Дело было сразу после войны. Американский летчик Арчибальд Брэдли, имевший чин полковника и награды за храбрость, получил назначение на военную базу в Италии.
Провинциальный Римини, пыльный и скучный, оставлял только выпивку в набитых солдатами барах с выцветшей, лупившейся на вывесках краской, и Брэдли проводил там все свободное время. Он садился спиной к стойке и, поднимая сведенные, будто для крещения, пальцы повторял заказ. В Италии ночи душные, положив на стул пилотку, Брэдли расстегивал верхнюю пуговицу, и наружу лезли седые волосы. Ему было за сорок, и они уже перебежали с груди на шею, слившись с синеющей щетиной. Всю ночь Брэдли дулся в карты: к утру его глаза краснели, а морщины обозначались еще резче. Тогда, не вынимая сигары, он тяжело вставал и вразвалку тащился на службу, где отсыпался - старшему по званию все прощали.
Брэдли ненавидел Италию, проклинал ее жаркое солнце, а, когда приходилось пить с молоденькими, смуглыми лейтенантами, которые все время смеялись, от того что война кончилась, а они остались живы, с особенной силой чувствовал себя стариком. Однако было в нем что-то привлекательное, делавшее его неотразимым для женщин. Их возбуждал его хриплый, прокуренный голос, хищный, с горбинкой нос. Они не могли устоять перед глазами, прозрачными, как озера в Пенсильвании, и небольшим, глубоким шрамом на левой щеке, полученным Брэдли еще до войны на память о мексиканской границе.
И все же он удивился, когда Франческа призналась ему в любви.
"Ты совсем юная..." - ворочал он непослушным, распухшим вдруг языком.
"Мы, итальянки, созреваем рано..."
"Но почему - я? - разводил он руками. - Вокруг столько синьоров..."
"Наши мужчины слабые, а ты - сильный..."
Он слышал это множество раз, и все равно ему было приятно.
Теперь вечерами Брэдли ждал стук каблучков на лестнице - Франческа прибегала к нему после школы, с порога бросалась на шею, обдавая свежестью юного тела, шептала итальянские слова, не требовавшие перевода. Брэдли льстила эта связь, раньше он ходил в бордели к размалеванным, грубым проституткам, а тут - хрупкая, глазастая девочка. И он дарил ей конфеты, бусы... "Для малышей", - уговаривал Брэдли, когда Франческа отказывалась. Она была старшей - во дворе с визгом носились ее братья и сестры, которых Брэдли никак не мог сосчитать.
"Пора..." - вырывалась Франческа, едва опускались быстрые, итальянские сумерки. Брэдли ее не провожал. Как-то раз Франческа искала зеркальце, нетерпеливо, по-женски, перетряхивала сумочку, и на постель тяжело вывалился кривой, остро отточенный нож.
"Чтобы постоять за себя..." - нахмурилась она.
"И ты способна?" - усмехнулся Брэдли.
"Не сомневайся..."
Она жила с крикливой, усатой матерью, вечно колдовавшей над ржавым, дымившимся паром корытом, и пропахшем чесноком отцом, горбившимся перед домом в рваном плетеном кресле. Глядя на ее мать, Брэдли видел будущее Франчески. Скоро она выйдет замуж за какого-нибудь лавочника - итальянцы все торгаши - расплывется, нарожает кучу грязных, бойких детей...
"Колючий..." - притворно сердилась Франческа, раскрыв губы для прощального поцелуя. Она убегала, а Брэдли шел в ближайший бар, забываясь там до утра.
Сошелся он от скуки, как сходятся с туземкой в чужой стране, не придавая этому особого значения. К тому же один раз Брэдли уже был женат, и не вынес из брака ничего хорошего.
"А какая у тебя была жена?" - спрашивала Франческа, и ее глаза вспыхивали в темноте, как угольки.
"Помешанная на независимости, - дымил сигаретой Брэдли. - Американкам с детства долбят про мужской шовинизм..."
"Мы не такие... - успокаивалась Франческа. - Женщина создана для мужчины..."
Она льнула к нему, перебирая на шее колечки волос, прижималась маленькой, с острыми сосками грудью...
А Брэдли опять вспоминал ее мать.
Плыли месяцы. Громыхавший трамвай ежедневно вез Брэдли на городскую окраину, где на базе за колючей проволокой итальянский сменялся его родным. Брэдли отворачивался к окну, глядел на плывшие мимо дома, блестевшее в проемах море. Он редко посматривал в салон - на его форму косились, а он видел в местных только попрошаек. Однажды с ним ехали две располневшие матроны, занявшие половину вагона. "Берите четыре билета", - оскалился водитель. Они набросились на него, как фурии, готовые сожрать. Особенно свирепствовала похожая на бегемота, с пунцовой, отвисшей губой. Брызгая слюной, она наверняка бы выцарапала ему глаза, если бы умела водить сама. Но Брэдли всего этого не замечал. Он не мог оторваться от красивого подростка, ехавшего с ними. Стройный, с гладкой, девичьей кожей и мраморным лицом, он сильно отличался от коротконогих соотечественников, которых Брэдли про себя звал "павианами". Заметив пристальный взгляд, он смущенно опустил глаза, однако Брэдли видел, как дрожат его длинный, пушистые ресницы. На них уже стали оборачиваться, но Брэдли, отбросив приличия, подошел и, цепляясь вспотевшими ладонями за поручень, как журавль склонился над сидящим. Матроны, почувствовав вспыхнувший в нем огонь, постарались втиснуться, оттереть его от мальчика. Брэдли не поддавался. На большее они не решались: американец - не водитель. "Рикардо, вставай - приехали..." - нашлась наконец губастая, и прежде чем сойти, они еще пару остановок пропускали у двери входящих. Брэдли опаздывал, но, как привязанный, отправился за ними. Свернув в переулок, они торопливо обогнули квартал, и, обернувшись на парадной лестнице, вошли в старинный особняк со сверзившимися по бокам львами. У этого дома, Брэдли провел всю ночь. Он стоял под фонарем, отбрасывая на мостовую длинную тень, и всматривался в зажженные, насквозь просвечивающие в темноте окна. Его мир перевернулся. Он бросил пить, вынул из шкафа помятый галстук, стал аккуратно бриться. Франческа была бы довольна, но она напрасно ждала его - после службы Брэдли шел к дому со львами и, как часовой, нес караул до утра. Страсть, захватившая его, была преступной, но он ничего не мог сделать. Он чувствовал себя мухой на клейкой бумаге, которая взлетев, оставляет свои лапки. По служебным каналам он выяснил, что особняк принадлежит знатной, обнищавшей в войну, семье, которая сотрудничала с прежним режимом. А по обрывкам разговоров доносившихся из окна догадался, что Рикардо приехал на каникулы. Аристократам он приходился дальним родственником, и его отправили к морю поправлять здоровье.
Каждый день, сгорая от желания, Брэдли в бинокль разглядывал его на пляже. Безумие продолжалось две недели. На третью Рикардо уехал, а Брэдли не в силах вынести опустевший для него город, подал рапорт.
Его перевели в Рим. Брэдли нечего было оставлять в Римини. После офицерской попойки он собрал чемодан и в одиночестве сел на поезд.
С Франческой он даже не попрощался.
Прошло два года. В столице Арчибальд Брэдли поселился на виа Клаудиа, рядом с Колизеем, и, дожидаясь отставки, вел уже привычную для себя жизнь. Перемена места совершенно излечила его, он обрел прежнюю уверенность, захватившая его страсть стала забываться. Он опять коротал ночи за покером и пил не больше обычного. Квартиру ему сняли небольшую, душную, и вечерами он любил прогуляться по набережной, сдвинув набок пилотку, приветствовал американские патрули. Как-то он зашел в полутемный подвальчик - в послевоенном городе эта была единственная лавка, где продавали "гаванны". Ими торговал солдат-кубинец, улыбчивый, всегда готовый к разговору, и Брэдли нравилось задерживаться у прилавка.
"Арчибальд..."
Франческа выбирала платье. Да, она уже полгода в Риме, переехала сразу после замужества. "Ты же меня бросил... - блеснули в темноте глаза. - Что мне оставалось?"
Взяв такси, Брэдл повез ее на квартиру...
Они стали встречаться, все пошло, как в Римини. Франческа приезжала днем, когда делала покупки, а он отпрашивался со службы. Про мужа она не рассказывала, и Брэдли был ей благодарен.
"Ты молчаливый... - говорила Франческа. - Не то, что наши..."
"Зато у вас горячие женщины..."
"Под солнцем женщины цветут, а мужчины вянут... Ты меня больше не бросишь?"
От смущения Брэдли обнимал ее крепче:
"Ты мне, как дочь..."
Франческа смеялась:
"Хороша дочь..."
И опять летели недели привычного, сытого удовольствия. "А почему ты не спросишь о нем?" - не удержалась раз Франческа. Ей захотелось похвастаться, оправдаться за дырявое корыто матери, убожество отца, за ораву грязных сорванцов, которые были теперь далеко. Но видя, как Брэдли скривился, прикрыла ладонью рот.
И все же она осталась довольна - ревнует, значит любит. Но Брэдли не ревновал. Просто он вспомнил, как после развода его супруга выскочила замуж за его приятеля.
"И эта предаст..." - устав от ласк, проваливался он в сон.
А однажды Франческа пришла из фотоателье. Из сумочки у нее торчали карточки, изображавшие семейный обед, и Брэдли решил, что это неспроста. "Готова выпячивать замужество даже перед любовником..." - брезгливо подумал он. Но решил быть снисходительным. А взяв фото - остолбенел. Рядом с Франческой сидел Рикардо. Он почти не повзрослел - все тот же застенчивый взгляд, гладкая, нежная кожа. "Правда, миленький... - заглянула через плечо Франческа. Брэдли промолчал. "Но - мальчик..." Она подставила шею для поцелуя. А Брэдли готов был ее убить. "Так это он и есть... - приблизив карточку, произнес он с нарочитой медлительностью. - И как его зовут?" "Рикардо" "Красивое имя..."
С этого дня кошмар возобновился. Брэдли жил, как в лихорадке, строя ночами планы, один безумнее другого. Но страсть делает расчетливым. С животной изворотливостью он добился, чтобы Франческа представила его мужу. "Зачем тебе?" - удивилась она. "Ради безопасности... - с показной заботливостью пояснил он. - Мы сможем видится открыто..."
Теперь они часто обсуждали Рикардо. И это доставляло Брэдли тайное удовольствие.
Брэдли понимал, что Франческу выдали с торопливой поспешностью, как это часто бывает среди бедняков, пока она еще не подурнела, не превратилась в свою толстуху-мать.
"А если бы ты выбирала?" - как-то спросил он не к месту. Но она поняла:
"Я бы выбрала тебя..."
Она полагала, что льстит ему. А на самом деле причинила боль. Ему стало жаль Рикардо.
Теперь Брэдли зачастил к ним домой, рассказывая о войне, вспоминал, как вел свое звено в атаку на Нюрнберг, как уходил от немецких зениток, объясняя жестами, как закладывает уши, когда самолет взмывает в небо. Когда хотел, он умел произвести впечатление. Приходил Брэдли в штатском, опасаясь, что в нем узнают того развязного янки, который пялится в трамваях на мальчиков.
А однажды он пригласил Рикардо на охоту. Была весна, сезон еще не начался, но власти смотрели сквозь пальцы, когда речь шла об американцах. Брэдли взял в части армейский джип, и за пол дня они промчались сотню миль. Им повезло, в лесу они подстрелили несколько зайцев, и Брэдли, разведя костер, тут же зажарил мясо, рассказывая, как его готовят индейцы. Рикардо был без ума от этого сильного, большого мужчины, которому было не стыдно признаться, что в школе его дразнили неженкой. Он жаловался, что вырос с тетками, считавшими каждую копейку, в то время, как дети коммерсантов, могли себе позволить все.
И все же он гордился своей кровью.
А Брэдли едва справлялся с собой.
Вечер был жаркий, и на обратном пути, когда джип проезжал через мост, Брэдли затормозил, предложив искупаться. А когда Рикардо вылез из воды, долго вытирал его мокрые плечи, покрывшиеся мурашками, а потом, завернув в полотенце, неожиданно прижал к себе. Рикардо точно ждал этого и не сопротивлялся.
"Какие же они все-таки развратные", - успел подумать Брэдли, прежде чем потерял голову.
Вначале он испугался того, что совершил, но потом успокоился. Даже если история всплывет, власти и на этот раз закроют глаза. К тому же семья поднимать шум не станет - ей и так хватает пособничества прошлому режиму.
"Грех остался в Штатах, - думал он, в пыльной одежде развалившись у себя на кровати. - Здесь так принято..." Он вспомнил Франческу, женщин из бедных кварталов, отдававшихся за пачку табака для мужа, который дожидался за углом, и подумал, что распутство проникает в кровь вместе с солнцем. Он испытывал угрызения совести, и все же чувствовал себя победителем. Он, завоеватель, пришел в чужую страну и взял то, что хотел. Разве не для этого он бомбил города, разве не за этим же ходили к варварам римляне? И не он виноват, что теперь они превратились в трусливых койотов.
В дверь постучали. У Брэдли работал звонок, но это был условленный знак - так приходила Франческа. Ему не хотелось открывать, но с улицы она наверняка разглядела свет, и Брэдли накинул халат.
Франческа была вне себя.
"Он мне все рассказал, - закричала она с порога, и, захлопнув каблуком дверь, подперла ее спиной. - Что ты сделал с мальчишкой - тебе было мало меня?.."
Она задыхалась, ее глаза бешено сверкали.
Брэдли, не спеша, поправил в зеркале манжет.
"Ах, так! - подскочила Франческа. - Значит, добился своего, и - ладно? Пускай мальчишка теперь не станет мужчиной?.."
Брэдли сухо поджал губы.
"Ты лжешь... - выстрелил он, четко разделяя слова. - Тебе его не жаль - ты ревнуешь..."
Франческа осеклась.
"А может, и так... - вдруг успокоилась она, точно получила пощечину, и сосредоточенно посмотрела на Брэдли. - У нас нет мужчин - только женщины... Но, думаешь, американцам все можно?"
Потом быстро сунула руку в сумочку.
Защищая лицо, Брэдли выставил локоть, но в зеркале увидел кривой нож, который погружался в седую, волосатую грудь...