Аннотация: Как выжить в мире крайностей? Осторожно, злободневный сюрреализм!
Работа в Омске. Бесплатно, без смс
Это дикий танец, не надо стесняться
Работа. Работушка. Работа... Священное, вожделенное слово. Закружись в ритме танца на собеседовании, призови удачу. Работа. Не все могут её получить. Обними в порыве счастья могучего работодателя. Откуда у него самого работа? Возможно, он существо из иного мира, а может, где-то в золотом дворце с зелеными стенами есть заветная книга свободных вакансий, в которую записывают с рождения. Может поэтому работодатель так зазывно издевается над теми, кто туда не попал?
Я пришел сегодня на площадь у забытого дома культуры. Опять. Сторожами у мрачных провалов подворотен стоят статуи-барыги. Они степенно ждут своих неминуемых жертв - тех, кому сегодня не повезет. Они, как заботливые монументы предков, знают: так же нетерпеливо, как сейчас все внимают сколоченной наспех сценке и костюму на ней - так нетерпеливо все будут переступать с ноги на ногу в очереди к дозе чего-нибудь, на что хватит денег.
Барыги не беспокоятся о разнице спроса и предложения. Теперь, когда вещества стоят дешевле хлеба, спрос падает, конечно, потому что покупатели дохнут тут же, под заборами и в подвалах, но иной действительности у людей нет, так что этот ручей еще пока не ручей, а полноводная река. Иссякнет ли он когда-нибудь в такую же тонкую нить, с которой начинался? Никто не знает, но сегодняшним барыгам не о чем тревожиться. Раз у людей нет работы, значит, они будут ходить разгружать сиротливые вагоны во мраке, будут вычищать канализации, разбирать металлолом, а после, те грязные грошики, что презрительно всучит им костюм, понесут им - своим убийцам. Потому что на хлеб все равно не хватит. На пластмассовые макароны надо копить пару дней, а копить не хочется, хочется почувствовать себя хорошо прямо сейчас, особенно, когда не взяли на работу. Особенно, когда костюм расхаживает, сыто трясет пухлыми сосисками-пальцами и вопрошает: "Ты, эй, ты! Достоин ли ты стать курьером на полную ставку? А? Есть ли у тебя образование? А? Ага, то-то и оно, не подходишь ". Говорят, раньше в увеселительных клубах клоуны так подначивали. Выбирали в толпе какого-нибудь скромнягу и допытывали: "Эй, ты? Можешь выйти голым на сцену и станцевать? Спляши? А вот и еще желающие! Замечательно! А дамы будут голосовать! Кто зажжет сегодня танцпол, парни, тот непременно получит бутылку шампанского! Поддержим!! Эхххэй! Вперед, мужики, на сцену...". И скромняга не мог отказаться, он уже вовлечен в процесс. Все улюлюкают, подбадривают, а ты уже и не стесняешься показать исподнее. Так уж заведено.
Сегодня толпа бушевала больше обычного. Свет прожекторов ослеплял, выхватывая площадь одним куском из мрака скученных вокруг подворотен. Костюм ярился, перерыкивал отупляющие басы невидимых колонок. Немудрено, что сборище подверглось мистическому трансу: три свободные вакансии, такое не каждый день случается. Курьер, варщик мыла, менеджер по продажам. Первые уже разыграли. Народ сходил с ума. Те, что ближе к сцене, падали на колени, подпрыгивали, вопили: "возьми меня", или горько выли, нутром ощущая, как вырисовываются фигуры барыг, выступая из подворотен.
Я решил оставить это мерзкое место. Дома есть сломанная соковыжималка, расплавлю, наделаю пуговиц и тарелок, отнесу завтра за город, может, на молоко где получится обменять, ну или на пшенку хоть. Если починить найденный вчера на старой свалке нож, и его отнести, то на молоко точно хватит. Мой желудок сделал несколько голодных кульбитов в такт музыке и отчаянно затих. Я почти продрался сквозь толпу.
- Эй, ты! - Гневно-дразнящий голос костюма резанул по ушам. - Что, такая одежонка не по тебе? А? Нет, соискатели, вы посмотрите на этого ублюдка, каков! Презирает свою удачу! - Костюм рассмеялся, а меня обожгло ненавистью поворачивающихся лиц. - Да, ты. Чего застыл, к сцене подойди. Что, мне еще и спуститься за тобой? Не, ну каков засранец! - Вокруг меня образовалось пустое место.
Медленно, как во сне, я повернулся. Ноги потащили скрипящее тело к костюму. Почему я? Сердце бухало в уши похлеще музыки. Бум-бум, люди пропускали меня. Я чувствовал: они предпочли бы меня терзать, рвать зубами. Но начнется пальба, костюмы не любят беспорядков. Транс рассыпался, теперь он был только мой. Четче выступили из тьмы барыги, как инквизиторы, окружающие шабаш. Кто-то рядом громко сглотнул слюну. Я дошел. Работа, работушка... Неужели? Костюм дружески протянул мне запасной микрофон.
- Итак, представься! Расскажи о себе, давай! - Он одобрительно постучал крепким каблуком по доскам сцены. Пришлось карабкаться. Микрофон решил пожаловаться, как я неуклюже долбанул им по переборке. Народу сзади наверняка всколыхнуло болью мозги от его резкого вопля. Мне было плевать. Я уже встал рядом с костюмом.
- Фарамир, можно просто Фара. Паспорт потерял, но там было, кажется, Федор. Калюжин, да, Федор Калюжин. - Я и сам не заметил, как рот растянулся в улыбке. Попытался вернуть губы на место, но не смог, мышцы застопорило от непривычного дела. Микрофон прилип к руке.
- Так, Федя, ты уж сразу не радуйся, - пожурил костюм, - расскажи, сколько тебе лет, хорошо ли вынесешь пешую работу, кто ты по гороскопу, умеешь ли требовать свое, какое образование есть, тоже расскажи. Да, про образование - обязательно. - Он панибратски похлопал меня по лопатке. Даже смог потом незаметно вытереть руку об салфетку в кармане. Словно хотел достать что-то и дать мне, но передумал. Люди не расходились, они хотели досмотреть представление, пусть уже и без надежды. Хотя, вдруг, я ему не понравлюсь? Не подойду? Улыбка сразу кончилась. Меня пробрало.
- Около сорока пяти, пешком хожу каждый день помногу. На свалку от дома далеко. - Я прокашлялся, поняв, что ляпнул. Щеки стали горячими, к глазам подобрались слезы, как барыги подбирались к спинам людей. Надо взять себя в руки. - Про свалку я пошутил, конечно, просто много хожу, чтоб организм здоровый был. - Я чуть не задохнулся от своего вранья, но костюм лишь одобрительно затряс рыхлым подбородком.
- Ага, это понятно. А образование? - Он отступил от меня и воззрился с отдаления, как на экспонат. Колени предательски задрожали. И чего это на меня так подействовало? Уйти же хотел? Ладно, была - не была.
- Образование незаконченное высшее. За год до моего диплома университет закрылся. - Я попытался обвинить университет, попытался придать голосу уверенности. - Инженер-электрик, работал дома, помогал населению. - Костюм снова покивал, но он не мог не знать, что никакой я теперь не инженер, что всякий мужик с руками в наше время шурует на старой свалке, переплавляет, обменивает и ходит разгружать редкие вагоны. Я не знал, что еще ему сказать. Посмотрел на обвиняющие лица внизу и чуть не заплакал. Микрофон тут же захотел выскользнуть из дрожащей руки. Ну и пусть.
- Хорошо. Раз ладишь с проводами, то ты нам подходишь. - Костюм утвердительно топнул и зааплодировал, уходя вглубь сцены. - Поприветствуем напоследок нового менеджера по продажам! - Музыка после его возгласа забилась в яростных конвульсиях и стихла. Толпа поплыла в сторону статуй-барыг. Я невольно отметил, что от толпы оторвался маленький ручеёк, двинувшийся на дорогу. Не все сегодня отдадут гроши веществам и их хозяевам.
Догнав подходящего к микроавтобусу костюма, заметил других избранных. Они тоже волновались. Но я первый дернул его за рукав.
- Когда приступать? - Запыхавшись, упер руки в колени. Костюм брезгливо поморщился.
- Когда отмоешься. - Он сделал шаг к автобусу. - Завтра. Приходи к администрации в одиннадцать, там всё выдадут и объяснят. Всех касается. - Он окинул нас взглядом и исчез за горько выдохнувшей дверью. Заворчал мотор.
Эта песня простая, просто улыбайся
"Помнишь, по камням босиком"? Спросил я себя. Еще как. Сейчас гордость от созерцания начищенных ботинок переполнила мое счастливое сознание доверху. Хранил их до особого случая, вот для такого. Сегодня мой первый рабочий день. Рабочий... Как сладко звучит. Соседка - бабка-вязальщица очень удивилась, когда я ночью постучался. Спросила: "Фара, ты не болен"? Я, улыбаясь, попросил таз, знал, что у неё еще остался целый.
Ванной у меня отродясь не было, душ давно сломался, поэтому я набрал ржавчины пополам с водой из завывшего крана и вымылся, как мог. Приходилось беречь воду. Она накапливалась в системе, но помывка была роскошью, хватало только на питье. Нагло, не жалея соседей, я использовал весь запас. Утешал совесть тем, что мне приказал помыться начальник. Уснуть потом так и не смог, деля себя между стыдом и счастьем. С первым серым мазком за окошком начал собираться.
Теперь же бодро шел по морщинистому асфальту главной улицы. Близящийся фасад администрации придавал сил. Весь стыд остался в прошлом, как и половина пройденного города. Я подобрался к двери. Вот оно. Черная металлическая занавесь скрипнула на петлях, впуская меня в таинственный мрак недосягаемой ранее пещеры власти. Выступили со своего поста охранники, напоминающие суровостью и неизбежностью барыг.
- Далеко собрался? На свалку вали. - От его заигрывания с дубинкой меня обдало мурашками.
- Да нет, я не на свалку, меня на работу вчера приняли. Менеджер по продажам. - Я попытался приосаниться, но внутри развернулся страх: "Не пустят, не пустят, гады". Другой бугай хохотнул.
- Понятно, менеджер. - Они презрительно переглянулись. - Иди на второй этаж, рожу умой от ржавчины, потом обратно, в кабинет под номером один. Звать тебя как, чтоб я доложил пока?
- Фара. Федор, то есть. Федор Калюжин. - Охранник понимающе хмыкнул на это и отодвинулся, уступая проход к величественной лестнице.
Я чувствовал себя антихристом, топчущим святую икону: так лестница была чиста. Прокрался по ней до молчаливых кабинетов второго этажа, мимо них прошмыгнул к уборной. Какое красивое слово - "уборная". И откуда только в память вылезло? Тут тоже все сверкало. И в памяти моей сейчас тоже все блестело верой в завтрашний день. Пусть зеркало показало мне свалочника, битого городской жизнью. Завтра в кармане будут гроши на расческу, даже на полотенце. Тогда по утрам перед работой буду обтираться.
Отмыв лицо, прочесав мокрыми пальцами затылок, решился пойти вниз. Вдруг, ждут уже, а я тут прозрачностью воды наслаждаюсь? Так и есть, дверь кабинета зазывно открыта, шелестят бумаги. Вдохнуть, выдохнуть, улыбнуться.
- Светлого дня! - Голос пискляво звякнул, руша идиллию шелеста. - Федор, менеджер по продажам. - На меня поднялись два взгляда секретарей, склонившихся над столом. Казалось, они пожилые Адам и Ева этого рая, откуда когда-нибудь вновь придет цивилизация. Адам порылся в столе и вытащил ключ, встал.
- Пока еще не менеджер, а стажер. Испытательный срок - неделя. Иди в тридцать восьмой. Форма красная, с логотипом АйТи, там же рюкзак с инструментом. Переоденешься, выдам задание. Вздумаешь хоть тряпку лишнюю унести, ребята на входе сдерут с тебя шкуру и выкинут в печь обсыхать. Понял? - Я кивнул и взял ключ.
Так началась новая жизнь. То ли мне повезло, и костюму просто надоело орать со сцены той ночью, поэтому он зацепился за меня взглядом, то ли мир стал чуточку добрее. Оказалось, что я буду чинить государственную собственность - роутеры. Еще в мои обязанности входило "продавать" трафик. Если у кого долги - изъять, если у кого нет хоть какой-никакой техники с выходом в сеть, составить за них заявку, заставить подписать. Это не такая уж жестокая работа, трафик нынче чуть дороже веществ, но среди инструментов отыскался выкидной нож, спрятавшийся в мешанине шлейфов, штекеров и шнуров. Рюкзак приятно защищал спину. Нож я переложил в карман.
Я твердо топал к первому адресу. Белейшую бумажку-список прижимал к груди на всякий случай. Новенький, плотный комбинезон тихо хрустел от каждого шага. Теперь у меня есть цель. Сегодня вышел на половинную ставку, но и этого хватит, чтобы улыбаться от сытого желудка. Нынче уж никто не улыбается без помощи барыг, но я буду.
Хорошо вот так идти, собирая завистливые взгляды из всех окон. Отовсюду вонь паленой пластмассы, но мне дышится с восторгом. Где-то застучал одинокий печатный станок. У кого-то они сохранились, да еще и на дому? Остановившись в сомнении, я достал ручку из рюкзака и черкнул для себя адрес на обратной стороне бланка. К книгам всегда питал особый трепет, даже мечтал работать библиотекарем. Захотел сохранить этот адрес как памятник, рождающий мечты о запахе новых книг.
В голове замаячило воспоминание: когда старшая сестра погибла, я так отчаялся, что ворвался в библиотеку, в этот храм добра и мудрости, умоляя взять меня на работу. Свалка с серыми хвостатыми жительницами казалась в те годы самым жутким кошмаром. Я тогда тоже вымылся, благо, вода была лучше. У соседки еще не проржавел древний угольный утюг, я погладил одежду. Библиотекарь всегда должен выглядеть прилично. Может, я и не приблизился тогда к идеалу, но от меня хотя бы не разило.
Степенный библиотекарь выглядел порядочным, но разрушил все мои мечты. Спросил, есть ли у меня диплом этой специальности, хотя знал, что библиотечный техникум закрылся, когда сам он был еще юн. Он издевательски холодно бомбардировал меня вопросами. Я, сопляк, разрыдался, метнулся к строгим полкам, прося защиты. Воскликнул, что готов хоть год разбираться в устройстве этого прекрасного склада книг, недоумевающее возразил старику, что не верю, будто так это сложно - работать библиотекарем. С гордостью, с дрожащей надеждой в голосе заявил, что знаю, для чего нужен код ISBN. Взмолился, наконец, пообещав, что перечитаю все книги, если надо, чтобы знать всё о каждой и знать её место в этом тихом царстве.
Он посмеялся надо мной, спросил, не возомнил ли я себя царем. Затем долго и нудно мусолил мою недостойность, недостаточность. Мол, не всякий заслуживает тихой, спокойной, государственной работы. Я еще не пожил, не принес пользы никому, не заслуживаю такой награды. Он был прав: получать деньги от государства могли только работники администрации, библиотекари и почти вымершие, как динозавры, врачи. Но библиотека была моей мечтой, поэтому я не мог уйти, продолжал слушать о том, что помимо книг на библиотекарях теперь благотворительность, помощь таким как я, что надо иметь связи, тогда костюмы будут приходить к тебе, через тебя передавать "гуманитарку" обезумевшему от голода и ярости народу. Мол, книги сами по себе уже давно никому не нужны. После этих слов я не выдержал, плюнул ему в лицо и выбежал вон. До сих пор помню грустный звон стекла в дверях, провожающий меня. Разве остались теперь где-то в дверях стекла?
Сегодня я могу правдиво сказать, что мы с тем библиотекарем равны. Для этого мне понадобилась удача и годы работы на свалке, десятки лет нищеты. Но если я буду перевыполнять план по обходу домов, то и посытнее, чем он, жить смогу. Воодушевившись, выкинул из головы печатный станок и прибавил шагу. Впереди уже был нужный дом - полуразрушенная упавшим краном пятиэтажка. А еще нужно перелезть через забытый неизвестно когда асфальтовый каток у подъезда. Смешное слово - "подъезд", давно уже никто кроме костюмов ни на чем не подъезжает никуда. И каток этот - динозавр. Несчастный, одинокий, никому не нужный, кроме забаррикадировавшихся жильцов. Ну что ж, на мне форма, за торчка не примут. Вперед, на баррикаду.
Эта песня про лето и малинки
Вот и закончилась первая неделя официальной работы. Первый выходной разбудил голодом. Я пережил испытательный срок, пережил неделю настоящего труда, пора пережить и поход за город. Надоело каждый вечер добывать у перекупов еду втридорога.
С сожалением натянув драные штаны вместо комбинезона, отправился в путь. Обрадовал соседей, скупив их пластмассу: тарелки, пуговицы, расчески. Сварливый дед из дома напротив долго торговался за корявые грабли, но я вытерпел, в деревне инструмента всегда мало, за них даже мяса можно выручить.
Теперь переезд в деревню - затаенная мечта всех жителей городов. Невозможная зависть берет, когда приходишь обменивать свои поделки. Там можно встретить розовощеких детей, улыбающихся женщин, добротную обувь. Но можно встретиться и с вилами, с топором, если заикнешься про переезд. Вкруг всякой деревни частокол, колючая проволока, а собаки научены отличать клиентов барыг. Провонял где-то веществами - не пустят. Хорошо, если жить оставят. С добросовестными менялами вроде меня по-человечески обходятся, иногда помогают, но чтоб там остаться - о том и речи быть не может. Проси - не проси, сам виноват, что в городе родился. Когда-то наоборот старались люди из села уйти, когда цивилизация была. Кабачки, помидоры, поливка, прополка: все это вызывало снисходительное презрение у заносчивых горожан. Городские дети даже начали верить, будто булки на деревьях растут или сразу в супермаркете на полках вызревают. А когда все рухнуло, когда техники всякой, кроме компьютеров, осталось с гулькин нос, ручной труд вырос в цене. Булки теперь только врачам и достаются.
Я вышел к старой свалке, махнул рукой знакомым. Удивил их, что сразу мимо иду, да давно не появлялся. Думали, помер, уже. А я все шел и оглядывался на них, застывших в своем недоумении. Зря стоят, провожают меня, идиоты, кто ж за них материал на поделки им добудет? Мне теперь нельзя свалкой снова провонять.
Две недели я не свалочник, но уже чувствую себя лучше. Правы деревенские, что даже переночевать нас не пускают. Испарений времен цивилизации надышишься, потом болеешь, гниешь и снаружи и изнутри. Подходя к деревне, на миг замечтался: вот я уж выздоровел, чист, деньги есть, пусть и немного, как здорово было бы поспать на гусиной перинке, слушая сверчков! Так тихо и свежо здесь! И окна настежь открыты, и музыка звучит вечерами! Нет, лучше не мечтать, мечты только до веществ и доводят. Или до смерти, если при деревенских заикнуться о таком.
Встретила меня деревня обычно, по-деловому. Так же и проводила. Зато обратно я отправился с куском копченой индюшки, с прессованными сладкими сухарями, горохом, пшенкой и молоком. Хотел еще мед выторговать, но остались только деньги, а их деревня не брала.
На душе стало спокойно и почти радостно. Тяжелый рюкзак грел, как никакая мечта не сможет. Я шел так бодро, словно уже поел. Но долго радоваться не получилось. В городе стало черным-черно, ни единой серой тени, только вспышки звуков тут и там: жертвы барыг пошли кочевать по улицам в поисках добычи. Хоть бы не попасться им, ничего тогда не спасет. А индюшка запашисто провоцирует, выдает.
Три раза мне пришлось залезать на хрупкие крыши, корячиться, выжидать. Сам от себя не ожидал такой ловкости. Когда-то так кошки от собак на крышах хоронились, теперь ни тех, ни других в городах не осталось. Теперь честные люди прячутся. Страх придает сил даже больше, чем любая радость. Но я добрался. Вот уж дом, вот и подгнивший диван, где-то под половицей должна быть свечка. Нашел.
Усаживаясь к трапезе, чуть не пролил замечательный стакан молока. Бита, прислоненная к дивану, рухнула, едва не перевернув табурет-стол. Сердце пропустило удар. В этот миг я чудом успел спасти себя от потери, а спящих соседей от грома нецензурщины. И почему я сегодня не взял с собой новоприобретенное оружие? Тогда бы не забыл, где оно стоит, не задел бы.
Биту пришлось выстрадать на пятый день испытательного срока. Из-за неё не ел потом двое суток. Оказалось, неспроста в инструментах был нож. Люди визжали, завидев меня, предупреждали соседей, пытались закрыть дверь. В первый раз я растерялся, но задание надо выполнять. Раз в бланке указано, что семья должна столько-то грошей, значит, я должен их принести. У горожан только и осталось радости, что сеть и вещества. Если за второе платили безропотно, сразу барыгам, то первое, навязанное, оплачивать, как выяснилось, хотели далеко не все. На пятый день я не выдержал такого отношения и отдал весь заработок барыге-оружейнику. В администрации мою инициативу поддержали.
Проще и яснее мне жилось свалочником. Сейчас, ужиная так хорошо, как никогда раньше, я это осознал. Тогда люди не видели во мне врага, никто меня не замечал. Да, иногда самые отчаявшиеся могли отобрать пластмассу, но до травм ни с чьей стороны не доходило. В красном комбинезоне же всегда надо быть начеку. И соседи уже поглядывают недобро, как на костюма. Красного петуха не впустят, конечно, самим еще под этой крышей жить, но вот подкараулить могут. Или ночью залезут, я же устаю на работе, сплю без задних ног. Бите, значит, самое место у изголовья. Самое место.
Это у нас на районе секс и виски
Проснулся, обтерся, вышел. К администрации подходил, погрузившись в раздумья. Бита утяжеляла рюкзак, моросил дождь, раскрывая засохшие в канавах букеты тошнотворных ароматов. Полусонный охранник недовольно сморщился. Вместе со мной в здание попал запах улицы.
- Что, Фара, никак, за пластмассой в родной район сходил? - Он зажал нос.
- Нет, дождь идет, да и зачем мне теперь пластмасса. - Я пожал плечами, вытер ноги об зеленые пластиковые колючки коврика, замер, ожидая, пока бугай прокашляется. Он замахал на меня рукой.
- Слышь, ты иди, только скажи там, что я спать пошел. Скоро Марик придет, пусть он заступает.
- Хорошо, конечно. А кому сказать? - Я вздрогнул от неожиданной радости общения. Теперь вот знаю, как одного из них зовут. Все не зря день прожит.
- Да Виталию Юричу, кому ж еще. В двадцать пятый.
- Ясно, на второй этаж, значит. Ну, бывай, хорошо отоспаться. - Я попытался даже улыбнуться ему, но охранник поспешил скрыться в своей каморке. Мелькнул из-за двери мягкий бок хорошего дивана. Я еле подавил тяжелый вздох зависти. Пора работать.
И почему люди не хотят платить за сеть? Она же сейчас даже важней еды. Там и учиться можно, и симптомы болезни вычитать, врачей то мало. И законы новые там, и объявления о вакансиях. Как без сети? Тем, кто подключен, громадная скидка на электричество, если стиралка есть, то прачечную можно открыть, а ежели обогреватель сохранился со старых времен, то и зиму пережить проще. Без сети электричество очень дорого выходит, за год деревню можно купить. Может, переехать в дом с электричеством и сетью? Годика через два смогу, наверное. Я толкнул дверь двадцать пятого кабинета, не постучав. Задумался на свою беду.
- Виталий Юрьевич, вы тут? - Я осекся, "тут" произнес почти шепотом. В кабинете костюма обнаружились батареи пустых бутылей из-под виски. Нет бы, сделать вид, что я только приоткрыл дверь, но не заходил! Но я застыл, ужас приковал ноги к ковру, взгляд панически и жадно пожирал бутылки, крохотные кружева, розовый сандалик и похабные игрушки. Валялись деньги, обертки доз вперемешку с фантиками от конфет. Из всего этого особенно выделялся брошенный на стол пиджак, а на нем использованные резинки, которые не производились уже лет пятнадцать - двадцать, насколько я знал. Из смежного помещения пьяно выплыл Виталий Юрьевич, не скрывая бледной, рыхлой наготы. У меня потемнело в глазах, кровь бухнула внутри, как обвал. Завопив коротко, я скакнул за дверь, пронесся зайцем по лестнице, ломая колени. Бита лупила по затылку, но это, кажется, теперь зря. Глупость я уже совершил.
Свидетели долго не живут. Живут ли дольше доносчики? Я метался в панике по городу, не находя ответов. Да за один только крепкий алкоголь, который теперь по закону только для обеззараживания применяется, костюма народ линчует! Про то, что следует из остального, даже думать опасно, можно с ума сойти от ужаса и омерзения!
Красный комбинезон - как метка. Стоит костюму и его Марикам завести мотор, как им любой укажет пальцем направление. Домой нельзя, никуда нельзя. Подвывая от страха, закусив губы, я заполз в подвал. Переулок темный, длинный, даже если костюм узнает, что я в него свернул, найти меня будет сложно, а мотор я услышу. Есть бита, есть нож, есть ноги и голова. Надо думать.
Угораздило же почувствовать себя человеком! Мол, если пришел передать слова охранника, то и стучаться, и ждать не надо! Дурак, нет в тебе ничего человеческого, ты вша. Убьют теперь, и гниды даже от тебя не останется! Нет, успокоиться надо. Вшу еще поймай - попробуй. Каждый горожанин знает: на свалке тебя никто не найдет. Машина крадется? Зарывайся к крысам. Люди идут? Падай, притворяйся торчком или трупом, лицом вниз. Только вот от рюкзака, биты и комбинезона придется отказаться. Но ничего, еще нож есть.
Так я и поступлю. Спрячусь на свалке, подбавлю крыс в рацион, потом можно будет о других городах подумать. Или на север направиться, там деревни - редкость. По дороге попытаться семена выторговать, курицу-другую украсть, они иногда за частоколы как-то выбираются. Найти место хорошее, там и поселиться. Или заброшенную деревеньку найти, где строить особо не надо. Опять мечтаю. Снова эти мечты дурацкие.
В подвале от сырости и гнили дышалось тяжело. Чтобы спастись, я снял комбинезон. Выламывая зубы и ногти, порвал штанины, лямки оторвал. Вывалял получившиеся штаны с ремнем тут же, в канализационных потеках. Грязно, гадко, но красный цвет в них теперь не заподозрить. Обмазал землей и ржавчиной подбородок, ножом принялся укорачивать волосы, спутал остатки челки и замазал грязью на лоб весь ком. С потолка наколупал древней побелки, попытался измазать и волосы, и лицо, и руки. Ни дать, ни взять - чистильщик канализации после тяжелой недели.
Испоганив полюбившийся рюкзак, осторожно выбрался из подвала. С сожалением оставил биту, она мне не поможет, если костюма встречу. Так и побрел в сторону свалки сгорбленный чистильщик с котомкой на плече, совсем не похожий на менеджера по продажам.
Один раз слева и позади, другой раз справа и впереди появлялся звук мотора. Я вздрагивал, но шел дальше. Шел спиралями, не выдавая направления. В груди выла тоска, но плакать нельзя, грим смажется. Завидев на следующем перекрестке похоронную процессию, решил не сворачивать. Теперь толпой провожают только важных людей, и никто мимо такого не пройдет, любому будет интересно, кто умер. Мне неинтересно, но прятаться уже поздно.
Как положено, я заглянул в гроб. Удивился знакомому лицу, хотя и не мог понять, где уже видел этого ссохшегося дедка, похожего на изъеденную корягу. Меня оттеснила грустная, зареванная женщина.
- Не задерживай, мужик, - она басовито всхлипнула. - Тоже знал его, библиотекаря нашего? Святой же был человек, прямо святейший! Стольким помог! - Она разрыдалась, махнула на меня рукой и качнулась за гробом. Меня прошиб холодный пот. Разинув рот, я стоял и смотрел им вслед, пока не понял, что выгляжу подозрительно.
Я юркнул в подворотню и прижался к влажному кирпичу щекой, забыв про грим. Смерть человека, разбившего когда-то мои мечты, выбила из колеи. Не хочу на свалку! Жрать крыс не хочу! Ему-то, поди, не приходилось ими давиться, а теперь о нём люди рыдают! Мне он не помог. Зато теперь поможет! Кажется, я знаю, как сыграть с костюмом по его правилам и выиграть! Решительно и зло я двинулся обратно - к бите.
Этот баклажан на лабутенах - экспонат
Извращение уже случилось. Преступление уже случилось. Смерть библиотекаря - тоже. Ничего не исправить, кроме моего положения. Я расселся в темноте с битой наперевес, капая на ковер грязью со штанов. То, что я не попался, пролезая в администрацию - не чудо, просто костюм согнал всю охрану на мои поиски. Я усмехнулся и затаился вновь, нельзя выдать себя раньше времени. Вот и шаги. Наконец-то, прошло слишком много времени, от голода уже желудок сводит.
Я тихо спрятался за лакированным шкафом. Охранник зайдет первым, конечно, увидит грязь. Надо только успеть его вырубить, чтобы схватить костюма, пока тот не позвал подмогу. Вот и весь план. Так, так, дверь зашевелила ворс ковра, глаза резануло светом. Некогда привыкать! Раз, два, три - ЕСТЬ! Охранник рухнул.
Трясущийся костюм схватился за сердце, побледнел и начал пятиться. Он наткнулся задом на дверь, глотая ртом воздух. Попытался ввинтиться в проем, но густой ковер не помог ослабевшему хозяину. Я перескочил через охранника, захлопнул дверь, засунул в пасть костюма его же полотенце, только после этого приставил нож к жирному горлу, скользкому от пота. Время перестало лениво тянуться, я выдохнул.
- Замычишь - резану. Понял? - Он часто заморгал, ноздри раздувались, задавая такт тряске тела. Еще упадет, мне этого не надо. - Садись на пол. Медленно. - Кажется, я сделал ему одолжение. - Итак, Виталий Юрьевич, мои требования такие: вы отдаете мне библиотеку, благо, прошлый её работник скончался. Полная ставка, все привилегии, а я взамен никому, никогда не показываю того, что отсюда унес. Идет? В случае моей внезапной смерти весь город узнает о ваших преступлениях. Я уже предупредил некоторых людей на этот счет. Не надо вращать глазами, это не мои соседи, и не товарищи со свалки. Поэтому приятнее вам будет помереть своей смертью. Если я умру раньше вас, да еще и не сам, то люди увидят доказательства. Даже косвенных улик, раскиданных тут и там, хватит, чтобы горожане обезумели. Теперь, если мы договорились, можете осторожно кивнуть. - Я убрал нож на безопасное расстояние. Бурдюк кивнул, кажется, даже успокоился. Глазами вращать перестал. Я отошел на два шага.
Он вытащил полотенце изо рта, сплюнул. Спокойно поднялся и проковылял к креслу. Я не особо беспокоился, оружия в ящиках нет, как и тревожной кнопки. Экономия, наверное, чтобы на виски денег хватило. Но его смирение заставляло все мое естество вопить, как бы я ни пытался бодриться. Костюм смерил меня взглядом, вздохнул тяжко и, вдруг, улыбнулся.
- Знаешь, Фарамир, или как там тебя, ты мне нравишься. - Его улыбка стала еще шире. - Ты пришел, увидел несправедливость и хочешь за это конкретную цену. Красавчик, одним словом. - Он одобрительно хмыкнул. - Душевно ты Марика приложил, конечно, но это - тоже цена. Я согласен её уплатить. Все в порядке. Я понимаю. Ты разумно поступил, по-человечески. Городская жизнь жестока, так почему бы двум жестоким людям не подружиться? - Он развел руками, поджал губы, показывая, что не видит таких причин, чтобы нам не назваться друзьями. Эти его кривлянья разом выпотрошили меня. Всю злость, весь триумф, всю обиду снесло его хохотом. Он победил, хоть и я не проиграл. Оставалось только кивнуть. Я понял, что ему плевать на мои угрозы, он умеет считать, знает, что я отчасти приврал. Не успел бы я еще ни с кем договориться. Только бесполезные без такой договоренности улики спрятал. Библиотекаря ему все равно назначать, так почему бы и не меня? Разницы то никакой.
И он назначил, сдержал слово. Учиться мне, правда, пришлось не тому, где и почему стоят книги, и как за ними ухаживать, а тому, как сделать Виталию Юрьевичу "красиво". За хорошую учебу он подарил мне на Новый год настоящую кофеварку. Кофе я пробовал только однажды, в детстве, а теперь пристрастился. Это стало манией: добывать зерна, ждать их неделями, потом расплачиваться обычным заработком десяти обычных людей. Я же перестал быть обычным, разрядился в черные туфли, белые носки, встречал посетителей в прекрасных штанах и баклажанном пиджаке. Всего-то от меня требовалось - понять, как устроен наш мир. А он очень устойчив и неизменен: наркоманы и нищие приходят ко мне за гуманитаркой, которую барыги насильно, угрозами, отбирают у деревенских. Они же - охранники, секретари, бухгалтеры и перекупы. Все эти суровые фигуры в плащах - одни и те же лица в каждом городе, при каждом костюме. Деревням позволяют огораживаться от наркоманов и нищих, а иначе там тоже бы все сторчались, полное вымирание бы настало. Но не защитить народ ни в городе, ни в селе от людей вооруженных, от людей в плащах, от этих безликих, неминуемых статуй. Так и держится мир, как ни горько мне было это признавать.
Спустя пять лет после моего назначения, в стеклянную дверь вежливо постучали. Сначала думал - почудилось. Ан-нет, дверь робко отворилась, впустив аккуратно причесанную голову. Я улыбнулся юнцу, предвкушая развлечение. Юноша вошел и неловко оправил манжеты. И где только рубашку взял, спрашивается?
- Здравствуйте. Фар Саныч? - Он еще больше раскраснелся, когда я кивнул. - Простите меня, я вас так отвлекаю, наверное... - Он замялся и даже отступил к двери. Я не мог этого допустить.
- Это ничего, я готов выслушать, продолжай. - Указал парнишке на читальный стол, где за час до него сидел бригадир барыг, притащивший гуманитарку для описи и распределения.
- Спасибо большое! - Парень сел. - Вы, правда, простите, я из села, больше ста километров шел, чуть не заплутал, волнуюсь. Родные заболели, как коса прошла, всех срезало. Дом надо было сжечь, чтобы зараза какая не распространилась. Я не заболел, а селяне все равно выгнали. Шел, искал, где жить, потом услышал, что вы на полную ставку работаете, да еще перерабатываете много. Люди о вас тепло отзываются, вот, решился, пришел в помощники проситься, в ученики, хоть на одну десятую ставки. Книги люблю, их у нас в селе много сохранилось. Возьмете? - Он замолк, бедняга. Стыдливо опустил глаза, когда я начал смеяться. А я хохотал и не мог остановиться, словно встретил и молодость свою, и любимую шутку - одновременно. Наконец, неимоверным усилием воли я остановил смех кашлем, почти старческим, но деланным, конечно.
- Нет, сынок, ты молодец, волевой парень - сто километров протоптать, но взять я тебя не возьму. Образование нужно, в кодах ISBN разбираться, бумажное дело знать, да и благотворительность тебе не доверить, тебя никто не знает. Не могу я тебя взять. Лучший совет, что могу дать - иди по деревням, рассказывай свою историю, ну кроме болезни, этого не надо. Авось, кто-нибудь сжалится, пустит. Хочешь, бумагу тебе дам, с печатью, подписью, о том, что ты деревенский. Тогда и еда у тебя будет, и возможность приходить сюда изредка, книжки брать, да и в деревне руки всегда нужны. А если так хочешь в городе остаться, пеняй на себя. - Я развел руками и потянулся к стопке государственных бланков. Парень же ударился в упрямые слезы, замотал головой, как бычок.
- Неправда! Неужто даже за один грош не найдется у вас работы?! Я и убирать могу, и стирать, и с книг пыль протирать, и корешки сшивать! Переписывать могу. Все, что скажете, сделаю. Пожалуйста, Фар Саныч! - Имя мое он произнес дрожащим шепотом, потом, видать, отчаялся, получив в ответ тишину, и встал. Перед тем, как выйти, глянул исподлобья, пронзительно. Всё он понял. Но я решил добавить напоследок:
- Смирись, парень. Книги никому не нужны. Время такое - безнравственность и безработица.