Аннотация: Развлекаюсь, типа. Пишу наброски к миру Сокола и Волны.
МИЛОШ ВАРРЕН, 17 ЛЕТ, СТУДЕНТ НАРОДНОГО УНИВЕРСИТЕТА
...Он всех своих носил с собой, полный комплект: мать, жена, любовница. Обычно стараются прихватить с собой одного - двух, но этот сразу всех таскал. На курсе над ним посмеивались, и прозвали Хуторянином. Уходил он в своих часто, так что мы быстро узнали, что жена у него - крашеная стерва, а любовница - широкой души баба, продавщица из обувного отдела универсама. Если на экзамене он в жене был - все, считай, кранты, отдыхай до осенней пересдачи. А если в любовнице, то нормально. Наши быстро к ней подход нашли. Она горемычных любила. Скоро все мои одногруппники на экзамен по геофизике стали носить с собой горемычных. Почти в каждой семье такой найдется, а ей было все равно - мужик, баба, главное, горемычный. У меня, как назло, горемычных не было, да еще мой старший братец, дурень вислоухий, в эту тетеху втюрился. Пришлось мне всюду за Хуторянином таскаться. Его это не слишком радовало - в результате, я у него на первом же зачете пролетел. Воображаю, каким идиотом я тогда выглядел - сижу на лекции, мой братан на эту бабищу пялится, ну и мне, конечно, смотреть приходится. Никакой радости я при этом не испытывал. Тогда-то я впервые и заметил Птиценосую.
Поначалу было очень плохо видно, разве что на полсекунды, краем глаза, а потом вжик - и нету. Но постепенно я приспособился, и смог ее разглядеть как следует. Слегка светясь, Птиценосая сидела между левой ключицей и грудиной Хуторянина. Хоть она и маленькая была, все равно ей приходилось здорово скрючиваться. Иногда она потягивалась, ерзала, видимо, когда ноги совсем затекали. Тогда Хуторянин хватался за сердце и оседал на стоящий у кафедры стул. Он забрасывал в рот таблетку, потирал грудь и объявлял с нарочитой бодростью: "Локальный тектонический сдвиг еще никого не освобождал от зачета, господа студенты."
У нее был остренький птичий носик и волосы перьями, да и все черты лица были мелкие, птичьи. А глаз ее я так и не разглядел. Наверное, ее глаза мог видеть только Хуторянин.
Брат мой уже давно забыл про дурищу-любовницу, а я все таскался за геофизиком. Если ребята спрашивали, с чего бы такой странный интерес, я переводил стрелки на брата. А на самом деле мне пару раз удалось подглядеть, как Хуторянин разговаривает со своей Птиценосой. Он говорил с ней редко, потихоньку, и всегда недолго. Обычно между парами, в курилке за мужским сортиром, или в большом верхнем зале, куда не заходил никто, кроме уборщиц. Я не слышал, о чем они говорили. А как я хотел тогда услышать, хоть слово...
Потом... Потом жена его, крашеная стерва, провалила меня на экзамене. Думаю, с этого и пошли первые слухи. Мол, я тогда уже был завербован, я и донес. Вранье. Завербовали меня только через год, когда Хуторянина давно уже на свете не было.
Я видел, как ее ловили. Грудную клетку Хуторянину взламывали на плацу перед Главным Зданием, там, где обычно проводятся встречи выпускников. Сломали ребра, и потянулись внутрь черными хоботами аспираторов. А когда она увернулась от черных рыл, все кинулись ловить ее руками: и жена, и любовница, и мои одногруппники, и даже мой братан. Но поймать так и не смогли. Ведь никто, кроме меня, ее толком не видел.
В газетах потом, конечно, напечатали, что паразит был выловлен и обезврежен.
К зиме нам прислали нового препода, какого-то старого пердуна из Рядов. Завербовал меня, кстати, не он, а его жена, шикарная сучка, глянувшая на первой же лекции из-под жиденьких ресниц ветерана. Помимо постельных трюков, она обучила меня еще кое-чему. И это кое-что очень пригодилось мне спустя несколько месяцев, когда у меня под мышкой впервые ворохнулось острым птичьим носиком...