- Вечером у Зинки день рождения, а сейчас пойдем на кафедру.
- Зачем?
- В науку!
- Я не понял, на кафедру или в науку?
- Да ладно тебе!
Не спрашивая нас, Бублик, уже обо всем договорился. Заведующий порекомендовал научного руководителя, - какого-то Просяника - молодого кандидата наук, защитившегося в Москве. Тематика жутко перспективная.
Неразлучная с первого курса троица потопала по коридорам. Вовка Персов с патлами как у меня и Бублик, твердо знающий, что ближе к телу не рубашка, а майка.
В лаборатории кафедры "Технологии основного органического и нефтехимического синтеза" (ТООНС) студентов группы 2-О-84 встретили приветливо:
- Я о вас слышал. Давайте знакомиться. Просяник Александр Васильевич, Саша. Занимаюсь азиридинами, а в общем - стереохимией азота.
- Бублик. До института учился в техникуме.
- Персов. Призер Всесоюзной олимпиады.
На фоне друзей я выглядел не блестяще: техникумов не кончал, в районных олимпиадах участвовал безрезультатно. М-да.
- Зорин. Не азиридин, но все же. Может, Вы и со мной позанимаетесь? А, в общем - я с ними.
- Понятно. Работать будете с аспирантом Мищенко.
Андрюша, подойди, пожалуйста, - громко позвал он нашего сверстника, собиравшего под вытяжкой навороченную стеклянную конструкцию.
Вместе с Андреем все стали обсуждать, кто чем будет заниматься. Я в это время разглядывал "аспиранта".
Первое впечатление - герой мультика "рыжий, рыжий, конопатый", после школы решил заняться химией. Глядя на Андрея, становилось ясно: утюг, расческа и подобные им вещи придуманы людьми, которым больше нечего делать. Неимоверное число веснушек, острый нос, ямочки на щеках, тонкие губы. Руки в пятнах всех цветов радуги. И наряду со всем этим - мозоли ремесленника.
Задачи распределили к общему удовольствию. Друзьям достались интересные, многостадийные, сложные синтезы, мне - простейший. Простейший в исполнении. На бумаге все выглядело солидно.
- А по каким дням нужно приходить, в какое время?
Мой вопрос вызвал недоумение. Занятия в первую смену, значит, к двум часам. Из института выгоняют в десять. В стране пятидневка. Суббота - как получится. Воскресенье выходной.
- А когда учить уроки, готовиться к зачетам, экзаменам?
- Меня это совершенно не волнует, - ответил наш свежеиспеченный научный руководитель. - Для этого выходные есть. Толку от работы "по два часа три раза в неделю" не бывает.
Мне досталась "Реакция циклоприсоединения". Ничего сложного. Андрей выделил некое вещество. Как установить структуру? Проверить, вступает ли оно в типичные реакции, заодно изучив реакционную способность.
Задача, практически, для участника районной олимпиады. Взять два вещества: одно полученное Андреем, другое - известное со времен Ломоносова. Приготовить их раствор, поместить в ампулу и запаять. Через три месяца, вскрыв ампулу, взглянуть - прошла реакция или нет.
Запаяв два десятка ампул, я остался безработным. Ну, не совсем безработным. Чтобы не приставал с глупыми вопросами и не путался под ногами, на меня возложили обязанность мыть посуду. За Андреем, а иногда, по-дружески, и за ребятами. Вот уж не думал, что мне когда-либо придется ее мыть.
Приходилось ли Вам в жизни мыть посуду? А по суду?!
Холодной водой кастрюлю, в которой варили жирную курицу, дочиста не отмыть. Хоть тресни! Достичь эффекта можно, правильно, со знанием дела, подобрав все условия и средства для мытья.
После Андрея грязной химической посуды каждый день оставалось, как после обеда в пионерском лагере, его научные интересы были безграничны. Задачи, возникавшие во время мытья, были почище, в смысле сложнее, чем замысловатые синтезы, доставшиеся друзьям. Иногда, даже при ополаскивании холодной водой, из колб шел бурый дым, реже зеленый или красный. Часто неудержимое содержимое начинало жутко шипеть и булькать. При этом было непонятно, нужно ли немедленно бросать колбу подальше, как гранату с выдернутой чекой, и падать на пол, прикрывая от осколков голову руками, либо на этот раз обойдется. Пошипит и перестанет.
Предварительно отмытую посуду, я складывал в огромную эмалированную синюю кастрюлю. Потом поставить ее на огонь, чтобы варить воду с посудой, вместо курицы, удавалось только вдвоем.
Еще была большая - литров на двадцать - бутыль. Для "дерьмосливов". В нее без разбору сливались остатки реакционных масс. Однажды, когда я вылил очередное творение Андрюши, заклокотало и в бутыли. К счастью, крышкой закрыть не успел. Масса, переливаясь всеми цветами радуги, пульсируя, порциями извергалась через горлышко. Завкафедрой в тот момент, как назло, проходивший мимо, заметил, что не те мы ставим эксперименты и не там. Не те и не там! Что тут возразишь?
Даже ассистировать Андрюше на первых порах было тяжело. Он собирал установку для перегонки, - требовался паук. Я тянул время, тайком выясняя, как эта мерзость выглядит и где прячется. Выяснялось, паучок - всего-навсего простейшее малоподвижное приспособление для сбора фракций. С тремя, реже четырьмя стеклянными ногами-отростками.
Домой ежедневно возвращался поздно. Грязные, изрезанные стеклом, не отмываемые руки. Костюмы, прожженные, где попало, с не выветриваемыми гнусными запахами.
Мама сносила все терпеливо, не опасаясь влияния дурной компании. Я не усугублял, не распространялся о том, что полдня бродил по кафедре в поисках выродка семейства членистоногих, а намаявшись, для разнообразия, учился мыть посуду. Папа изредка интересовался, как дела на моем "коксохиме". Я отвечал, что контуры прогресса отчетливо видны на горизонте, диполярное присоединение циклов стороной нас не обходит.
Спустя несколько месяцев, как Д*Артаньян в погоне за подвесками, из второкурсников на кафедре я остался один.
Тоонс-тонс, полутонс, три тонса, полутонс.
Бублик перевелся на кафедру "Технология резины": выпускники там получают лучшие места при распределении. Персов в погоне за жар-птицей метнулся на кафедру плазмохимии. Конечно! Наука будущего. И научный руководитель - ректор.
Я продолжал работать с Андрюшей. Заправлял всем Просяник, хотя у него и не было официального права дурить аспирантов.
Отдыхали по субботам. Вечером в пятницу Андрей обычно говорил: Работать так больше нельзя (Дошло, наконец! Неужели сам догадался?). Вакуум - дрянь (Тьфу! А уж я-то думал!). Насос не вытягивает. Надо бы завтра перебрать его. Поможешь?
Вакуумные насосы в институте перебирали в лучшем случае раз в год, Андрей умудрялся загнать его за неделю.
Пока откисали детали, мы расслаблялись. Андрей разговаривал со мной как с равным. О химии и жизни, о химиках и не химиках. Это с избытком компенсировало "потерянный" выходной. Правда, к занятиям приходилось готовиться в ночь с субботы на понедельник. Тридцать шесть часов - тютелька в тютельку недельная норма для самоподготовки студентов младших курсов.
Я не думаю, что прозорливость Андрея и Саши не имела границ. Однако время узнать результаты эксперимента пришлось как раз на мои зимние каникулы. Известно, что лучший отдых - смена работы. Не места работы, а вида. На каникулах, вскрыв поочередно все ампулы, упарил растворитель и приготовил образцы. Просяник забрал их в Москву. В Институте химической физики АН СССР, в лаборатории Ремира Григорьевича Костяновского был единственный доступный нам прибор ядерного магнитного резонанса (ЯМР).
ЯМР. Каждый вид атомов откликается на свою радиоволну, у кажого свой "хит". Расшифровав спектр, можно увидеть, в какой последовательности атомы связаны друг другом, и даже как расположены в пространстве. Покажи свой сигнал ЯМР и я скажу, кто ты и какое у тебя окружение.
Спустя неделю мы разглядывали спектры синтезированных соединений. Мной синтезированных! Мной! Не известных ранее.
По результатам эксперимента написали научную работу. Весной отправили ее на студенческий конкурс, осенью - в серьезный, респектабельный научный журнал - "Химия гетероциклических соединений".
С Андрюшей мы проработали рука об руку несколько лет. Когда я защищал диплом, он - кандидатскую.
На память, об этом времени, у меня осталась расписка:
Расписка (бессрочная)
Я, нижеподписавшийся Мищенко Андрей Иванович, обязуюсь купить и передать для личного потребления Зорину Якову Захаровичу 20 (двадцать) бутылок "экстры" (водки, каждая емкостью по 0,5 л) в случае синтеза последним 2,2-бис метокси сульфонил 1-метоксиазиридина, включая полное повторение схемы Беккера в день защиты последнего.
Примерно в это время Андрей случайно познакомился с моей кузиной и сильно ей понравился. Она ему, вроде бы, тоже. Кузина эта ни разу не была в гостях у меня дома. Ни до, ни после. Пытаясь сосватать этих стеснительных до безобразия, я организовывал вечеринки, чуть ли не надуманные дни рождения. Они танцевали, он ее провожал. И все-таки не сложилось, не подошли они друг другу.
После моего дипломирования дороги, моя и Андрея, чуть разошлись, хотя я и выбрал для работы возрожденную им тему.
Мифическая оксим-нитронная таутомерия. О ее принципиальной возможности заговорили еще в 1903 году, но то ли руки не доходили, то ли никого это не интересовало. Среди бесчисленных экспериментов Андрея были такие, которые позволяли предположить участие NH-нитронов. Никто и никогда их не видел.
На основании экспериментов, без всякого Беккера, с помощью рентгено-структурного анализа и квантово-химических расчетов, мы показали, что ряд закономерностей можно объяснить, только допустив существование NH-нитронов, следовательно, оксим-нитронной таутомерией.
Пока я занимался никому не нужными, эфемерными NH-нитронами, Андрей влюбился. В аспирантку. Чужую. Не свою и не Просяника. Абсолютно чужую.
Членистоногое, пригревшееся на кафедре пластмасс.
Наш влюбленный не придумал ничего лучшего, чем преподнести в качестве свадебного подарка безукоризненную оригинальную диссертационную работу. С иголочки. Сначала выполнил вместо своей избранницы экспериментальную часть, а потом написал теоретическую.
Сыграли свадьбу. По-людски, в большом центральном ресторане. Я, как последний идиот, громче всех кричал "Горько!".
Вместе они прожили недолго. Защитившись и дождавшись подтверждения ВАК, она его бросила. Результат был ужасным. Андрей, безотказный Андрей, не вынес предательства. Безотказный Андрей сломался.
Диагноз поставили мудреный, но, по сути, смертельно простой - лимфогрануломатоз. Авторитетный Рэм, используя немыслимые связи, по неимоверному блату устроил лечение в радиологической клинике в Обнинске. Даже Рэм, всемогущий Рэм, опоздал.
Говорили, что во всем виновата химия. При чем тут химия!?! В Обнинске с подобным диагнозом лечились сотни, а химик был только один.
Мы метались по городу, пытаясь достать, всеми правдами и неправдами, "Винкристин" или "Винбластин". Писали фальшивые, лживые письма в облздрав, вынуждая подписывать их далекого от всего этого ректора, нового, заменившего плазмохимию силикатами. Делали все скорее для самоуспокоения, не в силах сидеть, сложа руки. Сидеть и ждать. Мы знали, - никто и ничем помочь уже не может.
Я успел подарить Андрею автореферат своей диссертации.
В ней был кусочек и его души, а на титульном листе впервые красовалось: Научный руководитель: А.В.Просяник.
Защитившись, я поехал к Андрею в его родной город, в больницу.
Андрюша выглядел как обычно. Только еще больше заострился нос, и ямочки на щеках стали почти не заметными.
Я сидел рядом с его больничной койкой, разговаривая, как ученый с ученым, на равных. Выпускник школы Мищенко, ученик Просяника, как когда-то в самом начале, я тянул время, но, чего раньше представить было невозможно, не мог смотреть Андрею в глаза. А он журил, что не передали письмо Рэма, рассуждал о планах будущей научной работы.
Толстая медицинская монография с названием, соответствующим диагнозу, лежала на при кроватной тумбочке - все, до мельчайших подробностей, он знал о своей болезни. Но, как обычно, Андрей не верил авторитетам, описанным закономерностям, не сомневался, что сможет доказать то, что прежде не удавалось никому. Его наука, его химия всегда была наукой чудес.
Вот и все.
Андрея похоронили на родине, в затерявшемся среди степных просторов маленьком городке с чудны′м, сказочным названием.