Поздним, сумеречным вечером я сидел на даче и слушал гудение длинных, носатых комаров. В саду кропил дождь, в углу тускло мерцал телевизор.
- Сыграем? - открыл он дверь, на мгновенье пустив темноту. Подмышкой у него были шахматы, и я стал шарить за спиной выключатель.
Он совсем не изменился, и теперь мы выглядели ровесниками, у обоих серебрились виски, оба несли, как горб, свой возраст.
- Можно? - взял он лежавшую у меня на коленях книгу. - Антонио Менегетти "Психология лидера". - Пробежав глазами страницу, собрал на лбу морщины - Любопытно... Матери показывал?
Я покачал головой.
- А жене?
- Она давно не читает...
Он вздохнул.
- А мне дашь?
- Бери...
Он сунул книгу за пазуху, машинально проведя ладонью по щеке. Я посмотрел на его щетину и вспомнил, как он неожиданно молодел, сбривая ее.
- Папа, а зачем ты женился? - вырвалось у меня. - Вы с матерью такие разные...
Он нахмурился.
- Жен не выбирают...
И аккуратно переставил коня.
- А как у вас без меня?
- Мы редко созваниваемся...
За стенкой ровно тикали часы, бивший из окна свет выхватывал шатавшиеся в саду кусты.
Не отрываясь от доски, он достал сигареты.
- Раньше ты лучше играл...
- Теперь не с кем...
- А с сыном?
Я отмахнулся:
- Мы и разговариваем-то мало...
Он опять вздохнул.
- Да-а, странная у тебя жизнь...
Свет ложился на доску лиловыми пятнами, путая клетки, на которых грудились черно-белые фигуры. Отец покосился на руку и, быстро перевернув, размазал кровяного комара.
- Однако, мясистый... По-прежнему житья не дают?..
Я вспомнил, как, шагая по лесу, он отгонял кружившую мошкару, а я, не поспевая за ним, тер ладонями зареванные глаза.
- Да ты не обижайся, - прочитал он мои мысли, - я из тебя мужика хотел сделать, слюнтяю на свете не жить...
И, подняв руку, сжал кулак. Возле носа у него залегли складки, такие же, как у меня, и мне подумалось, что с годами больше понимаешь родителей. Или не понимаешь вовсе.
- Ну что ты, папа, в нашем возрасте уже не обижаются... - Я натянуто улыбнулся. - А помнишь, как я пальцы отморозил - кукиш не мог сложить? А как в платяной шкаф спрятался? Там нафталином пахнет, старыми пиджаками, а ты никак не поймешь, куда я делся... Топчешься посреди комнаты, мне в щелочку хорошо видно... - Я отвернулся. - Иногда мне кажется, ты до сих пор меня ищешь...
Он закурил, наполняя комнату дымом, запах которого пробуждал во мне память.
- Глупо получилось, мне тогда было, как тебе сейчас... И тоже все гадал, как жить, а жить оставалось - с ноготь...
- Тебе грех жаловаться... Это мы, как кроты, а твоей жизни на пятерых... Одно то, что воевал...
- Ну, воевал, и что толку? Думаешь, война ума добавляет?
Он сухо закашлялся.
- А сына учить надо...
- Чему меня учили? - пожал я плечами. - Так это сегодня лишнее...
- Вот-вот, - неожиданно поддержал он, - отцовская наука высыхает, как молоко на бумаге...
По крыше скребли тяжелые ветки. Будто кошки на душе.
- А знаешь, папа, бывают времена, когда стыдно жить...
Он хрипло рассмеялся.
- Времена всегда одинаковые, и каждому стыдно за свое...
Отец ссутулился, точно заныли старые шрамы, метившие его судьбу. А передо мной проплыли сцены из "Архипелага ГУЛАГ".
- Да я и не сравниваю, Ваше поколение много хлебнуло...
Я запнулся. Так говорила мать, добавляя - "напрасно ".
- Не напрасно, - возразил он, опять прочитав мои мысли, - человек стерпит любое "как", если знает "зачем"...
- Нет, папа, это Ницше стерпит... А человеку "зачем" не нужно... Посмотри вокруг... - Я развел руками. - Может, и прав сын - нет души у человека...
Он еще больше ссутулился, прожигая взглядом, стал говорить медленно, растягивая слова:
- Ты слишком рано постарел... - Он хлопнул по груди. - И тут никакая "Психология" не поможет... Кто не любит, у того все чужие... Я вот тоже теперь себя спрашиваю - любил меня кто? А я? Были, конечно, привязанности, семьей обзавелся, но это все не то... А значит, не правильно прожил, как думаешь?
Я промолчал.
- Нужно любить, сынок... И надо верить... Верить, что когда-нибудь придет Господь и установит на земле царство, о котором смутно догадываемся...
- Уже не догадываемся, - передразнил я, со злостью ткнув в телевизор. - Вот наш бог...
Дождь застучал сильнее, словно швейная машинка пришивала небо к земле.
Он уже собирал шахматы.
- Ты приходи, папа, один я остался...
Вместо ответа заскрипели половицы, хлопнула дверь.
- А у тебя не по-детски темно...
Вздрогнув, я открыл глаза. Поглаживая синевшую на подбородке щетину, на веранду тяжелой походкой спустился заспанный сын, и я вдруг подумал, что по утрам он бреет не только щеки, но и короткую, сильную шею до самой груди.
- В темноте хорошо думается...
- И о чем же? - оскалился он.
- О том, что когда-нибудь ты будешь старше меня...
- Прикольная мысль... - безразлично зевнул он, показывая крепкие зубы. - А по какому поводу траур?
- Иди спать... - глухо ответил я и отвернулся в темноту, чтобы он не увидел выступившие слезы.