Аннотация: О том, как чувствуют себя души и как смотрят на живых с другого мира?
- Ты слышал, не придут они в этом году?
- Да, слышал. Грустно... Карантин у них. Переживают. Эх, не о том переживать надо... - с этими словами Иван Иванович поморщился от солнца, ослепившего его яркими лучами из приоткрывшейся двери.
Они стояли посреди бескрайнего поля, с редким туманом, едва осевшим на далекий горизонт. А дверь... огромная двустворчатая дверь с красивейшими вензелями по краям странным образом открывалась из небес. И не всегда открывалась - только для того, чтобы впустить кого-то. Достойного впустить.
- Там рай? - Рядом стоявший Леонид все время прикрывал лицо руками - так несносны оказались ему эти яркие лучи.
- Нет еще... Там суд. Дела наши пересматривают время от времени.
- Думаете, есть шанс?
- Есть надежда. Её никто не отнимет.
Они сделали шаг вперед, с нетерпением поглядывая на длинную очередь. "Эх, ждать еще, целую вечность!" - с печалью думал Иваныч.
- Всегда с конфетами приходят, - вновь мечтательно заговорил Леонид. - И печенье приносят... овсяное.
- Приятно, когда приходят. Да?
- Да...
- А что ты чувствуешь?
- Я?
- Да. Когда они конфеты едят...
- Тоже приятно... наверное... Имя называют, Царствия Небесного желают.
- Царствие... - Иван Иваныч посмотрел мечтательно вверх, где у подножия облаков в солнечном ореоле светились двери. - Я вот за полгода после смерти почти до врат Алтаря дошел...
- И что? Не впустили?
- Не успел войти. Грохнулся оземь... Думал, на куски разлечусь.
- А что так?
- Да что? Дети мои заказали молитвы на полгода, свечи ставили... И тут шарах... наследство начали делить! То меня проклинают, то друг друга. Грызутся, как собаки, а у меня сердце рвется.
- М-м-м, - задумчиво хмыкнул Леонид. - Сердце?
- Ну... не знаю что, но боль дикая.
- Помню, мои на сороковой день дебош устроили. Прямо там, у почивальни... где тело осталось. Они песни блатные горланят, самогон хлыщут, а я горю, куда деть себя не знаю. Жуть такая! И сделать ничего не можешь - вот в чем беда.
- Самогон?
- Ну да. Бывало, злоупотреблял. А эти рады стараться. Сидят тут, приговаривают под каждую рюмку: "Батя любил этот самогончик". А я вокруг бегаю и ору: "Да что мне ваш самогончик, олухи? Я покоя хочу! Горю заживо! А вы еще масла в огонь подливаете!" Так до них докричишься, что ли? При жизни не мог, а то...
- Да, самое трудное, что ничего им не подскажешь. Им кажется нет нас, и ничего не сделаешь. Кончено всё! А как ты объяснишь, что совсем не кончено? Вот пока не поймут, мучайся тут... душой своей.
- Эх... знал бы я, что тут так тяжко будет, так по-другому жил бы... наверное...
- А за тебя молились когда-нибудь? - Вдруг спросил Иван Иваныч, чем вызвал растерянность собеседника.
- Мне кажется, да. Было мгновенье радости... Знаешь, мимолетная тишина такая. Вот будто изнутри сияешь. Я уж думал, вот оно спокойствие долгожданное!
- И кто?
- Да дочь моя мимо церкви шла, вспомнила вдруг. Свечу поставила. Снился я ей, что ли. Они-то думают, что мы тут по снам путешествуем, как на курорте. Подсказываем им что-то.
- Это да. А вот свеча - это хорошо! Мои, бывает, на службе молятся. Редко такое случается, раз в год может. Вот тогда радость! И надежда появляется, что опять ко вратам Алтаря поднимусь.
- Хорошо там было?
- Что-то невероятное! Объяснить тяжело... но на земле такого счастья не было. Я вообще не могу понять, что там за счастье было. И было ли... как-то урывками все помню. А вот там...
- Да. Света хочется. Вот того самого - тихого... Любви! Вот! - Вдруг спохватился Леонид. - Любовь тогда была, когда свеча горела.
- Любовь - это сила! Как им дать знать-то? О том, что конфетки пусть нищим раздадут, а нам вот свечу бы... молитву... Чтобы Бог ближе к себе подпустил.
- Эх, смотри! Это же Лидочка! Вне очереди помчала. И прямо в двери вызвали. Видал?
Мимо них порхающим шагом пролетела худенькая женщина в длинном развивающимся белоснежном платье. В одно мгновение её поглотили золотые лучи, вновь ослепившие стоящих в очереди.
- Лидочка, из триста восьмого сектора? - Удивился Леонид. - Новенькая что ли?
- Да.
- А когда это она успела? Прямо в двери, без очереди?
- Есть тут такие. В храм ходила, людям помогала. А за нее сейчас не просто молятся, частички вынимают.
- Частички?
- Да, служба такая особая. Это тебе не конфетки с печеньем. Хлебец святой такой, об упокоении молятся, имя читают, частичку вынимают. И потом вкушать дают. Эх, еще одна радость да любовь. Помню, один раз мне удалось порадоваться. Мои заказывали... литургию с частичкой.
Иван Иваныч расплылся в блаженной улыбке.
- А на моих нет надежды... - раздосадовано проговорил Леонид. - Они скоро по одному тут окажутся... Эх, знали бы, что покоя тут нет совсем. Вот разве что в Радоницу. А то совсем ведь тяжко...
- О, меня вызывают! - Лицо Иваныча необычайно засияло, будто те лучи, что из двери показывались, его осветили изнутри. - Несколько шагов вперед можно сделать. Радость-то какая! Пока, дружище. Даст Бог, в Раю увидимся. Может и тебя вымолят. Радоница сейчас! Особое время...
- Ты... это... - вдогонку воскликнул Леонид. - Вдруг чего, помолись там за меня у ворот Алтаря! Вдруг опять поднимешься.
- Даже не знаю... если пустят, помолюсь, - пожал плечами Иваныч. - И за живых твоих помолюсь. Может опомнятся.
- Может... - махнул рукой Леонид. - Если Небо позволит!
- Да, все решает Небо, - пробормотал окрыленный Иван Иванович. - А вот конфетки причем, сам не пойму...