Аннотация: Иногда думаешь: ах, если мне ТОГДА подсказали, что делать! Но ворошить прошлое - не лучший метод работы над ошибками...
Работа над ошибками
Из цикла "Сны-видения большого города"
Она будит меня визгливым выкриком:
- Подъем! Семь пятнадцать! Вставай!
Выныривая из глубин сна, мысленно содрогаюсь. Каждый раз этот голос выводит из себя. Попробуйте записать собственную речь на магнитофон - наверняка первая реакция будет "неужели я настолько противно говорю?!". Вот и она. Высокий, мало модулированный, небогатый по тембру, с ехидными интонациями - от ее голоса ноют зубы и поднимается давление.
- Ничего у тебя не поднимается, отличное здоровье. И чтобы оно оставалось отличным - подъем!
Под одеялом тепло, мягкий плед щекочет кожу, от подушки слабо пахнет грушевой туалетной водой. Но она не даст мне покоя.
Контрастный душ. Овсянка и зеленый чай. Сумка со спортивной одеждой в углу прихожей. Хлопает дверь.
Она тоже ненавидит меня. Сначала была настроена дружелюбно и покровительственно, но сейчас - мы уже полгода знакомы - постоянно срывается на крик. Мы антагонисты; все, что нравится мне, вызывает у нее неприязнь. Ее приоритеты заставляют меня скрипеть зубами. Здоровый образ жизни - один из них. Вот почему мне приходится просыпаться на заре, есть клейкую дрянь и идти в бассейн.
- Ты туфли не взяла, те, черные. У нас собеседование в "Кока-Коле", не забыла? - сварливо вспоминает она. Я возвращаюсь с лестницы. Ну конечно, "ее" туфли! Она заставила меня купить это пыточное орудие, названное "классическими лодочками на шпильке".
Ей невозможно сопротивляться.
Солнечные лучи нежно гладят полуприкрытые веки. Март холодный и снежный, ни единой зеленой искорки, ни одного звука птичьего пения. Только это, теплое, пушистое, как заячьей лапкой по коже...
- Автобус, осторожно!
Ледяная крошка, грязные брызги на куртке. Она шипит недовольно, я пропускаю мимо ушей. Костюм в пакете и туфли остались чистыми, на кадровика я произведу благоприятное впечатление. Сама я никогда не расстраиваюсь из-за таких мелочей.
Вечером, после бассейна, собеседования, трех лекций, семинара, после "правильного" ужина - овощное рагу, калорий ноль, пользы море, - я робко спрашиваю:
- Можно мне сегодня на концерт пойти?
- Как будто я могу тебе что-то запретить... - лицемерно вздыхает она.
- Обещай, что не будешь высказываться. А я не буду делать ничего, что ты запретила.
Конечно, она знала, о чем я собираюсь просить. Не зря же весь день была пай-девочкой.
- Хорошо, иди. Но помни - до первого нарушения!
И я иду. Душный маленький зальчик, четверо на сцене, около сотни в зале, гремит рок. Слева, вполоборота - он.
Эдуард...
Ему редкостно повезло с именем. Чаще бывает так, что необычные, яркие имена носят самые серые люди. Горластая толстуха Диана, пьяница-грузчик Роберт - нелепо пристегнутые к своим именам человечки. Аристократичное "Эдуард" облегает его, словно доспехи. Мама говорит - Эдик, друзья - Эд, на афишах он Эдди. Нет. Я зову его только полным именем - растянуть все три прекрасных слога, прокатать во рту, как лимонный леденец, бросить в воздух и позволить падать, отражаясь от стен...
Полгода назад я была влюблена в него до беспамятства. Да и сейчас не отболело.
Хорошая девочка, послушная дочь, я не ходила на рок-концерты. У меня был бойфренд - такой же хороший мальчик, мой однокурсник. Вместе мы с облегчением избавились от опостылевшей девственности, а потом начали "строить отношения". Смешно вспоминать - мы это так и называли! Таким убогим, канцелярским языком!
Мы "строили". Не сомневаюсь, он читал те же статьи в своих мужских журналах, что и я в женских. "Все мужчины с Марса, все женщины с Венеры", "как найти общий язык со своей половиной", и прочее. Мы учились "строить" вместе. Наверно, мы бы поженились в конце концов, если бы, спасаясь от дождя, я не зашла в кофейню, где играл в углу некто растрепанный - и пропала.
Что он во мне нашел, не понимаю до сих пор. Он похож на Маленького Принца, потеряшку с далекого астероида, выросшего на Земле. Кроме музыки, ничего не слышит. Кроме текстов, ничего не видит. Детские глаза, устремленные внутрь себя, рассеянная улыбка, тонкие пальцы с мозолями от медиатора и струн. Служил в армии - там ему сломали этот восхитительный нос, но не научили слушать начальство. Похоронил отца - но не ощутил себя взрослым, только почувствовал смерть за своим плечом. Если бы не друзья, не было бы ни работы, ни жилья. Всегда находится кто-то, кто говорит: "сегодня играешь тут, заплатят", или "почему холодильник пустой?". Всегда находится желающий дать в долг, помыть посуду (признаюсь, я тоже), раскурить косячок.
Тогда я прочувствовала собственной кожей, что означает это fall in love. Я не просто влюбилась. Я упала в любовь, утонула в ней, захлебнулась, задохнулась. Ушла на дно. Надо мной прозрачные силуэты рыб, качаются водоросли, еще выше кто-то машет руками, кидает сети, кричит... ничего не важно.
Учеба - побоку. Искать работу - зачем? Подруги заброшены, родители беспокоятся, а я не ем, не сплю, живу как на дне морском.
Как я жалела тогда, что не умею рисовать! Фотографии Эдуард не любил, да и не передавали они его глубоководного очарования. Я находила в Интернете картинки-аниме, а потом меняла эльфийские уши на круглые, вставляла его глаза - выходило похоже...
Принц древнего народа, очнувшийся на Земле. Поющий странные песни. С рассеянной улыбкой встречающий любые новости - и скверные, и счастливые. Жующий плавленые сырки на коммунальной кухне. Он был талантлив, без сомнения. Но я не думала о роли "подруги гения", о будущем. Я просто жила.
- В двадцать шесть лет он умрет от передозировки, - сказал мне язвительный, визгливый голос, шедший изнутри головы.
Это была она.
Насколько же я была fall в эту самую love, если раньше мысли о шизофрении меня потрясло это - как умрет?! Это невозможно!
Конечно, Эдуард что-то употреблял. Сладковатый запах марихуаны шел от его одежды, косяк в длинных пальцах выглядел так, словно он с ним родился. Иногда что-то глотал, что-то нюхал. Но ведь это не было зависимостью!
- Героин. Все идет по нарастающей, неужели не замечаешь? Влюбленная дура, - брезгливо добавила она. - Четыре года, и все. А ты последуешь за ним через восемь часов, - и, не тратя слов на убеждения, она метнула в меня картинку.
...Его квартира, все та же, но много грязнее. Темная шелковая грива, разметавшаяся по замызганному дивану. Поза смертельно уставшего человека - как будто спит. Бессильно тянущиеся куда-то - к телефону? - пальцы. И я, бледная, с острыми скулами, после судорожного обтряхивания его тела, тщетных попыток найти пульс - он уже остывал - неуклюже перетягивающая жгутом вену...
- Конечно, это был суицид. Ты так и не стала сама колоться, хоть он предлагал не один раз. Но слишком сильно любила, и не захотела жить. Так будет, не пытайся спорить! - прикрикнула она.
- Кто ты? - спросила я слабо. Дрожали руки, знобило, и мучительно хотелось сию минуту бежать к нему, остановить, удержать...
- Я - это ты. Только через четыре года. После смерти я поняла, что совершила ошибку. И мне предоставили шанс все исправить. Я не позволю этому случиться второй раз, ясно?
- Но...
- Не спорь со мной! - снова визгливые нотки в голосе.
Конечно, я не поверила. Проще думать о душевной болезни, чем о перемещении душ. Сначала пыталась не обращать внимания. Но она была назойлива. Галлюцинацию невозможно игнорировать. Если в разгар свидания кто-то ехидно комментирует происходящее, ругается, подкидывает картинки из будущего - не замечать это нельзя.
Я пошла к врачу. Называлось это "центр психологической помощи", документов не требовали, только деньги. Немолодой мужчина выслушал меня, предложил завести карточку и обратиться в серьезное заведение. Подтвердил, смягчая выражения, тот диагноз, который я поставила сама. Но если я попаду в больницу - не будет ни Эдуарда, ни жизни. Лучше умереть. Без карточки врач не имеет права выписывать лекарства, но мне удалось разжалобить его. Я записала под диктовку названия, дозы, сроки - своей рукой он отказался. Выслушала еще раз: "Я вам ничего не говорил, понимаете? Это противозаконно!" Пообещала зайти еще раз, уже официально.
Два месяца мы с ней пили эти маленькие, но такие опасные таблеточки. Два месяца она издевалась надо мной, страдала от сонливости вместе со мной, плакала вместе со мной. Толстела я одна. Да, так и было - таблетки вызвали весь букет побочных явлений, а вот нужного эффекта не было и в помине. Она и не думала пропадать.
Мы заключили пакт о ненападении.
Я - делаю то, что хочет она. Проклятый "правильный образ жизни", искать работу - как оказалось, после окончания института она-я пробивалась подработками, наплевав на карьеру. И - в этом вопросе она была непоколебима - бросить Эдуарда. Как ни тяжко, я согласилась. Никогда не спящий, никак не контролируемый, постоянно сердитый обитатель черепной коробки может сломать самого сильного человека.
Она обещала помалкивать, если я не буду нарушать ее запреты.
Я понимаю - это на редкость неравноценное соглашение. Полгода прошло, я рассталась с Эдуардом, редкие встречи не счет. Я ем овсянку на завтрак, меня возьмут работать на престижное место, а она по-прежнему поучает меня, как мать ребенка. Как злобная мачеха падчерицу. Как злобный учитель двоечника. Как сержант солдата-салажонка.
Мне все равно, что она хочет добра!!!
...Гладкие атласные пряди растекаются по простыне. Специально принесла новое постельное белье, шелковое - не будут путаться. Я пропускаю их сквозь пальцы, прижимаюсь лицом. Горьковатый запах - шампунь с запахом моря и грейпфрута, да сигаретный дым, пропитавший их насквозь. Не помог и душ, который мы принимали вместе. Кожа чуть солоноватая на вкус, а выглядит... словно он облит золотом. Медленно провожу руками - сколько могу достать, мой мужчина очень большой.
- Маленькая гедонистка, - шепчет он.
Не отвечаю. Если я начну говорить, это плохо кончится. Только чувствовать. Снова и снова, пусть по всем каналам информации идут только прикосновения, звуки, взгляды - чтобы не было времени думать о другом.
В шкафчике около ванны обнаружились заколки и помада...
А что я хотела? Я сама его бросила. Три с половиной месяца назад. То, что иногда выбираюсь на его концерты и потом прихожу в эту квартиру - ничего не значит. Он свободен, он имеет право... нет. Не буду думать ни о чем. Только чувствовать...
- Хочешь? - предлагает он. Я продолжаю медитировать над его телом, касаясь губами, руками, волосами. Мой, сейчас он мой.
Отмахиваюсь от сигареты. Пожав плечами - лунный блик скользнул по коже - он закуривает. Знакомый запах - конечно, это не просто табак.
- Эдуард, ты не хочешь бросить это? - спрашиваю неуверенно. - Или оставить травку, бросить все остальное?
- Мы ведь уже говорили на эту тему, - морщится он. - Потому и расстались, ты не захотела меня понять. Жизнь и так поганая штука, а еще если отказаться от такого удовольствия... Таблетки - чтобы взбодриться. Травка - чтобы расслабиться. А больше ничего, ты зря боишься.
Но в голосе у него трещинка. Мой принц не умеет врать, на лице, прямо между тонкими изломанными бровями написано: "вру, но не хочу портить настроение друг другу". Я не позволю себе даже легкого вздоха сожаления. И больше никогда не задам такой вопрос.
Чувственные изыскания принесли свои плоды, он тушит сигарету и притягивает меня ближе. Сейчас мы снова займемся любовью, а потом придется уходить. Она не позволяет мне оставаться до утра.
- Ты так сильно изменилась, - говорит он позже, провожая меня до лифта, дальше я сама не позволяю. - Как будто в тебе другой человек.
- Эдуард... у меня было видение. - Ему можно сказать, он сумасшедший, как и я. По-другому сумасшедший, но все же. - Ты умрешь от передозировки. Четыре года спустя. Потому и прошу - бросай!
Он только брови приподнимает.
- А я стал популярным за эти четыре года? - спрашивает с ленивым интересом.
- Вышел один альбом, попал в рейтинги. Но ведь могло бы быть десять этих альбомов и всемирная слава, если бы не...
Он целует меня, нажимает на кнопку. Холодный металл за спиной, горячее тело прижимается к моей груди. Рубашка расстегнута, гулкий стук прямо под моей щекой.
- Судьба сама решит, - говорит он, отрываясь от моих губ. - Брошу, стану офисным планктоном - и зачем мне такая жизнь?
- Но ведь можно совместить!...
Он небрежно толкает меня в приехавший лифт.
- Хватит. Когда я тебя увижу?
- Н-не знаю. М-может быть, через две недели...
- А может, и нет. Прощай, на всякий случай.
- П-прощай, - мне все труднее сдерживаться.
Двери с лязгом захлопываются.
Путь домой - мартовская грязь, мертвенный желтый свет в метро, последние триста метров до дома - проходит в слезах. Каждое свидание отпиливает от меня по кусочку. Она молчит, и на том спасибо.
- Кошке хвост отрезать лучше сразу, а не по частям! - восклицает уже в квартире.
Когда в одной голове существуют два сознания, весь "багаж" общий. Память, воспоминания, интеллект. И ассоциации тоже - хвост, который режут по частям, пришел на ум обоим. От этого моя печаль переходит в ярость.
- Как я тебя ненавижу! Будь ты проклята! - крик в пустой квартире звучит сюрреалистично. В самом деле сумасшедшая.
- А я и так проклята, - неожиданно говорит она. - Когда я умерла, меня позвали... тебе не полагается знать, куда. Живым не нужно. Я отказалась. Думала, смогу помочь, исправить ошибки. А теперь и не получится, меня не примут. Это как настоящие проклятые - они не идут туда, куда все... для них особое место.
- Ты не расскажешь? - безнадежно спрашиваю я. - Хоть какие-то детали?
- Нет. Нельзя. Когда умрешь, сама увидишь.
- Там хотя бы хорошо? А то мне от тебя иногда хочется избавиться - любым путем, хоть умереть! Может, там отвяжешься!
- Нет. Не хорошо и не плохо. Обычные критерии неприменимы. Незачем тебе знать. А сейчас - два стакана воды, в душ и спать! Я сказала!
...Она похожа на глухонемого человека со сниженным тактильным чувством, с нечувствительностью к запахам и вкусам. Для нее нет радости от сна в мягкой постели, от еды, от секса. Единственное, что поднимает ей настроение - решенная задача. Когда я бросила Эдуарда, устроилась на работу, похудела на пять килограммов - о да, она была довольна. Даже голос стал более низким, спокойным, ехидства поубавилось.
Но ненадолго, конечно. Шаг в сторону от установленных ею правил - и начинается!
- Что это? - восклицает она, когда я наливаю в джезву воду и достаю из холодильника вчерашний торт. - Ты хочешь превратиться в корову? А от кофе зубы желтеют!
Молчу.
- Тебе через пять минут выходить, чтобы успеть в тренажерный зал! - возмущается она.
По кухоньке разносится лучший на земле аромат. Я добавила чуть-чуть корицы, и шапочку взбитых сливок сверху. Вишенка с торта - кисловатая, терпкая, ммм... Крошки тертого шоколада сначала чуть покалывают язык, потом тают. Это самый лучший вкус в мире, после вкуса поцелуев Эдуарда. Нет, я не буду думать о нем. Мы окончательно расстались. Уже месяц у меня другой - порядочный, благовоспитанный, с хорошим будущим. Она от него в восторге, заговорщицким тоном обещает, что через полгода, не позже, он сделает предложение.
Нет, нет. Только чувствовать. Не думать. Еще одна вишенка. Бисквит с коньяком...
- У тебя тренинг сегодня, какой коньяк? - кричит она. - Ну ладно, зубы еще раз почистишь...
Невыносимо.
- Что у тебя за тяга к саморазрушению? - возмущается она. - То есть, и у меня тоже... была. Почему ты не можешь жить, как надо?
Спокойно, спокойно. Она обещала - когда мы проживем эти четыре года, она уйдет. Или (этот вариант пугает меня до холодного пота) наши сознания сольются.
...- Мама, а я была когда-то такой занудой, правильной? - спрашиваю как бы мимолетно.
- Дочка, - она улыбается, довольна мной, - Ты всегда была хорошей девочкой. Послушной. Только когда ты связалась с тем мальчиком, ну, рок-музыкантом, мы испугались за тебя. Теперь все снова хорошо.
Мама разворачивает еще одну конфетку, шуршит фантиком. Протягивает мне коробку - качаю головой.
- Как у тебя хватает силы воли держать диету! - восхищенно говорит она. - Ты молодец, дочка. А как твой Саша?
- Серьги подарил, - неохотно отвечаю я. - С бриллиантами. Намекнул, что кольцо будет к лету.
Мама восхищенно ахает, тянется поглядеть. Поднимаю волосы от ушей. Тянет лечь к ней на колени и признаться во всем. Что правильно-положительный Саша раздражает именно тем, что в нем нет ничего раздражающего. Идеальный мужчина. Что последнее время я даже не могу есть сладкое - без всяких злобно-ехидных голосов в голове, просто невкусно. Что просто не хочется есть. Что просыпаюсь на рассвете и лежу рядом с сопящим Сашей, не в силах уснуть.
А она, конечно, довольна, теперь не чаще двух-трех раз в неделю появляется. Выдрессировала непослушную зверушку.
Но я ничего не говорю, конечно. Помню опыт с психиатром и таблетками.
Надо же, в метро можно встретить старых знакомых. Но я тороплюсь. И эта страница моей жизни перевернута.
- Доброе утро, Скутер, - прохладно. - Как дела?
Не больше тридцати секунд, вопрос-ответ, и хватит с него.
- У меня-то хорошо, а ты как?
- Отлично. Я спешу, еще увидимся.
- Ой, погоди! - Кричит он мне в спину. Людское течение уносит меня - медленно, но бесповоротно. - Дружок-то твой умер, знаешь? Герыч был паленый, не знаю точно...
...- Как?! Как это могло случиться?! Ты обещала - через четыре года, а прошло только полтора!
- Я не виновата, - в ее голосе непривычная беспомощность. - Я сама его любила, пойми, мне также тяжело, как тебе... я не думала!
- Ты ни о чем не думала! Ты... чудовище! Проклятая тварь! - я кричу в голос. Обычно наши диалоги мысленные, но сейчас не могу сдержаться.
Пассажиры отодвигаются от меня. Кто-то показывает пальцем. Мне нет дела до них. Я жажду крови - как жаль, что у нее тела! Нет лица, которое можно расцарапать, нет шеи, которую можно сдавить. Ей вообще никак нельзя причинить боль.
Она тихо, сдавленно плачет.
Причинила, значит...
Мне от этого не легче.
- Ненавижу! Я найду способ тебя убить!
Выйти из вагона. Протолкаться через толпу к противоположной стороне. Дождаться, когда загорятся огни приближающегося поезда. И...
...Она снова плачет. Я растерянно гляжу на собственное тело, изуродованное, разбитое, окровавленное. На заляпанный багровыми брызгами головной вагон. На мучнисто-белого машиниста. На лица зевак - жадно-любопытные, брезгливо-настороженные.
Наконец я вижу ее.
Она такая, какой была в день смерти. Худая, бледная, грязные джинсы, помятая рубашка, солдатские ботинки. Безумие в глазах. Не наркоманка, но подруга наркомана.
И я - тоже худая от постоянных диет. Бледная, но с дорогими румянами на щеках. Круги под глазами (от недосыпа и частых слез) замазаны корректором. Стильный брючный костюм, дорогие туфли. Не сомневаюсь, то же безумие в глазах. Бывшая подруга наркомана...
- Пошли, - она берет меня за руку. Привидениям, оказывается, можно касаться друг друга. Только я не чувствую тепла кожи, твердости косточек - ничего. Тактильное чувство спит. - Тут больше делать нечего. Это тело мертво.
...- И что теперь?
Мы сидим на лавочке, в сквере возле метро. Без верхней одежды, но мне не холодно. Теперь мне никогда не будет холодно.
- Тебя, может быть, они и примут... - вздыхает она.
Говорила я с... ними. Действительно, живому человеку незачем это знать. Пугающе. И одновременно - восхитительно. Живые будут либо совершать массовые самоубийства, либо избегать смерти всеми путями... но жить нормально точно не смогут.
Живым - жизнь. Мертвым - посмертие. Нам - что осталось нам?
- Нет, мне придется искупать. А ты в этом случае совсем пропадешь.
- Развоплощусь, как они это называют, - она мрачно улыбается. Мы были знакомы полтора года, и я ее ненавидела. Увидела ее час назад - и теперь отношусь как к сестре. Непутевой сестренке, которая действительно - ХОТЕЛА КАК ЛУЧШЕ.
- Если бы другими методами, - говорю неуверенно, - Мягче, деликатнее. У тебя бы получилось.
- Не утешай. - Она качает головой. - Я поступила ужасно. И прошу тебя: согласись на их условия! У тебя есть шанс.
- Что, если попробовать еще раз? - спрашиваю я. Кладу руку ей на плечо. У меня никогда не было сестры, не знаю, как надо успокаивать, поэтому мои пальцы на ее клетчатой рубашке кажутся... чем-то чужеродным.
Она смотрит на мою руку смущенно, замирает, стараясь не потревожить. У нее тоже никогда не было сестры. И она не знает, как принимать утешение.
- Если еще раз - я опять испорчу.
Моя ладонь в ее ладонях. Глаза в глаза. Без слов - прости меня за все!
- Я удержу от ошибки. Вместе мы справимся.
- Может, не стоит?
- Стоит. Ты умерла в двадцать пять, я - на три года раньше. Давай возьмем шестнадцать лет.
- Почему именно шестнадцать? - Она вроде бы против, но любопытство берет верх.
- Эдуарду тогда было семнадцать. У него умер отец, и... тогда он впервые попробовал наркотики.
- Хорошо. Давай попробуем.
Наша скамейка стоит не только в центре сквера. Она сейчас - центр всего бесконечного четырехмерного пространства, вокруг нее вращается наш мир. И недовольно смотрят "они"...
Ничего.
По дрожащим нитям мы пробираемся к ней, я-шестнадцать. В пространстве - на юго-восток, к дому родителей, к старой школе. По времени - назад. Так просто...
Я притормаживаю у входной двери.
- Нам надо выработать линию поведения. Мы всегда вместе, выступаем единым фронтом. Не хватало ей перебранки в голове, хорошо?
- Да, - кивает она. - И ведем себя очень мягко, бережно. Ничего не приказываем. Только направляем на путь. С Эдуардом познакомим...
- Хорошо, я так и хотела. Только сначала надо что-то с собой сделать. Помнишь? - я улыбаюсь. - В шестнадцать лет я была фанаткой шоколада, весила на десять килограммов больше нормы. И прыщи от сладкого! С этим надо поработать.
- Очень мягко. Очень бережно! - подхватывает она.
- Да. Не понимаю, что я находила в этом? - недоумеваю я. Ну, сладости. Ну, сон до обеда. Ну, одежда из натурального шелка. Что это в масштабах жизни? Неужели нельзя пожертвовать мелочами?
Уже около ее - нашей - комнаты мы останавливаемся, смотрим друг на друга: