Зубкова Анастасия Владимировна : другие произведения.

Романсы для уродов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Яркий образчик того, что я в 2001 году считала "настоящей литературой". У Адриана Моула есть мега-роман "Гляди-ка, плоские курганы моей родины", а у меня - забубенные "Романсы для уродов". Выкладывание этого текста в сеть равно массовому (хо-хо, не такому уж и массовому, хочется верить, что прочитает этот ужас как можно меньше народу)геноциду, но, самое страшное, что мне даже не очень стыдно.

Прежде, чем в дом

войдешь, все выходы

ты осмотри.

Старшая Эдда

Снорре Стурлусон

Вступительное слово Ляльки и последовавшее за ним избиение

   Давай начистоту.
   Нет, ты в глаза смотри, а то кажется, что ты меня не слушаешь. Ну... Я хочу взять с тебя слово, что ты ни строчки не напишешь об этом, и ни одна живая душа не узнает о наших заскоках. Не смейся. Пока не время.
   И курить бросай - это не только мое мнение. Что значит: "Ты тоже куришь?". Вот ты бросишь, и я за тобой. Мне, может, силы воли не хватает...
   Что молчу? Я нервничаю. Мне кажется, что ты не воспринимаешь серьезно мои слова. А я всю душу в них... Помнишь историю про парня? Как какого парня? Того, что соблазнил свою сестру, дав понюхать ей во сне позеленевшей бронзы. А? Ты слушай, слушай. Почувствовав этот запах, она откинула одеяло, брат залез к ней в постель и прижался губами к ее плечу. Звон старых бронзовых колокольчиков заметался у нее в ушах так, что у нее задрожали губы. К утру погибли все белые мотыльки, наполнявшие ее доверху, и с тех пор девушка не сказала ни одного бранного слова, а главное - не написала больше ни строчки. Ни единой - ни письма, ни телефона - ничего. Бред? Да ну тебя. К чему я это рассказала? А ты не поняла? Давай еще проще. Один правитель приехал в буддистский монастырь и первым, что он увидел, была древняя фреска, покрывавшая целую стену храма. Утро было солнечное, настроение у правителя благостное, и он подозвал к себе настоятеля монастыря. "Кто изображен здесь?", - спросил правитель. "Святой учитель", - был ответ. "Где же тогда его лицо?", - прошептал владыка, но никто не смог дать ему ответа. Три дня и три ночи настоятель у себя в келье совещался с самыми мудрейшими, прибывшими по его зову, но разгадка была далека. В отчаяньи настоятель обратился за помощью к странствующему монаху, прибывшему в эти края недавно. Тот потребовал немедленно вести его к правителю, заявив, что знает разгадку. Великий задал монаху тот же вопрос: "Где лицо святого учителя на фреске?". "О, владыка!", - воззвал монах. "Да, уважаемый", - откликнулся правитель. "Где лицо?!", - засмеялся странник, бросил свои четки под ноги настоятелю и в тот же день продолжил свой путь.
   Что? Ай-ай-ай, как грубо... Ты что там вздумала? Эй!!! ... Ха-ха-ха! Не попала! Положи на место сковороду! Ха-ха-ха! Мазила! Ай! Отстань от меня! Да, я утверждаю, что тебе не стоит открывать рта! Ни слова! Пусти!!! Что хочу, то и гово...

Сейчас. Наши песни, станция с забывшимся названием и краткое описание первого отрезка дороги, частично вылетевшее из памяти

   В ту ночь мы, кажется, задремали ненадолго на скамейке железнодорожной станции, и снова пели во сне.
  
   Сигареты кончились.
   Ночь колыхалась вокруг меня, огибала лодыжки густым кисельным мраком, крутила свою черную прозрачность, волнуя хрустальные звуки, звенела цикадами, дышала в лицо сонной прохладой, выла собаками и кричала страшными ночными птицами. Лялька тихо посапывала рядом, вздыхала во сне, и кто-то отвечал ей, всхлипывая и причмокивая.
   А сигареты кончились, озноб гулял в теле, стучали зубы и одежда промокла от росы.
   До станции мы брели по каким-то полям, вязли по щиколотку в сырой влажной земле, спотыкались, падали, поднимались, снова падали, но уже не боролись, а бессильно переворачивались на спину и пронзительно долго смотрели в небо, что струилось над нашими головами куда-то высоко, баюкая на груди тяжелую влажную ночь. Звезды падали прямо за линию горизонта, спину ломило от цепкого холодка, мошкара набивалась в рот, лезла в глаза, щекотала щеки. Мы неумело отплёвывались, шлепали себя по ушам, скребли ногтями укусы, мотали головами, а потом смиренно раскидывали руки, словно хотели обнять небо (это так, к слову. Небо обнимать совсем не хотелось), и плевала тогда на нас с Лялькой вся мошкара вместе взятая - валялись мы уже как какой-то мусор на земле и плакали, что небо такое большое, мы такие глупые, дорога долгая и трудная, а все в начале такое огромное. Плакали и пели ту сволочную песню - казалось сначала все так просто - возьми и не пой, но не спетые строчки жрали нас изнутри, ища выход наружу:

Да минует тебя

Чаша сия,

И приснятся тебе сны,

Темнее кобылы,

Что на крыльях своих

Принесла тишину,

А спускаясь,

Хребет перебила себе...

Пусть поет тихо

Песню ночных мотыльков

Синий ворон, что нежность

Лакал с моих губ...

   И песня все какая-то дурацкая, длинная, нудная, нескончаемая и тягомотная, и смысл ее порой терялся совершенно за корявыми рифмами, нелепо лепившимися друг к другу. Сюжет её тоже был нескончаемым, но основной мотив его выделялся легко - кто-то так устал от самого себя, что не придумал ничего лучшего, как лабать отвратительный стишки про кровь, любовь. И риторику. Больше, конечно, про риторику.
  

Тогда. То, что почти позабылось

   Тогда казалось, что еще немного, и я швырну себя из окна, не от безысходности, а так, просто из любопытства - оборвется эта песня с моей смертью, или мне суждено петь её до конца веков? В ту ночь мы впервые за четверо суток задремали, - Лялька предложила взять эту заразу на измор, а, проснувшись, поняли, что надо делать хоть что-то, ибо мы снова пели:
  

Сегодня ты

Пляской своей откровенной

Меня напугал,

Но так вышло, наверно.

Не думай,

Я дура, но все понимаю,

Что в танце твоем

Я сгораю и таю...

   Проснулась я от звука собственного голоса, и слезы холодили мои щеки - верный признак, что я снова орала во всю глотку. Лялька плакала и кричала, что стекла будет бить, и задрало одиночество, и безумие задрало, и головы у людей желтые, как лимоны, даже собаки не лают нам вслед, что меченные мы этой песней, и напиваться уже надоело - все равно не помогает... Как выяснилось, духу у нас не хватило даже на то, чтобы без посторонней помощи рвануть прочь из дома, бежать, не оглядываясь, останавливаясь лишь для того, чтобы вздремнуть недолго. И пропеть пару куплетов той дикой песни.
   На МКАДе мы поймали зеленую восьмерку, водитель которой предложил нам проехаться куда-то в Рязань, мы охотно согласилась, и всю дорогу мы с ним беседовали о том, как любим помидоры (ну, в смысле - кушать, а так - нет, какая гадость), о дорогах - в смысле прямом и смысле метафизическом, о метафизике вообще...
   Впрочем, до места мы так и не доехали, выскочив на полдороге, припустив бегом по раскаленной солнцем трассе, прорываясь через густой, колышущийся от зноя воздух. Когда в мой ботинок попал камешек, а в ногах не было уже никакой силы, раздолбанный газик подобрал нас, мы долго и весело тряслись по проселку с тихим и молчаливым старичком. Я громко кашляла от пыли, что мы щедро клубили, Лялька задумчиво смотрела в окно, а старичок яростно рулил и свистел носом. Из его машины мы вылезли, пошатываясь, от долгих прыжков по ухабам начисто позабыв свое имя.
   Потом мы отдыхали, сидя на какой-то коряге, жмурились на солнце, топали в припыленную дорожную траву и жевали бутерброды с заветрившимся сыром. На глухом проселке ловить было нечего, машины тут если и водились, то это было скорее исключение, чем правило. Подождав немного, мы забрели далеко в поле, так, что и дорогу потеряли из виду, сели на корточки в высокой траве и дышали разморенным на солнце сеном. Стрекот кузнечиков и жужжание пчел баюкали, и мы незаметно для себя уснули, свернувшись калачиком во влажной пряной траве, крепко держась за руки. Проснулись мы от собственного пения - голоса наши разносились далеко вокруг. Вот дрянь-то:
  

Дети свирели

Расправили спины,

Дети свирели

Ярились и пели...

Пылью веков

Башмаки посыпая,

Ветер ловили

И рвали зубами...

   Казалось, что песня эта становится все отвратительней с каждым днем, противный привкус ее слов таял на языке, а солнце уже садилось. Предзакатное небо не слепило глаза, а ласкало мягкими красками. "Знаю я хоть что-нибудь о том, зачем мне все это надо?" - думалось, - "Обратиться к психиатру, пить по часам таблетки и с кряхтением подсовывать под себя судно... Кому все это надо - небо со стрекозами, трава ввысь, песня моя дурацкая?"...
   -Никому, - ответила Лялька, растопыривая пальцы на ногах в мягкой траве, - никому не надо, но почему-то всем очень хочется...
  

Сейчас. Станция с позабывшимся названием

   Я тупо и обречено вглядывалась в темноту, горячо пульсирующую, как плод в чреве матери. На плечо мое легла легкая рука, я схватила эти тонкие пальцы и вокруг полилось возмущенное ворчание Ляльки:
   - Отлично, руку мне сломай, поотрывай все пальцы - чудненько мы с тобой тогда заживем...
   - Лялька... - зашептала я.
   - Лялька, Лялька... Ну и орешь же ты, что твой Кобзон.
   - Я пела?
   - Ага... Да ты носом не хлюпай - я тоже хороша. Просыпаюсь, а у нас тут песня гремит, прям хоть сейчас в хор имени Пятницкого - ужас какой-то, - Лялька зябко поежилась. - Зря на станции заночевали.
   - Крыша - она и в Африке крыша.
   - Ну да... Только как у негра в жопе.
   - Что?
   - Темно! - Лялька, вздыхая, закопошилась в наших рюкзаках.
   - Не надейся, - я взбалтывала взглядом кромешную тьму, - сигареты кончились еще на трассе.
   - Помню, - грустно кивнула Лялька и уронила рюкзак на пол. - Знаешь, - зашептала она мне в ухо, - знаешь, тут кто-то плачет, так безнадежно, что жуть берет. Ты не думай, я не трусиха, но этот голос...
   Словно в подтверждение Лялькиных слов кто-то заплакал тихонько и печально, бормоча что-то себе под нос. Мы молча прислушивались к этому голосу, а дыхание наше скреблось под потолком каморки, где едва помещались билетные кассы - на этой станции даже намека на вокзал не было. До последнего мы не понимали, что после получасового бега по ночному полю наткнулись на станцию - пока при свете одинокого фонаря не разглядели пути и не прочитали вслух по складам какое-то название, сразу же вылетевшее из памяти.
   - Я вот думаю, - ткнула меня в бок острым пальцем Лялька, - песня эта с каждым днем все глупей и глупей становится. Помнишь, мы с тобой были на вечере поэзии новаторов-постфутуристов-анархистов?
   - Перебрали мы тогда на галерке малясь...
   - А без поллитры там вообще делать нечего - такая маразматическая дрянь. И, знаешь, порой мне кажется, что эти прыщавые недомерки пишут стишки для наших песен.
   - А мы ведь когда-то тоже писали что-то подобное, - я закрыла глаза и принялась тихо раскачиваться, улыбаясь.
   - Конечно, только мы не читали их со сцены.
   - Чита-али.
   - Ну, читали, - буркнула Лялька, - только... Да.
   - Вот-вот. С чего мы взяли, что дорога излечит нас?
   - Идти все же легче, чем стоять на месте, глуша себя всякой гадостью, - Лялька снова закопошилась в рюкзаках. - Кстати, о гадости, - она отшвырнула рюкзак и подобрала ноги на скамейку, - сколько дней мы уже не пили?
   - Двое суток.
   - Н-да... Не густо. - Лялька глубоко задумалась. - Мне казалось больше.
   - В пути день за неделю.
   - Тогда порядок - две недели и один день кристальной трезвости.
   К тому же мы почти не курили. Сигареты кончились еще на трассе.
  

Тогда. Наши попытки избавиться от песен, одиночество и тип, сподвигнувший нас пуститься в путь

   Эта песня одолела нас почти одновременно.
   Где бы мы с Лялькой ни находились - мочили пряди волос в пластиковых стаканчиках кофе под тентами открытых кафе, шлялись по улицам, бесцельно заглядывая в лица прохожих, торчали на чужих кухнях, путано философствуя в компании полузнакомых людей, грустно смотрели в окно, в дождь, в снегопад, в жару, когда весело или тоскливо, ругались мы, или признавались друг другу в любви - всегда и везде мы помнили, что стоит нам лишь задремать, как навалятся на нас эти песни.
   Мы с Лялькой относились к той породе людей, которые не очень любят рассказывать о себе, а потому помнили мы не так уж много событий из своей жизни - несколько близких знакомств, широкий круг якобы друзей, две влюбленности, три облома, любимая или нелюбимая работа, желание перевернуть мир в семнадцать, сменяющееся позже тоскливым спокойствием, распадающийся семейный круг, состоящий преимущественно из полусумасшедших старушек, цветочки на лужайке, говнище в сточной канаве, море амбиций, слезы, а так же розы, морозы и тому подобное. Через некоторое время с головой накрывает чувство, что на свете очень много людей, куда лучше, чем мы сами, приходит понимание, что практически любой свой поступок можно оправдать на раз, и появляется щемящее чувство нежности, когда в горячем воздухе кружится тополиный пух. Все идет своим чередом - толстеешь, влюбляешься, и вдруг пропеваешь в темноту ночи свою первую песню. Мотивчики преимущественно идиотские, слова еще хуже, но жизнь меняется необратимо - теперь у нас есть общая тайна, глупее которой и придумать нельзя, а в глазах появляется нечто, распугивающее всех окружающих до звона в ушах, до холодного пота, до дрожи в коленях. Не все ли равно кто мы и чем занимались? Безголовые, замороченные до жути, с нашими прогулками по переулкам Малой Бронной, мелким воровством в больших магазинах типа ГУМа, транжирством, распиванием чая с молоком по ночам перед телевизором, странным кругом привязанностей, постоянным беспокойством, чувством вины, дикими пьянками, отвратительными выходками... Теперь мы стояли перед необходимостью заглянуть в глаза собственному отражению в зеркале, и все, что нам оставалось - это улыбаться. Пугающее открытие.
   Было еще кое-что, пугавшее нас: песни эти повергали нас в пучину дремучего одиночества, и никто не понимал, почему две изможденные, нервные девицы, лишь задремав, принимались распевать всякую ересь. Не буду переписывать рассказ Ляльки, как она осталась совершенно одна, вынужденная порой разговаривать сама с собой в огромной квартире, где звуки ее голоса гулко разносились по всем комнатам, длинная история, да и ни к чему - пустая к тому же.
   Я поняла, что меня ждет та же участь, проснувшись от своего надсадного пения:
  

Мне серой быть и окна разбивать,

Мне забывать слова, что лились в лужи!

И я смеюсь - ты мне совсем не нужен...

   В ужасе я замолчала, зажав рот ладонью, прислушиваясь к сбившемуся дыханию мерно спящего рядом со мной. Бедняга бессильно заскреб ладонью по спинке кровати, что-то с грохотом уронил на пол и попытался вспомнить собственное имя. Сквозь пальцы мои лезли слова:
  

Седовласое эхо рисует спирали,

Мы же наши слова до конца изоврали...

  
   Я только успела подумать: "Насколько слова оказываются тяжелее реальности. К скольким ухищрениям следует прибегнуть, чтобы порхало слово легкое как перышко, а не падало на пол, разбиваясь вдребезги. И все же, пройдя все круги ада, мы так и остаемся в неведении - в чьих устах зазвучит это слово".
   Тот, кто дрых по ночам справа от меня (и никогда слева, ибо таким макаром можно было бы вообще не проснуться), зашарил по полу в поисках своих штанов.
   Я думала: "Если он сейчас спросит меня: "Где мои штаны?", я отвечу: "Ты выбросил их в окно, сказал, что они больше не нужны тебе", а потом ударю его. Если во сне ты бьешь своего любимого, то наяву непременно превратишься в сушеную воблу, потому что черное, ополчившись на белое, ничего не выиграет, а огонь будет погашен водой. Ерунда. Кто это тут мой любимый?"
   - Где мои штаны?
   - В ванной. - Я выпустила свой указательный палец, зажатый зубами и засмеялась тихонько, чтобы ему не обидно было. Товарищ скорбно вздыхал и копошился где-то за стиральной машинкой. На кухне из плохо завернутого крана капала вода. Вот так - одни песни и никакой личной жизни. Даже и не стоило вылезать из постели, бегать за ним в голом виде по темной квартире, пытаясь объяснить смысл строк, пропетых мной в пустоту. Я повернулась на другой бок, накрылась с головой одеялом, успев перед сном подумать: "Надо было дать ему денег на дорогу... Ночь... Темнота хватает щиколотки прохожих цепкими пальцами... Словно кошка забыла дорогу домой...".
   Через некоторое время мы съехались с Лялькой, стали жить в ее гулкой квартире, вели совместное хозяйство, вечерами пили чай с сухарями, а по ночам пели. И плакали. Порой мы выбирались куда-нибудь, плясали до упаду в темноте, перерезаемой огнями, напивались вдрызг, но лишь бармены, бляди и барыги говорили с нами. Две странные всклокоченные девицы с синяками под глазами и криво закушенными губами. Знакомые сторонились нас. Мы плевали.
   - И сидим теперь на кухне с двумя котами, - подытожила Лялька один из наших вечерних разговоров, - две старые пердуньи.
   - Мы не старые, - горячо возражала я.
   - Молодые пердуньи.
   - Просто пердуньи.
   - Чудненько, - Лялька смотрела на лампочку, болтавшуюся под потолком. Абажур с нее сорвал вчера какой-то малознакомый нам тип, глядевший на мир так, словно одним глазом видел он начало времен, а другим - конец света. Его принесли в Лялькину квартиру днем раньше, а мы и не думали проверять, как он там. Вчера он внезапно поднялся, долго пил холодную воду из-под крана, затем прошел на кухню, где съел все кошачьи консервы, погнул вилку с костяной ручкой, сорвал абажур и ушел, хлопнув дверью. На прощание он сказал нам:
   - То, что в среду казалось понедельником, на самом деле - воскресенье. И женское и мужское сливаются в одно, дорога же не знает ни пола, ни потолка и все вытерпит. Издавна больные отправлялись в путь, а паломнику необязательно знать, куда он идет. Некоторых дорога излечила.
  

То, что моя матушка говорила про людей, изрекающих путаную мудрость, когда как сами едва-едва живы (письмо в розовом конверте, полученное мной в почтовом отделении на окраине города Тумы в сезон дождей)

   Детка, помни, что капли, стекающие по стеклу в сезон дождей, не имеют ничего общего с твоими слезами, посылай в жопу любого, кто скажет тебе обратное.
   <.........>
   Этой ночью твоя почтенная матушка долго ворочалась в постели и не могла уснуть. Уже светало, как меня осенило - я совсем позабыла рассказать тебе про людей, что изрекают путаные мудрости в момент, когда сами живы едва-едва. Ты, конечно, помнишь свою двоюродную тетку Августину, что не имела никакой опоры под ногами. Ходила она вполне сносно, и плечами пожимала естественно, только не чувствовала она ни земли, ни пола. Опускаясь ночью на подушки, моя сестрица вцеплялась побелевшими пальцами в матрас, погибая от упрямой уверенности, что тело ее продолжит падение, с чудовищной скоростью пронесется сквозь землю и ничто не сможет остановить этого полета. Подвывая, она обложила свою постель мешками с землей, забила кладовые кирпичом, обшила стены деревом, хранящим тепло солнца, занавесила окна, но ничто не помогало - под ее ногами не было тверди. Этот человек вполз в дом твоей тетки, извиваясь, сбивая в кучу ковры и линолеум, заглянул бедняжке прямо в глаза и сказал: "Падай!". Твоя тетка рухнула, как подкошенная, и навсегда лишилась дара речи, но глаза ее светились спокойствием, и спала она сладко, как младенец.
   Такого же человека повстречала твоя бабка по отцовской линии, когда, выжженная слепой, яростной ревностью ко всему миру, заставляющей ее пилить твоего деда вдоль и поперек, обреченно кромсала она свою руку кухонным ножом. Если твоей почтенной матушке не изменяет память, человек этот закричал твоей бабке прямо в лицо: "Боли нет, а твоя любовь вязкая, как болотная грязь! Страха нет, а на глазах твоих слезы!!!" Так твоя бабушка взяла в руки скалку и со всей силы обрушила ее на голову старому блядуну. Некоторое время твой дед часто мигал глазами, а потом встал, подхватил твою бабушку на руки, и вокруг них закружились разноцветные мотыльки.
   Повстречала такого человека как-то раз и я. Он смотрел на меня и смеялся, а потом сказал мне: "Забудь... Все вода", чем навсегда избавил меня от невыносимого чувства вины. Как видишь, детка, все идет к тому, что на твоем пути тоже повстречается эта падла. С одной стороны, слова его принесут тебе необыкновенное облегчение, а с другой стороны, как любая халява, это облегчение не пойдет тебе на пользу. Все же, прислушайся к нему, ведь вполне возможно, что именно на тебе прервется этот порочный круг, что поочередно затягивает каждого из членов нашей семьи. Пиши мне обо всем. Твоя матушка любит тебя.
   Присылаю тебе шерстяные варежки, пачку (пятьдесят таблеток. Маловато, но на первое время хватит) элениума, кошачий лоток, как ты просила, и симпатичные белые блокнотики, что я натырила в универмаге через дорогу. Береги себя и хорошенько высыпайся.
  

Тогда. Тип, сподвигнувший нас пуститься в путь

   И мы с Лялькой впали в запой. В воздухе еще кружилась побелка, осыпавшаяся от грохота двери, а мы уже достали стаканы, забыв даже дунуть в них, чтобы проснуться следующим утром.
   - Понимаешь, - долбила меня Лялька, - я не знаю, откуда принесли этого человека, и куда он ушел, но слова его имеют смысл.
   - Любые слова имеют смысл, - вяло отбивалась я от Ляльки.
   - Ты не поняла! Он же сразу просек, что мы - душевнобольные!
   - Ума много не надо.
   - Допустим... - соглашалась Лялька как-то очень легко, - допустим, но если принять во внимание историю про человека в шляпе, с морской свинкой, которая умела предсказывать судьбу, которую ты, судя по всему, забыла...
   - А я и не знала ее, - мне так кажется... Что за история?
   - Позор! Слушай.
  

Вставная новелла про человека в шляпе, с морской свинкой, которая умела предсказывать судьбу

   На перекрестке двух непоборимых сил - страсти в чистом виде, как она есть, и чувства долга, между занюханной кафешкой и неким учебным заведением, стоял человек в мягкой фетровой шляпе, украшенной цветным перышком. В руках он держал коробку с рыжей морской свинкой, что копошилась среди свернутых в трубочки бумажек, содержащих предсказания судьбы. Прохожие опускали в пакет, стоящий у ног этого человека, деньги, не называя суммы, свинка доставала бумажку, а человек читал вслух предсказание судьбы подающего. Очень ловко все у этого человека сходилось. Грустным женщинам он говорил:
   - Не думайте, что тучи на небе - вечное явление. Вам просто дают возможность отдохнуть от солнечного света. - И грустные женщины улыбались.
   Глупым молодым людям, что смеялись без причины, человек говорил:
   - Смех ваш - одна из специй сложного и тонкого блюда - жизни. А вы жрете кашу без соли и сахара с одним перцем. Что для вас радость? Соль? Перец? Уксус? А какая вам разница? - и глупые молодые люди задумывались так глубоко, что проваливались в снег по колено.
   Детям человек громко шептал на ухо:
   - Ваши родители не умрут никогда, а солнце будет светить вечно. Как приятно, что хоть вы мне верите... - и дети давали обещание не брать в рот сладкого до захода солнца.
   Один молодой человек по имени Жора молча наблюдал за этим человеком со свинкой, не решаясь подойти. Узнать у него Жора хотел одну простую вещь - стоит ли бедняге доверять голосу, что твердит в его голове каждое утро: "Ты живешь не свою жизнь, потому что труслив и бесхребетен". Одинок Жора был настолько, что с трудом припоминал звук голоса других людей.
   И вот, в третий день злой ранней зимы, когда мороз стоял такой, что один ссал, а другой отколачивал, Жора набрался смелости, и, спрятавшись за стайкой пустоголовых девиц, подошел к человеку в ожидании услышать хоть пару слов в свою защиту. На мелочь он не поскупился, свинка вытащила бумажку, а ее хозяин прочитал нараспев:
   - Все дороги открыты тебе, почему же ничто не идет в твои руки и наваливается такая скука? Может быть, тебя не существует? Зачем тогда ты ждешь совета, варясь в своем одиночестве?
   Жора побрел домой, два дня был погружен в глубокие размышления, а на третий повесился на колготках девушки, что оставила его месяц назад.
   Умер Жора, побеседовал о чем-то с Богом и приготовился к новому рождению. Через девять месяцев родился Жора маленькой розовой девочкой по имени Света. Глаза ее были почти прозрачными, и родители девчушки с ужасом наблюдали в них бушующее пламя. Когда Свете было пять лет от роду, мать ее пробегала мимо занюханной кафешки, волоча дочь за руку. Путь ей преградила толпа, собравшаяся вокруг человека, чья свинка предсказывала судьбу. Свинка вытащила бумажку для маленькой девочки, и человек жарко зашептал прямо в ухо Свете:
   - Чувствуешь ли ты тот огонь, что пожирает тебя изнутри? Помнишь ли ты мои слова? На что тебе предсказания, когда ты снова одна?
   Когда Свету привели домой, девочка засунула свою голову с невозможными глазами в аквариум с рыбками и держала ее там так долго, пока отец не вытащил из воды мертвую дочку за намокшие кудряшки.
   Умерла Света, попала на небо, побеседовала о чем-то с Богом и приготовилась к новому рождению. Через девять месяцев появилась она на свет в другой стране, в семье очень богатых родителей, мальчиком по имени Али. Али был послушным малышом, правильно рос и всегда делал то, что ему говорили. Четко следуя инструкциям родителей, он стал мужчиной, женился и перенял в свои руки правление отцовской корпорацией. Он мог часами висеть в окне, слова его, словно замороженные, плавали в воздухе, а глядя на солнце, он никогда не отводил взгляда. Али стал отцом троих побочных детей, жена же его была бесплодна, и ему пришлось удочерить ее. В делах Али так преуспел, что увеличил отцовский капитал втрое. Когда он стал стареть, жена его умерла, Али передал правление своей империей в руки старшего сына, не обидев при этом остальных детей, и отправился путешествовать по свету. Он побывал во всех странах мира, кроме одной, и когда наконец попал туда, проезжая по улицам столицы этого государства, заметил Али человека с морской свинкой. Али показалось, что человек этот давно знаком ему, он попросил остановить машину, вышел, и через переводчика человек объяснил престарелому миллионеру, что свинка его может предсказать судьбу. Али опустил в пакет человека крупную купюру, свинка достала бумажку, и человек, прочитав предсказание, задал ему всего один вопрос:
   - Зачем тебе мои советы, когда никого ещё не спасли от себя самого?
   Тем же вечером Али вскрыл себе вены в гостиничном номере, причем не поперек, а вдоль, так что спасти его не удалось...
   Очнулся Жора на полу своей квартиры. Оказалось, что у колготок его девушки была спущена петля, нитка поехала, и оборвался капрон под тяжестью Жориного тела. Упал Жора, ударился головой, и уже непонятно сколько валяется вот так, раскинув руки и прикусив свой неболтливый язык. На улице было темно, но Жора все равно оделся и вышел на улицу, хлопнув дверью. Придя на перекресток, Жора увидел человека, сидевшего на земле, засунув руки в карманы. Свинка его ела кусочек яблока. Заметив Жору, человек поднял голову и сказал:
   - Что ты хочешь от меня услышать? Как ты видишь, любое слово мое ты понимаешь единственным образом.
   Человек долго смотрел прямо в глаза Жоре, а потом встал, взял в руки коробку со свинкой, плюнул бедняге под ноги и ушел. Жора опустил руку в карман и достал оттуда бумажку с предсказанием. На ней было написано: "Никому не верь".
   Жора положил бумажку обратно и побрел прочь, остановился на мосту, долго смотрел в мерно катящиеся темно-серые воды, но почему-то даже и мысли не возникло...
  

Тогда. Оп!

   - Дура ты, дурой и помрешь, - заявила я после некоторого молчания. - История твоя дурацкая и ничего не объясняет.
   - Верно, - покивала головой Лялька. - Только все равно надо ехать.
   - Надо... - эхом отозвалась я.
   Через полчаса мы выбежали из дома.

Сейчас. Трасса, парень с брелком и Нива

   - Помнишь ту историю про парня с брелком? - Лялька с кряхтением залезала обратно на платформу, под которую лазила пописать, - помнишь?
   - Парень свистел, а какое-то устройство в брелке отвечало: "Я люблю тебя"? - Я бродила по платформе и смотрела в теплеющее от рассветных лучей небо. Асфальт под ногами был мокрым от росы, а звуки гулко разносились вокруг нас в прозрачном воздухе. - Что было потом?
   - Ну... Парень оставил всех своих девушек, положил брелок рядом с собой и свистел. Брелок говорил: " Я люблю тебя".
   - А потом?
   - Не помню, - Лялька отряхивала ладони и внимательно оглядывалась вокруг. По-моему, она искала бычки. - Кажется, он попал в автомобильную катастрофу, выбил себе какой-то зуб и больше не смог свистеть. Он пытался, ничего у него не получалось. Это было просто ужасно - словно пробила бедного парня импотенция, и не мужик он теперь даже, а непонятно что.
   За платформой, со стороны, противоположной той, откуда мы пришли, находилась вполне приличная асфальтированная дорога, и мы здраво рассудили, что рано или поздно по ней кто-то да проедет. Мы, зевая, спустились с платформы, вышли на дорогу, и, прищурившись, смотрели вдаль, откуда, как нам казалось, должны были пойти машины. Кругом было пусто, лишь ветер гнал вперед смятую газету.
   Лялька открыла складной ножичек, достала из кармана яблоко и принялась его чистить, стараясь срезать кожуру одной полоской.
   - Ну? - я поковыряла асфальт носком ботинка и села на корточки, - вспомнила, что было дальше?
   - Дальше? - Лялька замолчала, придумывая продолжение, - Он старался свистеть, ничего не получалось. К тому же последнее событие выбило его из колеи. Весь секрет состоял в том, что глупое устройство в брелке реагировало не только на свист, но и на любые другие высокие ноты. Кстати, парня звали Федор. Так вот, однажды Федор смотрел телевизор, по нему показывали какую-то девицу, что пела очень противным тонким голосом. Брелок среагировал на него, и сказал: "Я люблю тебя". Девушка все пела и пела, а брелок все говорил, и говорил, словно издевался над Федором. Тогда он принес с кухни молоток, разбил глупую вещицу и пошел к морю.
   - Он что, у моря жил?
   - Да.
   - Тогда на фига ему брелок, там же полным-полно всяких девок! - я обхватила себя за плечи и попыталась посвистеть - получилось.
   - Но все эти девки не говорили Федору: "Я люблю тебя". Не перебивай. Федор пошел к морю, долго бродил по его берегу, и вдруг ему показалось, что оттуда кто-то сказал: "Я люблю тебя". Волны набегали одна на одну, и Федор слышал эти слова снова и снова. Тогда Федор скинул ботинки и вошел в воду. Он шел, пока волны не начали бить его в грудь. Тогда он поплыл, и, говорят, все время пытался свистеть, хотя никакого брелка рядом не было. А потом вода попала ему в рот и он утонул. - Кожура от яблока, что Лялька так тщательно срезала, оторвалась и упала к ее ногам. - Черт, - Лялька пнула ее носком ботинка и протянула яблоко мне.
   - Занятно... - Я откусила от него и сморщилась от кислятины. - Занятно. Сама придумала?
   - Нет, - соврала Лялька, - рассказал кто-то.
   - Кто?
   - Не помню... Слушай! - Лялька завертела головой и выскочила на дорогу. - Кто-то едет! - Лялька бешено заскакала на месте. Нас накрыло шумом мотора и хрустом мелких камешков под ногами. Сквозь рассветную дымку мы различили бордовую Ниву, приближающуюся к нам. С Лялькой творилось что-то противоестественное - она скакала по дороге, выкрикивала какие-то отдельные слова, короче, применяла свой довольно своеобразный способ останавливать машины на трассе, которым всегда пользовалась. Хоть мы и получали периодически бесплатные советы в форме предположений, что так остановятся либо маньяки, либо никто, действовал способ почти безотказно и передвигаться при желании могли мы с нешуточной скоростью. Поравнявшись с нами, Нива затормозила и Лялька влезла в ее окно по пояс. Женщина, сидевшая за рулем, испуганно отшатнулась, но, насколько я могла судить, разговор протекал в довольно доброжелательной форме. Лялька блистала красноречием, рассказывая ярчайшую и нелепейшую историю, объясняющую наше желание двигаться в любом направлении, лишь бы вперед, а прямо, криво ли - нам абсолютно все равно. Я прикрыла глаза в ожидании, что земля разверзнется и поглотит Ляльку, ибо такого отборного вранья надо еще поискать, но женщина, сидевшая за рулем, коротко кивнула.
  

Сейчас. Трасса, Нива и Полина

   Мы рванули к машине, Лялька прыгнула на переднее сидение, а я и наши рюкзаки разместились на заднем. Машина тронулась, и я расплющила свое лицо о стекло. Мимо проплывали довольно мирные пейзажики - поля, поля, редкие деревца и рваные раны песчаных карьеров. Рассвело окончательно, и я закрыла глаза, слушая мерное гудение мотора.
   - Как хорошо, что вы нас подобрали, а то мы на дороге уже три часа торчим, - самозабвенно врала Лялька.
   - Никто не брал?
   - Э-э-э... Нет, машин не было.
   "Да..." - думала я. - "Не очень удачное начало... И что это нас одолевает дурацкое желание обабаять как можно большее количество людей? Ведомые этим желанием, мы забываем слова и разбиваем себе носы. За что люди любят друг друга? За красоту? Красноречие? Обаяние? Собственный страх одиночества? Преодолев этот страх, шагнув туда, где это уже не важно, будем ли мы нужны друг другу? Или же все мы - единое целое?".
   - 600 километров я вам не обещаю, - заговорила женщина, - мне поворачивать на Ермолаево, и меня зовут Полина.
   - Надо же! - встрепенулась Лялька, - какое счастье, - напевала она без тени иронии. - Это просто здорово, нам туда же!
   "Почему мы не представились в ответ?", - думала я. - "И откуда Лялька взяла эту нелепую цифру - 600?".
   - Что же вы забыли в этой глуши? - приподняла тонкую бровь женщина, сама вся тонкая и апельсиновая - волосы, кожа, одежда, слова.
   - Ну... - задумчиво начала Лялька, - как бы это сказать... Мы, знаете ли, лечимся.
   - Интересно, - женщина достала сигарету и закурила, угостив Ляльку. Я, притворяясь спящей на заднем сидении, сигарету не получила, и мне осталось лишь кротко смотреть в окно. - Очень интересно, - продолжала Полина, с удовольствием затягиваясь (все курильщики быстро встали и взяли себе по сигарете, это приказ), - чем же там лечиться, грязями, что ли?
   - Можно и грязями, - Лялька многозначительно хмыкнула, мол, мы же с вами знаем, какие там грязи роскошные...
   - Молодцы! - похвалила почему-то нас женщина, - это вы правильно.
   - О-о-о-о... - неопределенно протянула Лялька, - это мы завсегда.
   - Конечно, - плотоядно усмехнулась женщина тонкими губами.
   - А то! - вторила ей Лялька.
   - Это вы... Да-а-а... - Полина почесала коленку.
   - Да вы еще не видели... - начала Лялька и зашлась сипящим смехом.
   - М-м-м... - покивала головой женщина. Лялька заключительно прокашлялась, и они надолго замолчали. Я с облегчением вздохнула. За спиной в багажнике плескалась какая-то канистра. "Чудненько..." - думала я. - "Чудненько... Куда нас несет?".
   - Кстати, - спросила я вслух, - куда вы едете?
   - Далеко, - улыбнулась загадочно Полина, - в Казинку.
   "Что мы забыли в какой-то занюханной Казинке? Сидели бы дома, играли бы в шашки..." Мне вдруг явно представилась моя комната, посреди которой сидим мы с Лялькой на полу и играем в шашки. Я прорвалась в дамки и теперь по диагонали подбираюсь к Лялькиным белым. Из открытого окна слышится шелест листьев старой липы, чья кружевная тень трепещет на противоположной окну стене, солнце к полудню сочится кипящим жиром, а пыльный воздух с гаражным привкусом в тени кисельно-прохладный... Я открыла глаза и тупо уставилась на спинку водительского сидения. Все предметы были округлыми и слегка вибрировали, чертя контуры своей трехмерности. Глаза закрывались сами собой, и я безвольно уронила голову на наши лоснящиеся рюкзаки.
   - Зачем люди совершают добро? - громко спросила я с закрытыми глазами, - по велению сердца, или просто так? И добро ли это?
   - Все люди похожи на охотников за головами, - ответила мне Полина, - и чем дальше они идут, тем больше их коллекция из высушенных скальпов, что составляет их гордость, но навевает ужас на окружающих.
  

Тогда. Как мы чуть было не уловили последовательность неудач

   Казалось бы, какой смысл в их вечной охоте? Нет ответов, а дороги бесконечны.
   То был не день, а сущий кошмар. Сунешься порисовать - потеряешь кисть. Отыщешь кисть - кончится бумага. Купишь бумаги - краски частью засохли, частью потерялись, карандаш сломался, а ручка кончилась. Чистишь карандаш - начисто забываешь, чем хотела заняться. В ярости хватаешь гитару и начинаешь голосить - бац! - порвались все струны и пропал голос. Скрипя зубами ползешь на кухню выпить молока, вытаскиваешь из холодильника пустой пакет и бросаешь в помойку. Дальше все развивается по нарастающей, и просвета не видно.
   В тот момент, когда Лялька искала пульт от сломавшегося телевизора, а я, стоя под холодной водой в душе, в бешенстве молотила по стенам пустым флаконом из-под шампуня, мы решили, что пора завязывать. В попытке порвать эту цепь неудач мы решили сходить к кому-нибудь в гости и минут сорок названивали по телефону, безуспешно пытаясь застать хоть кого-нибудь дома. Идея посмотреть сломавшийся телевизор была отвергнута, и мы решили испечь блины, но, как выяснилось, из муки с какими-то жуками, к тому же, без яиц - это практически невозможно. С горя мы решили напиться, но мало того, что на улице вдруг начался такой ливень, что выходить из дома стало опасно, потому что можно было утонуть в потоке льющейся с неба воды, к тому же еще и кончились все деньги, так что выходить из дома стало не только страшно, но и совершенно бесполезно.
   - Я иду спать! - в отчаяньи проорала Лялька и бросилась в свою комнату. Я последовала ее примеру, сорок минут пролежала с закрытыми глазами, вскочила на ноги и в коридоре встретила злющую Ляльку.
   - Я выброшусь в окно, - выпалила она и прикусила губу.
   - Глупости, - махнула я рукой, - ничего не выйдет, хотя можешь попробовать. Рама забита, или подоконник отломится под тяжестью твоего тела, и ты рухнешь на пол, или в воздухе тебя поймает птица Рокх...
   Лялька внимательно прослушала мои слова и гордо удалилась на кухню. Через пару минут вся квартира наполнилась гарью, и мы, как безумные шляпники, заметались, гоняя этот чад по комнатам. Убедившись, что это тоже совершенно бесполезно, мы вытащили пару плетеных стульчиков на балкон, закинули ноги на перила и попытались закурить. Естественно, ничего у нас не вышло - зажигалка сломалась, а потом и вовсе свалилась с балкона, и сигареты напрочь отсырели. Тогда мы просто стали раскачиваться на стульчиках, наблюдая за бушующим ливнем. Воды с неба валило такое количество, что, следуя логике вещей, океан давно должен был выйти из берегов и поглотить всю сушу. На деревьях метались блестящие листья, избиваемые серебристыми струями, на лужах бугрились пузатые пузыри, запах мокрой зелени, прибитой пыли и небесной воды бурлил вокруг нас. Изредка по глубоким пузырящимся лужам проходил какой-нибудь несчастный, что устал от бега, и теперь его походка полна неги и истомы, потому что он промок дальше некуда, и хоть небо обрушься на землю у его ног - он даже не почешется.
   Лялька потыкала мокрой сигаретой себе в ладонь и тоскливо покашляла.
   - Вон, - Лялька показала куда-то в дождь.
   - Что? - я всматривалась в туманную шумящую серебристость, - что?
   - Пролетела птица.
   - Что ты несешь? Какая еще птица?
   - Просто птица. А вон слепой целится из лука в прекрасного юношу, - Лялька вдруг заулыбалась во весь рот, - видишь? - она тыкала пальцем в стену дождя, - один мужик невестой оделся, а бородищу сбрить забыл.
   Тут меня осенило - кажется, я поняла Лялькину игру.
   - Голая баба на колоде! - я ткнула пальцем в сторону дождя.
   - Баба с ковшом! - вторила мне Лялька.
   - Бычки медленно превращаются... превращаются... обратно в сигареты! - орала я, - аплодисменты, в воздухе цветы и запах райский!
   -Трибуны встают и кричат: "Слава яйцам"!!!
   -Маленький заинька забыл свою монтировочку!!!
   Что там за стеной дождя? Ни пса не видно. И мы тыкали пальцами туда:
   - Батюшки! Живые спички!
   - Ворон обгадил Одину шляпу!
   - Соломон от баб своих под лестницей прячется!
   - Мы рождены-ы-ы, чтоб сказку сделать былью!
   Ржали мы так, что не могли остановиться, ударяли себя по бедрам, трясли головами и орали:
   - При глубинном бурении сплошной лобной кости...
   - Серого вещества наковыряли полторы чайных ложки!
   - Старик Державин нас заметил! - неистовствовала я.
   - И что? - заговорщицки спрашивала у меня Лялька.
   - Практически ничего!
   - Стой, - перестала вдруг смеяться Лялька, - стой. Там, - она показала куда-то в дождь, - там мокрая детская площадка, кусты, лужи, деревья и 18-ый дом. И очень много воды. Автобусная остановка и две палатки, - потом она чиркнула непонятно откуда взявшейся зажигалкой и оскорбительно легко закурила. Я изумленно смотрела на нее.
   - Ты что? Как?!
   -А вот так... - Лялька протянула пачку мне, я взяла сигарету и тоже закурила - даже зажигалка сработала с первого раза. Я возмущенно наблюдала стихающий дождь, и взгляд упал на близкую и доступную, а потому совсем не вожделенную, заначенную когда-то давно бутылку портвейна.
   - Как ты это сделала? - возмущалась я.
   - Ну, - гордо улыбнулась Лялька, - Когда один буддийский монах спросил своего учителя: "В чем смысл прихода Бодисаттвы с севера?", тот посмотрел на ученика и строго спросил его: "Ты доел свою кашу?". "Да" - был ответ. "Тогда", - заявил учитель, - "иди и вымой свою миску".
   - Ну, - я сложила руки на груди и подозрительно поглядывала на Ляльку.
   - Что? - рассеянно спросила она.
   - К чему ты это рассказала?
   - А ты не поняла?
   - Нет, и по-моему ты тоже.
   - Это... То есть я хотела сказать... - Лялька глубоко задумалась. Некоторое время она мучительно морщила лоб и считала свои пальцы, - ну, то есть это... Ой, отстань, а?
   - Молодец, - я уселась поудобнее, - это ты у нас большая молодец. Больше всего в тебе люблю четкость аргументаций и точность формулировок, - меня даже пробило на цитирование, - "Я познаю мирозданье, ослепнув навеки...".
  

Сейчас. Заброшенная часть Казинки, где мы за каким-то хреном оказались, и книга из развалившегося дома

... Ты помолчи, только

Сядь, улыбаясь, у гроба.

Чтоб веселить тебя, или

Затронуть хоть как-нибудь чтобы,

Я отравилась. Вот роль моя.

  
   Голосила я и плакала, плакала. Еще находясь между двух реальностей, я пришла в ужас от своего отвратительного пения в чужой машине, подавилась последними строчками и зашлась в мучительном кашле. Кто-то железной рукой схватил меня за коленку. Я открыла глаза, словно вынырнула из топкой воды на воздух, и увидела вытянутую Лялькину физиономию.
   - Дура! - шипела она.
   - Сама дура, - привычно защищалась я.
   - Спать надумала, охренела! - припечатала Лялька и повернулась к женщине.
   - Певица, - кивнула в мою сторону Лялька в ответ на немой вопрос, метавшийся в ее глазах. - Не обращайте внимания, Полина, эта поет постоянно. Женщина молчала, и Лялька робко потеребила мочку своего уха. - Зато голос какой... - неуверенно добавила она.
   "Н-да, особенно голос хорош", - подумала я. - "А слова вообще - выше всяких похвал".
   Некоторое время мы молчали, и чтобы хоть как-нибудь скрасить неловкость, я спросила:
   - А что это за место такое - Казинка?
   - Казинка? - с облегчением выдохнула Полина, - деревня такая - глушь дикая. Доехать можно только на Ниве - там холмы, холмы и никакой дороги. Деревня-то это никакая - одно название и осталось... Рядом вот деревня, а Казинка - так, три дома, а остальное - заброшенные развалюхи. Дальше - мельница. Тоже заброшенная. И холмы, холмы... Рехнуться от них можно...
   - Странно, - Лялька убрала прядь волос за ухо, - почему деревни бросают?
   - Не знаю, - пожала плечами Полина, собралась было снова замолчать, но потом встрепенулась, словно вспомнила, - уезжают в город, в домах одни старики остаются. А старики, знаете ли, умирают. А потом? Потом родственникам даже и в голову не приходит съездить в глухую заброшенную деревню - кому она нужна...
   - А скот? - ляпнула Лялька.
   - Какой скот? - не поняла Полина.
   - Ну... Всякий. Коровы, собаки там разные.
   - Тоже умирают, - отрезала Полина, выкрутила вдруг руль до отказа, и машину начало трясти и кидать во все стороны. Нас замотало по салону, Лялька угрожающе позеленела, а я мысленно распрощалась с жизнью, на случай, если внутри меня что-нибудь непоправимо оборвется. Полина же, напротив, была спокойна, как летчица.
   - Дальше дорога такая, - сочувственно улыбнулась Полина, - терпите.
   И мы терпели. От этой тряски, казалось, у нас повыпадают все зубы, но мы терпели. За окном бешено металась линия горизонта, небо порой сменяло землю, но потом опытным путем мы выяснили, что туда лучше вообще не смотреть. Я побелевшими пальцами вцепилась в сидение и постаралась отвлечься от своего разнесчастного тела, которое нещадно бросало во все стороны. "Чертовы холмы..." - думала я, накрепко зажмурив глаза. - "А еще говорят, что внутри они полые, и боги поселились в них, не желая уходить с земли на Авалон. И что им там не понравилось? Другие же ушли... А эти заупрямились - не стали, и точка. Безвременье достало, может быть, бессмертие... Мама, мама, на фига им эти холмы? На фига мне эти холмы?". А машину все бросало и метало - какая-то гонка на выживание. Лялька подозрительно побулькивала. Мотор ревел. Полина насвистывала. "Боги ведь тогда победили фоморов, хотя даже не знали, кто это такие", - думала я, - "а те безропотно поддались, и сопротивлялись эти одноногие великаны так долго только для вида, они уже знали исход". Я стукнулась головой о стекло, зубы мои страшно клацнули, а в ушах зашумело. - "Не знали древние фоморы лишь одного - что будут побеждены собственными внуками, а значит, дети их ополчились на них, а сами они...". Тут Ниву швырнуло последний раз, она дернулась и затихла. Я заметалась по салону, требуя, чтобы меня выпустили на волю. Вслед за Лялькой, лицо которой приобрело цвет, уже совсем неотличимый от асфальта, выкатилась я на твердую землю и забыла, что же хотела сказать. Не родившиеся слова комом застыли у меня в горле, а на голову мою свалилось небо - в этом странном месте было ничтожно мало земли и необыкновенно много неба - ослепительное, огромное, оно было везде. Любые звуки приобретали величественное эхо, теряясь где-то там, высоко, поглощенные бирюзовой прозрачностью. Земля здесь была плоской, словно блюдо, как крышкой накрытое небом, которое казалось таким близким, что трогай его руками, задевай головой. И холмы. Холмы с пологими спинами. И трава по пояс. И жужжание шмелей. И тишина. И желток солнца. А мы такие маленькие, что о нас не стоит и говорить.
   - Так, - сказала Лялька, тряхнув головой, словно пытаясь избавиться от наваждения, - это, значит, и есть Казинка?
   - Да, - пожала плечами Полина. - А это мой дом, - она показала куда-то себе за спину, где вырисовывался огромный домина, со множеством пристроек, террасок, окон и витражей, обшитый теплым солнечным деревом. От дома во все стороны ползли мощеные дорожки, утыкаясь в ажурные беседки, кусты акаций, оставляя по пути фигурные фонари, замершие в причудливых позах, пышные клумбы... Все под стать хозяйке - апельсиновое - аромат цветов, солнечные лучи, преломляющиеся цветными стеклами витражей, резные перила, ветер, шелестящий в облепихе...
   - Так зачем вам в Казинку? - глаза Полины смеялись.
   Мы с Лялькой не на шутку задумались.
   - Э-э-э... - Лялька нервно сцепила пальцы, а я, не мешкая, вдруг ляпнула:
   - Как пройти к заброшенным домам?
   - Это туда, - Полина махнула куда-то в сторону своего дома, - пройдете немного, пару холмов одолеете - и вот они. Не собьетесь, только зачем вам эти развалюхи?
   - Мы знаем, зачем, - серьезно сказала Лялька
   - Хорошо, - пожала плечами Полина. - Если не найдете, что искали, возвращайтесь ужинать и ночевать. Если найдете - возвращайтесь завтракать, только учтите - я поздно встаю.
   - Спасибо, - пробормотали мы смущенно.
   - Да не за что пока...
   - Да нет, за все спасибо, большое-большое, - быстро заговорили мы, глотая слова.
   - Ну... Пожалуйста.
   Некоторое время мы с Лялькой потоптались на месте, а затем пошли в указанном Полиной направлении.
   - До свидания! - обернулись мы, не сбавляя шага.
   - Удачи! - кричала вслед нам Полина, - не сбейтесь! И... Девочки! - позвала она, мы оглянулись. - Никому не верьте! - кричала Полина, а ветер нес ее слова в противоположную от нас сторону.
   - Что? - переспрашивали мы.
   - Никому не верьте!!! - повторила Полина, и плыли ее слова, гонимые ветром, подальше от нас.
   - А... - неопределенно покивали мы головами, и принялись ломиться через высокую траву, щекочущую сгибы локтей, жужжащую шмелями. Когда мы перевалили холм, и дом Полины скрылся из вида, мы рухнули, как подкошенные, прямо в траву, раскинули руки и ноги в свободном падении, а кашки кивали головами над нами, и небо колыхало свою ослепительную бирюзу, и сонно было так, что зевая в этом разморенном тепле, мы чуть не свернули себе челюсти.
   - Слушай, - Лялька безуспешно боролась с зевотой, - что она вслед нам кричала?
   - Не расслышала, - я обломала травинку с пушистой метелкой и зажала ее зубами. - Странное место, - проговорила я.
   - Ты тоже заметила это небо?
   - Слепой не заметит.
   - А ты хороша, - заулыбалась вдруг Лялька. - Когда ты запела, мне показалось, что я сейчас сквозь землю провалюсь, Полина эта как подпрыгнет, чуть в кювет не въехали.
   - Ну, - виновато поморщилась я, - прошу дать возможность загладить, искупить...
   - То-то же. Хотя насчет заброшенной деревни ты здорово придумала, - смилостивилась Лялька.
   - Не спорю, - приосанилась я, насколько это было возможно в лежачем положении, - только вот где эта деревня?
   - Говно вопрос, - Лялька заложила руки за голову, - совсем недалеко. Вот ты знаешь, где мы сейчас лежим?
   - Ну.
   - На заброшенном поле. Тут полным-полно одичавшей гречихи.
   - Ни фига себе... - я вытащила свою травинку изо рта и принялась внимательно разглядывать ее.
   - Пошли, - ткнула меня в плечо Лялька. Мы с кряхтением поднялись на ноги, подхватили рюкзаки и побрели через высокую траву к темным и неясным силуэтам, маячившим где-то далеко - то ли покосившийся забор, то ли еще что...
   - Нет, погоди, - не унималась я, - как ты поняла, что это гречиха?
   - Элементарно.
   - Ну вот как?
   - Посмотрела и поняла, - Лялька, пыхтя, забиралась вверх по склону холма.
   - Подожди. Вот ты смотришь на траву. С чего ты решила, будто это гречиха?
   - Послушай, - взорвалась Лялька, - если ты не знаешь, как выглядит эта гречиха, то это не значит, что об этом не знают другие!
   - Ты мне наврала.
   - Нет.
   - Наврала.
   - Нет.
   - А я говорю...
   - Слушай, - Лялька остановилась и обернулась ко мне лицом, - это очень важно?
   - Да нет...
   - Вот и все, - Лялька возмущенно всплеснула руками, - пристала... Вон эта деревня, вот этот холм, Казинка долбаная...
   - Ботаник хренов ты мой! - сил сдерживать смех уже не было, и я неприлично громко заржала.
   - Ты чего, - Лялька прикрыла глаза ладонью от солнца и тоже заулыбалась, - чего ты?
   - Ничего! - мой смех, многократно отражаясь от близкого неба, катался над нашими головами.
   - Сама ты ботаник, - прыснула Лялька. - Нет, ну что к человеку привязалась?
  

Лялька умничает, чем доводит меня до состояния невменяемого (трагедия в одном действии, повторяющаяся с завидным постоянством)

   Ляля: Куда мы едем?
   Я: В гости. Нас ждут.
   Ляля: И каким же образом поедем?
   Я: На двух автобусах и метро.
   Ляля (делает умное лицо): Глупости.
   Я (часто хлопая ресницами): Почему?
   Ляля: Так мы три часа проездим. Надо сесть на электричку, проехать немного, перейти вброд маленькую речку, взять машину, а остаток дороги прогуляться пешком.
   Я: Не хочу пешком... И потом - что ты подразумеваешь под определением "маленькая речка"?
   Ляля (сосредоточенно): Там была какая-то речка.
   Я: Ты точно помнишь?
   Ляля: Разумеется. За кого ты меня принимаешь?
   Я: Вопрос интересный. Кажется, темнеет, да и ветер пронизывает до костей. Может, лучше на метро?
   Ляля (впихивая меня в электричку): Ерунда, не дрейфь, Каштанка. В нашей жизни всегда есть место подвигу.
   Я: Что ты имеешь в виду?
   Ляля: Не важно, положись на меня.
   Я: Хорошо, похоже, ты знаешь о чем говоришь, просто я не узнаю эти места...
   Ляля: Глупости, куда не поедешь - кругом одно и то же, только названия разные. К тому же, если принять во внимание, что все происходящее с нами - лишь плод нашего больного воображения, то вполне вероятно, что мы с тобой вообще стоим на месте.
   Я: Так-то оно так, только мне кажется, что мы едем в противоположную сторону.
   Ляля: Не надо паники, выходим.
   Я: Не стоит, мне кажется что с этой платформы уехать обратно почти невозможно... К тому же кругом такой густой лес...
   Ляля: Уехать можно куда угодно откуда угодно.
   Я: Холодает... Что-то электричка запаздывает...
   Ляля: Пойдем пешком. Прогуляемся немного, платформы обычно очень близко к станциям.
   Я: Мне страшно...
   Ляля: Спокойно. Эй! Аккуратней!
   Я: Мое пальто зацепилось за сучок и кусок ткани оторвался.
   Ляля: Ничего, возьмем его с собой, и я все починю сегодняшним вечером. На сколько мы опаздываем?
   Я: На два часа.
   Ляля: Небось уже за стол сели... Покурим?
   Я: Кажется, я потеряла сигареты.
   Ляля: Только не начинай ругаться!
   Я: Да ничего...
   Ляля: Сейчас мы в два счета найдем станцию...
   Я: Интересно - мы в городе или за городом?
   Ляля: Только не начинай это снова - каждый может слегка ошибиться. Вообще, не понимаю, что ты меня слушаешь, у тебя своей головы нету?
   Я (шмыгая носом): Я хочу домой.
   Ляля: Как с тобой сложно! Дай я подумаю... Темень-то какая... Если долго идти по шпалам, то можно прийти к станции, а если повезет, то и к маленькому городку... Эй, ты где?! АУ!!! Куда ты подевалась?
   Я (приглушенно, откуда-то издалека): Кажется, я упала в овраг.
   Ляля: Держись.
   Я: Моя нога!
   Ляля: Не капризничай.
   Я: Больно...
   Ляля: Терпи, не маленькая.
   Я: А-а-а-а-а!!!

Занавес.

  

Сейчас. Заброшенная часть Казинки, где мы за каким-то хреном оказались, и книга из развалившегося дома

   Нечто неясное, маячившее вдали, по мере нашего приближения к нему стало приобретать более четкие формы, и в конце концов, стоя на покатой спине холма, мы различили дома с торчащими трубами, кривые заборы, сараи с провалившимися крышами - словно застывшие по чьей-то команде "Замри!" в этих причудливых позах.
   - Здорово, - прошептала я.
   - Ага, - кивнула Лялька, - только почему шепотом?
   - А ты послушай, что за ватная тишина...
   Слова мои потонули в пухлом теле плотного безмолвия, набивающегося в рот, обнимающего за шею. Тишина тут была такая, что в ушах зазвенело. Мы медленно спускались к заброшенной деревне, что лежала у подножия нашего холма. Под ногами тихо шуршал песок, и ветер набегал на спокойную траву, катились эти золотистые волны вдаль и стихали до нового порыва. И ни звука.
   А дальше - темные безмолвные дома смотрели на нас изучающе, и плакали солнечными бликами пустые глазницы окон. Притихшие, шли мы меж них по заросшей бурьяном улице. Маленькая, уродливая, мертвая деревня приняла нас в свое брюхо, и мы топтали ее запустение.
   Угрюмые заборы, частично повалившиеся в лопухи. Проваленные крыши старых домов, и голые кривые печные трубы, настырно ползущие в небо. Щербатые кирпичные кладки щерятся нам вслед. А мы смотрели и запоминали. Ветхие, трухлявые сараи. Выбитые стекла. Двери, висящие на одной петле, хлопающие на сквозняке. Яблони, склонившиеся под непосильным грузом подгнивших яблок. Эта мертвая земля родит одни лишь воспоминания. И яблоки, что появляются на свет с гнилыми бочками. Вязко здесь, вязким был воздух, и цвета - они, казалось, поглощают тебя, и уже не отвести от них взгляда.
   - И совсем не страшно, - храбро пробормотала Лялька себе под нос.
   - Ничего, - успокоила я ее, - сейчас на сельское кладбище выйдем...
   - Ты с чего взяла? - побледнела Лялька.
   - Просто предполагаю.
   - Знаешь что, - возмутилась она, - знаешь, засунь себе, пожалуйста, все твои предположения...
   - Тише, тише, - замахала я руками, - не ори! - Лялька продолжала что-то громко бормотать, - подожди! - гаркнула я. - Прислушайся, что это такое?
   - Что? - Лялька завертела головой. - Да, я тоже слышу... Это шелест. Какой-то шелест.
   Мы ловили каждый нюанс этого странного звука. Мы, как свечи на ветру, колебались вместе с ним. Пухлая, липкая тишина и шелест, который, казалось, не затрагивал ее, а стелился поверх.
   - Это страницы, - заявила вдруг Лялька. Она спокойно улыбнулась, - шелестят страницы книги.
   Ветер листал страницы в глухой пустоте, мерно отсчитывая их, как четки. Раз. Два. Три... Лялька вдруг схватила меня за руку и понеслась туда, где, по ее мнению, ветер листал страницы неизвестной книги. Мы бежали, путаясь ногами в ржавой проволоке, спотыкаясь о битые кирпичи, грудами валявшиеся на дороге, проваливаясь в неглубокие лужи, коварно поросшие травой. Мы обогнули пару домов, и встали как вкопанные.
   - Так, - умно заметила я. - Просто замечательно.
   - Мы здесь уже были, - проконстатировала Лялька.
   - Завидная наблюдательность.
   - Тот же забор, вон там, кажется, колодец...
   - Молодец.
   - Мне это не нравится, - предупредила Лялька. Я припустила в ту сторону, откуда мы только что пришли, Лялька последовала за мной, и бежали мы уже по совсем другой, незнакомой дороге, и ветки хрустели под нашими ногами, только вот...
   - Подожди, - снова встала Лялька, - я говорю, что мне все это не нравится.
   - Говоришь.
   - Если мы с тобой, словно герои японского фильма ужасов, будем метаться по этому месту до тех пор, пока не упадем замертво, то должна тебя предупредить, что дыхалка у меня плохая, и бегуном на длинные дистанции мне не стать.
   - Надо остановиться и подумать.
   - Отличная мысль, - одобрительно покивала Лялька, - подумаем.
   И мы попытались подумать. "Очень хорошо", - болталось у меня в голове, - "когда начинаешь бесцельно бегать по кругу, значит, тебе это не нужно. Значит, ты зря расходуешь свои силы. Значит, ты перестала слышать голос своего внутреннего дома. Значит, ты забыла, как выглядит твоя мама... Тихо как. И страницы эти..."
   - Приехали, - приобняла меня за талию Лялька, - смотри.
   И тут мы заржали в голос, как кони, потому что увидели, что бегаем вокруг одного дома. Покосившаяся крыша и обвалившийся вход. Доски, которые остались от двери, были погребены под грудой кирпичей, и между них уже проросло какое-то тоненькое деревце. Вместо наполовину выбитых оконных рам лежали неровные куски осыпавшейся штукатурки, а где-то на подоконнике, внутри дома, угадывались очертания лежащей там книги. Ветер дул сквозь разбитые стекла и трепал пожелтевшие страницы, что мерно переворачивались одна за одной.
   - Да мы с тобой просто... Гиганты мы с тобой какие-то, - прошептала Лялька.
   - Просто мы на крыльях носим то, что носят на руках, - скромно заметила я.
   - Я знаю, куда мы держим путь, - все так же тихо проговорила Лялька.
   - Куда? - поинтересовалась я.
   - В интернат для окончательных и бесповоротных олигофренов.
   - Принято. Как только набредем на подобный, так сразу.
   Мы пробирались к дому меж старыми, скрипучими яблонями, которыми был засажен весь двор. Попытавшись было вытащить книгу, засунув руку через раму, и не добившись ровным счетом ничего, Лялька нырнула в темную дыру, зиявшую в стене вместо входа. Я последовала за ней, споткнулась о доски обвалившегося потолка и растянулась на гнилом полу. Чертыхаясь, поднялась я на ноги и огляделась. Коричневую тьму сквозь окна пронизывали тугие лучи солнца, полные танцующей в них пыли. Пятна рассеянного света дрожали на серой бесформенной печи, занимавшей почти все свободное место. В золотистом полумраке плавали какие-то сундуки, скамейки. Густой затхлый воздух колыхался в пыльной тьме углов, и страницы тихо шелестели. Лялька подошла к окну и взяла в руки книгу. Пухлый том со съежившимися от влажности и старости страницами.
   И дом тяжко вздохнул. Вот так - равнодушно, безнадежно. Черный кисельный сумрак пополз к нашим лодыжкам из углов, и ноги вдруг стали как ватные, и на этих подгибающихся ногах рванули мы к выходу, передвигаясь, словно в замедленной съемке, прорываясь сквозь солнечные лучи, натянутые от окна к печи, словно через призовые ленты на финише забега на короткие дистанции... Вылетев на улицу, мы поскакали вперед с удивительной скоростью, бежали, спотыкаясь, и остановились лишь тогда, когда обрели способность слышать собственную речь.
   Мы присели на какую-то лавочку у колодца и попытались отдышаться.
   - Курить бросаем, - задыхаясь пробормотала Лялька.
   - Ой, бросаем, - запричитала я, - ой, бросаем, я давно говорила тебе, что негоже себя травить разной дрянью...
   - Не говори...
   - Что за книга-то?
   - Книга? - Лялька изумленно посмотрела на книгу, что все еще трепетно прижимала к своей груди. - Не знаю, - она внимательно оглядывала томик, - ерунда какая-то - даже обложки нет.
   - Но все остальное-то? Есть?
   - Ну, есть...
   - Так читай... Да аккуратнее ты, - я вырвала книгу из Лялькиных рук, - не видишь, листы в руках рассыпаются?
   - Сама и читай.
   - И буду, - с непоколебимым достоинством ответила я, открыла на первой сохранившейся странице книги (на самом деле она была девятой) и принялась читать вслух.
  

Вставная новелла про Регину, вычитанная мной в книге, найденной в заброшенной части Казинки

   ...определен свой положенный срок, и ни секундой больше здесь не будут находиться люди. Каждый наш шаг, каждое наше слово земля впитывает, в ожидании того дня, когда люди покинут ее.
   Когда Регина была маленькой, солнце путалось в ветках деревьев, по вечерам мать курила на крыльце, задумчиво глядя куда-то в сумерки, а ночь наступала с мягким светом лампы, льющимся из-под бабушкиного платка. И сказки стояли рядами на полке. А тьма ночью была теплой и пульсирующей. Регина видела цветные сны, в которых бабочки садились прямо на огромные, в человеческий рост, маки, но никогда не давались в руки. И просыпалась Регина с улыбкой на губах. Еще перед обедом можно было стоять перед столом, положив подбородок на его крышку. Вылавливать в супе лавровый лист и ждать письма. Сидеть на корточках перед печкой и тыкать кочергой в ее пылающее чрево. Слушать бабушку, прикрывшую глаза и улыбающуюся. Забираться на крышу, и смотреть в небо, представляя, что лежишь ты на облаке, в пухлой золотистой вате.
   А потом ногти на руках вдруг стали шире, и задница запомнила чей-то щипок, появилась ямочка на щеке, когда Регина улыбалась, а ночь звала куда-то. Регина больше не ходила смотреть на закатное солнце, где, говорят, какой-то старик с длинной седой бородой одним махом захлопывал дверь так, что солнце дрожало и с трудом удерживалось на месте. Полюбив женатого, Регина словно обрубила все дни в своей жизни, обескровив их, и текли они бесцветные и безвкусные. Настоящими же были лишь те часы, когда она тайком виделась с любимым, и, поводя острым плечиком, слушала его горячее дыхание. И каждый раз казалось, что вот-вот, и мир рухнет, но все оставалось по-прежнему. Только Регина по ночам лежала в постели без сна, зажав зубами угол одеяла, и смотрела невидящими глазами в темноту до рассвета. Дни катились один за другим, и было их ничтожно мало, по сравнению с тем временем, словно проведенным под общим наркозом. И второго ребенка вытравила уже из себя Регина как-то равнодушно, словно и не было его. Ходила по земле Регина как все, и говорила те же слова... Она даже смеялась весело, потому что ничего плохого вроде бы и не происходило...
   И каждый новый день был похож на другие, а настоящих дней с трудом набралось бы на год, зато любила Регина тогда полновесно, без всяких поблажек и попущений - так, что самой иногда становилось жутко. Тогда-то и накатывало далекое ощущение, что лежит Регина на животе перед прудом, и головастики мечутся в цветущей воде, много головастиков - тьма тьмущая. И сверчок за печкой. Тогда Регина тихонько пела:

Когда б имел златые горы

И реки, полные вина...

   А кожа на руках сморщилась и покрылась какими-то пятнами, и что там было в жизни - печального, или радостного - не все ли равно? На похоронах милого Регина увидела в гробу незнакомого древнего старика, который без того задержался на белом свете. И тогда Регина поняла, что и сама она уже как старый дряхлый башмак, и время ее давно вышло, и вот где все ее ушедшие силы... В тот вечер сидели они с женой Регининого любовника за столом, держались за руки и, не мигая, смотрели друг на друга. И слезы катились по впалым морщинистым щекам. А потом Регина сидела одна на похоронах жены своего милого, потому что хоронить ее было уже некому. Регина выпила в одиночестве, и вдруг вспомнила всех своих не рожденных деточек, что могли бы быть уже взрослыми. По кому плакала она тогда - по ним, или по себе - одинокой старухе, что осталась одна тут, словно смерть позабыла про нее? Регина жила и жила себе. Руки уже не те, ноги тоже, да и голова порой отказывала, путая все события прошедшей жизни в тугой клубок, а не чувствовала она на своих щеках холодного дыхания, что уведет ее далеко отсюда. Все кругом давно переумирали, а молодые этим местом брезговали, и коротала время Регина в корявой переписке с какой-то старухой, жившей очень далеко - не то сестрой, не то одноклассницей.
   Именно эта выжившая из ума бабка, лица которой Регина не помнила, или не знала никогда, и поведала ей, что ходит этот парень меченый по последним старухам в пустых селах, такой улыбчивый и приветливый, что старухи принимают его, как родного сына, добирая от него все тепло, что не дополучили от своих детей. Только старые, которых он радовал добрым словом и участием, не догадывались, что помогал он им доживать последние месяцы. Этот же парень закрывал им глаза и снова пускался в путь. Одна старуха, по словам далекой Регининой подруги, стреляла по парню из дробовика, в нелепой надежде отогнать с порога смерть, и бродит теперь по своему селу серой тенью, позабывшей дни недели.
   Регина жгла эти письма в печи, огонь пожирал нелепые строчки, только в один из дней Регина услышала стук в дверь. На легких ногах бросилась она отворять, но на пороге силы вдруг покинули Регину, и улыбающийся парень подхватил в свои руки старушку хрупкую, как цветок, засушенный в горячем песке, как стекло, как бабочку... И хохотала Регина до упаду, и капризничала, как малое дитя, а парень улыбался и выполнял все прихоти старушки, легкой, как перышко. И руки теперь слушались, и ходила Регина, напевая, но потом вдруг погибла вся картошка в огороде, на которую мочился парень. И Регина долго тогда смотрела в глаза своему мальчику, не отводя взгляда, и парень поймал последний вздох старухи своими румяными губами. Взял он тогда тело с пустыми счастливыми глазами и закопал его в саду, и выросли яблони, и был новый день.
   А парень вытащил обугленный конверт из печи, прочитал обратный адрес, взял свою шапку и побежал без оглядки с земли, запомнившей последний шаг, что обронили на ее жирное тело люди.
   И был новый день, и яблони в саду скрипели, а в их ветвях свили себе гнезда птицы.
  

Сейчас. Яблочный суп и наши мальчики

   - Вот так... - я с силой захлопнула книгу, подняв облачко пыли.
   - Тихий ужас, - Лялька сосредоточенно ковыряла лавку, на которой мы сидели.
   - С чего ты взяла? - я мирно сложила руки на своем почтенном пузе и закрыла глаза.
   - Грустно это как-то... - Лялька тяжело вздохнула, - все это неправильно, даже деточек не осталось...
   - Ой, - ткнула я Ляльку пальцем в бок, - твои истории, можно подумать, веселые. В них если и присутствуют деточки, то все они погибают еще во младенчестве.
   - Ну и что. Мне их тоже очень жалко. - Лялька поджала губы и потопала ногой в землю. - Что делать будем?
   - На яблоню полезем, - безапелляционно заявила я. Лялька с интересом наблюдала, как я серьезно примерилась к стволу невысокой яблони, росшей неподалеку. Молодецки ухнув, ухватилась я за одну из ее веток, подтянулась и повисла на ней. Бедное дерево со скрипом закачалось, и тяжелые плоды, с боками, меченными красным, с глухим стуком посыпались на землю.
   - Ты что хочешь-то? - Лялька обеспокоено следила за моими действиями.
   - Яблок насобирать.
   - Так они сами сыпятся, слезай! - Лялька вцепилась в мою ногу, которой я вальяжно покачивала, сидя на первой ветке. - Руку сломаешь, - предостерегла меня Лялька.
   - На земле одно гнилье! Лови! - я качнула ветку посильнее, и на Ляльку пролился яблочный дождь. Помянув недобрым словом все мои садово-огородные затеи, она села собирать яблоки в мою куртку.
   - Будем варить яблочный суп, - заявила я, спрыгивая с дерева.
   - Не внушает мне это место теплых чувств, - предупредила меня Лялька, отправляясь к колодцу за водой.
   - Зато здорово всем будет рассказывать, как мы проводили время в заброшенной деревне...
   - Кому рассказывать-то? - спрашивала жестокая Лялька от колодца.
   - Э-э-э... Да всем.
   После непродолжительной борьбы с кучкой сухих веточек, я, припомнив славное пионерское детство, развела небольшой костер и принялась резать яблоки в котелок, извлеченный из наших необъятных рюкзаков. Возвратилась Лялька с водой в пластиковой бутылке, которую мы вылили в котелок, общими усилиями приладили его над костром и уселись рядом, в ожидании, когда вода с яблоками закипит.
   - Как ты думаешь, - поежилась Лялька, - что с нами будет потом?
   - Не знаю, - пожала плечами я, - может быть, станем знаменитыми и крутыми, может быть, прям сейчас ласты склеим.
   - От яблок этих.
   - Ну, да, от яблок этих...
   Лялька пошевелила пальцами на ногах и блаженно потянулась.
   - Когда я была маленькой, в пионерском лагере, в особо жаркие дни на обед нам давали фруктовый суп, - ухмылялась она, - говнище было порядочное, но все равно приятно - кто-то сидел, думал о тебе, скачущей в белой панамке под палящим солнцем...
   - Я тоже что-то такое припоминаю, - покивала головой я, - такое ощущение было, словно ешь ложкой пустоту.
   - Триста детей обоего пола, в особо жаркие дни поедающие пустоту, - хмыкнула Лялька и перевернулась на бок, подперев голову рукой. - Помнишь, как мы с мальчиками нашими пили? - шепотом спросила она.
   - Ну, помню... А что? - при одном воспоминании об этих попойках у меня заломило затылок.
   Наш странный тандем с мальчиками вообще не поддавался никакому анализу. В принципе, наша четверка являлась тем, что осталось от некогда большой компании, и лишь мы все еще хранили верность своей стае.
   В унылой Павлушиной квартире, где мы обычно собирались, обои оттопыривались от стен, в шкафчике на кухне стояла вечная банка, наполовину наполненная гречкой, а детские шапки он хранил в чемодане. Коридор там такой маленький, что нам некуда было поставить ботинки. Игорек каждый раз грозился натянуть струны на разбитую Павлушину гитару, тот серьезно кивал, и так продолжалось уже целую вечность. Я не знаю, правдой ли было то, что Павлуша питается одним чаем, но любая лампочка в его квартире горела так тускло, словно силы хозяина уже на исходе. Игорек рассказал мне как-то по большому секрету, что когда у Павлуши отключают воду, тот поливает себя из лейки слабеньким кипятком, топает ногами в холодной ванне и смеется. Ну, сама не видела, врать не буду. Кажется, Павлушины соседи ненавидели нас лютой ненавистью. Как-то из озорства Лялька с Игорьком задвинули соседскую дверь их же шкафом, что уродливой громадиной стоял на лестничной клетке. С той поры мы нежно дружили с участковым, угощали его ягодами из варенья и ласково звали Вовчиком. Теперь мне кажется ерундой, что мы угробили друг на друга столько времени.
   Мы ведь даже порой скучали друг по другу...
  

Тогда. Фрагмент похмельного откровения, свалившегося на нас как-то утром

   Утро было хмурым. Всем было так плохо, что слов описать свои мучения никто не находил, и все страдали молча. Покачивались из стороны в сторону, отчаянно ругали себя и тихонько постанывали. Снег лениво лепился к оконному стеклу и печальными блямбами сползал вниз. Сквозь пелену белых мух проглядывали смутные и нечеткие контуры машин, деревьев, домов... На кухне оглушительно шумел холодильник и тикали часы, звуки эти отражались от затылка и вибрировали где-то между лопаток. Желтый абажур, висящий над обшарпанным столом, за которым мы сидели, вцепившись в его крышку, мерно покачивался из стороны в сторону, от чего блеклое его пятно нервно металось по серой предрассветной кухне.
   Все понимали, что надо что-то делать, дабы остаться в живых, но отчаянно ломало даже думать, не то что предпринимать что-либо...
   - Пива надо, - с трудом разлепив ссохшиеся губы, пробормотал Павлуша. Все с восторгом смотрели на него, сраженные быстротой его мыслительных процессов.
   - Э-э-э... - умно сказала я.
   - Хве-е... - глубокомысленно добавил Игорек.
   Лялька, судя по всему, сочла нужным промолчать, всецело отдавшись каким-то своим мыслям.
   - Кажись, мы вчера маленько перебрали, - продолжал сипеть Павлуша. Мы смотрели на него с обожанием, как на человека, который умеет делать нечто, нам недоступное. - Я вот и говорю - пива надо...
   - О-о-о... - выдохнул Игорек, охваченный бурей положительных эмоций, вызванных в нем предложением Павлуши.
   - Мю... - я, как всегда, была кратка.
   Лялька умоляюще уставилась на Павлушу, словно трепетный херувим, подстреленный вероломной дробиной охотника.
   - Надо скинуться и купить пива, - уже уверенней продолжал Павлуша. - В палатку пошлем самого бодрого... - тут он осекся и понял, какую глупость сморозил, - ребята... - он с тоской оглядел наши светящиеся счастьем лица, задержав внимание на энергично кивавшем Игорьке. - Что-то, друг, ты сегодня не на шутку взбодрился... - задумчиво протянул Павлуша. От счастливой Игорьковской улыбки не осталось и следа.
   - Я? - вопросил Игорек, мигом обретя дар речи, - я?! - продолжал он, всем видом выражая свою потерянную веру в человечество.
   - Ты, - не терпящим возражений тоном заявил Павлуша. - Вот ты и пойдешь со мной.
   На Игорьковском лице явно отразилась ассоциативная цепочка - необходимость встать - деньги - палатка - пиво - долгая и полная всяческих удовольствий жизнь. Игорек застонал и замер. Титаническим усилием воли он приподнял свое бренное тело со стула и вяло поплелся в сторону прихожей.
   - Деньги, - послышался откуда-то оттуда его страдальческий голос. Лялька предприняла старый как мир, а потому исключительно действенный прием - притворилась мертвой. Я попыталась улыбнуться.
   - Деньги? - повторила я это слово, словно смакуя его, как нечто новое и доселе неизвестное. - Деньги... - говорила я, словно пытаясь вспомнить, что же это такое.
   - Деньги, деньги, - сварливо проворчал из коридора Игорек. Как бы в подтверждение его слов, Павлуша многозначительно покивал головой.
   - Ах, деньги! - вспомнила я, - так у меня осталось 6 рублей... Ты, Игорек, поищи у меня в пальто.
   Игорек деловито завозился, Павлуша ринулся ему помогать.
   - 7 рублей 36 копеек! - торжественно объявили они. - В качестве чисто символического взноса сойдет. Было слышно, как ребята гремят ключами, роняют мелочь, что-то ломают и, наконец, распахивают дверь. Вокруг ног завертелся колючий сквозняк, почему-то заложило уши.
   - Что за черт? - послышался изумленный голос Игорька.
   - Вот хреновина... - голос Павлуши не очень слушался своего хозяина. Судя по звукам, доносившимся из коридора, мальчики захлопнули дверь и снова открыли ее.
   - Ты что-нибудь понимаешь? - Павлуша был в панике.
   - Ничего... - ну, то, что Игорек ничего не понимал, меня ничуть не удивило, потому что трудно припомнить тот момент, когда Игорек въехал в суть дела с первого раза, но вот голос Павлуши меня напугал. Лялька подняла голову и вполне осмысленно посмотрела на меня. Это повергло меня в ужас.
   - Мальчики, - проорала я в темное брюхо коридора, - что там у вас?
   Послышались шаги и в кухню вошли Игорек с Павлушей - бледные, с полубезумными, прыгающими глазами.
   - Э-э... - жалобно протянул Павлуша и вдруг бешено замахал руками, - там... Там... Там... Я... Это какой-то...
   - Да что такое? - заорала я страшным голосом, - ты можешь сказать по-человечески? Что вы там увидели?!
   Игорек нехорошо засмеялся.
   - Там, - он неопределенно пожал плечами, - там? Да так, там ничего. Там вообще ничего!!!
   - Что? - угрожающе протянула я, - вы дураки, что ли?
   - Ага, - часто закивал Павлуша, - Ага, мы дураки, а там ничего нет - ни лестничной площадки, ни лифта - там вообще ничего!
   - А что есть? - тупо спросила я.
   - Ничего нет. Чернота, пустота!
   - Может, там просто лампочку разбили? И темно стало? - нехороший холодок побежал по спине. "Допились!" - стучало у меня в голове, - "Вот оно как бывает... Главное, их не волновать... Мало ли что им в голову взбредет. И со всем соглашаться".
   - Пустота, говорите, - начала я, открыто и радушно улыбаясь. - Ну, пустота - это еще не самое страшное... - тут я закивала, как китайский болванчик.
   - Гляди, Павлуха, - пхнул локтем в бок Павлушу Игорек, - она думает, что у нас не все дома.
   - Да вы сами посмотрите! - не выдержал Игорек, схватил меня за плечи, рывком поднял на ноги и выпихнул в коридор. За мной таким же образом Павлуша толкал Ляльку, которая зевала и оглядывалась, не понимая, вероятно, где находится. Пинками проводили нас к двери, и я принялась возиться с замками, пытаясь ее открыть.
   - Дай я, - отпихнул меня Павлуша, - ничего без меня, - он яростно терзал ключ в замке, - ничего без меня сделать... - дверь поддалась, и Павлуша широко распахнул ее, схватив меня за руку и рванув к дверному проему. - ...Не можете! - закончил свою мысль Павлуша.
   И тут мы с Лялькой пришли в замешательство. То есть, я не знаю, насколько была сильна степень замешательства Ляльки, но мне стало нехорошо. Совсем плохо.
   За дверью зияла огромная дыра, пустота, чернота, ни запахов, ни звуков, ничего - ничегошеньки ничего. Вмиг заложило уши, и мы втянули головы в плечи. Казалось, эта зияющая дыра, простирающаяся за нашей дверью, поглощала все колебания воздуха, что мы производили бурной пантомимой, размахивая руками, пытаясь выразить собственные мысли. И мыслей-то было не так много, как могло показаться. "Точно допились..." - думала я, - "мы все... Через час нас заберут в дурку, и уж там санитарам мы расскажем, что там за нашей дверью пригрезилось четверым хроникам недоделанным...". Павлуша с грохотом захлопнул дверь.
   - Вот, - веско обозначил он, словно это безобразие было наших рук делом. - Такие дела, а вы не верили.
   - Говно, - сказала Лялька из-за моей спины, - и никакого пива, что характерно.
   - Пива? - возмутился Игоряша, - пива? Да ты понимаешь, вообще что происходит?
   - Нет, - тихо, но с достоинством ответила Лялька.
   - И я тоже, - сник Игоряша.
   Некоторое время мы стояли в прихожей в полнейшей тишине, туго соображая.
   - Нет, народ, такого просто не может быть, - начала я и распахнула дверь в зияющую пустоту. Все поморщились, так как пустота эта пожирала наши безумные взгляды, словно язва желудка, от нее закладывало уши и появлялась противная сухость во рту, а руки повисали вдоль тела, как ватные.
   - Ну и что? - умно спросил Игоряша.
   - Ничего, - буркнула я, отчаянно борясь с икотой, предательски толкавшей меня в диафрагму. - Травы вчера накурились сверх меры, вот что.
   Помявшись было некоторое время на пороге, я смело шагнула прямо туда, куда и смотреть-то не хотелось, не то что шагать, но назвался груздем, так полезай, родимый... И ничего. Ткнувшись всем телом во что-то мягкое, теплое и пульсирующее, что приняло меня без колебаний, я не смогла сделать дальше ни шагу. С воплем рванула я обратно, пустота вяло посопротивлялась некоторое время и нехотя отпустила меня. Я рухнула прямо на руки Павлуше и тихо заверещала.
   - Ой... - Павлуша неуклюже погладил меня по голове, как дебильного ребенка, не зная, что делать со мной дальше. Я отлепилась от него и тихонько встала к стенке, подальше от двери.
   - Да, - веско заметил Игорек, - значит, шагать туда не следует.
   - Дураки вы все, - раздраженно сказала Лялька.
   - Почему? - изумился Павлуша.
   - Потому что, - ответила Лялька уже с кухни, гремя чайником, - валите все сюда, хотя бы чаю попьем... За пивом они собрались, идиоты...
   Дружно мы протопали на кухню, расселись по своим местам и принялись гипнотизировать взглядом закипающий чайник.
   - Так, - сказала Лялька, - это мне очень нравится...
   - А мне-то как... - подтянул Павлуша.
   - Я лично ничего не поняла, - высказалась я.
   Игорек тупо уставился в окно и предпочел промолчать.
   - Ребят, - робко начала я, - вы не подумайте чего, я и правда не врубаюсь, но там, за дверью, у них чего - к-конец света, что ли?
   Павлуша нервно сглотнул, а Лялька вдруг зашлась диким, каркающим смехом. Мы настороженно наблюдали за тем, как она трясется, запрокинув голову, неприятно обнажив десны, бьет ладонью по грязной клеенке стола, изгибает шею...
   - То есть ты имеешь в виду, - громко сказал Павлуша, пытаясь заглушить Лялькино ржание, - ты имеешь в виду, что пока мы спали, там у них все произошло? Ну... Ты понимаешь... И теперь мира не существует? А как тогда же мы? Почему мы еще здесь?
   - Откуда ты знаешь, как все это произойдет, может быть, пространство развернулось, и все просто необыкновенно удалены друг от друга. Может быть, мы попали в ловушку своих представлений о мире, и теперь сами строим свою реальность, мол, Бог сказал: "Все, ребята, теперь уж пожалуйте сами...".
   - Что ты знаешь о пространстве, гуманитарий недоделанный? - с глубоким презрением протянул Павлуша.
   - От технаря слышу. Попробуй дать какое-нибудь логическое объяснение всему этому. По крайней мере, я пытаюсь оформить в слова свои мысли. А у тебя и с мыслями-то не особенно.
   Павлуша обиженно замолчал.
   "Конец света...", - подзагруженно соображала я. - "Это тебе не хухры-мухры, это очень серьезно... Когда Хель наберет команду мертвых воинов, погибших в великих сражениях, все это неисчислимое войско поднимется на борт мертвого корабля и даст свой последний бой. Войско тьмы возглавит Локи, наполовину ас, наполовину великан, а противостоять ему будет Один, его второе я, единокровный брат, светлая половина... Пропоет черный петух в царстве усопших, ему ответит Фернир - страшное чудовище в обличье волка, что наконец сорвется с цепи, сплетенной из шагов кошки, бород женщин и голосов рыб... Мир погибнет и возродится снова. Вот хреновина в голову лезет... Пророчества Вельве - что она об этом знала? Что я об этом знаю? Ничего...".
   - Она заткнется когда-нибудь?! - не выдержал Лялькиного хохота Павлуша, энергично отходивший ее по спине. Лялька замолчала, уронив голову в свои ладони. Спутанные пряди ее волос струились по столу, как корни какого-то диковинного растения.
   - Стойте, - подняла вдруг голову она. - Стойте, - чуть не плача говорила Лялька, умоляюще цепляя взглядом наши лица, - там, за окном... Все как обычно.
   Мы посмотрели туда, куда уже довольно продолжительное время вглядывался Игорек. Снег печально лепился к серому оконному стеклу. В кургузой, темной утренней метели с трудом проступали силуэты домов, машин, деревьев...
   - Старуха! - обрадовано закричала Лялька, - по двору идет старуха!
   Мы присмотрелись получше - и правда, от уродливой коробки овощного магазина уныло плелась одинокая старуха с пухлой шишковатой авоськой.
   - Все это просто прекрасно, - подал вдруг голос Игорек, просто изъевший окно глазами. - Если не принимать во внимание, что эта старуха через некоторое время окажется опять у магазина, дойдет до песочницы и возвратится обратно. Вы тут треплетесь, а я за ней наблюдаю. Да вот, смотрите, снова...
   Старуха с видимым усилием дотащилась до косого ромба песочницы, и тут... Словно кто-то нарезал пленку - раз - короткая рябь, и старуха снова у магазина, чуть бодрее идет в ту же сторону.
   - Стой! - закричала я, - как это? Почему это?
   - К тому же, давно должно было рассвести, - мрачно заметила Лялька.
   - Нет, но старуха, - все еще не мог прийти в себя Павлуша.
   - Рассвести... Рассвести... - как заведенная повторяла Лялька, - сколько сейчас времени? Во сколько мы встали?
   Я тупо уставилась на свое запястье. В голове вдруг мелькнула вчерашняя дикая картина - мы с Игорьком танцуем танго на перилах балкона под собственный аккомпанемент, Павлуша нудно умоляет нас слезть, пока соседи не вызвали службу спасения, а снег печально падает на наши головы откуда-то с неба... Я простонала и зажмурилась. А часы я сняла примерно тогда...
   - Павлуша, у тебя же висели часы на кухне, - строго напомнила Лялька.
   - Висели... - тоскливо согласился тот.
   - Ну и?
   - Больше не висят. - Игорек смущенно потупил взор и скромно заулыбался.
   Я встала из-за стола и поплелась в комнату искать свои часы. Там было душно, сумрачно, вещи валялись как попало, на полу уродливой кучей сморщились покрывала вперемешку с байковыми одеялами и еще черти чем, на которых кто-то из нас почивал. Кругом катались пустые бутылки, на полу темнела лужа, поблескивающая вокруг перевернутой трехлитровой банки из-под огурцов, которую вчера использовали как пепельницу, когда съели огурцы. Огурцы? Не помню я никаких огурцов, помню только какую-то соседку-собачницу, что приперлась к нам и долго желала всем всяческих хорошестей и прекрасностей. Тогда-то Павлуша и нашел свои детские лыжи, и им с Лялькой пришла в головы прекрасная идея покататься на них по двору. Ляльке надели одну лыжу, вторую попытался надеть Павлуша, да так и задремал, утомленный и тихий... Не было нигде моих часов, я перевернула одеяла, пошарила по свернутой постели, заглянула в аквариум, полный задумчивых рыбок скалярий, пытливо засунула руку между подушками кресла... Часы обнаружились на телевизоре, но время показывать они отказывались решительно.
   Пока я трясла и колотила свои часы, присев на какую-то колченогую табуретку, на кухне послышались крики, глухие удары, звон бьющейся посуды и сдавленные Лялькины рыдания. В три прыжка очутившись на кухне, я застала довольно любопытную сцену: Игорек исступленно лупил Павлушу, перегнув несчастного через колено, тот тихонько постанывал, сучил ногами, и уже, судя по всему, собирался отойти в мир иной. Лялька сидела, скрючившись, где-то в углу и трагически рыдала, закрыв лицо руками.
   - Что сидишь? - бросила я ей, вцепилась в Павлушину ногу, рывком стащила его с Игоряшиных колен. Павлуша грохнулся на пол, разразился потоком отборных ругательств, но я не слушала его, а отволокла его поближе к Ляльке. Потом я схватила Игоряшу за плечи и хорошенько тряхнула.
   - С ума сошел? - заорала я. Игорек яростно вращал красными слезящимися глазами. Пока я, пылая праведным негодованием, теребила Игорька, в углу, где сидели Лялька с Павлушей началась дикая возня, кто-то кому-то вцепился в волосы, Павлуша локтем придавил Ляльку к полу, но она изловчилась и впилась зубами ему в руку, тот взвыл и припал ртом к своей окровавленной конечности.
   - Вы что, ребятушки? - простонала я, бросилась в эту кучу-малу, получила довольно чувствительный пинок под зад и укус от Ляльки; Павлушины растопыренные пальцы потянулись к моему лицу, но тут я, обхватив Ляльку за талию, с грохотом упала назад, и пока мы с ней, ругая на чем свет стоит все и вся, пытались подняться, Павлуша слегка поостыл и привалился спиной к стене, мученически закусив губу.
   - Что же ты, Павлуша, на Ляльку бросаешься? - укоризненно выдохнула я. - Тебя же самого только что...
   - Да она как дикая в волосы мне... - оправдывался Павлуша, - и Игорек - козел.
   - Что же ты, Игорек, лучшего друга...
   Игорек молчал, сопя и морща разбитый нос.
   - Нет, вы что все, сдурели? - честная компания дулась и не смотрела мне в глаза. - Тут такое творится... А вы? Тьфу на вас. - Я заглянула Ляльке в глаза и грустно вздохнула, не заметив там ни намека на раскаяние. - Придурки...
   - Да... - возмущенно всплеснула руками Лялька, - эти, - она кивнула в сторону мальчишек, - выяснять начали, с кем я из них спала.
   - С обоими, они что, забыли?
   - Так Игорек ни хрена не помнит, - в гневе тряхнула головой Лялька, - ни хрена!
   - Ну я не знаю, - пожала плечами я, - выясняйте сами... А ты, Игорек, хоть один раз должен был запомнить. Это вообще как-то не по-джентельменски.
   Игорек потерянно молчал.
   - Нет, ну о чем думают, мы сейчас, может быть, все помрем, может быть, у нас новая жизнь начинается...
   - Ой, помолчи, - раздраженно прикрикнула я на Ляльку. - Сама хороша, зачем Павлуше в волосы?
   Некоторое время мы сосредоточенно наблюдали старуху за окном, уже успевшую порядком надоесть, как скучная заставка несвежих новостей. Одинаковый снег печально лепился к оконному стеклу.
   - Ну, - посуровела я, - с чего вы все это начали?
   - Мы стали пытаться понять суть вещей, - мучительно сморщилась Лялька. - Мы рассудили, что любое новое явление сначала пугает, так как разум отказывается принимать то, с чем он не может провести ни единой параллели, и посылает сигнал опасности. Но если в материю вникнуть поподробнее, разложить все по полочкам, найти стержень, вокруг которого вращаются события, то разгадка природы необъяснимого покажется, как на ладони.
   - Ну да, - кивнул Игорек, вытирая разбитый нос, - мы так и решили. Ведь даже хаос подчинен своеобразной логике, как в любой логике присутствует доля хаоса, но это уже к вопросу о дуальности Вселенной. Но мы подумали, что не надо пугаться и метаться, а стоит привести в порядок эмоции, чтобы они не мешали разуму адекватно реагировать на происходящее. Но в то же время не забывать про интуицию. Что-то сегодня меня на рассуждения о дуальности так и тянет...
   - Нет, но если отвлечься от дуальности, - подал голос покусанный Павлуша, - то тут мы решили следовать через принятие сложившейся ситуации, ведь такое положение дел будет длиться, пока чувство противоречия, бушующее в нашей душе, не перестанет отталкивать от нас развязку. Если в определенный момент усмирить свою гордыню, хотя бы просто принять то, что не все явления в мире ты еще постиг, причем, отказаться от страха, застилающего глаза, то Вселенная даст тебе успокоение и развязку.
   - Ну вот, - уселась поудобнее Лялька, - мы немного успокоились и стали вспоминать, что же все это обозначает. Почему-то твоя идея про конец света показалась нам необыкновенно привлекательной, и мы углубились в цитирование.
   - Ага, - заулыбался Игорек, слизывая кровь с верхней губы, - Лялька цитирует Старшую Эдду, я - Соловьева, - а Павлуша почему-то вцепился в доктора Судзуки. Буддист недоделанный.
   - Наши некоторые разногласия примирились, когда мы заговорили о некоем объединяющем факторе, к которому приходишь всегда, с какого бы конца ты не начал, - подытожил Павлуша.
   - К какому? - я слушала их, затаив дыхание, потому что получалось вполне стройно, а это значит, что мозги у нас пока, хотя бы частично, на месте.
   - Любовь все объединяет, - тихо сказала Лялька. - Во имя любви совершаются все поступки, она в корне всего. Не только любовь мужчины и женщины, но и любовь к родителям, к друзьям, к самому себе, к делу своей жизни, к самой жизни, к своим неудачам и страданиям, к боли и к радости, к власти и славе, да мало ли к чему. Ведь в основе предпочтений та же любовь, она внушает одержимость. Разложи на составляющие любой, самый чудовищный мотив, и придешь в конечном итоге к любви. Ну да, еще и к страху, но страх - это все-таки наносное и животное, а любовь - "...в ней суть и самый смысл бытия". Кого цитирую - не помню, чтобы потом вопросов не было.
   - Ну, - спросила я раздраженно, - все это просто прекрасно у вас получилось, дальше что?
   - Дальше? - поморщился Павлуша, - я предложил им методику принятия ситуаций, это медитативная практика, и подробно описана в Оранжевой книге, но они сразу рванули вглубь, искать в себе любовь, тот стержень, на котором держится, по их словам, мир, и в основе нынешнего положения дел лежит тоже она. Ну, то есть через призму наших желаний проникнуть в суть наших поступков, как они соприкасаются друг с другом... Или наоборот хотели они сделать, я уже не помню, но тут-то и возникли у нас некоторые разногласия.
   - Идиоты, - пожала плечами я, - ужас какой-то, непроходимые идиоты. Это даже не смешно, искать надо не любовь друг к другу, а побуждающие мотивы, лежащие в основе любой неразрывной связи. И вообще, тоска с вами зеленая.
   Все, потупившись, молчали, выставив руки в желтое пятно абажурного света. С громким щелчком включился и тут же выключился холодильник. Игорек тяжко вздохнул.
   - Ну ладно, Павлуха, пошли, что ли, твою медитативную практику опробуем? - тоскливо протянул он. - Просто иногда кажется все таким простым, и непонятно, почему тебя не пускают к разгадке... А внутри столько всякой мерзости сидит, о которой даже не догадываешься, что хоть святых вон... Пошли, Павлуха...
   Мальчики поднялись на ноги и протопали в комнату.
   - Давай, что ли, чайку, пока чайник горячий, - улыбнулась Лялька, поднимаясь на ноги.
   Мы достали чашки, заварили зеленого чаю из необъятных Павлушиных запасов, поставили опрокинутые табуретки и сели за стол.
   - А вы молодцы, - кивнула я, прихлебывая обжигающую золотистую жидкость. - Я серьезно. Мне тоже что-то подобное в голову приходило, но так все сформулировать... Куда там. У вас потрясающая способность к синтезу. Только в конце вы слегка лоханулись.
   - Не говори, - хмыкнула Лялька в чашку, - не говори, мужики - это ужас какой-то. Один раз не дашь, и все наперекосяк.
   - Эдакими темпами мы тут всю жизнь просидим.
   - Ну не очень-то долго, - успокоила меня Лялька. - Мы проверили - телефон молчит, воды в кране нет. Так что совсем немного. Пока вода в чайнике и в унитазном бачке не кончится. А там дня три, не больше.
   - Ничего... Сейчас чайку хлопнем и все свернем.
   - Как ты думаешь, - прошептала Лялька, - что это все-таки на самом деле?
   - Не знаю... Но не конец света, конечно, теперь я понимаю... Мне кажется, хотя я и могу ошибаться, что жизнь сама дает нам повод шагнуть через что-то в себе. Не сможем - до свидания. Сможем - хорошо.
   - Ага, - покивала головой Лялька, - мы тоже к этому подошли, в это и уперлись. И в чем дело?
   - В одиночестве, - начала я развивать мысль, только что пришедшую мне в голову. - Про любовь - это вы верно, но у нас что-то с ней не сложилось, ну не на любовь нам надо показывать. Черт, не знаю... Пошли к мальчикам.
   Мы грохнули чашки на стол, поднялись на ноги и прошли в комнату. Мальчики сидели на полу в ворохе тряпья и курили откуда-то взявшийся косяк.
   - Опаньки, - обрадовано сказала я, - пионеры недоделанные...
   - Откуда косяк-то? - настороженно спросила Лялька. - Точно помню, что вчера ничего не оставалось.
   - А мы все пяточки распотрошили. Вчера-то шиковали, такие слоновьи тушили... - гордо проговорил Павлуша. Игорек засиял мутной улыбкой.
   - Детский сад с барабаном, - возмущенно всплеснула руками Лялька, - кошмар, караул. Я вас всех убью, - пообещала она. - Дайте дернуть.
   Косяк перекочевал в Лялькины руки, мне уже ничего не досталось, но оказалось, что мальчики накрутили не один. Раскуривая следующий, я оторвала взгляд от выплясывающего пламени зажигалки и посмотрела в окно. А потом чуть не подавилась дымом, громко икнула и ринулась к подоконнику, вцепилась в него слабеющей рукой, и, как только обрела возможность говорить, хрипло выкрикнула:
   - Старуха! Чертова старуха!!!
   Ко мне вяло подтянулись Лялька с мальчиками, и мы вчетвером уставились на то, как бедняжка, поскользнувшись на раскатанном льду, рухнула рядом с песочницей. Лениво поизвивавшись в снегу, старуха поднялась на ноги и побрела к подъезду, припадая на одну ногу.
   - Ку-ку... - ткнул меня в плечо Игоряша, я переключилась на тлеющий косяк, затянулась, подождала немного и стала медленно втягивать воздух через нос.
   - Жуткая гадость, - прорезюмировала я, выдохнув через некоторое время.
   - Ага, - покивал головой Павлуша, - ломовая вещь.
   - Очень любопытно... Сомневаюсь, что тут был совершен переворот в познании бытия... - тихо проговорила Лялька.
   - Ева откусила от яблока, не подозревая, что совершает переворот. Но, в принципе, я с тобой согласна.
   В голове пели колокольчики, и, вообще-то было уже глубоко наплевать на природу происшедшего. " Тра-ля-ля..." - думала я, - "нам явилось откровение... Нам явилось откровение, но воду из бачка пить не придется...".
   Каким-то чудом я отыскала в себе силы, протопала в коридор и распахнула дверь. На меня пахнуло пыльной сыростью лестничной клетки, сверху жужжала лампа дневного света. Я стояла на пороге, поджав пальцы на ногах, обхватив руками свои плечи и сонно жмурилась. Зашумел ползущий вверх лифт, и все вдруг стало видно, как на ладони. "Так просто..." - думала я. - "Слишком просто, чтобы быть правдой. Канарейка сломала свою клетку".
   - Я, кажется, просекла всю фишку, - заглянула через мое плечо Лялька. - Мы никогда больше не увидимся с мальчиками. Пока пустота не пожрала все небо.
   Я рассеянно покивала головой. В комнате мальчишки затянули уныло:
  

Грустное, злое мое одиночество

Так далеко от Вас, Ваше высочество.

Что ж...

Скучно до одури, до исступления...

Сейчас. Яблочный суп, Арсений, удивительным образом появившийся за обедом, и некоторые расхождения в наших взглядах

...Только бы, только б хватило терпения!

Ложь...

Да, все проходит, и это не самое

Страшное в жизни моей, но, душа моя,

В печке бумага так ярко горит -

Не пиши...

   Пели мы, и, кажется, опять плакали. Я подняла голову, испуганно озираясь. Вода в котелке давно кипела, на поверхности ее бешено метались кусочки яблок. Лялька потерянно посмотрела сквозь меня мутными глазами, с хрустом помотала головой и спросила хриплым со сна голосом:
   - Пели?
   - А-ага... - кивнула я.
   - Мама, мама, - пробормотала Лялька, закрыла лицо руками и скорбно затихла. Я села, подобрала под себя ноги и засмеялась.
   - Смеешься? - глухо спросила Лялька, не открывая лица.
   - Смеюсь, - ответила я, давясь идиотским хихиканьем.
   - А че смеешься-то? - Лялька выглянула из-за своей ладони. - У нас рис-то остался?
   - Осталось немного, - я взяла первый попавшийся рюкзак и закопошилась в нем. Нашла соль, сахар, кусочек засохшего сыра, половинку лаваша, три помятых помидора, Лялькины шерстяные носки, свернутые в клубок, свой мокрый купальник, чей-то теплый свитер и часть карточной колоды.
   - В карманах посмотри, - солидно посоветовала мне Лялька, лениво подкидывающая сухие сучья в костер.
   - Премного благодарна, - я зашарила по карманам рюкзака. - Очень тронута искренним участием и заботой...
   В карманах мне попались: две английские булавки разных размеров, резинка для волос, апельсиновые корки, носовой платок, початая пачка презервативов, три разноцветные таблетки неизвестного назначения, лопнувший воздушный шарик, обгоревшая телефонная карта, бумажка с чьим-то номером, свечной огарок, сломанные часы, расплющенные солнечные очки и маленький пакетик с рисом, заботливо обмотанный тесемкой. Засунув все свои полезные находки обратно, я высыпала рис в бурлящий котелок, добавила туда соль, сахар, помешала каким-то прутиком и принялась терпеливо ждать, пока суп будет готов.
   - Мы будем это есть? - с сомнением протянула Лялька.
   - Обязательно, - я подобрала с земли половинку яблока и сочно ею захрустела.
   - Любопытно... - Лялька опасливо заглянула в котелок. - Помнишь, я рассказывала тебе про того парня?
   - Про какого именно? - если бы каждый раз, когда Лялька мне что-то рассказывает, меня целовали бы в шею, я давным-давно покинула бы этот мир скорби.
   - Вообще-то и парнем его не назовешь. Скорее, он был дядькой, и звали его Арсений. По вечерам он обнимал свою жену, клал ее голову себе на плечо и говорил ей: "Мне не нужен никто, кроме тебя, когда мы не вместе. Я с ума по тебе схожу, когда ты не со мной. Но когда ты рядом, я тебя ненавижу. Что мне делать?". Она отвечала, что не знает, в чем причина его скорби, но может рассказать о нем все, если он даст ей посмотреть его ладонь.
   - А он?
   - А он плакал и бил посуду. Она завела себе любовника, потом еще двух, а Арсений сидел дома и страдал. Однажды ночью ему было особенно тоскливо, он вышел прогуляться на улицу и побрел куда глаза глядели. Пройдя немного, он встретил девушку, которая над ним смеялась, высоко вскинув голову. Арсений спросил ее имя, и почему она над ним смеется. Девушка пожала плечами: "Ты такой смешной, с твоим измученным сердцем! Я - часть твоей жены, что она забыла когда-то давно, полюбив не тебя и выкинув его из своей памяти. С тех пор она не живет, а спит, сны ее полны мной, а явь потеряла вкус и цвет". Арсений хотел было схватить девушку за руку, но она толкнула его в плечо, так, что тот упал на спину и крепко зажмурил глаза. Когда Арсений открыл их, то увидел, что сидит на диване у себя дома, а на плече его покоится голова жены, и тепло ее тела приятно греет бок.
   - Ну и что потом? - спросила я, сосредоточенно помешивая пригорающий суп.
   - Ничего, - ответил кто-то за Ляльку, - просто в тот же момент понял он, что зовут его вовсе не Арсений, а как-то по-другому, и что он вообще совсем другой человек, которого без памяти любит его жена.
   Я подняла глаза и увидела красавца-парня, что стоял перед нами и лучисто улыбался. Словно его здесь ждали. Я нервно сглотнула, но не смогла сказать ни слова. "Тьфу ты", - печально думала я, - "вечно с этими красавцами так... Хорошо, что хоть собственное имя у меня не вызывает проблем, и глаза поднимаю вполне смело. Красавцы, блин... Однажды столкнувшись с таким в лифте, я чуть не загремела в обезьянник, потому что бедняга решил, что попал в лапы к маньячке, постарался срочно меня обезвредить и сдать властям. Никто не поверил, что я всего лишь пыталась поддержать светскую беседу, не ударив при этом в грязь лицом. Все последующие встречи с ему подобными не отличались столь блистательными подвигами, но были ничуть не изящней. Что будет, если посмотреть в глаза своему страху полета? Разрыв сердца? Или озарение?"
   - Ха, - сказала Лялька сочным, густым голосом, вываренном в патоке и меде. - Здрасте.
   - Здрасте, - в тон ей ответил симпатяга. - Меня зовут Арсений.
   - Женатых не берем, - заявила Лялька.
   - Я не женат, - попытался реабилитироваться Арсений - но историю эту знаю. Пожалуй, даже слишком хорошо.
   - Подождите, - вмешалась я в разговор, - вы тут это бросьте! Пришли, обабаяли нас так, что мы и слова все перезабыли... Майку хоть наденьте, а то мы можем и... - парень смущенно натянул майку с развеселой надписью: "Ты прав!".
   - Кстати, - пришла в себя Лялька, - откуда это вы тут?
   - А вы откуда? - в свою очередь спросил Арсений.
   - А мы тут проездом, - туманно ответила Лялька. - Мы путешествуем.
   -Ну и я тоже, - светло заулыбался парень, - я вас еще на том холме приметил, пытался догнать, но куда там - лови ветра в поле. А потом я вас потерял, вы куда-то делись, я покружил тут, думал уже уезжать, как пение услышал.
   - А дыма от костра вы не приметили? - ядовито поинтересовалась Лялька.
   - Приметили, - потерянно прошептал Арсений.
   - И?
   - И полтора часа кружил по этому кошмарному месту... Шел на дым, а он с каждым шагом все дальше и дальше. А на пение почти сразу вышел...
   - И тебе совсем не страшно? - гаденько ухмыльнулась Лялька, пугающе быстро переходя на "ты". - Местность, как я понимаю, довольно пустынная, а у нас не все дома.
   А со всего размаху наступила Ляльке на ногу, она коротко пискнула и затихла.
   - Ладно, - улыбнулась я как можно душевнее, - попугали мы тебя маленько, а теперь садись с нами обедать, уж нагулял, небось, аппетит.
   Парень вздохнул с облегчением, подсел к котелку и поделился с нами плавлеными сырками и малосольными огурцами. Взамен мы дали ему ложку, и сообща мы очень быстро выхлебали весь яблочный супчик, заели бутербродами с сыром и половинками огурцов, переговариваясь лишь в случае, если кто-то слишком налегал на еду и не пускал к ней товарища. Арсений жевал так, что за ушами трещало, видно, и правда натерпелся страху, пока бродил один по пустой деревне, но старался не подать виду. Отложив ложку, он пристроился между нами, положил голову на свой несерьезный рюкзак и приготовился к длинному монологу. Мы с Лялькой прилепили на лица заинтересованные улыбки, и принялись слушать товарища, прикрыв глаза в нелепой надежде сдержать зевоту. Мы умно морщили лбы и смотрели в переплетение восковых листьев яблонь, блестящих небесной мозаикой.
   - Люблю подолгу возвращаться домой, - занудно вещал Арсений, увязая по горло в беззастенчивом вранье. - Мы с народом ездили в Кижи - на чем придется, доехали на удивление быстро, и ничего не произошло. Ну, посмотрели мы на этот остров, повосхищались, запомнили все в мельчайших деталях, а что не запомнили - сфотографировали. Самое страшное открытие, которое мы сделали там на месте, это то, что как бы далеко ты не забрался, - везде одно и то же. Ты можешь сколько угодно убеждать себя в том, что наконец-то увидел место своей мечты, но там все так же, как и везде. От себя никуда не сбежишь... Ну что, порассуждали на мы тему деревянного зодчества, побыли там пару дней, и событий-то было всего ничего - девицу какую-то змея укусила... Какая-то... Ночевали под открытым небом, орали какие-то песни, напились... А потом что? Домой надо возвращаться. Все как угорелые понеслись, словно соревнование у них какое. А я потихоньку, то здесь, то там - вот она где свобода: можно довести себя до любого состояния, влопаться во что угодно, потому что всего, что задумал, ты уже достиг, и теперь едешь домой... - Ну и на фига куда-то тащиться. Покружил рядом с домом без денег пару дней - вот где веселье-то, - буркнула Лялька, - и дом рядом, если морду разобьют.
   Повисло неловкое молчание. Поднялся ветер, и мягко зашелестели яблони и тополя, кружевная тень заметалась по нашим лицам, повеяло прохладой и ночными васильками. Я лениво наблюдала за белой, словно мукой обсыпанной бабочкой, метавшейся в потеплевшем и набрякшем золотистым к концу дня небе. Близились сумерки, еще не сами они, а их предчувствие.
   Я весело ткнула в плечо поникшего Арсения:
   - Да ты не обижайся, не видишь, что ли, что мы на тебя злимся, потому что ты такой красивый и загорелый, а мы девицы суровые, нам по статусу не положено.
   - Т-то есть как не положено? - вконец смутился Арсений.
   - Ты дурачок, что ли? - нахмурилась Лялька. - Мы - крутые супер-бупер тетьки, все в мире повидавшие, эдакие мегеры с холодными усмешками, перед которыми гамадрил стушуется, а тут ты нам все портишь.
   - Так, значит? - Арсений нервно подсунул под себя свои красивые руки. - Все это... Да... Только не понятно - я тут к месту, или не к месту...
   - К месту, к месту, - глумливо хмыкнули мы с Лялькой.
   - Ты не бойся, - добавила я проникновенно, - мы вообще девицы мировые, только со странностями.
   - Я заметил, - тихо проговорил Арсений.
   Мы еще немного помолчали. Откуда-то издалека, вслед за звенящей вечерней тишиной, на нас нахлынули сумеречные звуки: глухой шепот в траве, сонный стрекот кузнечиков, безмолвное колыхание марева неба, плеск близкой воды... Просыпались ночные цветы, и их еще не раскрывшиеся бутоны начали источать дурманящий аромат меда и мускуса. Лялька некоторое время внимательно прислушивалась к бурлящему красками небу, а потом устало повернулась к Арсению.
   - Ладно, пошутили и хватит. Хорош завираться. Что тебе дома-то не сидится?
   - Штаны берегу! - как ни в чем не бывало, хохотнул Арсений. - Не знаю, - серьезно добавил он, - езжу, девок обаяю...
   - Это ты большой молодец... За это мы тебя очень любим, - задумчиво проговорила я.
   - А вы что мотаетесь? - Арсений принялся внимательно изучать свою разбитую коленку, выглядывающую через дыру в джинсах.
   - А, - махнула рукой Лялька, - так, думаем, может, мозги на место встанут.
   - Что, совсем не на месте? - поинтересовался наш раскрасивый знакомец.
   - Ой, не говори, - замахала руками Лялька в прохладном вечернем ветерке, мягко трепавшим наши волосы, - совсем беда... Порой кажется, что их вовсе и не было.
   - Знакомое ощущение, - улыбнулся Арсений.
   - Что б ты понимал, - презрительно поморщилась Лялька, приобнимая за талию красавца-путешественника.
   - Да повидал разных... - отстранился он.
   - Таких - вряд ли... Мы - певицы.
   - Да? И что поем?
   - Разное поем, - сердито ответила я за Ляльку. - Так иногда запоем, что хоть из дома беги. О любви поем, об одиночестве...
   - Сами пишете? - продолжал допытываться Арсений.
   Мы с Лялькой смущенно замолчали. "Это он загнул", - запрыгало у меня в голове. - "Как он спросил - прямо в самую точку... Кто пишет наши дерьмовые песни? И о чем они? Почему не дают нам они покоя ни днем, ни ночью? Настанет день, когда ни единой строчки не слетит с моих губ, но в голове моей будет звучать все та же лабуда... Если ты не дурак, беги от нас со всех ног, потому что мы меченные этой песней, и нет нам покоя. Настанет тот день, когда мы станем как все, но ждем ли мы его так же трепетно, как пытаемся показать? Что, если это наше спасение? Что, если...?". Лялька подскочила на ноги и принялась нервно вышагивать перед нами, засунув руки в карманы. Цеплялась за землю носками ботинок, запиналась, но не падала, словно заговоренная. Потом закрыла лицо руками и села рядом со мной, подальше от Арсения.
   - Так кто вам пишет? - продолжал допытываться тот.
   Я наклонилась к его уху и сбивчиво зашептала туда:
   - Если бы мы знали ответ на твой вопрос, то все равно подумали бы, озвучивать ли его. Ни слова ты пока не сказал в свою защиту, и мы не знаем с какой стороны дует ветер.
   - И дует ли он вообще, - добавила Лялька, немного подумав.
   - И ветер ли это, - заключил Арсений. Лялька мучительно поморщилась.
  

Сейчас. Грустная история про Кикосоллу и наше позорное бегство

   - Одна девушка доставала из колодца ведро, полное воды, - начала Лялька. - Девушка помнила, что в особо светлые ночи в ровной глади появится полная луна, и через некоторое время в сияющем диске можно будет разглядеть лицо того, кто не оставит тебя всю жизнь, от которого самой не захочется уходить. Дело было в том, что таких людей у девушки, как ей казалось, было двое. Только вот, по правде говоря, ни один ей не подходил, так как первый был дряхлым стариком, а второй еще не встретил свою пятнадцатую весну. Девушка доставала ведро, и ни разу никого не видела. Однажды ночью у колодца она снова крутила тугую ручку, вода с плеском лилась через край обратно. Девушка перегнулась, заглянула в ведро и оторопела. На нее смотрело очень знакомое лицо, и оно улыбалось.
   - Чье лицо? - не выдержала я.
   - Ее собственное.
   - Чушь, - вмешался вдруг Арсений, - полнейшая чушь.
   - Да? - не обиделась Лялька, - расскажи лучше.
   - Пожалуйста, - Арсений откинулся на спину и уставился в небо. - Старик явно был не про ее душу, - начал он, - так как был ее отцом. А в мальчике четырнадцати лет та девушка видела солнечный свет и пение птиц. Порой в его лице ей являлся плеск волн, что умирали на берегу, или шум сосен на высоком обрыве, через которые было видно небо.
   - Звали ту девушку Кикосолла, - задумчиво вставила Лялька, всегда питавшая странную любовь к дурацким именам.
   - Да, - коротко кивнул Арсений, - звали ту девушку Кикосолла. Она наблюдала за тем мальчиком тайком, когда он сидел на стуле, подогнув под себя ногу. Она любовалась, как он режет ножом хлеб. В каждом его движении видела она свой страх полета, и сладко замирало где-то в груди, и ноги подкашивались, и не хотелось отводить глаз. Однажды она поздоровалась с ним, а мальчишка не смог поднять голову, словно на шею ему повесили камень весом в сто тонн. Тогда она протянула ему руку, и увела мальчишку за собой, и рассказала ему все, о чем она думала душными ночами, когда воздух был таким густым, что, казалось, - режь его ножом и раздавай прохожим по чуть-чуть, совсем понемногу. А мальчик не мог понять, почему в голове шумит, словно он пьян в стельку, и его неуклюжие слова эхом отдаются вокруг. И пальцы Кикосоллы, всегда ледяные, вдруг согрелись, и стали теплыми, словно горячий воск, потому что не жар обжигает, а холод...
   - А дальше? - шепотом спросила я, когда Арсений почему-то замолчал.
   - Потом патока пригорела, - улыбнулся Арсений, - патока пригорела и стала горькой. Нет, они не наскучили друг другу, просто девушка (которая, можно оговориться, к тому моменту девушкой уже была едва-едва) стала стареть. Мальчишке казалось, что происходит это не по дням, а по часам, потому что сам он, как назло, оставался молодым, и чем больше болело все тело у Кикосоллы, тем легче была походка ее единственного. Он баюкал ее на руках, говорил ей нежные слова, но она таяла под его пальцами, и он это чувствовал. Слаще ее губ невозможно было найти во всем свете, и парень купал ее, уже совсем обессилевшую, в горячем молоке. Эти ванны, хоть ненадолго, но помогали, но потом становилось еще хуже. Однажды ночью парню приснилось, что Кикосолла сидит у него на коленях и зевает ему в волосы. Дыхание ее легко, как лепестки роз, и сквозь эту цветочную сладость слышится: "Никому не верь...". Парень проснулся, как подкинуло его, он схватил свою единственную за руку, но пальцы ее уже были холодными ледышками...
   Я вдруг почувствовала, что мне совсем не приятно сидеть так близко к Арсению, мучительно захотелось отодвинуться и закидать его рюкзаками.
   - Парень похоронил Кикосоллу и был безутешен, - тихо закончил Арсений.
   Лялька вдруг глухо зарычала, как от сильной боли, изогнулась тихо и жутко, словно кошка, и бросилась ему на грудь, вмиг расцарапав бедняге лицо. "Вот тебе раз", - подумала я, - "вот мы и попались. Мамочки, как не юли, а это найдет тебя... Надо же, как девочки попались..." Лялька, не долго церемонясь, придавила Арсения к земле коленом, схватив его цепкой рукой за загривок.
   - Почему?! - выла она, как безумная, - почему?!
   - Чтобы жить, - отвечал ей Арсений, на удивление легко выбравшийся из Лялькиного захвата, нисколько не удивленный, - надо чувствовать. Чтобы не быть одинокой, надо любить. Моя история не похожа на твою? - захохотал он, как безумный, вскакивая на ноги, - не похожа? - орал он в лицо Ляльке, - интересно, почему?
   - Ты дрянь! - шептала Лялька, как завороженная смотревшая в глаза Арсению, - ты пил их до дна и придумал эту сказочку...
   На меня вдруг накатила горячая волна кромешного ужаса, и это помогло мне избавиться от позорного замешательства. Плевать, что в суть дела я до конца не вникла, просто я задницей чувствовала, что надо уносить ноги, причем как можно скорее. Я вскочила, подхватила наши рюкзаки и вцепилась Ляльке в руку, пытаясь оттащить ее от Арсения.
   - Пошли, - волокла я ее, - пошли скорее, пока ему не вздумалось догонять нас! Пошли, может еще успеем унести ноги! Ну же, ну!
   Лялька наконец отпустила Арсения, слезы струились по ее щекам, она громко всхлипывала и задыхалась. Я бегом потащила ее подальше от этого места, а вслед нам лились беспомощные слова Арсения:
   - Глупо, глупо!!! Хотели исцелиться, так давайте! Давайте, я расскажу вам все! Ваша болезнь в одиночестве, а чтобы прогнать его прочь, надо чувствовать хоть что-то! Вспомните себя за прошедшую неделю! Что скажете? Ничего! Вас не существует, пока вы не начнете жить!
   Голос Арсения сорвался на каркающий хрип, он вскочил на ноги и припустил было за нами, но куда там! Мы мчались со всех ног, не разбирая дороги. Арсений намеревался нагнать нас в три прыжка, но запнулся на излете и тяжело рухнул на землю.
   - Дуры!!! - неслось нам в след, - какие дуры! - по его голосу можно было понять, что он наелся земли. - Ну и пойте свои песни до скончания веков!
   А мы улепетывали так быстро, как могли. Рюкзаки тяжело бились в наши бока, но мы не сбавляли темп, напротив, старались бежать еще быстрее. Мы обогнули дом, затем еще один, и пустая деревня укрыла нас в своем брюхе. Откуда-то издалека Арсений звал нас, но голос его терялся в яблонях. "Отведайте моих сладких яблочек...", - думала я, - "отведайте, и я укрою вас от погони...". Земля бешено металась под нашими ногами, воздуха не хватало, но мы бежали. "Яблок мы съели немерено", - болталось в моей голове, - "столько, что можем рассчитывать на убежище, но их ел и Арсений, а это значит..."
   - Ничего это не значит, - проорала Лялька, задыхаясь и захлебываясь слюной, - ты все поймешь, когда услышишь эту историю до конца. Ты что, думаешь, Арсений рассказал все?
   Мы сбавили шаг, вяло перебирая подгибающимися ногами. Кончики пальцев покалывало, а в глазах рябило. Кругом яблони - спереди, сзади, шелестят листьями, и от легкого ветерка тяжелые яблоки валятся на землю. "Пытались-старались мачехины дочки яблочек достать - только косы сучьями расплели, да сарафаны в клочья", - думала я, - "а Крошечка-Хаврошечка к яблоне подошла, ветки сами к ней наклонились, и плоды ей в передник осыпались...". В груди медленно разливалась такая боль, что каждый вздох давался с трудом.
   - Курить... - пропыхтела Лялька, но не смогла закончить.
   - Я... П-поняла, - закивала я, - бросаем... На днях...
   - Д-да... - Лялька сморгнула пот, катившийся по ее лбу, заливавший глаза. Она вдруг споткнулась и упала на колени, ободрав их в кровь о кучу гравия, вросшую в землю у кривого забора. Я рухнула рядом с ней и попыталась отдышаться. Через открытую калитку показался дом с обвалившимся входом, где мы отыскали книгу про Регину. Потрепанный томик лежал на прежнем месте, и ветер трепал пожелтевшие страницы. Язык мой распух так, что не помещался во рту, я размазывала по лицу пыль, а щеки горели, словно я сунула голову в полыхающий огонь. Пальцы мои вцепились в траву, ползущую к небу из земли, на которую мы повалились, рвали ее в клочья, безжалостно терзали...
   - Значит, так, - тихо начала Лялька, прислушиваясь к знакомому шелесту страниц. Рассказ ее получился сбивчивым, Лялька беспардонно глотала окончания, а то и целые слова, но основную мысль я, в принципе, уловила. - Парень был безутешен, и целый год питался одной сырой рыбой, потому что ел ее с Кикосоллой в их первый день. Когда стало ясно, что он или умрет от открывшейся язвы желудка, или пойдет к врачу, друзья связали его по рукам и ногам и доставили в больницу. Там парня сразу положили под капельницу, а выхаживала его старенькая нянечка, чьи ласковые руки пахли Кикосоллой. В один из дней парень схватил эту руку и поцеловал ладонь, чудесным образом исцелившись. И старушка запела таким чистым голосом, что все, кто его услышал, остановились на мгновение, казалось, жизнь прекратилась, пока лилась эта песня. Парень сорвал капельницу, в тот же миг подхватил старуху на руки и бежал с ней из больницы. Он стал ухаживать за нянечкой с нежными руками, а та расцветала, как цветочек, и купалась в пронзительном взгляде его блестящих глаз. Парень укачивал на руках свою старушку, баюкал ее и называл нежными именами, как вдруг она повернула свое лицо к нему и благодарно отдала ему свой последний вздох. Парень поймал его губами, и почувствовал, что вся его тоска по Кикосолле стала тихой грустью, ибо настоящая любовь бывает в жизни лишь одна, а все остальное - репетиции и повторения. Он уложил мертвую старуху в постель, подхватил свою шапку и побежал из дома со всех ног, только глаза его уже искали следующую... И стал ходить этот парень меченый по последним старухам в опустевших селах, а после их смерти уходил, унося в своем рту их последние вздохи.
   - Ага, - умно сказала я, - так этот Арсений и есть...
   - Ну, - покивала головой Лялька, - не дуры, хоть и поздно, но узнали гада.
   - Как девочки попались, - засмеялась я, закрыв рот ладонью.
   - Мы, конечно, не старухи, - начала Лялька.
   - Но за свои заморочки будем стоять стеной, - закончила я. Тут мы осеклись и глубоко задумались, потому что поразмыслить было над чем. "Неувязочка проскочила", - туго соображала я, - "нефиговая неувязочка. Мы припустили бегом и спрятались от этого страшного Арсения, потому что испугались за свое одиночество? А что это мы так за него держимся? Чем это оно нам так приятно?"
   - Слушай, - вступила я в разговор, - а что этот Арсений старухам делал?
   - Высасывал, - компетентно заявила Лялька.
   - Очень хорошо. Это как?
   - Не знаю, - буркнула Лялька, - но это все уж очень жутко. Он съедал их время, их жизнь, оставляя им лишь пару месяцев.
   - Счастья. Пару месяцев счастья.
   Лялька ошарашено замолчала, открыла рот, собираясь разразиться длиннейшей тирадой, перегруженной патетикой и эмоциональными всплесками, но передумала и устало буркнула:
   - Отстань...
   - Я тебе говорю!
   - Я тоже говорю: отстань.
   Лялька отвернулась от меня, обиженно наблюдая за рассохшейся дверью калитки, чудом висящей на одной петле, хлопающей на ветру, задевая острую траву, а я думала: "Жили себе старухи и жили. Допустим, у них была еще уйма времени. А что они видели? Любили ли они свою жизнь? Самих себя?". В голове вдруг зазвучали слова Арсения: "Вспомните себя за прошедшую неделю! Что скажете? Ничего! Вас не существует, пока вы не начнете чувствовать!". Голова закружилась, а во рту разлился металлический привкус. Калитка хлопала на ветру. "Допустим", - думала я. - "За долгие-долгие годы и набралось бы у этих старух определенное количество радости - солнце светит мягко, письмо пришло, вечером спела песню, что, казалось, уже забыта безвозвратно, напекла пирогов, тараканы вдруг вывелись... И тогда эти старухи... Они..."
   - Умирали, - едва слышно сказала Лялька. - А с Арсением, жизнь накрывала их своим крылом. Все так коротко... И так сладко...
   Я бросила свой рюкзак к забору и прислонилась к нему спиной. Лялька села рядом.
   - Хорошо... - робко высказалась я, - допустим. А какой интерес ему в нас? Старухи мы неважнецкие.
   - Старухи мы мировые! - легко засмеялась вдруг Лялька, - таких сушеных вобл, как мы, поискать еще надо!
   - Ну уж прям так и вобл... - обиженно пробормотала я.
   - Воблин-воблин!!! Мы с тобой хуже, чем твердокопченые колбасы!!!
   - Мы - колбасы! - завопила я счастливо, - мы - самые твердокопченые колбасы в мире! - мы с Лялькой подскочили на ноги и исполнили пару танцевальных па, демонстрируя свою необыкновенную колбасность. Я высоко задирала ноги, подпрыгивая и улюлюкая, а Лялька попыталась встать на голову, это вышло у нее не очень, зато мостик получился отличный. Затем мы обнялись и исполнили некоторое подобие гопака, изобретенное нами в один из вечеров, когда, в состоянии легкого подпития, мы прятались в парке, выбирая неосвещенную скамеечку, чтобы нас не было видно прохожим, и орали дурниной песни неясного содержания, периодически пускаясь в пляс. Прохожие резко ускоряли шаг, заслышав наши завывания, стараясь побыстрее пересечь опасный участок, что нас необыкновенно развлекало и подбадривало. Закончились все эти посиделки очень неожиданно - в один из вечеров мы слегка переборщили с подзаправкой, и в каком-то предрасстрельном восторге кому-то из нас пришла великолепная идея закидать пивными бутылками хлипкую (как нам в тот момент показалось) компанию румяных бритоголовых ребят. Чем закончилось сие плачевное выступление, я, к своему стыду, помню не очень внятно, но если верить леденящим душу рассказам Ляльки, что от раза к разу становятся все красочней, нам вполне доходчиво объяснили нецелесообразность подобного поведения, так что ноги мы успели унести в самый последний момент. Предавшись воспоминаниям героической юности, мы с Лялькой слегка расчувствовались, присели на травку и доели остатки Арсеньевых сырков.
   - А теперь мы больше смахиваем на полтавские колбасы, - продолжила Лялька анторопологически-гастрономическую тему.
   - Вареные докторские, - решительно протестовала я.
   - Говна-пирога, - лениво отмахивалась от меня Лялька, - все это яйца выеденного не стоит, а мы с тобой больше, чем на воблочек среднего размера, не тянем.
   - Даже без икры, - сокрушалась я.
   - Даже без икры. Хотя - нам ли быть в печали? Когда-то мы были почище крабовых палочек.
   - Послушай, - я задумчиво поставила свой подбородок на Лялькину коленку, - сколько раз в жизни ты чувствовала, что все кругом настоящее, без обмана и поблажек?
   Лялька глубоко задумалась, кусала губы и вела какие-то подсчеты в уме.
   - Не знаю, - пожала она плечами через некоторое время, - никогда не смотрела на все с этой точки.
   Я вдруг подумала: "Неужели Арсений прав, и нас на самом деле не существует? Что, если вся наша жизнь и яйца выеденного не стоит, а дни, когда мы счастливы, можно пересчитать по пальцам? Если так, то нас ждет вечная жизнь. Вечная нежизнь".
   Густые заросли лопухов перед нашими ногами степенно колыхались. На корявой тополиной ветке, четко вырисовывающейся на фоне предзакатного неба, запела какая-то маленькая птичка. Я подслеповато щурилась на нее, а она надрывалась: "Фьють! Фьють! Фьють! Тр-р-р-р-р!!!"
   - Будем рассказывать по очереди, - беззвучно, одними губами сказала Лялька, - глядишь, что-нибудь да и вспомним.
   И мы стали рассказывать.
  

Тогда. Я

   ...увидела его на улице, когда ждала троллейбуса. Помявшись с ноги на ногу, я полезла в сумку за сигаретами, нашла две пустые пачки и печально-торжественно выкинула их в помойку. Прислонившись спиной к остановке, я принялась выглядывать курильщиков, у которых можно было подстрелить сигарету. Деда с примой я оставила на сладкое, в случае, если никто не решится оказать мне посильную помощь. Тетеньку с "Вогом" я забраковала по причине довольно понятной - вряд ли она дала бы мне сразу три штуки, а меньше курить не имело смысла. Девочка-ровесница с "21 веком" как-то недобро на меня посматривала, а вот этот тип смолил какую-то гадость с белым фильтром, так что я смело направилась к нему.
   - Сам стрелял, - виновато улыбнулся он в ответ на мою просьбу, - но могу и тебе стрельнуть, если хочешь.
   - Хочешь, - криво улыбнулась я, - сил нет, как хочешь, просто умираешь.
   - Хорошо, - кивнул тип и куда-то убежал. "Смылся", - тоскливо подумала я. - "Гад". Попереминавшись с ноги на ногу, я присела на скамеечку, пристроила рюкзак на коленях, а машины мчались мимо, и пыльные стекла витрин блестели на жиденьком вечернем солнце, и зажигались фонари розовым светом. Холодало. Рекламы начинали светиться, отражаясь в зеркальных лужах, троллейбусы шли исключительно в другую сторону, нос замерз, и мысли текли вяло. Я запрокинула голову и сквозь зеркальный козырек остановки увидела серое рваное небо с клочьями черных облаков, катящихся на юг. От желтых огней теплели уши - кафе, пабы, магазины, рестораны, и волосы развевались, когда рядом проносились машины. Мимо и мимо.
   - Ява устроит? Золотая. Легкая... - сказал кто-то мечтательно мне на ухо. Я обернулась. Тот тип протягивал мне сигарету. Я заулыбалась, сунула ее в рот и чиркнула зажигалкой.
   - Спасибо, - я затянулась и выпустила дым, разлетевшийся бесформенным облаком перед глазами. Я потерла лоб и мучительно заглянула ему в глаза.
   - Да, - смутился он, - разрешите представиться: Николай. Коля, - добавил он, немного подумав.
   - Хорошо, - покивала я, и мы замолчали.
   - А знаете ли...
   - Помнится мне... - начали мы хором и осеклись. Опять замолчали.
   - Просто отлично...
   - Говорят, что скоро... - попытались мы снова голос в голос. Некоторое время сосредоточенно разглядывали ботинки друг друга.
   - Вообще-то я...
   - Мне кажется... - пробормотали мы, как две разные программы по телевизору, включенные одновременно. Я нервно засмеялась. Он смущенно провел рукой по волосам.
   - Где-то я уже...
   - Может быть, мы... - выпалили мы одновременно. Не закончив свою мысль, потерянно замолчали.
   - Я думаю, - начал он через некоторое время.
   - Заткнись!!! - завопила я, - скажешь здесь еще хоть слово - ударю тебя по голове урной. Хочешь со мной поболтать - пошли в кафе и чаю выпьем, если ты, конечно, считаешь, что нам есть о чем разговаривать.
   - Там и решим, - неопределенно пожал плечами Коля, - "Тоже мне", - подумала я, - "молодец какой..."
   Мы завернули в ближайшую кафешку, набрали каких-то булок и кофе, уселись за маленький столик и под проникновенное пение Тани Овсиенко принялись содержательно беседовать.
   - А ты красивый, - говорила я с набитым ртом.
   - Ты тоже, - отвечал он в чашку.
   - Какие мы красивые, - тянула я мечтательно.
   - Ага... - поддакивал Коля.
   - А че ты домой не поехал? Мог бы и не ходить со мной в кафе, - жевала я.
   - А че это я домой поеду, - Коля достал из своего рюкзака пачку легкой золотой Явы, пожал плечами в ответ на мое изумление и закурил.
   - Я тебя уже давно приметил, только сигареты не успел купить, дурак я, что ли, домой ехать?
   - Нечего врать было, что стрелять пошел, - буркнула я.
   - А почему нет?
   - Потому что.
   - Давай, - оживился вдруг Коля, - выпьем за знакомство красного вина, если ты конечно не против.
   - Не хочу я твое красное вино пить, - моментально насторожилась я, - и не буду.
   - Это почему? - возмутился Коля.
   - А потому что ты странный какой-то. И вообще, мне пора, спасибо за кофе.
   Громко скрипнув ножками стула об пол, я поднялась на ноги и быстренько почесала к выходу, кляня на чем свет стоит свою неловкость.
   - Стой, - закричал мне в след Коля, - стой!
   - Да, - обернулась я, - и за булки спасибо.
   За моей спиной хлопнула входная дверь, и я тихо побрела по направлению к лысому скверику, пиная ногой какую-то банку. На лавочках поблескивала дождевая вода, желтый свет фонарей лился в темноту, где-то слышались голоса и смех. Я довольно уныло плелась по дорожке, присыпанной песком. "И зачем я сбежала?", - думала я, - "нормальный парень, смешной, улыбчивый... Вино не захотела пить. Ага, вчера с Лялькой нажралась как последняя алкашка, а сейчас - скажи пожалуйста... Кот не кормлен, настроение паршивое, троллейбус уехал, и другой уехал, и третий уже, наверное, тоже. Гад, всю душу глазами вынул, в пальцах нет никакой силы... Осень... Небо от слез размякло, и я вместе с ним. Как бы не так, хрена-то лысого я...".
   - Одна гуляешь? - я обернулась и увидела Колю, смиренно вышагивающего рядом со мной.
   - Ну.
   - Неужели я так тебе не понравился? - грустно спросил он.
   - Да нет, - я изучающе осмотрела его, - понравился, очень понравился.
   - А что? Ты мне тоже очень понравилась, ты ушла, а я чуть не заплакал от досады.
   - Ну и как? Не заплакал? - поинтересовалась я.
   - Нет, - поник Коля, - не получилось. Вино мое отказалась пить...
   - Я уже сказала, - устало принялась объяснять я. - Во-первых, ты какой-то странный, а во-вторых, у меня свое вино есть. В рюкзаке. Хочешь - давай его выпьем. Тоскливо мне как-то.
   - Давай выпьем, - согласился Коля. - Что за вино-то?
   - Не знаю, - мы скромно присели на самую мокрую лавочку в сквере, и я пытливо заглянула в свой рюкзак.
   - Как не знаешь? - удивился Коля.
   - Так не знаю. Мне его сегодня утром подружка сунула. Сказала, что видеть его не может, и если я это пойло сейчас не увезу, то она умрет.
   - А ты смешная, - брякнул вдруг мой потенциальный собутыльник.
   - Ты тоже, - вежливо ответила я.
   - Не обижайся.
   - Не... - я сосредоточенно доставала из рюкзака бутылку. Оказалось, что голубиная душа-Лялька снабдила меня с утра монастырским кагором. Пузатая темно-зеленая бутыль была такой теплой, что грей об нее руки, щеки, пузо... Я зябко поежилась - холодало не на шутку, по скверу гулял колючий ветер, пронизывающий насквозь, куртка не грела, пальцы зябли... Коля мастерски проткнул пальцем горлышко бутылки, запихнув пробку глубоко внутрь, задумчиво взболтал вино, сделал большой глоток и протянул бутыль мне. Я благодарно приняла ее и попробовала Лялькин гостинец. Мягкий, теплый, приторно-сладкий кагор полился бальзамом в мое горло, и сразу стало теплее. Я зажмурилась, а когда открыла глаза, фонари лили на меня свой желтый свет, и окна улыбались приветливо, и деревья шелестели листвой, а ветер ласкал горящие щеки. "На старые дрожжи, блин", - подумала я, - "хорошо, что не водка...". А люди шли мимо нашей лавки и улыбались, покатые крыши мягко отражали фонарный свет, и с ветром плыла, заворачиваясь в водовороты, ночная свежесть. Где-то далеко неслись машины, их бензиновый дух струился мимо нас, а мы молчали и улыбались. Тут я впервые присмотрелась к Коле повнимательней. Он молчал и тоже смотрел на меня, засунув руки в карманы, откинувшись на спинку скамейки. Я кивнула ему и протянула бутылку.
   - Оцениваешь? - поинтересовался он.
   - Наверное, - я приняла кагор в свои надежные руки, сделала еще глоток и тоже откинулась на спинку скамейки. Оттопырила нижнюю губу и тихонько подула на свой замерзающий нос.
   - Кагор крепленый? - спросил Коля.
   - Нет, - заулыбалась я, - просто настоящий. Настоящий куда крепче, чем вся та мура, что в палатках. Холодно... - добавила я осторожно.
   - Давай знаешь что, - Коля размашисто глотнул кагора. - Только ты сразу не убегай.
   - Подумаю, - ухмыльнулась я.
   - Давай так сделаем: машину возьмем и ко мне поедем, а? Ну вот, сейчас убежишь.
   - Да нет, не бойся.
   Я не знаю, что на меня нашло, - я взяла у него бутыль, глотнула, потом набрала побольше воздуха в легкие, как перед прыжком в холодную воду и выдохнула:
   - Поехали.
   - Да? - обрадовался Коля, - вот здорово! Это просто замечательно!
   - А что же в этом замечательного? - поинтересовалась я.
   - Не знаю, - задумался Коля, - все. Все замечательно.
   - Хорошо, - хмыкнула я.
   Мы поднялись на ноги и вышли из сквера на большую улицу. Коля щеголевато поднял руку, оттопырив большой палец. Как по команде, где-то в начале дороги включился светофор, и она совершенно опустела - лишь огромные транспаранты с рекламами, висящие от столба к столбу, колыхались мерными волнами. Коля счастливо захихикал, припал к горлышку бутылки, глотнул и передал зеленую мне. Я тоже глотнула и подхватила идиотский Колин смех. Мы стояли на опустевшей дороге и хохотали до рези в животе. Мы кривлялись и приплясывали. Мы подпрыгивали на месте и раскачивались, как при сильной качке.
   - Они... Они... - попытался выговорить Коля, с трудом уворачиваясь от машин, помчавшихся вверх на зеленый, - Они...
   - Поехали! - закончила я за Колю, согнувшись от смеха в три погибели. Тут перед нами остановилась ржавая раздолбанная копейка на полуспущенных шинах. Коля размашисто распахнул дверь неопределенного цвета и некоторое время обстоятельно беседовал с водителем. Потом они, судя по всему, пришли к общему знаменателю, и мы весело загрузились в эту развалюху. Суровый седеющий мужик, сидевший за рулем, дал по газам, а мы просто умирали со смеху на заднем сидении. Через некоторое время мы с удивлением обнаружили, что Лялькин кагор подошел к концу. Нам немного взгрустнулось, а потом Коля с видом фокусника, извлекающего из шляпы кролика, достал из своего рюкзака початую бутыль водки.
   - О-о-о... - попыталась я совладать с эмоциями, обуявшими меня, - это прямо... Я даже не знаю...
   - Вот так-то, - скромно сказал Коля, отвинчивая крышечку.
   - Я не буду, - горячо протестовала я, - в конце концов, я барышня, и мне конфузно.
   - Ради бога, - пожал плечами Коля и продегустировал свой напиток. Потом он долго кашлял, жмурился, кривился и самоотверженно страдал, мотался от окна ко мне, потрясал бутылкой, пару раз дернулся и затих, прислушиваясь к своим ощущениям.
   - Ну и как? - поинтересовалась я.
   - Очень весомо, - сипло поделился со мной Коля.
   - Да?
   - Сама попробуй, если не веришь.
   И я попробовала. В принципе, довольно сложно описать, какая это гадость - пить водку после кагора (даже если и он и не крепленый) без какой бы то ни было закуски. Нет в этом никакого полета, а про заботу о собственном здоровье можно вообще забыть. Вознаграждение же за подобный подвиг, покоящийся на чистой силе воли, постигает довольно сомнительное. Слезы застилали мои глаза, и без того не очень точно анализирующие картинку. Когда я проморгалась, огни выплывали из темноты, внезапно накатывая на меня, а потом бесследно исчезали. В мозгу намертво отпечатывались некоторые картинки, а другие растворялись в воздухе, напрочь отказываясь развернуться передо мной. Все вокруг превратилось в сплошную съемку плавающей камерой, у которой уже садились батарейки, сизые точки мелькали перед глазами, а в голове кто-то пел:
   - "В лунном сия-а-а-аньи-и-и..."
  

Рассуждения моей матушки о неумеренном употреблении спиртных напитков (запись, сделанная синим химическим карандашом в туалетной комнате по диагонали на уровне пола)

   Детка, твоей почтенной матери необыкновенно плохо. Хуже мне было лишь на утро, с трудом пришедшее после той ночи, в течение которой от нас с твоим отцом отстреливалась рота вертолетчиков, что мы перепили накануне. Отыгранного у них вертолета мы так и не видали, а твой отец до сих пор сомневается - был ли он вообще. Кстати, я видела его на днях, вдвоем мы съели целую тыкву, а потом до утра читали твои детские дневники.
   Как твоя мать, я с радостью уберегла бы тебя от подобных выходок (насколько ты понимаешь, в виду я имею не поедание тыквы, и даже не дневники), но я всегда придерживалась реалистического взгляда на вещи. Поэтому я лишь могу посоветовать тебе одну вещь: в подобных случаях веди себя так, словно существует лишь начало и конец. И ничего кроме. Начало - это когда ты, к примеру, спрашиваешь у продавца в винном магазине, какой из портвейнов за 26 рублей больше всего похож на полусладкое красное вино, а конец, это к примеру, когда твой дядя Вася в полной уверенности, что дух его обогнал тело, три часа тихо и смиренно поджидал сам себя на автобусной остановке. Что бы мы ни говорили дальше, посередине помещаются события, что не оставят ни следа на нашей совести или самолюбии, ибо заведомо оправданы.
   Начало и конец - вот моменты, когда у тебя остается иллюзия, что от тебя зависит хоть что-то, дальше лишь остается идти вперед - будь что будет. Ни страха, ни гордости, ни обид. Лишь возможность наблюдать за собой со стороны, а порой и этой возможности нет ни хрена.
   Будь умницей - ты у меня всегда умница, а твоей матери, кажется, срочно пора.
  

Тогда. Я

   Дальнейшие события свернулись в точку и снежным комом покатились к чертовой матери. На подгибающихся ногах мы высыпались из машины, приплясывая, достигли Колиного дома, и кто-то пронзительно долго смотрел на меня из зеркала в лифте, глупо улыбаясь. На лестничной клетке желтый прямоугольник лампы дневного света пульсировал и увеличивался, гул в ушах нарастал, покрывая рассеянные чертыханья Коли, ковырявшегося в замке брелком, а я растирала пылающими пальцами виски, постоянно ускользающие от меня, словно растворяясь в этом звенящем гуле. Коля наконец распахнул дверь своей квартиры, вспыхнул свет в прихожей, резанув по глазам, привыкшим к полумраку подъезда, и точки, выплясывающие перед глазами, вдруг осыпались вниз...
   - Тише, - подхватил меня под локоть Коля, - ты не падай, а то я сегодня не подметал...
   - У-у-у... - тихо прогудела я и вдруг полезла к нему целоваться, ведь когда он наклоняет голову, у него такая красивая шея, и бок теплый, а щеки гладкие, глаза смеются весело, хоть и не очень хорошо открываются, и мы в каком-то диком вальсе вышагиваем вглубь темной квартиры, потому что самое главное в искусстве танцорши - это вовремя убрать ногу, пока на нее не наступил партнер, что-то грохнуло и повалилось на пол, уползавший из-под ног, он все-таки отдавил мне ступню, и мы полетели вслед за этим чем-то, покатились по ковру, потому что дом накренился и сейчас рухнет, потолок снесет и покажется небо, в городе не видно звезд, но плевала я на это, и зачем кусаться за ухо - непонятно, а знаешь ли, я еще и певица, как же ты носишь на двух ногах всю свою красоту, сам не знаешь об этом, а говоришь и живешь как все, делая вид, будто ничего не знаешь, сейчас я тебе все расскажу, о-о-о, я много чего могу рассказать, только вот все позабылось, но ты подожди, это звезды говенные пяткам щекотно по ковру и где-то может быть люди и научились уже я не знаю только-каждую-ночь-мне-снилось-что-я... Да.
   Странное лицо у любви моей. Странная рожа.
  
   Пробуждение не было особенно тяжелым. Я лежала с закрытыми глазами и наслаждалась тем фактом, что оно вообще было. Судя по всему, в комнате темно. Мерно тикают часы. Как ни странно, но голова свежая, не особенно умная, но свежая. Губы только ссохлись. Я улыбнулась, и о чем-то подумала, мерно поглаживая себя рукой по животу, но вдруг в мои легкие перестал поступать воздух. Задыхаясь, беспомощно открывая рот, я извивалась среди простыней, на которых лежала, а под ложечкой разлилась такая боль, что слезы полились по щекам, и ладони вспотели, и никакой силы не было терпеть. Я хрипло застонала и часто захлопала глазами. В полумраке спальни надо мной белело лицо Коли. Я попыталась вдохнуть и забормотала:
   - Что это? Что, что...
   И тут он меня снова ударил. Снова в поддых. Я захлебнулась собственным вопросом, забулькала и попыталась отползти назад, заспанная, вспотевшая, не успевшая испугаться.
   - Ты что, ты что, ты что... Что ты делаешь? - шептала я, вжавшись в стену, а он слушал, кивал головой и улыбался. За волосы стащил меня с кровати и теперь ударил по-настоящему. Падая, я прикусила себе щеку, и пока пыталась сообщить об этом Коле своими размазанными по полу губами, он ударил меня ногой по лицу. Стало страшно. И больно. Страшно больно. Я захныкала тихо, сжавшись в комочек, осененная внезапной мыслью заползти под кровать, но там было ужасающе узко, пыльно, там я и застряла на полпути, а Коля молотил ногами по мне, как по мячику. Я пыталась выбраться, плакала в голос, внезапно прорезавшийся, а боль притупилась, и с каждым новым ударом я чувствовала лишь новые толчки и свежую кровь на губах. Поднявшись на четвереньки, я попыталась пересечь комнату по диагонали, рванув к балконной двери с трепыхавшимся за ней цветастым одеялом. Цветастым одеялом. Как бабушкины половики. Коля, ставший почему-то огромным, с интересом наблюдал за мной, легко нагнал на середине, с силой пхнув ногой. Руки мои подогнулись, и я снова упала мордой на пол. Я задыхалась, я бормотала:
   - Коля, Коленька, ну хватит, ну почему, ну не надо, подожди, мне больно... Ну что ты... Зачем... Ну за что... Ну пожа-а-алуйста!
   Град ударов, сыпавшихся на меня, приостановился, эта сволочь чиркнула спичкой и закурила.
   "Точно", - думала я со страхом, - "точно, он - сволочь... Только бы не почки... Тикать надо... Дура, дура, ду-у-ура... Уносить ноги, мамочки, уносить ноги... Уносить..." На мое лицо посыпался сигаретный пепел, я закашлялась, зажмурилась и попыталась стряхнуть его.
   - Ну, блядь? - подал голос Коля. Я молча поднималась, но руки и ноги не слушались меня, я, задыхаясь и кашляя, с трудом развернулась к нему лицом, и замирая от ужаса, заглянула ему в глаза. Обыкновенные. Как у всех. Даже красивые.
   - Все вы такие, - продолжал Коля.
   - К-какие? - меня била крупная дрожь, один глаз не открывался, а кровь из разбитой брови заливала второй. Я храбро сморгнула и вдруг снова заплакала, подвывая и стуча зубами.
   - Кого увидели и сразу в койку. Тебя кофе угостили, водки дали, а ты уж и ноги раздвинула.
   - Ты мне понравился... - тупо прошептала я.
   - Да?! Сильно понравился?! - он вдруг мягко подскочил на ноги, и я сжалась в комок, потому что он снова принялся пинать меня ногами. "Вот какой интересный парень...", - обречено думала я, - "даже руки не марает... Бежать. Только бы не почки...". Я безуспешно пыталась увернуться от ударов и тихо всхлипывала, закрыв голову руками.
   - Проси, - прорычал Коля. Сука-Коля. Сука.
   - П-пожалуйста... - шептала я разбитыми губами.
   - Умоляй!
   - Я... Я умоляю, не надо... - пальцы мои скребли по ковру, я булькала, открывала рот и шептала:
   - Пожалуйста... Хватит... Ты же насмерть...
   Наступила полнейшая тишина. Коля не отвечал, и только часы тикали, а перед глазами нижняя дверца стенки, уходящей ввысь, куда-то далеко в потолок, казавшийся бесконечно далеким. Красное дерево. Ебаное красное дерево. И тут зазвонил телефон. Послышался звук удаляющихся шагов, и вдруг засаднило голую кожу, ободранную об жесткий ковер.
   Я поднялась на четвереньки, прислушиваясь к Колиному голосу на кухне:
   - Да нет, малыш, тут так, одна... Все хорошо... Ага, скачаю... Только откуда?
   Я в полузабытьи обвела ускользающим взглядом полутемную комнату, нашла свои штаны, кофту, со стоном натянула их на себя... "Только бы не отключиться... Давай, дура!", - думала я, нечеловеческим усилием поднялась на ноги, рванула в прихожую, схватила рюкзак, ботинки, куртку, мучительно долго завозилась с замками... Упал рюкзак. Я подняла его и зажала подмышкой. Он снова упал. Я снова...
   - Сейчас, малыш, посмотрю, там, кажется, кто-то пришел...
   "Нет, нет, нет..." - металось в моей голове, а в глазах потемнело, и пальцы обмякли, но я упорно продолжала крутить ручку замка от себя. Послышались шаги по направлению к прихожей. Кровь заливала глаза. Губы дрожали. "Ребро?", - думала я, - "ребро...".
   - Ты куда это? - я мотнула головой в сторону говорившего и увидела Колю с телефоном наперевес. Дверь наконец поддалась, я выскочила из квартиры и с наслаждением засветила этой самой дверью по морде Коле, рванувшему было за мной. Из квартиры лился поток ругательств, а я уже выскочила на лестницу босиком и большими прыжками побежала вверх. Только недалеко. Споткнулась и упала на холодные ступени. "Вот и все...", - думала я, - "теперь точно забьет...". Я свесила голову между перилами и грустно уставилась вниз. На лестницу выскочил Коля (я с удовлетворением отметила, что нос я ему все-таки разбила) и бодро побежал по направлению к первому этажу. "Вот урод!", - ликовала я, - "козлище!!!".
   Некоторое время я лежала на ступенях, а потом, морщась и постанывая, поднялась на ноги и побрела вверх. Идти долго не пришлось - как оказалось, Коля жил на последнем этаже. Я тупо уставилась на опечатанную дверь, закрывающую вход на чердак, а потом яростно вцепилась в решетку и пару раз рванула ее на себя. Замок повис на выкорчеванной петле, я скользнула в темноту чердака и оттуда выбралась на крышу.
   Там дул ветер, пробирающий до костей, и корявые антенны на соседних крышах застыли в ожидании рассвета, и серое небо теплело где-то далеко, а куртка моя хлопала на ветру. Я бросила вещи под свои замерзающие, сбитые в кровь ноги, присела и, после долгих попыток попасть задубевшей ногой в ботинок, тупо обулась и затихла, тихонько раскачиваясь. Резко заболело все, что только можно себе представить, кровь из разбитой брови заливала зрячий глаз. Я безуспешно пыталась ее стереть, размазывая по лицу, и тут, неожиданно для самой себя, вдруг разревелась, уткнувшись в свои колени, горько и безнадежно.
   - Коля-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! - проорала я в предрассветное небо, жидко потрясая ободранными кулаками, - да если бы я не спала!!! - вопила я, глотая слезы, - я не боюсь тебя, а ты сдохнешь!!!
   Эта мысль немного приободрила меня, и я чуть успокоилась. Затем подскочила на ноги, одержимая единым желанием пойти и убить Колю, а злость придавала мне сил, но ребра словно сдавили стальные обручи, сильнейшая боль пронзила правый бок, и я без сил рухнула на колени.
   Поднималась я уже поаккуратнее, и потихоньку побрела к своему рюкзаку, бесцельно залезла в него, и первым, что я обнаружила там, была пачка сигарет.
   "Ха", - только и подумала я, - "говно какое..."
   Крадучись, подошла я к кромке крыши, легла на пузо, сунула в рот сигарету и закурила, бесцельно глядя вниз на балконы последнего этажа, выступавшие из предрассветной дымки. Прямо подо мной трепыхалось на ветру цветастое, словно бабушкин половик, одеяло. Некоторое время я сосредоточенно разглядывала его, а потом тихонько захихикала и присмотрелась повнимательней. Также на балконе лежали доски, вперемешку с какими-то тряпками. "Доски - хорошо, тряпки - плохо", - сказала я сама себе и беспечно стряхнула пепел на сучий балкон. Потом немного подумала, и бросила туда окурок.
   И тут меня осенило. С тихим воем я полезла в свой рюкзак. Порылась там, отыскала косметичку, достала из нее лак для ногтей. Вытащила из пачки сигареты, набила ее бумажками, щедро валяющимися у меня по карманам, и полила лаком. Достала зажигалку, чиркнула ею пару раз, и все это вспыхнуло прямо у меня в руках. Тогда я широко размахнулась и бросила пачку на Колин балкон. Майкл, блин, Джордан. Пачка дымилась под колыхающимся одеялом, и я, полив Колины досочки остатками лака, стала поджигать бумажки с чьими-то телефонами, и бросать туда. "Погрейся, мой дорогой друг...", - думала я с чувством глубокого удовлетворения. Лак, недавно разведенный жидкостью для снятия, вспыхнул на ура. Через пару минут душа моя пела - доски на Колином балконе весело занялись, пламя робко трогало одеяло, раму двери...
   Я взяла новую сигарету, закурила и облизала разбитые губы.
   За домами забрезжил рассвет, пожирая пухлые тела черных туч, что висели над крышами, заливая их багряной кровью.
   Так я и сидела. Курила, задыхаясь от счастья - полыхающее марево рассвета и Колиного балкона.
  

Сейчас ***

   - Что с ним стало? - шепотом спросила Лялька.
   - Он умер, - ответила я.
   - От пожара?
   - Нет. Утонул.
   Лялька улыбнулась. Потом хмыкнула. И захохотала. Я покивала головой и тоже заулыбалась в свой воротник. И яблоки падали на землю, и вечерело, прохлада сворачивалась вокруг нас, а птицы затихли, прислушиваясь к нашим голосам в лопухах.
   - Моя очередь? - вскинула голову Лялька.
   - Ага.
   Лялька прокашлялась и начала свой рассказ.
  

Тогда. Лялька

   ...уже второй час пыталась дозвониться до меня. За это время она выкурила восемнадцать сигарет и дымила следующей. Девятнадцатой. В пачке оставалась последняя. В трубке то длинные гудки, то короткие, но Лялька упорно набирала мой номер, путала цифры, ругалась про себя, и набирала, набирала... Поносила меня последними словами, ковырялась пальцем в пепельнице с бычками и упорно крутила диск телефона. Ее тошнило, во рту пересохло, мысли путались, но она упорно дозванивалась. На часах полтретьего. Поздно. Я то ли сплю, то ли телефон отключила, но Лялька настырная, и наконец звонок прорвал темноту моей комнаты, я вылезла из-под одеяла и босиком добежала до телефона.
   - Привет, - Лялька шмыгала носом и закурила двадцатую сигарету.
   - Привет, - в моей комнате было душно, пахло носками и собаками, кто-то храпел в темноте, а свет фонаря серебрил пол, на который я села, вытянув ноги.
   - Ты к телефону не подходишь, - буркнула Лялька.
   - Я спала. Ты где?
   - Я у него дома, - обиженно просвистела Лялька.
   - У кого? - язык со сна заплетался, а детина на моей кровати бессильно разметал руки.
   - Как у кого? - возмутилась Лялька, давя в пепельнице бычок, - у этого гада. У кого же еще? У меня больше никого нет, кроме него, да и он уже в печенках засел...
   - Ну и как там? - умно поинтересовалась я.
   - Тут темно.
   - У меня тоже. Что-то случилось?
   - Случилось?! - взбесилась Лялька, - а ты как думаешь?
   - Плохо думаю, Ляля.
   - Вижу, что плохо. Он предложил мне выйти за него замуж! Каков наглец! А? Зла моего на него не хватает!!!
   - Водички попей, - посоветовала я.
   - Сейчас, - Лялька завозилась, наливая в стакан воду, забулькала, судорожно глотая ее, затем грохнула стаканом о стол и продолжила, - я сказала ему, что он все испортил, заплакала и разбила какую-то вазу. Он обозвал меня истеричкой, хлопнул дверью и сделал вид, что ушел.
   - Не ушел?
   - Нет. Стоял под дверью и слушал, как я его ругаю. Этот гад думал, что я буду сидеть дома с детьми, он будет лежать на диване, а я мыть его посуду!
   - Ну и что? - сонно спросила я.
   - Его мама выгнала и наказала жениться, потому что сил ее на него уже нет. А он взял и предложил мне заботиться о нем. - Лялька глубоко вздохнула и добавила, немного подумав, - с ним я такая дура... Мне с ним так вязко... Я домой хочу...
   - Что было дальше?
   - Говно. Я вышла из дома, но на эскалаторе в метро меня тут же вырвало, и я вышла на улицу попить и подышать. Там меня вырвало еще раз. Вода, между прочим, десять рублей стоит, так что считай - деньги на ветер. Ночь на дворе, почти никого, а я стою и блюю, ужас какой-то. Я к нему пошла, а он там какую-то девицу трахает. Она вопит, как резаная. Ботинки у нее ничего. Меня на них тоже вырвало. Я на кухню села - там не так слышно, и стала тебе звонить. А ты, сволочь, трубку не берешь. Я тут сижу, курю. Мама, мама, что он там с ней делает?
   - А что ты там сидишь-то? - в трубку и правда лились дикие крики. - Слушай, он всегда у тебя так? - спросила я.
   - Не знаю, - приуныла Лялька.
   - Так что ты там сидишь? Поздоровкаться хочешь, когда они в душ пойдут?
   - О... - в ужасе выдохнула Лялька, - нет, здоровкаться не хочу.
   - Так сыпь оттуда. Приезжай ко мне, - тут я совсем проснулась и протопала с телефоном на кухню.
   - А этот твой тип? - осторожно спросила Лялька. - Как он, кстати?
   - Супер... - задумчиво ответила я. - Приезжай, посмотришь. Ну что ты там думаешь словить? Давай, выметайся оттуда.
   - Не знаю, - захлюпала вдруг в трубку Лялька. - Я ничего не знаю... Понимаешь, я думала у нас отношения...
   - Ты же от него блюешь, - напомнила я.
   - Да не те отношения. Я себе напридумывала, что мы дружить будем, слушать друг друга, помогать. Он будет меня любить и переживать за меня. Может, кому-нибудь в репу накатит...
   - Зачем? - не поняла я.
   - Не зна-а-аю-у-у... - завыла Лялька, давясь водой из стакана. Мы замолчали. Крики становились невыносимыми.
   - Послушай, - не выдержала наконец я, - у них там все в порядке? Ты уверена, что они трахаются?
   - Да, - мрачно ответила Лялька.
   - Почему ты так уверена?
   - Я посмотрела... Слушай, - снова захныкала Лялька, - у меня денег на дорогу нету... Метро-то уже того...
   - А ты у него в карманах пошарь.
   Лялька с телефоном скользнула в темный коридор, на ощупь нашла куртку своего любимого и начала шарить по карманам, переминаясь с ноги на ногу.
   - Ух-ты! - зашептала она в трубку, - деньжищи-то какие...
   - Бери-бери, - напутствовала я Ляльку. - Заработала.
   - Подожди, - она продолжала копаться в куртке, - я и не знала, что он употребляет...
   - Что употребляет?
   - Тут порошок какой-то...
   - Забей, от поноса небось.
   - Нет, подожди...
   - Слушай, - возмутилась я, - ты уже пять минут должна быть в дороге!
   - А я уже почти в дороге. Отбой, - Лялька положила трубку.
   Опустилась на корточки и зашарила по полу в поисках своих ботинок. Пусто. Чьи-то туфли на каблуках (Лялька болезненно поморщилась), рваные кеды, гостевые тапочки...
   В темноте кто-то пел, перекрывая дикие девичьи вопли:

В лунном сия-а-а-аньи-и-и...

Све-е-ет серебри-и-ится...

  
   Песня лилась, змеящимися струйками покрывая крики, пульсировала, росла, ширилась, с шипением заливая глаза хрустальным звоном. Лялька молча прислушивалась, поджав пальцы на ногах, скользя взглядом по залитым темнотой вешалкам с висящими на них куртками, пиджаками, смутными переплетениями шарфов и шапок... Чернота замазала глаза, рот, уши, становилось трудно дышать, а кто-то рядом пел:

Вдо-о-оль по доро-о-оге

Тро-о-оечка мчи-и-ится-а-а...

  
   Лялька обхватила голову руками и затихла, покачиваясь из стороны в сторону.
   - Сволочь, - прошептала она кому-то. - Недотраханная, - добавила Лялька после некоторого раздумья.
   В темноте послышался тихий голос серебряных колокольчиков - робкие шаги смерти. Вязкий спертый воздух закручивался в спирали, и более не было никакой возможности его вдохнуть - водовороты духоты засасывали ее голову, как в замедленной съемке болтали волосы, ставшие сухой паклей, залепляющей рот... Лялька сонно ежилась, вытягивала вперед руки с растопыренными пальцами, удивленно разглядывая их, как нечто чужое, не свое. Под печальный звон колокольчиков поднялась она на ноги, обхватила безвольной ладонью ручку двери и потянула ее на себя. Дверь не поддавалась, Лялька висела на ней, а гул в ушах нарастал, и слезы застилали глаза. Бессмысленно терзала она собачку замка, крутила в разные стороны колючую ручку, но дверь стояла как свая - ничем ее не свернешь.
   Вкрадчивое легкое пение колокольчиков все ближе. Кто-то свистит в уши задыхающейся, взмокшей Ляльки:

Динь-динь-динь...

Динь-динь-динь...

Колоко-о-ольчи-и-ик звени-и-ит...

   Лялька попыталась заорать в голос, но жуткие проволочные (ее собственные!) волосы залепили ей рот, и из горла ее вырвался лишь сдавленный сип, бульканье, переходящее в протяжный стон. Лялька заскребла скрюченными пальцами по мягкой обивке двери, начала медленно сползать вниз, шепча: "Да, да, ключ, ключ от всех дверей - мое безудержное веселье, доигралась, воздуха нету, воздуха, суки, нету, мне с ним так вязко, так душно, я с ним такая дура, дышать, дышать, я так хочу домой...". Кто-то сжал Лялькино сердце в своей холодной ладони, потом отпустил и оно затрепыхалось, как маленькая птичка, попавшая в сеть. Лялька обслюнявила свои губы и мешком повалилась на пол, царапая ногтями косяк в нелепой надежде открыть дверь. Тонкие нити колокольного звона врезались в Лялькин мозг, она жмурилась от боли, свернувшись в клубочек и тихо шептала: " Меня накроет звоном, и он убьет Ляльку, без суда и следствия - была Лялька - и нету ее бедной, что-то обломилось в ней в тот момент, когда она вдруг не смогла открыть дверь своей квартиры и услышала..." Лялька судорожно ловила воздух искаженным ртом, но он плыл мимо нее и не давался в легкие. Кто-то пел:
  

Этот звон, э-е-е-етот зво-о-он

О любви-и-и го-о-овори-и-ит...

   Чернильная гуща вспенилась в Лялькиных глазах, она обхватила себя за плечи, с хрустом пережевывая собственные волосы, тонкая Лялькина рука взметнулась вверх, в последнем усилии погибающей от удушья, вцепилась в рукав куртки и рванула его на себя. Вслед за курткой потянулась вся вешалка, и скорченную, оглушенную Ляльку накрыло зимними шапками, пиджаками, шарфами, пыльниками и вонючими зипунами. Воцарилась гробовая тишина, лишь Лялька копошилась, погребенная под всем этим барахлом. Она всхлипывала и с хрипом ловила воздух.
   Раздалась нервная дробь испуганных шагов по полу, что-то покатилось под шкаф и, залив коридор трепетным свечным светом, со скрипом отворилась дверь одной из комнат. В нос Ляльке ударил тяжелый чад ароматических палочек. "Соблазнял, идиот...", - лениво подумала она и с кряхтением принялась выбираться из-под зипунов.
   - Что ты здесь делаешь? - сипло спросил Ляльку, появившуюся из горы хлама, ее милый.
   - Что ТЫ здесь делаешь? - сварливо спросила она в свою очередь.
   - Я был расстроен, - глотая свои слезы прошептал он.
   - Ну и козел ты, вот что, - Лялька обессилено села на кучу, раскидав ноги в разные стороны.
   - Почему, - угрожающе начал Лялькин милый, - почему каждый раз в таких ситуациях я чувствую себя таким говном, хотя мы давным-давно обо всем договорились? Ты сама тоже будь здоров, но тебя послушать - так я - говно.
   - А че я сказала-то? - устало спросила Лялька.
   - Ты ведешь себя так, как будто я - говно!
   - Ну... - Лялька встала на ноги и выудила из барахла, висевшего на вешалке ключи от двери, - сделай вывод.
   Лялька вставила ключ в замок, легко повернула его и распахнула дверь.
   - Учти, - предостерегла Ляльку ее лучшая половина, - учти, если ты сейчас уйдешь, то можешь вообще не возвращаться!
   - Да я с радостью... - улыбнулась Лялька легко, - только вот... Хотя знаешь что, канарейку мою себе оставь.
   Лялька вышла на лестничную клетку и вызвала лифт.
   - Стой, - Лялькин любимый выскочил за ней, обматывая бедра зипуном, - стой, я не то хотел сказать!
   - Да ладно, в голову не бери, - Лялька скользнула в лифт и нажала кнопку. - Ты извини, если что не так, - прошептала она в закрывающиеся двери.
   Через 43 секунды Лялька шагнула в проливной дождь.
   "Небо сыпет перламутром", - думала она, вглядываясь в окно машины, которую поймала на удивление быстро.
   - Зальет нас с головой за эту ночь, - буркнул водитель.
   - Ага, - покивала Лялька головой и засмеялась.
   Добравшись до места, Лялька расплатилась с водителем и вышла в дождливый гулкий двор моего дома. Струи дождя хлестали черный асфальт, пузыри тускло поблескивали в лужах. Светало. Небо, набрякшее свинцовыми тучами, заливало голубоватой дымкой. Мокрые Лялькины шаги гулко метались между домов, она брела по лужам к подъезду, напевая себе под нос:
  

Не-е-ебо сыпет перламу-у-утром...

  
   Лялька набрала код по домофону и я услышала в трубке ее счастливое хихиканье.
   - Кто? - умно спросила я.
   - Конь, - ответила Лялька, давясь смехом, - в пальто.
   Она поднялась ко мне в квартиру и стояла на пороге мокрая, сияющая, как начищенный пятак, протягивая ко мне свои руки с раскрытыми ладонями, словно приглашая всех подивиться вместе с ней, какие они белые, какие длинные у нее пальцы.
   - Что там? - поинтересовалась я.
   - Так, - пожала плечами Лялька. - Дождь.
   - Кошмар! - проорал с кухни мой детина. - Чай иди пить, раз моду взяла под дождем по ночам шляться.
   - Борзый какой, - пробормотала Лялька.
   Я обняла ее приветственно, а она вдруг обмякла, и смеялась мне в плечо, а я тогда думала, что рассветет скоро окончательно, и поспать уже не удастся, и дождь зарядил надолго, вчера торф положили на газоны, а сегодня его смоет, посуду надо еще помыть, потому что кончились чистые тарелки, кот в лотке ковыряется обиженно, и Ляльке вот постелить для приличия...
   - Я вешалку у него свернула, - поделилась Лялька.
   - Ну и ладушки, - я одобрительно похлопала ее по спине. - Подрались опять?
   - Нет... Канарейку только вот жалко.
   - Стой. Ты ушла, что ли? - изумилась я.
   - Ну да... - Лялька смущенно переминалась с ноги на ногу. - Знаешь, - улыбнулась она до ушей, - я раньше и не замечала...
   - Чего?
   - Это... Небо такое высокое... Хоть и тучи... Я вот ни разу даже не видела...
   Лялька тогда еще ноги промочила.

Сейчас. Казинка, тьма Египетская и три каминные спички

   - Вот это мне кажется странным, - заявила я, закидывая ногу на ногу.
   - Что? Мокро ведь тогда было, а я по лужам ломилась не разбирая дороги. Не только ноги, штаны по колено выжимать можно было, - лениво усмехнулась Лялька.
   - Нет. Просто счастье мы с тобой понимаем как-то странно.
   Почти стемнело, и кусты поникли под сумеречной дымкой, нас накрыло ночными шорохами, и травы мотылялись в бархатистой черноте. Зажигались звезды.
   - Послушай, - рубанула воздух тонкой ладошкой Лялька. - Кто его вообще понимает? Никто. Это ведь игра такая - продай козу, купи козу.
   - Что за игра? - не поняла я.
   - Если человек чувствует себя несчастным, обделенным и обиженным, - принялась объяснять Лялька, - он покупает себе козу. Коза везде срет, ее выгуливать надо, по ночам она орет дурным голосом, уже дала копытом в лоб его младшенькому и мешает заниматься любовью этому умельцу со своей женой. Проходит две недели, человек на грани буйного помешательства. Тогда он берет козу, идет на базар и продает ее. Во время его отсутствия домашние убирают говно, подклеивают оторванные козой обои и подкрашивают облупившуюся батарею. Тут-то и наступает кульминационный момент - человек заходит в свой дом и испытывает ощущение острого счастья - нет козы. Продали козу.
   - То есть счастье - это чтоб мозги не колупали? - высказалась я.
   - Кто же его разберет... - прошептала Лялька, протягивая ленивые руки к небу так, чтобы по звезде межу пальцами. - Только это ни с чем не спутаешь - накрыло тебя с головой, и сиди, придавленный к полу...
   - Круто... - с уважением пробормотала я, - все это так просто, что даже признаться себе в этом не хочется.
   - Надо лишь согласиться с тем, что человек не равен богу, - покивала Лялька, - совсем не равен.
   - Умная, да? - я приподнялась на локте и сквозь пение цикад заглянула в Лялькино лицо.
   - Вроде как, - блаженно улыбаясь, согласилась та.
   - Тогда разреши обратиться...
   - Пожалуйста, - великодушно разрешила Лялька.
   - Ты не заметила странной вещи?
   Лялька величественно приподняла бровь:
   - Возможно.
   - И тебя это не пугает?
   - Что? - занервничала она.
   - То, что темнеет как-то странно...
   - Как - странно? - громким шепотом спросила Лялька.
   - Смотри... - я показала туда, где чернота сворачивалась в спирали, заливая мертвую деревню с верхом, от нее меркли звезды и посеребренные их светом заборы, изогнутые ветви деревьев, колодезные шапки, тонкие верхушки трав, щербатые бока домов исчезали в этой кромешной темноте. Лишь голоса цикад. Лишь неясный ночной шепот. Все черно. Что-то коснулось моей руки, и я с криком рванулась назад, потому что разглядеть, что это, не представлялось уже возможным - лишь неясные трепетные тени.
   - Тише ты, - заворчала прямо над ухом Лялька, - и так жутко... Возьми меня за руку, иначе я сейчас умру от страха. Чертовщина какая-то.
   С громким чавкающим звуком нас накрыло кромешным мраком, небо погасло, стихли все звуки, пропали запахи, осталась лишь густая, пульсирующая тьма.
   - Супер, - прошептала Лялька. - Только мне почему-то не страшно.
   - Тоже мне, смелая какая, - пробормотала я и осеклась - страха не было ни капли, поджилки не дрожали, и под вороновым крылом черноты спокойно, как в родной постели после дня беготни по кругу...
   В темноту тонкой струйкой полился пряный сосновый запах, послышался шум тяжелой хвойной кроны и плеск близкой воды.
   - Стоп, - вцепилась в мою руку Лялька, - мы где?
   - В Казинке, - подумав, ответила я, - валяемся под каким-то забором.
   - Тут не было сосен, - сбиваясь заговорила Лялька, перемалывая мою ладонь в своей, - я точно помню, тут вообще на удивление мало деревьев, холмы одни и дома полуразрушенные. Ни одной сосны.
   Судя по звукам, в сосновом бору на высоком берегу реки ветер не унимался, а все завывал, закручивая верхушки могучих деревьев, вода билась о берег, и сухие речные травы мягко шелестели.
   - Что молчишь, - ткнула меня в бок Лялька, - ты-то хоть здесь? Или это уже не ты, а какая-нибудь Фрида фон Гаер?
   - Даже и не знаю, - прыснула я. - Пес его разберет, что с моим именем сделала эта чернота.
   На берегу шептались двое - смысла слов не разобрать, но в плеске воды купалась нежность, близкие слезы счастья и безголового веселья.
   - Нам картинку покажут, или так и просидим до второго пришествия?! - возмутилась Лялька.
   Я судорожно зашарила по карманам в поисках зажигалки, извивалась всем телом, в попытке залезть в задний карман штанов, громко сопела и ругалась.
   - Ты что? - тонкие пальцы Ляльки коснулись моего носа, нервно вцепились в него, и я поспешила отстраниться.
   - Посветить надо, - прошептала я, - понимаешь? Посветить и выяснить где мы.
   - Зажигалка у тебя, - заявила Лялька.
   - Ни фига у меня нету, - отрезала я.
   - Молодец, - похвалила меня Лялька. - Мощь и сила опытного походника - потеряла зажигалку. Что теперь делать?
   - У тебя где-то в рюкзаке есть фонарик.
   - А где рюкзак?
   - Надо пошарить вокруг, - я зашуршала рукой в близкой траве, - надо пошарить, только не отпускай меня - я готова испугаться. Пальцы мои опустились на грубую ткань наших рюкзаков. Я просунула руку внутрь и взболтала весь хлам, что мы туда напихали перед дорогой. Фонарика не было. Вне себя от отчаяния я засунула руку в один из боковых карманов и нащупала продолговатую коробочку.
   - Лялька, - завопила я, - каминные спички!
   - Понять твоей радости не могу, - подрезала мне крылья Лялька. - Я бы предпочла фонарик.
   - Нету там никакого фонарика, - я на ощупь сосчитала спички - три штуки - длинные, ровные, пахнущие смолой, серой и стружкой.
   - Дай сюда, - Лялькина рука выхватила у меня спички, - переломаешь все, вообще никакого света не будет. Лялька достала одну, чиркнула ей, и темноту прорезал малиновый всполох - на головке спички плясал огонек, болтаясь из стороны в сторону. Пламя разгорелось поярче, и я увидела Лялькино лицо с закушенной от напряжения губой.
   - Так... - прошептала она, - и что же мы имеем?
   Я огляделась - тускло замерцав, дернувшись пару раз, наверху вытянулось в ровную линию ночное небо, величественно мерцавшее звездами глубокой полночи. На его фоне черные силуэты огромных сосен мерно покачивались, волнуемые ветром. Я осторожно положила ладонь на землю и почувствовала мягкую упругость ковра сосновых иголок. Мы с Лялькой сидели на земле у самого входа в сосновый бор. Дальше шел обрыв, оканчивающийся тускло поблескивающей полоской воды, что билась в берег - шторм на реке и огромные волны.
   - Местечко-то... - начала Лялька.
   - Ага, - покивала я. - Знакомое местечко-то... Приятно повидаться.
   - Так не бывает... - прошептала Лялька, и мы смотрели на самих себя, сидящих на берегу, маленьких еще, безголовых, страшно самостоятельных и обособленных, диких, полупьяных, дурашливых и бесконечно мудрых в своем пионерстве.
   Я, длинноволосая, в огромном свитере, обнимаю за шею Ляльку, забряцавшую килограммом фенек, и шепчу:
   - Что они так долго?
   - Писают, - тихо отвечает Лялька.
   - Почему так долго? - мы смеемся и закуриваем корявые папиросы, давимся, но героически потягиваем эту гадость.
   - Помидоры остались, - снова шепчу я, - а картошка кончилась...
   - Плевать, - машет рукой Лялька, - жаль, гитарку утопили.
   - Плевать, - пожимаю плечом я, - твой бряцать не будет на ней.
   - Я люблю его больше жизни, - бормочет Лялька мне на ухо.
   - А я своего - больше, чем портвейн, - мы смеемся и выкидываем папиросы в реку. С тихим шипением прикасаются они к бурлящей глади и болтаются на поверхности вместе с травинками и щепками - жертвами кораблекрушения. Из всего мира есть только мы - сидящие на сосновых иголках, устлавших берег ночной реки, дожидающиеся, пока пописают наши самые первые и самые большие в жизни любви, что теперь потускнели, стерлись из памяти, и где их искать - одному богу известно...
   Лялька вскрикнула и бросила спичку, обжегшую ей пальцы. Некоторое время она еще горела на земле, потом погасла. Нас снова накрыло тишиной и непроглядной теменью. Смолкли сосны, и вода не плескалась - не было ее.
   Лялька зашептала давно позабытые слова, как в вату:
   - Когда мы с ним целуемся, у меня башню рвет, начисто.
   - А Наташка пусть так и сидит, дура.
   - Все пусть сидят, дураки.
   - Я хочу всю жизнь обнимать его тощее тело.
   - А я держать ладонь на его круглом пузе.
   - Я влюбилась.
   - Аналогично.
   - Он в меня тоже.
   - Без вопросов.
   - Как люди живут без этого?
   - Не понимаю.
   Я нащупала Лялькину руку и вцепилась в нее, сжав ее холодные пальцы. Загремел полупустой коробок в Лялькиной ладони.
   - Это... - прошептала она, - это - как трепетание крыльев бабочки на твоем носу. Словно мама снова покачивает колыбель. Словно кто-то спел тебе на ухо песню про розового слона.
   Лялька помахала перед моим лицом рукой, задев щеку холодной подушечкой пальца. Я зажмурилась, засмеялась и мы тихонько пропели:

Где баобабы вышли на склон

Жил на поляне розовый слон.

Может и был он чуточку сер.

Обувь носил он сотый размер!..

  
   Помолчали. Лялька продолжала мычать песенку про розового слона, а я думала: "Комаров тогда было полным-полно у реки, и туман стелился ближе к утру по воде, сонно кричали чайки и сосны шумели в смородиновой дымке, и запах горящего торфа жаркого лета, преющая тина под ногами, а весла в воде курлыкали как голуби. Позже нас накрыло проливным дождем, и мы вчетвером вымокли до нитки, но вода была теплой, мы стянули мокрую одежду, побросали ее на берегу, и с гигиканьем вбежали в реку. А дождь все лил, но мы допили портвейн в этом море разливенном парного молока, а потом легли на воду и смотрели в рассветное небо, комары жрали нас нещадно, а мы смеялись и целовались как проклятые. Пьяные и счастливые".
   - Помнишь, - подала голос Лялька, - все ветра того августа сочились соком тех арбузов, что продавали на обочине шоссе выгоревшие до черноты абхазцы - отец и сын, а когда мы целовались прямо на дороге, машины сигналили нам и мигали фарами. Скажи, - ткнула вдруг меня в бок Лялька, - скажи, а ты полезла бы сейчас в воду, как тогда?
   - Не знаю... Только тогда, мне кажется, плевали мы на весь мир, в том числе и на простуду, воспаление легких, насморк, скоропостижную смерть, цистит, пиелонефрит, нефрит, миозит, конъюнктевит и иже с ними.
   - Ты помнишь их имена? - спросила Лялька, и воцарилось молчание. Я мерно раскачивалась из стороны в сторону, сдавив виски пальцами, кусала губы и ответила лишь через некоторое время:
   - Да.
   - Что с ними стало?
   - Не знаю... Они где-то здесь, - в темноте я дотронулась до Лялькиного лба.
   - Нет, - ответила она, - здесь, - и дотронулась до моего сердца. Мы снова замолчали. Лялька всхлипнула.
   - Дура сентиментальная, - улыбнулась я.
   - Заткнись.
   - Я тебе говорю.
   - Я тоже, - Лялька пхнула меня острым локтем и постаралась как можно тише шмыгнуть носом.
   - Слушай, - вцепилась я в ее коленку.
   В густой тишине зашумел холодильник. Вокруг нас поплыла ночная свежесть, сдобренная бензином, влажной пылью и остывающим жаром знойного дня. Мы ощутили ленивое колыхание занавески на своих лицах и вдохнули пелену табачного дыма, висящего над нашими головами. Где-то далеко гулко цокали каблуки, с ревом проносились машины. Под пальцами нашими разлил свою прохладную гладь старый затертый линолеум. Слышались приглушенные голоса, с трудом сдерживаемый смех и хруст пережевываемых сухарей.
   - Вот, - Лялька положила руку мне на плечо, - сейчас этот гад снова запоет.
   В подтверждение ее слов кто-то заорал дурниной песню, призывающую безымянную дивчину не плакать, а дождаться окончания дождей. На ощупь вырвала я у Ляльки из рук коробок, дрожащими пальцами выковырила из него спичку, чиркнула ей о подошву, и в моих руках заплясало оранжевое пламя, вытанцовывающее на конце тоненькой палочки.
   - Мамочки... - прошептала я. - Приехали...
   Мы с Лялькой сидели на затоптанном полу полутемной прокуренной кухни, в самом углу, тесно прижавшись друг к другу. Откуда-то издалека слышались голоса, перебивавшие мерное дыхание спящих. Тут в коридоре что-то с грохотом уронили, забулькали, и на кухню ввалились мы с Лялькой - разгоряченные, задыхающиеся от смеха, довольные, а вслед за нами скользнул Павлуша, пожирая ржаные сухари - милый, еще не спившийся, не скурвившийся Павлуша, задолго до того, как голым появился он в окне своей больницы, обкурившись до состояния невменяемого, вопя какой-то бред про всемирное нашествие растаманов, до того, как Лялька получила от него по голове мешками для мусора, Павлуша, который пока пишет стихи и зачитывает нам их вслух по телефону, застенчиво пристает к Ляльке и хранит банку гречки в кухонном шкафчике, улыбающийся во весь рот.
   Лялька смешная, с головой, кудрявой, как у барана, заржала в голос, но очнулась, я хлопнула ей по спине и зашипела что-то на ухо.
   - Тише, девки, - взмолился Павлуша, - тише, умоляю, там все спят... Ребята вчера только с трассы, так им поспать никто не дал, пока они все рассказали, еще весь день просидели, напились от радости...
   - А мы их добрые феи, - пробасила Лялька, грохнула на стол свои пакеты и принялась доставать из них пиво в пузатых стеклянных бутылках.
   - Девки, какая радость, что приехали... - шептал Павлуша. - Месяц, поганки, не выбирались...
   - Мы, Павлуша, вершим прекрасное, - безоговорочно заявила я, - повышаем духовный потенциал нации.
   - Бросали бы вы свою сучью журналистику, - пожимал плечами Павлуша, - бросали бы в пропасть. Эх, как ребята-то обрадуются... Может быть, поднимем их и рванем сейчас куда-нибудь?
   - Так смертельно же устали?
   На конце спички, которую я предусмотрительно перехватила за головку, огонек качнулся в последний раз и потух, тонкой струйкой сизого дыма взлетев вверх, прямо в пасть черноты, поглотившей нас. Некоторое время мы молчали. Я растирала гудящие, пульсирующие виски и раскачивалась из стороны в сторону. Лялька тихонько подвывала.
   "Так хорошо вместе было", - думала я. - "Глупые, наивные, намертво спаянная стая... В круг садились и смотрели друг на друга. Все знали про каждого из нас, все терпели. Порой и слова были ни к чему. Семья, единая семья, вместе прошли столько, что жуть берет, в таких местах бывали, откуда поодиночке бы и не выбраться. Как умели отдыхать - башню рвало, болели ведь друг без друга, с другого конца света мчались, только чтобы увидеться... Разошлись дороги. Женились, сторчались, погибли, заработали кучу денег... Выпало из мозаики пара фишек и все панно осыпалось..."
   - Люди, бьющие друг другу морды, сейчас ближе, чем мы. Не реви, - прошептала Лялька, приобнимая меня за плечи. - Не ревешь?
   - Нет...
   - И я не реву...
   "Растолкали ведь всех тогда и набились толпой на кухню, жались, а места всем хватило. Болтали взахлеб, несли какой-то бред и смеялись, как сумасшедшие. К утру выволокли стол на пустырь перед домом, застелили крахмальной скатертью Павлушиной мамы, расставили на нем чашки и устроили чаепитие прямо там - все чин по чину - варенье в розочках, бублики, цукаты, конфеты шоколадные, "подайте-мне-пожалуйста-масло-на-тосты-огромное-спасибо-что-вы-не-стоит-благодарности-а-погодка-нынче-удалась-на-славу"... Сами с ума сходили друг от друга, такое чувство всеобщего, коллективного помешательства, и ранние собачники недоуменно смотрели на нашу компанию, а мы сидели с идеально прямыми спинами, прихлебывали чай из чашек, которые держали, оттопырив мизинчик и давились от смеха..."
   - Даже четверка наша глупая рассталась, оставь, все пустое, - пробормотала Лялька, но видно было, что она вспоминает наши безумные путешествия автостопом с забиванием стрелок в городах с трудновыговариваемыми названиями, как шлялись ночами по Москве, стояли на мосту в ряд и, не сговариваясь, молча смотрели в воду, пережидали дожди на чьей-нибудь даче под глинтвейн, орали какие-то дикие песни, сидели на кухнях ночи напролет, а потом засыпали вповалку на полу. Все пустое. Все в прошлом.
   Лялька тихонько взвыла. Темнота снова зашевелилась.
   Потянуло морозным холодом, влажным дыханием оттепели, промерзшим бельем на веревках во дворе и мокрым снегом. Мы с Лялькой беспокойно завертели головами, подслеповато вглядываясь в темноту. Послышалось тихое шмяканье влажных хлопьев снега, зашуршали голые ветви деревьев, кто-то прошел мимо нас, чавкая подошвами в замерзающей каше подтаявшего снега. Заднице, уютно расположившейся на плоскости, вдруг стало очень холодно и мокро, с воплями мы вскочили на ноги и принялись отряхивать с себя снег пополам с водой, в котором мы только что сидели. Что-то прорычав, я вытащила спичку из коробка, не выпендриваясь, чиркнула о его шершавый бок серную головку, и малиновое пламя нехотя осветило темный сумеречный двор с фонарями, торчащими из сугробов, лениво заливая все вокруг теплым желтым светом. Снег кружился в этой золотистой полумгле, падал нам на волосы, укрывал скамейки, машины, козырьки подъездов, ветви деревьев. Мы с Лялькой жались неподалеку от скамейки, на которой сидели мы с ней, продрогшие, ленивые, с покрасневшими от влажного холода носами, прихлебывали обжигающий кофе из термоса и тихо переговаривались.
   - Закурим, мадам? - спрашивала меня Лялька. - Ваши отвратительные с ментолом?
   - Отчего же и нет, - отвечала я, зябко кутаясь в пальто, что только в этом году повесила в шкаф, аккуратно почистив, дожидаться следующей зимы. Я стягивала перчатки, тут же уронив их себе под ноги, доставала сигаретную пачку, и мы манерно закуривали. Лялька, зажав сигарету в зубах, разливала кофе по стаканчикам, мы грели о них ладони и смотрели в вечернее небо, засыпавшее нас снегом.
   - В этом снегопаде мы пьем чистый кофе за полное и окончательное освобождение некой мадамы... - торжественно начинала я.
   - От ее идиотской работы!!! - провозглашала Лялька и мы глотали кофе.
   - Ух, какой божественный напиток! - довольно пыхтела Лялька.
   - Что вы, что вы, - скромно отмахивалась я. - Этим дерьмом следует поливать кактус, а не распивать его здесь, - я оглядывалась, - в этом расчудесном месте.
   - Погодка шепчет, - ежилась Лялька.
   - А ты представь, что жара стоит дикая. Я вот даже пальто расстегну, чтобы тебе легче представилось, - заявляла я, но пальто почему-то не спешила расстегивать.
   - Спичка догорает, - прошептала мне на ухо Лялька продрогшими губами. - Последняя.
   Некоторое время я осоловело смотрела на Ляльку в нелепом для этого времени года платье, уже всю засыпанную снегом, а потом выхватила из ее рук догоравшую спичку, широко размахнулась и швырнула ее в рядом стоящую помойку, припорошенную белыми хлопьями. Некоторое время обгоревший кусочек дерева тлел там, а потом к небу вдруг взметнулся столб пламени, лизнувший небо, растопивший снег, сыпавшийся сверху. С воем огонь перекинулся на ближайшее дерево, вспыхнувшее вмиг, и вот уже пламенем объяты все деревья во дворе, гудящий, с треском ломающий сучья огонь подбирался к подъездам, пожирал все на своем пути, с ужасным грохотом начали взрываться машины, лишь мы сидели на скамейке и беседовали:
   - За такое событие стоит пить не дерьмовый кофе, а чистый спирт, - Лялька с хрустом потягивалась и поудобней устраивалась на скамейке.
   - Денатурат, - хмыкала я, подбирая ноги под себя.
   - Политуру... Денег вот теперь заплатили бы...
   Рядом с адским шипением взмыл в небо канализационный люк и столб горячего пара взметнулся над колодцем, полыхало все вокруг, ошарашенная Лялька простирала ко мне руки, ветер болтал ее волосы в горячем воздухе, сыпал искрами, снег таял, плавился, тек рекою, мешаясь с песком под ногами, Лялькины ноги по щиколотку увязли во влажной грязи, и вдруг мы с громкими воплями провалились прямо под землю, в рот набился перегной и прелые листья, ободрало кожу на лице... Мы падали вниз, дыхание перехватило, волосы взвились над головой, руки беспомощно хватали пустоту, а в ушах свистел воздух.
   - О-о-о-о-о!!! - орали мы в одну глотку, размахивали руками и ногами, выли, стонали, задыхаясь от ужаса...
   Потом падение вдруг прекратилось, с силой мы ткнулись во что-то мягкое и затихли, обхватив это что-то руками.
   Пахло пылью, нафталином и стиральными порошками. Не в силах пошевелиться, лежали мы, уткнувшись друг в друга. На лицо мое упала полоска света, я зажмурилась и еще сильней уткнулась Ляльке в волосы.
   - Опять уснули в кладовке, - послышался приглушенный голос матери.
   - Пусть спят себе, у меня там перина, - отвечали ей, - весь день носились, как сумасшедшие, иди сюда.
   Дверь в кладовку закрылась. Подняв голову, первым, что я увидела, были безумные Лялькины глаза. Некоторое время мы смотрели друг на друга, боясь двинуть рукой, потом слабо завозились и сели.
   - Где мы? - хрипло прошептала Лялька.
   - Ты не слышала? - буркнула я и не узнала собственный голос. - У тети Люси, уснули в кладовке.
   - Ты охренела? - от Лялькиного дикого взгляда делалось не по себе.
   - Ну... Да, - неуверенно ответила я, - а ты - нет, по-твоему?
   - Давай выбираться отсюда, - заявила Лялька, немного подумав, - или я сейчас сделаю что-нибудь идиотское.
   - Что, к примеру?
   - Отстань...
   Мы опасливо приоткрыли дверь кладовки, в лицо нам ударили слепящие солнечные лучи, в ужасе мы вскрикнули и закрыли руками глаза. Постояли. Немного погодя я раздвинула пальцы и робко огляделась. Мы стояли посреди детской площадки, залитой солнцем. Отняв руки от лица, я ткнула в бок Ляльку, замершую, втянув голову в плечи. Она вздрогнула, открыла глаза и завертелась вокруг своей оси, нелепо топчась на месте.
   - У-у-у-у-у!!! - гудела она, раскинув руки.
   - Ты как? - опасливо поинтересовалась я.
   - Су-у-у-упер! - проорала Лялька, - зашибенско!!!
   - Тогда прекрати вести себя как идиотка, я тебя боюсь.
   Лялька остановилась и с сожалением посмотрела на меня.
   - Ты не узнаешь? - обиженно спросила она.
   - Узнаю, только не пугай меня, умоляю.
   - Да расслабься, - ткнула меня в плечо Лялька. - Ты что, не понимаешь? Пошли гнездо наше искать.
   Я вдруг прыснула, а потом расхохоталась, но Лялька уже подхватила меня под руку и увлекла за собой искать то гнездо, что строили мы с ней много лет назад, сначала маленькое, для трясогузки, но так как каждый вечер его разрушали мальчишки, мы укрепляли свое гнездо до тех пор, пока оно не стало больше подходить для раскормленного грифа, страдающего болезнью Паркинсона. С гигиканьем вломились мы в кусты, потоптались там немного, и нашли свое произведение архитекторского искусства. Гнездо было огромным. Гораздо больше, чем мы могли желать когда-то давно, в нем могли уместиться мы с Лялькой, и еще человек пять.
   Не долго думая, Лялька уселась прямо туда, на сухую траву, попрыгала немного и развалилась, раскинув руки.
   - Иди сюда! - позвала она меня, - иди, тут здорово!!!
   Я со всего разбегу прыгнула к ней, пристроилась рядом и мы, закинув руки за голову, перевели дух.
   - Как тут спокойно, - прошептала Лялька после некоторого молчания.
   - А упорные мы были девки, а? - покивала я неопределенно.
   - Дикие... безумные... - вторила мне Лялька, а глаза слипались, и думать не хотелось совсем. Веки налились свинцовой тяжестью, тепло разлилось по всему телу, а гнездо вдруг мягко дернулось и поплыло куда-то, я нащупала Лялькину руку, и над ухом мама напевала мне колыбельную песню моего первого нового года. Где-то плескалась вода, пели птицы, и солнечные лучи лились библейскими столпами сквозь тучи, пухнущие на небе.
   С берега кто-то звал нас по именам, но мы упорно не отзывались, отчасти потому что сил не было обернуться, отчасти потому, что не были уверены, что имена эти соответствуют нашим собственным. Я закрыла глаза, и глубоко вздохнула. Пахло речной тиной и мокрой землей, шумели прибрежные травы. Я улыбалась. Меня обнимали за плечи и легко укачивали, Лялька что-то бормотала себе под нос, но потом перед глазами задрожали малиновые пятна, и не укачивали меня уже, а трясли изо всей силы, мотали, как мешок с картошкой, подбрасывали. Что-то хотели. Звали. Умоляли проснуться. Почти плакали. Да.
  
   Я резко открыла глаза в чернильную тьму глубокой полночи и увидела Арсения, посеребренного лунным светом.
   - Девки, - бормотал он испуганно, - девки, вы это бросьте! Просыпайтесь, я сейчас от страха умру, сил нет больше, имейте совесть.
   - М-м-м... - промычала Лялька что-то неопределенное, резко села и толкнула вялой со сна рукой Арсения в грудь.
   - Проснулись... - прошептал он с облегчением.
   - Где мы? - хрипло спросила я.
   - В Казинке, - усмехнулся Арсений, - путешественницы... Хоть бы в доме устроились что ли... Свежает. Как бы дождя не было.
   - Пели? - обреченно поинтересовалась Лялька, прекрасно зная ответ.
   - Что пели? - удивился Арсений.
   - Песни, - сварливо буркнула я.
   - Во сне что ли?
   Мы промолчали, тихо зверея. Издеваться он нам тут еще будет.
   - Ну? - не выдержала Лялька.
   - Вроде нет...
   - Вроде или нет? - проорала я, борясь с легким головокружением.
   - Нет... Вроде...
   - НЕТ?
   - Да успокойтесь вы в самом деле, ни слова не пропели. Вы что? Плакать что ли? Да бросьте вы... Ой, девки, ну вы даете... Не надо, мне и так тут не по себе, а еще вы со своими идиотскими вопросами. Да не плачьте. Ай, глаз выколете! Да подождите вы обниматься, задавите... Эх, психопаточки...
  

Глава, дающая возможность в полной мере насладиться нашим триумфом

   - Ляля, свобода!!!
   - Яба-даба-ду!!!
   - Лялька, держи меня, сейчас я взлечу!!!
   - Угу-гу-гу-гу!!!
   - Конец проклятым песням!!!
   - Ура-а-а-а-а!!!
   - Запевай!
   Хором:
   - Ой, цвете-е-ет кали-и-ина
   В по-о-оле у ручья-а-а-а!!!
  

Сейчас. Сны в дождливую ночь

   Когда Ляльку сняли с забора, когда у меня перестал дергаться глаз, когда Арсений без опаски смог приближаться к нам, мы втроем перетащили наши вещи в заброшенный дом, расстелили спальники в углу, показавшимся нам самым чистым и уютно устроились там, подобрав под себя ноги.
   И вот, в тот момент, когда мы опускались на пол, переговариваясь вполголоса в полумраке дома, заброшенную деревню как по команде накрыло долгим ночным ливнем. Вода бушевала за ветхими стенами, укрывшими нас, в разбитые окна залетали теплые брызги, грохотал гром, резкие всполохи молний озаряли наши лица, но мы лишь плотнее закутывались в одеяла и жались друг к другу, как в последнюю ночь перед концом света. Эхо, утраивающее любой шорох, металось под прогнившим протекающим потолком, а мы молчали, вздыхали, изредка усмехаясь своим мыслям, и молчали, молчали...
   В темноте захламленного, всеми позабытого дома мы почти ничего не видели, это рождало чувство необыкновенной близости, словно были мы одним целым, словно и не испытывали мы дикого ужаса перед Арсением, заставившего нас бежать от него как можно дальше, туда, где сотни яблонь теряют свои плоды во влажном ветре запустения.
   А буря разыгралась не на шутку, ломало деревья, гром сотрясал землю под ногами, и в голове моей не было ни единой мысли, лишь ленивая истома, когда улыбаешься про себя, не заботясь о том, что выражение лица сейчас на редкость идиотское. Наше томное спокойствие на фоне всеобщего светопреставления рождало ощущение поразительной гармонии, но послышались нестройные чертыханья Ляльки, она затолкала меня в бок, изогнувшись куда-то в сторону, наступила коленом мне на ладонь, и наша благостность заколыхалась в сырой темноте.
   - Лялька, - зашипела я.
   - Я свечку нашла, - засмеялась она прямо мне в ухо, - Я нашла свечку, сейчас мы ее будем жечь!
   - Чем? - я взяла Ляльку за оба ее холодных уха, - Чем, когда у нас даже спичек нет?
   - Взглядом, - Лялька возмущенно выкрутилась из моих ладоней, - Арсений, - забормотала она куда-то в сторону, - у тебя есть спички?
   - Зажигалка, - был ответ, Арсений закопошился в своих карманах, чиркнул кремень и огонек зажигалки ткнулся в выгоревшую середку свечки. Занялось нервное пламя ломкого фитиля и расплывчатые тени заплясали в золотистом полумраке.
   - Вот, - Лялька удовлетворенно пристроила свечу у наших ног, - так теплее.
   Огонек свечи метался и коптил, расплавленный парафин кипел в ее чреве, а мы заморочено смотрели на него и беззвучно шевелили губами.
   - Может еще споем? - я с надеждой посмотрела на Ляльку.
   - Пожалуй хватит, - поспешно вставил Арсений между моим желанием попеть еще немного и Лялькиным согласием. Мы неопределенно пожали плечами и хмыкнули.
   - Мы тебя боялись, - прошептала Лялька на ухо Арсению.
   - Правильно, - покивал тот головой.
   - А теперь нам наплевать, - заулыбалась я.
   - Верно, это я уже понял.
   - Что ты с нами сделаешь? - цеплялась глазами за Арсения Лялька.
   - Черт его знает. Не решил пока. Спите - дождь еще долго будет...
   - А что ты можешь нам сделать? - не унималась Лялька.
   - Практически ничего, - ответил Арсений, - Практически ничего...
   - Значит что-то...
   - Спи.
   Буря долбилась в ветхие стены, выла в печной трубе, рвала листья и выворачивала из земли колодезные скамейки, а мы, свернувшись в тугой узел, уснули. Позабыв о отсыревших спальниках, о протекающей крыше, окнах без стекол, о громе и молниях.
   Позабыв обо всем, мы смотрели сны.
   Ляльке снилось, что перед ней, улыбаясь, стоит ее милый и протягивает ей свою голову. Смущаясь, Лялька принимает дар, но не знает что делать с ним. Долго и муторно бродит она по закоулкам своего сна, заворачивает эту голову в наволочку, прячет в шкафу, теряет ее и снова находит, моет в красном пластмассовом тазу, подвешивает за волосы к потолку, а потом вдруг широко размахивается и кидает голову в окно. Очертив широкую дугу, голова плавно, с чавкающим плеском, опускается на воду и плывет, плывет прочь от Ляльки. Лялька, не просыпаясь, скрипит зубами.
   В моем сне кто-то гнался за мной по Бережковской набережной, а я убегала огромными прыжками, зависая в воздухе на некоторое время. В мою спину билось горячее дыхание, и подушечки чьих-то пальцев касались кожи. Сил больше не было; в надежде броситься в воду, вскочила я на гранитные перила набережной, но воздуха не хватало, и я вцепилась в холодный камень, переводя дух.
   Мой преследователь поотстал.
   Я села и закинула ногу на ногу.
   Преследователь остановился, со свистом втягивая в себя воздух.
   Я обмякла и закрыла глаза, тихонько покачиваясь.
   С тихим шелестом пошел дождь и смыл все мои следы, закрыл меня единой стеной, я улыбалась и плевала в воду, изъеденную кратерами дождевых капель.
   Что снилось в ту ночь Арсению, мы так и не узнали, а когда встретились с ним немного позже, спрашивать об этом было уже неинтересно.
   Просто Лялька в своем сне вдруг оказалась на дождливой Бережковской в толпе каких-то людей, ломящихся вперед по лужам, обернулась в мою сторону и выдохнула: "Запеваем!".
   Все грянули так, что голос мой потонул в стройном хоре.
  

Сейчас. Мы запеваем и сматываемся

Рыдать. Уснуть.

Лежать в кровати.

В себе тонуть,

Хватать за платье.

В душе хвалиться:

"Приключенье!".

Вниз свалиться.

Грызть печенье.

   Гремели мы с Лялькой в унисон, и ни слезинки не скатилось с наших щек, только полные уши слез. Я подняла голову, закусив губу, пережевывая последние строки.
   - Т-твою мать... - прошипела Лялька сквозь зубы.
   На улице солнце исходило лучами, в этой безумной, яркой солнечности купалось все вокруг, пятна света дрожали и в нашем душном, пыльном полумраке. Меня бил озноб, мокрый спальник не грел, кости трещали от сырости.
   Арсения нигде не было. На облупившемся подоконнике лежал огрызок яблока
   - Опять пели, - Лялька вскочила на ноги, расшвыряв спальники в разные стороны, - Что за хреновина, опять пели! - Лялька что было силы пинала наши рюкзаки ногами.
   - Прекрати, - слабо запротестовала я, - Разобьешь что-нибудь!
   - Что? - завопила Лялька, - Твою любимую жестяную чашку? Свой свитер? Босоножки? Что я разобью?! Ты так спокойна, что мне даже противно!
   - Что я должна по-твоему делать?
   - Не сидеть тут, как приклеенная! Села и сидит!!!
   - А что ты орешь? - тихо и зло спросила я.
   - А что ты не орешь?! - проорала Лялька в ответ, схватила какую-то лавку и зашвырнула ее в угол.
   Я закрыла лицо рукой и затряслась от смеха, подвывая на каждом новом взрыве хохота. Лялька огорошено смотрела на меня некоторое время, затем плюнула от досады на пол и сползла по стене вниз. Я продолжала заливаться.
   - Прекрати, - попросила Лялька слабым голосом.
   - У-у-у-у-у-у!!!
   - Пожалуйста...
   - У-у-у-ху-у-у...
   - Заткнись.
   Я замолчала, переводя дух. "Плевать", - думала я, - "Так я и поверила в этого Арсения".
   - Все. Уходим, - сказала я, угомонившись.
   - Куда? - Лялька откинула голову и уставилась в потолок.
   - Надоела Казинка - сил нет. Дрянное место.
   Лялька рассеянно покивала мне, потом рывком поднялась на ноги и принялась собирать рюкзаки, раскиданные по всему дому. Я бросилась ей помогать, пыхтя, мы свернули спальники, куртки, упаковались, а потом, не сговариваясь, выбежали вдруг во двор и утопили их в колодце. Постояли некоторое время, прислушиваясь к мокрой колодезной тишине, и, налегке, отправились прочь из Казинки.
   Росистую прохладу раннего утра согревали солнечные лучи, голоса наши разносились далеко вокруг нас, и трава шуршала под ногами. Небо чистое, и птичьи трели тонкими серебристыми нитями стелятся по нему; ни облачка.
   - Арсений... - начала было я.
   - Молчи, - Лялька помахала перед моим носом тонкой рукой, - Просто прими за истину, что ничего не получилось.
   - Что-то все же сдвинулось, - горячо протестовала я.
   - Что же? - недоверчиво сощурилась Лялька.
   - Стихи песен не так отвратительны.
   - Ха! - выдохнула Лялька мне в лицо и прибавила шагу.
   - Нет, я серьезно.
   - Брось.
   - Ладно... Куда мы идем?
   Лялька остановилась и с пристрастием осмотрела небо. Ни облачка.
   - К Полине, - категорически заявила она, - Я хочу завтракать. Потерпели оглушительное поражение, так хоть поедим, как люди - а то как вспомню твой суп, так дурно делается.
  

То, что моя матушка обычно говорила об оглушительных поражениях (расшифровка магнитофонной записи, сделанной в вагоне Московского метрополитена на участке ст. м. Краснопресненская - ст. м. Таганская)

   Детка, что бы кто ни говорил тебе про оглушительные поражения, верь мне - ничем не отличаются они от триумфа. И то, и другое надолго вышибут тебя из колеи, и пока ты приходишь в себя - глянь - на твоем месте уже совсем другой человек. И с тем, и с другим надо суметь совладать, а за этим дело не заржавеет - все испытания даются нам по силам.
   Твой двоюродный брат Левушка тихо и кротко сидел на скамье перед мебельным магазином на Соколиной горе. Он не хотел делать ни шагу, он не выспался, шея у него болела от долгого сидения за печатной машинкой, а на ботинках засохла черная грязь. Левушка поднял глаза и увидел, что мимо него проходит, не оборачиваясь, его жена, под руку с толстым черноволосым стариком, чьи пронзительные глаза могут вскипятить воду в стакане. Левушка захотел позвать ее, но слова застряли в его горле, когда увидел он, что его родная жена ласково поглаживает зад старика и покусывает его ухо. Сраженный этой ее выходкой, Левушка просидел на скамье до вечера, и лишь к самому закрытию метро нашел в себе силы подняться. Придя домой, Левушка увидел старика в своей постели - он задумчиво курил, медленно пуская в потолок сизые кольца дыма. Жена Левушки напевая, стирала в ванной свои чулки. Левушка немного постоял в коридоре, а потом ясно увидел, что ему надо делать. На легких ногах подскочил он к ванной, плотно захлопнул дверь и, несмотря на громкие протесты своей жены, припер ручку лыжей, так что мерзавка оказалась запертой там вместе со своими чулками. Тогда Левушка неслышно пробрался в спальню, разделся догола, показав старику свое тело, надушился духами жены, расчесал волосы ее расческой, накрасил губы, надел кружевную ночную рубашку и скользнул в постель к старику, что долго смотрел Левушке прямо в глаза, а потом вдруг впился в его губы. Когда жену Левушки выпустили из ванной, никто не помнил даже ее имени, и ей ничего не оставалось, как неслышной тенью раствориться в вечерних сумерках.
   Как видишь, порой бывает очень сложно определить, где поражение, а где триумф. Твоя почтенная матушка еще не очень хорошо разобралась в этих странных раскладах, могу сказать тебе, детка, лишь одно - и то, и другое тебе на пользу. Помни об этом - и будет гораздо меньше напрасных слез, тех, которых нет и в помине.
   А теперь, отпусти, милая, колено дяди, мы, кажется выходим. Так... Он выходит за нами... Тикаем, детка!!!
  

Сейчас. Завтрак у Полины, ее детины и крупная подстава

   Так и шли мы - вяло забирались на пологие спины холмов, стояли, переминаясь с ноги на ногу под невозможно близким купольным небом Казинки, борясь со слабостью в ногах, борясь с головокружительным чувством, будто мы и есть это небо, и с воплями сбегали вниз, до следующего подъема.
   Мы почти не разговаривали, только переглядывались и неопределенно пожимали плечами - что еще нам оставалось делать?
   Через некоторое время на одном из холмов мы приметили четкий силуэт гигантского дома Полины, с его террасками, лесенками, замысловатыми скатами крыш, искрящимися на солнце витражами, и окнами, окнами. Беседки, оплетенные плющом, дорожки, кусты акаций, фонари - все блестело от росы, солнечные лучи струились сквозь переплетение теней, а мы тихонько подошли к дому, поднялись на высокое крыльцо и постучались в массивную дверь, поискав глазами звонок, так и не найдя его. Дом безмолвствовал.
   - Полина! - робко позвала Лялька. Ни звука.
   - Полина, - быстро заговорила я, - вы извините, что мы так рано, просто холодно там, в заброшенной части деревни... - никто не отвечал.
   Лялька стукнула в дверь посильнее, подождала немного, навалилась на нее всей тяжестью тела и чуть не кувырнулась вперед, когда та легко отворилась. На пороге стояла Полина, кутаясь в белый пушистый купальный халат. В зубах ее дымилась сигарета, глаза она щурила сонно и озадаченно потирала лоб тонкой рукой. Апельсиновой.
   - Девочки... - пробормотала она тихо, - Я же предупреждала, что поздно встаю.
   - Вы извините, что мы злоупотребили вашим гостеприимством, - выпалила я заранее приготовленную фразу.
   - Пустое, - махнула рукой Полина, - Пустое. Проходите, будем завтракать.
   - Спасибо, - чуть слышно прошептали мы, перешагнув порог ее дома. Там в полутьме пахло теплыми сонными людьми, сдобной выпечкой, свежим чаем и глаженым бельем.
   - Нашли, что искали? - сдержанно поинтересовалась Полина, провожая нас в небольшую комнату с потухшим камином, стенами, обитыми теплыми досками, пухлым диваном и креслами.
   - Нет, - легко тряхнула головой Лялька.
   - Никому не доверяли?
   - Немного, - захихикала я. - Это было даже забавно.
   - Ну, раз забавно, тогда хорошо, - покивала Полина, распахивая окно под белой кружевной занавеской. В комнату полился свежий солнечный свет раннего утра, повеяло прохладой. К сонному запаху горячей золы примешался новый - теплая солома, цветущие травы и мокрая земля.
   Лялька томно раскинулась в кресле и широко зевнула. Полина весело кивнула ей.
   - Так что в такую рань притащились?
   - Не получилось у нас ничего, вот и подскочили ни свет, ни заря, - выпалила я, и вдруг, совершенно неожиданно слезы хлынули из моих глаз, только и успела я ткнуться в свои ладони лицом и покрепче сжать зубы. Лялька с Полиной озадаченно посматривали на меня, переминаясь с ноги на ногу, а я рыдала в голос, горько и безнадежно
   "Я плачу, - думала я, - потому что мне стало легче. Я плачу, потому что гора с плеч, хотя, казалось бы, все по-прежнему. Как бы не так... Кто сейчас горько рыдает в кресле, насмерть всех перепугав? Я? Черта с два... Что это за человек? Как ей живется? О чем она переживает, достаточно ли ей хорошо, не обижает ли кто ее, как она относится к окружающим, кого любит? Спрашивайте, но не будет ответа..."
   - Она просто такая чувствительная, - услышала я фальшивый Лялькин голос, - Нежная, как цветочек, все может ее растрогать. Порой сядет у окна, и плачет, плачет...
   - Фигня, на ней воду можно возить, - подавала голос Полина.
   - Можно, - с готовностью соглашалась Лялька, - Бывало, везет воду, и плачет... - Лялька тяжко вздохнула, села рядом со мной и зашептала в мои влажные волосы:
   - Нет, ну что ты, прекрати, все перемелется - мука будет... Не плачь, и я нарву в чьем-нибудь саду тебе слив, постираю твои джинсы, а когда мы вернемся домой, разберусь в твоих ящиках стола. Хочешь, каждый второй реферат, что тебе задают в институте, буду писать я? Все рефераты писать я не могу, сама понимаешь, а то ты у меня вконец отупеешь... Не плачь, плевали мы на все, а хоть бы и до конца жизни нам петь, что с того?
   Слова Ляльки тронули меня до глубины души, и я заревела пуще прежнего. По другую мою руку плавно опустилась Полина.
   - Слезы, веселье - всего до жопы... Что за трагедия? Все поправимо, - тихо проговорила она, некоторое время все оставалось без изменений, а потом поток моих рыданий иссяк так же неожиданно, как и разверзся. Я пошмыгала носом, пару раз неубедительно всхлипнула и открыла глаза, бессмысленно уставившись в переплетение линий на своих ладонях.
   - Кончайте дурака валять, девочки, - Полина вспорхнула с дивана и сдернула хрустящую белоснежную салфетку, покрывающую стол. Показались тонкие полупрозрачные чашки, кофейник, масленка, банка с джемом и блюдо с тостами.
   - Очень интересно... - задумчиво пробормотала Полина, - Они думают, что мне горячее на завтрак уже не надо... Эй, кто-нибудь!!! - проорала она куда-то вглубь дома, - Я живой человек, и я хочу горячее на завтрак!!! Салаки... - добавила она грустно на тон ниже, - Молодые еще, неопытные, эх... Садитесь.
   Мы подсели за стол, Лялька методично разлила кофе по чашкам, и только я взялась за тосты, как в дверь робко постучали.
   - Опомнились, - усмехнулась Полина, - Ну? - обратилась она к закрытой двери.
   Дверь отворилась и на пороге показался детина таких внушительных габаритов, что нам с Лялькой стало нехорошо. Он смущенно переминался с ноги на ногу, поигрывая скворчащей сковородой.
   - Ты извини, Полина, - сбиваясь, начал оправдываться детина, - Мы не забыли про омлет. Просто он у нас сгорел, пришлось новый жарить. Не смотри так, это все Валерка. Он у нас большой молодец - его что не спросишь - все умеет, а возьмется за дело, так только успевай расхлебывать...
   - Да ты ставь сковороду на стол, - смилостивилась Полина, - Девочки, небось уже сутки нормально не ели... Ты-то хоть завтракал?
   - Завтракал, - зарделся детина, - я сейчас ребят пойду встречать - деньги начнут привозить.
   - Молодец, - Полина царственным взмахом руки проводила детину, и когда за ним закрылась дверь, мы с Лялькой вспомнили, что умеем разговаривать.
   - Это... Это... да-а-а-а... - высказалась я.
   - Я даже и не... Какой-то... Эх... - вторила мне Лялька.
   - Вы мажьте, мажьте, - улыбнулась Полина, - Что теперь думаете делать? - Полина бодро раскладывала омлет по тарелкам.
   - Не знаю, - пожала плечами Лялька, с хрустом уплетая тост с джемом. - Попытаемся еще раз, авось выйдет.
   - Выйдет, не выйдет - все лишь форма с единым содержанием, - Полина отхлебнула кофе, - До станции вас подбросить?
   - До какой станции? - встрепенулась Лялька
   - А до любой, - беспечно взмахнула рукой Полина, - Сама не поеду, но мальчики вас отвезут с удовольствием. Хотите на железнодорожную станцию, хотите - на автобусную. Можно и речную, но до нее долго ехать, да и паромы ходят редко...
   В дверь снова постучали. Не услышав ответа, постучали еще раз, еле слышно.
   - Давай, давай, без танцев все делай, - обратилась Полина к закрытой двери, что сразу распахнулась, и на пороге появился второй детина, по сравнению с которым первый показался каким-то мелковатым.
   - Полина, - пробасил он, - куда деньги?
   - Уже привезли? - скучным голосом протянула Полина.
   - Ну да, мы ждали, ждали, только ехать уже пора, ты не серчай.
   - А ты не морочь мне голову, - Полина жестом усадила детину в кресло, выглядевшее на его фоне пуфиком, - ты садись и говори, Милу все равно уже разбудили.
   - А что говорить? Все тихо, спокойно, мне бы деньги поскорее сдать... - детина заерзал в кресле с ужасающим скрипом. "Кто такая Мила?" - одними губами спросила меня Лялька. "Откуда я знаю?" - так же беззвучно ответила я, и Лялька погрузилась в изучение омлета.
   - Деньги в сейф засунь, - нетерпеливо замахала ажурной вилкой Полина.
   - Там места уже нет, - совсем сник детина.
   - А ты найди! - начала свирепеть Полина.
   - По-нял, - коротко кивнул детина, распахнул дверь комнаты, смежной с каминным залом и скорбно завозился в ее глубине.
   - Полина... - послышался его страдальческий голос, - Там дверь уже не закрывается, зачем вообще этот сейф нужен?
   - Чтобы не грабанули, - захохотала Полина, словно очень удачно пошутила. Громоподобный хохот детины присоединился к ее смеху.
   - Кто посмеет? - гоготал он, - Кто-о-о-о?!
   - Ладно, - оборвала детинино веселье Полина, - посмеялись, и хватит, тебе еще сегодня строительство принимать.
   - Какое? - встрепенулся детина.
   - Как какое? В пансионате Павшинском.
   - Так Валерка...
   - Ага, ты его не знаешь?
   - Знаю...
   - Все. - Детина подобрался, принял свирепый вид и прогарцевал за дверь, аккуратно прикрыв ее за собой. Мы с Лялькой меланхолично проводили его взглядами, дожевывая тосты.
   - Главное, - улыбнулась Полина, - идите вперед, не утруждаясь разгребанием прошлого. Когда-нибудь вы совершите вынужденную остановку, и времени поковыряться там будет предостаточно.
   - Так мы уже... - начала Лялька.
   - Тогда, - перебила ее Полина, - тогда идите, не оглядываясь, до следующего простоя.
   Лялька бесцеремонно вытащила сигарету из лежащей на столе пачки, я последовала ее примеру и мы закурили, откинувшись на спинки кресел.
   - Почему вы просили нас никому не доверять? - шепотом спросила я Полину.
   - Потому что форма всегда притягивает содержание. Ваша форма не перенесет, если вы доверитесь тем, кто этого не заслуживает. - ответила та, улыбаясь.
   - Почему не заслуживает? - спросила я на тон выше.
   - Потому что ваша форма этого не перенесет.
   - Чего не перенесет?
   - Доверия.
   - Кому? О-о-о... - протянула я, - Лихо вы завертели.
   - Вы же так ничего и не объяснили, - брякнула Лялька.
   - Ну и что с того? - пожала плечами Полина, - Может быть, этого никто не понимает... Может быть, все напряженно следят, как вы ищете ответ. Может, я просто придумала эти слова. Может быть, и слов таких на свете не существует. Вы ешьте омлет, ешьте...
   Мы раздавили бычки в пепельнице и снова взялись за вилки, напряженно поглядывая друг на друга исподлобья.
   Дом Полины оживал. Слышались шаги по коридору, кто-то тащил что-то тяжелое, смех извивался под ногами, люди говорили, гремели тарелками, громко зевали, хлопали дверями, что-то кричали друг другу издалека и шуршащими рывками мыли полы.
   - Зашевелились, - тепло улыбнулась Полина, - Сейчас вас кому-нибудь поручу и спать завалюсь до обеда. - Она легко приподнялась из кресла, широко распахнула дверь залы и гаркнула:
   - Кто за рулем?
   - Налейте водителю, - послышался ответ, - ему еще ехать!!!
   - ЧТО? - вскипела Полина.
   - Шутка! - всполошились в глубине дома, - Дурацкая шутка!
   - Смотрите у меня... - пробормотала она сквозь зубы, - Девочек отвезите! - закричала Полина с новой силой. Перед ней вырос очередной здоровяк, улыбающийся во весь рот.
   - Куда? - поинтересовался здоровяк, не переставая улыбаться.
   - Куда? - переадресовала вопрос нам Полина.
   Мы с Лялькой переглянулись.
   - На железнодорожную станцию, - заявила Лялька, едва я раскрыла рот. Пока я посылала Ляльке отчаянные знаки, (мол, какая железнодорожная станция, сил на нее уже нету, были мы уже на какой-то, даже названия ее теперь не помним), Полина продолжала что-то говорить, но, к своему удивлению, я обнаружила, что ни слова ее я не понимаю. Тогда я открыла рот и попыталась сказать что-нибудь сама. С переменным успехом.
   - Ы-ы-ы... - выла я, зацепив краем глаза Ляльку, внезапно осевшую на пол, - О-о-о... - протягивала я к ней руки. А потом все произошло в один миг - с ужасающим грохотом мой мир обрушился к чертовой матери.
  

Тогда. Воспоминание, всплывшее непонятно откуда

   - Су-у-ука... - упрямо бубнил Петенька.
   - Ну? - не то что мне было все равно...
   - Блядь...
   - Ну? Сказать-то что хотел?
   - Потаскуха... - Петенька печально сел на край кровати и умоляюще уставился на меня, - Шляешься где попало. С кем попало... - Петенька тяжко вздохнул, - Дай свою ногу, - попросил он тихо.
   Я вытащила ногу из-под одеяла и пошевелила пальцами.
   - Какие пальчики... - завороженно прошептал Петенька, - маленькие, перламутровые... - он вздохнул еще горше. - Почему ты такая сука? - Петенька сполз на пол и попытался заглянуть мне в лицо. Я плотно закрыла глаза.
   - Че хочешь-то? - я убрала ногу обратно в постель, - Спать хочу - сил нет. Ты давай, побыстрее говори.
   - Можно под одеялко? - Петенька чуть не плакал.
   - Приставать будешь? - я открыла глаза и подозрительно сощурилась.
   - Нет, ну что ты, - всполошился Петенька.
   - Ну и проваливай отсюда.
   - Буду, буду!!! - бешено замахал руками Петенька, - Раз ты настаиваешь, то я с ра...
   - Все равно проваливай, - отрезала я и повернулась на другой бок. Сзади Петенька шумно опустился на корточки.
   - Ну хоть ногу высуни, - буркнул он после некоторого молчания.
   - Холодно.
   - Я согрею, согрею... То есть я хочу сказать, - завелся внезапно Петенька, - Ну и сука же ты! Чего ты вообще хочешь?
   - Спать, - пробормотала я.
   - Не выйдет! "Отвали!" "Уйди!" Только и слышу от тебя! Ты - сушеная вобла, сердца у тебя нет, полено бесчувственное!!!
   - Ну чего ты шумишь? - обреченно прошептала я.
   - Хочу, хочу шуметь! - бесновался Петенька.
   - Да не, ты ори, ори, только потише, - я натянула одеяло на голову.
   - Вылезай, - Петенька скреб сверху по атласу одеяла. По спине побежали мурашки.
   - Не вылезу, - глухо пробухтела я, - Проваливай, а то я начинаю нервничать. Мне вредно волноваться.
   - Это еще почему? - ехидно поинтересовался Петенька, но китайскую пытку прекратил.
   - Врач сказал.
   - Врешь, - рассвирепел Петенька, - не было никакого врача!!!
   - Ну и что? - грустно отвечала я, - Не было и не было... Волноваться мне все равно вредно.
   - Сука... - грустно протянул Петенька, - Сейчас я принесу нож и зарежу тебя.
   - Скорее бы, достал ты меня - сил нет. Хоть на том свете посплю без твоих вздохов, - обреченно проговорила я.
   - Я серьезно, - предостерег Петенька.
   - Плевать, - я подтянула ноги к подбородку и плотно сжала губы. По капле уходил мой сон. Петенька выбежал из комнаты. "Эх..." - тоскливо думала я, - "Засыпать теперь час буду. Лежать с закрытыми глазами и умирать от скуки..." Петенька прибежал обратно с криком:
   - Я тебя сейчас зарежу!!!
   "Идиот", - раздраженно подумала я, высунула голову из-под одеяла и начала дико хохотать, до кругов в глазах, до хрипа, до одури, а Петенька стоял рассеянно посреди комнаты, сжимая в руках кухонный тесак.
   - Я хочу тебя трахать, - прошептал он, глотая слезы.
   - Не ты ... один, ... мой ангел, - от смеха я начала икать, так что любая фраза давалась мне с трудом.
   - Сука... - Петенька выронил нож, рухнул на колени и пополз к моей кровати, загребая ковер в кучу. Достигнув меня, он повалился на пол и зарыдал по-настоящему. Я смотрела на его вздрагивающие плечи, и мне было мучительно стыдно.
   - Петенька... - прошептала я и погладила его по волосам, - А хочешь мы споем что-нибудь? Хором?
   - Хором? - Петенька поднял ко мне заплаканное лицо.
   - Ну да.
   - Ты и я?
   - Ага. Плакать не будешь?
   - Нет...
   И мы запели:

Шорохи ночи,

Плески колодца,

"Ночи короче!!!", -

Кто-то смеется...

Сейчас. Пробуждение(1) и ночной разговор, подслушанный в тамбуре

Ночью

Все в клочья,

Сыры колени.

Здесь все от прочих,

Или от лени.

   Пели мы с Лялькой, продираясь сквозь страшную головную боль. Пульсируя, она разрасталась, ширилась и лилась рекою. Пульсировала не только голова, но и все тело трясло и бросало, казалось сердце стучит в каком-то диком ритме: "Тудун-тудун, тудун-тудун..."
   - Елки-палки, - зашептала рядом Лялька, - какое сейчас время суток?
   - Темно - значит ночь, - подумав, ответила я.
   - Где мы? - слабо дернулась Лялька
   - Лежим рядом на какой-то скамейке...
   - А что трясет-то так?
   - А это сердце у меня бьется.
   - Ни фига себе, - Лялька с уважением оглядела меня и тоже погрузилась в глубокие размышления. Дернулась, взвыла, подскочила, бешено озираясь и повалилась на меня, вдавив в плоскость, на которой покоилось мое бренное тело, - Никакое не сердце у тебя стучит!!! - зашептала она мне на ухо, - Мы в поезде, и колеса стучат...
   - Колеса? - переспросила я, вытянула руку и нащупала дно верхней полки. Или потолок.
   - Заткнитесь! - пробормотал нам кто-то сонный. Лялька с трудом привстала и приподняла глухую занавеску. Замелькали слепящие огни, выхватывающие смутные очертания столика, полок со смятыми простынями и бесформенными кулями спящих на них, сумок, блестящих дверных ручек... Тудун-тудун... Тудун-тудун... Тудун-тудун...
   - Боже мой, - Лялька со стоном опустила занавеску. Огни потухли, лишь свист ветра и стук колес, - Как мы здесь оказались?
   - Полина! - взвыла я, - Что за кофе мы пили?
   - Что за омлет мы ели? - в тон мне ужаснулась Лялька.
   - Заткнитесь, - буркнули нам соседи по купе.
   - Голова сейчас отвалится, - очень тихо прошептала Лялька.
   - Язык прилип к небу... - проныла я.
   - Тут должен быть туалет, а там - вода.
   - Вода... - приуныла я, - Как мы на поезд попали?
   - На одну полку, - веско добавила Лялька. Мы помолчали, усиленно вспоминая. Ничего - только Лялька, мешком валящаяся на пол в каминном зале.
   - Пошли, - буркнула Лялька, спуская ноги на дергающийся пол. - Пошли до туалета доберемся, а там, глядишь, проводника встретим.
   - Заткнитесь! - проорали нам с верхней полки.
   - Сам заткнись, - буркнула Лялька, возясь с дверью купе, - ничего пооригинальнее придумать мы уже не можем - заткнись, да заткнись... У людей сушняк, - она рывком отвела дверь в сторону, - а им тут мозги разрушают.
   Мы, приплясывая, вышли в освещенный тусклым желтым светом коридор и тупо встали у окна, уставившись на свое отражение в стекле.
   - Да... - протянула Лялька, - очень все это интересно... Попросились, идиотки, на железнодорожную станцию...
   - Хорошо, что не на речную, - примирительно похлопала я Ляльку по плечу и направилась вглубь коридора к туалету. С тяжким вздохом, полным вселенской тоски, Лялька поплелась за мной.
   В туалете воняло, как в крольчатнике. Пока я жадно глотала ржавую воду из умывальника, Лялька внимательно изучала свою физиономию в мутном надтреснутом зеркале, потом крякнула удовлетворенно, отогнала меня и тоже присосалась к источнику живительной влаги. Задумчиво поспускав воду, ритмично нажимая ногой на педаль, мы поняли, что в туалете нам делать нечего и снова вышли в коридор.
   Головы немного отпустило, навалилась тяжелая истома, и мы скользнули в свое купе. Тщательно задраив дверь, принялись устраиваться на своей полке (все остальные места были заняты).
   - Если уж сажают в поезд, - возмущенно пыхтела Лялька, - то уж пусть будут добры позаботиться о комфорте. - Гады, - смиренно добавила она, втиснув меня в стену. Я слабо пискнула и завозилась, Лялька уперлась ладонью в мое лицо, я впилась зубами в ее палец, но тут в тамбуре раздались шаги.
   - Тише, - страшным шепотом зашипела Лялька, и мы затихли.
   В коридоре кто-то шумно прокашлялся, вольным движением рванул на себя фрамугу и застыл, часто и тяжело дыша. Сонным голосом у него попросили сигарету, зашуршала бумажная пачка, захрустел кремень и запел маленький огонек зажигалки. Двое жадно затягивались, через некоторое время выпуская клубы дыма, с тихими хлопками лопающиеся под потолком вагона. Они боролись с мерными звуками: "Тудун-тудун, тудун-тудун...". Они силились устоять на ногах, но в момент, когда казалось, что борьба окончена, и неминуемо повалятся они на пол, приходило понимание, что рухнуть на истоптанный ковер тоже нет никакой возможности, и остается лишь тупая борьба с мягкими, но настойчивыми толчками в ступни.
   - Теплый ветер уже принес нечто неуловимое, когда любая борьба бесполезна, и остается лишь одно - улыбаться, - заговорил один, размалывая языком во рту сладковатый дым сигареты.
   - Но ты не оставишь попыток свернуть свое небо в валик, как полосатый старушкин половик? - усмехались ему в ответ.
   - Слишком много вопросов... чем сильней я сопротивляюсь, тем глубже в меня это проникает.
   - А ты обмани всех на свете, - змеисто шептал кто-то, - открой свои объятия последнему теплому ветру, принесшему такую весть, - холодные Лялькины пальцы впились в мою ладонь, и я с ужасом узнала голос Арсения.
   - Кому? - спрашивали его тихо.
   - Мне, - отвечал тот, и слышался чей-то протяжный вдох, чьи-то растопыренные пальцы заскребли по стеклу, уткнулись в бутафорский подоконник, несчастного гнуло, ломало, выгибало дугой, с громким стуком ронял он горькие слезы прямо под свои расплющенные об ковер щеки.
   - Спи с миром, - грустно прошептал Арсений, - спи сладко - как мед, как бабушкино варенье.
   Лялька шумно сглотнула, а я протянула руку в проход и ткнулась пальцами в густое сплетение мрака, чужих снов и легкой души, что широко раскинула руки перед прощальным полетом.
   Кто-то поцеловал мою ладонь.
  

Сейчас. Утро, наши соседи по купе и сладкие Полинины гостинцы

   Утром мы проснулись раньше всех на свете.
   Заспанные люди еще только слабо шевелились на своих полках, а мы с Лялькой уже сидели скромные, причесанные, в здравом уме и памяти. Только что мы обнаружили в багаже свои рюкзаки (те, что выбросили в колодец Казинки), покопались в них, нашли аппетитную жареную курицу в фольге и термос с чаем. Некоторое время мы с опаской смотрели на Полинины гостинцы (а то, что это были ее гостинцы, мы почти не сомневались), но, плюнув на все, охваченные волчьим голодом, набросились мы на эту нехитрую снедь, и на раз умяли полкурицы. Теперь мы сидели, скромно обгладывая хрустящие крылышки, тихие и преисполненные чувства собственного достоинства.
   Первой проснулась феерическая тетка, чей рот был полон золотых зубов, как поздний огурец семенами, а вокруг головы роилось призрачное облачко выжженных химией волос. Она свесила помятую физиономию с верхней полки, оскалилась нам улыбкой людоеда и хрипло спросила:
   - Проснулись, касаточки?
   Мы с Лялькой молча покивали головами, и плотнее занялись курицей.
   - Меня баба Лена зовут, - весело представилась тетка.
   - Доброе утро, баба Лена, - вежливо поздоровались мы и хлебнули чаю. В окно светило бирюзой ярко-солнечное летнее утро. Поезд несся во всю прыть, гудели провода, и нескончаемые "тудун-тудун" бились в ноги.
   - Свадьба - это конечно хорошо, к тому же, когда замуж отдаете родную тетку.
   - Угу, - неопределенно ответили мы.
   - Но зачем же так набираться? - продолжала баба Лена, - Хорошо, что братья родные вас еще не бросили пропадать.
   - Хор-р-рошо, - согласились мы с Лялькой, переглянувшись.
   - Принесли вас, пристроили, бедолаг... - улыбалась баба Лена.
   - Это да, - высказалась Лялька, - братья у нас мировые. Только почему они нас на одну полку определили?
   В ответ баба Лена загоготала во весь свой золотозубый рот. К ее смеху присоединился взъерошенный очкарик с носом, похожим на подгнивший болгарский перец.
   - Почему на одну полку... - всхлипывали они, - Девочки, вы не видели, как люди едут в остальных купе!
   - Как? - лениво поинтересовалась Лялька.
   - Там по четверо на одной полке сидят! Спят по очереди, или сидя, это кто как договорится, - послышался плач младенца, и веселье начало потихоньку спадать. Забормотал сонный женский голос, и напротив нас зашевелилась молодая мамаша, уснувшая с ребенком, лежащим на ее животе. Она откинула простыню, раззевалась, попыталась пригладить свои торчащие во все стороны темные волосы, остриженные под ежик, и принялась укачивать ребенка, курлыкая над ним, как горлица.
   - Что за бред? - поинтересовалась Лялька, - Нельзя подождать другого поезда?
   - Можно... - пожал плечами очкарик. - Можно, только следующий будет такой же набитый, да и не факт, что тебе в нем достанется место.
   - Ага, - покивала головой я, - А почему вы едете отдельно?
   - Милочка, - возмутилась баба Лена, - Мы с Юрасиком работаем в Главном Управлении Железнодорожных Грузоперевозок, а Нине, - она кивнула на мамашу, меланхолично целующую свое чадо в пятку, - несказанно повезло, что мать ее в последний момент отказалась ехать с ней. К тому же мы с Юрасиком женаты, - брякнула невпопад баба Лена, - Наша фамилия - Игнатьевы.
   - Хорошо, - задумчиво протянула Лялька, - Так куда едем-то?
   Глаза бабы Лены с Юрасиком стали прозрачными, как бесцветное бутылочное стекло, и они изумленно смотрели сквозь нас, шевеля губами, не в силах вымолвить хоть слово.
   - В Мымск, - безразлично бросила Нина, ковыряя пальцем пупочек своей дитяти.
   - Ага... - сморщилась, как от сильной боли Лялька, - В Мымск... - Она наклонилась ко мне и зашептала мне на ухо, - А зачем мы едем в какой-то Мымск? Что мы там, интересно, забыли?
   - А пес его знает, - отвечала я вполголоса Ляльке, - Интересно, Полина нас сюда от балды засунула, или с какой-то целью?
   - Понятия не имею, - потерянно потряхивала головой Лялька, - В Мымск...
   Я сжала ладонь Ляльки в своей руке и приняла вид геройский. Засобиралась сказать что-нибудь умное и душеспасительное, но передумала и надолго замолчала. "Что я знаю про город Мымск?", - болталось в моей голове, - "Да ничего практически я про него не знаю... Говорят, что там мафия почище Чикагской, но, вполне вероятно, что я путаю бедный Мымск с каким-то другим городом. Может быть, там ночью можно высадить годовалого ребенка в центре города и спокойно оставить его, когда как дитя приведут к утру, и глаза его будут смеяться. Да... Гаденько как-то получается. Почему это глаза годовалого ребенка обязательно должны смеяться? Может именно это и является признаком душевного нездоровья. Эх, учила бы в школе географию, знала бы хоть в какую сторону мы едем. Но, тогда бы вместо отрочества у меня была бы сплошная география, и не знаю, готова ли я променять его на сомнительное удовольствие, что дает знание, куда едет поезд...", - и именно в тот момент, когда я делала нелегкий выбор между географией и нормальным отрочеством (выбор, понятно, весьма умозрительный, так как первую упустила я практически безвозвратно), Лялька встала с нашей полки и потянула меня за руку.
   - Куда это вы? - встрепенулась задремавшая было баба Лена.
   - Пойдем развеемся, - пожала плечами Лялька.
   - Учтите, - предостерегла нас баба Лена, - Учтите, что в коридоре еще жарче, чем в купе.
   - Так не жарко же совсем, - робко заметила я, поднимаясь на ноги вслед за Лялькой. Перед моими глазами прыгали какие-то точки, я следила взглядом за их медленным сползанием к полу, а наш поезд рывками несся вперед.
   - Ну вот, - отрезала баба Лена, - А в там гораздо жарче. И никому нельзя доверять - ни единой живой душе.
   На чем мы вышли из купе, одолели пару метров по направлению к туалету и без сил зависли у окна.
   - Ух, - озадаченно помотала головой Лялька, - встали что-то мы с тобой резко...
   - Может укачало нас? - предполагала я, борясь с растущим скудоумием и дьявольским головокружением.
   - Ох... - Лялькины скрюченные пальцы проскребли по стеклу, - То ли упаду, то ли буду долго блевать.
   - Ляля, - с ужасом прошептала я, пытаясь уцепиться взглядом за сплошную полосу ускользающего пейзажа за окном, - До боли знакомая сухость во рту... Мы много выпили Полининого чая?
   - Не-е-ет... - проговорила Лялька глухо, - зато курицу съели всю без остатка!
   - Я... не стала... есть... куриную попу... - отвечала я.
   - Так ее съела я, - глупо улыбалась Лялька и тут в голове моей заметалась мысль, что надо что-то предпринять, прямо сейчас, пока не повалились на пол мы прямо в этом сучьем коридоре, и на заплетающихся ногах потащилась я к туалету, увлекая за собой обмякшую Ляльку, а воздух наматывался на мои ноги, не давая ступить не шагу, но я боролась, и дверь туалета мне как ворота рая...
   Там я долго и мучительно блевала мимо раковины, а когда приостановила свое увлекательное занятие, поняла, что Лялька уже оседает на пол. Пара горстей тепловатой воды привели ее в чувство, она слабо заулыбалась, поперхнулась моими пальцами, что я запихала Ляльке глубоко в глотку, и тоже долго выворачивалась наизнанку. Тоже мимо раковины.
   Процедура эта никакого физического облегчения не принесла, но мозги немного просветлились, мы судорожно пытались продышаться и не могли отвести взгляда от заблеванного пола.
   - Ч-черт... - отплевывалась Лялька, нервно глотая воду, - Говно на лопате... Это уже ни в какие ворота не лезет...
   Мы кое-как умылись, вытерлись рукавами, задержались немного на своем отражении в зеркале и поспешно покинули туалет. Кое-как мы нашли точку опоры, где-то между нами, и на нетвердых ногах плелись к своему купе, силясь сфокусировать взгляд, но не находили мы предмета, достойного нашего драгоценного внимания, и пол предательски уходил в сторону, руки слабые, как новорожденные котята, но легкие, словно наполненные гелием.
   Неизвестно, сколько бы еще продолжалась наша дорога, и куда бы мы пришли, но на пути нашем встал ладный сухонький старичок в форме проводника. Мы остановились напротив него, вперив в это досадное препятствие свои дикие, полубезумные глаза. Так мы стояли, покачиваясь и внимательно рассматривая друг друга довольно долго.
   - Бедные... - выдохнул наконец старичок, борясь с предательским желанием спастись бегством. - Не отошли еще после вчерашнего?
   Мы бессмысленно покивали головами, и я с интересом заметила, что из уголка Лялькиного рта потихоньку стекает слюна.
   - В-вы ведь из 9-го купе? - растерянно спросил старичок.
   Мы покивали еще раз, а лица у нас были еще деревянней.
   - Так... - старичок покрутил головой, словно задумал позвать на помощь, - Так вам чаю что ли надо?
   - Да-а-а-а, - тихо провыла Лялька, пошатываясь в такт движению поезда, хотя и ежику было понятно, что чаем тут вряд ли обойдешься.
   - Ну и пошли ко мне, - буркнул старичок, - нечего в таком виде по вагону шляться. Потому что, если я вам чай в купе принесу, - забормотал старичок в ответ на немой вопрос, зашевелившийся в наших глазах, - То всем захочется, а народу тут на моей шее! - Старичок красноречивым жестом продемонстрировал, сколько тут народу на его шее, - И в то же время, - добавил он, ведя нас к своему купе, - Вас жалко до слез.
   Старичок отодвинул перед нами дверь и суетливым взмахом руки пригласил нас войти. Мы робко ступили в полутемную проводницкую, окунувшись в причудливую смесь запахов кожи старого человека, заплесневелой заварки, пыли, затхлости и красноватого душного света. Потоптавшись на месте, мы присели на одну из полок, отодвинув в сторону ворох какого-то тряпья, и почувствовали, что наш рассудок покидает нас. Взамен способности здраво рассуждать к нам пришло какое-то непрерывное катание на американских горках, и головы наши уже мотались в такт взлетам и падениям, как старичок поставил перед нами два стакана с крепким бордовым чаем. Мы с Лялькой тупо смотрели на него сквозь искрящуюся ароматную жидкость, продолжая свой увлекательный полет, превратившийся в нескончаемую мертвую петлю, а старичок помешивал сахар и приговаривал:
   - Пока не пейте, горячо, подождите, сейчас глотнете, и полегчает... Вы головами не мотайте, и не так тяжко будет, потому что, милые, никто в таком состоянии гопака не пляшет. Да, - продекламировал вдруг старичок, - разрешите представиться: меня зовут Васильич, все так зовут, и вы зовите.
   Мы потерянно покивали. Наши мутные глаза светились счастьем от такого приятного знакомства.
   - Это что, - усмехнулся Васильич, - Это еще ничего, я знаю одну историю, в ней все гораздо интересней, чем у нас с вами. Рассказать?
   Мы с Лялькой каким-то образом показали, что не прочь бы прослушать историю Васильича.
   - Сейчас, сейчас... - потирал тот сухонькие ручки, - Сейчас... Жила на свете, в каком городе - не помню, страшно некрасивая женщина с глазами спокойными, как вода в лесном озере... Вы пейте чай, пейте... Вот, молодцы, а то ваши братья велели мне за вами приглядывать.
   Долог был путь слов Васильича до моего затуманенного мозга, и когда они все-таки добрались до конечного пункта, я неуверенно попыталась выплюнуть чай прямо на пол, но с ужасом поняла, что изменить что-то уже не в силах. Борясь с ужасным привкусом во рту я успела радостно выхлебать полстакана, и в мою кровь давно попал тот чертов препарат, которым нас пичкали с упорством маньяков...
   Обреченно перевела я взгляд на Ляльку, но она уже с глухим стуком повалилась на пол.
   Вдох. Еще один. Провал.
  

История, которую пытался рассказать нам Васильич

   Да и важно ли, в каком городе жила эта женщина? Важно то, что была она очень некрасива, да к тому же еще и немолода.
   Незавидный набор для незамужней особы, а если сюда добавить еще до смешного скромный ее достаток, и имя, принадлежащее ей - Горгула, то получится полная и весьма печальная картина. С чего судьба наградила бедняжку таким именем, никто не знает, только отец Горгулы в день, когда пошел в Загс регистрировать свое дорогое дитя, вывел в именной графе именно эти буквы, и сколько бы не спрашивал он себя потом о причине происшедшего, никогда не найдет он ответа. Все остались при своих - Горгула при своем имени, что и уменьшительных прозвищ-то не имеет (в самом деле: Гула? Горга? Ргула? Орга?), а ее отец при неразрешимом вопросе, что потом и свел его в могилу, встав колом в горле, между третьим и четвертым глотком утреннего кофе. Обязательная ежедневная газета стала отцу Горгулы саваном.
   Сама же Горгула больше всего в своей жизни ждала легких весенних сумерек, когда дымка сгущается между домами, и сиреневый преобладает, и воздух необыкновенно прозрачен, под ногами пустые липкие почки раскрыли желтые рты, и пахнет мокрой землей, прелой листвой и прошлогодней травой, что жгут в парках. Голоса людей в сгущающейся сиреневости. Хлопки в ладоши. Двое ругаются. Лает собака. Смех. Стук каблуков мечется в гулком пространстве двора.
   Горгула молча курила, смотрела в окно своими глазами, что, казалось, даже издавали чуть различимый запах ряски лесного озера, и по щекам ее текли слезы, словно хотела она выплакать полное отсутствие у нее красоты и обаяния, сдобренное полным отсутствием желания все это иметь. Горгула плевала на все это, но порой ее охватывал мучительный стыд за саму себя. Тогда все вокруг нее превращалось в гротескный театр теней сумасшедшего шарманщика.
   Действие первое.
   Горгула слушает весенние сумерки, и у ног ее играет котенок. Ветер гонит по двору смятую газету. Голуби со всего размаху садятся на высокие провода. Дети зовут мать под окном. Растущая трава начинает пахнуть нежной молочной зеленью. А где-то далеко, за спиной девушки, на кухне, папа Горгулы бьет свою жену по лицу газетой - очень больно и обидно. Горгула чешет своего котенка за ушком.
   Дальше - смена декораций. Работа Горгулы, что день за днем высасывает ее молодость, ничего не оставляя взамен, и ни минуты свободной подумать, что пора что-то менять. Лишь непоколебимое спокойствие глаз женщины, еще совсем не старой, но до одури одинокой. Весенние сумерки с каждым годом все короче. Цветы вишни издают особый аромат, и когда Горгула смотрит на них из окна, приходит непередаваемое ощущение всеобщего ликования.
   Второй план.
   Проливные дожди. Круглые лужи с зеркальной поверхностью, звон будильника, и неясные отголоски снов, словно кто-то звонит в дверь и подхватывает Горгулу на руки, кружит ее, и она смеется так сладко, что слезы снова катятся по щекам. По ночам между двух ковров громко тикают часы, а где-то на кухне уже давно нет мертвых родителей - в темноте шумит холодильник. Из плохо завернутого крана в раковину падает вода, отсчитывая уходящее по капле время на ржавой полоске шершавой эмали.
   Раздать все свои вещи первым встречным и уйти пешком в горы.
   Далее.
   Горгуле снится, что безумный шарманщик раздарил детям все свои игрушки и посадил потрепанного попугая на свое плечо. У шарманщика глаза Горгулы. Она с криком просыпается.
   В тот же момент в подъезд Горгулы въезжает Георгий, что вообще передвигается по жизни стремительными прыжками, все выше и выше. Ничто не может заставить его плакать, только спина по вечерам ноет, и самые хорошенькие девушки для него недостаточно хороши. К тому моменту, когда Георгий увидел Горгулу в своем подъезде, та уже успела выкурить пачку сигарет, и открывала вторую. "Вот это старая карга..." - с ужасом подумал Георгий. "Мой. На всю жизнь" - подумала Горгула, и ее глаза заволокла золотистая дымка. Она улыбнулась Георгию, а тот возмущенно прошел мимо, ибо был достоин куда лучшего, и сам прекрасно знал об этом. А Горгула в тот вечер долго сидела перед зеркалом в комнате с выключенным светом, вглядываясь в неясные очертания своего отражения. Глаза ее светились в темноте, и поймав это сияние губами, Горгула смачивает мочки своих ушей духами, что льются по ее затылку, смешиваясь с запахом тела. Горгуле это приятно.
   На следующий день она не нервничала, и обедать пошла, даже немного скучая. В шесть часов Горгула взяла свою сумку и поехала домой. Войдя в лифт, она поднялась на два этажа выше своей квартиры, вышла на площадку и позвонила в дверь Георгия. Дверь открыла молодая хорошенькая девушка.
   - Подружка? - через зевок спросила у нее Горгула.
   - Да... - ошарашенно прошептала девушка, но скоро опомнилась, - А вы, собственно кто? - закричала она звонким голосом, - Гоша, кто это?
   - Иди отсюда, милая, - усмехнулась устало Горгула, потому что к концу рабочего дня у нее начинала страшно болеть голова, - Иди отсюда, милая, не твоя это судьба, одна морока...
   И девушка вдруг почувствовала, что с плеч у нее упал камень весом в целую тонну - не надо любить Георгия, не надо им гордится, не надо выходить за него замуж, не надо рожать ему детей, слушать его по вечерам... Можно делать то, что действительно хочется - сесть в ногах у своей мамы, обхватить руками ее колени и слушать, как та, напевая, гладит дочь по волосам. Не говоря больше ни слова, девушка, приплясывая, выбежала из квартиры, а Горгула вошла внутрь и закрыла за собой дверь.
   Соседи рассказывали, что еще сутки у Георгия шла яростная перебранка, билась посуда, ломалась мебель, говорят, дело дошло до рукоприкладства, а потом наступила полнейшая тишина. Самые беспокойные вызвали милицию, и так как на звонки никто не отвечал, решено было ломать дверь. Когда соседи вошли в квартиру, они увидели Горгулу, убаюкивающую своего мужа - Георгия, чья голова покоилась на ее коленях. Мужчина сладко спал, улыбаясь во сне, а Горгула гладила нежно его по плечам и невозмутимо смотрела в широко распахнутое окно. На ее пальце поблескивало обручальное кольцо. Заметив вошедших, она раздраженно замахала рукой, призывая всех убираться, и все вышли уже на цыпочках.
   Горгула убаюкивала Георгия, что всю жизнь не спал так крепко, пускал слюни ей в колени, а она глотала свои слезы, лившиеся из глаз, спокойных, как лесное озеро. Глотала, и напевала вполголоса на ухо своему мужу:

Баю-баюшки-баю

Скоро встретимся в раю...

  
  

Сейчас. Пробуждение(2) и некоторая однообразность в последовательности событий

...Там всех ангелов не счесть,

Там опасно - могут съесть.

Баю-баюшки-баю,

Рай в аду и ад в раю...

  
   Пели мы скрипучими надтреснутыми голосами чуть слышно, потому что в обезвоженных ртах язык ворочался едва-едва. Мы даже не плакали. Нам казалось, что мы - это всего лишь недоразумение, что очень быстро разрешится в течение пары минут.
   Голова не болела, но по пробуждению появилось страшное ощущение, что ее нет вовсе. И внезапно накатившая боль, раздирающая черепную коробку была воспринята мной, как манна небесная. Тело мое ритмично трясло и подбрасывало, рядом мучительно кашляла Лялька, а голова моя билась о стену с каждым "тудун-тудун".
   Темно - хоть глаз выколи, и все звуки, окружающие нас нанизываются на чей-то молодецкий храп.
   - Э-э-э... - проскрипела Лялька не своим голосом, - При чем, заметь, - продолжала сипеть она, - лучше говорить у меня вряд ли получится.
   - Поздравляю, - высвистела я, - Где мы?
   - Интересные вопросы появляются на повестке, - призадумалась Лялька, - Не знаю. В поезде, наверное...
   Я зажмурилась, потрясла головой (кстати, сделала это зря) и снова открыла глаза. "Сейчас", - медленно потекли мои мысли, - "Сейчас очень важно понять, что из всего, наполняющего меня, приснилось, а что произошло наяву".
   - А ты уверенна, что это не сон? - спросила Лялька.
   - Нет, - пожала плечами я.
   - Тогда я знаю что делать, - заявила Лялька.
   - Что? - вяло поинтересовалась я.
   - Зубы почистить. И не говори в мою сторону.
   - Вот еще, - возмутилась я, - Мой организм совершенно отравлен какой-то дрянью, я не понимаю, где я нахожусь, а ты несешь какую-то чушь.
   - Мне плохо, - тихо, но с достоинством ответила Лялька, - Мне надо в туалет, и хочешь ты, или нет, а зубы мы почистим.
   - Кто б возражал, - начала я, но Лялька уже отмахнулась от меня, как от назойливой мухи.
   - Паста в моем рюкзаке в правом кармане, - величественным тоном сказала она, - Можешь ее достать.
   - Могу, - буркнула я и полезла в Лялькин рюкзак.
   - Заткнитесь! - сонно пробормотала баба Лена.
   - Заткнитесь, - просипела ей в ответ Лялька, - слово хоть другое придумали бы, баб Лена...
   - Тогда проваливайте, - придумала другое слово баба Лена.
   - С превеликим удовольствием, - пропела Лялька, отвела в сторону дверь купе и мы с ней вывалились в коридор. Постояли у окна, всматриваясь в темноту, изредка вспыхивающую голубоватыми огнями, но так ничего не увидели, кроме своих озадаченных физиономий, отражающихся в стекле.
   Лялька потрогала слабыми пальцами лоб и медленно проговорила:
   - Шутки дурацкие у Полины. Хочу хоть немного пободрствовать.
   - Зря ты это сказала, - покачала головой я.
   - Это еще почему? Очень даже не зря, - обиделась Лялька, - Я отметила, что нам это уже начинает надоедать.
   - Ага, только зачем все это... - начала я, но замолкла, услышав шум отодвигающейся двери. Из соседнего купе вышел дяденька лет сорока с печальным усталым лицом, встал рядом с нами, достал сигарету из пачки и печально закурил. Мы с Лялькой переглянулись.
   - Э-э-э... - вкрадчиво начала Лялька, - Не найдется ли у вас сигаретки?
   - Найдется, - горько кивнул дядька и дал Ляльке сигарету.
   - А еще одной? - заглянула я дяденьке прямо в душу.
   - Да, - кивнул дяденька еще горше и протянул мне пачку.
   Мы закурили и выжидающе посмотрели на дяденьку. Тот с хрустом помотал головой, обреченно шмыгнул носом, и почему-то заботливо спросил нас:
   - Вы хорошо себя чувствуете?
   - Ну... - начали мы с Лялькой, - Вообще-то хорошо, только устали очень.
   - Смотрите, - пожал плечами дяденька, - Берегите себя. А то мой сосед по полке тоже говорил, что устает очень.
   - И что?
   - Умер, - коротко ответил дяденька, - Умер прямо в здесь.
   - Почему? - ужаснулась Лялька, - Почему умер?
   - Сердечный приступ. - грустно прикрыл глаза серыми веками дяденька, - Постоял перед окном, покурил и умер.
   - Ух ты... - восхищенно выдохнула Лялька, - Умер...
   - Да...
   - А он перед смертью сознание не терял? - поинтересовалась я, - Ну за день, или два... По неизвестной причине?
   - Нет, - горячо замотал головой наш собеседник, - Нет, он задыхался.
   - А собеседника его не нашли? - брякнула Лялька.
   - А кто сказал, - окинул нас настороженным взглядом дяденька, - кто сказал, что у него был собеседник?
   - Никто, - растерянно пожала я плечами.
   - Ну, - похлопала дяденьку по плечу Лялька, - Тогда мы зубы пойдем чистить, раз не было.
   - Идите, - покивал головой тот и отвернулся к окну.
   Мы с Лялькой, приплясывая на своих ватных ногах, направились в туалет, встретивший нас до боли знакомой вонью и девственно чистым полом. Мы постояли немного, внимательно его изучая, а потом бросились к раковине, достали зубные щетки, щедро надавили на них пасты и с наслаждением принялись чистить зубы. Плевались пеной друг в друга, фыркали, полоскали горло, и долго пили воду, прислушиваясь к каждому глотку. Рот приятно онемел от ядреной мяты, я продолжала плескаться, а Лялька с интересом разглядывала тюбик.
   - Слушай, - подала она в конце концов голос, - Это твоя паста?
   - Нет, - ответила я, - продолжая мучительно глотать воду.
   - И не моя, - занудствовала Лялька.
   - А чья? - раздраженно спросила я.
   - Вот и я тоже интересуюсь - чья... Пусти воды попить, во рту все онемело...
   Я отстранилась от раковины и взяла тюбик у Ляльки, вознамерившись прочитать, что это за паста, но буквы расплывались перед моими глазами, гул в ушах нарастал, я во рту все как будто смерзлось. Страшная догадка посетила меня.
   - Ляля... - проговорила я заплетающимся языком, не в силах отвести взгляд от тюбика, - Ляля, это Полинина паста...
   Вокруг меня полилось идиотское Лялькино хихиканье, внезапно оборвавшееся на полуслове глухим стуком. Секундой позже расплывчатые буквы на тюбике осыпались вниз, а за ними и вся картинка.
  

Рассуждения моей матушки о событиях, над которыми мы не властны, утомляющих нас от этого не меньше (сложенный вчетверо клетчатый листок, найденный под половицей вместе с обгоревшими гадательными рунами)

   Ты думаешь, детка, у твоей матери всегда все шло как по маслу? В сущности, это правильно, так оно всегда и было, по этому о роке, водоворотах событий, что выходят из-под нашего влияния, буду рассказывать тебе на примере нашей бесчисленной родни.
   Ты, конечно, слышала о муже твоей двоюродной бабушки Кати. Звали его дядя Костя, и славился он по всему нашему генеалогическому древу тем, что обладал совершенно замечательной потной лысинкой. Когда он приходил к кому-нибудь в гости, то садился он обязательно у стенки, что бы, удалившись к себе домой, оставить хозяевам на память о себе круглое жирное пятнышко на обоях. Не подумай, что это был зловредный старикан. Дядя Костя был милым малым, чудесным родственником, он и сам был не рад своей лысине, только почему-то всегда получалось, что нет-нет, да прислонится своей лысинкой дядя Костя к обоям. Словно стены сами следовали за ним. Дядю Костю злой рок преследовал буквально на каждом шагу. Самым ярким примером этого преследования можно считать то, что дядю Костю грабили гораздо чаще, чем любого другого из членов нашей семьи, при чем злым роком являлось не то, что его грабили (тут он довольно быстро привык, и почти не расстраивался), а то, что грабитель каждый раз, отняв у дяди Кости часы и бумажник, требовали у него жвачку. Это доводило уже солидного, пожилого человека до белого каления, дядя Костя свирепел, но не говорил ни слова, не желая ввязываться в драку. Когда он понял, что свары не избежать, дяде Косте пришлось взять в руки железный рельс и, неглиже, гнать грабителей до ближайшего отделения милиции. Если твоей почтенной матушке не изменяет память, с тех пор его ни разу не ограбили.
   Пример, сама понимаешь, элементарный, на кошечках и собачечках, но, как ты видишь, в любом случае выйдем мы к элементарному перекидыванию монады, даже если пойдем более сложным путем.
   Одно тут остается неясным - что за цепь пытался порвать твой дядя Вава в своей предсмертной записке?
  

Предсмертная записка дяди Вавы (прилагается)

   В моей смерти прошу винить всех и вся. Нахожусь в абсолютно затуманенном разуме, а память мою вообще отшибло. Никому не завещаю ничего, кроме своих долгов. Тело мое прошу облить бензином, поджечь и катапультировать через окно на кухню сестре Рае, когда старая курва сядет завтракать. И еще, решите, пожалуйста проблему голодных детей Африки с их вечными мухами в тарелках, потому что все равно эту херню никто читать, а тем более принимать всерьез не будет.
  

То, что творилось в наших головах после всего этого

   Бардак.
  

Сейчас. Пробуждение(3) и единственный правильный выход, предложенный нам неизвестным

Почему тогда я зубы

Чищу хвостиком от воблы?

Где взяла я этот глобус,

Эти валенки и каску?

Мама! Брось скорее трубку,

Я же только что оттуда!

Отойдите, я в печали,

Мне сегодня сложно очень!

   Бормотали мы каким-то диким речитативом по пробуждению. Замолчали, прислушиваясь к своим ощущениям. Их не было. Мы не чувствовали себя.
   - ... твою мать, - четко проговорила мне на ухо Лялька. Стало немного полегче.
   - Где мы? - спросила я.
   - В ..., - коротко ответила Лялька.
   - Интересная мысль, - прошептала я, - Это поезд?
   - Это полная жопа.
   Уголок занавески немного загибался и из-под него в купе врывались огни, коротко проносились слева направо, и снова, снова...
   - Клянусь, бля буду, если еще хоть что-нибудь в рот возьму в этом поезде, - заявила Лялька.
   - Только воды попьем, - слабо проныла я.
   - Никакой воды, - бурно начала Лялька.
   - Заткнитесь, - пробормотал Юрасик.
   - Щас! - выдохнула Лялька, - Хотя, - добавила она, помолчав, - воды попить стоит.
   Мы слабо завозились и встали. Лялька запуталась в своих ногах и тут же с ужасающим грохотом рухнула на пол. Я присела на корточки, попыталась поднять ее и рухнула вслед за ней. Пока мы, чертыхаясь, барахтались на полу, Юрасик свесил голову со своей полки и размеренно проговорил:
   - За-ткни-тесь.
   - Сам заткнись, - заявила Лялька, с грехом пополам мы встали, открыли дверь купе и вывалились в коридор. Пока мы шли к туалету, швыряясь от стены к стене, казалось, прошла целая вечность. Вечность, наполненная долгими, нескончаемыми шагами по истоптанной ковровой дорожке к туалету. Там, вяло попив воды, мы тупо встали, переводя дух. Лялька обреченно опустилась на унитаз, крепко сжимая свою голову в ладонях, тяжко вздохнула и глухо пробормотала:
   - Ненавижу этот поезд, - Лялька с кряхтением потянулась к жестяному карману, привинченному к стене, с верхом набитому плотными искрошенными листами, достала один из них и принялась внимательно изучать текст, выбитый на его голубоватой поверхности. - Надо валить отсюда, - задумчиво проговорила она, перечитывая надпись на клочке бумаги по новой.
   - Что там? - не выдержала я.
   - Не знаю, - дернулась Лялька, - Какая-то рукопись. "Сейчас. Пробуждение(2) и некоторая однообразность в последовательности событий", - прочитала она вслух название, - "...Там всех ангелов не счесть, Там опасно, могут съесть. Баю-баюшки-баю, Рай в аду и ад в раю... - пели мы скрипучими надтреснутыми голосами чуть слышно, потому что в обезвоженных ртах язык ворочался еле-еле... - продолжала читать Лялька, - Мы даже не плакали. Нам казалось, что мы всего лишь недоразумение, что разрешится течение ближайших пары минут..." О-о-о, - Лялька швырнула клочок себе за спину, - я сейчас сойду с ума, - простонала она и принялась долбиться гудящей головой о стену.
   - Надо бежать отсюда, - прошептала я, сдергивая Ляльку за руку с унитаза, пока она не разбила себе голову в кровь, - иначе у нас поедет крыша. Если, конечно, еще не поехала... - добавила я осторожно, поглядывая на Ляльку.
   - Бежать!!! - проорала та, и рванула прочь из туалета, увлекая меня за собой.
   Короткая перебежка по вагону заставила нас остановиться, чтобы отдышаться. Лялька прижалась пылающим лбом к прохладной стене.
   - Слушай, - тронула я ее за плечо. Лялька неопределенно покивала головой. Мы замолчали, затаив дыхание. Мы слушали напряженные голоса, метавшиеся по коридору, плывшие от вагонной двери:
   - Это просто трусость, - щебечущий шепот скребется под зыбким потолком.
   - Думай так, как тебе угодно.
   - Я и думаю, не переживай. Ты - жалкий трус, что не может посмотреть в глаза собственному отражению.
   - Сил моих больше нет. Почему бы мне не жить, как люди?
   - Будешь ли ты тогда счастлив? Ты сойдешь с ума, дай тебе обыкновенную жизнь.
   - Ну и что? Что? Что?
   - Просто...
   - Откуда ты знаешь, - голоса срывались на крик, - Откуда ты знаешь? Может быть я только этого и жду?
   - Нет.
   - Оставь меня...
   Послышался стук открывающейся двери, громче стал грохот колес и гуденье проводов, а пронзительный, отчаянный крик ветров, разбивавшихся о нас резанул по туго натянутым нервам.
   Затем кто-то шагнул в полосу несуществующего пейзажа, силясь запечатлеть его хотя бы в своей памяти.
   Мы с Лялькой в два прыжка добежали до тамбура, оттолкнули чью-то спину, с интересом вглядывающуюся вслед шагнувшему и последовали за ним.
   Будь что будет. Прыжок с пустыми руками в пустоту. Нулевой аркан таро - Дурак.
  

Сейчас. Пробуждение(4) и купание в предрассветном ручье

   Лялька говорит, что ни разу в жизни мы с ней не вопили так жутко. Наши вопли колыхали предрассветный бархат синей ночи, а мы лежали на спине, недалеко от матово поблескивающих железнодорожных путей в мягкой, щекочущей щеки траве. Каркающие, хриплые вопли терялись в этой бесконечной бархатистости, и жутко от них становилось так, что хоть беги.
   Бежать мы, кстати, не могли, так что заткнуться все-таки пришлось.
   Мы понимали и чувствовали совсем немного - боль во всем теле, железный привкус в пересохших ртах, восхитительная пустота в голове и холодная роса на наших пылающих лбах. Зажмурившись от наслаждения, пили мы эту влагу, и безумие прошедших суток отступало.
   Осторожно разведя руки в стороны, мы понимали, что тело послушно нам, и, судя по всему, все вокруг настоящее. Дул легкий ветерок и трепал наши спутанные волосы, мешал их с травой, а наши голоса плыли куда-то высоко, и не было никакой возможности охватить все произошедшее с нами. Осталось лишь головокружительное ощущение свободного падения, и коленки ободраны так, что слезы из глаз.
   Лялька попыталась подняться, но так и осталась сидеть на земле, жмурясь и потряхивая головой как безумная. Извивая, по-пластунски, я подползла к ней, опустила щеку на ее теплое, истерзанное колено и затихла.
   - Живые? - хриплым шепотом спросила Лялька.
   Я рассеянно покивала. Живые как Ленин, как вечно живой йогурт, как улыбающийся младенец на плакате, рекламирующем детское питание - у мертвых просто не может так болеть голова.
   Лялька безвольно откинулась на спину, раскинув руки, словно продолжая наш полет. Так мы и замерли, скрючившись в ожидании, когда наша боль, страх и безумие уйдут в землю.
   Безумие не отступало. Зато через какое-то время мы вместе, как по команде, начали ощущать холод - роса, северный ветер, озноб передоза и ледяная земля. Пахло влажной травой, нашими драными джинсами, кровью и звонкой, почти ощутимой прохладой свежей воды.
   Лялька нагнулась и прошептала мне в ухо:
   - Человек каждое утро забывал, кто он такой, - губы ее шевелились с трудом и от Лялькиного горячего дыхания становилось щекотно, - каждое утро он просыпался, и не помнил ничего о себе - даже собственного имени. На своей подушке он находил записку, в которой этот человек обращался сам к себе, разъясняя, что не спал уже трое суток, и знает, что если заснет, то, проснувшись, не вспомнит про себя ничего.
   - И? - я зажмурилась изо всех сил, так, что точки сияющие перед глазами.
   - Ну... - Лялька задумчиво почесала нос, - Дальше из записки следовало, что автор ее уже не может справиться со сном и просит себя утреннего как-нибудь сориентироваться на месте, потому что писавший уже засыпает, и начинает забывать многие детали своей жизни. Так, бедный человек тратит сутки только на то, чтобы, не вызывая у окружающих подозрений, узнать свое имя, возраст, социальное положение, познакомиться с женой, детьми, коллегами по работе... Вторые сутки даются ему нелегко, но человек потихоньку начинает входить в курс дела, интересуется своей жизнью и признает, что жена его не только недурна собой, но к тому же обладает теплым чувством юмора и глубоким умом. Третьи сутки проходят как в тумане, как правило, человек догадывается сходить к врачу, сбивчато, путая слова и понятия, рассказывает доброму старику в белом халате свою короткую историю, и получает направление на завтрашний день. Заливаясь диким хохотом, выкидывает он это направление в урну, подходит к своей жене, которая в тот момент как раз готовит ужин, и долго целует ее в шею, обняв сзади слабыми от недосыпания руками. Дальше человек, теряя ощущение реальности, идет в спальню, обреченно надевает пижаму, и в самый последний момент вспоминает, что забыл написать себе письмо. Решает, что старое вполне сойдет и проваливается в сон, как в глубокую яму. Утром человек снова просыпается, и ничего о себе не помнит.
   - И что? - прошептала я, некоторое время подождав продолжения.
   - А ничего, - пожала плечами Лялька, - просто этот человек никогда не сможет добраться до двух вещей: он никогда не напишет себе более подробное письмо о своей жизни, чтобы не тратить целые сутки на настоящее расследование, кто же он такой. И второе - он никогда не задумается над тем, почему никто не замечает, что сутки через двое память его чиста, как белый лист бумаги.
   - Ну и почему никто этого не замечает?
   - Потому что, - захихикала Лялька, - Все люди, окружающие этого человека, страдают от того же недуга!
   Я немного подумала.
   - Послушай, - сказала я, - А ты уверена, что этот человек каждый раз просыпается? Может он проснулся только раз?
   - А я про что тебе говорю? - засмеялась Лялька.
   "Едешь много километров, шагаешь ногами, падаешь, поднимаешься и почти бежишь", - думала я, давясь от смеха, - "А потом вдруг понимаешь, что стремился прочитать одну-единственную фразу, которая написана у тебя на спине. Остановишься, повернешь голову..."
   - Ты слышишь это? - встрепенулась Лялька, скинула мою голову со своих колен и поползла куда-то.
   - Нет, - соврала я и последовала за ней, подальше от железнодорожного полотна.
   Где-то рядом плескалась вода.
   Лялька утверждает, что мы проползли много километров, пока не убедились, что движемся в правильном направлении. Тогда нас осенило. Мы медленно поднялись и побрели на этот звук, покрывая бесконечность огромного холмистого поля, нацепляв на ботинки всякой дряни, забираясь вверх и скатываясь вниз, проваливаясь по щиколотку в канавки с чернильной водой, хватаясь друг за друга - мы упорно двигались вперед.
   Ивы мы увидели нескоро. В предрассветной дымке, когда все серо, и белесый туман еще стелется под ногами, между печально склонившихся ив, под пологом их гибких плакучих веток, бил ледяной родник, и камни призрачными миражами маячили на его дне.
   На бегу стащили мы с себя одежду, покидали ее куда попало и полезли в обжигающую холодом воду. Мы плескались и фыркали, брызгались и визжали от восторга, и как затхлая, ржавая вода в поезде не давала нам сил, убивая нас по капле, так чистая, искрящаяся роса на рассвете возвращала нас к жизни. Кажется, в последний раз мы визжали с таким восторгом только в раннем детстве, где-то на юге, когда волны одна за одной лизали пальцы ног, и страшная безграничность моря заманивала этой нескончаемой игрой.
   Накупавшись, поджимая сведенные холодом пальцы на ногах, мы выбрались из воды, принялись растираться одеждой, Лялька прыгает на одной ноге вокруг меня, выбивая ладонью из уха попавшую туда воду, я пытаюсь попасть ногой во влажную штанину, затем мы кутаемся в ту одежду, которую удается отыскать, валимся на землю и замолкаем. Часто и легко дыша, как спящие дети, мы смотрим в колышущееся небо.
   Слишком много света. Все небо вдруг взорвалось светом, стелящимся по нему через мягкие облака на горизонте. Как в замедленной съемке, по теплой траве катятся волны, гонимые ветром и золотистые лучи, пожирают предрассветный мрак фиолетово-черного. Шумят ивы, и запах свежей воды колышется вокруг нас, и пальцы слабеют, голоса птиц в шепчущей траве щекочут уши, а голова легкая как перышко - дует ветер, и хочется улыбаться. Нас накрывает полудремой.
  

Сейчас. Через час

   Сонная трасса раннего утра.
   Мы с Лялькой величественно посмотрели в одну, потом в другую сторону, но так ничего не увидели - горизонт девственно чист, ни одной машины. По обочине лениво шелестит сухостой, солнечные пятна дрожат на наших волосах, а кругом стелится ровная, протяженная тишина.
   Растерянно бродили мы по пустынной трассе, голоса наши разносились далеко вокруг в прозрачном воздухе, мы шагали как канатоходцы по белой разметке асфальта, балансируя легкими руками, мы подпрыгивали и выгибали спины, мы раскланивались невидимым зрителям...
   Шум приближающей машины мы услышали издалека. Лялька резко обернулась ко мне спиной и величаво вскинула руку, голосуя. Вдалеке показался неясный силуэт "Газели" с брезентовым тентом.
   Лялька запрыгала, бешено размахивая руками, вопила, что есть силы, а газель приближалась к нам на полном ходу. С тоской мы наблюдали, как машина поравнялась с нами и понеслась дальше, но вдруг водитель затормозил очень странным способом, чуть не завалившись на бок, развернулся, лихо подрулил к нам и, дернувшись, остановился посреди дороги.
   - Он маньяк, - тихо заметила Лялька.
   Дверь газели открылась, и из водительской кабины выглянул Юрасик.
   - Хуже, - просвистела я ей в волосы, - он явился из кошмара.
   Мы с Лялькой застыли на месте, борясь с предательским ощущением, что никакого прыжка, и последовавшего за ним купания в ручье, не было, а мы до сих пор находимся в поезде, раздираемые на части галлюцинациями. Флеш бек - мечта идиота.
   - Ну! - закричал Юрасик, игнорируя наше изумление, - быстро в машину и поехали! Да не сюда! - нетерпеливо замахал он руками в ответ на наши попытки залезть к нему в кабину, - В кузов!
   - Поживей, касаточки! - распахнулась дверь с другой стороны газели, и появилась сияющая физиономия бабы Лены, - прыгайте!
   Юрасик достал из бардачка небольшие часы с кукушкой, поковырялся пальцем в ее домике и торжественно объявил:
   - Восемь часов утра!
   Не раздумывая, мы с Лялькой полезли в кузов, наступили на спящую в обнимку со своим ребенком Нину, упали на пол, попытались подняться, или хотя бы разобраться, где чьи ноги, но тут же полетели назад, потому что Юрасик лихо тронулся с места и помчался по трассе.
   Заверещал ребенок.
   С ногами мы кое-как разобрались, как послышался звон разбитого стекла - это баба Лена плечом высадила окошко, отделяющее водительскую кабину от кузова. Она довольно подмигнула нам и пропела, обращаясь к Юрасику:
   - Ну вот, еще одни!
   - Еще одни что? - строго спросила Лялька.
   - Вы ведь до сих пор поете? - скучным будничным тоном поинтересовалась баба Лена.
   - Да, - прошептали мы страшными голосами.
   - Ну вот! И мы все тоже, - кивнула баба Лена и скрылась.
   Некоторое время мы с Лялькой молчали, растерянно хлопая глазами, а потом повернулись лицом друг к другу и захохотали, вздрагивая, подергиваясь от смеха, безвольно всплескивая руками и покачиваясь из стороны в сторону.
   - Пусть побесятся, - тихо сказала Нина своему ребенку, что затих и ухватил беззубыми деснами ее палец. Нина расцвела, как розан в саду и звонко чмокнула дитя в пуговку носа.
   - Мы сразу поняли, что вы тоже поете, когда обнаружилось, что вы прыгнули с поезда, - сообщила баба Лена, пытаясь перекричать наш с Лялькой гогот.
   - Смешно получается, - продолжала баба Лена, - целое купе страдало от одного и того же недуга, но все были озабочены лишь одним - как бы получше скрыть это от соседей, что в свою очередь с ужасом хватали зубами последние строки своих песен, прислушиваясь в темноте, все ли спят...
   Мы с Лялькой внимательно изучали носки своих ботинок, а потом я почему-то спросила:
   - Откуда у вас грузовик?
   - Юрасик угнал его на станции, - ответила баба Лена, немного помявшись.
   - И куда же мы едем? - в свою очередь спросила Лялька.
   Баба Лена задумчиво потеребила редкую щетину на подбородке:
   - Мы не знаем, - покачала головой она, - Юрасик, - тот застенчиво улыбнулся, - утверждает, что его ведет внутреннее чувство.
   - А... - покивали мы и баба Лена отвернулась.
   Мы закопошились, силясь устроиться поудобней. Нина внимательно рассматривала нас, а потом обняла своего теплого пухлого ребенка и свернулась калачиком на полу. Мы с Лялькой вытянули ноги, прислонившись спинами к прохладным брусьям каркаса тента. Лялька запрокинула голову и уставилась во вздрагивающий брезент.
   - Нда... - проговорила она, - Тебе никогда это не снилось?
   - Что? - поежилась я.
   - Мы с тобой идем по огромному полю, держась за руки, а небо внимательно смотрит на нас, закусив губу. Что мы имеем?
   - Песни, - усмехнулась я, - принадлежат не только нам, - Наши песни нам изменили... Приятно ощущать, что мы не одни наедине с нашим безумием, но обидно, что оно не только наше!
   - Ага... - покивала Лялька, - Я вот на работе тупо сидела и резалась в косынку.
   - Тебя послушать, так ты там только этим и занималась, - махнула я рукой.
   - Да нет, - пожала Лялька плечами, - не только этим, но косынка почему-то запомнилась мне очень хорошо. Косынка - самая лоховская игра, которая может быть в 486 компьютере, пасьянс идиотский, но я раскладывала его снова и снова, как только выдавалась возможность.
   - Сходилось? - поинтересовалась я.
   - Сходилось. Иногда. А иногда не сходилось. Надо мной весь офис смеялся - все монстров в свободное время по экрану гоняли и галактики спасали, а я пасьянс простейший раскладывала. Однажды они заглянули мне через плечо и увидели, что у меня картинка сошлась пять раз подряд. Они удивились. Мой пасьянс сошелся еще пять раз. А потом еще раз. Ко мне сошлись все, кто был в тот момент на работе - пасьянс сошелся еще три раза.
   - А потом?
   - Так... Работать надо было. А ларчик просто открывался - я тупо следовала указаниям компьютера. Какую карту он мне подсунет, такую и брала. Не думала, и не просчитывала - просто брала карты и складывала туда, куда было проще всего. И ни разу не ошиблась.
   - Ну и что? - я начинала терять терпение.
   - Ничего, - заулыбалась Лялька, - куда мы едем?
   - Нас ведет внутреннее чувство Юрасика, - покивала я.
   - Ага, - Лялька лениво уронила руки по бокам.
   - Мы так горды собой, но кому интересно то, что горделиво выставлено в наших музеях? - тихо проговорила Нина сквозь сон.
   - Никому, - покивала Лялька, пристраивая свою голову мне на колени.
   - Но почему-то всем очень хочется прогастролировать со своей экспозицией по всему свету, - добавила я, сползла на Ляльку и задремала.
   Над нашими головами мерно покачивался серый брезент. Солнечные зайчики щекотали щеки, и запах бензина мешался с крепким навозным духом, что щедро нес ветер с окрестных полей.
   Юрасик сжимал руль так, что костяшки его пальцев белели. Баба Лена беззвучно шевелила губами.
  

Сон, который Лялька так никогда и не вспомнила

   С потолка медленно валятся миллионы белых лепестков жасмина, ложатся на Лялькины волосы, кружатся в воздухе, покрывая, хрупкой цветочной нежностью кресла, журнальный столик, диван, книжные полки, телевизор, музыкальный центр... Лялька поднимает руки и медленно поворачивается, крепко зажмурив глаза.
   - Я иду искать... - шепчет она и идет туда, куда оказалось повернуто ее лицо в тот момент, когда Лялька закончила считать до одиннадцати.
   Лялька слышит топот убегающего от нее человека, но не открывает глаз.
   - Кто не спрятался, - шепчет она, - я не виновата...
   Убегавший пробует напасть на Ляльку, тщетно цепляется скрюченными пальцами за Лялькино лицо, подвывая от восторга, но Лялька оказывается проворней - хватает оппонента за уши и со всего размаху бьет его голову о стену. Нападавший коротко ойкает и оседает на пол. Тогда Лялька примеривается наугад и прыгает на его голову. Слышится хруст раздробленной теменной кости. Лялька прыгает снова и снова, и под ботинками ее хлюпает и чавкает, а Лялька вдруг валится на пол, открывает глаза и пронзительно долго смотрит в мертвое лицо, расплющенное о пол. Не успевает обернуться и получает сильнейший удар в спину, падает на своего недавнего соперника, пытается закричать и не может - кто-то, гораздо сильнее Ляльки душит ее сзади мокрыми руками. Лялька хрипит и пытается вывернуться, нежные лепестки жасмина сыпятся на их головы, укутывая все вокруг мягким покрывалом, а Лялька собирает последние силы, и с воплем вырывается из смертельных объятий силача за ее спиной. Огромными прыжками Лялька выбегает в коридор, сворачивает в какой-то закуток и, силясь перевести дыхание, прислушивается, судорожно закусив губу. Тишина мягко опускается на Лялькины уши, Лялька наклоняется, подхватывает на руки тяжелый камень и застывает, подняв его над головой. Расчет Ляльки довольно прост - ее противник должен пуститься в погоню рано или поздно, и тогда его ждет удар по голове.
   Медленно текут минуты. С лепестками происходит что-то необъяснимое - они начинают издавать пряный аромат, кружащий голову, согревающий душу. Лялька приноравливает поудобней камень в затекших руках, и слышит тихое покашливание - неподалеку, с тяжелым предметом наперевес, ждет Ляльку ее противник. Лялька хватает воздух сухим ртом, она не знает что делать дальше. Жасмин покрывает ее плечи.
   Лялька, широко размахнувшись, швыряет камень на пол. Подняв облачко лепестков, глыба, как в замедленной съемке скрывается в молочной белизне сладкого жасмина.
   Лялька, посмеиваясь, поет своему противнику, задохнувшись от собственной храбрости:
  

Этот праздник

Был грустнее всех...

Сейчас. Часы Игнатьевых

...Этой ночью

Не зажгли фонарь.

Лишь луна

Светила нам, а мы

В красный пурпур

Кутали тела...

   Пели мы, подпрыгивая на ухабах разбитой в говно дороги. Да что там мы, пел даже Нинин ребенок, и от этого становилось не по себе.
   - Заснули... - грустно кивнула баба Лена через пустое окошко из кабины водителя.
   Лялька замороченно озиралась, удивленно хлопая глазами.
   - Что? - потрогала я ее лоб, - Что? Сон страшный приснился?
   - Не помню, - прошептала она, внимательно вглядываясь куда-то сквозь меня.
   - Совсем не помнишь?
   - Совсем, - замотала головой Лялька, и замолчала. Солнечные зайчики путались в ее волосах, Лялька сонно жмурилась и сжимала тонкими пальцами свои предплечья.
   - Поберегись!!! - раздался хриплый крик Юрасика, и тут же нас мотнуло в сторону, Лялька, я и Нина со своим ребенком снова попадали друг на друга, некоторое время обреченно барахтались и затихли, прислушиваясь к голосам снаружи.
   - Мне только вверх по трассе, - говорил Юрасику тихим, до боли знакомым голосом кто-то.
   - Да садитесь вы, не жалко нам, - отвечал тот.
   - Конечно, если только вверх по трассе, - добродушно рокотала баба Лена.
   - Не дальше, - мягко заверяли их.
   - Так лезьте уже в кузов, - нетерпеливо подгонял встречного попутчика Юрасик, - Время - девять часов утра, - сверялся он со своей кукушкой.
   Брезент заколыхался, послышалось сосредоточенное сопение, и перед нами предстал очень странный тип. Тощий, болезненный, изможденный, казалось, ему приходилось крепко держать зубами свою душу, что бы она хоть немного еще побыла в теле. Тип вполз к нам, присоседился к Нине и затих, скрючившись на полу. Мотор конвульсивно чихнул, дернулся и завелся. Машина тронулась.
   - Здрасте, пожалуйста, - заговорила вдруг громко Лялька, - И вы здесь? Какого хрена?
   Я присмотрелась повнимательней, и поняла, что этот человек, валяющийся на полу знаком мне. Это был любитель обдирать абажуры в чужих квартирах, поедатель кошачьих консервов и крушитель вилок с костяными ручками, чьи слова явились решающими в тот день, когда мы с Лялькой лишь собирались пуститься в дорогу. То недолгое время, прошедшее с момента нашей первой встречи, не пожалело его, казалось, он находился на последней стадии нервного истощения, смотреть в его глаза, обведенные коричневыми пергаментными кругами, было невозможно без неприятного холодка по спине.
   - Вот тебе раз, - проговорила я, всматриваясь в нашего знакомца, - Как ваши дела?
   - Если я скажу: "Плохо", кто пожалеет меня? - грустно улыбнулся тот.
   - Никто, - буркнула Лялька. - Что за недуг гложет вас? Тогда вы помогли нам, а сейчас, если в наших силах что-то...
   - Пустое, - махнул рукой тип-пророк, - как можете вы избавить меня от того, что само не дает вам покоя?
   - Так вы... - закричала Лялька, прорываясь сквозь шум мотора, ставший вдруг оглушительным, - Так вы тоже поете?! Что же делать тогда нам, даже если вы... - она сникла и замолчала.
   Человек отвернулся от нас к брезентовой стенке, вздохнул и остался грустно смотреть в стену своими глазами, выдающими долгую болезнь.
   - Я говорила, - громко прошептала на ухо Юрасику баба Лена, - я говорила тебе - еще один!!! Сколько нас таких развелось на дороге... А в поезде его вроде бы не было.
   - Не было, - ответил ей человек, остававшийся неподвижным, - не было, но на дороге я приметил странную парочку, и кажется, если, конечно, их не подобрали раньше, эти люди повстречаются нам на пути через пару минут.
   - Толстяк в шляпе с перышком и тощий ханурик в драповом пальто? - прокричал Юрасик.
   - Да, - коротко кивнул человек.
   - Поберегись!!! - проорал Юрасик, и мы снова повалились друг на друга. На этот раз досталось и бабе Лене, потому что из кабины понеслось приглушенное ворчание, стук звонких ударов и гнусавые оправдывания Юрасика.
   - Чего надо?! - заорали на Юрасика.
   - Какие они грубые, - грустно прошептал тот, - Не возьмем их с собой.
   - Как? - опомнились на дороге, - Вы серьезно хотели подобрать нас?
   - Нет, - вскипела баба Лена, - Мы уличные торговцы и сейчас впарим вам какую-нибудь ерунду! У нас бензина пруд пруди, вот мы у каждого и останавливаемся просто так! Да мы вообще здесь все идиоты!!! - вопила она.
   - Да вы не злитесь, - теперь те типы заговорили очень вежливо, - Вы нас правильно поймите - какие-то сволочи уже несколько раз останавливались около нас, дико хохотали в ответ на наши просьбы, хлопали дверью и уезжали. Мы уже не знали что думать.
   - Хватит трепать, - сменила гнев на милость баба Лена, - полезайте в машину.
   - Девять тридцать, - объявил во всеуслышанье Юрасик, пытаясь выловить одной рукой кукушку из ее логова.
   - Как ты думаешь, - шепотом спросила я, пока люди по ту сторону брезента, кряхтя примерялись к бортику кузова, - Про тех гадов, что хохотали и уезжали, - это они придумали?
   - Как пить дать, - заверила меня Лялька, - при чем, заметь, - очень хорошо придумали!!!
   В кузов залезли двое. Один из них был худ, растерян и задумчив. Он кутался в теплое драповое пальто и печально возводил глаза наверх, пожимая плечами и застенчиво улыбаясь.
   - Жора, - прошептал он, и не нашел, куда спрятать свои руки.
   Второй, напротив, обладал тучной комплекцией, носил клочковатую бороду, сотню улыбок, клетчатую рубашку и венчался фетровой шляпой, украшенной разноцветными перышками. Он не стал представляться, а потеснил Жору, поставил на пол свои многочисленные сумки, покопался в одной из них и извлек на свет пухлую морскую свинку, утопающую в рыжей шерсти. Жора подмигнул свинке, достал из кармана своего нелепого пальто большую блестящую морковку, и протянул ее зверюшке. Свинка благосклонно приняла дар и угостилась. Мы с умилением наблюдали за своими попутчиками.
   - Послушайте, - подала голос Нина, задумчиво приглаживая ежик своих непослушных волос, - Кажется когда-то давно была такая история, - она обернулась к хозяину свинки, - Вы не помните?
   - Много историй на свете, - пожал плечами тот, - всех и не упомнишь - куда там...
   - Нет, - настаивала Нина, - я очень хорошо помню - история про хозяина свинки, которая умела предсказывать судьбу... Ваша свинка так умеет?
   - Деточка, - мягко начал хозяин свинки, обращаясь к Нине, - Каждая свинка немного умеет предсказывать судьбу. Почему тебе это так интересно?
   - Не знаю, - пожала плечами Нина и серьезно понюхала пузо своего спящего ребенка, - Просто так, всякая ерунда в голову лезет...
   Мы замолчали, заключенные в замкнутом пространстве колышущегося брезента, солнечных бликов и бензиновых запахов пополам с травой и навозом.
   - Эй! - появилась в высаженном окошке физиономия бабы Лены, - Как там этот, тощий?
   Лялька наклонилась к типу, переполненному путанной мудростью, что тихо спал у стенки за Ниной.
   - Спит, - громко проговорила Лялька.
   - Мне его вид не нравится, - поделилась баба Лена, - Того и гляди отдаст богу душу, такой тощий, что сил никаких нет. Вы его знаете?
   - Не сказать что знаем, - ответила я, - Встречались пару недель назад, и тогда его внесли в нашу квартиру на руках.
   - Мне кажется, что он страдает от этих песен куда дольше, чем мы все вместе взятые, - добавила шепотом Лялька, вглядываясь в его лицо.
   - Да... - сморщилась, как от сильной боли баба Лена, - Неутешительные новости. Будите его, пока он не запел, очень меня все это нервирует, и попоите его молоком, мы с Юрасиком купили молока на станции.
   Тут всеобщее внимание привлекли сдавленные рыдания, кто-то судорожно хватал ртом воздух и протяжно всхлипывал. Мы обернулись. На груди у человека в шляпе плакал Жора. Бедняга кусал губы, силясь сдержать стоны, рвущиеся наружу, но лишь слюнявил свои губы и мученически кривил рот. Человек в шляпе жмурился и трепал Жору по голове, от чего то плакал еще горше.
   - Братья, - бормотал Жора, - Сестры, я знал... Я знал... Мы не одни... Сил больше нет одним... Ни просвета... Эх...
   Мы настороженно поглядывали на эту странную пару.
   - Он чего? - тихо спросила баба Лена.
   - Да... - махнул рукой человек в шляпе, не переставая укачивать Жору, - Насколько мы поняли, вас мучают приступы бессмысленного пения по ночам?
   - Да, - ответила Лялька, - вас тоже?
   Человек в шляпе грустно покивал головой:
   - Я немного другого склада характера, чем Жора, - пожал плечами он, - Я менее горяч, более самодостаточен, а Жора еще слишком молод - поэт, мечется из стороны в сторону... Спал и видел, что мы не одни, мечтал о каком-то братстве...
   - Ну, знаете, все это братство шизофреников очень быстро в дурку упекут, - буркнула Лялька, - к тому же я тоже помню историю про свинку, и там Жора был бесхребетным идиотом...
   Все с ужасом уставились на Ляльку, наслаждавшуюся произведенным эффектом.
   - Десять утра, - замогильным голосом сообщил Юрасик.
   - Деточка, - мягко начал человек в шляпе, улыбаясь как-то недобро, - Не всем историям следует верить... - тут его оборвал истошный вопль Юрасика:
   - Эй! В кузове!!! - драл глотку он, - Вам следует знать, что нас преследует какой-то тип, и оторваться от него у меня не получается. Понятия не имею, что ему надо, но, кажется, он хочет попасть в кузов. А-а-а-а!!! Сейчас ему это удастся!!!
   В ту же минуту к нам ввалился какой-то парень, и все мы полетели кувырком, потому что Юрасик за каким-то хреном прибавил скорость, и только мы отделяли свои тела от чужих, как нас снова бросало, метало, кидало, и мы летели на пол, начисто позабыв где верх, где низ.
   - Мамочка!!! - вопила я, выдираясь из этой кучи-малы, но тут очень оперативно сориентировалась баба Лена - одним махом перелезла она через разбитое окошко в кузов, оплеухи посыпались направо и налево, досталось всем, но, как ни странно, мы довольно быстро угомонились. Баба Лена, не сдвинувшись в диком танце нашей машины на ухабах ни на йоту, одной левой расшвыряла нас по углам, секунду переводила дух, а потом схватила бедного парня, запрыгнувшего к нам, за грудки и, ни слова не говоря, принялась трясти его так, что дурно делалось.
   Дика и ужасна в гневе была баба Лена.
   Мы с сочувствием разглядывали этого парня, понимая, что помочь ему ничем не можем, и от этого становилось не по себе. Я могла лишь отмечать про себя, что парень этот довольно симпатичный, длинные волосы его выбились из-за ушей и прядями падали на лицо. Он беспомощно размахивал руками, и стонал.
   - Пустите, - прохрипел он наконец, - я все объясню...
   Баба Лена разжала руки и парень осел на пол .
   - Ну, - пробасила она, - объясни, с чего это ты тут решил всех перепугать до полусмерти? Тоже мне... Голосовал бы на дороге, как все приличные люди.
   Парень потряхивал головой и озадаченно потирал рукой лоб. Видно было, что от бабы Лениной встряски он перезабыл все слова. Некоторое время он озадаченно шевелил губами, а затем словно вспомнил о чем-то необыкновенно важном, изогнувшись, порылся в карманах джинсов, достал оттуда небольшой брелок в форме женской головы, отогрел его в ладонях и нежно посвистел.
   - I love you, - ответил брелок, - I love you.
   Парень еще некоторое время подержал брелок, ласково улыбаясь, прошептал пластмассовой голове на ушко что-то нежное до одури и спрятал ее в карман.
   - Вещица... - с уважением прошептала баба Лена, - И как ласково сказала: мол, не волнуйся, все путем, ай лав ю, не переживай, мир стоит на месте.
   Парень исподлобья смотрел на бабу Лену, скрестив руки на груди.
   - Хочу предупредить, что, будучи не вполне здоров душевно, - тихо проговорил он, - я могу и выкинуть какой-нибудь фортель... И я уже никого не боюсь, мне надо двигаться вверх по трассе.
   - Ай... - протянула Лялька, шутовски выкатив глаза, - Дай угадаю, в чем заключается твое душевное нездоровье.
   - В чем? - вскинул тонкую бровь парень.
   - Ты поешь по ночам всякую дрянь, а проснувшись, обнаруживаешь у себя полные уши слез.
   - Как... Как? - забормотал потерянно парень, пытаясь заглянуть в Лялькины глаза.
   - Я - маг и чародей, - доверительно сообщила парню Лялька.
   - Мы все здесь такие, - не выдержал издевательства над травмированным человеком Жора.
   - Мы здесь все идиоты, - пробормотала себе под нос баба Лена, перебираясь в водительскую кабину.
   - Десять тридцать, - торжественно объявил Юрасик, пытаясь вытащить палец из кукушкиного домика.
   Некоторое время все молчали. Я задумчиво чесала свой нос, а Лялька развлекала себя тем, что вытягивала руки вверх, дожидалась, пока ее подбросит на ухабе, и с тихим гигиканьем касалась пальцами брезентового потолка.
   - То есть вы тоже поете? - хрипло спросил парень, нащупывая в кармане свой брелок.
   - Ну да, - пожала плечами Лялька.
   - Это значит не я один? Дела...
   - Значит не один, - кивнула Лялька и зашептала мне на ухо:
   - Мне не нравятся эти часы с кукушкой... Их надо свиснуть.
   - А потом? - поинтересовалась я.
   - А потом разберемся, - заявила Лялька.
   - Стой!!! - проорала вдруг баба Лена страшным голосом, - Стой, Юра, я тебя умоляю, там наши дети!!!
   Сразу же вслед за этим воплем все мы полетели вперед, перемешались в кучу и затихли, прислушиваясь.
   - Мальчики мои!!! - вопила баба Лена, - Мои мальчики!!! Смотрите: ваш папа угнал грузовик на станции!
   Мальчики были в восторге и басили что-то невнятное.
   - Представляю я этих деток... - прошептала мне на ухо Лялька, не догадываясь, что от истины ее отделяет целая вселенная. Потому что когда дети Игнатьевых появились в кабине, Лялька побелела, как мел, а передо мной встал мучительный вопрос: что появилось раньше - вдох или выдох, так как ни то, ни другое в равной степени не давалось мне.
   Перед нами стояли трое: Игорек, Павлуша, и Лялькин любимый, от которого она удирала серым дождливым утром.
   - Знакомьтесь, - пророкотала баба Лена, - наши дети - обалдуи. Коленька умер - утонул в лунной дорожке, а трое осталось, словно рожала я их про запас, прости господи...
   - Одиннадцать часов, - объявил Юрасик и завел машину.
   Мы с Лялькой тупо смотрели на мальчиков.
   - Э-э-э... Друзья, вы - братья? - спросила Лялька странным голосом.
   - Да, - вкрадчиво ответили они хором, удивленные не меньше.
   - Это замечательно, - очнулась я.
   - Почему? - поинтересовался Павлуша.
   - Не знаю, - призадумалась я.
   - А почему вы никогда не говорили про то, что вы братья? - поинтересовалась Лялька.
   - А вы никогда не спрашивали, - ухмыльнулся Лялькин милый, и она тоскливо отвернулась к целлофановому окошку.
   - Это номер, - покачала головой я.
   - Вы знакомы? - встревоженно спросил хозяин свинки.
   - Накоротке, - брякнула Лялька себе в плечо.
   - А ваши знакомые тоже поют? - продолжал допытываться свинопас морских тварей.
   - Не сомневайся! - проорала из водительской кабины баба Лена, - мы даже думали, что эта зараза по наследству передается, ан нет...
   - Интересная у нас поездка получается... - бурчал хозяин свинки, - только компания очень однообразная.
   - Одиннадцать часов одиннадцать минут, - сообщил Юрасик. - Все могут загадать по желанию.
   "Хочу, что бы ржавые колесики, которыми набита моя голова", - думала я, - "завертелись в нужном направлении. Хотя, нужном кому направлении? Может быть, единственное, что поддерживает мировое равновесие - это моя несчастная башка, набитая ржавым железом, дохлыми мышами и паутиной. Возможно, что мне за это воздастся, и заживу я припеваючи, раз все на своих местах... Это и есть желание".
   - Время вышло, - объявил Юрасик, - Одиннадцать часов двенадцать минут.
   "Сбудется?", - мелькнуло у меня в голове.
   - Что загадала? - невесело поинтересовалась Лялька.
   - Ерунду какую-то, - пожала плечами я.
   - А я загадала... - начала Лялька, но не успела договорить, так как Юрасик снова затормозил своим любимым способом. Мы, чертыхаясь, слабо возились на полу, а Юрасик разразился длинной, многоэтажной матерной руладой. Передавая содержание вышеупомянутой, можно сказать, что Юрасик поинтересовался у неизвестного нам оппонента, почему этот странный человек поставил свой прекрасный автобус в таком неподходящем месте - прямо по середине дороги, и что, вероятно, матушка этого прелестного человека вела довольно разгульный образ жизни, передав по наследству ответчику множество болезней, и если у него есть еще какие-нибудь родственники, то про них тоже нельзя сказать ничего хорошего, потому что одна капля крови водителя автобуса - страшный яд, и руки у него растут из довольно предсказуемого места, а если говорить про умственные его способности, то тут Юрасик стихает, потому что про такое нельзя говорить - только петь женским контр-сопрано, одновременно выплясывая нижний гопак...
   Великолепное словоизлияние Юрасика было прервано автоматной очередью по нашим колесам и зычным криком Полины:
   - Сделайте так, что бы он замолчал!!!
   Все произошло слишком быстро, что бы мы с Лялькой успели опомниться, поэтому, совершенно не воспринимая автоматы всерьез, мы с Лялькой полезли под палящее полуденное солнце. Некоторое время мы жмурились и закрывали глаза ладонями, а когда из солнечного света и колышущегося марева раскаленной придорожной пыли стали выплывать отдельные предметы, мы увидели Полину. Она стояла на фоне небольшого автобуса, окруженная своими детинами, сжимавшими в лапищах все мыслимое и немыслимое оружие.
   - Ну... - тихо пробормотала Лялька, - Здрасте...
   - Здравствуйте, девочки, - кивнула нам Полина, - как прокатились?
   - Ничего, - поежилась Лялька, - слегка однообразная дорога дает возможность собраться с мыслями... Опять-таки, новые впечатления...
   - Вот и славно, - заулыбалась Полина, - надо же было как-то задержать ваше продвижение и направить его в нужное русло.
   - Мы вообще-то довольно восприимчивы к простым словам, - кротко заулыбалась я.
   - Слова - вода, - отрезала Полина, - У нас совсем нет времени. Насколько я понимаю, тут нет ни одного человека, который бы не был одержим ночным пением?
   - Нету, - раздался из-за наших спин нестройный хор попутчиков.
   - Просто отлично, - потерла руки Полина, - значит тут все свои. Говорить буду коротко. Только что мы преследовали по трассе небезызвестного вам всем Арсения, в надежде, что тот сочтет нужным как-то прояснить обстановку, но стервец свернул с трассы в лес, и на автобусе продолжать преследование нам не представляется возможным. Сейчас мы все сосредотачиваемся на поимке Арсения, для чего требуется прочесать пару квадратных километров густо засаженных деревьями. Задание поняли?
   - Интересно, - начала баба Лена, но была прервана автоматной очередью в воздух.
   - Мы все ищем Арсения, - коротко кивнула Полина, - Задание понятно?
   - Понятно, - сглотнула баба Лена и первой отправилась в лес. За ней потянулась вся наша разношерстная компания. Лялька нагнала Полину, широкими шагами прорывающуюся вперед, схватила ее за рукав и заглянула ей в глаза.
   - Что с нами происходит? - спросила она одними губами.
   - Будет ли тебе достаточно параллелизма наших песен с нашим желанием быть не как все? Более того, с нашей четкой верой в то, что мы - другие, не такие, как некая гипотетическая толпа, которую никто не видел, но про которую мы так любим поговорить. - Полина потерла лоб рукой и грустно усмехнулась, - Вечное стремление сотворить в своей жизни что-то неясно-грандиозное заменяется этим пением, что выедает нас изнутри. Но что тут причина, а что следствие?
   Лялька отпустила рукав Полины и поотстала. Поравнялась со мной, и повисла на мне, вынуждая идти все медленней и медленней. Я попыталась прибавить шагу, но Лялька вцепилась в меня медвежьей хваткой и гадко захихикала. В тот момент я поняла смысл ее маневров. Крепко взявшись за руки мы поотстали от всех, завернули за раскидистую ель, пару минут поплутали одни и бегом бросились обратно на трассу. Ветви деревьев цеплялись за нашу одежду, мы задыхались от душной лесной влажности, напоенной в равной мере гниением и цветением, и пыльная духота трассы накрыла нас с головой. В три прыжка подлетели мы к газели, угнанной Юрасиком, залезли в водительскую кабину, и извлекли из бардачка небольшие часы с кукушкой.
   - Пол одиннадцатого, - проговорила Лялька, после долгой паузы.
   - Любопытно, - предложила я тему для разговора, - часы эти ходят?
   - Нет, по крайней мере не тикают, - выдохнула Лялька, выпрыгивая обратно на асфальт. Я выкарабкалась из кабины и побрела за ней.
   Мы мерно шагали по ровной дороге, не испытывая ни малейшего желания разговаривать.
   "Мы идем по дороге", - думала я, - "а подмышкой у Ляльки часы с кукушкой. Одиннадцать часов двадцать три минуты... Если Полина узнает, как обстоят дела, ее детины застрелят нас..."
   Между деревьями замелькала тень, и с нами поравнялся человек, бегущий огромными прыжками.
   - Арсений! - взвизгнула Лялька и мы припустили за ним. Пара секунд бега по влажной траве, и мы снова в лесу. Арсений метнулся от нас как заяц, но мы развили нешуточную скорость и минуту умудрялись не терять его из вида. Потом он исчез за деревьями, след его потерялся, но по инерции мы метались по лесу, как сумасшедшие. Трещали сучья, и наше судорожное дыхание болталось у наших лиц на полшага вперед.
   Наперерез нам выскочили два человека - некрасивая пожилая женщина и молодящийся красавчик. Нагнав нас, некоторое время они бежали ноздря в ноздрю с нами. Мы с интересом поглядывали на них, потом бег стал тихо сходить на нет, и мы остановились, силясь перевести дыхание. Странная парочка стояла напротив нас, бурно жестикулируя.
   - Меня зовут Горгула, - заговорила наконец женщина, - он, - Горгула кивнула на красавчика, - Георгий. Мы преследуем Арсения, и вы нам поможете загнать его.
   -Можете не сомневаться, - заговорил Георгий, - этот гад стоит сейчас неподалеку и подслушивает наши разговоры, поэтому, - Георгий перешел на страшный шепот, - мы его окружим, скрутим, и Полина заставит его заговорить.
   - Вы тоже? - устало спросила Лялька.
   - Да, - коротко кивнула Горгула и метнулась вглубь леса. Мы побежали за ней, а между деревьев и правда замелькала спина Арсения. Если честно, мне было уже все равно, кого преследовать, но поймать его я намеревалась твердо. Дико улюлюкая, ломились мы сквозь лес, следуя за Арсением, а тот метался, как заяц, и, судя по всему, терял силы. Силы терял, но в руки не давался, и мы бежали за ним бесконечно долго. Погоня прекратилась так же внезапно, как и началась: вольной птицей, подстреленной вероломной дробиной охотника рухнула я на землю, споткнувшись о какую-то корягу. Пропахав метр мягкого зеленого мха носом, я скорбно затихла, прислушиваясь к удаляющемуся торнадо ломающихся сучьев и сопливого дыхания.
   Тут все прекратилось, наступила тишина, и послышался неуверенный голос Ляльки:
   - Ма-ма... Добрый день.
   Со стоном я поднялась на ноги и, прихрамывая, побрела на этот голос. Шаг... Еще один...
   И я ткнулась в спину Ляльке, ошарашено разглядывающей огромную ровную поляну, заполненную толпой народа. Сотни людей стояли под слепящим солнцем, смотрели на нас и молчали. Мы смотрели на них.
   - Отлично! - зычным голосом выкрикнул Арсений, - Все в сборе! Осталась одна деталь, - Арсений повернулся к Ляльке, взял из ее рук часы с кукушкой, вышел с ними на середину поляны, поднял часы высоко над головой и оставил их висеть в воздухе. Люди молчали.
   - Полдень, - сказал Арсений, и поляна наполнилась необыкновенным сиянием, по сравнению с которым солнечный свет покажется тусклой свечкой, в воздухе разлился чудесный аромат и зазвучала прекрасная музыка. Мы с Лялькой схватили друг друга за руки и наши голоса потонули в общем хоре:
  

Катились слезы,

По утру роса...

Мы спали вместе,

Мы рыдали невпопад...

Мы притаились в

Тишине и смерти,

Стремясь туда,

Где не мешают плыть...

Нам быть в веселье,

Окна разбивать,

Нам шепот крыш

И вой колес

Встречать...

   Механическое шипение открывающегося окошка кукушкиного домика заставило нас зарыдать, мерно встряхивая головами, молитвенно простирая руки к часам, парящим в воздухе, медленно поворачиваясь вокруг своей оси, словно в замедленной съемке. Колыхнулся воздух, и в ослепительном свете к нам протянулась птичья лапа, держащая наперевес ночной горшок. Затем содержимое его было выплеснуто на нас, и окошко закрылось.
   Часы били полдень.
   Секунду мы сомневались, но, облизнув соленые брызги на своих губах, мы повалились на колени, слезы струились по нашим щекам... Срывающимся шепотом сотни голосов твердили слова благодарности.
  
   Мы видели это. Мы это испытали. Мы не такие, как все.
  

Эпилог. Свадьбы

   Все разливали и пили. Удовлетворенно отдувались, обильно закусывали, и снова пили. Стучали рюмками по столу, разливали и кричали:
   - Горько!!!
   Оранжевый банкетный зал колыхался от гула десятков голосов. Передо мной стояло огромное блюдо с задумчивой рыбой чудовищных размеров, покрытой дольками лимона. Я лениво соображала, как бы его обогнуть и подобраться к блюду со странным, ярко-желтым салатом, как подоспел следующий (черт знает, какой по счету) тост. Переглянувшись с Лялькой, мы снова наполнили рюмки, прокричали что-то приветственное, опрокинули их содержимое в рот и принялись обильно закусывать.
   Молодые, которых мы с Лялькой не видели, потому что стол был необозримой длинны, судя по всему, целовались. Все бурно этому радовались, хлопали в ладоши и считали:
   - Один... Два... Три... Четыре...
   Лялька, пронаблюдав за моей молчаливой схваткой с лимонной рыбой, приподнялась, подхватила вожделенный желтый салат и метнула мне в тарелку полмиски. Я, не переставая жевать, благодарственно кивнула.
   - За последние полгода, - говорила Лялька с набитым ртом, - я поправилась с этими свадьбами на два килограмма.
   - Да уж... - дивилась я, удовлетворенно отмечая, что парадный наряд пора ослабить на животе, - все как с ума посходили: шарики, ленточки, фата, праздничные ботинки и идиотские физиономии.
   - Не говори, - кивала Лялька, - за полгода переженились все. И нет, что бы жениться так, просто для проформы, потому что уже пора, и почти никто не берет, нет, все женятся по любви и безумно счастливы!!! Просто жуть какая-то...
   - Кто бы говорил, - ухмылялась я, - сама первая замуж и вышла за Арсения.
   - И вышла, - рубила воздух тонкой ладошкой Лялька. - Выбежала, и тебя выдадим - что смеешься?
   Я глубоко вздохнула и заулыбалась - в ушах шумело, спина покоилась на мягкой спинке стула, а где-то в начале стола громко зачитывали поздравления молодым.
   - Честнее всех поступила Полина, - заявил Павлуша, размахивая вилкой, с насаженным на нее куриным крылом. Капли жира с него щедро летели на парадную Павлушину рубашку.
   - Жаль только, что ей не разрешили официально оформить брак со всеми ее детинами, - огорчалась Горгула, похорошевшая в праздничной свалке. Она начала пить шампанское еще в ЗАГСе, потом бросилась целовать молодых, а после умиротворено задремала на плече у мужа. Тот целовал ее в макушку и предлагал невесте подержать ее розы - та отнекивалась, а потом согласилась. Так они и сидели: Георгий, спящая Горгула и море роз. Сейчас Горгула была свеженькой и отдохнувшей, вероятно, она и не предполагала, что всего четыре часа назад порывалась искупаться в фонтане на ВДНХ и подбивала на это всех присутствующих. Жора с хозяином свинки согласились и полезли в воду...
   Где-то в начале стола снова закричали:
   - Горько! - молодожены снова начали целоваться.
   - Раз... Два... Три... Четыре...
   В оранжевом зале сияла огромная люстра. Навевала она мысли о парадных речах, встречах на высшем уровне и праздничном салюте. Захотелось поплясать.
   Поодаль от нас сидели Жора с хозяином свинки. Они перешептывались, гвоздики в их петлицах сияли, а пальцы под крахмальными салфетками они переплели так крепко, что дух захватывало и хотелось сжимать зубы до хруста.
   Громкий крик "Ур-р-р-р-ра!" покатился от начала стола к нам, постепенно нарастая и сливаясь в единый рев. Что-то мягко шмякнуло меня по физиономии, оцарапало щеку и приземлилось в тарелку, полную недоеденного салата. Я возмущенно забулькала, но тут на нашу половину стола ломанулись все гости, меня принялись похлопывать по спине, слюнявить щеки и голосить какую-то ерунду. Подслеповато жмурясь, я уставилась в свою тарелку. Там лежал кружевной букет невесты - розы и спаржа.
   Засвистел микрофон, было слышно, как в него подули, и оранжевый зал наполнился сочным басом:
  

-Мы молодых хотим поздравить,

Пусть в этот день цветет сирень!

Что не сложилось - все исправить,

А что сложилось - под плетень!

Пусть ваш очаг не угасает...

  
   Вся толпа, позабыв про меня, побежала на этот голос. Через пять секунд вокруг нас почти никого не осталось - все погнали смотреть на увлекательные конкурсы - первым по программе соревнование девушек в мокрых майках.
   - Ну, - Лялька вытащила букет из моей тарелки, - поздравляю, невеста.
   - Это что? - спросила я осторожно.
   - Букет невесты, - Павлуша налил мою стопку до краев и сунул мне под нос, - выпей, как лекарство, полегчает.
   - Да? - я проглотила водку, не почувствовав вкуса, - и что теперь будет?
   - Как что? - возмутилась Лялька, - замуж пойдешь, как миленькая!
   - Побежишь, - заржал Павлуша, - ничего личного - просто время такое. Если даже такого зубра, как я, заломали, то тебя сам бог велел!
   Я задумчиво подцепила дольку лимона с рыбного блюда и принялась рассеянно ее посасывать.
   - Расстроилась что ли? - Лялька заглянула мне в лицо, - не хочешь?
   Я некоторое время подумала, пережевывая терпкую лимонную корочку.
   - А что? - заулыбалась я в тот момент, когда Лялька уже была готова отправить этот хренов букет обратно невесте, - хочу!
   Лялькино облегченное бормотание потонуло в новой волне тостов.
   - Горько, горько!!!
   - Раз... Два... Три...
   - Я уж думала, - старалась перекричать сводный хор гостей Лялька, - что ты против времени попрешь...
   - Шесть... Семь...
   - Какого? - орала я.
   - Свадебного!!!
   - Девять... Десять...
   - Пора винтить, слышишь? - прокричала в мое ухо Лялька, прорываясь сквозь мерный счет.
   - Мужняя жена... - ухмыльнулась я, кивая.
   Мы с Лялькой поднялись из-за стола, наспех расцеловались с Павлушей, угадавшим траекторию нашего движения, и направились к выходу из кабака.
   По дороге мы чуть не сшибли с ног пару официантов, долго корчили рожи в зеркало в фойе, получили свои пальто и вывалились из душной пелены одуряющего праздничного крещендо в гудение машин, цоканье каблуков и мягкое сияние ночи.
   Во влажном воздухе оттепели поздней зимы закрутился редкий мягкий снежок, что падал на темный асфальт и тут же таял. Желтые фонари светились теплым светом, и ветер, гонящий вверх по улице мягкое колыхание мокрой земли ласкал пылающие щеки. Снег ложился на наши волосы, а мы тихонько брели к метро.
   - Будем курить, - заявила Лялька и извлекла из кармана мятую пачку.
   - Бросили вроде, - проговорила я, прикуривая.
   - И еще раз бросим - жизнь должна быть насыщенна событиями, - скалилась Лялька, затягиваясь.
   - Вот насчет Жоры и этого предсказателя со свинкой, - говорила Лялька, умиротворенно улыбаясь, - как-то все неожиданно...
   - Брось, - беспечно махала рукой я, - все давно заметили.
   Зазывалы в бары смущенно переминались с ноги на ногу, припорошенные снежком, светились огни реклам, а женщина в лохматой зеленой шапке, закованная в два плаката с обещанием офигического отдыха на островах Зеленого Мыса, у метро раздавала всем оранжевые листовки. Мы приостановились около нее. Она протянула нам кипу бумажек.
   "Не-а... Не возьмем...", - подумали мы.
   "Ну и не берите... Суки...", - подумала женщина. Постояла некоторое время, и вдруг швырнула всю свою кипу прямо вверх. На прохожих с неба посыпались листовки, а женщина сдирала с себя "бутерброды" и топтала их ногами.
   "Думаете я тут всю жизнь буду стоять за копейки в этой слякоти?", - думала она, дурея от собственной храбрости, - "Думаете я такая же страшная, как и моя шапка? Пошли вы все!!! Я красивая, и умная... Я еще такое сотворю! Я - хорошая! Я тоже ненавижу эти листовки, они вообще никому не нужны, а я кому-то нужна!!! Суки! Я горы сверну...".
   Женщина сорвала свою шапку, закинула ее на уличные часы и побежала вприпрыжку вниз по улице. Она напевала и пританцовывала. Потом вдруг остановилась, растерянно оглядываясь, и тут кто-то закрыл ей глаза ладонями (попалась), и сердце женщины, совсем еще не старой, правда красивой, замерло от сладкого ужаса.
   Лялька утверждает, что того типа звали Василий.
  
   С неба сыпались листовки, и каждый, поймавший одну из них, читал свою книгу.
  

Февраль 2001 г.

   2
  
  
   8
  
   -4-
  
  

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"