Зубов Алексей Николаевич : другие произведения.

Рождение Богини

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    фрагменты
   Я очнулся от фантастически-болезненных грёз (они ядовито разрушают меня, они тихо, как старые ведьмы Макбета, превращают меня в амебу) под гордые, призывные удары колокола - Набат! - я тотчас обернулся к жизни. Сосед сверху, с которым у меня чуть деловое и, скорее, даже шапочное знакомство (мы как-то случайно опохмелялись вместе одним прохладным майским утром - помню, было пять утра по-московскому - но он остался в том блаженстве навсегда, а я соскочил), бил старой пудовой гирей в милый, такой до сантиметра изученный и почти лишенный штукатурки, мой потолок - очевидно, была новость.
  Я подошел к окну (когда-то кое-кому - но, надеюсь, не мне! - его придется мыть), с треском рвя наклеенные на мыло газеты, открыл ветхие деревянные створки (я не меняю окна - мне жаль сказки: пластиковые окна не дают прогреть в ледяном пятне дыхания пальцем дырочку, и подглядывать за таинственным зимним двором), и свесился через трещиноватый подоконник вниз - там уже виднелся юно-черный, перезимовавший тротуар.
  - Весна, кажись, наступила, - сообщил сосед (он обильно употребляет ненормативную лексику, я перевожу), - чуешь ноздрями-то?
  Я чуял.
  Да, это был прозрачный, голубой ветер метаморфоз (Вы, острословы, знаю я Вас! "Голубой ветер" - никакого подтекста, мы же художники - я и макнул кисть в голубую краску), ветер, срывающий старые маски, декорации и продувающий мозги от пыли и затхлости.
  Зима уходила, и старый Бог ("брателло", как называл его окочурившийся этой зимой приятель - ох и намучились мы мерзлую землю долбить, когда прикапывали, уж потом, когда по сто грамм за упокой души тяпнули, Боря-боцман сказал, как раньше на флоте хорошо было - привяжут чушку к ногам, в мешок и в воду - океан всех примет), да, Бог оставил меня еще немного покаяться, не прибрал; Бес, видимо шибко занятый вытряхиванием вшей из старого тулупа, не свел с ума; следователь, с присущей его организации гуманностью, не стал расшатывать мне передние зубы: и даже Марья Ивановна Чердыкина (женщина строгого ума и крайне правых политических взглядов) не "повыцарапала" мои наглые, бесстыжие глазенки.
  Я вдохнул этого животворящего ветра и снова ощутил любовь к людям; я снова ощутил потребность дружить и ссориться; спорить и соглашаться; читать милый лепет юных и мудрые советы старших; я заново открыл классиков; я склонил голову перед наукой - да, я изменился - мои прежние кожа и мясо спали, как ветхие одежды, и новая, незнакомая еще плоть звала к новой жизни. К новым трудам.
  
   На площадке третьего этажа элитного дома, дежуривший уже около часа охранник с лицом озабоченным, как у хирурга, увидавшего в брюшной полости пациента дополнительную работенку, услышал в рации хриплое: "Выходим". Он мгновенно передал охраннику, осторожно озирающему улицу: "Готовность первая". Все поднапряглись. Дверь квартиры -
  это была весьма неплохая многоуровневая квартирка, даром, что не пентхаус (кстати, зимний сад на крыше к ней примыкал), - распахнулась, и сам Антон Басов - ничего себе, да? - в расстегнутом пальто, без шляпы решительно вышел наружу. Басов был почти олигархом, но маленьким, можно сказать, олигархеночком или олигархиком (вот язык! - не дает олигарха уменьшить). Он молодецки побежал вниз по ступеням - охранник, как барс скользил следом - двери подъезда распахнулись будто сами, и Антон Сергеевич буквально выпрыгнул во двор, к стоящему "Шевроле Корвету". Как красивы были эти люди! Каким приятным мужеством светились их утомленные бизнесом лица! Как точно, со вкусом был подобран их гардероб! Я всегда благоговел перед аристократией - носительницей манер и примером для подражания.
  Но день был так по-весеннему мил, так детски свеж, что Антон Сергеевич на секунды замешкался (нет, чтоб сесть в этот "Шевроле", да и укатить, и пришлось бы тогда, как Пришвину, ручейки описывать), зачем-то замер возле открытой двери автомобиля, потянул носом талый воздух. Ну, и получил. Порыв ветерка-шалуна (нарочно больше не буду употреблять слово "голубой" - и так, наверное, я многих раздражаю) подхватил лежащий на асфальте мокрый полиэтиленовый пакет с бесстыжей фотографией какой-то кинодивы, и влепил его прямо на плечо Антону Сергеевичу, прямо на новое пальто. Пальто такие раньше шили из "шевиота", а сейчас и не знаю из чего, но дорогое что-то.
  Басов был с детства брезглив до визга поросячьего - упаси Боже, если нянька откусит, пробуя, мягка ли для детских зубиков, конфету, или волосок кошачий в рот попадет (кошечек мама Антона очень любила) вместе с супом - а как не попасть? "Стёпа такой важный, ну никак со стола не согнать. Проказник пушистый".
  Брезгливость и бизнес выработали у Антона умение быть решительным и быстрым. Он мгновенно снял новое пальто и швырнул его куда подальше. Сел в шикарное авто и уехал - охрана следом на своем джипе. А нам все они больше и не нужны - главное дело - пальто.
  Оно пролетело, расправляя рукава, метров десять и распласталось на груди мужчины лет тридцати с лицом, выдававшим легкое скольжение мыслей и любовь к приключениям.
  
  Мужчина, хоть и обладал авантюристической внешностью, одет был неважно. Рубаха его была чиста, но вот вязаный жилет казался уже староватым, а ботинки были просто "фу,
  где такие выдают - на киностудии?" Получив из воздуха новое пальто, мужчина мигом накинул его и, убедившись, что пальто пришлось впору, удовлетворенно зашагал дальше по своим делам - интересно, каким? Дела привели его на одну из центральных улиц, где вдоль мытых с порошком тротуаров тянутся обольстительные витрины бутиков. Одна из витрин привлекла внимание мужчины - внутри молоденькая девушка одевала манекены. Мужчина остановился, и некоторое время с интересом наблюдал за девушкой.
  - Игра в куклы древнее шахмат, а развивает не меньше и тоже приносит свой гешефт, - наконец произнес он вслух. Он был из тех, кто любит разговаривать сам с собой. И постучал в стекло витрины.
  
  Оля Перминова - та, которая второй месяц работала в бутике "Кокет" продавцом обуви, та,
  что мучилась сейчас с облачением манекенов, которая только что услышала от старшего менеджера: "убрала сейчас же этот барный макияж", а в ответ процедила: "кошелка старая",
  - Оля оглянулась на стук и увидала симпатичного, по-доброму улыбающегося мужчину, который ей жестами показывал: "пусти к себе". "Зачем, интересно?" - подумала Оля и вышла через узенькую боковую дверь на улицу.
  - Ради Бога, извините, - мужчина был застенчив, но авторитетен, - я только хотел вам сказать - в Риме для облачения манекенов используют специальный крем.
  - В Риме?
  - Да, но мы, в нашей дизайн студии используем обычное мыло - я могу показать.
  Они вместе зашли внутрь витрины и, действительно, костюмы спустя мгновенье были ловко одеты умелыми руками незнакомца - здорово!
  - Спасибо, вот выручили! - искренне благодарила Оля важно кланяющегося незнакомца.
  - А уж как вы меня, - ответил он и пошел дальше.
  Оля закрыла витрину, и никто (чуть ли не месяц) не замечал, что у одного манекена спортивный костюм для гольфа плохо сочетается с туфлями а-ля Чарли Чаплин.
  
  Так удачно разделавшись с неприятной работой, Оля забилась в уголок бутика - благо, посетителей как будто не предвиделось - и вернулась к чтению увлекательной истории. Она
  скачивала чтиво с пиратских сайтов, женской интуицией справедливо угадывая неоспоримую истину: творение человеческого духа, как вода в реке, принадлежит всем жаждущим бесплатно. (Я, грешным делом, полез в электронные издания, надеясь "подтянуть штаны" - ну дурачок, что еще скажешь.)
  История, которую читала Оленька (можно Оленька? Она такая славная девушка), была о - а лучше вот что. Лучше я вам ее расскажу.
  
  В Пензенской области, а именно в селе Тютьняры, проживало два фермерских семейства -
  Петуховы и Уткины. Семьи были старинные, с хорошими традициями и породой хороши:
  Петуховы были сплошь брюнеты-красавцы, а Уткины - блондины и тоже видные очень.
  Хозяйства у каждой из семей были огромадные, дел делалось и тут и там уйма - одного не хватало - любви между главами семейств Петуховых и Уткиных не было, а была не вражда, не война, а глухая напряженность.
  - Марусь, - говаривал за обедом Петухов-отец, - случись что, я этому Уткину глаз вышибу.
  И важно набирал ложкой наваристые щи.
  Маруся опускала огненные глаза.
  - Люба, - говорил порой за обедом Уткин-отец, - а ведь доведись такое дело, я этому Петухову ноги с корнем вырву.
  И макал в "маковницу" толстенький пельмень.
  Люба отворачивалась волшебным профилем к окну.
  Ага, вы, наверное, догадались, что тут дело "не чисто" - какая-то тайная связь существует между юными членами фермерских семейств, но речь не о том.
  Как-то, когда главный Петухов отдыхал, сидя на старом тракторном колесе, к воротам его усадьбы подкатил грузовичок Уткиных, и сам Уткин-главный вылез из кабины, присел два раза, разминая ноги, и стукнув громко в калитку, взошел на двор.
  Главы враждующих кланов сдержано поздоровались. Постояла пауза - Петухов ждал.
  - Слышь, сосед, - наконец открыл цель своего визита Уткин, - не возьмешь ли навоза у меня?
  Много больно.
  Сердце Петухова тревожно забилось - навоз был ценность.
  - А что возьмешь? - равнодушным тоном спросил он.
  - Да вот хоть помидоры. Помидоры у тебя хороши.
  Сделка была заключена к обоюдному удовольствию сторон.
  Навоз в неимоверных количествах стал поступать на ферму Петухова, взамен на ферму Уткина шли отборные помидоры. Из помидоров делалась паста, лечо и прочие вкусности, навоз хранился в высоких кучах - перепревал. Торговля, как известно, способствует и дружбе. Дружба не дружба, но отношения между соседями стали не такими напряженными,
  что, дескать, "ноги вырву", и, получив новую порцию навоза, Петухов покобенился немного, да и отдал Марусю за Уткина-младшего.
  - К сватам жить ушла, - говорил он знакомым, - к свекру. Ну, так и по-людски, по-русски.
  Вдруг, неожиданно, Петухов-младший объявил, что женится на Уткинской дочери, и они будут жить у тестя с тещей!
  - Сын, - с тихой яростью говорил Петухов, глядя на свои сапоги, - я для кого стараюсь? Я для кого столько навоза набрал? Как же ты?
  - Ну не может "она" запах этот переносить - тошнит.
  - Она это она, а ты? Тебе-то он родной - свое-то дерьмо вкусно пахнет.
  Но сын со снохой ушли жить к ее родителям.
  Усадьба Уткиных стала шумным, веселым местом, где жила молодежь, цвели клумбы с цветами, и меж берез болтались деревенские качели. А у Петуховых тоже было неплохо - одно мешало, из-за гор навоза пройти негде было. Но Петухов старший вслух мечтал:
  - Вот внучата родятся, еще поглядим, какого дедушку они больше любить будут. "Помидорного" дедушку или который с навозом. Петуховский навоз - это сила! А у тех что - цветочки. Куда им с "культурой" против навоза. Смех!
  
   Я случайно заглянул дальше - оказывается, Оленька читает роман! Я так много ни читать, ни писать не в силах - наступают жуткие головные боли, так что прервем эту линию.
  Да и тема непонятная - при чем тут навоз? Вот я давеча возвращался с рыбалки (просидел на льду три часа - хоть бы одна поклевка!), и встретил Огонькова - он прямо с ума сходил от радости. "Что случилось-то?" - говорю, а он: "Счастье привалило!" и какую-то зелененькую бумажку мне в нос тычет. "Нашел, - говорит, - под скамейкой, когда мусор прятал". А на льду пока сидишь, люди разные, тоже рыбаки, подходят, интересуются успехами, ну и наливают, что прихватили, так что зрение к концу неважное становится. Я говорю: "Билет что ли, в театр?" Он посмотрел, как на придурка и ушел. Я подумал - кому ведь что дорого, то и ценность.
  
  Да, а что же тот незнакомый нам пока что мужчина? Куда он направляется? Вот куда.
  
  Незнакомец подошел к вращающимся, стеклянным дверям офиса крупной холдинговой компании и остановился кого-то поджидая. Люди, проходящие в двери, пристально им разглядывались, но чем-то, видимо, раздражали - он недовольно морщился. "Что за неуместное веселье", - бормотал он. Наконец, одна пара посетителей его удовлетворила (может быть выражением лиц? Лица у обоих были чопорные, как у профессионалов ведущих похоронные обряды) - он добродушно улыбнулся и, пропуская их вперед, зашел следом. Внутри сектора, ограниченного вращающимися створками, незнакомец как-то неловко наступил одному из этой пары на пятку, да так, что сдернул туфель. В это же время они вышли в холл и прошли мимо секьюрити - незнакомец впереди, а те двое сзади. Один (и все-таки с каменным лицом!) подпрыгивая, поправлял туфель и привлекал внимание.
  - Я не буду снимать пальто, меня подзнабливает. Вы можете раздеться там и присоединяйтесь, - небрежно сказал он немного ошарашенной парочке, затем, не глядя на секьюрити, прошел к лифтам и уехал.
  Весенний ветерок мягко проскользнул через двери и разметал бумаги с фамилиями приглашенных на важное собрание по стойке секьюрити.
  - Кто это? - осторожно спросил охранник, собирая бумаги и проверяя документы у как бы "сопровождающих".
  - Это большой любитель наступать на пятки, - желчно сказал "потерпевший" посетитель,
  - банкет по поводу слияния тех-то и тех-то на шестом этаже, я правильно понял?
  Охранник информацию подтвердил, потом подумал и озабочено передал по рации: "На шестом этаже усильте наблюдение, кажется, "гость" пожаловал". А сам решил посмотреть видеозапись с незнакомцем. Черт!
  Камера, снимающая вход, оказалась отключенной.
  
  Надо немного рассказать об этом охраннике. Звали его Петя, хотя по годам пора бы уже было именоваться и Петром Ивановичем. Петя попал в охранное предприятие по очень простой причине - с шестнадцати до двадцати пяти он выступал на соревнованиях по самбо, с двадцати пяти до тридцати он отбывал срок за хулигански-разбойное поведение, потом он некоторое время делал чистые документы и работал таксистом, а к сорока полностью созрел для работы охранником. Чем он будет заниматься с пятидесяти - ответ знают наши мудрые экономисты, так точно прогнозирующие непрекращающиеся убытки. Вот грустная специальность! Цыганки хоть иногда обещают удачу.
  
  Так. Давайте-ка попьем кофе, и я продолжу.
  
  На шестом этаже делового небоскрёба "Итака" в громадном, исполненном в мраморе и дорогущем Рижском цветном стекле зале, приспособленном под проведение различных бизнес церемоний (там был и стол-фуршет, и маленькая эстрада с негромким джазовым трио (лысенький ударник неплохо щеточками работал), и фонтанчик с мраморными лавочками-бортами, и вазоны с цветами, за которыми прятались те, кто не любил элегантного общества, но присутствовать вынуждала должность) проходила начальная часть (а это речи, речи) слияния двух медиа-холдингов - "Нью фо ю" и "Нью фо ол".
  Предполагалась покупка большого пакета акций ведущими менеджерами (если вы не знаете, объясню, что акции тут же можно и нужно было продать по рыночной цене, положив разницу в карман), и шепотом передавалось, что Петр Ильич перед этим любезно вручит каждому менеджеру по толстенькому конвертику с некой суммой, а после "опциона" эту сумму неплохо бы перевести на указанный внизу (для тупоньких - они и среди топ менеджеров попадаются) счет на Кипре. Как пожертвование для больных чахоткой. Словом, загадки, тайны и недомолвки. Почему сам Петр Ильич не относил всю сумму, весь чемодан с "рваными" в банк, и не отправлял куда хочется - не нам судить. Может, просто не хотел, может, любил долгие увертюры.
  
  Анна - да, наконец-то героиня, притом настоящая, а не Оленька из бутика - иронично разглядывала гостей, машинально ставя каждому "оценку" по девичьей шкале "смешной-никакой-классный" (мне очень нравится такой тип женщин, а иначе, зачем бы я сделал ее героиней?) - она работала помощником редактора сайта "Женские бирюльки", и тоже была в числе приглашенных.
  Это была вполне симпатичная брюнетка, лет тридцати или около того, уже с той характерной грустью в глазах, что селится у всех женщин, переживших влюбленность, любовь, развал любви, её возрождение и мечтательную безнадежность придуманного счастья.
  - Здесь полным-полно образчиков для карикатур, - услышала она за своей спиной хрипловатый мужской голос - очень странный, вызывающий незнакомый, но приятный холодок в пояснице. Она обернулась. Ей улыбался одним уголком рта мужчина - наш незнакомец. Анна легонько улыбнулась в ответ, но ничего не сказала. "Мы незнакомы, а он, наверное, из "ведущих" - одет хорошо, и ведет себя уверенно - "покоритель одиноких женщин", кстати, а ты - ты уже одинока или нет еще?".
  - Я предлагаю не знакомиться, - продолжал мужчина, очевидно обращаясь к ней, - в общении с незнакомым есть бездна прелести - занятно ведь сделать что-нибудь необычное, даже чуть криминальное вместе с человеком, которого вовсе не знаешь.
  Анна снова обернулась (это была простая реакция на реплику) и посмотрела в глаза незнакомцу. Он тоже смотрел на нее, но не в зрачки, а на переносицу.
  - К тому же, - продолжал незнакомец, - "незнакомство" питает мечту о случайном знакомстве - мы же все этим больны, годами ждем.
  - Тогда давайте не знакомиться, - Анна ответила. Зачем? Дурочка. Нельзя было этого делать! Ее голос, мягкий и нежный, был пойман, окунут в яд любопытства и потек обратно к ней уже "его" голосом. (Холодок всё возрастал - теперь уже щемило сердце, как на вершине "американских горок".)
  - Тогда, прекрасная незнакомка, - Анна смотрела в его зрачки, и те казались ей почему-то квадратными. "Вот странная игра света, он как бессмертный даос", - обменяемся разгадками
  невинных тайн: я покажу вам, чего в реальности стоят все эти люди, и ваш Петр Ильич в том числе, а вы покажите... кабинет главного редактора - я коллекционирую интерьеры офисов.
  - Вы дизайнер?
  - Конечно, я улучшаю реальность.
  "Глупо как-то, а что бы ни сводить, не показать? Но ведь мы уже идем к кабинету главного. Он что, гипнотизер? А если он возьмет (что за слово мерзкое!), возьмет - что возьмет, кого возьмет. Меня возьмет".
  На долю секунды она представила "это", и вдруг поняла, что нисколько, с каким-то бесовским злорадством не боится "этого".
  Анна испуганно оглянулась. Незнакомец дружески улыбался:
  - Приключения всегда пугают, но без них жить не получится. Получится, как в скверном переводе, "Быть".
  "Ты же сама ждала чего-то, вот и лети". Анна открыла дверь кабинета и, пропустив незнакомца внутрь, закрыла ее за собой. Они были одни в замкнутом пространстве.
  
  Еще очень многого не сказано, знаю. Не сказано, накрашены ли ногти на ногах у Анны и сами ноги - стройны ли? Ты, давай, сделай так, чтоб стройные были! Волосы у нее что - кудрявы или прямые, а нос какой? С горбинкой, прямой или вогнутый? Лифчик удобный или нет, и кто фирма производитель. Да, наконец, кто ее родители, кто ее воспитывал, в конце концов? А этот незнакомец - он-то кто?
  Но если говорить обо всем - легко можно докатиться до фраз, типа: "Эни-бэни-ряба". И начать пускать ртом пузыри.
  
  Теперь хорошо вставить описание среднерусской природы, а для того надо погулять. Делаем паузу.
  
  
  
   Разговоры о погоде - единственно допустимы в мало-мальски респектабельном обществе. Немногие достигли того аристократического совершенства, что и разговор о погоде становится излишним - они, эти образчики хороших манер, лишь обмолвливаются фразами: "Как вы, ничего?" - "Ничего, благодарю вас", и удовлетворенно молчат. Им хватает. Правительству, однако, следует ввести в школьную программу предмет: "Разговор о погоде в обществе". Многие слишком остро безграмотны в этом вопросе, даже дики. Я встречаю знакомых, вернувшихся с толстыми чемоданами сувениров из Италии: "Как там, что за климат?" - "Прелесть!" Я встречаю прилетевших с лопающимися сумками из Вьетнама: "Что там? Климат-то как?" - ответ тот же хамский, болезненно царапающий душу мою русскую: "Чудный климат. Рай на земле". Ну разве так можно. Следует легонько, с иронией пожурить климат соседей (упомянуть, например, мух), похвалить (хотя бы за то, что учит терпению - а это качество благородное!) наш, отеческий, и заодно припомнить какой-нибудь необычно смешной, сильный снегопад в июне или дивную грозу в январе - вот вам и тема для разговора, вот и вечер скоротали!
  
  Незнакомец, несомненно, имел хорошую школу - пройдя в центр кабинета, он потянул носом редакторский воздух и сказал:
  - Мало, слишком мало весны.
  - Здесь кондиционер, хотите, я включу? - предложила Анна. "Что мы будем делать, и когда?"
  - Это машинерия, а хочется подлинного. Надо проветрить - без кислорода и приключения в тягость.
  Незнакомец вел себя, словно старый маг - он и не смотрел на Анну - она была ученик, не более.
  Окна (они были огромны - от пола в потолок) угрюмо смотрели на двух людей, как твердые, затемненные преграды между миром интеллектуального бизнеса и реальным миром.
  - Для таких случаев я ношу с собой карандаш стекольщика - старинное изобретение человеческого гения, - незнакомец вынул из кармашка и показал Анне маленькую коричневую палочку, - я вас прошу, помогите - брызните из того вон пульверизатора, по моей команде.
  Анна послушно взяла цветочный пульверизатор (главный редактор обожала цветы, особенно
  настурцию - старая закалка!), а незнакомец нарисовал на оконном стекле большой круг, перекрестил его двумя линиями, приклеил к стеклу скотч (скотча в кабинете хватало) и, поднеся зажигалку к кругу, поджег его! Да, нарисованные круг и крест горели.
  - Брызгайте, - раздалась властная команда.
  "Что я делаю - это же преступление", - мелькнуло в голове у Анны, и она брызнула. Раздался звук: "Чпок" - и куски стекла были вынуты из отверстия и аккуратно сложены вдоль стены.
  
  Свежий ветер тут же ворвался внутрь, туда, где его не было очень давно - последний раз он был тут, когда "оконщики" перед последним стеклом допили "чекушку", швырнули ее вниз на горы строительного мусора и, вздохнув, взялись за ровно чугунную фрамугу, присовокупив: "С Богом, заткнем и это".
  
  - Нас накажут, - сказала Анна не думая, окунаясь в этот замечательно пьянящий ветер оживления, ветер пиратов и королей.
  - Если наказание неизбежно, то да. Но ведь мы вводим свои правила - хотите?
  Голос незнакомца уже был голосом её воли, её тайных желаний, того, о чём и мечтать-то страшно, а мечтается.
  В круглое отверстие с тихим клекотом влетел геликоптер и мягко опустился на редакторский стол.
  - Тут кое-какой инвентарь - глупо, согласитесь, таскать инструменты мимо охраны. Охрана часто неадекватна.
  Незнакомец отцепил от геликоптера пакетик, потом подошел к стене, отделяющей кабинет редактора от соседнего, и легонько постучал по ней. Звук был музыкальный, не бетонный.
  - Хорошо нынче делают стены, - заметил он, - дошло, наконец, что все стены - это декорации, и их нужно иногда трансформировать.
  Он достал обычный нож, с размаху воткнул его в стену и, двигая им, наподобие консервного, стал выбирать в стене щель.
  - Вы вор? - тихонько выдохнула Анна. "Он вор, а я воровка - чудный финал карьеры".
  Незнакомец насмешливо посмотрел на нее.
  - Нет, это не моя специальность. И потом кража предполагает наличие собственности -
  ценностей, которые принадлежат личности или нескольким личностям. А вы только что сказали, что здесь нет ни личностей, ни ценностей.
  - Я разве говорила, - Анна осеклась. "Но ведь подумала".
  - В таком тревожном состоянии, я вас к сейфу не поведу.
  "К сейфу - значит, мы воры, но он сказал, что нет. Он не лжет мне. Я даже не думаю позвать охрану, почему мне так странно хорошо, я хочу продолжения, Боже, как хорошо", - у Анны мир кружился, кривлялся и хохотал, как цирковой паяц.
  Незнакомец отвалил кусок стены, и получился удобный лаз - как раз для проникновения в кабинет... А! Кабинет-то был Петра Ильича - шутите! - и в нем стоял сейф, а в сейфе... И нам бы хватило, и еще поделились бы с соседями - и им бы хватило.
  - Вам слишком мешает воспитание, вас изуродовали в детстве - отрезали крылья.
  - Мама с папой любили меня, любят...
  - Те, кто любит, глаже и причесывают. А "лишнее" состригают. Мы все любим "куколок". Вас наверняка баловали.
  - Нет.
  - Значит, сильно баловали.
  
  Незнакомец смотрел на нее - опять на переносицу - и казался вдруг постаревшим.
  - Я вижу девочку лет трех, крутящуюся возле стола взрослых: "Я тоде кацю, дате, подалута это ... - Анэтта, ты не будешь "это" кушать. - Буду. Дате... Нет, не кацю" - и кладет "это" изо рта на стол.
  Ваша семья была старинной интеллигентной семьей, семьей, которую счастливо миновали гонения, которая хранила дух Чехова, Пушкина - всего, что, казалось, смыли революции, войны, и бессмысленное экономическое соревнование с соседом, у которого козырей в рукаве, как у дурака фантиков. Вы считаете себя аристократкой. Жаль. Аристократия - это маленькая толпа, это элита большой толпы, но психология та же: страх и ненависть иного, требование равенства, а значит, коллективная нищета в душе. Немногие, нынче таких и нет, выбрали нищету добровольно, большинство нищенствует принудительно - отсюда беспощадная жестокость наших нравов. Жестока толпа, жестока элита - вам стоит узнать одну легенду.
  "Как он узнал мое имя?" - подумала Анна и погрузилась в легенду.
  
   Легенда о Желтой реке.
  
  Юноша из порядочной семьи, семьи давно не обремененной пошлой заботой, как и где зарабатывать - на семью "работали" семейные деньги, любил, чтобы время шло весело. Для созидания веселия он содержал (давал взаймы и не требовал возврата) двух друзей - у тех денег было гораздо меньше, а это стимулирует мозговую деятельность. Один усиленно придумывал приключения с погонями на авто, второй специализировался на девушках. Девушек, таких, как на обложке "Максим" (внешне, а внутренне не знаю, да есть ли там внутренности?) привозили к бассейну, к столикам с фруктами, к музыке - и ласково предлагали стать одалисками в этом демократичном гареме.
  
  Мягкие солнечные дни сменялись мягкими же ночами, но вот беда - юноша пресытился. Ему надоели и улыбчивые красотки, и ночные гонки на машинах. Он стал потихоньку убегать от друзей, стал, как поэт, прямо, бродить по диким, неприбранным улицам города один. И вот в одну из таких одиноких прогулок он забрел в маленькое кафе под кленами, совсем крохотное - на пять столиков.
  К нему подошла официантка, он заказал кофе и стал ее разглядывать. Она заварила кофе в турочке - профессионально! - погрела турочку на горячем песке и подала напиток. У нее была приятная внешность, и какая-то непробованная еще чистота.
  - Посиди со мной, поболтаем, - предложил юноша.
  - Нельзя, - улыбнулась девушка. Юноша был симпатичен.
  - А когда можно?
  - Тут вечером танцы, вечером можно.
  
  Это было его первое свидание - танцы! Девушка не из "тех"! И никто не знает об этом!
  Вечером он, как Гарун Аль-Рашид, ускользнул от друзей и пришел к кафе. Она тоже была тут.
  Музыка была самая обычная для танцев, люди были тоже типичные (молодежь с окраин, да два алкаша - любители громкой музыки) - было одно ново - он и она. Они танцевали, он держал ее худенькое гибкое тело и чувствовал: она - его женщина. А она понимала это через его руки и молча соглашалась с ним: "Да, я твоя женщина, а ты - муж мой".
  - Я схожу переоденусь, - сказала она в паузе.
  - Нет, не ходи, не хочу, - ему скучно было оставаться одному с другими, ему не нужны были другие.
  - Я хочу переодеться, - сказала она гордо - девушка становилась женщиной.
  - У тебя будут магазины платьев, горы до небес, но я ждать не буду. Если ты уйдешь, я возьму вон ту шлюху, - сказал он зло.
  Она быстро посмотрела ему в глаза и ушла. Он стиснул челюсти, набрал номер, через секунды подъехал автомобиль, и его увезли.
  В машине приятель неуклюже пошутил насчет кафе, откуда они отъехали - и получил в зубы:
  - Не смей шутить без моего приказа, - сказал юноша, он становился "хозяином".
  
  Прошло много лет.
  
  Как то на берег маленького, прозрачного до дна озера, питаемого крошечным ледяным ключиком, приехало две компании отдыхающих - разные люди. Одни заняли весь пляж: заставили его столиками, мангалами, машинами - разной ерундой, другие, на противоположном берегу, тоже расположились с размахом: у них был и тент, и сетка для волейбола, и, конечно же, мангалы и столики. Играла музыка у тех и у других, дымились угли, пищали дети, и периодически покрикивали мужчины.
  От одной компании к ключу за водой пошла женщина, а от другой, тоже к ключу, но просто
  для разминки пошел мужчина. Они встретились, равнодушно посмотрели друг на друга и замерли. Они узнали: он - ту девушку, она - того юношу.
  Потом их окликнули, и они пошли, каждый к своим, но ушли их тела, а души продолжали стоять, замерев и ожидая, кто скажет первым. Но никто не начинал.
  Компании давно разъехались, темнело, а души юноши и девушки продолжали стоять над ключом. Из души девушки в ключ, и без того ледяной, упала прозрачная слеза - ключ закипел и утих. Из души юноши тоже упала слеза, но горькая и тяжелая. Ключ взревел и вдруг стал бить мощной струей, размывая породу и неся песок через озеро в реку и дальше к океану. Так появилась Желтая река. Она берет свое начало в расселине между двух скал - одна струя, чистая и ледяная смешивается с другой - мутной и полной песка. Песок этот золотоносный. Старатели годами моют золото на берегах Желтой реки и говорят, что золота там - конца не видно, и шепотом добавляют: "Когда "они" помирятся - золото кончится".
  
  - А они помирятся? - спросила Анна, ей казалось, что небо густеет и вваливается синим прибоем через круглое отверстие в комнату. А где то вдали виднелись паруса облаков, плывущих по Желтой реке.
  - Когда девушка перестанет ронять слезы.
  - И когда же? И какие женщины не плачут?
  - Не плачут королевы или богини, но вы думаете, они все в прошлом? Вдохните аромат времени - теперь время героев - богов сошедших на землю, или людей поднявшихся до небес.
  Вам следует вспомнить - как вы летали. Вы хотите этого?
  - Да, - сказала Анна, навсегда отрезая себя от прошлой жизни.
  
  
  Скажу вам вот что: творчество - капли воды, дрожащей на мраморном полу античного храма, постоянно меняющие очертания, сливающиеся друг с другом и исчезающие в щелях между плитами. Их мы видим, а дождя, который их создает - нет. Говорю я иначе, чем думаю, а пишу и вовсе, как иной - это загадка. Кажется, я так и не соберусь нарисовать портрет Анны - придумайте сами, или возьмите готовый из журнала. Может, наши вкусы разные.
  
  - Там стоят датчики движения, - сказала Анна, заглядывая в проем стены.
  Незнакомец расстегнул пальто и вынул из-под старой жилетки свернутую ткань, густо обшитую черными пластинками.
  - Это переделанный экран солнечной батареи - отлично поглощает излучение. Просто держите его, будто мы понарошку прячемся от детей, и пойдем.
  Они развернули экран и занырнули через лаз в соседний кабинет.
  "Тебя арестуют и посадят", - пискнул на прощание в ее голове прежний голосок.
  "Ты смешишь меня - и некстати - я, кажется, порвала колготки", - перебил его новый голос, привыкший повелевать. Голос был как будто знакомым, из снов - ему верилось.
  
  
  
  
  
   Что происходило в кабинете Петра Ильича, Анна запомнила, но, как сон, и рассказать мне толком не могла. (Сны - плохой повод для рассказа, личное невыразимо.) Во-первых, что она видела? Уверенную спину незнакомца и плотную ткань экрана, за которым они, прячась, шли гуськом к сейфу, стоящему в мрачно насупленной глубине кабинета. Незнакомец все время непринужденно, в полный голос делал замечания по поводу интерьера - его смешили и уютный торшер возле диванчика: "Тут он размышляет в одиночестве!", и обилие книжных шкафов с пугающе толстыми фолиантами: "Да он искушенный читатель!", и могучее, посверкивающее роскошным глянцем, кожаное кресло: "Сидячая работенка - сидячий образ мыслей".
  
  Дойдя до сейфа, незнакомец попросил Анну держать покрепче экран, а сам занялся замком.
  - Цифровые замки отличная штука - выглядят внушительно и вселяют надежду, а главное, не нужно подбирать отмычку - считываешь набор цифр томографом - и открываешь... Да, неслабо набил мошну Петр Ильич, даже неприлично - столько денег в одном месте.
  
  Анна заглянула в сейф через плечо незнакомца - штабеля плотных денежных пачек лежали равнодушно спокойно - им было абсолютно все равно: кому принадлежать и что делать.
  Странно, но деньги ее уже не интересовали.
  
  - Давайте, поможем экономике - понизим инфляцию, вот премьер обрадуется, - весело сказал незнакомец, вынимая осторожно крохотный пузырек с какой-то зеленоватой жидкостью. Он открыл его, побрызгал "химией" поверх денежных пачек, и Анна с удивлением увидела, как бумага стала раскисать, течь сопливой кашей - минута, и вместо денег были только металлические, чистенькие полки. Сейф стал пустым.
  - А это - на память о друзьях, - сказал незнакомец и аккуратно положил на среднюю полку сейфа стеклянный протез человеческого глаза.
  
  Они вышли из комнаты тем же манером. Анна ничего не понимала, да и не хотела - она была занята другим - что-то новое, могучее, красивое и, одновременно, древнее росло в ней. Ее внутренний голос - голос ума - изменился, он окреп, он повелевал; ее душа, до того мятущаяся и сомневающаяся, вдруг стала космически свободной, не понимающей все прежние метания и страдания; Анне казалось, что сама кровь в её жилах течет не по законам физики, а как вздумается, как ручьи талого снега в половодье.
  
  - Что теперь? - спросила она, когда они вновь оказались в кабинете главного редактора с дырявым окном. "Ну и дурочкой же я была, когда думала разное о нем, (ведь чуть ли не о сексе!), ну и человечком же я была".
  - Надо уходить, - незнакомец небрежно выбросил геликоптер за окно, и тот полетел между конструктивистскими, угловатыми домами.
  - Поскольку не в наших правилах повторяться, мы уйдем не через вход. Разрешите, я помогу вам?
  Анна царственно кивнула. Незнакомец, чуть приклонив колено, подхватил ее на руки, подошел к окну и швырнул в голубой круг, прорезанный в стекле.
  Она падала или летела - все равно. Страха не было. "Хлоп" - крыша "маркизы" пружиня, приняла первое тело, "хлоп" - а вот и второе. Они съехали на тротуар. "Я помню, что так не бывает, что тут и "маркизы"- то не было, но теперь - можно всё".
  
  - Я предлагаю отобедать, только, кто будет платить? - незнакомец с легкой иронией смотрел ей в глаза, - Может, попробуете вы? Начинать пора.
  Анна поняла его.
  - Хорошо, - она засмеялась одними глазами. "Как же тебя зовут? Я, кажется, вспоминаю..."
  
  
  Тем временем Петр Ильич, решил наведаться в свой кабинет - хотелось не спеша разложить деньги по конвертам.
  Он раздал поручения "ближним" - референтам, охране, адвокатам - и тяжело отдуваясь (он был полный мужчина, вдобавок, перекусил только что печеным гусем с черносливом, и гусь плохо улегся в его желудке - толкался и издавал звуки), отпер дверь своего кабинета и направился к сейфу. Но он сделал только пару обычных, "деловых" шагов - он увидал открытый сейф - ноги вдруг стали слабыми, как макароны, захотелось сесть на пол, и даже спрятаться под этот пол. Его поразило не отсутствие денег - что деньги! такими деньгами Петр Ильич мог запросто и десять сейфов набить - нет, стеклянный глаз, который смотрел на него их пустого сейфа - вот, кто смертельно напугал олигарха. Кое-как он дополз до сейфа, взял глаз на ладонь и секунды смотрел в искусно выполненный зрачок. Вдруг глаз начал светиться...
  
  Чтобы вы не сочли меня сумасшедшим, я поделюсь с вами одним секретом, а именно, секретом под названием: "Стеклянный глаз семерых".
  
  Это дело началось, да и было отправлено в архив в самом начале девяностых, в прошлом столетии. Из алмазного фонда России непонятным образом исчезли бриллианты на сумму четыреста миллионов долларов - не мало! Работников фонда допрашивали - да толку не было - и что допрашивать-то, когда всех входящих и выходящих в секретные помещения чуть не рентгеном просвечивали и догола раздевали. Мешала следствию и всеобщая суета, которая тогда была и на улицах и в головах. Девяностые - время легенд и тайн... Вынести такое количество бриллиантов никакой возможности не было, но их вынесли. А делалось это так. Группа молодых людей, воспитанных в идеалах гуманной справедливости и приятного, светлого будущего (не для всех, так хотя бы для удачливых), вытянув спички, определила дальнейшие шаги. Тот, кто вытянул надломленную, добровольно пошел на операцию - ему удалил глаз один мающийся без денег хирург, да заодно направил к протезисту - остальная шестерка готовилась.
  Одноглазый молодой человек, имея блестящие характеристики из райкома, устроился в фонд огранщиком (а он и был ювелиром - удачно совпало). Каждый день, приходя на работу, одноглазый вынимал протез, отклеивал пластинку с роговицей и зрачком, набивал глазницу бриллиантами, вставлял пластинку, а лишнюю круглую стекляшку перемалывал в мельнице на абразивную крошку. Дома же друзья вручали ему новенький протез. Сколько бы он так ходил - не знаю, но у него вдруг начались сильные боли в затылке, и буквально за пару недель он иссох и угас. Помер.
  Оставшиеся шестеро друзей, обладатели крупного по тем временам состояния, похоронив товарища, дали клятву: да послужит это богатство на благо народа! Для того, дескать, оно и вынуто из хранилища, где лежало мертвым грузом. Они капитально поучаствовали в приватизации, при этом первоначальная сумма утроилась, потом, как танки, подмяли ряд компаний помельче, а потом уже занялись благом народа - дали рабочие места и право на кредит.
  Одним-то из этой шестерки и был Петр Ильич.
  
  Пока я рассказывал вам историю об умыкании бриллиантов, глаз на ладони Петра Ильича
  загорелся совершенно нетерпимо ярким светом, Петр Ильич хотел было спрятать его куда подальше, и даже поднес левый кулак с зажатым в нем глазом к подбородку, раздумывая, но ничего не успел - глаз взорвался. Шутник минер ли так рассчитал, или комплекция Петра Ильича тому способствовала, только от взрыва помещение почти не пострадало (только томик Тургенева выпал из шкафа и раскрылся на "Отцах и Детях"), а вот у Петра Ильича оторвало голову, крутя, как баскетбольный мяч, перенесло через кабинет (потолок при этом был сильно попачкан) и "прикольно" установило поверх торшера. Тело без головы сделало, агонизируя, несколько шагов, уселось в рабочее кресло, взяло в правую руку "паркеровскую" ручку и чиркнуло на листе бумаги: "Одобряю". И голова с вытаращенными глазами на торшере, и тело за столом представляли просто "живую" иллюстрацию к "Органчику" Щедрина, так, во всяком случае, сказала главный редактор - начальница Анны - а она-то уж была дама с пониманием.
  Следующие два часа в кабинете Петра Ильича творилось невообразимое: все работники двух сливающихся холдингов фотографировались "на память" кто с головой на торшере, кто с туловищем. Дамы предпочитали туловище. Толкучка была, как на открытии модной галереи, и только одна, самая сдержанная сотрудница, пристыдила коллег:
  - Люди, у вас Тургенев на полу лежит, хоть бы кто нагнулся!
  
  Анна услышала хлопок от взрыва и краем глаза заметила вспышку света в окне.
  - Невинных жертв быть не должно, - утвердительно сказала она.
  - Да, Немезида требует кары только для тех, чья вина признана всеми. Кстати, о невинных жертвах. Все порядочные государства тратят титанические усилия на борьбу с этой гадостью - организацией невинных жертв, но её "пауки-финансисты", ткущие свою липкую паутину, сидят по норам и чувствуют себя в безопасности. Вам надо заняться ими.
  Незнакомец протянул ей флакончик с духами. На этикетке была надпись: "Лунное безумие".
  - Удачная находка моего приятеля химика - духи эти вызывают стойкое помешательство - нюхнувший их, становится полностью тем, кто он есть по сути своей, например, червяком...
  Или богиней.
  
  Они зашли в очень дорогой ресторан, незнакомец сделал внушающий уважения заказ, они ели, но пища не отяжеляла её, а наслаждала, они пили, но вина её не пьянили, а приносили радость.
  - Я пойду, - сказал он, - вон та пара, чересчур надменная - герцоги Йоркские скромнее.
  Она кивнула ему и подозвала официанта.
  - Видите тех людей? У них, у дамы в сумочке, в коробочке зачем-то спрятаны тараканы. Зачем - не знаю, но вас предупреждаю.
  
  Официант пулей помчался в "служебку", оттуда тут же выскочило трое крепких мужчин, и надменная пара была аккуратно выпровожена на улицу. К ней подбежал маленький толстячок
   и, прижав руки к груди, театрально воскликнул шепотом:
  - Вы спасли мою честь, честь заведения! Там сидят проверяющие - дегустаторы, и я не знаю, что бы было со мной, если бы тем двум негодяям удался их план! Ваш обед - за счет заведения, даже не спорьте. И бутылочку вина в подарок - вы какое предпочитаете - белое, красное?
  
  Пока она ждала толстячка с подарком, как любой женщине, ей захотелось взглянуть на себя - просто так. Она достала из "косметички" зеркальце и посмотрела. Из зеркала на нее смотрело незнакомое еще, небесно-прекрасное лицо Дианы-охотницы с глазами цвета вечернего моря. Зрачки были квадратными.
  
   Когда Диана рассказала мне эту историю, она сказала:
  - Теперь напиши ее. Получится - угощу тебя яблочками.
  И она ласково потрепала меня по загривку. У меня по шкурке мурашки побежали. Я преданно прижался пятачком к ее божественному колену и хрюкнул от счастья. Теперь печатаю - хочется почавкать яблочками - неудобно только по клавишам бить копытцем.
  
  
  
  
   Оперуполномоченный Мокрушинского РОВД Иван Пуговицын (ударение в этой фамилии плавающее - оно ставится в соответствии с воинским званием носящего так, что когда наш герой получит погоны полковника, ударять нужно будет на последнюю гласную) был оперативником "неправильным", не таким, каким привыкли мы (благодаря сериалам) представлять оперативных сотрудников криминальной полиции. Стрелял он безобразно криво, но попадал, хотя все время норовил пистолет держать по-ковбойски у бедра, а попробуй-ка попасть из нашего пистолета, даже с упором "лежа" вот в это ведро с десяти шагов - то-то же, а еще ракетчиков ругаем. Был он толстоват для оперативника, и худеть, несмотря на уговоры телеведущих, не пытался, а наоборот все время что-то жевал. Даже на утренних оперативках полковник Самарай постоянно делал ему замечания, дескать, он своим жеванием сбивает весь ход умственного следствия. "Невозможно поговорить спокойно, без эмоций о нашем не по-христиански убитом, Пуговицин, все из-за вас нервничают, а нам еще изнасилование в шахматной школе обсуждать". Например, любил Пуговицын бутерброды с маслом, колбасой и селедкой - странно, да? А носки в полосочку - не странно? Дела свои он вел тоже странно, полагая преступников людьми необыкновенными, и ища, прежде всего, в круге подозреваемых тех, кто был хоть чем-нибудь примечателен - хотя бы подозрительно кустистыми бровями или наглого цвета рубашкой. Диво дивное, но метод работал - а как его в отчете отобразишь?
   Вы скажите, как это автор осмелился писать об оперативном уполномоченном? Разве автор служил в полиции?
   Без ложной гордости признаюсь: те, хоть и не многочисленные приводы в отделы полиции, дали мне возможность хорошенько познакомиться с этим почтенным заведением, с прекрасными, остроумными людьми, там работающими. Я до сих пор не могу без благоговения вспоминать доброе, отлично выбритое лицо сержанта, выпускающего меня из камеры задержанных, его симпатичную улыбку, показывающую крепкие, кусачие зубы, и напутственное: "Свободны!"
  А сколько там жизненных, невыдуманных историй услышишь! Где вы еще услышите потную исповедь, совершенно итальянскую по духу, молодого автослесаря о безумном романе с взбалмошной дочкой олигарха, случившемся прямо во время процесса замены тормозных колодок, так что напарник его, слесарь Федорчук, протянув руку по направлению к этому Ромео-автослесарю, и крикнувший в полный боцманский голос из-под брюха автомобиля: "Ключ на "двенадцать"!", принужден был ждать и держать руку чуть не три минуты. А жуткая, неправдоподобно хитрая история с отравленными пельменями (пельмени были с грибами, а с ними шутки плохи!), которыми тихая жена, заслуженный работник детской библиотеки хотела попотчевать мужа-диссидента (он стал чересчур резко отзываться в последнее время о реформе образования), да тот, не будь дурак, подменил тарелки, и животом после обеда страдали безвинная соседка, заглянувшая по случаю, и коварная супруга-библиотекарша. Библиотеки вообще, похоже, гнездо страшных женщин - чему доброму чтение от скуки научит. Всего не перескажешь. Так и хочется сказать: не бойтесь камеры, посещайте камеру и, если сможете, уважайте камеру. Но что-то подобное кто-то уже говорил. Это ничего. После того, как у меня два раза украли паспорт и один раз любимую девушку - причем, все случаи произошли на колхозном рынке - я стал циничнее относиться к чужой собственности.
  
  - Так, Пуговицын, быстренько, что ты там по "горячему" узрел и сдавай дело. Слава Богу, этого медиа магната у нас забирают, - с такими словами полковник Самарай распахнул дверь и вошел в комнатку, где Иван Пуговицин нес свои суровые будни. Комнатка была наполнена духом аскезы и деловитости. Стол, сейф - ничего кроме.
  - Камеры не работали...никто ничего не видел...опрос свидетелей ничего не дал...экспертиза руками разводит... Сам-то, что думаешь, Иван?
  - Преступники ушли через окно, - сказал обреченно Пуговицин - он знал, что его "не услышат".
  - Ты в своем уме? Ладно, сдавай дело, и плотненько займись дракой с проломленной головой в общежитии юридического университета, а то уже родственники беспокоят - юстицию всем подавай. В наше время - кто на такие мелочи внимание обращал? Ну, играли студенты в преферанс, ну, поспорили - как же не спорить будущим адвокатам?
  
   Иван спрятал дело в полицейский секретный сейф, и пошел пешком (он разнашивал новые ботинки, а для того, смазывал их вазелином, изнутри спиртом и надевал пару носков) к общежитию, допрашивать в пятый раз дворника таджика - единственного человека из юробщежития, который хоть что-то говорил понятное. Жаргона молодежи Иван не знал.
  Проходя мимо небоскреба, где разыгралась трагедия с оторванной головой, Иван вдруг почувствовал приятный аромат жареных котлет. Он оглянулся на дразнящий запах и вошел в гостеприимные двери того самого заведения, где накануне обедали Анна и незнакомец.
  Подчиняясь ощущению гурмана (он и сам бы перекусил после "дела" - так он не думал, но чувствовал) Иван спросил у официанта:
  - В тот день (Иван назвал дату) вы не заметили каких-нибудь необычных посетителей?
  - Как же! - воскликнул официант, - была одна пара - зашли с целью нам навредить. У них были приготовлены тараканы, а у нас тут дегустационная комиссия! Хорошо, что нас предупредила девушка-спортсменка. Заказ был из французской кухни - очень сильный.
  - Спортсменка? С чего вы решили?
  - У нее с собой был спортивный лук. Они с ее тренером сидели вон там, - официант показал.
  - Тренером? Почему не мужем или другом?
  - Он был вроде, как начальник, но ни разу ее не коснулся - нет, точно не муж.
  Иван поблагодарил официанта и пошел разбираться с будущей адвокатурой, девушку же с луком положил на одну из полочек своей памяти.
  
  
   Юрий Анатольевич Хорьков был очень толковым, вдумчивым финансистом. Был он тих и светел нравом, и соперников своих душил быстро и "по-тихому", без визга. Очень почтенный человек. Банком своим чистеньким (он был владельцем и директором крупненького банка. Слушайте! Мне так нравятся банковские интерьеры - просто часами бы сидел там и мечтал!) он управлял тоже толково и вдумчиво. Девочки его (даже те, кто от природы были косолапы и вне банка ходили "уточкой"), все изящно и быстро (балерины мои маленькие!) скользили по мрамору (все в зеленых галстучках) и улыбались, улыбались до онемения лицевых мышц. ("Ты, Катя, почему сейчас не улыбаешься? Ушко болит? Или работа не нравится?") Будучи человеком рассудительным и даже склонным к вечерним историческим копаниям, Юрий Анатольевич давно понял (копаясь как раз в банковской истории), что кассовое обслуживание пугливых клиентов приносит крохи, что крохи же приносят и вечно запаздывающие платежи по редким кредитам слезливых отцов молодых семейств- нет, не для того создавались банки в древней Ломбардии! Переброска денег на расстояние - вот смысл банка, причем переброска денег не малых. Причем так, чтобы никакая дрянь-инспектор и заподозрить ничего не смогла бы.
  Поэтому он испытывал сытое удовлетворение от той "работенки", которую провернул сегодня с фирмой "Бабалай". Работа была простенькая - купить валюту, оплатить счета за рубежом, а для того, перевести деньги в "Магриб". "Магрибом" Юрий Анатольевич называл страны, где с деньгами творятся чудеса. Исчезают - и всё.
  Деньги у "Бабалая" были все - поступления от продажи земельных участков под жилищное строительство. Но, несмотря на невинность документации, Юрий Анатольевич всё же проехался лично, и убедился, что проданные поля зеленеют девственной травкой и, кроме пары коров, никто на полях не гуляет, хотя бы и с теодолитом.
  "Так", - сказал он сам себе.
  В разговоре с Аликом Ахатовичем - директором "Бабалая", Юрий Анатольевич задал равнодушно вопросик о подлинниках документов, подтверждающих собственность.
  Алик Ахатович стал плохо понимать по-русски.
  "Так, так", - сказал другой раз Юрий Анатольевич.
  Он видел краем глаза пульсирующую жилку на шее Алика Ахатовича и знал, что жилка только того и ждет, когда он, Юрий Анатольевич вопьется в нее.
  Он встал, подошел к окну и, глядя, как дворник Николай Александрович сурово, по-Толстовски чешет граблями лысый газон под банковским фасадом, решил: "Пора!"
  - Двадцать процентов составят мои комиссионные...
  Глаза у Алика Ахатовича округлились.
  - Мне ведь все равно, что вы оплачиваете: электрокары, как написано, или... оружие. Мне все равно - за двадцать процентов.
  Глаза у директора "Бабалая" сузились, и через минуту Алик и Юра "ударили по рукам".
  
   Особенно радовало Юрия Анатольевича, что Алик Ахатович собирался в скором времени прикупить еще партию электрокаров, и тоже на приличную сумму. "Если так пойдет, глядишь, и на покой уйду", - думал Юрий Анатольевич, садясь в машину. Будущее рисовалось в розовом тумане, из которого потихоньку-помаленьку выкорячивался домик в Барселоне. (Юрий Анатольевич уважал Гауди, а еще больше - свежую рыбу с Барселонского рынка. Каталонцев, впрочем, не любил - "сомнительный народец".)
  - Давай-ка, Володя, к озеру - воздухом подышим, голову в порядок приведем, - сказал он шоферу, крепкому молчуну из бескрайней российской глухомани, где живут в основном волки и ястребы, а что люди делают - неизвестно. Тот кивнул, и они поехали.
   Оставив машину с Володей на одуванчиковой полянке, до которой был удобный, накатанный спуск, Юрий Анатольевич решил пройтись вдоль берега по пляжу вдоль ивовых зарослей - полюбоваться. День был прекрасный, тихий, но людей - отдыхающих - не было ни кого. Была только синяя, тающая в мечтательном горизонте, гладь озера, изредка тревоживаемая всплеском играющей рыбы, голубая бездна чистого неба с парящим коршуном в центре, и белая, сполоснутая полоска песка вдоль берега. "Странно, такой день и нет людей", - подумал Юрий Анатольевич, и тут увидел фигурку, медленно и красиво идущую по краю воды, там, где волны с торопливым шепотом бились о валуны и выбегали на зализанный песок. Юрий Анатольевич прищурился. "Быть не может!"
   Фигура была женская, без сомнения, но она была голой! "Нудистка что ли? Может уйти? Да уж поздно".
  
   К нему приближалась девушка. Она была не совсем голая - рубашка, обычная рубашка, чуть ли не мужская "ковбойка" с закатанными рукавами на ней была, но была расстегнута и ничего не прикрывала. Ни сосцов, торчащих, как ягодки, на гордых грудях, ни упругого живота, с нижним треугольником, покрытым кудряшками - Юрий Анатольевич смотрел, не дыша, и от дикого, неземного какого-то, первый раз испытываемого наслаждения был не в силах двинуться. Он успел заметить колчан со стрелами и лук за спиной незнакомки - для того, видимо, и была накинута рубашка. Девушка шла, легко играя ногами с послушными ей волнами, которые пытались нежно коснуться хоть пеной её округлых колен, и не обращала на него никакого внимания.
  Приблизившись, он величественно повернула к Юрию Анатольевичу божественное лицо, и свет ее глаз, глаз прекрасных, как моря Одиссея, обрушился на мозг бедного банкира.
  - Налюбовался? - раздался хрипловатый, одурманивающий голос, от которого сердце сжалось в комочек и радостно заплакало.
  - На колени, раб, - просто, будто спрашивая, который час, произнесла девушка. Юрия Анатольевича будто ударили разом под коленки сзади - он рухнул на песок. "Просто доползти и поцеловать ножку - и тогда спасен", - мелькнуло у него в голове. Он заскулил и пополз к незнакомке. Она вышла из воды, ноги ее были мокры и покрыты песчинками и каплями свежей воды, а ногти были, словно перламутровые ракушки - это он тоже успел заметить.
   Но когда он подполз, богиня ("Да, это богиня, кто же еще!") легонько толкнула его мокрой ступней в лоб. Нога ее, казавшаяся такой изящной, была сильна как камень мрамор - Юрий Анатольевич отлетел шагов на пять. "Что же, вот так, без покаяния?" Он схватился за шейную цепочку, чтобы вытащить крестик, но тот зацепился где-то на спине и не выходил.
  
  - Когда светит Луна, глупо взывать к Солнцу, - насмешливо произнесла девушка, снимая с плеча колчан со стрелами и лук. Она прицелилась.
  "Луна светит, почему Луна?"
  И Юрий Анатольевич увидал на голубом небе за спиной девушки огромную белую луну.
  - Стань тем, кто ты есть!
  Стрела свистнула, и Юрий Анатольевич успел только заметить, как за миллиметры до его груди, стрела стала огненной голубовато-белой молнией. Она вошла в него - больше он ничего не понимал. Его не стало.
  
   Спустя сорок минут шофер Володя отправился на розыски шефа. Спустившись через кустарник к берегу, он увидал красивую девушку в белом спортивном костюме, которая упражнялась в стрельбе из спортивного лука. У ее ног сидел маленький пушистый зверек.
  - Вы здесь мужчину лет пятидесяти не видели? - обратился он к ней с вопросом.
  - Был один - ушел купаться, да вон, не его одежда? - ответила Анна. На песке лежала аккуратная стопочка - брюки, рубашка - всё Юрия Анатольевича.
  - Вот так раз! Он же плавать не умеет! А давно ушел?
  - Я не обратила внимание. Меня все время отвлекает мой хорек - Юрасик. Все время стрелы ворует. У, я тебе!
  Девушка с улыбкой погрозила хорьку. Тот радостно завертелся у ног хозяйки.
  Володя тупо посмотрел на хорька и сказал:
  - А вдруг утонул - опять работу искать.
  Анна взглянула на шофера, но быстро, не задерживая взгляда:
  - А вы не пробовали возить что-нибудь более ценное, чем "неумеющее плавать", например, молоко?
  Володя пошел к автомобилю, на ходу сделав звонки в полицию и в банк, а в голове всё вертелось:
  "Мама, я молоковоз - старый, штопаный насос. А ведь дед мой молоко возил и ничего, пятерых поднял. Разве и впрямь пойти?"
  
   Бравый генерал Константин Федорович Укатаев, был крепким, поджарым мужчиной, еще вовсю готовым любить (желательно молоденьких из провинции) женщин и неумеренно пить игристые вина на ночь глядя. Генералом он был правильным - не в "тылу" звание получил. Как у любого поэта, у генералов тоже есть у каждого свой стиль, свой привычный "язык". Стиль генерала Укатаева был очень своеобразным. Обычно, после чудовищной артподготовки, другие полководцы приказывают немедля наступление, и, конечно же, теряют убитыми и раненными порядочно людей - им, видите ли, победу подавай. "Суворовы", мать их так. Укатаев же, обрушив на противника всю огневую мощь, которой он располагал, вдруг приказывал перегруппироваться, окопаться и отойти от греха подальше.
  - Как же, Константин Федорович, - говаривал ему в недоумении командир разведроты бравый полковник Заболотный, - для чего же два взвода - отличные все ребята! - полегло, удерживая эту высоту?
   Они были старые товарищи, и с глазу на глаз давно были на "ты".
  - Или ты думаешь, Миша, мне павших не жаль? Или ты думаешь, я врага добить не хочу? - с болью в голосе говорил Константин Федорович, помешивая ложечкой чай. (Чай он заваривал крепкий, почти "чифирь".)
  - Хочу, а для того надобно терпение. Да и людей пожалеть стоит - устали парни.
  Лукавил немного бравый генерал. Жалел, конечно, он своих солдатиков, но и противника жалел. И не просто жалел, а любил. Да, истово, как первокурсник одногруппницу, любил Константин Федорович врагов, тех, с которыми воевал. Только они, враги эти, и давали смысл всему пошлому (если без войн) бытию бравого генерала, пошлому, хоть волком вой в форточку, только они и давали почувствовать солдатский огонь в крови, хмель боевую в мозгу - всю полноту и радость жизни. Да и усадьба в Вяземском, странное дело, строилась гораздо быстрее, когда враги были не разбиты и побеждены, а скалили зубы, угрожая мирным гражданам. И даже супруга Константина Федоровича начинала выглядеть моложавее, когда "дело"-то было. Нет, нельзя было добивать противника, никак нельзя.
  
   К вечеру описываемого дня, генерал задержался в штабе - следовало разобраться с накладными на боеприпасы, которых значилось столько-то, а в действительности находилось
  с "гулькин нос". Разобраться и сказать начштаба, что деньги в одиночку "крысить" не хорошо, не по-товарищески как-то.
  "Разобраться надо вот как - командир я, значит не меньше четверти доли мои. Дисциплину забыли! Распустились!"
  
  - Разобрались? - услышал он вдруг хрипловатый, блаженно-покоряющий голос.
  Генерал изумленно поднял глаза от бумаг.
  Прямо перед ним на столе, который торцом примыкал к его, генеральскому, скрестив ноги, сидела свежая, юная девушка в белом спортивном костюме. В руках она держала лук и стрелу, которую уже вставляла обушком в тетиву. Рядом с девушкой на столе сидел маленький хорек и весело поглядывал на генерала, шевеля усиками.
  "Кто такая?" - хотел прорычать генерал Укатаев, но из горла вырвалось именно рычание, не больше.
  Девушка, насмешливо улыбаясь, подняла лук и прицелилась.
  "Как! Не в бою, и без оружия в руке!" - сверкнула уходящая уже, человеческая мысль.
  Генерал, собирая последние силы, открыл ящик стола, где хранил заряженный пистолет - вот он - слабея, взялся за прохладную рукоять и поднял пистолет. Глаза девушки - о, что это были за глаза! Они сводили с ума, будто лунный свет на поверхности океана! Эти глаза взглядом обволакивали душу генерала, заставляя стонать и покоряться. Глаза девушки смеялись. В поднятой для выстрела генеральской руке, вместо пистолета, была пачка долларов!
  - Моя охота - не продается.
  - Стань тем, кто ты есть, - услышал генерал и увидал, как голубовато-белая молния впивается ему в грудь. Его не стало.
  
   Спустя минуту-две мимо КПП части прошла высокая красивая девушка со спортивным луком за плечами. На руках она несла веселого хорька, а рядом с ней преданно покачивая горбатой спиной, шла русская борзая. Проходя мимо вахты, борзая кинулась было, оскалив клыки, к дежурному офицеру, но девушка ее строго окликнула: "К ноге, Укатай!" И борзая послушно прижалась к хозяйке.
  Как так получилось, начальник караула и сам толком объяснить не мог, только весь личный состав, при прохождении девушки выскочил на улицу и взял "на караул", как перед императрицей. Девушка же даже не кивнула.
  - Это что сейчас было? - спросил лейтенант Сарапулов у сержанта, когда наваждение миновало.
  - Похоже, богиня, - отвечал сержант. Но он был необразованный человек, артиллерист и притом из глубинки, а там народ - сплошь язычники: и колядуют, и масленицу отмечают, и Ивана Купала - нечего и слушать.
  
  - С утонувшим-то банкиром, Иван, дело закрывай, нечего водолазов наших вторые сутки на пляже купальщицами юными развращать, надо и о казенных деньгах побеспокоиться, - говорил строго, но правильно полковник Самарай Пуговицину утром чудесного рабочего дня, - тело - оно само или всплывет или нет - там, говорят, коряг затопленных полно - зацепился наш банкир, а меня его родственники одолевают - им невтерпеж начать судиться из-за наследства, а мы тянем с заключением.
  Иван подумал секунды: говорить ли полковнику о лучнице на пляже, где предположительно купался банкир, или нет, и не стал.
  "Любопытно бы побеседовать с этой лучницей", - думал он. Дописывая всеми ожидаемый отчет, он набрал номер старого товарища по оружию - тоже "опера" - Кудашевича.
  - А я ведь тебя заслушиваю, - шутливым тоном ответил Кудашевич - он был весельчак.
  - Вова, а скажи-ка мне, темному, в твоих краях ничего необычного не случалось?
  - Мы тут все в сказке живем, а ты говоришь: необычного.
  - Такого, где присутствует девушка с луком.
  - Криминального - ничего. А вот в воинской части NN дежурный караул на проходной, видимо курнул зелья, и богинь античных наблюдал. Вот служба! У них генерал пропал, а они
  балдеют, - лейтенант их, говорят, кумирню поставил возле штаба.
  - А что с генералом, ищут?
  - Кто же будет искать боевого генерала? Главного специалиста по скрытному перемещению? У них теперь военная прокуратура, кстати, проверку учинила - там безобразия в штабе уже чрезмерные. Так что, думаем, ушел наш генерал в лес, и застрелился, как и подобает честному офицеру.
  - Почему в лес?
  - А ты как хотел - чтоб он пошел в кабак, заказал водки, постучал ножом по графину и сказал присутствующим: "Минутку внимания, я, генерал такой-то, как и подобает честному офицеру, намерен сейчас застрелиться, прошу быть свидетелями". Только в лесу такие дела и делаются. Ты вот, когда стреляться надумаешь, куда пойдешь: в лес или в театр?
  - А богини-то с луками были?
  - Не с пулеметами же.
  Кудашевич отключился, а Иван взял листок бумаги и нарисовал схему: магнат, банкир, генерал - поверх них кривенько (он с детства рисовал плохо, а почему? - мало пороли! Разве можно, воспитывая детей, рассчитывать на природный талант? Кто из них вырастет? Пушкин? Баловень-любитель. А если бы Пушкина в детстве пороли - он бы не баловался разными "Домиками в Коломне", а написал бы еще три-четыре "Руслана и Людмилу", а то и читать иной раз просто нечего) нарисована была девушка с луком в руках.
  Интуиция сыщика подсказывала Ивану, что здесь связь, но странное дело - первый раз в жизни Иван испытывал, глядя на схему, даже не страх, а "запрещенность" темы. Смертный его разум говорил ему: "Лучше не надо, не лезь". Вот борьба! Долг служебный и человеческое.
  
   Помощник депутата Дебетова (это фамилия такая у депутата была) Попёркин Кондратий Викторович (а это уж обозначение помощника) работал горячо, с самоотдачей, можно сказать, "горел на работе". Ему и жена его не раз говорила: "Кондратушка, ты бы поменьше на работе горел - одни глаза на лице остались, смотреть страшно". "Не могу", - отвечал Попёркин супруге, - "Долг зовет". И там, видите, долг - кругом задолжали. Работа и точно у него была очень живая, творческая.
  Быстро, как можно быстрее нужно было наметать "болванку" речи депутатской по поводу того сего, а вот, в частности, по поводу островной республики Атубо-Бонго.
  Флот наш имел бы отличную ремонтную базу в тихой бухте республиканского острова, если бы вдруг "задружились" мы с развивающимся народом Атубо. Следовало в депутатской речи с гневом пресечь разные гнусные журналистские нападки на доброго президента Атубо-Бонго (кого он там зарезал? Вы, лично, были с зарезанным знакомы?), и уточнить, что каннибализм - явление в прошлом повсеместное, так что нечего патриархальностью соседям пенять, и уходит оно само с развитием образования и медицины, а для того и начат между нашими странами обмен студентами. А в целом народ Атубо - очень привлекательный (песни у них такие славные!) и, главное дело, дружественно к нам настроен. Не вякает в ООН всякую хрень. Как же не выделить привлекательному народу многомиллиардный кредит? Звери мы что ли?
   Язык Попёркина депутату нравился: "Эк, как Кондратий хватил!" - приговаривал он обычно, перечитывая опусы своего помощника: "Родственнодуховновзвешенный народ - как в голову-то пришло!"
   Где же тут "горел?" - спросите Вы. А, работа помощника депутата тем и сложна, что ход мыслей депутатских никому не ведом. Только-только была набросана речь о славных островитянах, только-только был утерт пот со лба, и за обедом сказано жене, что летом намечается поездка на теплый остров, и жена даже стала присматривать себе новый купальник, как помощник депутата узнавал, что "гады эти Атубцы" продались другой морской державе, и бухта их наш доблестный флот принимать не намерена. Опять, значит, нашим морякам у неведомых берегов якоря рвать - глубиномеры-то черт знает что показывают - ярды ли, метры ли.
   Следовало в депутатской речи с гневом отметить вопиющее нарушение человеческих прав на острове (да у них же каннибализм - а вы не знали? И президент садист - пальцы прислуге отрубает), указать на давнее враждебное отношение Атубцев к России, особенно, к нашей духовности - совершенно не интересуются! Плюют даже, а у самих песни все похабные. Как же не выделить фронту освобождения Атубо-Бонго многомиллиардный кредит - разве мы не за свободу?
  За обедом жене говорилось: "Чуть не проморгали мы этих Атубцев, чуть дружить не стали! Хорошо, Василь Васильевич (это шеф) зорко следит за международной обстановкой!"
  Вы думаете - это всё? А как вам такое: фронт освобождения Атубо-Бонго разделялся на три враждующие партии, президент убегал на соседний остров с частью сторонников, а министр обороны с двумя ротами коммандос объявлял себя властью. Бухта была в тех широтах единственная, и моряки, наши славные моряки, со сдержанным гневом говорили вполголоса: "Хорош канитель разводить - даешь бухту в аренду на сто лет!" В политике, как в родовспоможении, чесаться некогда.
  Если в джунглях возле бухты находился в то время отряд вождя Улямбо, следовало быстро,
  без гнева, отметить очень толковую экономическую платформу вождя (кстати, выпускника нашего ВУЗа), и (звери мы что ли?) выделить... И так далее.
  
  Именно он, Попёркин Кондратий Викторович, помощник депутата и зашел прямо сейчас в кабинет Пуговицина.
  - Здравствуйте, вы оперуполномоченный?
  Пуговицин кивнул, разглядывая посетителя - тот был явно взволнован.
  - Значит, вы имеете право носить при себе оружие, вы-то мне и нужны.
  Пуговицин немного удивился:
  - Кто вы такой, и зачем вам человек с оружием?
  - Я (Попёркин представился) опасаюсь за свою жизнь. По долгу службы я много писал о народе Атубо-Бонго, и, естественно, когда пишешь правду, многим стал неугоден. Я подозреваю, да нет, я уверен, что диверсанты Атубовцы замыслили меня убить. Требую защиты.
  Пуговицин удивился еще больше:
  - Откуда же в нашей тихой стране диверсанты? Что конкретно вы заметили угрожающего?
  - Девушку с луком - самое варварское оружие! Она два раза чуть не выстрелила в меня.
  - Поподробнее!
  Иван достал бутерброд с сайрой и сыром - так думалось легче.
  - Первый раз это произошло на перекрестке - там была "пробка". Я выглянул из окна автомобиля, и вдруг увидел девушку с луком - она подходила и целилась в меня.
  - Целилась, но не выстрелила?
  - Нет. Там случилось столкновение - грузовик врезался в "Тойоту" - были жертвы. Все повыскакивали из машин, а девушка исчезла.
  - А второй раз?
  - Второй раз я увидал эту же девушку с луком - она целилась, когда я выходил из кафе, где перекусываю во время работы.
  - Она опять не выстрелила?
  - Да. Из-за угла вышла похоронная процессия - хоронили какого-то простого инженера, а людей было много - странно, да? Девушка опять исчезла.
  - Вы обращались к следователю? Вам лучше всего...
  Но Иван не успел сказать Подпёркину, что лучше всего делать в таких случаях - раздался странный звук, напоминающий хлопок шампанского, из стены, которая отделяла кабинет Пуговицина от помещения с "уликами" отлетел кусок штукатурки, и в образовавшейся ямке показалось стальное лезвие ножа, который, спокойно покачиваясь, стал прорезать в стене щель.
  Мужчины, оторопев, смотрели на лезвие и на щель, пока, наконец, кем-то не был прорезан портал величиной с дверь. Послышался глухой звук удара от пинка ногой, и вырезанный кусок стены рухнул на пол кабинета оперуполномоченного, подняв небольшое облако пыли.
  "Надо бы взять пистолет", - подумал Иван. "Не стоит", - услышал он в голове чей-то голос.
  
  Через образовавшийся проход в комнату, отряхивая брюки, зашел мужчина с приятным, интеллигентным лицом. Он подошел к столу Ивана, взял с тарелочки бутерброд, "С семгой?" - спросив при этом вполголоса, и, обернувшись к порталу, сказал: "Проход готов, Богиня!"
  В кабинет оперуполномоченного вошла девушка в легкой белой тунике с луком в руках. Возле ее ног шла борзая, и тут же вился маленький хорек. В воздухе пахло цветами и ветрами Эгейских островов. Пахло девственным лесом.
  Иван отметил поразительную красоту девушки и уже хотел взглянуть ей в глаза, но услышал шепот незнакомца: "Не смотрите в глаза Богине-девственницы - это опасно!"
  - Кто вы? Зачем вы? - тоже почему-то шепотом спросил Иван, растерянно глядя на то, как девушка готовит стрелу и начинает целиться в помощника депутата, который сидел на табуретке и попискивал.
  - Кто она такая? Кто ты! - почти крикнул Иван девушке, но тихо. Та не оглянулась.
  - Тс-с. Богиня видит только жертву, не вздумайте ей мешать, Вас она все равно не видит. Вам редко повезло - вы стали свидетелем охоты. Последние свидетели такого жили лет так три тысячи назад.
  - Стань тем, кто ты есть, - раздался повелевающий голос, и Иван увидал, как стрела оторвалась от поющей тетивы, мелькнула в изумрудном воздухе кабинета, который больше походил на поляну в лесу, рассыпалась голубыми искрами вокруг господина Подпёркина и...
  Дальше он увидел такое, что начни рассказывать в обыкновенном, мещанском обществе, все загалдят: "Враки, не бывает такого!" Я потому вам только и рассказываю. Доверчивым людям. "Хр, хр". - это в последнее время я так смеюсь.
  Тело помощника превратилось в огненный шар, шар сжался до размеров комочка, и вдруг стал маленьким волнистым попугаем.
  Девушка улыбнулась, протянула руку, и попугай сел к ней на ладонь.
  - Попёра хорроший, - сказал попугай, шевеля ножками.
  - Янус, - сказала она просто, - я в Рим.
  - Все проходы открыты для тебя, Богиня, - ответил незнакомец. Он открыл окно кабинета, легко вынул вцементированную решетку, и наклонил голову, приглашая девушку. Та, не кивнув, вышла в окно, сопровождаемая зверями - окно было на третьем этаже.
  
   В кабинете оперуполномоченного повисла тишина.
  - Это было не убийство, - наконец выдал сентенцию Иван.
  - Разумеется, нет. Это ордалия - испытание сутью. Все они послужат в свите Богини, пока она навещает Римского понтифика, и если Богиня захочет, вернутся в свой первоначальный облик.
   Я уже говорил, что Пуговицин был неправильным оперативником, но все-таки оперативником он был! Долг и еще раз долг!
  - А можно к ней с просьбой обратиться? Иные дела просто головоломные - вот драка в общежитии студентов юристов - кто там голову проломил, пойди разберись.
  - Это просто. Голову проломил дворник (все были заняты ловлей "мизера", и его на кухоньке не заметили), он же украл айфон, который и сейчас у него в каморке лежит под журналами мужскими, а обращаться к Богине не советую - Диана принимает только человеческие жертвы.
  - А. Потому она и не стреляла на улице - покойники. Понятно.
  - Что же она даст за жертву? - спросил осторожно Иван, не глядя на незнакомца.
  - Силы света безграничны, а Луна светит по ночам, - ответил тот сухо, - я возьму еще бутерброд, "на дорожку?"
  
  Через десять минут после ухода незнакомца в кабинет Пуговицина зашел полковник Самарай.
  - Забыл предупредить, комнату "вещдоков" расширяем, будем дверь пропиливать - а! уже пропилили! хорошо! а тебя переселяем к Кононову - посидите вдвоем.
  - Господин полковник! Он же нудный, Кононов-то! Маргинал! Он же замучает меня - все время пересказывает разные небылицы из интернета про космос и инопланетян!
  - Исполняйте!
  - Слушаюсь!
  
  Глаза Ивана светились недобрым огнем. Он знал источник силы.
  Нет, как хотите, а дальше мне рассказывать страшно. Лучше я знаете, что сделаю - лучше я пойду гулять в дендрологический парк.
  
  Никогда больше не буду писать "фэнтези" - жутко. Пока не буду.
  
  
   Человек "умелый", прямыми потомками которого мы являемся, хотя и был часто небрит, и выглядел без медвежьей шкуры вызывающе неприлично, вытюкивая в Олдувайском ущелье кремниевые скребки, чтоб парное мясцо с туши буйвола состругивать ловчее было, уже мудро разделял обязанности - Иго собирала камни, Аго ловила блох, Уго кричал смелую охотничью песню.
  Мы, живущие тысячелетия спустя, создали тысячи уже специальностей (по специальности в год получается), еще больше облегчивших нашу непростую в маме-природе, из которой мы вынырнули, жизнь. Жизнь проста у собаки, а нам напрягаться приходиться. Лоб морщить.
  
   Как хороши, как поразительно полезны разные изобретенные нами специальности, как они дают овладевшему ими не только то, сё (парное мясцо с туши буйвола), но, скажу, как философ философам, с придыханием нервным и слезой скажу, вкус жизни дают. Так, что человек иногда говорит: "Не надо мне ваше мясцо, уберите. Уберите вовсе! Дайте поработать просто так". Просто так - диво дивное.
   Иные специальности продлевают жизнь работающему - например, очень много долгожителей среди строгих астрономов и старших банковских служащих - в первом случае это и понятно. Когда там стареть, и вообще думать о времени, наблюдая через мутные стеклышки величавое кружение звезд, да и время-то условность - скорость рассвета на планете Земля - смех! Физическая величина.
  Почему долго живут старшие банковские служащие - научная загадка, но факт, подтверждаемый опросами населения - большинство из спрашиваемых нашими добровольцами на улице людей мечтало бы работать в банке. Что их туда тянет, что завораживает их, если не здоровый, спортивный образ жизни?
  
   Иные специальности, наоборот, так изнашивают (будто наждаком скребут) наш слабенький организм - больно смотреть. Вот мрут врачи молодыми, прямо в ординаторских своих душных валятся на затоптанный пол, не успев выписать полезную справку - психика-то на пределе! А учителя (особенно в глубинке, кто привык истово следовать предписаниям министерства) - кто с ума сходит и становится тайным сектантом, кто замыкается в себе, как черепаха какая. Детей любить перестают, а начинают хамить. Железнодорожники всем гуртом пьют горькую, военные дергаются во сне и скрежещут зубами, пытаясь снять, снятые с вечера ботинки, налоговые инспектора забывают девичью фамилию матери...
   Но те несчастные, что трудятся в мэрии или службе губернатора, или еще выше - кто они, кто, как не добровольные жертвы. Самоубийцы. Ужас. Их специальность - ярмо для порядочного человека. Мало того, что она скучна и бесперспективна (какая карьера на государственной службе для юноши или девушки с хорошими манерами - не смешите!), она отупляет. Проработав лет десять, человек деградирует до уровня кретина, а те, кто решился, несмотря на слезы близких, работать и дальше, превращаются в полный хлам. Работа на государственной службе - по плечу единицам, тем, кому терять нечего.
   И только работники криминальной полиции счастливо совмещают государственную службу и ясный ум до глубокой старости. Только им дано познать радость труда не за "мясцо", а для души. Да вот, для примера, рабочий момент одного дня (четверга) оперуполномоченного Ивана Пуговицина.
  
   Был, как я уже сказал, четверг. Точнее, был теплый, пахнущий липкими тополиными листочками и ласковым, пузыристым дождем, пахнущий зерновым кофе и булочкой с корицей, а так же пьяным лаком для ногтей, - этот запах струился из кабинета Насти - девушки-полицейской, нянчащейся с несовершеннолетними рецидивистами, - был вечер четверга.
  
   Иван пригласил для беседы (формально - это был допрос, но Иван любил тон не сухой, а дружелюбный) господина Кадочникова - мужа захлебнувшейся в ванне Маргариты Павловны Кадочниковой, тридцати семи лет от роду, бездетной, дочери известного волжского кондитера - шоколадного фокусника, подарившего в свое время доченьке небольшую, но прибыльную прачечную-автомат с химчисткой в придачу, которая теперь становилась полностью послушной игрушкой в волосатых и крепких руках мужа-вдовца.
   Глядя на некультурный нос Кадочникова с волосками на кончике, на его Геркулесовский торс (сам-то Иван был полноват, я напоминаю рассеянным), особенно глядя в страшные, как осенние лужи глаза, и такие же желтые, Иван ни секунды не сомневался - перед ним убийца. Убийцу следовало немедленно арестовать - так требовал закон! - но между арестом и убийцей стояла "стена" - в тот день, когда Маргарита Павловна захлебнулась, господин Кадочников находился в Турции, откуда прилетел только к вечеру, о чем свидетельствовал и билет, и запись с камер в аэропорту, и показания свидетелей - старушек-болтушек-квакатушек с лавочки во дворе дома утонувшей.
  
  - Я почитал переписку вашей супруги с подругой, оказывается, Маргарита Павловна была очень несобранной женщиной. Вот она пишет: "Опять забыла, который теперь час...", или вот еще: "Тигренок не подпускает меня к этим часам - боится, что сломаю...".
  "Тигренок" - это вы?
  Господин Кадочников утвердительно хмыкнул. "Хмык" был, как у зверя - неблагородный.
  - А "эти часы", надо полагать, та антикварная игрушечка - стоит у вас в гостиной?
  Господин Кадочников похмыкал опять. (Господи, ну и хмыкают иные - делинквентно хмыкают.)
  - Удивительно вот что: если ваша жена к этим часам не подходила (вы ей запретили), кто же тогда их завел? Понятые утверждают, что тем вечером часы шли - не заметить их колокольного боя было невозможно.
  - Марго могла завести часы, - сказал, поглядев на грустный и скучный потолок, господин Кадочников, - она могла, загрустить, увидав их остановившимися. Заскучать - мы любили друг друга.
  - Но обычно часы заводили вы? Вам что, так нравились эти куранты?
  На лице подозреваемого (пока только Пуговициным) появилось подобие улыбки:
  - Часы должны идти - это правило. Марго знала про него и могла завести.
  - Могла. "Адвокат тоже скажет: "Могла-не могла" - не улика".
  
   Пуговицин вытащил лист бумаги (справка-козявка) и прочел с него:
  - Вы родились такого-то, там-то, а матушка ваша умерла при родах. Воспитывала вас тетка - сестра отца. Закончили школу, институт... Работали в ритейлерской компании.
  - Да, всё верно.
  - Вы не знали, что вас родилось двое? Вот выписка - получается, у вас есть брат-близнец.
  - Быть не может, - отозвался господин Кадочников, даже не пытаясь изобразить удивление, - я ничего не знаю о брате.
  - Да, знать вы не могли - его забрала двоюродная сестра вашей матери и увезла к себе во Владивосток - далековато. К тому же она через год умерла, и кто занимался воспитанием ребенка, чью он носит фамилию, установить сложно, да и не нужно. Вы, кстати, если вам любопытно, можете обратиться к частным детективам - это их хлеб.
  - Я подумаю, - отозвался господин Кадочников спокойно.
  
  Воздух покачивался в помещении кабинета, весело слушая разговор двух неглупых мужчин.
  
  "Интересно, как ты среагируешь на это?"
  - Мы сделали запрос в Турцию - да, ваше пребывание там подтверждается. Жили вы в небольшом отеле, скромно, тихо. Не пили, девушек не приводили. Ели в основном рыбу и салаты из помидоров с сыром. Вот копии заказов. Я вот чего не пойму: соседка ваша рассказала, что вам год назад вызывали "скорую" - был чуть ли не шок из-за аллергии на помидоры, а в Турции вы их каждый день наворачивали - или там помидоры другие? Без химии?
  - Думаю, это следствие морских купаний - аллергия временно отступила.
  
  Повисла речевая пауза. Воздух хихикал.
  
  Мужчины в тихом изумлении смотрели друг на друга, как бы не веря в то, что они не бредят, не шутят за новогодним столом, а достойно беседуют: следователь и муж жертвы.
  - Но сейчас аллергия присутствует? - спросил вяло Иван (каверзные вопросы закончились).
  - Да, климат севера очень нездоров.
  
  В сухую и деревянную, как полицейский протокол, дверь кабинета по-свойски постучали.
  - Да-да, - откликнулся Иван. Заглянул Лёня Кудашевич:
  - Привет, на секунду, - он выразительно моргнул и скрылся.
  Иван мягко извинился перед господином Кадочниковым (тот свою скорбь по супруге не афишировал, но всё-таки вдовец) и вышел в коридор.
  
  - Дружище, сегодня удача так и прет: я знаю логово Сереги Крученого, - сказал Кудашевич, улыбаясь, будто ребенок, получивший новую игрушку и еще не наигравшийся.
  - Ух, ты! А что "твой" - дал добро на задержание?
  - В том-то и дело, что нет. "Проверь еще раз", - а пока проверяешь, Крученый свалит.
  
  Крученый был свирепый бандит и был в розыске уже несколько долгих следственных лет.
  
  - Надо брать, Ваня, надо. Помогай, дружбан, - Кудашевич погладил пистолет под замшевой курткой.
  - У меня муж утонувшей мадам сидит и нагло врет. Убийца он, я уверен, а улик нет.
  - Уверен, что он? Давай тогда банку.
  
  Пуговицин вернулся в кабинет и с фразой "Минуточку" вынул из тумбочки стола обычную стеклянную банку из-под огурчиков, потом вышел опять в коридор и передал банку Кудашевичу:
  - Жду с нетерпением.
  
  Минут через пять в кабинет Ивана уже без стука вошел Леонид Кудашевич с озабоченным лицом сыщика времен первых постреволюционных лет (тогда, брат, зевать некогда было), держа в руках банку с дождевыми червями и трубочку от капельницы, позаимствованную у Насти девушки-полицейской. (У Насти в кабинете стоял рабочий макет самогонного аппарата, обвешанный такими трубочками, для наглядных занятий-лекций с малолетками о вреде суррогатных напитков.)
  - Вот товарищи-коллеги из Боливии прислали орудие для допросов, а что с ним делать - ума не приложу, - объявил Кудашевич, показывая в основном господину Кадочникову банку с червями.
  - А что за орудие? - отрепетировано подыграл Иван.
  - Глисты Боливийской обезьяны, живут очень большими колониями. И в печени, и в легких.
  Даже в глазных яблоках. Боливийцы их запускают через трубочку в ухо подозреваемого, и те начинают активно размножаться, говорят, что страдания невыносимые. Если человек не виновен, его потом лечат селитрой. Вроде, помогает. Средство грубое, один только плюс и имеет - невозможно доказать факт заражения - может, подозреваемый сам руки с мылом не мыл.
  
  Господин Кадочников смотрел на червей в банке и думал.
  
  - А давай, - сказал решительно Иван, доставая скотч, - надо испытать подарок коллег.
  - Постойте-ка, - уже почти решаясь на "слово", сказал господин Кадочников, - вы серьезно?
  
  Сыщики молчали сурово.
  
  Брезгливость - вот, что сильнее боли и страха, вот тот рычаг, которым Леня Кудашевич перевернул этот тяжелый мир спокойной лжи, холодного расчета и бессердечной выгоды.
  
  - Дайте мне лист бумаги, я во всём сознаюсь.
  - Вы убили Маргариту Павловну?
  - Да. Утопил. Я не мог простить ей последнего её любовника - нашего садовника узбека. Я узнал об их связи случайно... Я неожиданно вернулся из Лондона, из деловой поездки раньше намеченного срока, и сразу по приезде заглянул в зимний сад - мне не терпелось проведать орхидеи...
  
   Дальше скучные протокольные подробности.
  
  Быстро, как можно быстрее закончив неинтересную уже (ее и Настя-полицейский смогла бы сделать, и даже лучше) часть работы, друзья оперативники вышли, поглаживая пистолеты, на темнеющую теплую улицу города, переполненного криминалом, и поехали в сторону шикарного коттеджного поселка "Янтарный ключ", где в одном из вечно пустующих домов, отделанных снаружи и изнутри заморской плиткой, и скрывался Крученый (жестокий бандит) - лакомый, дразнящий кусочек для любого ответственного сыщика.
  
  Не доехав до нужного дома метров сто, Иван и Леонид вышли из машины (машину - всего-то "Тойоту" - Кудашевич взял в кредит и зря под пули не подставлял) и стали тихонько пробираться вдоль белого забора, украшенного корявыми граффити и отечественными афоризмами, в сторону светящихся окон - за этими окнами и был тот, кого надо было взять. Злодей.
  - Тихо! - шепнул Кудашевич, - не наш ли гусь выходит?
  Действительно, из приоткрывшейся скрипучей калитки в тяжелых, баронских воротах с вензелями выскользнула высокая, гибкая фигура мужчины (разбойничья фигура!) и направилась к спортивному, дорогому весьма автомобилю, стоявшему поодаль.
  - Руки, гадёныш, а то завалю, - громко и по правилам предупредил Кудашевич, посылая первую меткую пулю чуть выше головы Крученого. Тот присел, как цирковой артист и, выхватив оружие, дал в направлении сыщиков короткую очередь.
  - У него "Узи" что ли? - отметил Кудашевич, прячась за толстым, непробиваемым стволом клена. Что там было у Крученого, было непонятно, может и "Узи", но патронов он не жалел, и, что особенно обидно, перебегал потихоньку к машине.
  - Сейчас кинет гранату и уедет, а нам у начальства не просморкаться, - обреченно заметил Кудашевич, оценивая поле битвы.
  
   Дела обстояли неважно: противник был неплохо вооружен, был отчаянно смел, в шаговой доступности обладал скоростным автомобилем и, как нарочно, светила громадная, колдовская луна, заливая все искристо-холодным, мертвящим светом. Не подкрадешься, не высунешься.
  
   Иван стоял, прижавшись к кустам густой сирени и вспоминал, как болезнь вспоминал, недавние события, произошедшие в его бывшем кабинете, переоборудованном под хранилище "вещдоков".
  "А что если это была не галлюцинация? А если, если "она" существует... "человеческие жертвы"".
   Пуговицин посмотрел в дуло пистолета, потом на Луну - она сверкала божественной красотой.
  - Диана, Богиня моя, прими от меня в дар, просто в знак любви и верности..., - прошептал Иван.
  Что или кого Иван хотел принести в дар той странной девушке, он не назвал. Он взглянул на Луну и обмер - маленькое облачко встало как раз по центру диска так, что Луна казалась огромным глазом, следящим за сыщиком. Он решился. Иван вышел на дорогу и, сделав пару шагов, слыша злое повизгивание пуль, выстрелил, не поднимая от бедра пистолета, в сторону Крученого: "Во имя твое, Богиня", - прошептал он. Глаз-Луна смеялся. Автоматные очереди утихли.
  - Попал что ли? - спросил Кудашевич в резко наступившей тишине, выглядывая из-за клена. Они вместе подошли к лежащему в луже крови с подогнутыми коленками мужчине.
  - Наповал. Ну, и славно. А смотри, Иван, морда-то у Крученого как на волчью похожа.
  
  Сыщики сделали необходимые звонки и, дожидаясь бригады, стали разговаривать о рыбалке. Но думал Иван о другом. Он с беспокойным нетерпением ждал момента, когда освободится - Луна, недавно висевшая слева от места событий, вдруг резко сместилась вперед и ясно освещала узенькую тропку в траве между темно-синих ночных кустов, будто указывая путь.
  
   Рассвело вместе с птицами и пришло раннее, пронзительное утро. Луна стала прозрачно белой и, казалось, спала.
  - Поехали? - спросил Ивана Кудашевич - следственная бригада изымала из дома, где прятался Крученый, сумки с оружием.
  - Я пройдусь, скоро маршрутки поедут.
  
   Иван помедлил секунды и пошел по таинственной тропинке.
  
   В ту ночь Анна спала в саду. Она лежала прямо на теплой земле, и верные, упругие травинки нежно поддерживали ее тело, как пуховая перина. Выросшие за ночь громадные лопухи, склонились над ней, оберегая от росы, а распустившиеся маки целовали пальчики рук и ног.
  Утро умывалось: мимо Анны прошел аккуратист-барсук в сторону маленького бассейна с родником, тут же ходила, перелетая кругами, хитрая сорока - но молча, вились мошки, им хотелось петь, но нельзя - "она" спала. Птицы - их были сотни - распевались вполголоса: "Просыпайтесь!"
   Анна проснулась и открыла глаза. Птичий оркестр, уловив движение ресниц госпожи, загремел, из кустов выбежали охотничьи псы и, потягиваясь и скаля зубы, склонились перед Анной, зайцы сели на задние лапы и подняли уши, филин повернул голову, из кустов высунула мордочку лиса: "Как спалось?"
  
  - Хочу кофе, - сказала Анна, - сделайте мне кофе.
  Она потянулась, посмотрела с улыбкой на зверей и добавила:
  - Я искупаюсь - и чтобы кофе был готов.
  
   Окунувшись в ледяную, кипящую мелкими пузырьками, воду родника, Анна вышла на траву под радостный и восторженный гомон придворных, надела утреннюю пижаму - ей нравились азиатские, вышитые золотом орнаменты на алом шелке, мягкие сандалии - и села за круглый каменный столик, на котором уже стояли горячий кофейник, сливочник и сахарница. Налив своей округлой, божественной рукой кофе в чашечку...
  
   Нет, не могу - дайте штихель, молоток и глыбу мрамора - буду рубить скульптуру, а то с ума сойду!
  
   Раздался звон дверного колокольчика - Анна кивнула, и калитка в ее сад открылась перед посетителем. Иван вошел внутрь дворика, изумленно поглядывая на снующих вокруг животных и птиц, на распускающиеся на глазах цветы: "Это объемная графика, это кино". Он увидал в глубине сада рядом с бассейном сидящую за кофе девушку и направился к ней.
  "Надо что-то сказать, а что - не знаю, не здоровья же ей желать".
  Он подошел к столику.
  
  - Я получила твой подарок, - сказала Анна, откусывая кусочек печенья и указывая кивком головы, при котором ее волосы колыхнулись как волны морские, на красивейший, свежий букет роз, стоящий рядом на отдельной подставке-треножнике. Ваза для роз была древней с античными, черными рисунками.
  - Я удивлена - мне давно никто ничего не дарит - всех переманил к себе Саваоф Синайский. Запугал судилищем. Но я не сержусь - вам, в вашей давке иначе было бы не выжить.
  "Главное - не смотреть ей в глаза", - вспомнил наставление Иван.
  - Я не верующий, - сказал он, имея в виду Саваофа, но Анна поняла по-своему:
  - Вот как? Зачем же ты пришел? И как это ты не верующий? Совсем? Даже не последователь Христа, хотя бы? Он ведь дал вам путь, не всем, конечно, но все-таки дал - как стать сыновьями и дочерями Всевышнего - Отца нашего. Я спорила тогда - зачем людям становиться равным Богам? Вам привычнее быть рабами, - добавила она лукаво.
  
   Она смотрела на Ивана, улыбаясь. Он чувствовал ее взгляд, который брал его за лицо, за шею, за сердце и сгибал, кидал на траву на колени. Еще секунда - и он свалился бы на землю - она отвела глаза в сторону.
  
  - Я желаю, чтобы ты верил в меня, - сказала Анна капризно. Она, играя, кинула в лицо Ивана кусочек сахара. Долетев, сахар рассыпался по груди Ивана гирляндами цветов - он весь был усыпан цветами.
  
  - Верь в меня - свою Богиню, - добавила Анна сердито и щелкнула легонько пальцами. Из-за ее спины вышли львица и медведица и, тихо рыча, приблизились к Ивану - он ощущал руками их горячее дыхание хищников.
  
  - Да, - сказал Иван, - ты Богиня. Моя Богиня.
  Всё. Формула была произнесена, обряд случился. Птицы взмыли пестрым облаком и дали торжественный круг над садом. Русский сыщик, серьезный человек двадцать первого века, стал адептом Дианы-охотницы.
  
  - Проси чего хочешь, - сказала она, - мне приятно сделать ответный подарок.
  
  
  
  
   Лично я - о! я знаю, чего бы попросил - новый компьютер, или нет, велосипед - вот что, или нет... да знаю все равно! А Иван растерялся. Дубина. Не видал ослепительно красивых женщин.
  - Я не тороплю, - сказала Анна, подпирая кулачками свое юное, прелестное лицо, - сходи вслед за моим барсуком, нарви мне персики, придумаешь, пока ходите.
  
   Иван даже не стал спрашивать, откуда на севере, в России персики, да еще в эту пору, просто пошел, поглядывая по сторонам, да на спину отъевшегося у барского стола барсука, который переваливаясь и, пофыркивая, полез в чашу благоухающего цветами и одновременно созревшими плодами сада. Проходя мимо ключа, бившего в маленьком бассейне, где по утрам купалась Диана, Иван услыхал сильный всплеск воды. "Рыбе-то тесно", - только подумал он, и тут увидал на краю бассейна молоденькую девушку, мокрую, видимо, только что из воды, испуганно смотрящую на него и кутающуюся в большое махровое полотенце.
  - Ты кто? - спросила девушка встревоженно, - ты не будешь лопатой копать?
  - Зачем мне копать и что? - я в гостях.
  - Это гость! - обрадовано крикнула кому-то девушка за спину Ивана, - и он не копает канав.
  Иван оглянулся - из-за ствола дерева на него внимательно смотрела другая юная девушка, одетая в зеленый с цветами сарафанчик и с венком на голове. Она тоже казалась испуганной.
  - Спроси, не будет ли он рубить деревья? - сказала она у первой, не решаясь выйти из-за ствола.
  - Да не бойтесь вы, ни копать, ни рубить я не собираюсь. Я иду за персиками для Дианы. Я гость. Даже нет. Я служу Диане, - пояснил Иван.
  - Ах, как это хорошо!
   Девушки с двух сторон чуть-чуть робко приблизились к Ивану.
  - У него нет лопаты, - сказала купавшаяся.
  - И топора нет, - добавила та, что была "в цветах".
  - Персики там, где спит Силен, - сказала первая.
  - Он из них вино делает, - пояснила вторая, и добавила, показывая рукой, - там, за молодым можжевельником.
  - Только не разбуди его! Он опять начнет приставать! - тихонько воскликнули девушки вослед Ивану, - и не пей с ним его вина!
  
  "Я или сошел с ума, или очнулся от сумасшествия", - думал Иван, пробираясь между гудящими пчелиным роем можжевеловыми зарослями.
  Показалась поляна с низкой, бархатной травой, обрамленная персиковыми деревьями. Персики валялись на траве тысячами и благополучно гнили, часть была собрана в кучки, а под нависшей кроной деревьев, в тени стояла большая, пузатая бочка, издававшая хмельной аромат, доверху набитая давлеными плодами. Рядом с бочкой лежал и похрапывал небольшой пузатый человечек, в возрасте, лохматый, почти что голый (если бы не драные "семейные" трусы), в странных ботинках с раздвоенными носками.
  
  "Сколько же ей принести персиков?" - подумал Иван и только подумал, увидал маленькую, женскую корзинку из соломы, висящую на суку. Он снял корзинку и стал срывать и складывать в нее созревшие персики.
  - Ахм - кхм, - раздалось сзади. "Разбудил все-таки". Иван обернулся - человечек, доходящий ростом ему до груди, стоял перед ним, почесываясь и покачиваясь, и смотрел на Ивана веселыми, пьяно-голубыми глазами.
  - Это персики для Дианы, - на всякий случай пояснил Иван, чувствуя необъяснимый страх и веселость одновременно. Страх вползал в сознание и заставлял кричать, а веселость теребила сердце до разрыва.
  - Кхм, - отозвался человечек и вдруг добавил, - а за Бахуса выпить?
  И он протянул Ивану огромную чашу с душистым, красного цвета вином. Голова кружилась.
  Он уже взял чашу, даже выдохнул и хотел уже выпить, и даже увидел на дне чаши себя, лежащего на душистой траве с красавицами дриадой и наядой - все трое были обнаженными и ненасытно требовали любовных ласк, рядом валялась пустая бочка Силена из-под вина, а сам Силен сидел на плоском камне и играл на пастушьей свирели.
  - Сейчас я служу Диане, - Иван с вежливым поклоном вернул чашу.
  - Кхм, - Силен привычно выпил чашу до дна, при этом облив волосатый живот, и хватаясь за стволы деревьев и поминутно валясь на траву, побрел вглубь леса, покрикивая:
  - Дриада - шалунья лесная, я уже иду, я уже готов! Где ты?
  
  - Эй, - крикнул Иван ему вослед, - вы все, кто вы такие? Вы мое воображение? Мечта?
  Силен опять свалился на траву, сел, вытащил откуда-то (чуть ли не из-под земли) большую бутылку, оплетенную ивовым прутком, смачно выдернул пробку и, обливаясь, долго пил, а потом сказал неожиданно трезво:
  - Мы - это ты. Ты - это мы.
  
   Возле бассейна, в центре которого то исчезала, то с тихим плеском выныривала та, первая девушка ("наяда" - уже знал Иван), в плетеном дачном кресле сидел тот самый мужчина, который так ловко вскрывал, как консервные банки, различные стены, и которого Диана назвала Янусом.
  - Пить с Силеном - занятие небезопасное. Одна женщина - дочь царя - дошла до такого экстаза, что растерзала собственного сына, приняв его за дичь.
  Незнакомец весело смотрел на Ивана, будто растерзать кого-то - забавное приключение, анекдот для легкой беседы.
  - Что, придумал желание?
  - Нет. Я боюсь ошибиться, - Иван увидал стоящее напротив незнакомца такое же плетеное кресло и, глазами спросив разрешение, сел в него, после благосклонного кивка.
  - А вы, вы тоже служите Диане?
  Незнакомец рассмеялся.
  - Прекрасной охотнице служат все - и боги, и звери, и люди. Но я не служу - я помогаю.
  Странно, что ты меня не узнаешь - я присутствую при любом начинании, при любом конце. Каждое озарение гения, каждый шаг влево или вправо от рутины, каждое новое утро и новая ночь, новое знакомство, дружба, вражда, любой прорыв, хоть на пол сантиметра - и я там.
  - Она назвала вас Янус.
  - Это старое родовое имя. Прозвище. В старом Риме у Бога всех начал и завершений настоящее имя было тайной. В разговоре называли Янусом. Юстицию чтили больше - "прозвищ" не давали.
   Ивану было и стыдно и страшно спрашивать, но даже в чудесном, радостном мире Дианы он оставался хоть на чуточку оперативником (правильнее сказать - любопытным малым, как и любой из нас), и он спросил тихо:
  - А зачем же оторвана голова у Петра Ильича?
  Незнакомец искренне удивился:
  - Как это зачем? Как же начинать новое, не выдрав с корнем старое? Это будет не новое, а какое-то молодящееся старьё. И потом, свежие ходы и дороги всегда непривычно выглядят. Кстати, голову Петр Ильич уже давно потерял, а носил что-то похожее больше для приличия - чтоб людей не смущать.
  ...
  - Что же просить у неё?
  - Напросись вместе с ней на охоту - уверяю тебя, не пожалеешь.
  - А где будет охота?
  - Где? Весь мир принадлежит Богине - Диана охотится, где пожелает и когда ей угодно. Чувство охотника - чувство победителя-чемпиона - самое сильное чувство. Перед ним бессильны и боги, и сам Хаос, их породивший.
  
   Иван вернулся к столику, за которым недавно пила кофе Богиня (сейчас там никого не было, кроме двух шустрых белок, грызущих печенье, лежащее в вазе из желтоватого камня), поставил корзинку с персиками и приготовился ждать. Ждать долго не пришлось: вдруг всё переменилось. Блаженная нега ясного, чуть ленивого утра сменилась возбужденной деятельностью: охотничьи псы нервно забегали кругами, ловчие соколы, резко хлопая крыльями, слетались с макушек деревьев к полянке и грозно клекотали, барсук быстро притащил откуда-то огромный колчан со стрелами и, в довершении всего, из кустов грозно вышла уже знакомая Ивану медведица и призывно заревела.
   Диана вышла из домика, который, дрожа, рассыпался на кирпичики, пыль и обломки и вздымался ввысь белоснежным храмом, теряющимся в облаках - она была одета в тунику и сандалии, за плечами у нее висел лук.
  - Ты решил? - спросила она незнакомым голосом - Ивану показалось, что с ним говорит бездна.
  - Да. Я хочу видеть твою охоту, - сказал он, с ужасом видя, что человеческих глаз у Богини не было, а были бездонные кусочки синего, светящегося неба.
  - Хорошо. Можешь сопровождать меня.
   Тут же к Ивану подошла львица и легла у ног, приглашая сесть ей на спину. Диана села верхом на косматую медведицу, ворота, отделяющие сад от остального мира, медленно открылись, и охота Богини торжественно двинулась: псы, соколы, медведица, львица.
  
   Город, по которому они проезжали, был, как город во сне - знаком и неузнаваем: Иван видел и разговаривающих, и молчащих людей, идущих густыми, перемешивающимися массами по тротуарам, и автомобили, надсадно ползущие в несколько рядов в обоих направлениях - но всё это было, как голограммы, прозрачно, неплотно и нереально. Собаки и медведица проходили сквозь "призрачных" людей, автомобили, дома, зато плотным и материальным был лес, растущий прямо на площадях и через небоскребы уходящий в небо, протыкая и разламывая их. Дома как бы висели на ветках леса, будто выстиранное и развешенное для просушки белье. Иван заметил, что временами медведица (она была громадной) наступала на человека - иные шли дальше, а некоторые падали, превращаясь в давленое месиво. Некоторые машины проезжали под лапами медведицы без вреда для себя и своих пассажиров, а некоторые оказывались растоптанными в лепешку.
   Охота продвигалась, и лапы медведицы становились густо обагренными человеческой кровью - она шла, и мягко, с тихим хрустом давила не разбирая, кто там внизу - дети, женщины, преступники или святые.
  "Зачем? За что? Это же не просто жестоко - это равнодушно жестоко", - с ужасом и беспомощной тоской думал Иван.
  
  - "Равнодушно и жестоко" - не имеет к Диане никакого отношения, - услышал он голос Януса. Тот спокойно шел среди толпы прохожих, заложив руки в карманы пальто (того самого!), будто служащий, идущий по делу.
  - Перестаньте навязывать Вселенной свою мораль - мораль слабенького существа, способного жить только в искусственной норке и притом компанией. Вы путаете мир и мораль ваших норок и Мир реальности, который знает только варианты. Без "лучше" или "хуже", а, скорее, говоря вашим языком, прилив - отлив.
  Насколько же сильным должен быть страх перед реальностью, что даже Всевышнему вы придаете качество, ценимое только в компании - доброту. Кстати, Иван, почему вы не верите в Деда Мороза? Он добр, не прочь, как наш Силен, выпить и любит веселье.
  Но смотрите, кажется, собаки взяли оленя.
  
   Действительно, на огромной площади, где призрачные полицейские разгоняли призрачных же демонстрантов, ломая их ряды и транспаранты, прямо по ним, прямо по людям, скользя и перебирая ногами, пытался вырваться от собак Дианы благородный олень. Он падал на колени, вставал, делал шаг-другой, но собаки не отпускали, вцепившись хищными зубами в шею и ляжки оленя, прокусывая до жил, до фонтанирующей крови.
   Диана подъехала и натянула лук.
  "Стреляй же, не мучай!" - взмолился Иван.
  Диана выстрелила. Длинная стрела, похожая на закатный луч, впилась в пятнистый бок оленя, он упал, стукнувшись рогами о брусчатку, собаки, рыча, отбежали. Диана протянула руку к оленю, и тот вдруг рассыпался миллионами голубых искр, которые взвились вверх огненным вихрем, и рассыпались по миру.
   Искры летели, и каждая находила того, кто ее звал: сутулый ученый, бьющийся над формулой нового лекарства, стукнул себя по лбу и радостно засмеялся, фермер, с тревогой посматривающий на небо, с облегчением увидал долгожданную дождевую тучу, люди строящие дома успешно провели испытания новейших лифтов, а парочка, сидящая в парке под сиренью, в первый раз поцеловалась. Богиня была везде. Она была там, где наши сокровенные желания совпадали с приливами Вселенной, Она и была нашими желаниями.
  
   Набирая в Гипермаркете продукты в корзину, Анна с тревогой посматривала между пестрых, "кричащих" рядов с выложенными товарами - ей вдруг стало казаться, что за ней кто-то следит. Она сделала несколько "обманных" шагов вперед и тут же вернулась назад - ну да, так и есть! - полный парень в идиотской кепке испуганно смотрел на нее. Это был тот же тип, что встретился ей возле работы - она запомнила тогда его удивленный взгляд.
  "Хорошо, что здесь много людей и есть охрана - выглядит, как придурок, наверняка, придурок и есть. Надо эту ситуацию как-то переломить, а то и в парк не выйдешь".
  - Ну и что? - спросила она строго у парня, который стоял и таращился на нее, - и что вам надо? Пиво там.
  - Ничего не надо, - смущенно ответил парень, - извините.
  
   Загрузив в багажник покупки, Анна села за руль и - вот так раз! Она забыла отключить фары, уходя в Гипермаркет, и аккумулятор сел. Хотелось заплакать и долго неприлично ругаться.
  Она вышла из машины и "звезданула" дверцей:
  - Ну, и кто тебя будет толкать?
  - Вам машину подтолкнуть нужно?
  Она обернулась - тот же парень с удивленно-восторженными глазами.
  - Да кто вы такой? Что вы всё за мной ходите? Позову вот полицейского!
  - Я сам в полиции работаю, вот, посмотрите, - парень достал и показал ей удостоверение.
  "Ну и фамилия - Пуговицин", - подумала Анна, немного успокаиваясь. "Хоть не придурок".
  - Давайте я вам помогу, нам и положено.
  - Ну, помогите.
  Они сделали торжественный круг по парковке перед Гипермаркетом - Анна за рулем, парень-полицейский в роли толкача-паровозика. Машина не заводилась.
  - А вы далеко живете? Может дотолкаем до подъезда?
  - Не очень далеко, - Анна смягчалась, - а у вас, полицейских, дел поважнее нет, чем машины с девушками по городу толкать?
  - Просто вы на богиню очень похожи, - робко сказал парень.
  - Понятно. "Жертва Голливуда".
  
  Они медленно, с паузами ехали по городу. Анна рулила и разговаривала по телефону с подругой, а Иван, обливаясь потом и изнемогая от счастья, толкал ее автомобиль.
  - Сейчас познакомилась с парнем, Иваном. Он работает в полиции - здорово! Говорит, что я богиня. Нет. Тени не делала, только губы, нет, тот тон слишком яркий - я отказалась... Куда его пригласить? С нами? Не знаю, мы мало знакомы... Подумаю...
  
  На этой приятной ноте я и закончу эту историю.
  
  Ни с того ни с сего что-то вспомнился покойный мой дядя Гера - мы обожали летом ездить на рыбалку на озера с ночевкой, собирались, обычно, с раннего утра. Тетушка не спеша готовила продукты и одежду, а мы с дядей бежали в гараж "заводить" машину. В те времена об автосервисах и слыхом не было слышно - все владельцы автомашин были по совместительству и автослесарями. Машина - дряблый "Москвич" - любила разные фокусы, так что выезжали мы обычно под вечер, а целый день торчали в гараже.
  - Надо стараться делать хорошо, - поучал меня, изнывающего от скуки на покрышках, дядя, вытачивая напильником какой-то хитрый рычажок.
  - Понятно, получится у нас все равно хреново, но стараться надо.
  И хотя прошло много лет, я пытаюсь следовать этому закону.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"