Я всегда стою перед наглухо закрытой дверью в надежде, что она когда-нибудь для меня приоткроется...
Как-то ты сказал мне, что жизнь состоит из маленьких новелл, но среди них есть одна, которая никогда не кончается. Не знаю, что ты имел в виду, но я подумала, что ты говорил о нас. Так вот, я хочу, чтобы и эта новелла закончилась. Хочу, потому что больше не выдержу тяжести этого неземного груза. У нас с тобой все складывается не как у нормальных людей. Во всем этом твоя вина. Я не должна была тебе подчиняться с самого же начала, не должна была тебе уступать...
Ты знаешь, что значит физически ощущать чужую боль? До встречи с тобой я этого не знала. А теперь стоит тебе сказать, что у тебя что-то колет сердце, мое сердце начинает колоть неделями. Стоит мне где-нибудь мельком увидеть твое уставшее лицо, как на меня обрушивается, кажется, вековая тяжесть.
Ты знаешь, что значит - жить снами и парить потом весь день от непонятного счастья, словно это наяву ты приласкал меня? Помнишь, как я тебе рассказывала один из своих снов, ты безразлично выслушал меня, одним глазом поглядывая в телевизор, и посоветовал мне спуститься на землю. И вообще, ты часто советуешь мне спуститься сюда.
А я каждый день живу своей жизнью и тобой. В повседневной жизни тебя нет, ты где-то вне ее и, наверно, потому так пугает моих подруг и тебя моя любовь. Я далека от мысли, думать, что ты какой-то особенный. Я знаю, что ты самый что ни на есть обыкновенный, примитивный, одноклеточный мужчина. Необыкновенно мое чувство к тебе, которое мне уже в тягость, но я ничего не могу с собой поделать. Столько лет я не могу понять, за что я тебя так люблю, и знаю - как только пойму любовь моя растворится, исчезнет. И я очень этого хочу. Я хочу избавиться от своей изматывающей любви и люблю с годами все сильней и сильней.
Знаешь, я никогда тебе этого не говорила - со мной несколько раз случалось такое, что я потом не могла себе этого простить.
Один раз, в декабре 1991 года, когда на улицах Тбилиси лилась кровь, ты встретился мне на улице с ребенком в коляске. Дул холодный ветер, и ты предложил мне встать за домом, чтобы ветер не продувал беззаботно сидящую в коляске девочку. Я почему-то сказала, что мне лень будет бежать до остановки, если появится автобус. Ты не настаивал и вскоре ушел. Я до сих пор не могу себе этого простить: согласись я тогда и ты бы пробыл со мной дольше... И вообще, я всегда хочу быть с тобой подольше и не могу насытиться тобой... Я всегда тебя ищу. Я везде тебя ищу. Могу безошибочно определить тебя в огромной толпе, хотя ты знаешь, что я плохо вижу. Я никогда не забуду, как я искала тебя в телевизоре после того как свергли Гамсахурдия. Тогда тебя по-другому было невозможно увидеть, и я не отходила от телевизора. Маме тогда оставалось жить месяц. Но ведь я этого не знала. Она не могла понять, что меня так приковывало к телевизору и с упреком мне говорила: "Телевизор-то останется, а меня скоро не будет...". Я раздражалась, что мне мешали тебя видеть. Но ведь я не знала, что мамы скоро больше не будет.
Пора бы уже, кажется, привыкнуть к тому, что тебя часто показывают, а я до сих пор радуюсь так, как когда первый раз увидела тебя по телевизору вместе с Георгием Чантурия. Тогда я даже не знала твоего имени и в тот день первый раз прочла его в титрах. Это было перед твоими выборами в Конгресс.
В другой раз я попросила тебя подвезти нас с Мариной до вокзала. Мы договорились встретиться на дороге у нашего дома, где бы ты подобрал нас по пути на работу. С твоего двора вырулила "Волга". Переднее сидение было свободно, сзади сидело двое. Маринку я усадила впереди, а сама села сзади, оказавшись около незнакомого типа. Всю дорогу до вокзала я не могла простить того, что так необдуманно села. При мысли от того, что ты оказался так далеко от меня, у меня мутилось сознание. Видимо мое состояние передалось и тебе (теперь я уже знаю, что мое состояние часто передавалось непонятно каким образом), ты откинул руку, которая почти касалась моего уха. Я изо всех сил сдерживала себя, чтобы в присутствии этих людей не припасть к этой до боли родной и знакомой до каждой пушинке руке. Когда мы уже подъезжали к вокзалу, ты, уже, видимо, не выдержав натиска идущих от меня биотоков, ласково, незаметно для окружающих погладил меня по голове.
Странно, стоило тебе просто на ходу меня приласкать - легонько дернуть за нос, провести рукой по моей голове, как на меня обрушивалось какое-то неземное счастье и этой ласки мне хватало на месяц. А, вообще, на ласки ты был скуп и у тебя никогда не хватало на меня времени. Ты никогда не принадлежал ни себе, ни мне. Несколько раз на мой вопрос: "Что же будет, если ты потеряешь должность?", ты отвечал: "Ничего. Будет много времени на тебя". У меня кровь в жилах леденела от этого ответа, я почему-то была уверена, что это будет большая трагедия. Последнее время я пыталась тебе незаметно внушить, что должность - дело преходящее и нужно заниматься своим делом: наукой. Ты раздражался, казалось, не слушал, но в какой-то степени следовал моему совету.
Мне всегда казалось, что меня нет в твоей жизни. По крайней мере, ты никогда на словах не доказывал мне этого, за исключением одного раза, когда на мой настойчивый вопрос: "Думаешь ли ты обо мне хоть когда-нибудь?!", ты вдруг посерьезнел и ответил: "Чаще, чем ты можешь себе это представить". Я поняла, что мне не следовало задавать тебе лишних вопросов. Я всегда это понимала и никогда ничего у тебя не спрашивала. Ты всегда был для меня чем-то непостижимым, и я, наверно, боялась неосторожным вопросом развеять мной же самой созданный ореол твоей исключительности.
На первый взгляд создавалось впечатление, что тебе все равно мое присутствие в твоей жизни. Во всяком случае, ты этого ничем не выказывал, но у меня никогда не изгладятся из памяти твои слова, которые ты сказал мне всего несколько раз за все четыре года нашей близости: "Если ты останешься со мной...".
В душе я удивлялась, не понимая, как можно это говорить, когда на моем лице, в моих глазах можно безошибочно прочитать всю мою безумную любовь к тебе.
Свои чувства ко мне ты проявлял изредка. Зато меня изводил избыток чувств. Я до сих пор содрогаюсь от одного воспоминания. Ты заехал за мной на день рождения подруги, чтобы забрать домой. К ним в дом войти ты не согласился ни за какие уговоры. Я ушла со дня рождения обиженная и раздосадованная на тебя. Ты сидел впереди рядом с водителем, я обиделась еще сильнее, что ты даже не соизволил сесть со мной рядом. В дороге мы немного поссорились, и ты обиженно замолчал. Я испугалась, что ты на меня обиделся и, не постеснявшись сидевшего за рулем незнакомого человека, обхватила тебя за шею. Сначала ты попытался было освободиться, но почувствовал мою настойчивость, безмолвно смирился. Я целовала твои волосы, запускала в них пальцы, легонько их подергивала. Видимо в какой-то момент я сделала тебе больно, и ты придержал голову рукой. Больше ты был не в силах опустить руки, потому что я стала неистово ласкать твою руку. Никогда - ни до этого, ни после этого - я так исступленно тебя не ласкала. Моего обиженного, упрямого мальчика. Я даже никогда не предполагала, что всю свою сокрушительную любовь можно было выместить на этой густой, дурманяще пахнущей шевелюре и безвольно лежащей руке. Водитель что-то спросил, ты что-то отрицательно ответил, и машина остановилась у моего подъезда. "Поднимайся домой",- приказал ты мне, и я ошарашено вошла в подъезд. Я тебя никогда не спрашивала о том, как ты мог тогда со мной так расстаться. Я только теперь начинаю понимать, что ты мог очень многое, мой упрямый уставший мальчик.
Только сейчас, когда тебя уже здесь нет, я начала сознавать, как ты, оказывается, меня оберегал, как старался не причинять мне боли... Правда, у тебя это не всегда получалось, и одно твое неверно сказанное слово, взгляд, жест причиняли мне нестерпимые муки. Однажды, когда я до безумия хотела к тебе и позвонила за час, наверно, раз десять, когда у тебя было какое-то важное совещание, ты, больше не выдержав, на мой глупый вопрос: "Скажи, наконец, до скольких длится твой рабочий день?" грубо отругал: "До ночи". Я оскорбилась и сказала: "Значит, насколько я поняла, мне больше никогда тебе не звонить?". Ты торопливо ответил: "Да-да!". Я бросила трубку, как ошпаренная, в глубине души порвав с тобой навсегда. На второй же день ты появился, одарив меня своей обворожительной улыбкой, и все опять пошло своим чередом.
Я тебя всегда ревновала. Сцен ревности я тебе не устраивала, но ты об этом знал и умолял никогда этого не делать. Я старалась следовать твоему совету, хотя вряд ли у меня это получалось.
Меня изводили связанные с тобой вещие сны, и ты уже их боялся не меньше меня. Однажды я позвонила и, даже не спросив, как ты, рассказала, что ты мне приснился в черном свитере и сказал, что болен. Помолчав немного, ты ответил, что тебе и вправду нехорошо. У тебя носом пошло много крови. Болел ты редко, но я ненавидела эти дни, потому что рвалась, обрывалась ниточка связи с тобой, и я могла справляться о твоем здоровье через секретарш, испытывая при этом адские муки. ...Я тебе это сказала.
Странно, ты всегда был рядом со мной и тебя почти никогда не было. Я всегда мысленно разговаривала с тобой, делилась планами, а, встретившись, замолкала, наслаждаясь твоей близостью. Я полушутя-полусерьезно говорила тебе, что начну записывать свои монологи с тобой, чтобы ты был в курсе, о чем я с тобой говорю в твое отсутствие. Ты ласково улыбался мне глазами и говорил: "Пиши". Теперь я содрогаюсь от своих слов, которые я однажды тебе выдала: "У меня, кроме тебя, ничего нет... Но и тебя ведь тоже нет...". Ты вдруг посерьезнел и ничего не ответил. Ты иногда своим молчанием мог мне сказать такое, что другим бы не удалось выразить это целым трактатом.
Мне до безумия хотелось, чтобы ты был моим и только моим, хотя я знала, что этого никогда не произойдет, потому что у тебя были дети с другой. Умом я все это понимала, но сердце не хотело с этим смиряться. Не знаю, пробудь ты на этой земле дольше, может и это бы разрешилось. Теперь мне вдвойне больно от мысли, что я тебя так терзала своими истериками, что я хочу своего, нашего ребенка.
Не знаю. Наверно, тогда это был знак свыше, когда там, в Мцхета, в Светицховели на инаугурации Президента, я неистово молилась в храме за тебя, за нас с тобой. Народу было множество, и я не сомневалась, что и ты где-то рядом, хотя я тебя не видела. В это время я почему-то оглянулась и увидела группу только вошедших людей. Лучше бы я не оглядывалась. На твоем локте висела та, которой ты в действительности принадлежал. Лицо ее сияло от счастья...
Я быстро отвернулась, слезы ревности, унижения, бессилия затопили мое лицо. Ты меня, конечно же, сразу увидел и вскоре ушел оттуда. Я никогда тебя не спрашивала, куда вы ушли. Да и какой это имело смысл. Наверно, это было еще одно предупреждение, что ты не мог принадлежать мне...
А теперь я и сама в этом убедилась. Когда не могла быть там, где лежала моя душа. Я тебя всегда ревновала. Но я никогда не представляла, что на земле могли существовать подобные муки ревности. Я и представить себе не могла, что можно, оказывается, так ревновать мертвого. Еще один раз так больно убедиться, что то, что дорого тебе больше всего на свете принадлежит вовсе не тебе. Я ни за что на свете не могла себе раньше представить, что можно так неистово желать похорон единственного любимого тебе человека. Тебя долго почему-то не хоронили, словно мой злой рок беспощадно измывался надо мной, зная, что я не посмею прийти в тот дом, где покоилось столь страстно мной любимое твое тело, которое стало прахом и которое, как я еще раз убедилась, принадлежало не мне. Я знала, появись я в том доме и приблизься к твоему гробу, от моего горя и крика содрогнулись бы даже сами небеса. Она не должна была узнать о моем существовании, не должна была узнать, что он делил любовь между нами двоими, пусть даже тезками и рожденными под одним знаком - Рыб. Дни и ночи до твоих похорон стали для меня пыткой, которую еще не смогло придумать человечество за все время своего существования. Ночи напролет я проводила без сна, изнемогая от горя и всепожирающей ревности. О-о-о как я тебя ревновала и как завидовала (первый раз в жизни) той, которая могла дни и ночи находиться у твоего гроба и исходить криком. Я же ничего не могла и только страстно желала, чтобы тебя поскорее предали земле и чтобы ты больше никому не принадлежал.
Несколько раз по ночам меня охватывала безумная мысль прокрасться к твоему гробу, но я ее тут же отталкивала, боясь сплетен и пересудов, которые могли бы бросить тень на твою семью. Я даже тогда заботилась о тебе и твоем добром имени. Только однажды, в ночь перед твоими похоронами я ненадолго забылась и вздрогнула от того, что кто-то ласково провел рукой по моему телу. Я сразу открыла глаза, удивленная, что ты здесь, рядом со мной, забыв на миг, что ты ушел от меня в вечность. Никого не было. Горел ночник, я подумала, может меня разбудил сквозняк, но на дворе стояла душная августовская ночь, воздух был неподвижен. Я готова поклясться, что в тот миг ты был где-то рядом со мной, хотя и невидимый мною. Ты уже в последний раз на земле по-земному приласкал меня перед тем, как навеки слиться с вечностью.
Ты оставил меня наедине с моей безумной любовью, уйдя в вечность, полную неземного света и любви. Своим уходом ты словно попытался доказать мне твои слова, что мы никогда не сможем уйти друг от друга...
Ты покинул меня, заставив продолжить новеллу, которая никогда не кончается...