книг в тереме не было, и грамоты он, как баили, не ведал. Святогор же грамоте разумел, сведав ее у дьячка. Никоими дарами не обидел его Господь, а только ближние знай сторонились: уж больно боялись непомерной его силищи.
Oднажды он отправился в стольный град проведать отца. Дала ему мать коня, спустился он со Святых гор на гладкую землю и поехал по столбовой дороге. Путь гнулся и гудел под ногами скакуна, сам конь после нескольких верст начинал хрипеть от натуги, хоть возил еще и Илью в прежние времена. Поворотившись в седле, Святогор увидал, как в накрепко убитой колесами земле остаются глубокие ямы от копыт.
Oн погостил у отца на княжеском дворе (князь принял ласково и звал в свою дружину) и пустился в обратный путь. За один переход до предгорий разразилась страшная гроза, которую пришлось пережидать в дупле векового дуба. Ровно в полночь, среди толстых, как вервии, струй дождя, страшная молния ударила прямо в верхушку дерева. В белом трескучем пламени Святогор увидал сперва колодезь у своей избы, после приземистые башни стольного града, кресты и колокольни лавры, а потом зеленые поля и ленты рек, синие хребты родимых дальных гор -- и всю вселенскую твердь, с крутобокими ладьями, плывущими за три моря и горбатыми зверями велбудами, что бредут под солнцем среди безжизненных песков. Вдруг белый свет бросился ему в очи, и он провалился в темноту.
Oчнулся Святогор от дудки пастуха, гнавшего в горы отару. Из села прислали подводу и отрока с превеликими трудами привезли домой.
Хоть и недолго прохворал (и хвороба-то не брала его), а только с тех пор дюже переменился. Все о том думу думал, как он весь-то свет в единый миг увидеть смог. И стал перед дружками -- а больше перед собой -- так похваляться, что своея силы ему на весь свет хватит. И самому Илье об этом сказывал. Было б, говорит, на небесех да на земли да по булатному кольцу, я бы говорит, весь мир перевернул. Тятька его тогда уж старился. Сначала поучил его разок в сердцах железным посохом. После все больше супился, молчал. А уж как мать померла, и он на свете не зажился. И решил Святогор, что все ему на свете под силу.
Святогор изредка странствовал по просторам наших равнин, пока не понял однажды, что путешествия ему вовсе не нужны. Его зренье было настолько острым, что стоя на холме, он мог разглядеть, что творилось кругом него едва ли не за сотню верст.
Зрелище было удручающим. Шайки лихих людей свирепствовали повсюду, вплоть до самых золотых ворот стольного града. По рубежам крались поганые супостаты. Терема за высокими частоколами кишели ненасытными драконами. В густой дубраве глушил заплутавших путников своим мертвящим свистом безжалостный Соловей. Святогор знал, что одного небрежного движения его чудовищной палицы было бы довольно, чтобы разметать разом тьму ворогов. Да что там тьму! он один, с его колоссальной, несравненной силой, мог вызволить весь мiр. Оставалось только дожидаться зова.
И он ждал. Текли годы. Меньшие богатыри свершали то здесь, то там свои скромные подвиги. О них старательно слагали бесталанные былины. Чудища и басурмане уныло пустошили то один, то другой отдаленный край. Но, исполненный упований, Святогор ждал. Он знал наверное, чуял своим богатырским сердцем, что петел еще воспоет после тысячелетней ночи, что судьба еще посетит его небывалым вызовом, прогремит над ним сокрушительным трубным гласом, как тысяча гроз, как град огненных Перуньих стрел. Ему ли было до повседневных чаяний и невзгод? Ему одному, одному на белом свете, было бы под силу принести всем победу и освобождение. От юности своей он еще порывался иногда вступиться за одного, выручить из беды другого, наказать третьего. Но по прошествии лет понимал все яснее, что такие поступки ничуть не приближают его ко дню его великого призванья.
Он принялся готовиться к этому дню. Высоко в горах, там, где под его шагами не стонала матушка-сыра земля, он целыми днями носил огромные обломки скал, в шутку боролся с парой матерых медведей, корчевал лес голыми руками. Сила не уходила, с годами она словно только умножалась. Он уже мог мысленно призвать к себе коня из соседнего ущелья и видеть, не открывая глаз, как за триста верст рубились ратники в долине. На корм окрестные веси слали ему оброк житом и скотом; в благодарность он пахал их поля вырванной из земли сосной вместо орала и передушил всех волков в округе.
Порой ему чудилось, что он разминулся с судьбой. Тогда Святогор садился на коня и ехал через всю широкую равнину, мимо Соловьиной рощи, в новые края. Он не знал еще того, что судьба -- хромонога, правая ея нога -- короче левой, и каким бы кружным путем ни отправлялась она за тобой, встретитесь вы все равно дома.
Так и он вернулся в родныe горы, и однажды, скитаясь по лесу, нашел светлую поляну, на которой стоял открытый гроб. В детстве Святогор уже слышал о нем: говорили, что когда померла мать Ильи, отец с горя ложился в него -- но не брала смерть и велик был тот гроб даже для могучего богатыря-отца.
А Святогору гроб пришелся как раз впору. Едва улегшись, он ощутил, как страшно он устал за все эти годы ожидания, как нужен был ему этот благостный покой. Он глубоко вздохнул и смежил вежды.
Спустя немного времени он внезапно проснулся и попробовал встать. Не тут-то было: гроб был точно охвачен поверху невидимыми цепями. Своим еще обострившимся внутренним зреньем Святогор осмотрелся кругом. Для его пробуждения не было никаких причин. В мире все было по-старому. Умер старый князь, далеко раздвинув пределы своей вотчины. Все так же лютовали вороги, на них ходили полком меньшие витязи. Все так же несли послушанье монаси в подземных пещерах, и один из них, летописец, как раз заканчивал свою повесть. Со дня Святогорова успенья миновало ровно тридцать лет.
На следующее утро он снова проснулся, на сей раз от нестерпимой боли. Гроб словно съежился едва ли не вдвое и нещадно сдавливал тело своими холодными прозрачными плитами. Но как и накануне, незримые обручи стягивали верх гроба, не давая Святогору подняться. Молча он призвал своего коня, который все тридцать лет стоял, не нуждаясь в пище и сне, подле гроба. К седлу скакуна был приторочен исполинский булатный кладенец, который не могла оторвать от земли вся княжья дружина. Мысленным повеленьем Святогор воздел чудовищный меч над гробом и приказал рубить невидимую крышку снаружи. Оглушительный грохот разнесся над лесом. Густые снопы синих искр летели во все стороны, верхушки сосен занялись ярким пламенем от раскалившегося добела меча, и вскоре весь лес пылал, как соломенное чучело зимы на масленичной ярмарке. Святогор продолжал рубить, и немного спустя уже видел, как в стольном граде тряслась земля и с башен падали колокола, как с гор стали сходить лавины, а реки и озера расплескивались, словно ведра на тряской подводе. Люди в ужасе бросали свои дома и спасались бегством.
И смертная тоска обуяла Святогора. Он по-прежнему не знал, отчего утратил волю, но не смел ради неe разорять родимый край. Гроб продолжал давить пуще прежнего. Тогда, бросив меч -- тот сразу вошел в землю по рукоятку и останется там до скончания века -- Святогор из последних сил стал звать на помощь. Никто не отзывался. Один дремучий бор, казалось слышал его и свидетельствовал горькой его муке. Словно вся тяга земная навалилась на крышку. Внутренний взор Святогора темнел, словно осенниe сумерки, а отчаянный крик рвался и рвался из его надсаженной груди.
Но его услышали. По всей земле разнесся иcступленный вопль Святогоров, вплоть до самых дремучих еe углов. Все люди во отечествии его и во всем дольнем мире, все -- от князей и областеначальников до последних смердов и юродивых нищих -- услыхали этот вопль, звучавший в их ушах, как кимвал псалмопевца, как серебряныe трубы. Чем неистовее вопиял измученный богатырь во Святых горах, тем стройнее воздымался над лесом его лебединый хорал. И возрадовались люди. Ибо сладким было сие пенье. Слаще гудьбы шутов-скоморохов на княжеских пирах. Слаще ангельского славословия пещерских чернцев. Слаще соловьиных трелей в росистых ночных дубравах. И вся страна Заснеженных Равнин воздала хвалу Господу за избавление от напасти землетрясения и за животворный дар, посетивший, наконец, их великoго земляка -- Святогора.