А потом было мировое турне. Он не был гением, возможно он даже не был виртуозом. Но у него была особая, неповторимая, индивидуальная манера игры. Поэтому его скрипку ценили, и многие коллективы считали за честь приглашать музыканта в свой состав. Именно так, он не был приверженцем какого-либо одного музыкального коллектива, ему нравилось быть вольным музыкантом на договоре. Вернулся музыкальный скиталец в свой уютный, утопающий в зелени и камне старинный город, через полтора года. Мастер смычка поймал себя на мысли что он скучает, но вот признаться себе в природе своей не идентифицируемой печали он боялся. Вернее она, эта тоска, четко определилась, но признаться в том, что он ностальгирует по печальному мраморному изваянию, ему было неловко даже самому себе. На гастролях с ним случился мимолетный роман с симпатичной соловиалончелисткой, он был ярким, но недолгим, они быстро охладели друг к другу сразу после того как их чувство перевалило через свой экватор, а именно, после полугода страстных ночей и "знойных" дней влюбленности, когда мужчина и женщина упиваются изучением друг друга. Иссякли и многозначительные взгляды во время исполнения концертных программ. Которые, нужно отметить, нисколько не мешали исполнительскому искусству, и даже наоборот, способствовали тому, что любовники вытворяли со своими инструментами такое, что публика ревела в восторге, когда оркестр стихал, после исполнения очередной композиции. Это вызывало завистливые и ревнивые взгляды их коллег по сцене. Но почему же тогда его грызло осознание того, что он изменил той единственной женщине, которая его любила и самоотверженно ждала, грустно склонившись над могилой их умершей когда-то любви. Музыкант почти бежал по алее, ведущей к тому месту, которое манило его как магнит, вытесняя из памяти всех живых женщин из плоти и крови, со всеми их эмоциями, стонами, взглядами, вздохами, умелыми и нежными руками, а так же с анатомическими изысками их манящих тел. Он, передвигаясь быстрым шагом, повернул на перекрестке аллей и..... , ему на миг показалось что она облегченно вздохнула, вспугнув стайку синиц сидевших у нее на плечах. -"Здравствуй любимая, прости, я раньше не мог", - почему-то выпалил он взволнованно, хотя был человеком сдержанным на эмоции, этим удивив сам себя до глубины души. Музыкант подошел к изваянию Лакримозы и с какой-то нежной грустью провел ладонью по ее мраморной щеке. В это миг он услышал хлопанье сильных крыльев за спиной. Обернувшись заметил крупного, черного, лесного ворона, сидевшего на ограде, и с упреком смотревшего на мужчину своим бездонным, угольным взглядом. -"Прости", - сам не понимая почему бросил он птице. Тот коротко кракнув взмыл в небо, где ему ответила его крылатая подруга, кружившая в весенней синеве апреля. Лесные черные вороны, это были его любимые представители пернатого сообщества, об их верности друг другу ходили легенды, перед которыми верность белых лебедей меркла и выглядела моногамной небылицей. Скрипач откупорил бутыль дорогого виски, наполнил пластмассовый стакан, принесенный с собой. Со стороны аллеи послышались шаги, повелитель скрипичного ключа заметил старика сторожа, медленно бредущего по аллее. Сторож кивнул в знак приветствия. Мужчина ответил и спросил, - "Выпьете со мной?" -"Да", - коротко ответил старик и устало присел на мраморную скамью, рядом с гостем неясных чувств. Выпили, помолчали. Музыкант разлил еще по одной. -"Прощаешься с ней?" - Подняв стакан спросил хранитель кладбищенских тайн. -"Красивая женщина", - выпив добавил он. Скрипач поймал себя на мысли о том, что старик сказал женщина, а не скульптура. -"Почему прощаюсь, мы просто давно не виделись", - не понимая почему он так ответил смутился мужчина. -"Ты прощайся, ей недолго осталось здесь, жаль, она какая-то особенная, я тоже часто тут сижу, когда накатит." -"И почему-то после этого как-то легко становится, мне кажется в ней столько любви было заключено при жизни, что она заполнила собою даже камень, мне представляется, что с уходом ее мужчины, она решила, что отдаст всю оставшуюся, неизрасходованную любовь всем тем, кто присядет тут, и обратит внимание на эпитафию, осознав как сильно она его любила", - как-то слишком глубокомысленно для его профессии завершил монолог сторож. Словно уловив мысли Музыканта сторож человеческих тел добавил, многозначительно протягивая пустой стакан собеседнику, - "Ты сынок не смотри что я сейчас тут, я когда -то был ведущим сотрудником одного секретного института." -"Мы изучали ее Величество Неочевидность, вернее те "кружева" ее влияния, которые она плетет в нашей реальности, заплетая "Косы Вечности"." -"И почему вы уважаемый сейчас здесь?" Осведомился захмелевший повелитель нотной грамоты. -"Она лежит недалеко, совсем рядом, через одну могилу от твоей." -"Почему моей?" - Недоуменно спросил Музыкант. Старик хитро улыбнулся, и продолжил, - "Я вижу то, что не видишь даже ты сам, она больше твоя, чем все те, кто шепчет тебе на ухо, в любовных баталиях, что ты мужчина их мечты." Сторож поднялся, и поблагодарив своего нового знакомого, собрался уходить. -"Подождите уважаемый, вы не ответили почему я должен с ней проститься?" -"Потому друг мой, что сюда, в обитель тайны, вторглась наглая, бесцеремонная, суетливая реальность." -"Тут, через полгода, пройдет шоссе федеральной автострады, со всеми вытекающими, мою цинично эксгумируют, а твою просто снесут за давностью захоронения." Он сидел и пытался осознать то, что не хотело укладываться в его сознании. Было далеко за полночь, огромная, полная Луна висела над древним кладбищем. Музыкант открыл футляр и извлек свое второе "Я", главное "Я". Старую скрипку довольно известного мастера. Когда он не знал что делать, он делал то, что мог делать лучше всего, то есть ИГРАТЬ. Над древним кладбищем разлилась печальная мелодия его странной привязанности, созвучная настроению безысходности и какой-то светлой печали расставания с неочевидностью. Это было чем-то большим нежели просто опустошение после концерта. Он был пуст как бутыль виски, которую поставил на каменный парапет, допив последний глоток. Как профессионал он осознавал, что оставил всего себя ТАМ, на древнем готическом кладбище, около мраморного символа своей привязанности тому, что он не в силах был облечь в одежды из слов и символов.