Дремала, дремала Русь, шевельнулась и двинулась - перебирается в города.
Люди несдержанные, со слабыми нервишками люди, переживают до слез, жалко им, видите ли, Есенинской деревеньки низенькой и дымной на берегу живописном, с ивами черными, густыми и березками тоже.
А ведь это хорошо. Бесспорно хорошо. Как, объясните мне, на милость, добывать крипто валюту где-нибудь в Залепеевке, где общественный туалет и строить не приступали, а провода для электричества как срезали в девяностых, чтоб алюминий добыть для семейного пропитания, так больше их и не завозил никто.
Говорят, русский человек крестьянин, ну и что? И в городах крестьянствовать можно, да мы и крестьянствуем - у кого на что смекалки хватает. И не много трансформируется характер человека из глубинки, перемещенного в мегаполисы, даже забавно бывает угадывать, кто есть кто.
А тошно станет от сутолоки, так ведь и дачку купить возможно.
Раз мы с приятелем были в одной почти совсем уже дачной деревушке, и пошли в магазинчик, так, прогуляться. Кругом улицы стояли могучие, нарядные дома под тяжелыми, надмевающимися гордостью крышами, с дворов сумрачных доносился визг пил и клекот кур, а важные и сердитые мужики-хозяева с внушительными пузами поверх трусов неодобрительно на нас поглядывали из калиток - не любят у нас праздношатающихся.
- Купи себе дом под дачу, - сказал мой товарищ, любуясь живописными усадьбами.
- Как купи, - возразил я ему испуганно, - у меня и денег таких не водится.
- Да ты недорогой домик купи, развалюшку какую-нибудь, я и денег одолжу. Ну, хоть вот этот, - он показал на домишко, вросший меж древних лопухов в землю, с выбитыми окнами, с фанерой вместо стекол и почти без крыши, одни стропила уныло торчали, - хозяева, видать, съехали давно, да соседи, поди-ка, знают, как связаться.
Тут из этого домика, из какой-то дыры вышла женщина - обычная русская баба. Была она чуть нетрезва, но лицо было умное, хоть сейчас во власть.
- А не скажите, чей это дом? - обратился к ней приятель.
- Мой дом, а вам для чего?
- Купить хотим. Продадите?
Женщина посмотрела на нас, как на дурачков.
- Дом продам, а сама жить где буду? Под солнышком?
Нам стало стыдно за свою бестактность, и мы ретировались по быстрому.
Поэты у нас о деревеньках скучают - они природу чересчур любят, а в городах природы немного. Редким днем, часов этак до двенадцати, можно вдруг очутиться на белой до волшебства городской дороге под тихим январским солнцем, висящим чуть выше поднятой руки, окруженной причудливыми, раскоряченными стволами погруженных в зимнюю спячку парковых деревьев, дороге, пересеченной десятиметровыми, синими тенями пешеходов, лениво ползущих, в окружении свежих, искрящихся брызгами юного снега сиреневых сугробов.
Да и речь городская к поэзии не располагает. Быстрая больно и по делу обычно.
Я в офисном центре одном собрался ехать на двадцатый этаж на лифте, и уже почти кнопку нажал, а тут:
- Подождите!
И компания юных и симпатичных девушек заскочила в лифт.
Они были нарядны и пахли цветами.
Мы поехали. Я был единственный мужчина и испытывал некоторую неловкость, и я прижался в уголок. Чтобы не мешать. Этажа три мы ехали молча, после четвертого одна девушка спросила что-то у подруги, та ответила, и они все разом заговорили.
Их речь была отборная, высоко отрепетированная матерщина, какой не слыхивал даже и наш седоусый старшина Купа, когда объявил третьей роте, что свежих портянок не предвидится в ближайшие недели.
А тогда, помнится, солдатики эмоций не скрывали, даже мухи боялись в казарму залетать.
На своем этаже я выпал из лифтовой кабины потный и слегка больной, весь в сомнениях относительно истинности религиозных догматов, девушки, мило щебеча, поехали выше.
Поэтому я боюсь создавать стихи - современно ли это дело?
Да и наш лексикон! Дайвинг, майнинг, копирайт. Тяжело чувствительность пробудить. Один мой приятель чуть не рехнулся, отыскивая адекватную рифму к слову "парадигма" - он писал стихи о первой и робкой любви. Спустя сутки он утих на слове "магма", позже наступило трезвое выздоровление со стойким отвращением к предмету своей страсти.
Виктор Ухов занимался и майнингом, и дайвингом, а по-нашему, нырянием под воду с головой, и спортивной рыбалкой, и горными лыжами. Еще он занимался торговлей яблочными фурами в разумных пределах, и, иногда, поддавшись на тихие, ласково-соблазнительные уговоры искусителя-бухгалтера, пересортицей яблок. По документам продавцов и для любителей погрызть фрукты, яблочки шли, как "золотой налив", тогда как были копеечным "анисиком". "Анисик" с печалью показывался налоговикам, разница покрывала расходы на спортивные забавы.
Это он, говоря языком древних, "шалил". Все мы - очень часто шалуны поневоле.
Это был цветущий парень и даже симпатичный, по мнению некоторых неосторожных девушек. Был он рослый, ироничный и, главное, воспитанный.
Я всегда завидую воспитанным людям - сам я совершил в своей жизни столько пошлых поступков, что теперь боюсь и на исповедь идти. Боюсь за священника - зачем ему этот ужас?
Удивительно, но поступки мы совершаем не те, о которых нам назидательно говорят - "это хорошо", а те, которые, как мы видим, делают окружающие. Без оценки.
Как-то, когда кушать в доме возмутительно долго нечего было, выпить тоже, один старый мой знакомец говорит мне, причем, в воскресение, вроде, как подытожил:
- Пойдем, подломим хату одну, хоть чутка денег добудем.
Помнится, я задал тогда вопрос о необходимом инструменте, а вот о совести нет.
Коллектив (в примере - мой приятель) тихо затирает совесть одиночки и делает ее уродливой. Под себя.
Я говорю не о старых временах, военном братстве, бригадах врачей или рабочих-сталеварах.
Коллективное страдание народа тоже оставим пока.
Современность - вот, что нам интересно.
Доминирующий коллектив современности, тот, который учит нас своим примером, как жить, думать и говорить.
Виктор Ухов владел модным, весьма комфортным автомобилем, и как-то, совершенно случайно, познакомился с мастером, занимающимся тюнингом. Они вначале поговорили о непонятном и тупом кондиционере, потом о понятных горных лыжах и рыбалке, а потом стали приятелями. Звали мастера Саня Жук.
Уже через неделю они стали настолько близки, что Виктор легко позволял себе что-нибудь дружеское, типа:
- Жук! Да ты жук!
А Саня застенчиво смеялся.
Прелесть их дружбы заключалась в том, что Виктор мог часами без споров и возражений высказывать свое мнение, подкрепленное и комментариями из интернета, хоть о политике, хоть о туризме, хоть о тайнах денежных потоков.
Даже о девушках-моделях.
Зато Саня мог тоже без сопротивления собеседника высказаться по поводу новой модели датчиков температуры за бортом. Бортом машины. Ле Корбюзье сказал, что квартира - это машина для жилья. Неплохо. А наши машины - это квартиры для жилья свободных людей.
Виктор был холост и весел, а Саня женат и серьезен.
Жену его звали Любонька, и фамилию она носила девичью - Горелова.
- Хватит и того, что дети Жуками будут, - объясняла она свой выбор Никитичне, гардеробщице больницы, где Любонька работала медсестрой.
Жили они с Саней скромно, ведь вся зарплата мужа уходила на погашение кредита, а зарплаты жены хватало на весьма простой стол, простую одежду с распродаж и простые развлечения.
Любимым развлечением Любоньки были сериалы - она ими жила.
Телевизор, который показывал эти полные страстей и событий жизненные истории, висел на стене, на кухне, чтобы маленькая хозяйка (а Любонька была коротышка) могла спокойно мыть посуду, варить вермишелевый суп с куриной печенью или вязать Сане свитер и пить чай, и одновременно купаться в прекрасном.
Она очень переживала за героев, и часто плакала, когда герой влюблялся в другую, а первая, такая хорошая, оказывалась одинокой. Пусть всего на серию.
Проплакавшись и высморкавшись в большое бумажное полотенце, Любонька отрывала мужа от ремонта какого-то хитрого агрегата, починяемого уже третий год, и они ложились спать. Они ложились рано, ведь вставать приходилось в шесть утра. Но это по будням. А в выходные они с мужем "дрыхли", как сурки. В обычные выходные. Но не в этот.
Был выходной.
Саня Жук сидел с приятелем Виктором Уховым у себя на кухне - они пили кофе (есть и недорогие сорта) и обсуждали предстоящую поездку в Орловку на рыбную ферму. Можно было в этой Орловке просто посидеть на льду, поудить, а можно было и пройтись по еловому, чистому лесу на лыжах.
Любонька им не мешала - она занималась влажной уборкой в комнатах, а потом, послушав немного приятно гудевшие мужские голоса, оделась и пошла по магазинам.
Тротуары были многолюдны, заснежены и шумны.
- Люба! Люба Горелова! - услышала она оклик. Она обернулась и ахнула.
Катюша Ланцева, красавица, умница, да ее все любили! улыбаясь, подходила к ней.
Они были знакомы давным-давно, еще до Любонькиного замужества, и были не подруги, нет, но все равно дружили.
- Как ты? Где ты?
- А ты? Выглядишь потрясно! Да ты всегда! А я замужем и работаю. Муж тоже работает - мы ведь квартиру купили. Мы здесь рядом живем.
- Знаешь, давай я куплю что-нибудь и пойдем, посидим у тебя. Можно?
- Конечно! Только ничего не надо.
- Как это не надо.
И девушки зашли в супермаркет.
Саня с Виктором все еще сидели на кухне, когда Любонька и Катя пришли. Катя, поздоровавшись от дверей с хозяином, которому она не была представлена и его товарищем, ставшим чуть напряженным, прошла в комнаты, громко выражая свое восхищение планировкой и, кажется, искренне, а Любонька, ужасно смущаясь, сказала потихоньку мужчинам:
- Это Катя, мы хотим посидеть, поболтать. Мы купили сухого вина. Вернее, Катя. Может быть, вы перейдете в комнату?
- Без проблем! - ответил Виктор, подымаясь. Его лицо было сама строгость - он чуял дичь.
Катя зашла на кухню, быстро взглянув на Виктора, и дружески улыбнулась Сане, которого Любонька, наконец, представила.
- А вот мой Саня, - так она сказала.
Едва все обменялись именами, Виктор, придав голосу то выражение, которое обыкновенно было у его бухгалтера в момент "яблочных" разговоров, предложил:
- Зачем же сидеть на кухне? Идемте в кафе, я приглашаю.
- Давайте лучше здесь, - неуверенно сказал Саня.
- Это же дорого и зачем? - тоже неуверенно сказала Любонька. А Катя чуть подпустила искорку в глаза (некоторые так умеют) и сказала:
- Давайте пойдем, раз кавалер приглашает.
И вся компания, быстро собравшись, двинулась к ближнему кафе.
Стояло отличное послеобеденное время, когда зимний день неожиданно, часа на три, расцвечивается устало-холодным и ярким от снега солнцем, украденным кем-то на юга, перед тем, как погрузиться в ранние семерки с кривыми фонарями.
Дверь в кафе была в длинном и старом здании, и рядом тоже были двери еще куда-то, в разные магазинчики, и в эти двери поминутно входили и выходили люди, а рядом, у хрустальной витрины вяло топтались трое подростков - два юноши и девушка. Им было лет пятнадцать.
Юноши громко сквернословили, давая всем понять, что воздух города делает человека свободным, один периодически начинал вдруг тискать девушку, а та, тоже громко, как принято в бараках или казармах, в ответ верещала:
- Ну чё! Отстань! Помогите!
Но никуда не уходила, видимо, знаки внимания были уместными. Как водится.
- Кошмар какой, - сказала Катя и подошла к дубовой двери кафе.
- Это будущие нано технологи, - с улыбкой сказал Виктор и взялся за ручку двери.
Сане стало дико стыдно. Он знал, что Любонька не переносит ругани, у нее настроение просто портится от ругани, а ей нужно сейчас пройти мимо подростков, а они не замолкали, как нарочно. Любонька чуть отстала, но уже приближалась, улыбаясь. Он подошел к юности и сказал:
- Ребята, вы бы потише, что ли.
Ему ответили с вызовом.
Это было обидно и удивительно - ребята были явно моложе, а давали ему, Сане, оценку, какую и не всякий уважаемый старик имеет право выдать.
- Перестань, я кому сказал! - сердито повысил голос Саня, не зная, что еще делать.
К несчастью, Саня, как и многие мужчины современности, не прошел обряд инициации - он ни разу не получал по лицу от подонков. Этот обряд очень древний, он уходит корнями в каменный век и будет совершаться до бесконечности, ведь подонки, как вирусы-разрушители, не переведутся. И очень полезный. Ведь в отличие от христианства, лечащего души, где удар по щеке твоего самолюбия полезен душе, здесь, удар по щеке правды вызывает гнев. Обучает борьбе.
Паренек, к которому Саня обращался, сказал еще что-то на своем неуклюжем языке и вынул из кармана нож, пружина лязгнула, и на свет выскочило узкое, серое лезвие.
Его товарищ, замерев, смотрел на него не дыша - все шло круто, все шло "по понятиям" старшего коллектива. Коллектива почти небожителей.
- Ты спятил что ли? Убери ножик! - Саня испугался: вдруг Любонька увидит нож! А потом он подумал, а вдруг этот ужасный ножик повредит еще как-нибудь Любоньку!
Но паренек ножик не убрал, а глядя помертвелыми глазами на Саню, неловко ткнул ножом. Ткнул и, как непрофессионал, конечно же, сделал паузу - душа человека всегда замирает на мгновение, когда он творит зло, разрушает, ведь смысл жизни - созидание нового.
Новым может быть дом, дерево, суп, взгляд, шаг - главное, вперед.
...паузу, в которой иной противник запросто сломал бы ему кадык, а Саня, почувствовав, что в боку стало немного горячо, только и сказал:
- Ну, ты и дурак.
- Валим, - сказал паренек с ножом своему товарищу, и они побежали вниз по белому тротуару, и скоро скрылись за прохожими. Девушка их тоже куда-то делась, и тут подошла Любонька - все произошло в считанные секунды.
- Догнала, - сообщила она и, посмотрев на Саню, спросила:
- А что это у тебя с курткой?
-Э, да он тебя подрезал! - заметил Виктор, - что же ты ему не треснул? Дал бы в рыло.
- Да он хилый какой-то, я боялся, что убью, - оправдывался Саня.
- Как подрезал! - Любонька всплеснула руками, - надо полицию звать! Надо в травмпункт!
Куртку расстегнули и пострадавший Санин бок, несмотря на слабые протесты хозяина, что, дескать, все в порядке, был всеми, по очереди, осмотрен. Ранка оказалась пустяковой, как порез, каких сотни бывают у мальчиков, поэтому ни полицию, ни врачей решили не беспокоить, а, не смотря ни на что, посидеть в кафе.
И они отлично посидели!
Виктор был в ударе и очень понравился Кате, и они даже пошли, когда Любонька и Саня отправились домой (Любе не сиделось - переживала), в другое место.
Любонька еще долго лечила бок мужа, почти час, а потом потихоньку позвонила Никитичне и стала ей рассказывать, как на Саню напали прямо на улице хулиганы с ножами и чуть не зарезали, а он был бесстрашен, и во время рассказа несколько раз всплакнула.
А Саня в продолжение рассказа несколько раз торжественно обещал больше ни с кем не связываться.
Никогда.
А Катя и Виктор долго гуляли тем вечером, говоря о том, о сем, и, между прочим, и о Сане с Любонькой.
- Они простые и хорошие, - сказала Катя.
- Да, как деревенские, - согласился Виктор, - в современных городах это архаизм, взрослые дети.
Странно, но им обоим было приятно иметь у себя в друзьях таких вот взрослых детей.
А город тем временем покрывался новым снегом нового года, закрывая все прошлые истории для нового.