Трофим не любил Авдотью. Нельзя сказать, что она ему не нравилась, может быть даже наоборот - очень нравилась. Иногда Трофим даже думал, что любит ее, и, прикрыв глаза, мечтал о том, как она отвечает ему взаимностью. Если правильно все представить, то Авдотья была очень даже приятной барышней и любить ее ничто не мешало. Поэтому Трофим больше любил представлять Авдотью, чем иметь с ней обхождение. Обхождение завсегда причиняло Трофиму смущение - Авдотья становилась надменной, черты лица приобретали сходство с дамой не его, Трофима, круга, да и общения меж ними никакого не было - так, пройдут супротив друг друга и глаз не покажут: Трофим-то - от решимости ни за что не любить Авдотью, а Авдотья... а кто ж ее знает, душу бабью?!
Нет, вот если все правильно представить, Авдотья не только была в обхождении приятна, но и душа ейная была кротка и прозрачна, что занавески в дорогом ресторане, мимо которого Трофим старался идти не спеша, потому как в таком-то убранстве залы Авдотья, коли ее там представить, была особенно хороша. Одно Трофима при этом огорчало - никак не мог самого себя в таком богатстве вообразить, и на этом месте Трофим обычно хмурился и вспоминал, что Авдотью решительно не любит.
У Трофима с любовью вообще не ладилось. Не то, чтобы ему никто из барышень не нравился, даже напротив - многие нравились. Особенно те, что имели приятные формы и кроткий взор. Некоторые из них даже вызывали особое чувство, которое Трофим склонен был расценивать как любовное, поскольку от него плохо спалось и случались приступы колик - верные признаки любови, которые Трофим тщательно определил по любовным романам хранцузским и пиесам. Однако именно эти признаки и мешали Трофиму искать любви, и он предпочитал представлять, как приятные по формам и кроткие взором барышни отвечают ему взаимностью. От таких фантазий Трофим сладко засыпал, забывая об урчании в животе, частенько будоражащем Трофимову утробу после вечернего кефиру.
Так бы и с Авдотьей могло продолжиться и закончиться, как с прежними барышнями - без сцен и признаний, от одной мысли о которых у Трофима потели ладони. И Трофим уже начал было обходить стороной привычное место встречи с Авдотьей и вполне свыкся с мыслью, что любви к ней не имеет. И в вечерний час ему все чаще стала грезиться миниатюрная барышня с соседнего околотка, которая смотрела хоть и с прищуром, но вполне по-свойски, формы имела пусть и не прекрасные, но весьма привлекательные, и вообще ходила удобной для Трофима дорогой, а не то, что Авдотья - такие крюки приходилось выделывать, а там еще пес в подворотне злющий, собака. Все бы и сошло на нет... но никак не сходило. Начнет Трофим миниатюрную барышню представлять, а ему мысль - а что это сейчас Авдотья делает? А какая на ней нынче одежа? А ну, как она бы к ему обернулась и руку протянула - поцелуйте, мол, да помогите барышне через лужу перейти. И так тому далее, и тому, поди ж, подобное. И такие колики! Худо, думает Трофим, никак любовь меня крутит, а что делать?
И так Трофим извелся, что решил от любви разрешиться - что бы ни было, а так жить невмоготу стало - чай, не артист какой, чтоб любовью тешиться да колики за зря сносить. Собрался пораньше и давай к месту, где Авдотья завсегда дорогу переходила, там еще лужа отродясь не просыхала и лучшего места для разрешения от любви найти было решительно невозможно. Время тем утром шло для Трофима непонятным образом: то, казалося, мелькает все кругом и носится, то, глядишь, еле волочится. Ладони потеют, колики образовались, а глаза что песком обсыпаны - ночь-то и не спал, поди ж.
И вот - Авдотья завиделась, Трофим аж крякнул, будто какая прелесть на душу сошла и давай изводить. Приблизилась Авдотья к месту заветному, где Трофиму самые интересные представления мерещились, и он уж руку было потянул и горло почистил. Как тут Авдотья улыбаться стала и руку протягивать. Замер Трофим, интересуется - на самом ли деле такая оказия представляется или это его лукавый тиранит? - и шагу ступить не может. Авдотья же тем временем мимо Трофима следует и, ну, к щеголю какому-то чуть не в объятия - а тот, оказывается, уж и руку ей целует и округ лужи, век ей не просохнуть, ведет и что-то на ухо нашептывает. И симпатия меж ними существует, Трофим чуть на колени не повалился - такая колика его пробрала, аж слеза проступила. Смотрит вслед Авдотье, а все окружение словно в тумане каком, уж и щеголя не видать, и народец поизвелся, и то ли день на дворе, то ли ночь, а может и смерть всю Вселенную поглотила, и единый свет во тьме светится - Авдотьевы формы, приятные глазу и такие непостижимые.
Долго ли Трофим так стоял, об чем думал, только хмур сделался. И собаку, что по обыкновению взялась его за штанину хватать, словно не заметил - идет себе, а куда идет, видно, и сам не ведает. И не понять, грустно ему или радостно - от любви ли разрешился, или пропал, совсем пропал. И барышню миниатюрную не стал наблюдать, когда она перед ним оказалась. Она, вроде, и руку слегка протягивать стала, и, вроде как, Трофиму губки собрала, мол, переведите барышню через лужу (хоть и лужи нет никакой) да извольте ручку целовать, коли охота имеется даме решпект оказать, но Трофим...
Ах, Трофим! Что ж ты мать-отца не спросил, когда верил слову их всякому, и той верой спасся бы наверняка - а скажите мне, народители мои, что человеку с бабы толку и какая человеку в любви хранцузской награда?..