Недавно ехал в командировку в Киев. Когда поезд, на ночь глядя, неспешно отвалил от перрона запорожского вокзала и улеглась неизбежная суета прoводов, в купе нас оказалось трое - грустная зарёванная девчушка лет семнадцати, молодой военный летчик и я, профессиональный толкач, человек цыганского образа жизни, вечный командированный.
Покуда проводница не собрала билеты и не принесла постели, мы сидели молча, почти не глядя друг на друга, думая каждый о своем. Паровоз все набирал скорость и за окном все быстрее отлетали назад тучные колхозные поля с перегаженным комбайнами и июльским зноем жнивьем.
- А газетки вы не разносите? - спросил у проводницы летчик.
- Нет, молодой человек, сегодня у нас не получилось с газетами, машина опоздала.
Девушка, по-воробьиному незаметная, сотканная природой из серых, заурядно-нейтральных тонов, улыбнулась мне уголками рта. Она, как и я, поняла, что летун хочет для начала подать себя с парадной, высокоидейной стороны.
- Ерунда все это, - не утерпел я, - газеточки, журнальчики...
Однако я тоже не был поддержан - девчушка подозрительно осмотрела меня, как онколог родимое пятно.
Я поспешил поправиться:
- Собственно, чем занимаются в поездах? Или читают, или водку пьют, или в карты играют. Все же я предпочитаю чаевничать.
По быстрому взгляду заплаканных глаз я понял, что вышел вперед очков на сто.
Кстати, позади уже раздавался боевой извозчичьий глас проводницы, предлагавшей чай. Все знают, что такое поездной чай, о котором, я верю, великие поэты еще напишут поэмы.
После первых же глотков выяснилось, что летчика зовут Федя, окончил он кировоградскую школу высшей летной подготовки и после короткого отпуска спешит в Кировоград получить диплом, чтобы решить вопрос о поступлении в Ленинградское высшее авиаучилище.
Люда едет куда-то под Киев к родне на несколько дней, взяла отгулы и за свой счет. Я, разумеется, не скрывал, что еду в командировку.
- Еще в поездах травят анекдоты, - изрек Федя, явно пытаясь взять инициативу в свои руки.
- Давай, поливай! - снисходительно согласился я, а Люда на всякий случай зарделась.
Федя тут же выдал пару тупых солдатских баек, причем, рассказывая, он подбирал удобочитаемые выражения, что совсем убило художественную суть этих перлов устного народного творчества.
Я мог бы, понятно, контратаковать и грохнуть полудюжиной чапаевских, но воздержался ввиду их явной непристойности.
Возникла пауза. Люда отодвинула так и не пригубленный стакан с душистым чаем и, отвернувшись, вдруг горько заплакала.
Нам стало жаль девченку и мы стали утешать ее. Она благодарно, однако молча, повернула лицо к нам, вытирая слезы застиранным, серым, как прошлогодняя солома, эмпээсовским полотенцем.
- А еще в поездах рассказывают страшные истории... - полупредложил я.
- Годится! - отозвался Федя, - Выруливай на старт!
Люда уже с некоторым интересом поглядела на мою бородку и, шмыгнув носом, приготовилась слушать. Я не дал себя уговаривать.
Люда мечтательно смотрела куда-то в ночное окно, явно представляя себя рассекающей теплый полуденный прибой, наркотический запах водорослей, синее небо и дымок итальянского сухогруза на горизонте.
Федя положил ногу на ногу и тоже погрузился в кайф.
- Таквот, ребяточки-козляточки, - продолжал я, - всамомБердянскемысИнессойпоявлялисьлишьднемитовсеговдвухместах-набазаре, гдепокупалинизкусушеныхбычков, инагородскомпляже, валяясьнанемдозаходасолнца. Затеммысадилисьвавтобус, прихвативвгастрономебутылкувинаичто-нибудьнаужин, ишуровалинаКурорт, местностьзаБердянском, гдедействительнорасполагаетсявсамделишныйдомотдыха, атопкиеберегалиманаисточаютзагадочныйаптечныйаромат. Так, вероятно, пахнутэликсиржизни, устьеАмазонкииеще, можетбыть, такпахихтиозавр, неторопливопереходяизкакой-нибудькайнозойскойэрывмезозойскую.
- А теперь спать, дети, - скомандовал я и, наладив постель и сбегав помыть руки, прыгнул к себе на вторую полку. Свет в купе мы погасили, и я с чистой совестью крепко уснул.
Утром, однако, я Люды не увидел. Она сошла в Шевченковском. На ее месте расположилась рыхлая, в годах, колхозная бабища, окруженная всевозможными сумками и узлами. Она смачно пахла жареными семечками, которыми основательно наслаждалась, интеллигентно сплевывая шелуху в кулачок.
Федя был невесел и выглядел уставшим. Почувствовав на себе мой укоризненный взгляд, он пробурчал, нисколько не оправдываясь:
- А у Люды- то видишь, какой отпуск, отца хоронить поехала...
Я молча зачем-то пожал ему руку, как бы извиняясь за свой оскорбительно-мужской ход мыслей, взял полотенце и занял очередь у крепко воняющего хлоркой туалета. Я смотрел в раскрытое окно, за которым с шумом проносились километры пожухлых от двухмесячной жары лесопосадок. Мне почему-то ясно представилось, как стоит сейчас невыспавшаяся Люда у изголовья отца и теплая ручка ее, положенная на тяжелую отцову руку, хочет, но не сможет преодолеть неисправимый холод небытия.