Аннотация: Сегодня я рифмую как ящерица, так что наслаждайтесь (и извините).
Так эти боги поступают новые,
Они теперь сидят на троне Правды,
И залит кровью трон.
Вверху, внизу - повсюду сгустки крови.
Очаг священный свой
Он запятнал. О, горе!
Эсхил, "Эвмениды" (перевод С. Апта)
Путники покинули город незадолго до заката и ехали, пока не стемнело настолько, что двигаться дальше стало совершенно невозможно. Коней стреножили, охрана собралась на дозор у костра. Джорди отправился прогуляться по окрестностям: после пустынных Межевых Земель, как он сказал, даже редкие деревья стали для него приятным разнообразием. Райберт и Геселин не вышли из кареты. Аристократка сделала для цунцу лекарства и припарки, перебинтовала раненую спину, но от вида чудовищных следов экзекуции так взволновалась, что была вынуждена удалиться, промокая глаза платком. Грейсон на время путешествия с ними Уэнды перебрался на облучок кареты. Мидж осталась с цунцу внутри одна.
Большую часть пути Уэнда проспала, но теперь, когда путники остановились, она открыла глаза. Мидж заметила в них отблески костра, когда открыла дверь, намереваясь выйти.
- Как ты? Нужна еще перевязка? - Спросила она, кивнув цунцу и притворив дверь, чтобы прохлада ночи не застудила больную.
- Нет, все хорошо... Почти не болит.
Лежавшая на животе Уэнда приподнялась на локтях, пока крылья не уперлись в крышу кареты. Лекарства Геселин, очевидно, обладали в том числе обезболивающим эффектом.
- Я... знаешь, не соблазняла того человека.
- Тебе нет нужды оправдываться передо мной, - сказала Мидж, и подумала, что это ей бы следовало просить у цунцу прощения, что она остановила ее экзекуцию только на шестом ударе. Смалодушничала. А еще собралась вести какое-то войско, трусиха.
- Он сказал, что вернет мне кулон, если я отдамся ему.
- Ну да, так оно обычно и бывает.
Мидж села на корточки рядом с Уэндой и пожала ее холодную подрагивающую ладонь. Не нужно было слов утешения, обеим было достаточно немого понимания. На интуитивном уровне Уэнда почувствовала, что Мидж когда-то была так же обманута, а сама Мидж на несколько минут полностью погрузилась в воспоминания об Айнаре.
Через несколько дней Уэнда почти полностью поправилась. Они много общались с Геселин, делились рецептами снадобий: оказалось, цунцу сама сведуща в лекарствах. Мидж не ревновала подругу и не пыталась присоединиться к двум болтающим девушкам. Райберт, Джорди и Грейсон сидели в своем кругу, к которому Мидж тоже не приближалась. Ей хотелось побыть в одиночестве, пусть это и означало, что после мрачные мысли о грядущем надолго испортят ей настроение. Наедине с мужем она больше не оставалась, ночуя с Уэндой, но Мидж утешала себя тем, что они еще наверстают свое с Грейсоном в столице.
В городки путники больше не заезжали, чтобы не вызывать попусту толков - Грейсон, темнокожий полукровка с желтыми глазами, был заметен, не говоря уж об Уэнде. Райберт рисковал наткнуться на знакомых аристократов, Мидж выдавали айнианские повадки и отсутствие корсета. Путешественники становились лагерем за стенами города и Райберт отправлял слуг с парой охранников, чтобы они раздобыли провизии. Те выполняли приказы, не особенно глядя по сторонам, и все же каждый раз доносили: обстановка в городах напряженная. Не заметить это нельзя. Что-то грядет. Или нечто уже свершилось.
Через неделю пути, наконец, вдалеке показались шпили башен Атепатии, столицы Эльзила, возвышающиеся над крепостными стенами.
У городских ворот стояло вдвое больше стражи, чем обычно. Но, как ни странно, путников, хотя двое, если не трое, из них, безусловно, вызывали вопросы, пропустили с легкостью, подвергнув лишь самому поверхностному досмотру. Стоило Райберту выйти из кареты и назваться, как дежурный стражник дал команду расчистить путь.
- Конечно, я губернатор Зэрэты и Таррна, - сказал задумчиво Райберт, возвратясь в карету, - но даже в годы, когда ко мне питали безусловное уважение, я не допускался так легко в столицу. И никто не допускался без перетряхивания каждой сумки. В чем же дело?
- Они спешат, - сказала Геселин, отодвинув занавеску и посмотрев на стражу, - это видно невооруженным глазом. Что-то действительно происходит, и, я полагаю, ты не единственный губернатор, кто прибыл в эти дни в столицу. Вспомни, как много богатых караванов прошло мимо нас на пути в Атепатию за эти дни!
Тяжелая жизнь научила Геселин распознавать малейшую напряженность в воздухе. Сейчас она ощущала, что вдыхает чистую беду, заваренную на крепкой панике.
Эльзильские большие города все немного походили друг на друга: атмсоферой уризенианства, показным лоском поверх грязи и разрушения - так, бывало, украшают негодного ни к работе, ни к размножению жеребца на ярмарке, надеясь вымытой с басмой гривой и яркой уздечкой отвлечь покупателя от красных усталых глаз животного. Но Атепатия могла похвастаться и поистине прекрасными зданиями - все они, правда, располагались в центре города, и по большей части, в дворцовом комплексе, но величественные белые башни с сияющими шпилями высились, красуясь, словно диковинные цветки, так высоко, что их можно было увидеть из любой точки столицы. Морской воздух в первое время мог показаться неприятным, но к нему легко привыкали носы и легкие, и разум вскоре переставал отмечать вонь гниющих водорослей и рыбы.
Гостиницу путешественники нашли с превеликим трудом. Всего две комнаты оказались свободны (возможно, их даже специально освободили для Райберта и его спутников, вышвырнув менее знатных гостей), пришлось дамам расположиться в одном помещении, а мужчинам - в другом. Все утешали себя тем, что это ненадолго. Мидж попросила погреть ванну, полагая, что уж в такой близости от моря купание не может стать проблемой, однако служанки взглянули на нее с изумлением и плохо скрываемым подозрением. Пришлось Мидж ограничиться обтиранием влажным полотенцем.
На следующее утро Джорди отправился в порт, искать попутный корабль до Мелуккада. В последние недели принц вел себя обособленно, даже в обществе Райберта и Грейсона он держался отчужденно, хоть и теплее, чем после свадьбы Мидж: чувствовал, что еще нескоро кто-то будет относиться к нему так же искренне, как они. Но с самой Мидж они взаимно избегали друг друга. Он предпочитал думать, что она видит в нем брата - и отчасти угадал. Но Мидж не пребывала в плену иллюзии, путая лица и характеры. Она отвергла Джорди, полагая, что воспитываясь одинаково, принцы не могли вырасти совершенно разными людьми. Некоторые его слова, оброненные вскользь, только убедили девушку, что Грейсон куда больше подходил ей, чем бежавший наследник мелуккадского престола: легкость мысли могла очаровать, как и пылкий нрав, но на ее глазах они обращались безответственностью и жестокостью. Мидж молилась, чтобы трон и мудрые визири наложили на характер Джорди необходимые ему оковы.
Провожать Джорди отправилась вся честная компания за исключением Уэнды, однако после обмена дежурными пожеланиями счастливого пути Райберт и Геселин отошли, чтобы не мешать тому, кто в этом нуждался, сказать важные последние слова. Грейсон задержался на мгновение рядом с Мидж, внезапно вспомнив тоскливую ревность, мучившую его с битвы в Таррне и до их свадьбы, но, пересилив себя, тоже удалился. Он любил Мидж, а это значило - обещал доверять.
Джорди и Мидж остались на причале одни. Море доносило до них резко пахнущий холодный ветер, смешанный с колкими брызгами. Мидж хотела бы не дрожать, чтобы принц не подумал, что его отъезд ее ранит, но она слишком замерзла. Нет, она не желала Джорди зла, она все еще испытывала к нему некоторые теплые чувства и желала наиприятнейшего пути домой, но не жалела, что, вероятно, не увидит его больше никогда. Мидж была влюблена и в Джорди, и в Грейсона - а вот любить умела только одного мужчину за раз. И для этого она выбрала Грейсона.
- Ты так легко меня отпускаешь, что мне даже обидно.
- Ты сказал сам - это не твоя война. И ты прав. Никто не будет винить тебя за то, что ты возвращаешься на родину.
Джорди остался в своем старом рединготе и волосы вновь подобрал в хвост, как принято в Мелуккаде. Выглядел он ровно так же, как в тот день, когда они впервые встретились с Мидж... то есть, впервые - с открытыми лицами.
- Я полагаю, ты сочла меня трусом?
- Вовсе нет, я понимаю, что у тебя есть обязательства перед твоей страной. А я... не хотела бы встать между тобой и долгом. Что означает - получить нож в спину.
Вот значит, как, подумал Джорди, так она полагает меня еще хуже, чем трусом - предателем. Возможным предателем, но все же.
- И ты, уверена, тоже не хотел бы...
Встать между нею и долгом? Упаси Айне.
Джорди хотел бы поклясться, что никогда не причинил бы Мидж вреда, но знал, что эти слова будут ложью. Как и любая клятва.
- Тебе пора возвращаться к своим обязанностям, а мне - к своим.
Мидж кивком указала на готовый к отплытию корабль. В эльзильской одежде, подчеркивающей всю соблазнительность ее фигуры, с румянами, которых прежде не знало ее лицо, девушка казалась Джорди призом, который немыслимо упустить. И, шагнув было в сторону трапа, ведущего на судно, принц развернулся, в прощальном жесте положил руку на плечо девушке, наклонился, чтобы в прощальном жесте коснуться губами кожи Мидж: на виске или щеке, не важно. Но она отвернулась.
- Я теперь замужем. Это все меняет.
Это обязательство, одновременно подумали оба.
Уходя, Джорди надеялся, что она жалеет, что они не поцеловались. Он обернулся дважды: пока взбирался по трапу и когда уже стоял на борту, держась за перила борта. В первый раз он увидел удаляющуюся спину Мидж, во второй - толпу, среди которой нельзя было найти рыжего пятнышка, даже если обладательница пламенных волос еще оставалась на пристани.
Мидж сказала себе, что обернется, если захочет, а если нет - не будет этого делать. Никакие приличия не стоят истинного желания души. Направляясь к своим друзьям, она запустила щупальца в свое сердце, исследуя его, и не обнаружила там жажды обернуться.
Райберт переговорил со знакомыми аристократами и выяснил, отчего его прибытие в Атепатию было воспринято как должное: король Онфруа Шестой призвал всех губернаторов, в том числе, из Межевых земель, для личной беседы. Судя по тому, что в письмах, разосланных по городам (сам он разминулся с посланием в пути, должно быть), не содержалось никакой внятной информации, только суровый приказ, можно было предположить, что разговор с правителем будет не из легких. Однако Райберт подозревал в чем дело. Весь последний год уризениане перешли от упрямого навязывания своей идеологии к грубым вторжениям, рейдам по зачистке и разрушениям айнианских святилищ. Таррн, слывший оплотом старой веры, подвергался мгногократным нападениям - пока Мидж не возглавила войско, составленное наспех из жителей городишка, и не дала агрессорам отпор. Тогда, дрожащими руками зажигая в ночи свечу перед статуей Высшей, Мидж полагала, что делает осознанный выбор бороться и дальше, соблазненная в своей гордыне на это Джорди. Теперь же она понимала, что приняла это решение сама. Даже Высшие лишь указали ей путь - ступила она на него по велению собственного сердца. И отступать уже было поздно.
В этом Мидж убедилась, когда они с Грейсоном, отправившись прогуляться по главной площади, внезапно попали в водоворот толпы. На миг девушка задохнулась от страха - ей показалось, что вновь повторяется недавно пережитое ею испытание в придорожном городишке, где они подобрали Уэнду. Людской поток влек их с Грейсоном, как играющая щепкой река, прямо к центру площади. За время своего краткого пребывания в столице они еще ни разу не видели, чтобы центр города был так наполнен людьми. Ворочащиеся плечи и туловища толкали соседей, и Мидж сама не поняла, отчего становится в этой давке все ближе и ближе к деревянному помосту... Девушка ахнула еще раз, вновь пронзенная страхом, что перед нею и теперь разыграется чудовищная в своей беспощадности сцена казни невинного, но, сощурившись, поняла, что ни петли, ни плахи не приготовлено. Это был день не исполнения приговоров, а день проповеди.
Пробил колокол на башне, толпа благоговейно утихла. Жрецы в белых балахонах поднимались, один за другим, по узкой лесенке на возвышение. Мидж не различала их лиц, но голос, разнесшийся над толпой, был силен и мощен:
- Славных дней, благословенные жители Атепатии! Живите в мире!
Каждый - за исключением Мидж и Грейсона, которого движением толпы снова прибило к ее плечу, - шепнул ответное приветствие.
- В этот славный праздник мы, Первый, Второй и Третий жрецы Уризена, собрали вас здесь, чтобы напомнить, что времена в Эльзиле настали нелегкие. Бралентийцы совершенно перестали уважать нас и нашу веру.
Мидж стиснула зубы, злясь. Ее гнев нарастал с каждым словом жреца. Но что она могла сделать?
- Мы должны забыть распри внутри Эльзила и объединиться для борьбы с врагом, с неверием! Бралентийцы и отступники в Межевых землях верят в идолов, презренное злато и демониц зла и похоти, которых кощунственно именуют Высшими, хотя на свете существует лишь один Высший - Уризен! В своей великой милости он дал нам завет побивать неверных!
Внезапно Мидж ощутила, как нечто ткнулось ей в ладонь, смялось об нее. Словно щенок, ищущий ласки. Только это был не зверек - свернутый в трубочку лист бумаги. Повинуясь рефлексу, Мидж стиснула его в кулаке, начала поворачиваться, чтобы взглянуть на того, кто передал ей записку, и услышала только едва различимый шепот: "Не надо." Молодой голос, не понять, юноше принадлежит или девушке, такой чистый и нежный - как у тех подростков, что поют на уризенианских праздниках. Мидж осталась недвижима, повинуясь этому голосу.
Но в ее ладони еще оставалось послание. Девушка подняла руку на уровень груди, насколько ей это позволяла тесная толпа, и взглянула на листок бумаги. Стишок? Ровные строки муравьями рассыпались посередине, тянулись стройным столбцом от верха до низа листа. Мидж начала читать.
По землям прокатился слух,
Что в небесах святой пастух
Добился повышения
С царева позволения.
В плаще роскошном рыцарь мчит,
Его трудом к столбу прибит
Указ звать Высшего отсель
Создателем всех-всех земель.
Забавно это, господа,
Ведь Уризена никогда
Нельзя призвать чрез ритуал,
И не случалось, чтобы знал
Народ его явления,
И только измышления
Нас убеждают, что он есть,
Находится буквально здесь,
Немного выше, чем мы с вами.
А он следит, следит за нами,
В великой милости его
Не проворонит ничего:
Красивых лент не надевай,
Улыбок милым не давай,
Краюшка хлеба и вода -
Для праведных сия еда.
Но даже выполнив завет,
Знай, что безгрешных в мире нет.
Едва погаснет жизнь в очах,
Отправится твой дух в очаг.
И будут вечно жечь, колоть
Твой дух, страдающий как плоть,
За то, что ты один разок
Спать на ночь без молитвы лег.
"Что ж, в таком случае, действительно полна страдания жизнь тех людей, что живут, зная, что ежедневно за ними надзирает бессмертный всемогущий враг, готовый наказывать, карать и вредить каждый момент их жизни... И не оставит их в покое и после смерти." Мидж невольно улыбнулась. Она бы даже рассмеялась, настолько это было... не остроумно, в первую очередь, нет, хотя и это тоже - смело, ловко и своевременно.
Зимородок, было подписано стихотворение. Я это запомню, подумала Мидж. Это имя: Зимородок.
- Распространяются слухи о негодной кощуннице, - тем временем продолжал жрец, - бралентийке, возглавившей сопротивление проклятого Высшим города Таррна. Рыжая жрица, эта уличная девка, решила восстать против нашей святой веры - и, я клянусь вам, братья и сестры, она будет сокрушена! Горе войску, которое ведет женщина, ибо женщины, как известно, сосуд греха! Каждый, кто примкнет к этому воинству, будет проклят на веки веков!
Мидж поняла, что, увлекшись чтением, пропустила часть речи оратора. Но это было уже неважно. И гнев ее улетучился: вдохновленная строками загадочного поэта, она стояла, неузнанная, в толпе врагов, и мысленно улыбалась, готовая к бою, как никогда прежде.